Когда в порту Сидней мы впервые увидели «Матарам», он показался нам жалким суденышком по сравнению со стоявшими рядом океанскими лайнерами, прибывшими из всех стран мира.

Сегодня, когда мы подъезжали к нему на моторной лодке плантатора, «Матарам» казался нам океанским экспрессом, прекраснее и больше самой «Куин Мэри». Мы никогда не предполагали, что вид судна может вызвать у нас столь сильное волнение, напоминающее переживание при возвращении в родной дом после длительной разлуки. На мостике «Матарама» знакомой и приветливой улыбкой светилось круглое, пышащее здоровьем лицо нашего капитана.

— Где привезенные для нас краски? — закричали мы.

В ответ нам вручили кипу писем, но груза для нас на «Матараме» не было.

— Проверьте еще раз… — просили мы. — Вы должны были привезти из Сиднея целый ящик красок… Может быть, его выгрузили в Биренди или Руавату?

Но никакой груз в Руавату или Биренди не выгружался и вообще на «Матараме» не перевозился, забастовка сиднейских докеров продолжается, и ни один пароход не грузится.

— Позвольте, но ящике красками — не груз; магазин мог бы доставить его на судно, не прибегая к помощи докеров.

— Мы заказали краски, и они должны быть где-то на судне, — настаивали мы.

«Матарам» вывернули наизнанку, но наших красок не оказалось. Мы стали просить капитана по возвращении в Сидней лично закупить, погрузить, и привезти все нам необходимое, и доставить через шесть недель, когда «Матарам» вернется снова в эти края.

— Не понимаю, какие магазинные краски вам нужны… — рычал капитан. — Размажьте жидкую грязь по парусине, приклейте к ней немного матрацного волоса, и вы получите отличный портрет современного каннибала…

Капитан был в восторге от собственной шутки, но мы услышали в его словах нечто очень важное.

Парусина!.. Возможно, что он прав… А если попробовать краски, которыми работает пароходный маляр? Правда, эти краски не отличаются стойкостью, но какое это имеет значение? Все равно мы пишем этюды, которые придется переписывать.

Капитан познакомил нас с судовым плотником (он же маляр), и мы сразу получили десять фунтов свинцовых белил. Такие белила ядовиты и не применяются художниками, но придется быть осторожнее и следить, чтобы они не попадали на наши болячки. Свинцовый сурик тоже опасен, но у него цвет хорошей киновари. Потом мы получили целую кварту черной краски и немного лака. Вот и все, что нам удалось достать.

Из ведра, наполненного кистями, мы выбрали несколько хороших, которые надо было переделать на нужный нам размер. Нам предложили взять огромный рыжий брезент, который можно было использовать вместо холста, если хорошенько прогрунтовать. Мы с радостью согласились и взяли в придачу большое количество льняного масла. Имелась еще красильная марена, но мы решили обойтись без нее, равно как и без зеленой краски, которую мы могли получить смешиванием синей и желтой. Мы помнили, что все великие произведения живописи написаны основными красками.

На наше счастье, всю следующую неделю в Танакомбо лил дождь, и мы смогли заняться приведением в порядок нашего живописного снаряжения.

У Робинзона Крузо все происходило значительно проще, а нам надо было загрунтовать огромный оранжевый брезент. Мы расстелили его на веранде и прокрасили свинцовыми белилами. Поскольку в доме и под домом обитали три пса, трое детей, двое слуг и десяток куриц, то окрашенный нами брезент сохранил великое множество индивидуальных отпечатков. Как только выглянуло солнце, мы перенесли сушку брезента в сад, что вызвало огромный интерес у всех живущих там насекомых. Нам осатанело бороться с ними, и, решив впоследствии закрашивать места с прилипшими насекомыми, мы даже радовались своеобразности новой фактуры брезента.

Горести начались, когда мы принялись за уменьшение малярных кистей. Неприятностей было слишком много, и не стоит их полностью описывать. Труднее всего было правильно связывать волос проволокой и помещать его в бамбуковую палочку, предварительно смазав пучок кисти столярным клеем. Муравьи и другие насекомые, привлеченные соблазнительным запахом столярного клея, немедленно уничтожали нашу работу.

