Отец:
«В декабре 1943 года нашу дивизию перебросили на участок южнее Витебска, где 33-я армия вела наступательные бои, перерезав автомагистраль Орша – Витебск. Она подошла вплотную к Витебску. Здесь, на подступах к Витебску, всю зиму шли ожесточенные бои» (9).
Вероятнее всего, отец ошибся с номером армии. Наступательные бои под Витебском вела 39-я армия. Она же и освобождала Витебск. А 33-я наступала южнее, она затем вошла в состав 2-го Белорусского фронта и освобождала Минск.
«Наша дивизия с ходу форсировала реку Лучесу (приток Западной Двины) и захватила плацдарм на западном берегу реки. Ширина плацдарма была около одного километра, глубина – 700–800 метров. На этом плацдарме ожесточенные бои шли днем и ночью в течение двух месяцев. Немцы не жалели снарядов и бомб, перепахали этот плацдарм, смешав землю с осколками снарядов и бомб, препятствуя его расширению. Наша же армия, не считаясь с потерями, стремилась если не расширить, так удержать плацдарм до наступления благоприятной обстановки. Нашу 215-ю дивизию 618-го стрелкового полка 5-й армии сняли с Богушевского участка фронта и переместили в район Витебска, где с севера наступал 1-й Прибалтийский фронт. Здесь наши войска, подрезав автомагистраль Орша-Витебск, подошли на расстояние 6–7 км от города, захватили плацдарм длиной 2–3 км шириной 1 км на левом берегу реки Лучесы. На плацдарме в это время шли кровопролитные бои.
До прихода нашего полка, стремясь удержать плацдарм, занимавший его полк истекал кровью, но удерживал этот кусочек земли, сыгравший в будущем наступлении большую роль. Всю территорию перед плацдармом немцы держали под обстрелом, но форсировать реку нашему полку было невозможно. Однако командир полка приказал одному батальону пехоты переправиться с ходу на западный берег Лучесы, на правую сторону» (9).
Уточняю: из военно-исторической литературы мне известно, что 5-я армия, в частности, 215-я стрелковая дивизия, форсировала извилистую реку Лучесу дважды, в разных местах. Раньше я считала, что в первый раз – при взломе немецкой обороны в начале операции «Багратион». Цитирую первоисточник: «К исходу 24 июня войска 5-й армии овладели шестью линиями траншей и вечером вышли к реке Лучеса».
Отец же пишет, что его батарея переправилась на западный плацдарм Лучесы и поддерживала какой-то полк, форсировавший эту реку, намного раньше, в январе-марте 1944 года. Вероятно, операция по взятию Витебска и Орши началась именно в этот период, однако попытки были пока безрезультатны. И только в последние два-три года в военно-исторической литературе и средствах массовой информации начали писать более подробно о боях в Восточной Белоруссии в период с октября 1943 года по 22 июня 1944 года. Ранее этот период замалчивался, поскольку наши войска не могли прорвать оборону немцев в течение восьми месяцев, хотя наступление здесь осуществлялось неоднократно. Все попытки тогда были безуспешны.
«Во время переправы батальон потерял половину личного состава. Переправа была прекращена до наступления темноты. Ночью был построен мост, и ночью же на плацдарм правого берега были переправлены остальные пехотные батальоны полка, а также обе артиллерийские батареи – одна батарея пушек-гаубиц 76-миллиметрового калибра (наша) и батарея пушек 45-миллиметрового калибра.
На этом плацдарме, у края берега, и закрепилась наша батарея. Дважды за зиму вводили в бой и выводили из боя для пополнения живой силы и боеприпасов наш полк. Надолго запомнятся эти тяжелые бои, в которых был ранен командир нашей батареи Николай Коляда. Также в один день с ним был ранен командир полка. Для подкрепления пехоты сюда же, на этот пятачок, ночью были переправлены две самоходные пушки. Но они были расстреляны в упор немецкими «тиграми» в первый же день и остались стоять на всю зиму как памятники жестокой борьбы.
