Однажды, собирая с Таней на берегу океана раковины удивительной красоты, Петров познакомился с Окано, учителем местной школы для коренного туземного населения. Этот бронзовокожий высокий человек был здешним островитянином, но хорошо говорил по-английски и среди своих соплеменников являлся единственным человеком, получившим европейское образование. Судьба Окано сложилась необычно.

Лет двадцать назад к острову Девы случайно пристала роскошная яхта лорда Брума, крупного промышленника и благотворителя, совершавшего со своими друзьями увеселительную прогулку по океану. Остров Девы понравился путешественникам, и они провели на нем дней десять. В то время Окано было лет пятнадцать. Он пристроился к богатым туристам проводником и порученцем. Сообразительный и быстрый мальчик пришелся лорду по нраву, и перед отъездом Брум предложил Окано отправиться с ним в Англию и там получить образование. Лорд Брум сдержал свое слово: молодой Окано пробыл в Англии пять лет, учился на средства лорда, приобрел диплом педагога и вернулся на родину. Здесь он создал начальную школу для островитян и учительствовал в ней уже не первый год.

Разговорившись с русским моряком, Окано попросил его рассказать школьникам что-нибудь о своей стране, о России.

– Ведь это такой необыкновенный случай, что русские люди попали на наш остров! – говорил Окано. – Пусть наши дети услышат о Советской России от русского.

– Охотно исполню вашу просьбу, – ответил Петров. – Если, конечно, английские власти не будут против этого возражать… Вы понимаете мое положение? Мы здесь гости, и нам неудобно делать что-либо, что не понравилось бы нашим хозяевам.

– Вполне понимаю, – усмехнувшись, промолвил Окано. – Я поговорю с администрацией острова.

В тот же день он обратился за надлежащим указанием к помощнику мистера Липера, в ведении которого находилась школа. Помощник долго думал и, наконец, сказал, что он должен доложить начальнику острова. Мистер Липер тоже долго думал. Первым, почти инстинктивным его желанием было отказать. Но это длилось только мгновение. Потом к нему пришла, как говорят англичане, «вторая мысль».

«Конечно, неприятно, – думал мистер Липер, – что московский агитатор будет выступать в нашей школе. Ах, эта ужасная война! Она все перепутала… Отказать?

Гм-гм… Так поступил бы прусский фельдфебель, но ведь мы – англичане! Гм-гм… Это было бы не по-английски. Особенно теперь, в дни Сталинграда…»

Мистер Липер долго молчал, раздумывая в поисках «английского выхода» из трудного положения, и, наконец, сказал своему помощнику:

– Вот что, сэр… Скажите этому беспокойному Окано, что он может пригласить мистера Петрова, но, во-первых, вполне достаточно будет одного выступления, – поняли: од-но-го! И, во-вторых, проследите, чтобы в школу пришли только дети. Ни одного взрослого туземца!

В назначенный день Степан, Таня и Александр Ильич пришли в школу. Это была легкая южная постройка, окруженная цветущим садом. В классе собралось около пятидесяти мальчиков, в возрасте от восьми до пятнадцати лет. Чтобы освободить побольше места, парты вынесли, и школьники сидели на полу. В дальнем углу жались у стенки несколько взрослых – педагогический персонал школы. Сбоку, на красной доске, висела карта мира.

Петров занял место за небольшой кафедрой. В прошлом ему приходилось нередко выступать, но никогда он не волновался так сильно, как сейчас. «Сумею ли я, – думал он, – донести до сердец этих детей, воспитанных в совершенно иных социально-политических и естественно-исторических условиях, величие нашего народа и его борьбы?»

– Мои дорогие друзья! – начал он, вглядываясь в темнокожие ребячьи лица и ощущая на себе пронзительно-пристальные взгляды черных глаз. – Я хочу рассказать вам о моей стране, о России…

Петров говорил по-английски. Многие ребята уже неплохо понимали этот язык: их учили в школе на английском языке, по английским учебникам. Однако Окано, стремясь сделать рассказ Петрова более понятным, стал переводить его на язык своего народа.

