И хотите верьте, хотите — нет, на следующее утро я окончательно влюбилась в несуразную деревню Караул!
Вероятно, отчасти виновата была погода. Солнце прямо с утра засияло так, что спать было просто невозможно, учитывая, что занавесок у Андрея на окнах не было. Я скатилась с кровати, распахнула створки окна и рассмеялась — настолько хорошее у меня было настроение.
Правда, продолжалось это недолго. Вплоть до звонка Вадика.
Услышав его блеющий голосок, я с отвращением скривилась, уселась на подоконник и стала корчить гнусные рожи воронам, представляя, что корчу их Вадику. Я высовывала язык и скашивала глаза к переносице. Я выворачивала губы «как у негра» и закатывала глаза так, чтобы оставались одни белки. Я исполнила «пьяную пчелку» и «девочку-дауна» — одним словом мимическая зарядка получилась отличная. В смысл того, что говорил мой босс, я, честно говоря, не особо вслушивалась, а зря. Закончила я разговор фразой «Очень рада была вас слышать, Вадим Альбертыч», одновременно сделав вид, что меня тошнит…
Бабка Коростелева была наипервейшей в Карауле сплетницей. Однако, чтобы поддерживать это реноме, требовалось быть в курсе всего происходящего. О том, что к «коровьему дохтуру» приехала молодая баба и живет в его доме, Коростелиха знала еще с воскресенья, когда пришла возвращать Зойке Семушкиной ее кота-крысоеда. Потом добрые люди рассказали, что городскую полюбовницу — ну а кто ж она еще? — доктора вроде бы насмерть затоптали степановские коровы, а еще потом бабка не выдержала и пошла в разведку лично.
Чтобы доктор чего не заподозрил и не всыпал ей — а заподозрить было чего, потому как именно Коростелиха напустила вчера Тоньку-Оглоблю на приезжую кралю, — бабка изловила в огороде своего петуха Мефодия, зажала его под мышкой и надрала из него перьев. Петух возмущенно орал и вырывался, но Коростелиха была из породы «тощих, но жилистых» и на крики Мефодия не реагировала.
После этого она уложила к лукошко десяток свежих яичек и засеменила к дому доктора.
Андрей ковырялся в недрах трактора, и потому Коростылиха была вынуждена затормозить на полянке и начать рассказывать наскоро сочиненную историю болезни Мефодия прямо на свежем воздухе. При этом ее маленькие, но зоркие глазки так и метались по окошкам дома доктора…
Странную девку бабка заметила через шесть секунд после начала визуального наблюдения за объектом. Девка торчала в окне второго этажа, держалась за ухо — должно, стреляло в ухе-то — и корчила страшные рожи. У нее то скашивались к носу глаза, то отвисала челюсть и высовывался язык, то вообще всю ее начинало корежить…
Вердикт бабка вынесла, уже спускаясь обратно в деревню: приезжая девка не полюбовница, а пациентка, дохтур лечит ее от падучей, и вообще, скорее всего, она от рождения идиотка, навроде деревенской Марфушки, у которой и папаша, и мамаша зашибали с утра до вечера, вот она такая и родилась. А то, что Зойка назвала приезжую девку красивой, — так у Семушкиных всю жизнь мозги набекрень!
К полудню молва о малахольной пациентке доктора Долгачева прокатилась по Караулу широкой волной.
После завтрака я вышла на улицу — и Андрей с Серегой, чинившие трактор, немедленно побросали инструменты и уставились на меня. Я осторожно скосила глаза — нет, вроде все застегнуто…
Май выдался прохладным, и потому мне было самую малость зябко в моих белых бриджах, голубой батистовой блузке и акриловой безрукавке цвета морской волны. Кроме того, я понятия не имела, что делать с обувью — красные резиновые сапоги погибли безвозвратно, да и в любом случае не сочетались по цвету с оставшимся в моем распоряжении гардеробом. Красные юбка и жакет вчера вечером были торжественно сожжены в костре, как не подлежащие восстановлению, так что у меня остались только три футболки, пара светло-голубых джинсов и уже упоминавшиеся шортики цвета хаки.
Андрей нахмурился и задал вопрос в лоб:
— Ты сколько еще собираешься тут пробыть?
Сердце у меня упало. Он меня выгоняет! Я ему надоела…
— Ну… я не знаю точно… к концу недели…
— Я это к тому, что нам с тобой надо прошвырнуться по магазинам. Точнее, по магазину, потому что в город ездить некогда, а одну тебя отпускать нельзя.
Я решила обидеться.
— Это почему это?
