Вынужденное безделье в Руавату натолкнуло нас на разгадку истинной причины нашей поездки в Меланезию. Она была гораздо глубже, чем возвышенное стремление увековечить в памяти человечества исчезающий народ. Желание досыта наесться кокосовых орехов — вот истинная причина. Я точно знаю, когда возникло это желание; оно появилось, когда в восьмилетием возрасте я заподозрила, что в жизни нельзя всего достичь честным путем, и когда после нескольких недель отчаянных поисков обнаружила, что тертые кокосовые орехи для покрывания глазурью пирожных мама хранит в жестянке из-под кофе, стоящей в кладовой.

Крушение иллюзий наступило в момент, когда власть надо мной имеющие обнаружили, что рот у меня набит орехами. Неудовлетворенное желание превратилось в подсознательное стремление, нашедшее свое окончательное выражение в организации экспедиции для зарисовки первобытных людей Меланезии. Не случайно же эти люди жили на родине кокосового ореха.

Помимо подсознательного стремления к тертым кокосовым орехам, имелась другая, не менее серьезная причина, заставившая меня проделать тысячемильный путь на Соломоновы острова. Это было тайное стремление многих, подстегиваемых жизнью американцев предаться грезам, отказаться от честолюбивых замыслов и превратиться в ничто, но под таким благовидным предлогом, который бы не противоречил пуританским понятиям. Американцы мечтают удалиться на какой-нибудь тропический островок, лежать на теплом песке и утруждать себя лишь в случаях, когда надо раскрыть рот и проглотить в изобилии капающие с деревьев необходимые витамины.

И вот, очутившись на тропическом острове, мы решили выяснить, почему наша планета делится на четыре великие области погружения в мир грез. Одна из них простирается от Соединенных Штатов до Восточной Европы, и ее население клянется, что для забвения действительности лучше всего хлебное вино. От западного побережья Америки до демаркационной линии суточного времени уход из мира реальностей осуществляется с помощью сока кавы — корней одного из видов перца. Область потребителей бетелевого ореха простирается от Меланезии до Индии, образуя большую группу с общей культурой, отличающуюся от жителей Океании и монголоидов, одурманивающих себя наркотиками.

Вино и кава были нами уже испробованы, а теперь мы решили нажеваться до остолбенения бетеля, прежде чем отослать наш отчет в Королевскую академию. В одно прекрасное утро мы направились к берегу, запасшись бетелевым орехом и всем необходимым. У нас не было никакой особой цели, кроме созерцания «листьев травы» по Уолту Уитмену. Отправляясь на «мягкий, теплый песок» острова, о котором пишут в книгах, мы на всякий случай надели непроницаемые для песчаных мух брюки, непрокусываемые москитами шерстяные носки и наглухо застегивавшиеся у горла и кистей рук рубашки. Наши драгоценные мозги были защищены пробковыми шлемами, глаза закрыты темными очками, а каждый оставшийся незащищенным квадратный дюйм нашей кожи, был тщательно обработан средством от насекомых.

На всем побережье мы не смогли найти полоски травы, столь поэтически воспетой Уитменом. Мы выбрали место, затененное очень красивым деревом, под которым в разных направлениях сновали муравьи. Здесь мы сразу принялись за дело.

Бетелевый орех напоминает по форме и цвету мелкий лимон. Листья — сердцеобразной формы — имеют скрученный стебель, подобно листьям винограда.

Вторым ингредиентом в опыте с бетелевым орехом является известь, полученная из обожженного куска коралла, растолченного в порошок.

Весь набор принадлежностей для приготовления бетеля принадлежал одному из рабочих плантации. Известь, чтобы хранить ее сухой, находилась в разукрашенной маленькой тыкве, заткнутой деревянной пробкой, заканчивавшейся превосходным кабаньим клыком. Лопаточка для известкового порошка представляла собой длинную черную палочку с веслообразным концом и красивой резной ручкой. Весь этот набор принадлежностей для порочных наслаждений был по-своему столь же изящен, как какая-нибудь табакерка времен регентства.

Нам объяснили, что нет необходимости дезинфицировать ингредиенты и опасаться заражения дизентерией. Как только мы положили бетель в рот, мы поняли бессмысленность дезинфекции. Поступая в точности так, как нас учили, мы положили лист бетеля между передними зубами и нижней губой. Поверх листа была помещена четверть ореха, а все это обильно посыпано известью. Получился комок размером в мячик для гольфа, и, для того чтобы его удержать, мы подпирали нижнюю губу ладонью.