– Прежде всего, – продолжал Петров, – давайте посмотрим, где находится моя страна. – Он повернулся к карте и показал на ней Советский Союз. – А где остров Девы?.. Видите, как далеко от моей страны до вашего острова!.. Теперь, как велика моя страна? – продолжал Петров, показывая на карте пространство от Балтики до Берингова пролива. – Если бы все это было море, то самый быстроходный корабль потратил бы тридцать дней, для того чтобы его пересечь.

– У-у-у-х!.. – пронесся вздох удивления по рядам.

– А сколько в моей стране населения? – снова заговорил Петров. – Вы знаете, что в Англии живет около пятидесяти миллионов человек. Так вот, в моей стране населения в четыре раза больше, чем в Англии, – двести миллионов!

По рядам снова пронеслось:

– У-у-у-х!

– Из всего нашего населения, – продолжал Петров, – половина русских. Вот таких, как мы. – Степан указал на себя, на Таню, на Потапова, – а другая половина состоит из шестидесяти разных других народов. Но все народы равноправны и живут в дружбе друг с другом. В школах все ребята учатся на своем родном языке. Все народы одинаково выбирают своих представителей в наш парламент…

Здесь один мальчик перебил Петрова.

– А если у человека вот такая кожа, – мальчик показал на свою бронзовую руку, – может ли этот человек стать летчиком или капитаном большого парохода?

– Конечно, может, – улыбаясь, ответил Петров. – У нас ни на цвет кожи, ни на форму глаз и носа внимания не обращают. Только ум, способности и честность играют роль. У нас есть министры, и генералы, и ученые – сыновья разных народов, населяющих страну.

По рядам снова пронеслись возгласы неподдельного удивления, смешанного, пожалуй, с известным недоверием.

А Петров продолжал свой рассказ. Он говорил о советских детях, о домах пионеров и пионерских лагерях, о бесплатном обучении и стипендиях для всех студентов. Тут из угла, где разместились педагоги, выступила вперед молоденькая бронзовокожая девушка и, волнуясь, спросила:

– Это правда, что женщина у вас может получить любую профессию?

– Полнейшая правда! – ответил Петров. – У нас есть женщины инженеры, ученые, директора заводов, летчицы, даже капитаны судов. – Петров повернулся и, указывая на Таню, сказал: – Вот моя жена… Она военный врач и работала в военном госпитале.

Все глаза впились в Таню.

В заключение Петров заговорил о войне против фашистов, рассказал о героизме солдат Советской Армии и партизан, о Зое Космодемьянской.

– Мы победим! – уверенно воскликнул Петров. – Потому что наше дело правое и потому что мы готовы на все жертвы в борьбе за свободу. Борьбу с гитлеровской Германией мы ведем совместно с нашими союзниками – Англией и Соединенными Штатами Америки…

Ребята проводили Петрова восторженными криками. Слух о беседе в школе разнесся по всему поселку. В каждой хижине на все лады обсуждались и перетолковывались слова Степана. Особенно поразило местных жителей сообщение о равноправии всех национальностей в СССР. Старики доказывали, что это немыслимо. Люди помоложе хотели верить в это, но сомневались. Медленно покуривая свои длинные трубки, они качали головами и думали. Кто знает… может быть, на свете народились какие-то новые белые, которые не похожи на белых? Но живут они далеко-далеко, и будет ли от этого что-либо хорошее для обитателей острова Девы, неизвестно…

Дня через три к Тане пришла та молодая девушка, которая интересовалась, действительно ли перед советской женщиной открыты все пути. С ней была сморщенная старушка. Очень смущаясь, что делало ее еще более привлекательной, девушка на ломаном английском языке объяснила, что она – сестра Окано, а пожилая женщина – их соседка и что они пришли к Тане за медицинской помощью.

Таня объяснила, что не имеет права лечить на английской территории, так как у нее нет английского врачебного диплома.

– А почему бы вам не обратиться в местную больницу? – спросила Таня.

– О, что вы! – испуганно воскликнула девушка. – Ведь в больнице только один врач, мужчина. Ни одна наша женщина не пойдет лечиться к мужчине, хоть зарежьте!