Проявляя терпение, свойственное гениям, мы изготовили несколько очень хороших кистей из старых кисточек для бритья. Волоски были склеены древесной смолой, доставленной нам Пятницей. Такая смола применяется туземцами для приклеивания зубов летучих мышей к копьям. Теперь я располагала длинными кистями на бамбуковых ручках, сделанных из старых копий и стрел, принесенных тем же Пятницей. Мы использовали концы в 18–20 дюймов, и я могла работать, отойдя от полотна, как все великие мастера живописи.

Применяемые художниками масло и скипидар (связующее и сиккатив) очищают и отбеливают разными способами. Даже будучи очень чистыми, они с годами желтеют, а если применять их неочищенными, с их естественной золотистой окраской, то при смешивании с краской они меняют нежные оттенки. Полученные на «Матараме» старые скипидар и льняное масло имели ярко выраженную золотистость, и мы всячески экспериментировали, пытаясь их обесцветить.

Налив бутылки и банки, мы поставили их на солнце, но что удавалось старым живописцам, никак не получалось у нас. Зато нам удалось утопить в масле и скипидаре несколько тысяч насекомых, после чего мы отказались от дальнейших затей.

Воспользовавшись длительным пребыванием «Матарама», производившего погрузку копры на трех близлежащих плантациях, мы сообщили по радио всем плантаторам, что нуждаемся в различных красках. На протяжении целой недели один гонец за другим приносил великое множество банок с красками. В короткий срок мы собрали самую удивительную коллекцию красок для лодок и оконных рам, которую когда-либо можно было увидеть на Соломоновых островах. Большая часть банок была полупустой, в некоторых краска превратилась в густую пасту, что нас вполне устраивало, так как нам нужны были неразведенные краски.

Какие тут были цвета! От ослепительно желтого до ядовито-зеленого; все нестойкие цвета, которые мог создать химик-колорист.

Мы использовали все: с особой тщательностью отцедили олифу и расфасовали краски в металлические баночки из-под сигарет. В доме мы нашли отличный ящик, служивший для перевозки секретной почты во время Первой мировой войны; в нем имелись углубления, в которых отлично помещались баночки с красками.

Затем мы перешли к изготовлению инвентаря. Из кухонного ножа был сделан мастихин, а палитру соорудили из крышки фанерного ящика из-под цейлонского чая; когда палитру покрыли несколькими слоями лака, она приобрела волнующую душу окраску настоящего Страдивари.

Из ящичных брусков мы могли изготовить подрамники, но предпочли прикреплять холст кнопками к чертежной доске. А так как наш маленький переносной мольберт был слишком слабеньким, чтобы выдержать чертежную доску, то было решено ставить доску прямо на землю, прислоняя к дереву. Тут на помощь явился соседний плантатор, проявивший чрезвычайный интерес в оказании содействия Маргарет, руководившей работами по созданию оборудования. Мимоходом замечу, что этот плантатор ухитрился проскакать верхом пять миль со своей плантации к нам, чтобы пригласить Маргарет посмотреть у него в доме старые кисточки для бритья, затем проводить Маргарет и вновь скакать к себе на плантацию за кисточками, чтобы окончательно вручить их в руки Маргарет. Всего в этой истории с кисточками он проделал на коне за день более двадцати миль. Лично я вполне оценила его старые кисточки для бритья. В равной степени мы обе оценили станок-мольберт, сооруженный плантатором с неменьшей затратой энергии.

Честь создания конструкции станка-мольберта принадлежит мне, а плантатор имеет право на благодарность потомков за то, что он изготовил станок в соответствии с замыслом, внеся лишь отдельные технические усовершенствования.

Участие Маргарет в сооружении мольберта сводилось к расточению улыбок и сидению в уголке, в то время как плантатор, вооруженный коловоротом, пилой и стамеской, используя две петли от ящика с инструментами, сооружал Раздвижную раму, похожую на старомодную подставку, применяемую при выбивании пыли или сушке портьер.

