«Снял крест и бросил его в мусор». По свидетельству сестры Ленина Анны, отец их семейства, Илья Николаевич Ульянов был «искренне и глубоко верующим человеком и воспитывал в этом духе детей».

Как и полагалось в верующей семье, спустя несколько дней после рождения, 28 апреля 1870 года, Владимир Ильич Ульянов принял православное крещение. В гимназии он имел круглые пятерки по Закону Божьему. До 16 лет подросток вместе с родителями принадлежал к симбирскому религиозному Обществу преподобного Сергия Радонежского.

Считается, что толчком к разрыву Ульянова с религией стал следующий случай. Однажды, беседуя с гостем, Илья Николаевич пожаловался, что его дети плохо посещают церковь.

«Сечь, сечь надо!» — наставительно заметил гость, пристально глядя на Владимира.

Эта фраза так возмутила Владимира, что он выбежал из дому и в знак протеста тут же сорвал с груди нательный крестик.

Отвечая позднее на вопрос анкеты «Если вы неверующий, то с какого возраста?» — Ленин написал: «С 16 лет». Как писала Крупская, «вред религии понял Ильич еще пятнадцатилетним мальчиком. Сбросил с себя крест, перестал ходить в церковь. В те времена это было не так просто, как теперь».

По словам Кржижановского, Ленин как-то рассказал ему, «что уже в пятом классе гимназии резко покончил со всяческими вопросами религии: снял крест и бросил его в мусор…». Лепешинский передавал эту сценку еще более красочно: «Он порывисто снял со своей шеи крест, с презрением плюнул на «священную реликвию» и бросил на землю». В таком изображении — это уже не просто равнодушное расставание с угасшей верой, а настоящее богоборчество: нечто вроде «оплевывания дьявола», только наоборот.

«Кокетничанье с боженькой есть невыразимейшая мерзость». Сама мысль о Боге вызывала у Ленина нестерпимое, почти физическое отвращение. В своих заметках о Гегеле он, между прочим, восклицал: «Бога жалко! Сволочь идеалистическая!»

Между двумя революциями многие большевики увлеклись идеями богоискательства. Ленин, конечно, резко выступил против подобных поветрий. Свою линию он называл «антибожественной». Владимир Ильич яростно обличал «мещанскую, филистерскую, трусливую терпимость к учению о леших, домовых, католических святых и тому подобных вещах». Высмеивал любые споры о Боге — как «споры между человеком, верящим в желтого черта, и человеком, верящим в зеленого черта».

Не соглашался с богоискателями и Максим Горький. «Богоискательство», — писал он, — надобно на время отложить, — это занятие бесполезное: нечего искать, где не положено. Не посеяв, не сожнешь. Бога у вас нет, вы еще не создали его. Богов не ищут, — их создают».

У Ленина эти рассуждения Горького вызвали бурю негодования. «Богоискательство, — писал он Горькому в ноябре 1913 года, — отличается от богостроительства, или богосозидательства, или боготворчества и т. п. ничуть не больше, чем желтый черт отличается от черта синего… Всякий боженька есть труположство — будь это самый чистенький, идеальный, не искомый, а построяемый боженька, все равно… Всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье даже с боженькой есть невыразимейшая мерзость…»

Получив это послание Ленина с его страстными рассуждениями о Боге, Горький, по его словам, написал в ответ: «Владимир Ильич, Ваш духовный отец — протопоп XVII века Аввакум, веривший, что дух святой глаголет его устами, и ставивший свой авторитет выше постановлений Вселенских соборов».

После этого резкого обмена мнениями Горький перестал отвечать на письма Ленина, и они не встречались вплоть до сентября 1918 года. «У меня, к сожалению, — писал Владимир Ильич в 1916 году, — порвалась отчего-то переписка с ним…» «Горький, — замечал он тогда же, — всегда в политике архибесхарактерен и отдается чувству и настроению». Еще раньше Владимир Ильич высказывался о Горьком с исчерпывающей прямотой: «Это, доложу я вам, тоже птица… Очень себе на уме, любит деньгу… Взобрался на литературный Олимп, на котором и кочевряжится и с высоты которого ругает направо и налево и грубо оплевывает всех и вся… Великий фигляр и фарисей, по русской поговорке: «Спереди благ муж, а сзади всякую шаташеся»… Впрочем, человек он полезный, ибо, правда из тщеславия, дает деньги на революцию и считает себя… «преужаснейшим» большевиком…

