По крайней мере, с яростной решительностью подумал Клеомен, теперь все окончательно ясно. Больше можно не беспокоиться из-за работы, не гадать, гонится ли за ним кто-нибудь и не сделал ли он какой ошибки. В данный момент самое главное было — где и когда избавиться от машины, ведь стража знала ее, а у преторианцев было его имя. А после этого ему некуда будет пойти, он не сможет отвезти рабов ни к себе, ни к брату, отделаться от них, теперь они на равных, и ничем тут не поможешь.

Он подумал, что, в конце концов, Луций прав: раз уж катастроф не избежать, какая-нибудь положительная сторона в них да отыщется.

Они оставили машину Клеомена на какой-то тихой улочке в районе Авентинского холма и наконец блаженно растянулись на полу и сиденьях машины Пальбена, посреди огромного скопления автомобилей вокруг вокзала Яникулум. Рабы, по крайней мере, прихватили с собой одеяла, но все равно было холодно, тесно — жалкое положение! — и, хотя стояла уже глубокая ночь, Клеомен поразился тому, как быстро и крепко они уснули. Девушка с братом лежали, свернувшись, напротив друг друга на задних сиденьях, белесые волосы девушки скрывали ее лицо, как платок, и одной рукой она придерживала их — то ли чтобы согреться, то ли маскируясь, даже во сне. Молодой человек со шрамами на запястьях неподвижно лежал между ними на полу. Клеомену показалось, что он вспомнил это дело: купец по какой-то причине спас мальчика. Он ни минуты не сомневался, что Дама — убийца.

На самом деле, хотя Сулиен буквально рухнул на сиденье, вконец вымотавшись от скопившейся за две последние ночи усталости, и лежал спокойно, сначала ожидая, пока сон придет, а затем уже сознательно пытаясь уснуть, выстрелы у них за спиной бросили его в дрожь, которая никак не могла улечься. Он удивлялся, как кто-то вообще доживает до старости, когда тело так ранимо и хрупко, и в то же время настойчивое биение собственного сердца, свидетельствовавшее о том, что ничто не властно остановить этот процесс, не давало ему уснуть. Он вздрогнул от неумолимо логичной мысли: если нас поймают, надо драться, а потом бежать, сделать какую-нибудь глупость, которая заставит их убить тебя на месте.

Клеомен ворочался и без конца вздыхал на переднем сиденье. Наконец Сулиен рывком сел и спокойно сказал:

— Вы думаете, нам это удастся?

— Что? — пробормотал Клеомен, стараясь убедить себя, что спит.

— Вытащить Марка и доставить его к императору Фаустусу?

Клеомен уже открыл было рот, чтобы ответить, но приступ слабости заставил его замолчать, ведь именно это они и пытались сделать, да, именно это, и если он еще рассчитывал на какое-то будущее, то оно целиком и полностью зависело от их успеха.

— Собственно говоря, речь даже не совсем об этом, — осторожно продолжал Сулиен. — Для себя я, по крайней мере, решил, что сделаю все возможное. Видите ли, мы хотим, чтобы он стал новым императором, и вот это очень важно, и он этого достоин… Так или иначе… я не могу взять и бросить его. Дама правильно говорит: они его убьют. То, что они уже сделали, и без того плохо. И ясно, что если и это не сработает, то…

Конечно, он собирался сказать что-то о смерти вообще, но, судя по взгляду, который он бросил на Уну, ее скрытое волосами лицо, стало ясно, что он имеет в виду и ее смерть, и смерть Дамы, и Сулиен почувствовал, что лучше об этом не говорить, если он не хочет поставить себя под удар. И не надо было забывать о Клеомене, перед которым он внезапно почувствовал себя виноватым, и ему стало его жаль.

— Но вам совсем не обязательно впутываться в это дело, — сказал он.

— А что мне теперь остается? Есть Варий, и это моя ошибка, которую нужно исправить. А иначе что же — прятаться? Всегда? Это не по мне. Разве это жизнь?

Сулиен вспомнил про Лал и, пожалуй, мог бы ответить: «Да, конечно». Но промолчал, подумав: что ж, никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь, нельзя же, чтобы все шло по твоей указке. Поэтому только кивнул и сказал:

— Короче. Если наш план не сработает, я знаю, чем все закончится. По крайней мере, мне кажется, что все правильно, а может, и нет, не важно. Но… но я подумал: интересно, как вы считаете — есть у нас хоть какие-то шансы? Ведь после всего этого мы уже больше не сможем никого уболтать. А выбираться… что ж, выбираться придется под пулями. — Он замолчал и пробормотал еле слышно: — Хотя, конечно, это лучше, чем…

Клеомен увидел, что юноша обхватил рукой запястье, и догадался, что значит этот жест. Бегство раба было преступлением уже само по себе, но Клеомен решил, что Сулиен, вероятно, сотворил что-нибудь и похуже. Вот, собственно, и все, что Клеомен успел узнать о нем. Но было печально, что такой молодой парнишка сам пророчит себе смерть.