Кто лечился у зубного врача, знает, как одно сознание того, что нельзя проглотить руку, находящуюся у вас во рту, вызывает немедленно поток слюны. Засунутые в наши рты комки бетеля вызвали потоки слюны, которая при соединении с известью шипела и пенилась; от волнения слюна текла все обильнее и обильнее, и потоки превратились в потоп. Мы обязаны были терпеть этот потоп потому, что под действием влажной извести на орех и лист извлекаются необходимые для эффекта соки. И, задыхаясь, мы крепко сжали губы…

Пена шипела у нас где-то в голове, а рот стягивало, как при полоскании перекисью водорода. Все это было пока только действие извести, но, к сожалению, я должна сообщить, что мы не смогли выдержать достаточно долго, чтобы добиться других ощущений. Сначала мы сдержанно отплевывались, надеясь дождаться чего-либо интересного, но чем больше мы плевали, тем больше появлялось слюны. Через полчаса мы плевали нежно-розовой слюной, в то время как идеалом считается ярко-красная. Наркотического онемения мы не чувствовали нигде, за исключением места, обожженного бетелем. Ощущение было в точности такое, какое бывает, когда возьмешь в рот спирт-сырец. Тут мы решили, что такой способ погружения в мир грез является слишком болезненным, чтобы с ним стоило возиться. Даже когда мы выплюнули бетель, поток слюны не прекратился.

Мы пенились, отплевывались и не могли прикоснуться к еде еще целые сутки, а у Маргарет слезла целая полоска кожи с разъеденной известью нижней губы. Эксперимент с бетелем доказал нам, что люди, желающие жевать бетель, должны обладать безрассудством и упрямством американцев эпохи сухого закона.

Возвращаясь к вопросу о мирном созерцании жизни, можно сказать, что американец может наслаждаться ничегонеделанием только в случае болезни. Созерцание ползавших вокруг деловитых насекомых заставляло нас непрерывно жаждать какой-то деятельности, тем более что наверху, в густой листве, шла оживленная борьба за существование между голубями, обильно поливавшими нас своими экскрементами. В этой жизни происходит слишком многое, чтобы можно было себе позволить предаваться созерцанию. Чтобы оторвать нас от спокойного созерцания, достаточно было шума работы, донесшегося к нам с плантации; при первых же возгласах рабочих мы рванулись вперед, как старые пожарные кони при звуке сигнальной трубы.

* * *

Разведение кокосовых пальм, то есть добывание копры, и побудило европейцев захватить эти острова. Это «большой бизнес» с присущими ему организационными формами и безжалостностью. Большая часть плантаций контролируется одной из двух огромных английских компаний по заготовке, перевозке и промышленной обработке копры. Практически эти компании захватили все острова южных морей. Поскольку здесь не существует частной собственности на землю, компании арендуют землю у правительства, нанимают управляющих плантациями, владеют всеми пароходами (которые являются единственными средствами пассажирского сообщения), контролируют на лондонской бирже цены на копру и производят на своих дочерних предприятиях все, что может быть сделано из кокосового масла.

Для художника во всей этой сложной и высокоиндустриальной картине могли представлять интерес только прекрасные по внешнему виду кокосовые плантации.

Местная кокосовая пальма, столь изысканно кланяющаяся ветрам вдоль всех островных берегов, вырастает из упавших на землю и проросших орехов. Несмотря на некоторую банальность, местная пальма очень красива. Однако почтительный поклон пальмы считается с точки зрения плантатора плохим тоном. Пальма должна быть прямой, как стрела, и для этого ее сажают под определенным углом. Шеренги пальм должны выстраиваться на расстоянии тридцати футов одна от другой, чтобы одинаковое количество солнечных лучей ровно ложилось на землю по всей плантации. Хотя такой порядок посадки губит естественную красоту, но когда стоишь среди деревьев, то кажется, что находишься в огромном соборе. Насколько хватает глаз, простираются боковые приделы этого храма. Громадные колонны холодно-серых стволов с полосами колец на месте опавшей листвы устремляются вверх на пятьдесят — шестьдесят футов. Тонкие переплетения надземных корней образуют причудливые цоколи колонн, а мощные капители украшены гроздьями коричневых орехов с ярко-рыжими хвостами древесного волокна. Широко разросшиеся вершины деревьев тянутся одна к другой, образуя крестообразный свод из переплетающихся листьев. Просвечивающее сквозь листья прозрачное небо становится похожим на причудливо граненый хрусталь. Подножие храма устлано ковром вьющихся по земле растений, мешающих росту высокой травы, и этот мощный ковер заглушает звук человеческой поступи.