Мы горячо рекомендуем такой мольберт всем художникам, отправляющимся писать портреты первобытных людей, особенно если эти художники располагают штатом носильщиков. Если его разломать, мольберт может быть использован на топливо, как добрая сажень дров.

К достоинствам мольберта надо отнести, что холст к нему удобно прикреплять кнопками и легко заменять другим, что избавляет от необходимости таскать массу подрамников. Законченный и высохший рисунок можно свернуть в рулон, предварительно проложив вощеной бумагой во избежание склеивания. Раздвижная рама позволяет пользоваться холстами любого размера, а конструкция позволяет работать сидя или стоя. Особенно горячо такой станок-мольберт рекомендуется для стран, где свирепствуют ураганы, уносящие в воздух обычные мольберты.

Закончив работы по изготовлению безупречного по конструкции инвентаря, я преисполнилась желанием приступить к творческой деятельности.

Деревня, где мы должны были писать портреты, находилась в четырех милях, и плантатор предоставил нам в пользование лошадей и слугу Пятницу.

Задуманная картина была мне совершенно ясна в цветовом и графическом решении. Я даже придумала название — «Женщины-огородницы». Теперь я только нуждалась в женских моделях.

Тема картины была навеяна эпизодом, случившимся поздним вечером, когда мы направлялись обедать к соседнему плантатору. Дорога из Танакомбо на соседнюю плантацию идет вдоль берега, иногда уходит в глубь зарослей и снова возвращается на побережье.

Был час захода солнца, и океан при начавшемся отливе был на редкость спокоен, а облака отражались в зеркально-маслянистой воде. Мы ехали верхом через темные густые заросли и время от времени выезжали на просторное торжество света и покоя. Противоположная часть берега казалась в лучах заходящего солнца сиреневой. Между берегом и полосой отлива образовалась полоска воды, отрезанная от океана узкой отмелью. В этой полоске, как в зеркале, безупречно правильно отражались краски заката. По отмели двигалась процессия местных жителей, больше похожих на странных птиц, чем на человеческие существа. Сходство с птицами им придавали тонкие ноги, раздутые фигуры и странные формы голов.

Чтобы они нас не увидели, мы спрятались в кустарнике. Я отвела мою вечно лягающуюся лошадь в глубь дороги и крепко привязала. Кобыла, на которой ездила Маргарет, отличалась способностью немедленно засыпать на каждой стоянке, а жеребенка я подвела вплотную к кобыле, чтобы он воспользовался внеочередной возможностью покормиться.

Цепочка процессии проходила как раз перед нами, отражаясь в зеркальной воде. Все участники шествия, кроме одного, были женщинами и девочками. Темные пурпурно-коричневые силуэты вырисовывались на фоне неописуемого по красоте солнечного заката, переливавшего идеально прозрачно-розовыми, фиолетовыми, ярко-синими и своеобразно желтыми тонами, столь характерными в сезон тропических дождей для последних минут захода солнца.

Женщины возвращались с огородов, и каждая несла на голове огромную пальмовую корзину, переполненную, как рог изобилия. Наискосок через плечи женщин висели полосы материи, в которых лежали овощи и спящие дети. Хотя этот тяжелый дополнительный груз ложился частично на поясницу и бедра, все же он оттягивал плечи, заставляя женщин совсем по-петушиному вытягивать шеи. Спины, вернее спинные хребты, выпрямились в струну, чтобы удобнее удерживать груз на голове, а бедра, прикрытые только коротенькими юбками из травы, сильно вихляли, сохраняя равновесие корпуса. Женщины переступали длинными, тонкими ногами, похожими на несгибающиеся ноги птиц. А если у отдельных женщин ноги сгибались, то, несомненно, от дополнительной нагрузки, вызванной беременностью, но все они одинаково виляли бедрами.