«Показать, чем набиты эти чучела». Февральская революция не отделила церковь от государства. Однако накопившееся в обществе раздражение против государственной религии и церкви сразу выплеснулось с небывалой силой. Карикатуры на попов из либеральной печати 1917 года мало уступают по своему накалу лучшим образцам советского «безбожного» творчества. Вот, например, рисунок Дени — пародия на известную картину Нестерова «Видение отроку Варфоломею». Различие состоит в том, что навстречу отроку из леса выходит не исхудалый аскетичный монах, а по-раблезиански пузатый священник, на шее у которого вместо креста болтается туго набитый кошелек…

Фельетон Виктора Юза (Ю. Волина) из журнала «Бич»: некий поп просит журналиста, чтобы его называли «товарищ-поп», ведь даже извозчика теперь зовут не иначе как «товарищ-извозчик».

«— И не просите, батюшка. Никак не могу. Обидно… Для товарищей. Ведь если всякого товарищем звать, так слово «товарищ» ругательным станет…

— Так, значит… Господи!.. Что же это?.. Значит, извозчик и тот достойнее священнослужителя?..

— Ничего не поделаешь, батюшка! Такое положение. Против извозчика ничего не скажешь… Ну, груб. Однако извозчика встретить не только не дурная примета, а даже в некотором роде удача. А попа встретить — самая дурная примета. Сами знаете, батюшка!.. Уж вы меня извините, батюшка, а оставайтесь лучше батюшкой! Батюшки всякие бывают… А «товарищ» это дело другое… Заслужить надо, батюшка!..»

Поэт Василий Князев в те дни публиковал такие стихи:

Как видно, даже стараясь защитить веру, поэт и не думал заступаться за духовенство… Другие характерные шутки из печати 1917 года:

«Жрец. Честные мощи, чуждые гниения, кладутся в раки.

Эхо. Враки».

«Закон Божий — это пока его не преподают. Когда его начинают преподавать, это уже не закон Божий, а человеческое беззаконие».

Несмотря на такие настроения в обществе, для большевиков православная церковь оказалась весьма серьезным противником. Только духовенство, белое и черное, в 1917 году насчитывало более 200 тыс. человек…

20 января 1918 года Ленин подписал «Декрет о свободе совести». Декрет вводил не только свободу вероисповедания, но и, по выражению Ленина, «свободу от религии». Преподавание закона Божьего в школах отменялось, вместо церковного вводился гражданский брак, а имущество церкви объявлялось «народным достоянием»… Всероссийский патриарх Тихон, избранный на свой пост уже после Октября, открыто и резко осудил основные положения этого декрета.

В первую годовщину Октября патриарх направил открытое «Письмо Совету народных комиссаров», где сурово обличал все стороны политики большевиков, в том числе Брестский мир, упразднение частной собственности… «Мы переживаем ужасное время вашего владычества, — говорилось в письме, — и долго оно не изгладится из души народной, омрачив в ней образ Божий и запечатлев в ней образ зверя». Заканчивалось послание грозным пророчеством: «От меча погибнете сами вы, взявшие меч». Это письмо в десятках тысяч копий распространялось по всей России.

В январе 1918 года патриарх провозгласил анафему всем причастным к революционным самосудам. «Властью, данной нам от Бога, — говорилось в его послании, — анафематствуем вас, если только вы носите еще имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной». Это послание вошло в историю как «анафема большевикам». (При таком широком толковании одним из отлученных от церкви, очевидно, следует считать и самого Владимира Ильича.) Либеральная газета «Русские ведомости» приветствовала это послание патриарха и с надеждой предсказывала: «Революционный козел обломает рога свои о церковь». Другая кадетская газета, «Современное слово», писала: «Анафема. Какое ржавое, пыльное слово. Подслоем вековой пыли еще горит оно страшным огнем… В этом слове — дым погребальных свечей, огонь костров, треск костей, переломленных испанским сапогом и пыточным колесом. В этом слове — средневековье… И вот оно, это ржавое слово, загудело вчера вновь в Петрограде. Церковь вынула вновь заржавленный меч из своих ножен». А анархический «Голос труда» только смеялся над упоминанием в послании геенны огненной: «Отче благочинный! Ведь этими «страшными» словами можно теперь только детей неразумных пугать…»

Некоторых большевиков (например, Александру Коллонтай) за борьбу с церковью предавали анафеме и поименно. Владимир Ильич шутливо замечал Коллонтай: «Хотя вы и анафема теперь, но вы не в плохой компании: будете поминаться вместе со Стенькой Разиным и Львом Толстым».

