На протяжении последующих недель экспедиция напоминала душевнобольного, у которого моменты здорового состояния чередуются с настоящим безумием.

Мы переживали трудный период приспособления к тому, что впоследствии стало для нас обычным. Я непрерывно работала, моделей было сколько угодно, так как неприязненное к нам отношение сменилось быстро растущей популярностью. Но не было ни одной модели, которая бы спокойно позировала до конца; совершенно неожиданно их охватывал необъяснимый страх, и они убегали.

С быстротой ассистента циркового фокусника-иллюзиониста Маргарет меняла на мольберте холсты незаконченных портретов. Не пытаясь объяснить или осмыслить этот калейдоскоп, я работала, словно мясорубка, изображая на холсте все, что Маргарет и Догару ставили передо мной.

Оставшиеся днем в деревне женщины (всегда оставались разные) не устраивали обычной сутолоки у прилавка перед разложенными нами приманками из «ящика чудес». Как любопытные кошки, они шныряли поблизости и принюхивались, изображая полное безразличие. Когда же мы пытались приблизиться, они прятались, но далеко не уходили.

Догару, позировавшая нам во всех случаях, когда надо было закончить какую-либо недописанную часть тела, хорошо зарабатывала и, пожалуй, возбуждала интерес, а может быть, и зависть остальных женщин. Весь свой заработок она навешивала на себя и скоро стала напоминать ходячий склад. Она носила атласный, отделанный кружевом бюстгальтер не для поддерживания бюста, а в качестве хранилища своей добычи. Длинные груди висели под бюстгальтером, а в свободном пространстве помещались плитки табака, коричневая бутылочка из-под лекарства, жестяная коробка из-под сигарет, наполненная бусами и лезвиями для бритвы, и даже рваная, скатанная в клубок розовая сатиновая юбка. Эту юбку Догару взяла ради ощущения, которое давало прикосновение к материи. Поверх этого разнообразного арсенала красовалась подвешенная на ремешке золоченая туфля, которую Догару иногда надевала на ногу. Ходить в ней Догару не могла из-за высокого каблука и издевательского смеха своих соплеменниц.

Все предметы Догару выбирала сама, и, когда окружающие нас женщины стали более доверчивыми, мы широко применили метод свободного выбора товаров, предназначенных для приманивания моделей. Позволив женщинам самостоятельно выбирать любой предмет, мы убедились в общности черт, свойственных всем женщинам мира. В то время как остальные женщины, сидя в сторонке, делали независимый и незаинтересованный вид, их соплеменница тщательно рассматривала и щупала все находившиеся перед ней товары, откладывала отдельные предметы в сторону, снова и снова возвращаясь к ним, и спустя добрый час принимала окончательное решение. В момент принятия решения она оглядывалась назад, как бы спрашивая у остальных женщин, не совершила ли она ошибки. Она никогда не благодарила, так как общепринятая форма выражения благодарности неведома меланезийцам: подарок должен быть возвращен только в форме подарка.

В этой деревне не существовало поверья, что в портрет вселяются злые духи и что он может быть использован художником во вред позировавшему. Смущенный вид наших моделей объяснялся не страхом — здесь никто не боялся позировать, — а глупейшим хихиканьем остальных женщин при каждой новой позе, принимаемой моделью. Наши модели очень быстро соображали, что мне от них нужно, и отлично сохраняли одно и то же положение головы или руки, пока я делала набросок. Большинство моделей приходило с малышами, которые сильно досаждали матерям. Вскоре мы узнали, почему туземные ребята так мало плачут. Дело в том, что они не знают в чем-либо отказа, и, как только ребенок начинает плакать, мать немедленно начинает кормить его грудью. Наш большой опыт в писании портретов американских детей приносил здесь неоценимую пользу, избавляя меня от припадков бешенства при попытках разглядеть суетящуюся модель.

Для нас навсегда осталось загадочным это полное непонимание моделями смысла кратких перерывов во время сеанса. Даже Догару, несмотря на ее сообразительность, была убеждена, что работе наступает конец, как только мы объявляем перерыв. Мы не хотели допускать переутомления моделей, так как это могло отразиться на популярности идеи позирования. Женщины сами не желали переутомляться и зачастую без всяких объяснений вставали со своих мест и уходили. Иногда они возвращались обратно, а порою Маргарет была вынуждена следить, куда они направились. Последнее было вовсе не безопасно, так как женщина могла отправиться по естественной надобности, а такое дело считается строго секретным и не допускает постороннего взора. На протяжении многих веков существует поверье, что обрезки ногтей, срезанные волосы, экскременты и плевки, если их передать колдуну, могут привести к тяжелому заболеванию или даже смерти человека.