До излечения комбата в течение двух недель мне пришлось исполнять его должность (сочетая со своей – командир отделения разведки) до тех пор, пока он не вернулся из медсанбата. Это были страшные 15 дней.
С утра немцы начинали артобстрел плацдарма из многоствольных минометов, а заканчивали день бомбежкой с самолетов. Мост, построенный через Лучесу, ежедневно разрушался минометным обстрелом, а ночью его снова чинили, ибо через него шло снабжение боеприпасами и пищей для войск, удерживающих плацдарм.
С наступлением утра немцы минометным огнем разрушили мост, затем произвели массированную бомбежку плацдарма с воздуха, а затем обстреляли плацдарм из многоствольного миномета. Когда мы установили на западном берегу нашу батарею и замаскировали ее, командир батареи, старший лейтенант Николай Федорович Коляда решил во второй половине дня произвести разведку переднего края противника и засечь цели для обстрела.
Вооружившись биноклем, мы вместе с комбатом передвигались от берега Лучесы к переднему краю по проходам к передовым траншеям нашей пехоты. Найдя удобное место для наблюдения и пренебрегая всеми средствами маскировки, с биноклем в руках, комбат начал вести наблюдение и сразу демаскировал себя перед немецким снайпером. Последовал выстрел, и пуля снайпера попала комбату в голову. К счастью, пуля прошла по касательной, прочертив рану выше брови, рядом с ухом. Николай упал в траншею и схватился рукой за рану, спрашивая меня, будет ли жить. Я осмотрел рану, убедился, что пуля не прошила черепную кость, и сказал, что все будет хорошо. Перевязав голову комбата, я проводил его до берега реки. На командном пункте нашей батареи мне пришлось исполнять одновременно и обязанности командира взвода разведки и командира батареи (в другом месте отец пишет, что совмещал в это время обязанности и ком. взвода разведки, и ком. взвода управления). Командир батареи, старший лейтенант Николай Коляда, ушел в санитарную роту, где в то время находился также раненый командир полка. Комбат попросил, чтобы его вместо медсанбата отпустили на излечение домой, к родителям, в отпуск. Получив отпуск на 20 дней, он уехал в город Елец Липецкой области. Я же остался исполнять его обязанности, ощущая беспокойство от этой тяжелой миссии…
Немцы тревожили нас беспрерывно – то бомбежками, то внезапным артналетом. Спасал только крутой берег реки Лучесы. Один день был особенно тревожным, когда немцы начали интенсивно обстреливать и бомбить наш пятачок. Вместе с командиром батареи 45-миллиметровых орудий мы сидели в землянке над картой, когда туда вбежал командир взвода этой батареи и сказал, что расчеты наших 76-миллиметровых пушек покинули свои огневые позиции и убежали, поддавшись панике перед возможной атакой немецкой пехоты. Я бросился на огневые позиции и действительно не обнаружил артиллеристов около орудий. Они убежали под откос реки. Меня удивило, что один из командиров орудия, которого я считал надежным, также покинул орудие вместе с наводчиком и другими артиллеристами. Я закричал: «Назад! К орудию!» Артиллеристы послушались и вернулись к орудию, вместе мы развернули пушку-гаубицу по направлению возможной атаки немцев и стали стрелять. Паника постепенно улеглась, и расчет уже не покидал орудия. Когда я убедился, что артиллеристы успокоились, я начал их стыдить: «Как можно паниковать и бросать свой пост? Что же вы за вояки такие?» Они просили не говорить об этом случае комбату. Я обещал. Бой продолжался…
Как-то утром командир полка собрал нас вместе с командиром батареи 45-миллиметровых пушек, командиром минометной батареи, командирами батальонов пехоты на совещание по рекогносцировке местности в связи предстоящим перемещением полка на новое место. Когда рекогносцировка закончилась, немцы накрыли мощным артналетом нашу батарею. Снаряды рвались кругом в течение 4–5 минут. Командир батареи сорокопяток, который лежал рядом со мной, был ранен осколком в ногу и попросил меня помочь ему дойти до места расположения своей батареи. Когда я вошел с ним в землянку, меня поприветствовал прибывший из отпуска комбат нашей батареи Николай Коляда. Продолжалась обычная армейская жизнь с боями, радостями и горестями.