Клеомену снова вспомнился Луций. Он почувствовал, что у него самого с головой что-то слегка не в порядке, и поверил бы любому, кто назвал бы его сумасшедшим.

— Да, — сказал он, — да, мы заставили преторианцев и стражу поволноваться… но они всего лишь люди. А людям, понимаешь ли, свойственно переоценивать число преступлений, которые мы раскрываем, я уже не говорю — предотвращаем. Да ты и сам это знаешь. — Сулиен невесело усмехнулся. — Да, — продолжал Клеомен, это… это не безнадежно, ничего невозможного нет.

Непонятно почему, но было так абсолютно необходимо подбодрить парнишку, что, пока говорил, Клеомен сам верил своим словам, хотя потом, в тот момент, когда он увидел эффект от сказанного, подумал: ну, и намолол же я чепухи.

Уна проспала почти ровно два часа, но и сон, и пробуждение пролетели как-то незаметно. Ей казалось, что все это время она составляет для себя список — расположение стражи, камер, место, где поставить машину, — хотя она понимала, что все это бессмысленно, пока она не увидит больницы в Тиволи. А иногда ей казалось, что она уже там, бежит по лестницам и через подвалы, отчасти напоминавшие дом, из которого она скрылась в Лондоне, хотя и разросшийся, подобно опухоли, пыльными этажами и пристройками, где она пряталась и бежала дальше, потому что преследование не прекращалось ни на миг. И все же здесь было окно, через которое она уже выбиралась однажды, а теперь через него можно забраться внутрь, потому что это было ужасное место для Марка — и она не могла найти его, — но затем нашла, но ее прервали, прежде чем они успели коснуться друг друга, и Уна поняла, что это всего лишь сон и она добралась до Марка исключительно благодаря силе своего желания, перехитрив лабиринт сна, созданный для бесконечных поисков.

Немного погодя она откинула волосы с лица и еще полежала, уставившись перед собой, по-прежнему думая об окнах, о сигнализации — как она работает? После пережитой во сне пронзительной радости серая пелена укрыла ее, и она почувствовала себя одураченной. На мгновение ей показалось, что она видит Марка во всех подробностях — темно-русые ресницы с белесыми кончиками, точно выверенную асимметрию рта. Ее рука по-прежнему ощущала фактуру его каштановых волос, до которых она даже не успела дотронуться. Здесь наступили первые небольшие провалы в ее мыслях, когда любовь, придавив ее всей своей тяжестью, мешала думать дальше. На самом деле это было совершенно ужасное состояние — не лучше ли ей жилось до того, как она встретила его, даже до того, как по-настоящему привязалась к Сулиену, не была ли она тогда более нетронутой в самой сути своего существа? Но, возможно, ей еще удастся стать такой, как прежде… возможно, если она не сумеет спасти Марка, а сама уцелеет. При этой мысли она содрогнулась от ужаса, нет, такого не может быть.

Все ее тело начало покалывать от нетерпения, от того, что приходится лежать и ждать. Она боролась с собой, сколько могла, боясь разбудить остальных, но в конце концов зуд стал невыносимым: лежа в машине, она ничего не могла придумать, ей надо было увидеть здание.

Выбравшись из машины так тихо, как могла, она неслышно прикрыла за собой дверцу и пошла к закрытой бензозаправке. Постояв по очереди перед каждой стеной, она прикинула, какой у нее будет обзор, а потом внимательно оглядела окна. Она не сомневалась, что если разобьет хотя бы одно стекло, то сигнализация сработает, но никаких датчиков не было видно. Задумавшись над этим, Уна почувствовала себя чуть получше.

По спине у нее пробежал холодок, предупреждавший, что кто-то приближается сзади. Это был Дама, шедший за ней от самой машины.

— Ладно, пошли обратно, — сказал он. — Ты будешь ни на что не годна, если не выспишься. — Но Уна беспокойно отступила, не давая ему приблизиться и перебивая, словно ожидала его появления:

— Надо поторопиться, не откладывать, пока они не придумают чего-нибудь нового, пока там только та охрана, которая есть сейчас.

И хотя слова ее прозвучали намеренно деловито. Дама понял, что она думает о том, сколько уже часов Марк провел взаперти, под воздействием лекарств, что ему придется прождать еще остаток ночи и весь следующий день, прежде чем она хотя бы попытается помочь ему. И Уна увидела, что он ее разгадал; странно, но с тех пор, как они покинули пещеру, она, против воли, ясно воспринимала все его мысли, хотя постоянно хотела от него отделаться.