Как правило, модель прекращала позирование в момент, когда ей это наскучивало или наступало время заняться другой работой. Зная, как важно туземной женщине выполнить порученную ей работу, мы никогда не препятствовали модели в ее уходе. Свободные от огородных работ женщины выполняли ряд легких заданий: наполняли водой тыквенные бутыли и бамбуковые хранилища, собирали все съедобное, что остается на берегу в час отлива, нарезали банановые листья, в которые заворачивается пища, когда ее пекут. Они должны были поддерживать огонь общего для всей деревни очага, чтобы камни были достаточно накалены к моменту готовки пищи (топливо для очага приносили по вечерам подростки). Обязанностью женщин было нарезать содержимое кокосовых орехов при помощи остро отточенных раковин, Орехи служили приправой к мясной пище. Иногда они отжимали измельченные кокосовые орехи сквозь пористую основу листьев и добывали кокосовое молоко или же закапывали (сроком на неделю) в землю связки бананов, становившихся мягкими и пригодными для изготовления запеканок. Женщины обязаны были плести из пальмовых листьев корзины или изготовлять юбки из листьев бананового дерева. (Наше упоминание о юбках из «травы» неправильно, поскольку слово «трава» является определением на пиджин-инглиш того материала, который идет на изготовление юбки. Никакой травы для этого дела не применяют, а пользуются банановым листом, который нарезается полосками, перпендикулярными к средней жилке листа. Полоски высушиваются на солнце до желто-коричневого цвета. Средняя жилка образует пояс, окруженный с одной стороны бахромой. Полдюжины юбок, нанизанных одна на другую, образуют одежду женщины. Длина бахромы не превышает фута, но она так ловко устроена, что никогда не задирается кверху и позволяет женщине свободно двигаться. Мы никогда не видели, чтобы женщина обнажилась более, чем допускается моралью. Даже в момент вставания с места или сидения на земле бахрома свободно свисает и оказывается вполне достаточной.)

Из-за этих юбок мы чуть не поссорились с нашей благодетельницей Догару. Однажды в присутствии новых женщин я надела туземную юбку и пустилась в пляс под аккомпанемент гавайской гитары. Лежавшие вокруг нас женщины дико захохотали, и мы, в полную противоположность Догару, приняли смех за форму одобрения. Однако Догару возмутилась и сказала, что женщины смеялись над нами, а не вместе с нами. Ну и что же, заметили мы, ведь, по нашим понятиям, смех является шагом в направлении дружбы. Оказалось, что это различные по смыслу понятия. Например, нам не следует ходить в брюках, так как они являются предметом мужского обихода; в равной степени белым женщинам не полагается ходить в туземных юбках. И вовсе не потому, что туземные женщины считают себя ниже белых; отнюдь нет, это просто-напросто не принято.

Вот и попробуйте после этого считать, что соблюдение условностей является выдумкой цивилизованного общества.

Впрочем, нам незачем было заботиться о собственном престиже, поскольку наш род занятий ни в какой степени не вызывал у местных жителей уважения. Выставленный для всеобщего обозрения портрет Догару лишь разъяснил жителям наши притязания и безвредность намерений. Такое отношение убедило нас в полном безразличии местных жителей к изобразительному искусству. Более того, даже сами модели были мало заинтересованы в вопросах сходства оригинала с его изображением. Их надо было просить посмотреть на свой портрет, а когда мы спрашивали мнение Других женщин, то они в ответ только хихикали. Платить за позирование приходилось дважды: вначале товарами из «ящика чудес» и вторично — табаком по окончании портрета. Говоря по правде, ни одна из женщин не требовала такой платы, но Догару считала, что, принадлежа к белой расе, мы Должны соблюдать принятые на плантациях правила и учинять расчет по окончании работы. Авансы рассматривались только как приманка и в заработную плату не включались.

На четвертой неделе нашей деятельности произошел случай, который нарушил монотонный ход событий.