В эти дни Ленин как-то бросил по адресу патриарха: «Сообщите ему, что советская власть не намеревается надеть на его голову венец мученичества…» Левая оппозиция упрекала большевиков за непомерную мягкость к церкви. «Борьба с религиозной язвой… большевиками не ведется почти совершенно», — сожалела московская газета «Анархист» в сентябре 1918 года. Газета требовала немедленно закрыть все храмы, ставя большевикам в пример французских якобинцев: «В целях разоблачения религиозного шарлатанства французские рабочие вытаскивали на площадь мощи и разоблачали их перед народом, сжигали их. Вот какое завещание оставили нам французские революционеры 1793 года…»

С октября 1918 года в Советской России действительно началась кампания вскрытий рак и гробниц с мощами православных святых. Власти стремились показать, что мощи вовсе не «нетленны», как утверждала церковь. Всего состоялось 63 вскрытия в 14 разных губерниях, после чего мощи передавались в местные музеи. Ленин озабоченно спрашивал: «Снимают ли киноленты, когда вскрывают мощи различных святых?»

Были сняты и вышли на экраны «разоблачительные» фильмы о вскрытии мощей, например «Вскрытие мощей Сергия Радонежского». Большевик Петр Красиков в апреле 1919 года сообщал Ленину о съемках этого фильма: «Сергия Радонежского в Троицкой лавре благополучно вскрыли. Ничего, кроме трухи и старых костей, не оказалось…» Ленин сделал приписку: «Надо проследить и проверить, чтобы поскорее показали это кино во всей Москве».

Сам он тоже посмотрел один из таких фильмов — «Вскрытие мощей Тихона Задонского». Фильм Ленину понравился. Он говорил: «Не нужно никакого издевательства, а нужен только правильный естественно-научный подход… Показать то, чем были набиты попами эти чучела, показать, что покоилось, какие именно «святости» в этих богатых раках, к чему так много веков с благоговением относился народ и за что так умело стригли шерсть с простолюдина служители алтаря, — этого одного достаточно, чтобы оттолкнуть от религии сотни тысяч лиц».

Что же было обнаружено при вскрытии помимо останков святого Тихона Задонского, что показалось Владимиру Ильичу столь разоблачительным? Вот отрывок из протокола: «Картон, выкрашенный под телесный цвет. Фальсификация рук и ног при помощи ваты и картона. В перчатке прорез, в котором вложен картон телесного цвета, и к нему прикладывались верующие. Дамские чулки, ботинки, перчатки. Вместо груди — железный каркас»… И все-таки, согласно тем же протоколам, почти во всех случаях в мощах действительно находили останки умерших, довольно часто — мумифицированные (то есть «нетленные»).

Большим успехом в начале 20-х годов пользовались публичные диспуты на тему «Существует ли Бог?». Бога защищало духовенство, против выступали большевики или анархисты. Шутка 1922 года (из журнала «Мухомор»):

«— Чем кончились прения? Как решили: есть Бог или нет?

— Мнения разделились… Пришлось решить большинством голосов».

Наряду с упадком веры отмечались и иные настроения. Эсеровская газета «Дело народа» писала в 1919 году: «Интересно отметить следующее наблюдение. Религиозное чувство в народе за это время сильно упало: церкви посещаются мало, посты соблюдаются немногими… Не раз приходилось слышать в… крестьянстве рассуждения такого рода: «Ну, я теперь вот неверующий: церковь мне не нужна, но как они смеют глумиться над верой других и превращать церкви в театры!».

А петроградская газета «Эра» летом 1918 года высмеивала всю церковную реформу большевиков в стихах С. Гусева-Оренбургского «Декрет»:

«Тихон стоит во главе этого мятежа рабовладельцев».

Весной 1922 года «поединок» между Лениным и патриархом вновь стал открытым и явным. Власти приняли решение в связи с голодом в Поволжье изъять церковные ценности (которые еще ранее были объявлены народным достоянием). Патриарх не счел возможным промолчать. В своем воззвании от 28 февраля он написал: «С точки зрения Церкви подобный акт является актом святотатства… Мы не можем одобрить изъятия из храмов, хотя бы и через добровольное пожертвование, освященных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской Церкви и карается ею, как святотатство, мирян — отлучением от нее, священнослужителей — извержением из сана».