— Да потому, что ты купишь себе очередные батистовые штаны и шелковые ботфорты, на чем и успокоишься, а тебе нужно что-то более… походное. Ладно, поехали в сельпо.
И мы поехали в сельпо.
Деревня Караул словно сбежала с Ялтинской киностудии, на которой в свое время снимали фильмы по мотивам русских народных сказок. Низкие заборчики были раскрашены во все цвета радуги, все дома украшены затейливыми резными наличниками и карнизами, в каждом дворе бродила самая разнообразная живность…
Андрея тут знали поголовно все, все с нами здоровались, и я уже через пять минут чувствовала, как болят мышцы лица, потому как приходилось все время улыбаться и кивать в ответ. Мне ужасно все это нравилось, а на Андрея я вообще смотрела с такой гордостью, словно он был моим любимым сыном.
Впрочем, некоторые встреченные женщины меня удивили и немного… насторожили, что ли? Они как-то странно заглядывали в машину, пристально смотрели на меня, качали головой и скорбно поджимали губы, а некоторые даже ойкали и вытирали глаза косынками.
Зато возле сельпо я сразу обо всем этом позабыла. Дело в том, что приземистое одноэтажное здание магазина стояло на высоком и крутом берегу, обрывавшемся прямо к реке. Вид отсюда открывался такой, что дух у меня захватило в самом прямом смысле слова. Я выскочила из машины и кинулась к краю обрыва, едва не улетев от избытка чувств вниз. Андрей сердито крикнул мне вслед:
— Осторожно, балда! Свалишься…
Я раскинула руки и втянула свежий, прохладный воздух полной грудью.
Невдалеке собралась компактная группа односельчан Андрея Долгачева, с интересом рассматривающая, как я выражаю свои восторги. Андрей несколько недоуменно покосился на них, потом бесцеремонно схватил меня за руку и уволок в магазин.
Здесь восторги мои стали и вовсе перехлестывать через край. Во-первых, я впервые видела настоящий деревенский супермаркет — если его можно так назвать. Во-вторых, здесь было все.
Крупа и губная помада, дрожжи и автомобильные покрышки, сахар и комбикорм в громадных мешках, газировка и керосин… В дальнем углу стояла самодельная вешалка, на которой висела одежда.
Андрей поздоровался с продавщицей, пихнул меня в бок, и я тоже одарила добрую женщину солнечной улыбкой и громогласным приветствием. Мне ужасно нравился этот обычай — здороваться с каждым встречным!
Добрая женщина уже традиционным жестом подперла, щеку ладонью и протянула нараспев:
— Здравствуй, миленькая, здравствуй, голубушка, ой, господи, да что ж это деется… Ведь такая молодая…
Последнюю фразу я не очень поняла, но мне было и не до того. Я бросилась на вешалку с одеждой, как коршун на цыпленка.
Ну, во-первых, здесь висели настоящие джинсы «Вранглер». В Москве такие сейчас стоят от двух тысяч, здесь они стоили двести рублей. Во-вторых, меня совершенно очаровала так называемая спецодежда. Стильные балахоны и комбинезоны цвета грозовых облаков и мокрого асфальта, добротные ветровки, способные выдержать даже прямое попадание градом по башке, новехонькие армейские бушлаты, настоящие тельняшки — утепленные и тонкие.
Внизу, под вешалкой, стояла обувь. Помимо армейских кирзовых сапог, которые начинались с сорок четвертого размера и потому меня не заинтересовали, здесь были высокие армейские же ботинки на шнуровке — последний писк московского сезона — и самые настоящие «мартенсы», да еще и с металлическими заклепками на тупых мысках… Я к подобной обуви испытывала настоящую слабость, поэтому присела над ними и заворковала, как горлица, периодически вскрикивая от счастья при виде ценников…
Продавщица жалостливо смотрела на меня из-за прилавка, а когда мы уже выходили из магазина, нагруженные свертками, в порыве непонятного, но сильного чувства протянула мне громадного леденцового петуха на палочке со словами:
— Кушай, жаль ты моя бедная! О-ох, за что наказываешь, гос-споди!
Андрей запихнул меня и покупки в машину, а сам зачем-то вернулся в магазин. Я сидела на пассажирском сиденье, сосала петуха и смотрела, как Андрей о чем-то расспрашивает продавщицу, а та в ответ растерянно разводит руками, потом показывает в мою сторону, крутит пальцем у виска, машет на Андрея рукой, смеется, запрокинув голову, прижимает ладони к зардевшимся щекам… Очень мне нравилась деревенская жизнь! Не понятно, но здорово. И люди такие добрые!
Перед обедом мне опять позвонил Вадик.
— Евгения! Как обстановка?