Так или иначе она почувствовала, что ее страстная тоска по Марку непристойно источается из всех ее пор, загустевая в воздухе, как варево. Она виновато сложила руки на груди, словно чтобы помешать этому.

— Они поставят столько стражников, сколько захотят, — заметил Дама.

— Да, но я имею в виду камеры и… как это называется?

— Не надо так торопиться. Мы должны осмотреть место, все должно идти по плану. Это не шутки.

— Знаю. Я уже пробую.

— Вижу.

Уна отвела взгляд и снова принялась рассматривать окно.

— Можно вырезать стекло?

— Само собой, — сказал Дама, и в голосе его прозвучала еле слышная враждебная нетерпеливость, чего никогда не случалось раньше, когда Уна проявляла свою неосведомленность в чем-то.

Уна вспыхнула и примиряюще сказала:

— То есть я хочу сказать — это легко? И если тебе понадобится какой-то инструмент, его легко купить?

— Да, — на этот раз мягко ответил Дама и добавил: — В сигнализации я немножко разбираюсь. Ставил ее в Хольцарте. По крайней мере, могу определить, где у них датчики.

— Ладно. А я постараюсь, чтобы меня до поры до времени не видели. Но я не могу быть далеко от них, а если они наблюдают, сосредоточены на этом, тогда еще труднее. Я подумала, что если незаметно подобраться…

— Они не могут все время держать там одних и тех же стражников, у них должны быть смены. Может, когда они будут меняться? Хотя, постой, они наверняка уже все просчитали. И как насчет остальных пациентов?

Так они принялись обсуждать свои возможности, пытаясь по крайней мере хорошенько обдумать то, что им было уже известно, и то, что могли не без оснований предположить, и по мере того как оба все больше сосредоточивались на этой беседе, напряжение между ними начало спадать. Уна даже почувствовала, хотя чувство это далось ей нелегко, благодарность за то, что Дама здесь, что пришел поговорить с ней, помочь, порассуждать практически: Дама помогал ей думать.

— Надо, чтобы все произошло поздно вечером, — сказала Уна, — так для меня легче: люди уже плохо соображают.

— Неужели? А как же ты, сейчас?

— Это другое дело. Я прекрасно себя чувствую. Все-таки поспала.

— Теперь до следующей ночки уже не придется.

И вот они пошли обратно к машине: Сулиен что-то проворчал со сна, на мгновение проснувшись от звука захлопнувшейся дверцы. И хотя ей самой с трудом верилось, что это возможно, Уна снова погрузилась в нервную, деловитую дремоту. Мягкие пряди ее волос свесились с сиденья над Дамой, просто волосы, гладкие, но почти бесцветные в темноте и даже некрасивые. И ему захотелось дотронуться до них — не обязательно как-то чувственно, а просто быстро коснуться их кончиками пальцев. И всего какая-то мелочь, и она никогда не узнает, но именно поэтому это казалось неприглядной уловкой, и Дама лежал не шевелясь, просто глядя на них. И ненадолго Дама почувствовал к Уне самую обычную нежность, самую обычную, как если бы единственное, чего он хотел, это чтобы она была счастлива, И он лежал, упиваясь этим чувством и одновременно сознавая, насколько оно преходяще.

Езды было всего часа полтора.

— Думаю, за нами никто не гонится, — сказала Уна, тем не менее Клеомен то и дело с тревогой посматривал на дорогу сзади, хотя ему и пришло в голову, что если мыслить логично, то ей следовало бы поверить, ведь и в Тиволи они ехали по одному ее слову. Он не додумал эту мысль до конца, хотя что-то внутри подталкивало к этому — но, черт побери, что все это значит? Откуда она берет все эти сведения, и следует ли во всем с ней соглашаться? Но все в этом деле от начала до конца было странно и невероятно: подумай он об этом хорошенько — и он остановился бы, а останавливаться он не мог, было уже поздно.

И все же остальные, казалось, погрузились в хрупкое спокойствие; Сулиена не отпускала дурнота, вызванная страхом пред тем, что должно было скоро случиться, — оно надвигалось неумолимо, однако тревогу каким-то образом удавалось смягчить. Он дремотно следил за постепенно появлявшимися по обеим сторонам дороги лесами, когда они подъезжали к Тивуртинским холмам, — хорошенько выспаться так и не удалось.

В Риме Клеомен купил все необходимое — в разных магазинах: чутье подсказывало ему, что если он попросит все сразу, это будет выглядеть более чем подозрительно. Как ни странно, он почти начисто позабыл, как правильно используются все эти вещи: веревка, стеклорез, кусачки, прочная изолента, кувалда (хотя прекрасно понимал, что последнее приобретение — глупость, лишняя обуза, а попытайся он использовать его, кто-нибудь почти наверняка услышит). Толстая бумага, которая, по крайней мере, выглядела вполне невинно. Набор отверток. Стамески. Мятая глина. Экипировавшись подобным образом, он почувствовал себя во всеоружии, хотя и подумал, что купил больше, чем необходимо. Его покупок хватило бы для того, чтобы устроить римейк всех незаконных вторжений, о которых он когда-либо слышал.