В этих затененных местах мы увидели богатство красок, впервые обнаруженное Гогеном. Резные тени пальм кажутся лиловыми на фоне серых стволов и темно-синими на фоне зеленого ковра. В часы яркого солнечного освещения не видно перспективы; здесь чувствуешь только высоту и замкнутость, как это бывает в церковных зданиях. Ночью, когда отмершая листва пальм сжигается на кострах, это ощущение еще сильнее. Повсюду тлеют костры, освещающие оранжевым светом колонны, и густые клубы дыма, собирающиеся под сводами. Лунный свет, пробиваясь сквозь кроны пальм, становится похожим на лучи с неба, какими их рисовали в старинной церковной живописи.

Заходящее солнце освещает этот величественный собор яркими, дробящимися о колонны снопами света, заставляя сиять даже тени. Эту картину легче изобразить словами, чем кистью.

Миллионы муравьев непрерывно ползут вверх и вниз по стволам; большие белые какаду с лимонно-желтыми хохолками пронзительно кричат в зелени пальмовых вершин.

Парообразные рои маленьких желтых бабочек летают среди деревьев, а изредка в вышине пролетает изумительная синяя бабочка величиной с птицу (этот редчайший на земном шаре вид бабочек встречается только здесь. Такой же редкостью является желтая с синим разновидность, которая встречалась в Папуа, где позировавший нам юноша украсил голову такой бабочкой. Коллекционеры платят местным жителям до двух фунтов стерлингов за неповрежденный при поимке экземпляр. Мы нарисовали портрет юноши, купили у него за шиллинг бабочку, но муравьи сожрали ее, оставив нам только крылышки). Что касается желтых бабочек, то добытый из них краситель применяется туземцами для окрашивания плетенных из травы браслетов.

Пройдя на рассвете через плантацию, можно увидеть интереснейшие результаты деятельности невидимых днем насекомых. Работавшие всю ночь пауки раскидывают гигантские сети от ствола к стволу, укрепив паутину к свешивающимся листьям пальм. Капли утренней росы дрожат и переливаются в косых лучах восходящего солнца, освещающего бесконечное количество сотканных пауками кружевных занавесей, ограждающих волшебную страну. Паутина столь крепка, что туземцы пользуются ею, как липким пластырем, для заклеивания ран. Однажды я использовала паутину вместо сетки для волос, которые падали мне на лицо и мешали работать. Снимать эту паутину пришлось скипидаром, и понадобилось три часа упорного труда, чтобы избавиться от липкой массы, похожей на жевательную резину. И нет ничего удивительного в том, что целые рои желтых бабочек беспомощно трепещут в этой цепкой паутине. Местные жители обычно собирают куски паутины с прилипшими бабочками и добывают из них желтый краситель.

С пяти часов вечера и до половины восьмого утра плантация неописуемо хороша своей сказочной красотой. Но с половины восьмого этот величественный собор становится похожим на грандиозный цирк, оглашаемый окриками кокосовых магнатов.

В Руавату дело было поставлено несколько иначе, и окрик был слышен только рано утром, когда туземцы отправлялись на плантацию.

Сборщики орехов работают группами по четыре-пять человек. Каждый рабочий несет три пустых мешка, которые он обязан наполнить упавшими на землю орехами. Иногда молодые парни развлекаются, бросая орехами в товарища. Смысл игры заключается в том, чтобы товарищ подпрыгивал возможно выше, увертываясь от бросаемых ему под ноги орехов. Надо учесть, что орех достигает размеров футбольного мяча, а по весу превышает шар кегельбана. Игра сопровождается выкриками, но к концу дня, когда рабочие едва волокут на себе тяжелые мешки, у них хватает сил только для вздоха облегчения в тот момент, когда последний мешок свален в кучу.