– Ну хорошо, – смягчилась Таня. – Я, пожалуй, посмотрю вашу соседку.

Исследование показало, что старушка страдает от глистов. Что было делать?.. Так просто было бы избавить эту женщину от болезни, но на пути стояли некоторые формально-юридические препятствия. Считаться ли с ними?.. Таня, которая довольно часто решала сложные вопросы сразу, сплеча, махнула рукой. Попросив своих пациенток немножко подождать, она пошла в расположенную рядом больницу. Здесь она зашла в аптеку, с заведующей которой еще раньше познакомилась, и спросила:

– Нет ли у вас сантонина?

– Есть, мадам, – ответила заведующая и кивнула на большие банки, стоявшие в шкафу.

– Можете вы мне дать немного?

– Пожалуйста!

И заведующая отсыпала Тане солидную порцию лекарства.

Вернувшись, Таня объяснила молодой девушке, чем больна ее соседка, и рассказала, как употреблять лекарство.

Потом Таня спросила:

– Как вас зовут, милая девочка?

– У меня очень трудное имя, – улыбнулась девушка. – Вам его не произнести. Зовите меня Майей. Я люблю это имя. Оно напоминает мне имя великого древнего народа с Американского континента. Легенда говорит, что мы происходим от этого народа…

Несколько дней спустя Майя прибежала к Тане веселая и торжествующая.

– Соседка совсем здорова! – радостно воскликнула она. – Спасибо вам! Спасибо! – и протянула Тане полуфунтовую кредитку.

Таня рассмеялась и, отведя руку девушки, сказала:

– Я никогда не беру денег у больных. У нас это вообще не принято. У нас лечат бесплатно. За мою работу мне платит государство.

Весть об исцелении соседки Окано быстро разнеслась по поселку, и к Тане началось паломничество темнокожих женщин. Они и сами приходили и приносили с собой детей. Майя выполняла роль переводчика. Популярность Тани возросла не только потому, что быстро исцелилась первая пациентка. Воображение индианок было поражено тем, что доктор – женщина, да еще белая! И к тому же не берет с больных денег. Последнее было просто невероятно!

Неожиданно возникшая практика поставила Таню в затруднительное положение.

Степан ей говорил:

– Надо согласовать этот вопрос с английской администрацией острова.

– Что значит «согласовать»? – горячилась Таня. – Островитяне нуждаются в медицинской помощи, а я врач. Неужели этого недостаточно?

– Надо считаться с обстановкой, – возражал Степан. – Мы не должны давать повода обвинять нас в нарушении английских законов и вмешательстве во внутренние дела британской колонии. Ты сама должна понимать, что мы не для этого посланы за границу. Ясно? Надо попробовать урегулировать вопрос с английскими властями, получить их разрешение… Ну, хотя бы в виде исключения, на время нашего пребывания на острове. Без согласия англичан у тебя все равно ничего не выйдет: откуда ты возьмешь лекарства?..

Таня обратилась к матроне с просьбой разрешить ей лечить индианок. Матрона удивленно пожала плечами и презрительно воскликнула:

– И охота вам возиться с этими цветными! Или вы состоите в дамском филантропическом обществе?

Когда матрона доложила о просьбе Тани мистеру Липеру, тот поморщился: «Новое беспокойство! Не сидится этим большевикам! Поскорей бы они убрались с острова! Но как же быть? Отказать мадам Петровой? Но это значило бы вооружить против себя местных жителей, отношения с которыми были и без того не слишком дружественные. Это значило бы также вступить в конфликт с советскими людьми. Русские, чего доброго, раздуют эту историю в Лондоне. Левые ухватятся за нее, начнутся крики о том, что колониальная администрация нарушает элементарные законы гуманности… Неудобно… И одобрит ли такой конфликт министерство колоний в Лондоне? С другой стороны, однако, затея мадам Петровой подымет престиж большевиков в ущерб престижу английской администрации… Как же быть?»