После столь решительного послания изъятие ценностей уже не могло пройти вполне гладко. В городе Шуя верующие ударили в набат, отогнали от храма комиссию по изъятию ценностей и конную милицию. Против восставших бросили армию — в столкновениях пострадали более 40 человек, в том числе 16 верующих и 26 красноармейцев. Среди толпы были раненые и четверо убитых. Стычки и драки между верующими и представителями властей происходили и в других местах. По некоторым подсчетам, всего за год случилось 1414 таких стычек…

19 марта Ленин продиктовал свое знаменитое секретное письмо по поводу событий в Шуе. Из происшедшего Ленин делал вывод: «Совершенно ясно, что черносотенное духовенство во главе со своим вождем совершенно обдуманно проводит план дать нам решающее сражение… Я думаю, что здесь наш противник делает громадную стратегическую ошибку, пытаясь втянуть нас в решительную борьбу тогда, когда она для него особенно безнадежна и особенно невыгодна». Напротив, большевики имеют 99 шансов из 100 выиграть это сражение. Глава Совнаркома категорически заявлял: «Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления». «Все соображения указывают на то, что позже сделать нам этого не удастся». Никакой иной момент, кроме отчаянного голода, не даст властям необходимого сочувствия широких крестьянских масс.

Такое рассуждение — «надо извлечь пользу из голода» — может показаться шокирующим на современный взгляд. Но оно было вполне в духе тех лет, когда даже в голоде и людоедстве умудрялись находить какую-то новую, небывалую грань свободы. Из очерка журналиста А. Васильковского: «В тяжко голодающем Саратове в кружке поэтов некая поэтесса читает стихи о том, как «вкусна человеческая ляжка», «как несравним студень из матери» и «как хорошо кушать человечину, когда стол накрыт вместо скатерти саваном»… Для тогдашнего умонастроения характерно, что почти никто из слушателей не стал осуждать эти стихи: в них увидели нечто передовое и свободолюбивое. «Только один старый журналист осмелился упрекнуть озорницу, и притом в очень умеренных и робких выражениях, в «некультурности»…»

Вернемся к ленинскому письму. Владимир Ильич ссылается на Никколо Макиавелли, не называя, впрочем, его по имени: «Один умный писатель по государственным вопросам справедливо сказал, что если необходимо для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым энергичным образом и в самый кратчайший срок, ибо длительного применения жестокостей народные массы не вынесут». «Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать».

Вот цитата Макиавелли (из его самой знаменитой работы «Государь»), которую подразумевал Ленин: «Жестокость применена хорошо в тех случаях — если позволительно дурное называть хорошим, — когда ее проявляют сразу и по соображениям безопасности, не упорствуют в ней и по возможности обращают на благо подданных; и плохо применена в тех случаях, когда поначалу расправы совершаются редко, но со временем учащаются, а не становятся реже. Действуя первым способом, можно… удержать власть; действуя вторым — невозможно. Отсюда следует, что тот, кто овладевает государством, должен предусмотреть все обиды, чтобы покончить с ними разом; тогда люди понемногу успокоятся, и государь сможет, делая им добро, постепенно завоевать их расположение».

В том же письме Ленин осторожно оговаривался: «Самого патриарха Тихона, я думаю, целесообразно нам не трогать, хотя он, несомненно, стоит во главе всего этого мятежа рабовладельцев». Очевидно, Ленин понимал, что арест и тем более расстрел Тихона вполне могут оказаться теми «жестокостями», которых «массы не вынесут».

«Тихона целесообразно нам не трогать». Сражение против духовенства во главе с Тихоном разворачивалось по всем правилам военной науки. Внутри церкви при поддержке властей развернули деятельность «обновленцы». (Некоторые из этих групп действовали с весны 1917 года.) Эти оппозиционные патриарху течения выступали под различными именами: «Живая церковь», Пуританская партия революционного духовенства и мирян, Союз общин древлеапостольской церкви (принявший вместе с тем второе, сверхсовременное название — «Содац»)… Обновленцы осуждали Тихона за нежелание отдать все накопленные церковью богатства. «Пусть чаши в церквях будут деревянными, как в старину», — призывали они. Обновленцы провели свой собор, на котором объявили об упразднении патриаршества.