Возле сушильной площадки земля очищена от всякой растительности. Непрерывный говор людей, сверкание длинных ножей-мачете, белая масса кокосового ядра орехов и бесконечная кокосовая мошкара — все это смешивается со сладковатым запахом сохнущей копры и дыма.

И этот запах дыма переносил нас в мечтах за тысячи миль, к родному очагу.

Здесь, на площадке, орех превращался в копру. Несколько молодых рабочих сидели на земле и работали. Поставив орех острым концом на землю между коленями и удерживая его одной рукой, они другой рукой наносили удары ножами-мачете, имевшими в длину до восемнадцати дюймов. Ловкость, с которой рабочие отсекали толстые куски ореховой скорлупы, служила великолепной иллюстрацией того, что могло произойти с шеями белых плантаторов при соответствующих настроениях местного населения. Два сильных удара, одно колющее движение, и небольшое ядро ореха очищалось от скорлупы, еще один удар, и орех рубился надвое, а молоко текло на землю. Еще два движения, и белая масса ореха летела в общую кучу. На протяжении целого дня коричневые руки наносили удары, причмокивая при этом языком, а над всем этим жужжали полчища копровой мошкары и качались сине-пурпурные тени пальмовых вершин, покрывавших узорами коричневую землю и коричневых рабочих.

Перед нами было кокосовое сырье, будущий тертый кокосовый орех для пирожных, ради которого мы организовали экспедицию и пересекли Тихий океан. Перед нами лежали горы больших кусков белой массы, и мы приступили к удовлетворению желания, мучившего нас всю жизнь.

Первое впечатление было, что я кусаю дерево; правда, мягкое, но все же дерево. На запах это было настоящее дерево, но не столь хорошо пахнущее, как продаваемые в цивилизованных странах зубочистки. Вот и все наши ощущения; есть сырой кокосовый орех невозможно. А как насчет замечательного кокосового молока, о котором мы столько читали? Один из рабочих выбрал спелый орех, ловко прорубил в нем небольшое отверстие и со смехом протянул орех нам. Мы пили прямо из ореха, и вкус жидкости напомнил мне нечто, стекающее с волос, когда моешь голову. Это был запах мыла. Вот и все…

Впоследствии нам пришлось кушать и тертый кокосовый орех и пить кокосовое молоко (из перезрелых орехов) на обеде, приготовленном для нас уроженцем островов Тонга. Каждому из нас был подан целый цыпленок, фаршированный тертыми кокосовыми орехами и запеченный в кокосовом тесте; все это заворачивалось в листья и пеклось на раскаленных камнях. В качестве напитка было подано кокосовое молоко, отжатое из тертого кокосового ореха. На Десерт нам подали нарубленные спелые бананы, запеченные в толстую оболочку из тертого кокосового ореха. Мы Уничтожили по целому цыпленку с начинкой и оболочкой, выпили все поданное нам молоко, с жадностью проглотили амброзию из бананов и кокосовых орехов, после чего провели сутки в полном уединении…

Кокосовая масса содержит слишком много масла, и кокосовый орех действует как одно из самых быстродействующих и сильных слабительных средств. На этот раз мы навсегда избавились от желания есть тертые кокосовые орехи.

Заключительным этапом производства копры является сушка ядра кокосового ореха. В Руавату была оборудована современная сушилка с печами, в нижней части которых расположен слой горящего древесного угля. Над слоем угля стояли одна над другой рамы с проволочными сетками, нагруженными ядром кокосовых орехов. Через определенные промежутки времени эту массу ворошили, чтобы копра равномерно сохла. Весь процесс сушки, температура печей, время съема готовой копры были научно разработаны, чтобы продукция соответствовала установленному стандарту.

«Дикари», работавшие в сушилке, разбирались в показаниях часов и термометров.

Драгоценный продукт выходит из сушильных устройств в виде небольших твердых кусков желтоватого жира. Это высушенные кусочки кокосового ядра с тоненькой внутренней коричневатой оболочкой. Упакованная в мешки копра ожидает шесть недель, покуда прибудет «Матарам», и тогда проворные малаитяне погрузят мешки на баржу, а потом на пароход. Дальше через порт Сидней копра отправится в различные части света.

Впоследствии она вернется на эти острова из Англии, Германии или США, но уже в виде столового маргарина или мыла.