В конце концов инстинкт английского чиновника еще раз одержал в мистере Липере верх, и он пошел по пути компромисса: разрешил мадам Петровой практиковать, однако только по женским и детским болезням и не чаще двух раз в неделю. «В случае чего, – думал мистер Липер, – в министерстве увидят, что я разрешил, но с известными ограничениями. И в конце концов скоро эти большевики уедут…»

Итак, Таня одержала победу. Теперь в одной из подсобных комнат больницы был устроен маленький кабинет, в котором она принимала пациенток, и по ее рецептам больничная аптека изготовляла лекарства. В жизни острова это стало событием громадной важности. Произошла крутая перемена и в судьбе Майи.

Майя как переводчица присутствовала на всех врачебных приемах Тани, наблюдала за ее работой, помогала делать перевязки, носила рецепты в аптеку, раздавала лекарства пациентам. Майя навещала больных на дому, передавала им советы и указания врача.

Однажды, блестя глазами и запинаясь от смущения, девушка умоляюще обратилась к Тане:

– Мадам Петрова, научите меня быть врачом! Я все для вас сделаю! Я поклонюсь вам в ноги!.. Только научите…

– Глупенькая девочка, – ласково заговорила Таня и потрепала Майю по ее иссиня-черной головке. – Стать врачом не так-то просто. Для этого надо учиться много лет, в специальных школах, у многих профессоров. К сожалению, я не могу научить тебя быть врачом.

Однако, вспомнив, как поражала ее эта девочка своими замечательными способностями, сообразительностью и ловкостью, Таня сказала:

– Вот что, Майя… Врачом я тебя сделать не могу, но думаю, что помогу тебе стать чем-то вроде медицинской сестры…

И она подробно объяснила Майе, что это значит.

С тех пор они начали упорно и много заниматься. Майя приходила ежедневно, и Таня стала посвящать свою ученицу в тайны медицинской науки, начиная с анатомии человека. В больнице имелся анатомический атлас, но матрона, узнав о замыслах Тани, под благовидным предлогом отказалась его выдать. Тане пришлось делать важнейшие анатомические рисунки самой – вот когда ей пригодилось умение рисовать, приобретенное еще в детстве! Конечно, рисунки были далеки от совершенства, но все-таки служили своей цели. Подходящих руководств в больнице не оказалось. Вся учеба велась устно. Но память у девушки была блестящая, и она схватывала все на лету.

Конечно, не обходилось без курьезов, коренившихся в первобытной наивности Майи. Как-то, объясняя Майе происхождение различных болезней, Таня заговорила о микробах и сказала, что увидеть их простым глазом невозможно – они слишком малы.

Но горящая усердием Майя воскликнула:

– О мадам, я увижу их! У меня очень хорошее зрение. Я даже Скалу спасения в ясную погоду вижу.

Скалой спасения назывался пустынный утес в океане, стоявший далеко от острова Девы. Всякий, кто видел этот утес в солнечный день, считался человеком с особенно острым зрением.

Таня рассмеялась и сказала:

– Нет, Майя, тут даже твоего зрения не хватит. Но ты их все-таки увидишь.

Достав в больнице небольшой микроскоп – единственный на острове, – Таня проделала азбучный опыт. Она показала девушке стакан с питьевой водой и спросила:

– Смотри, есть ли что-нибудь в этой воде?

– Разумеется, ничего нет! – живо отвечала Майя. – Вода совершенно чистая!

Таня капнула на стеклышко и положила его под объектив микроскопа.

– Теперь смотри!

Майя взглянула в микроскоп, и на ее подвижном лице отразился ужас, смешанный с изумлением.

– Я больше никогда не буду пить воду! – воскликнула она.

– Как же так? – рассмеялась Таня. – Без воды ты не сможешь жить. Но не бойся: в нашем организме есть могущественные средства защиты от всех этих микробов, а умные люди сумели найти способы, для того чтобы еще больше усилить эти средства.

И Таня популярно изложила своей ученице историю борьбы с микробами.