— Отлично. Собираемся обедать.
— Бесполезно просить вас подсыпать слабительного ему в суп?
— Абсолютно.
— Что ж… в таком случае возвращайтесь.
Мне показалось, что на меня упал потолок.
— Что?!
— Возвращайтесь. Вы нужны мне здесь, а там ваша миссия закончена. Не расстраивайтесь, я вас понимаю. Вы исполнительны и трудолюбивы, но в вас нет цинизма и азарта, присущих нам, акулам пера. Вас сдерживают рамки приличий, а в подобном деле нужен бессовестный человек… Я пошлю Анжелу.
Потолок еще раз стукнул меня по голове.
— Зачем Анжелу?
— Ну, все равно она и будет вести журналистское расследование насчет потусторонних сил.
— Слушайте, Вадим Альбертыч, а почему бы вам… нам просто не оставить Долгачева в покое? В конце концов, он же не медийное лицо, он простой сельский ветеринар…
— Ха! Это вы так решили. А мы тут покопались в архивах, нашли его однокурсников… Знаете, на какой операции он был главным ассистентом? Помните, у предыдущего главы государства были проблемы с сердцем? Да-да, правильно молчите.
— Ну и что? Это же было давно…
— За него уже схватились сразу несколько изданий. Человек, сам себя сделавший, все такое… Между прочим, ему присудили Госпремию, а он всю ее вбухал в этот несчастный Караул. Так что ваш Долгачев очень даже медийный, теперь важно не упустить его и не дать конкурентам шанса переманить его в другие издания. Мы на нем состояние сделаем, вот увидите…
Вадик еще что-то нес, а я стояла и кусала губы. Нет, конечно же я не собиралась провести остаток жизни в Карауле, окучивая картошку и ассистируя Андрею во время отела. Я с самого начала знала, что уехать придется, и даже довольно скоро, но все равно распоряжение Вадика застало меня врасплох. Не говоря уж о сообщении, что сюда приедет Анжела Мессер! Вот кто времени терять не будет, так это она.
Вадик опомнился и поинтересовался:
— Как моя собака? Доктор уже сделал операцию?
Я была слишком расстроена, чтобы беречь нервы босса, и потому брякнула:
— Нет. Не сделал. Она беременная.
— ЧТО?
— Что слышали. В смысле, у Матильды будут щенки.
— Но когда…
— Через месяц. Даже раньше.
— Да нет, это как раз исключено, я имею в виду, когда она успела, мерзавка… А! Понимаю! Поэтому этот негодяй и подарил мне ее!
— Вы ж сказали, что она пять штук стоит?
— Ой, Евгения, ну вы прямо как ребенок! Неужели я могу отдать такие деньги за обычную собачонку? Просто этот мерзавец набивал ей цену, чтобы сбагрить… Так, скажите вашему… нашему ветеринару, что от щенков нужно срочно избавляться!
И тут я озверела. Бывает такое состояние — ты становишься спокоен, как танк, но в голосе твоем слышится далекая канонада, а в глазах появляется стальной блеск…
— Вадим Альбертович, я не стану этого говорить. А Андрей не станет этого делать.
— Но я приказываю…
— Вы ничего и никому приказывать не можете, потому что вы идиот. А мне — тем более, потому что я у вас больше не работаю.
— Евгения…
— И не звоните мне больше. Выходное пособие можете оставить себе. Да, не гоняйте понапрасну Анжелу Мессер. Я все расскажу Андрею, и он не пустит ее даже на порог.
— Евгения, вы этого не сделаете!
— Еще как сделаю!
На «слабо» меня взять очень легко. Я шваркнула телефоном об стенку и вылетела из комнаты.
Андрей был на улице, возле машины. Он стоял лицом ко мне, разговаривая с каким-то мужиком, и, когда я увидела его глаза, сердце у меня глухо стукнуло — и остановилось. Нестерпимо заслезились глаза, зачесалось в носу… Черные траурные омуты ярости и обиды выжигали из меня жизнь, и я пока еще не могла понять причину, но тут собеседник Андрея повернулся…
Это был Жора Члиянц, один из самых мерзопакостных репортеров, которых когда-либо знала желтая пресса. В последнее время Жора работал на «Дрюч».
При виде меня Жора так и засиял и издал бодрый вопль:
— Да что ж это я! Ведь она же сама вам все подтвердит, правда, Женечка? Дай, дай, поцелую, моя девочка…
Я шарахнулась от слюнявых Жориных губ, не отводя глаз от побледневшего лица Андрея.
— Андрей, я должна с тобой поговорить…
— Потом. Так что вы там говорили, Георгий? И что должна подтвердить Евгения Васильевна?