Маленькие девочки, шедшие вперемежку с взрослыми женщинами, несли на головах несколько меньшие корзины и всячески подражали походке матерей. Это были прелестные миниатюрные фигурки с торчащими круглыми животиками, в коротеньких юбочках, преисполненные гордости, что участвуют в работе взрослых. И эта гордость более всего бросалась в глаза.

Все проходившие перед нами двадцать пять женщин были навьючены с головы до ног. Даже корзинки на головах девочек были вовсе не игрушечным грузом. Туземные женщины делали то, что меланезийки делали на протяжении многих веков: несли в дом урожай огородов.

Позади процессии, примерно в десяти ярдах, шел мужчина и делал то, что мужчины-меланезийцы делали на протяжении столетий. Вернее, он представлял собою реликтовый образец традиционного мужского безделья. Он не был молод, но и не настолько стар, чтобы не быть в состоянии нести какой-либо груз, когда даже девочки были нагружены до предела. В руках он держал крошечный лук и несколько стрел; не хватало лишь символического голубка или веера, которые могли бы объяснить, что он играет роль Купидона. Впрочем, он просто представлял традиционную мужскую «охрану» навьюченных, как мулов, женщин.

В прежние времена, когда не было правительственных запретов и набеги считались своеобразным спортом, полагалось сопровождать женщин, идущих в отдаленные от деревень сады и огороды. Этот обычай создавал порочный круг, так как враги набрасывались на огороды вовсе не с целью уничтожить урожай или похитить женщин, а лишь потому, что именно здесь они могли встретить мужчин-воинов и сразиться с ними.

В наши дни в контролируемых администрацией прибрежных деревнях не существует опасности набегов, но сохранилась традиция посылать женщин с охраной.

Мы частенько видели, как мужчины помогали навьючивать груз на женщин, но никогда не видели, чтобы те же мужчины помогали женщинам в их работе носильщиков. В равной мере мы никогда не видели женщин, делающих какую-либо мужскую работу.

Процессия безмолвно проходила мимо нас на расстоянии десяти ярдов. Дети мирно спали в своих люльках, а девочки не раскрывали ртов, боясь нарушить равновесие поставленных на головы корзин, которые полагалось удерживать без помощи рук. Они шли как на сцене. Краски на заднем плане становились мягче, а солнце садилось за горы, лежавшие позади нас. Мы стояли, восторженно затаив дыхание, боясь нарушить своеобразие этой удивительной картины.

Вдруг моя лягающаяся лошадь громко чихнула… Эффект был настолько молниеносным, что я и Маргарет фыркнули от смеха. Прошедшие вперед женщины не могли из-за тяжести корзин повернуть головы и только косили глазами в нашу сторону. Потом вся процессия, как по команде, согнула колени и бросилась бежать, вытянув длинные шеи и продолжая удерживать равновесие корзин на головах. Если вам когда-либо приходилось видеть, как хвост скаковой лошади плавно летит по горизонтали, в то время как внизу в бешеном ритме мелькают копыта, то вы сможете себе представить линию, образованную большими корзинами на головах, плавно движущихся без единого толчка, несмотря на быстро семенящие под ними тонкие женские ноги. Все это зрелище, похожее на бег сороконожки, отражалось в зеркальной полоске воды. Потом передняя женщина бросилась в заросли, а за ней последовали все остальные.

Что касается мужчины, то он даже не прибавил шагу и проследовал мимо нас, не подарив даже взглядом, словно нас и не было. Мы поздоровались с ним, и тут он остановился, подумал и ответил неясной фразой, которая на пиджин-инглиш означала: «Очень вам благодарен, пожалуйста, добрый день».

Мы осведомились, является ли он жителем деревни, и, получив утвердительный ответ, объяснили, что скоро придем в деревню рисовать женщин. В виде аванса мы вручили ему подарок — плитку табаку. Туземец молча сунул плитку в сумку и остался стоять, хотя ему следовало бы подойти к испуганным женщинам.

Все они, не снимая корзин с головы, спрятались, как куропатки, в кустарник и не издавали ни малейшего звука. Даже девочки молчали, предполагая, что папа-самец бдительно охраняет их жизнь.