Выйдя из больницы, профессор Мандер испытывал тягостное, неловкое чувство: ему решительно нечего было делать…

Сын провинциального учителя, он с детства привык трудиться. Он трудился в школе – стремясь стать первым учеником; в университете – глубоко изучая естественные науки; после окончания университета – специализируясь на орнитологии и упорно прокладывая себе путь к профессорской кафедре. Лекции, заседания, статьи, музеи, экспедиции, ученые конгрессы – все это заполняло часы, месяцы, годы жизни, не оставляя свободной минуты.

И вот на острове профессор оказался в нелепейшем положении, чувствовал себя выбитым из привычной колеи. Он уже обошел два раза остров, ознакомился с его немногочисленными достопримечательностями, побывал в туземном поселке, посидел несколько раз на берегу, любуясь безбрежностью океана. И, наконец, в глубоком недоумении задал самому себе вопрос: что же дальше?

Ведь так, в ожидании парохода, придется провести на острове много недель… может быть, даже месяцев! Утром вставать с мыслью, что сегодня нечего делать, вечером ложиться с мыслью, что завтра пройдет, как сегодня? Нелепо! В таком положении профессор никогда еще не бывал.

К этому примешивалось другое – ощущение неловкости, которое все сильнее давало себя знать. Откуда оно бралось? Когда Мандер задумывался на эту тему, ему все больше начинало казаться, что ощущение неловкости каким-то таинственным образом связано с тремя русскими, которых он узнал на шлюпке…

Мандер никогда не интересовался политикой и даже не участвовал в голосовании на парламентских выборах. Он считал политику «грязным делом».

«Мир птиц чище мира людей», – говорил он и все свои силы отдавал науке.

Когда в России пал царизм, а затем произошла Октябрьская революция и началась гражданская война, Мандер не счел нужным особо интересоваться этими событиями. Ведь все это область политики, от которой надо держаться подальше…

Неожиданно капризная судьба свела его в океане с тремя советскими людьми, представителями той страны, о которой он четверть века не хотел думать и не думал. Вначале он просто не замечал их. Однако жестокие испытания тринадцати дней заставили Мандера стать искренним – по крайней мере, с самим собой. И очень скоро он вынужден был признать, что советские люди его не только интересуют, но что он внимательно следит за каждым словом и действием русских и что они отнюдь не вызывают в нем чувства неприязни. Скорее, наоборот… Сейчас, на острове, он все чаще думал: «Что это за люди? Можно с ними иметь дело или нельзя? И что это за страна, откуда они пришли? Есть ли там что-нибудь хорошее или же в ней (как он неоднократно слышал) только хаос и насилие?»

Профессор раздумывал об этом и без цели слонялся по острову, испытывая недовольство самим собой.

Как-то невдалеке от туземного поселка он встретил запыхавшуюся, спешившую Таню. Они обменялись обычными приветствиями, и Таня, сообщив, что торопится к тяжелобольной, предложила ему проводить ее. По дороге она с увлечением рассказывала о своей работе.

Профессор выслушал Таню внимательно и потом несколько нерешительно спросил:

– И это действительно доставляет вам удовлетворение, мадам?

Таня с таким удивлением посмотрела на Мандера, что он невольно смутился.

Проводив Таню, профессор пустился в обратный путь, сердито думая, что эта молодая женщина преподала ему полезный урок, черт возьми! Пока он предается смутным размышлениям, она делает дело. Пока он с пренебрежением скучающего столичного жителя иронически посмеивается над захолустным островком, его обитателями и их нравами, она – вполне серьезно! – приняла к сердцу нужды этих чужих для нее людей и усердно работает, будто в лондонской или московской клинике.

Конечно, то, что она оказывает помощь бесплатно, – донкихотство. Но все же она работает не как дама-благотворительница, а вполне профессионально, с чувством обязанности. Удивительно!..

А что же он, Мандер, профессор-орнитолог?.. Разве на острове Девы нет птиц? Насколько известно, до сих пор никто из его коллег не занимался составлением коллекции птиц острова Девы. Конечно, не бог весть какие открытия тут можно сделать, и за такую коллекцию не получишь медали Королевского общества. Но разве это так уж важно для настоящего ученого? Однако без помощников коллекции не соберешь. Нанять помощников? Нет денег, все погибли при катастрофе…

Тут Мандер вспомнил, что на острове есть школа для детей местных туземцев и что мистер Петров провел там какой-то урок.