Наступила весенняя распутица, и установилось сравнительное затишье на нашем участке фронта. Войска 3-го Белорусского фронта начали подготовку к летнему наступлению. В это затишье по ходатайству вернувшегося из медсанбата командира батареи Коляды мне предоставили 10-дневный отпуск для поездки на родину в деревню» (9).
В нашем семейном архиве сохранился подлинник справки тех времен на простой оберточной бумаге. Бумага и чернила на ней прекрасно сохранились. Вот ее текст.
«Н. К. О. Войсковая часть – полевая почта 08672. 10 апреля 1944 года.
Справка. Дана сержанту Петербурцеву Анисиму Михеевичу в том, что он действительно находится на службе в действующей Красной Армии в составе: воинская часть полевая почта 08672 в должности командира отделения разведки батареи 76-мм пушек.
Тов. Петербурцев награжден орденом Красного Знамени.
Справка выдана для предоставления льгот семье по месту жительства.
Пом. нач. штаба капитан В. Новиков. Делопроизводитель ст. лейтенант Масленников. Печать полевой части 08672».
В этой справке для меня важна дата ее выдачи. Отец накануне операции «Багратион» получил краткосрочный 10-дневный отпуск как поощрение за то, что сумел справиться и с обязанностями и командира отделения разведки, и одновременно командира взвода управления артбатареи, замещая своего раненого товарища. Вот тогда-то он и съездил в родную деревню повидать родных. Об этом он пишет и в своих воспоминаниях. Сохранились еще два свидетельства тому. Первое – это письмо к нему его двоюродной племянницы из Черикова, присланное нам в Минск в 1990 году. В нем она вспоминает, как мой отец, вскоре после освобождения Черикова, дважды заходил к ее родным в Черикове – когда приехал в отпуск и когда возвращался на фронт. Еще отец вспоминает, что в день приезда в деревню попал на свадьбу. Я уточняла у его односельчан: это была первая свадьба после освобождения деревни. Михеенко Михаил Феоктистович, придя с фронта, женился на Лосевой Полине Мойсеевне.
Отец побеспокоился, чтобы его родные, перенесшие оккупацию, получали деньги за его орден. Его мать, сестра Анна и соседка с ребенком жили тогда в лесной землянке. Все жители его деревни были переселены кто в землянки, а кто в уцелевшие соседние деревни, поскольку в Журавле был развернут фронтовой госпиталь, куда привозили раненых с линии фронта, находившейся всего в 15 км западнее, на подступах к реке Проне. Деревенька отца была одной из немногих уцелевших на Чериковщине деревень. Ей повезло быть расположенной в стороне от дорог, по которым немцы отступали, – сжечь ее они просто не успели. Госпиталь стоял в деревне восемь долгих месяцев, до самого «Багратиона», сколько «стоял» фронт на Проне. Умерших в госпитале раненых хоронили на окраине деревни. Вот только могилы уроженцев Журавля, погибших на Проне, в большинстве своем неизвестны. Отец пришел домой, в Журавель, когда цвели сады…
Из устных воспоминаний отца о его пребывании в отпуске на родине не могу не упомянуть его встречу с родным братом Степаном на шоссе по дороге к дому. А произошло это так. Отцу понадобилось явиться в районный военкомат в городе Черикове, что в 7 километрах от деревни Журавель. Зачем он ездил, он уже не помнил, но я предполагаю – чтобы сделать отметку в отпускном свидетельстве. На обратном пути он остановил попутный грузовик и взобрался в кузов, полный солдат. Когда показался знакомый перекресток с дорогой на Журавель, отец застучал по кабине и остановил машину. Каково же было его удивление, когда из кабины на костылях выбрался его старший брат Степан. Степан опирался на костыли, поскольку был без одной ноги, которую ему ампутировали в госпитале Орджоникидзе после тяжелого ранения. Узнав из сводок, что деревня Журавель уже освобождена, он настоял на выписке из госпиталя, чтобы поскорее вернуться к жене и четверым детям, пережившим оккупацию, о судьбе которых ничего не знал. Так оба брата-фронтовика встретились, обнялись и зашагали к родному дому. Представляю, как была рада увидеть и второго сына живым наша бабушка! Средний ее сын, Егор, самый любимый, был тогда еще жив, воевал, но в августе 1944-го, через полгода после описываемого события, он погиб. Где его могила – неизвестно до сих пор.