Мы продолжали работать над этюдами к картине «Женщины-огородницы», и я начала писать ребенка, лежащего в холщовой перевязи на плече матери. Это была явно неудачная модель, так как у ребенка прорезывались зубы и матери приходилось подолгу его успокаивать, а нам ожидать, покуда ребенок примет первоначальную позу.

Выбирая аванс, женщина долго колебалась между ломаным гребнем и плиткой жевательной резины, которая привлекала ее блестящей упаковкой из фольги. Чтобы прекратить бесцельную трату времени, мы разрешили женщине взять обе вещи. Не знаю, как долго валялась у нас эта жевательная резина, но, безусловно, не менее двух лет, и от давности, жары и сырости она размякла и перестала быть упругой. Видимо, какой-то злой дух толкнул нас на попытку выяснить, что думает первобытный человек о жевательной резинке. Как на грех, Догару не было с нами, и мы ограничились несколькими жестами. Сначала женщина не решалась взять плитку в рот, но как только попробовала, ее лицо расплылось в улыбке, как это изображают на рекламах фирмы, изготавливающие жевательную резинку. Резинка, сохранившая вкус и запах, так раскисла, что не превращалась в обычный шарик, а тянулась нитями, но женщина жевала, широко раскрывая большой рот и ворочая белками глаз, выражавших удивление и удовольствие.

В здешних краях сладости почти неизвестны, хотя сахарный тростник произрастает в Папуа. Ребенок сразу почуял запах и, увидев мать, жующей то, чего ему не дали, поднял дикий рев. Прежде чем мы успели что-либо предпринять, мать сунула в рот ребенку кусок резиновой жвачки, вынув ее изо рта, и пыталась намазать ее на десны ребенка. Не прошло и минуты, как вся модель была опутана паутиной нитей жевательной резины, покрывшей лицо ребенка, грудь матери и холщовую перевязь. Женщина тщетно пыталась вытереть руки о землю. Я подала женщине тряпку, смоченную в скипидаре, но женщина встала и зашагала прочь, унося плачущего ребенка.

На протяжении нескольких дней матери с детьми обходили нас на почтительном отдалении.

* * *

Однажды, находясь в довольно унылом настроении, мы попросили Догару найти нам для позирования «раскрасавицу девицу», являющуюся предметом мужского восхищения. В этой деревне явно ощущалась нехватка молодых девушек, и, как выяснилось, имелись всего три девицы самых разнообразных очертаний, от степени полной физической неразвитости и до чрезмерной пышности. Догару сказала, что старшая из них является идеалом красоты.

Вряд ли девушка была старше тринадцати лет, и если вам нравится тип длинной хворостины, то вы сочли бы ее молодое тело прекрасным. Начиная снизу, от ее палкообразных ног, вы не замечали ни единой выпуклости, покуда ваш взор не достигал висящих в разные стороны длинных грудей, оканчивавшихся сосками такой величины и рельефности, что они напоминали знак точки под вопросительным знаком. В этом не было ничего, что могло возбуждать малейшую чувственность, это просто выглядело совершенно непривычным. Когда Догару сказала, что глаза девушки прекрасны, мы растерялись. Для меланезийцев характерны небольшие, глубоко посаженные глаза, которые под выступающими надбровными дугами и густыми бровями кажутся еще меньше. Отчасти кажущийся небольшой размер глаз объясняется тем, что у меланезийцев белки глаз имеют розовато-желтый цвет, слабо контрастирующий с темным зрачком. Но если для обычных меланезийцев малый размер глаз является характерным, то у этой девушки вместо глаз имелись две черные бусины, блестевшие посередине глазных впадин. Как выяснилось, красота ее глаз заключалась именно в необычно малом размере.

Цветом кожи девушка была вправе гордиться, так как, по местным понятиям, считалась «светлокожей» (мы думали, что цвет кожи у всех, кроме больных, темно-коричневый). Присмотревшись к девушке, мы заметили разницу в цвете ее кожи и других женщин, которая заключалась в интенсивности загара спины. У старших женщин спины потемнели при многолетней работе на залитых солнцем огородах.

Мы должны были признать, что гладкая и блестящая кожа этой девушки была замечательной и напоминала кожу ребенка. Но именно это достоинство не играло у туземцев какой-либо роли, так как здесь ценят в коже только светлый оттенок, а не фактуру. Длинные волосы, которые здешние женщины носят до замужества, несколько смягчали крупные черты ее лица.