«Если Петров может чему-то учить здешних школьников, – думал Мандер, – почему я не могу? Дам им несколько уроков орнитологии, расскажу о жизни пернатых, а взамен попрошу их помочь мне в ловле птиц».

Окано был польщен и обрадован, когда на следующий день профессор изложил ему свое намерение. Что касается школьников, то они были в восторге. Особенно им понравилась перспектива ловли птиц. Когда началась эта работа, Окано обратился к профессору с просьбой:

– Если можно, соберите две коллекции: одну вы увезете, а другую, пожалуйста, подарите школе.

– Что ж, можно, – ответил Мандер сдержанно, но на душе у него стало как-то особенно хорошо. И он мысленно задорно подмигнул Тане.

После этой встречи профессор стал чаще видеться с советскими людьми. Заглядывал он в амбулаторию к Тане, якобы за медицинским советом. Вид этой молодой женщины, с такой серьезностью вникающей в недуги своих темнокожих пациенток, как-то бодряще действовал на почтенного джентльмена.

Приглядывался он и к Петрову. Еще на шлюпке Степан произвел на него сильное впечатление своей решительностью, энергичностью, какой-то сдержанной, подчиняющей себе суровостью. Но и сейчас, в обычной обстановке, уравновешенный и далекий от восторженности, ученый должен был признаться самому себе, что Петров ему нравится. Для Мандера было неожиданностью то глубокое уважение, которое Петров питал к науке. Приятно поражала широта его кругозора. С удивлением профессор отмечал, что даже здесь, на острове, Петров не теряет времени даром и читает много книг по истории Англии и Британской империи, которые берет в небольшой местной библиотеке. Да, Петров мало походил на тех моряков, с которыми Мандеру приходилось когда-либо встречаться…

Профессор много расспрашивал Петрова о Советском Союзе, и то, что он услышал, вызывало у него двойственное отношение. Были факты, которые Мандеру не нравились или, по крайней мере, казались сомнительными. Так, например, он скептически относился к возможности планирования творческой науки или искусства. Но были вещи, которые приводили Мандера 9 восхищение, – например, гигантские достижения советской власти в сфере народного просвещения или огромный технический прогресс Советского государства. Положение науки в СССР особенно восхищало Мандера. Впервые в жизни профессор вплотную коснулся области политики и социальных проблем и с удивлением вынужден был признать, что все это его интересует и даже волнует.

Драйдена уже давно раздражало сближение профессора с русскими. Банкиру не нравились также дружеские связи Мандера со школой и туземными ребятами. Он видел во всем этом проявление того зловещего влияния, которое коммунизм оказывает на мир. Но до сих пор у Драйдена не было случая откровенно поговорить с этим «полубольшевизированным профессором», как мысленно он называл теперь Мандера. И вот этот случай, наконец, представился, когда они вдвоем прогуливались на берегу океана.

– Я слышал, – начал банкир, – что вы преподаете в туземной школе. И еще что-то делаете для нее…

– О, не так много! – смущенно пробормотал Мандер. – Несколько уроков и коллекция пернатого царства для школы…

– Вот как! – язвительно произнес Драйден. – Все складывается весьма неплохо для туземцев, этих попрошаек: вы учите их детей, мадам Петрова лечит их женщин… И притом все бесплатно! Прелестная картина: белые обслуживают цветных.

– Это не совсем так! – возмутился Мандер. – Просто у меня и у мадам Петровой много свободного времени. Отчего бы не использовать его разумно? К тому же, в отличие от мадам Петровой, я работаю не бескорыстно: школьники помогают мне собрать коллекцию.

– Но и мадам Петрова также лечит этих женщин не столь уж бескорыстно! – с раздражением заметил Драйден. – Все это не больше как большевистская пропаганда. Неужели вы до сих пор не поняли?

– Пропаганда? – растерянно переспросил Мандер. – О нет! Мадам Петрова просто милая и сердобольная женщина. Ей хочется помочь этим бедным туземкам.