Вот как описывает мой отец эпизод пребывания в родной деревне в 1944 году. Не боюсь повториться в его рассказах, потому что он написал два варианта черновиков, и каждое слово из его черновиков для меня свято. Ведь он в них душу вложил.
«Наступила весна 1944 года, и наш полк отвели на пополнение, а затем перевели во второй эшелон Западного фронта до начала операции «Багратион». Я попросил комбата Николая Коляду походатайствовать перед руководством о предоставлении мне отпуска на 10 дней, чтобы съездить на Могилевщину, восточная часть которой освобождена. Хотелось повидать мать и всех родных, которых я не видел с августа 1939 г., когда был призван в армию. Возможно, они считали меня убитым. Также я не имел сведений о старших братьях Степане и Егоре, ушедших на войну. Живы ли они? Отпуск я получил и поехал в деревню. Поезда от Витебской области до Кричева не ходили, пути были разрушены. Поехал я из Витебской области на восток до Смоленска, а затем уже на юго-запад на попутке через Рославль до Черикова. Линия фронта проходила в 15 км западнее нашей деревни Журавель. В Черикове я посетил свою тетю Парасью, сестру отца, у которой жил в период учебы в школе-семилетке. Дом тети (в районе Заровья в Черикове) был сожжен немцами, как и большинство деревянных домов в городе. Ютилась тетя в крохотной баньке. Из ее семьи в живых остались сын Михаил и старшая дочь Ольга, которая до войны жила в Климовичах. Дом Ольги в Климовичах также был сожжен немцами, поэтому она, переехав к матери в Чериков, жила в той же баньке. На момент моего приезда к ним приехала дочь Ольги Тамара, которая во время войны училась в Москве в университете им. Ломоносова. На ее плечи легла забота о матери и бабушке Парасье. Тамару Чериковский отдел народного образования направил на работу в среднюю школу деревни Малиновка, куда в октябре 1944 года и переехали Тамара и Ольга. Тетя Парасья вскоре умерла.
Приехав в родную деревню, я застал дома мать и сестру Анюту» (9).
Из мемуаров отца:
«Моя семья, как и другие, ютилась в землянке, в сосновом лесочке рядом с домом. Встретила меня мать со слезами радости на глазах. Рада была, что я жив. Мать и сестра тяжело пережили время оккупации в деревне. Не только из-за материальных трудностей, но и моральных, ведь трое сыновей моей матери были на фронте. Бывший сосед, став при немцах в деревне бургомистром, бывало, попрекал мать: «Твои сыновья защищают Сталина».
Быстро пролетели дни отпуска, я снова собрался на фронт. Предстоят жестокие кровопролитные бои. Что меня ожидает в этой беспощадной мясорубке? Мать провожала меня до конца деревни и долго со слезами на глазах крестила, прося Богородицу защитить от смерти. Невольно и у меня навернулась слеза. Увижу ли я вновь родные места?» (9).