Но что означала эта ужасная белая опухоль на верхней губе, вокруг которой роем летали мухи? Уж не проказа ли? О нет, объяснила нам Догару, это всего лишь нарыв. Девушка обязана иметь нарывы к моменту первых менструаций, в противном случае после замужества в молодой женщине засядут злые духи и дети будут рождаться больными. Оказывается, наша красавица развивалась «ненормально» и в детстве избежала накожных болячек, а потому пришлось удалить при помощи раковины кожу с верхней губы и обнажившееся мясо намазать гноем, взятым у другого человека. Теперь все в порядке и девушка пригодна для замужества.

Даже врачи с трудом отличают местные нарывы от сифилитических язв; кстати говоря, лечение их производится теми же средствами. Туземные лекари постоянно заняты лечением нарывов. В тех местностях, где у местного населения не распространена теория «прививок», связанная с верой в злых духов, администрация успешно борется с накожными болезнями. Никто из врачей не считает, что однажды переболевший нарывами получает иммунитет, как это предполагают туземцы.

Деревня, в которой мы работали, отличалась своими ужасающими нарывами, и, находясь в ней, мы практически вместо воды пили дезинфицирующие средства. У взрослых туземцев нарывы наблюдались относительно редко, но сохранившиеся белые рубцы свидетельствовали, что в детстве они «приобрели иммунитет» от этого распространенного заболевания. Чаще всего рубцы виднелись на ногах, и поэтому любая болезнь, будь то внутренняя или наружная, называлась туземцами «больная нога». Например, у Маргарет была «больная нога на руке», а у нас обеих была «больная нога на шее». В деревне редко можно было увидеть ребенка без гноящихся нарывов и не менее ужасающих струпьев, почти всегда кровоточащих, так как никто не пытался удерживать детей от срывания корочек с подсыхающих язв.

Вот такой едва научившийся ходить ребенок с покрытым нарывами подбородком и заставил нашу экспедицию бросить работу в этой деревне.

Без всякой видимой причины экспедиция снова приобрела уважение матерей, и я писала портрет женщины, которая, с трудом сохраняя равновесие большой корзины с бататом на голове, одновременно успокаивала малыша, колотившего ее по ногам (нас всегда удивляла принятая система воспитания детей в стране, где можно убить и не обязательно быть повешенным за убийство). Этому толстому, горластому и зубастому малышу было не менее двух лет, но он все еще сосал грудь матери, хотя видно было, что она пуста. Малыш топтался у ног матери, время от времени хватал грудь, кусал ее и злобно дубасил кулачками по пустой груди. Женщина не оказывала малейшего сопротивления и как будто даже не замечала малыша, разве что ребенок заставлял ее качнуться от удара, нанесенного головой в живот. Такое поведение ребенка нельзя считать необычным, но смотреть на это было неприятно. Больше всего мне мешало, что кожа нашей модели была измазана выделениями из нарывов на подбородке ребенка. Маргарет все время обмахивала женщину пальмовым листом, отгоняя тучи мух, летавших между мной и моделью.

Сеанс продолжался более часа. Мне достаточно приходилось в жизни позировать, и я прекрасно знала, как трудно высидеть с протянутой рукой хотя бы пять минут. Больше всего я опасалась, что женщина не выдержит и уйдет. А мне самой нужен был перерыв. Я отложила в сторону палитру и кисти и вместе с Маргарет отправилась на окраину деревни, где лежали кокосовые орехи, наполовину зарытые в песок, чтобы сохранить их прохладными. Так же как и местные жители, мы брали орехи, проделывали в них отверстия и утоляли жажду кокосовым молоком. Сок орехов — прохладный и сытный напиток, хотя по вкусу он напоминает мыльную воду. Мы рисковали получить дизентерию, так как к орехам прикасались руки туземцев, а мы прикладывали губы к отверстиям, пробитым нами в скорлупе.

О, лучше бы мы на этот раз умерли от дизентерии или от чего угодно, прежде чем увидели нашу модель, снисходительно посмеивающуюся над проказами малыша. Схватив мою палитру, ребенок размазывал по себе краски. Ядовитый свинцовый сурик покрывал его колени и голову, не менее ядовитые свинцовые белила были размазаны по рукам и лицу, а уши покрыты мышьяковой зеленью. Мы даже не поняли, были ли его нарывы покрыты белыми гнойными выделениями или свинцовыми белилами. Ребенок неминуемо должен был умереть не сегодня-завтра, во всяком случае раньше, чем мы успеем убраться с Гвадалканара.