Михаил Булгаков в сменовеховской газете «Накануне» иронизировал над обновленцами:

«— Живые попы.

Более меткого прозвища я не слыхал во всю свою жизнь. Оно определяет означенных представителей полностью — не только со стороны их принадлежности, но и со стороны свойств их характера…»

Красная печать, конечно, вдоволь посмеялась над борьбой, разгоревшейся внутри духовного сословия. Доставалось и «живой», и «мертвой» церкви. Из журнала «Красный ворон»:

«— Эй, гражданка! Вы — за Тихона, или за древнеапостольскую церковь?

— Не… мы, извините, за швейцара».

Одна из карикатур К. Елисеева весной 1923 года изображала поединок Тихона с неким обновленцем. Борцы сошлись врукопашную прямо на улице, их обступает многочисленная толпа зевак. Оба одеты по-спортивному, на патриархе — только белые трусы с изображением херувима, на его противнике — черный спортивный комбинезон, скроенный наподобие рясы. На животе у Тихона вытатуировано всевидящее око, заключенное в треугольник. Подпись гласит: «Страничка спорта. Всероссийские чемпионы борьбы за божью благодать»…

В Москве и Петрограде прошли открытые судебные процессы над духовенством и прихожанами, которые словом или делом боролись против изъятия ценностей. Самого патриарха на суде допросили в качестве свидетеля, но затем взяли под стражу. В одном из тогдашних фельетонов (в журнале «Крысодав») чекисты со своими арестами добирались… до самого Господа Бога.

«— Кто арестован?

— Гр. Саваоф Вседержителев, так называемый бывший бог.

— Связь его с бывшим патриархом установлена?

— Да…»

Все эти события (в особенности церковный раскол), очевидно, подтолкнули Тихона изменить его первоначальную позицию. 16 июня 1923 года патриарх (к тому времени уже два месяца как арестованный) решился пойти на примирение с властями. Он подписал заявление, в котором выражал раскаяние в своей антисоветской деятельности и добавлял: «Я отныне Советской власти не враг». Это была продуманная уступка — позднее патриарх пояснял в частных беседах: «Я написал… что я отныне — не враг Советской власти, но я не писал, что я друг Советской власти».

Спустя 11 дней патриарх был освобожден. Это помогло ему справиться с расколом: десятки священников и епископов, ранее ушедших к обновленцам, теперь приносили покаяние патриарху и возвращались в лоно традиционной церкви. В Петрограде к началу 1924 года патриарху подчинялись уже 83 из 115 храмов. Обновленческое движение было сломлено (хотя формально и просуществовало до 1946 года). Художник Бант изображал происходившее так: старец Тихон важно шествует впереди большой отары овец, а обновленцы (у ног которых жмется одна-единственная сиротливая овечка) горько жалуются: «Что же это такое? Мы на ножницы истратились, а стричь он будет?»

Шутка:

«— Слышали, «Живая» церковь примирилась с «Мертвой».

— Гм… Вместе, стало быть, вышел «Живой Труп»…»

Советская печать расценила освобождение патриарха как важную победу. На одной из карикатур белогвардеец переживает «душевный разлад», восклицая с досадой: «Проклятые большевики! Выпустили патриарха…»

А вот характерный отрывок из фельетона (подписанного «Яга»): дело Тихона обсуждают некие могущественные иностранцы (вероятно, лорд Керзон и архиепископ Кентерберийский).

«— Хорошие вести, милорд.

— Я слушаю вас, ваше святейшество.

— Его арестовали…

— Очень хорошо!

— … посадил и в тюрьму…

— Очень хорошо!

— …есть большая надежда на то, что будут судить и, может быть, расстреляют.

— Очень, очень хорошо!..

— Народные массы подготовляются. Духовенство ждет только сигнала.

— Прекрасно!

— Заказана рака для мощей.

— Целесообразно».

Но внезапно все идет прахом:

«— Не хочет умирать!!!

— Как так?

— Раскаялся!..

— Не… не может быть! А мощи?.. А интервенция!..

— Да все к черту!..

— Д-да-а…

Полумрак… Тишина… Сдавленные рыдания».

Другой фельетонист деловито подытоживал: «Получены покаянные слезы патриарха Тихона и записаны на прибыль воды в Патриарших прудах».