– «Бедным туземкам»! – саркастически повторил Драйден. – Неужели у вас, дорогой профессор, совершенно исчезло «чувство цвета», чувство превосходства, свойственное каждому англичанину, даже больше – каждому белому?

И, прежде чем Мандер успел ответить, банкир продолжал:

– Я не стану отрицать доброты мадам Петровой. Я говорю лишь о том, что у большевиков даже доброта превращается в оружие подрыва и разрушения английских устоев.

– Вы странно смотрите на вещи, сэр Вильям! – рассмеялся Мандер. – Что за оружие разрушения – припарки, которые ставят больной женщине?

– Вы слишком мало имели дело с политикой, дорогой профессор, – начал Драйден, – и потому иногда склонны идеализировать действия и мотивы людей… Но вот послушайте…

И Драйден с непривычной для него горячностью стал развивать перед Мандером свои взгляды: коммунисты – это ужасные люди, возмутители умов, смертельные враги того мира, который является естественной средой для него, сэра Вильяма, и для него, профессора Мандера, и для тысяч других солидных людей, занявших прочное место в жизни.

– С ними нашему миру, – закончил свою гневную речь Драйден, – придется вести жестокую борьбу, но вести умно и гибко, разносторонне.

Мандер внимательно слушал банкира, слегка склонив голову, не произнося ни слова. Только в спокойных глазах его иногда вспыхийали и сразу же гасли недобрые огоньки. Когда Драйден, наконец, замолчал, профессор с необычной для него твердостью заговорил:

– Мне трудно согласиться с вами, сэр Вильям, Вы подходите к большевикам как политик, а я подхожу к ним как ученый… Видите ли, сэр Вильям, ученый прежде всего изучает факты и уже потом, на основании анализа и обобщения этих фактов, делает вывод. Так вот… в вопросе о большевиках я прежде всего хочу опираться на факты. С нами в шлюпке были три человека из Советской России, и я стал знакомиться с ними, как ученый знакомится с новым для него видом, то есть спокойно и систематически следить за их словами и действиями. Согласитесь сами, сэр Вильям, что наше блуждание на шлюпке открывало для таких наблюдений много возможностей. Далее, здесь, на острове Девы, я продолжал собирать факты, но совсем в другой обстановке…

Профессор вызывающе посмотрел на своего собеседника и, помедлив немного, продолжал:

– Как ученый, сэр Вильям, я знаю, что хороший колос произрастает только на хорошей земле. Советские люди, с которыми судьба столкнула нас на шлюпке, – это, будем считать, колос. Я его проверил со всех сторон, в разных условиях, и пришел к выводу – пусть предварительному! – что колос здоровый, хорошего качества. Эти люди – как в деловом, так и в моральном отношениях – проявили себя высоко, и вы не станете этого отрицать. Какой вывод я обязан сделать как объективный исследователь? Только один: очевидно, почва, на которой этот колос вырос, – почва хорошего качества, и климат, в котором он произрастал, – климат, благоприятствующий росту. Иначе быть не может. Что же это за почва и климат? Советское государство, советское общество… Стало быть, в Стране Советов есть что-то здоровое и крепкое, что способствует произрастанию хорошего человеческого материала. Таков мой вывод!

– Положительно, можно подумать, дорогой профессор, что вы стали большевиком! – раздраженно воскликнул Драйден.

– Весьма далек от этого, – спокойно возразил Мандер. – Я никогда не был и никогда не буду коммунистом. Мне далеко не все нравится в большевизме. Я взращен на совсем иной, возможно, во многом менее разумной почве и слишком глубоко ушел корнями в нее. Но, как объективно мыслящий ученый, я заинтересовался Советской страной.

Мандер круто повернул к дому, как бы давая понять, что разговор окончен, и заключил:

– Короче говоря, я считаю, что к Советскому Союзу надо относиться объективно, как к реальному факту действительности. Эта страна идет своим, весьма интересным путем. И пусть Англия идет своим путем. А будущее покажет, на чьей стороне правда.

Драйден недоуменно пожал плечами и саркастически бросил:

– Это для меня слишком вегетарианское кушанье… Я предпочитаю бифштекс с кровью.