Мать ребенка, никогда не знавшая о существовании масляных красок, была очень спокойна и думала, что всякая краска смывается водой, но мы отлично понимали ужас положения. Мыла у нас не было, и мы были вынуждены пользоваться скипидаром, хотя знали, как он жжет даже огрубевшую кожу взрослого человека. Догару опять с нами не было, и мы ничего не могли объяснить матери ребенка.

Маргарет, сохраняя внешнее спокойствие, взяла ребенка за руки и сжала их, как в тисках. Ребенок взвыл от страха. Раньше мы никогда не брали на руки туземных детей, потому что они испытывали неописуемый страх перед нашими белыми лицами.

Отнюдь не так спокойно, как Маргарет, я смочила тряпку в скипидаре и принялась стирать краску с ребенка. Его мать вела себя в точности, как испуганная птица, когда она видит, как ее птенец попадает в пасть хищника. Она тщетно клевала нас в спину и, поймав ногу ребенка, пыталась вырвать его силой из наших рук. Впечатление создалось такое, будто здесь кого-то убивают.

Я, как могла, вытерла руки ребенка, затем, ухватив за курчавую шевелюру, принялась за лицо, но боялась прикоснуться к нарывам, так как неосторожным прикосновением я могла втереть ядовитые свинцовые краски в язвы. Все мы были перемазаны гноем и красками, а вокруг суетились и кричали жители деревни.

Во избежание ожога кожи надо было скорее смыть скипидар; для этого мы воспользовались льняным маслом — ничего другого у нас под рукой не было. Видимо, льняное масло нейтрализовало действие скипидара. Эта операция была лебединой песней нашей экспедиции, позорно обратившейся в бегство.

Бросив все на произвол судьбы, мы сломя голову поскакали к плантатору и просили его отправиться вместе с нами в деревню, объяснить старосте происшествие (сопроводив объяснение большим количеством табака) и с его помощью растолковать женщине, как удалить краску с нарывов.

Плантатор отнесся к происшествию очень серьезно, и, когда мы подъехали к деревне, он не позволил нам в нее въехать, а велел отправляться прямиком в Танакомбо. Плантатора сопровождал слуга, которому было велено перенести все наше снаряжение в дом приезжих. У плантатора с собой было надежное средство от всех болезней — касторка, к которой рабочие на плантации относятся как к наказанию. В деревне все, что наливается из бутылочки, считается магическим средством. Плантатор собирался применить его к нашей жертве точно так, как колдун «смывает» злых духов наружным омовением.

Несколько дней спустя плантатор привез в Танакомбо все наше снаряжение, и мы поняли это так, что ребенок умер и деревня охвачена жаждой мести. Принцип «око за око» действует в диких странах с такой же силой, как и в цивилизованных.

К счастью, ядовитые краски и скипидар не причинили ребенку вреда, а мать была умиротворена щедрым подарком в виде табака. И вместе с тем возвращаться в деревню было для нас не безопасно.

Причиной опасности был все тот же Пятница… Покуда мы, ничего не ведая, работали в деревне и твердо считали, что Пятница на берегу отгоняет мух от лошадей, он ухитрился соблазнить деревенскую красавицу, ту самую, с маленькими глазками и нарывами на верхней губе. Мы никак не могли понять, как ей удалось скрыться с огорода, где она была под присмотром трех десятков женщин и небезызвестного читателям стража. Трудно объяснимым было и возбуждение всей деревни, и яростные речи по поводу случая соблазнения в деревне, где молодежь при первых проявлениях половой зрелости начинает эксперименты в области сексуальных отношений. Обычно родители с полным безразличием относятся к подобным развлечениям молодежи, особенно если учесть, что местные девушки никогда не беременеют до формального замужества (явление не вполне понятное даже ученым).

Таким образом, у девушки не было никаких оснований для преувеличенной скромности.

Но Пятница был чужаком — малаитянином; более того, он был слугой белых людей, и такое сочетание стало для деревни нестерпимым.

Во всяком случае, плантатор услышал от старосты нечто такое, что стал опасаться, как бы наши занятия живописью не вызвали заявления представителям администрации о нарушении нами § 152 Положения о защите туземного населения, где говорится о преступлениях против нравственности и о запугивании жителей.