Трудно тем не менее сказать, кто одержал окончательную победу в этом поединке — глава большевиков или же глава церкви. Как известно, патриарху довелось пережить вождя революции (который был на пять лет его моложе). Патриарх Тихон еще застал первый мавзолей, куда положили забальзамированное тело Владимира Ильича. Рассказывали, что при стройке рабочие повредили канализацию — и котлован затопили сточные воды. Легенда вложила в уста патриарха Тихона язвительное замечание по этому поводу: «По мощам и елей!»

Впрочем, вполне возможно, что патриарх ничего подобного не произносил. В народе рождались и противоположные легенды. Так, автору этих строк довелось в 70-е годы слышать любопытную историю о том, что последними словами умирающего Ленина, которые услышали его врачи, будто бы были: «Боже! Боже!» (Такие короткие словечки Ленин в то время вполне еще мог произносить.) Само по себе это, разумеется, ровным счетом ничего не значит — сочинения Владимира Ильича пестрят упоминаниями Господа, Христа Бога и даже Аллаха (Боже сохрани! Боже упаси! упаси нас, Господи! Господи боже мой! Аллах их разберет! побойтесь Бога, товарищи-меньшевики! и т. д.). Но создатели легенды, несомненно, вкладывали в нее смысл «примирения Ленина с Богом».

Как ни удивительно, после кончины Владимира Ильича многие верующие вписывали имя «раба Божьего Владимира» в поминания, заказывали по нему панихиды. Некоторые стали обращаться к своему предстоятелю с вопросами: можно ли служить панихиды по усопшему?

И 25 января 1924 года патриарх Тихон опубликовал такой ответ: «По канонам Православной Церкви возбраняется служить панихиду и поминать в церковном служении умершего, который был при жизни отлучен от Церкви. Но Владимир Ильич Ленин не отлучен от Православной Церкви Высшей церковной властью, и потому всякий верующий имеет право и возможность поминать его. Идейно мы с Владимиром Ильичем Лениным, конечно, расходились, но я имею сведения о нем, как о человеке добрейшей и поистине христианской души».

«Место религии заступит театр». Вообще, несмотря на яростное неприятие Лениным религии, он часто пользовался библейскими выражениями. Так, он по разным поводам писал: «Больше радости об одном грешнике раскаявшемся, чем о 99 праведниках… Но много званых, да мало избранных… Да — да, нет — нет, а что сверх того, то от лукавого!.. Не вливайте нового вина в старые мехи!.. Не ходите на совет нечестивых… Надо клеймить их. Иначе великий грех на душе: позволять им соблазнять малых сих… Давно уже сказано: не всяк, глаголющий «господи, господи», войдет в царствие небесное…» и т. д. Когда большевиков в 1917 году упрекали за отказ от идеи Учредительного собрания, Ленин ответил: «Я скажу вам то, что вы все знаете: «не человек для субботы, а суббота для человека».

Владимир Ильич безо всякого смущения переосмысливал библейские образы. Так, «Коммунистический манифест» он определял как «евангелие» социал-демократии, а революционную борьбу называл борьбой «за создание рая на земле».

Но самый, пожалуй, яркий пример заимствования идей христианства — слова апостола Павла (из второго послания к фессалоникийцам): «Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь». Ленин много раз повторял эту мысль, даже называя ее «основным законом» нового общества, «первым, основным, коренным началом»: «Нетрудящийся не должен есть». «Кто не работает, тот да не ест» — это понятно всякому трудящемуся… Девять десятых населения России согласны с этой истиной». Ленин развивал мысль апостола: «У нас… один только лозунг, один девиз: всякий, кто трудится, тот имеет право пользоваться благами жизни». Вошла фраза из Нового Завета и в текст советской конституции.

Видимо, это заимствование у христианства было не случайным, а вполне сознательным. Ленин высказывал даже некоторую симпатию к раннему христианству. «Христиане, — писал он в 1917 году, — получив положение государственной религии, «забыли» о «наивностях» первоначального христианства с его демократически-революционным духом». В 1921 году Ленин замечал, что в рядах большевиков могут быть и верующие.

Владимир Ильич понимал также, что религия дает человеку многие эстетические переживания, которым нужна какая-то замена. Глава Советского государства Михаил Калинин вспоминал: «Я был на квартире у Владимира Ильича, и там мы разговорились о том, чем заменить религию?.. Владимир Ильич мыслил так, что, пожалуй, кроме театра, нет ни одного института, ни одного органа, которым мы могли бы заменить религию… Ленин говорит, что место религии заступит театр».