— Как — что? То, что Вадик окончательно свихнулся, хотя с точки зрения маркетинга ход гениален! Ге-ни-а-лен!!! Мистическая составляющая в наше время — это цимес! Представляете — четыре лица с обложки до вас уже в больнице, с травмами различной тяжести. Уже хорошо — таких совпадений не бывает. Но это все же люди известные, медийные, так сказать. И тут вы, простой деревенский коновал… я извиняюсь, конечно.
— Ничего, продолжайте.
Глаза — пожары, глаза — ножи. В самое мое бедное сердце, да с поворотиком… Жора захлебывался от счастья, прыгая по крышке моего виртуального гроба.
— Сначала Женечку послали, чтобы она вас, так сказать, оберегала от неприятностей, но потом концепция изменилась, и теперь ей велено эти самые неприятности вам устроить. Мол, злой рок не разбирает, медийный ты или не медийный!
— И что ты собиралась сделать? Подсыпать мне слабительного? Угару напустить? Тормоза испортить?
— Андрей, я…
— Где твоя статья, Жень? Хоть одну строчку можешь прочитать?
— Андрей, я все тебе объясню…
— А зачем? Я уже все понял. Это все-таки была подстава.
— Нет!!!
— Перестань. Ты взрослая женщина, не ребенок и не сумасшедшая… хотя мои односельчане уверены в обратном. Ты приехала выполнять задание редакции… скажи, а поиметь меня тебе тоже приказали?
Жора навострил уши и с похотливым любопытством стал переводить взгляд с Андрея на меня и обратно. Андрей, не глядя на него, негромко скомандовал:
— Буран! Проводи.
Громадный пес призраком вырос перед Жорой. Аккуратно взял в пасть Жорино худосочное предплечье, затянутое в лакированную кожу, и потащил в сторону дороги. Жора взвыл от ужаса и завопил страшным шепотом, чтобы не нервировать собаку:
— Погодите! Я имею к вам хорошее предложение! Давайте договоримся! «Дрюч» заплатит вам большие деньги! Мы вместе с вами разоблачим «Самый-Самый», подадим на них в суд, а вы сможете обвинить руководство журнала в сексуальных домогательствах…
Голос Жоры угас вдали. Буран был не той собакой, с кем хотелось спорить относительно выбранного направления движения.
Я стояла перед Андреем и шмыгала носом. Слезы катились по моим щекам, и это не было аллергией.
— Андрей, я…
— Не надо, Семицветова. Не унижайся. Ну что в самом деле — встретились, перепихнулись, съездила на пленэр, покушала экзотики. Пора и честь знать. Это я в образном смысле. Вадику передай: в суд я подавать не буду, пусть не боится. Но если еще раз кто-то из ваших сюда сунется… Я скажу Бурану «фас!». Знаешь, что это значит?
— Знаю. Андрей…
— К тебе это тоже относится. Иди, собирайся.
— Я не хочу…
— А мне надо работать. Собирайся.
Не помня себя, я кидала в сумку вещи и тихо подвывала от горя. Матильда в тревоге вертелась под ногами, заглядывала в глаза, и даже Лесик, который за последние несколько дней окончательно превратился в компактное подобие тигра и даже спал на улице, вывернулся откуда-то и стал тереться об мои колени.
Я посадила зверей в переноски и выползла на крыльцо, почти ничего не видя своими опухшими глазенками.
За рулем «хаммера» сидел суровый и немного испуганный Серега. Росточка он был небольшого, поэтому из-за руля выглядывала только его лохматая голова. Я в панике огляделась — и сердце мое упало окончательно.
Андрей сидел на завалинке, неловко подвернув под себя ногу. Загорелое лицо посерело, на лбу бисером высыпал пот. Он дышал короткими, резкими вздохами, судорожно прижимая правую руку к сердцу. Увидев меня, он презрительно скривил губы и хрипло прошептал:
— Говорили мне ребята, нельзя мне испытывать затяжной стресс… Прощай, Семицветова.
Я рванулась было к нему, но тут между нами вырос, как из-под земли, Буран и издал страшный горловой рык. Рука Андрея легла на вздыбленную холку верного пса.
— Не надо, Буран. Не стоит она того. Поезжайте!
Я не плакала до самого кафе «У Зои». Я и в кафе не плакала. Я даже улыбалась Федору и Зое, помахала им рукой на прощание и отъехала на целых три километра.
Здесь я съехала на обочину, заглушила мотор и начала рыдать страшным сухим плачем, не чувствуя ничего, кроме пустоты внутри и вокруг себя.