И конечно же, при нем был его пистолет, и конечно же, он надеялся, что ему никогда не придется его использовать, особенно сейчас, поскольку ситуация, в которой ему пришлось бы стрелять и при этом остаться в живых, казалась немыслимой.

Тиволи показался им безмятежным и беззаботным: элегантные, уединенные домики, в меру загорелые хозяева. Они позавтракали за столиками, выставленными на улицу из какой-то забегаловки, хотя кусок в горло не лез. Было холодно, но воздух был осязаемо чистым, и Уна с Сулиеном впервые подумали об облаке грязи, повисшем над Римом. Городок расположился среди глубокой, нетронутой зелени холмов, наполовину утопая в оливах и кипарисах. Теперь они воочию видели, почему люди бегут сюда из Рима и почему богатые прячут здесь своих сумасшедших, здесь, где прозрачный, почти светящийся воздух целительным бальзамом изливался на обостренную антипатию к большим городам.

Однако несколько богато разукрашенных машин ожидало возле здешнего Форума, и они увидели изможденных, рассерженных людей, окруженных рабами в униформе; все это мало напоминало праздник или увеселительную прогулку. Рабы пытались запихнуть какую-то молодую женщину со спутанными волосами и красным от беспомощного гнева лицом в отделанный бронзой автомобиль.

— Нет, не хочу, — рычала женщина, — нет, никуда я с вами не поеду. Противные! Противные! — Между тем как женщина постарше, вполне вероятно, ее мать, с пышной прической из золотистых кудряшек, в изысканном темно-вишневом платье, следила за происходящим, сложив руки на груди. Лицо ее напряженно хмурилось — то ли от жалости, то ли от отвращения. Она явно чувствовала, что Форум полон зевак, которые с увлечением бесстыдно пялятся на эту сценку.

Ибо в приюте Галена других пациентов отныне не было: Фаустус приказал всех вышвырнуть. Те, кого нельзя было сразу отправить домой, провели ночь в расположенных поблизости гостиницах, пока срочно вызванные домочадцы не приехали за ними. Домочадцы сомневались, в какой степени проявлять свою ярость — вместе с обременительной родней они получили кругленькие неустойки. Часть медперсонала продолжала опекать своих бывших пациентов в городе, остальные были уже отряжены ухаживать за Марком, как будто могли вылечить его за счет численного превосходства.

По всему по этому найти приют Галена оказалось несложно, хотя и располагался он не в самом Тиволи, а на приличествующем расстоянии четырех миль к югу, на склоне лесистого холма. Они разок проехали мимо и увидели часовых, охранявших тяжелые ворота, за которыми тянулась длинная подъездная дорожка, окруженная дубовыми и ореховыми деревьями, скрывавшими сам приют.

— Мы не можем оставлять машину рядом с ними. Вряд ли нам удастся подобраться ближе, — недовольно сказал Клеомен сквозь стиснутые зубы. — Но если бы они действительно серьезно беспокоились из-за него, то оцепили бы весь холм, а не только само заведение.

— Они нас не увидят, — ответила Уна.

— Не увидят? Ну, тогда порядок, — сказал Клеомен, слегка недоверчиво пожимая плечами.

— И все же, как насчет машины? Если они сразу не спохватятся, почему какая-то машина часами стоит на дороге рядом с ними, вдалеке от какого-либо жилья, то рано или поздно это их заинтересует.

Уже больше часа небо хмурилось, и внезапно полил настоящий ливень. Клеомен вздохнул.

Они объехали холм, очутившись на пустынной дороге, где машину, казалось, можно спокойно оставить хоть на несколько дней, однако Клеомен не успокоился, пока они не нашли заросшую тропинку, уводившую в лес от приюта. Потом медленно забрались на холм по мокрой траве, тяжело дыша под обрушившимся с небес водопадом. Чем ближе они подбирались к приюту, тем сильнее скребло на душе у Уны, ожидание и неизвестность мучили ее.

Но по-настоящему тревожно ей стало, когда она прикинула расстояние, отделявшее их от машины. От границы больничных владений до нее было ярдов восемьсот; еще двести ярдов предстояло пробираться по саду, где поблекшие лаванда и миндаль гнулись под зимним дождем, непосредственно до приюта, крыша которого высилась над кронами деревьев, как верхушка айсберга.

Восемь-девять минут, бегом, в темноте? Конечно, было не важно, насколько это далеко, если никто до завтрашнего утра не узнает что они там были. Но Клеомен оказался прав: холм патрулировали еще двое мужчин, однако они оказались недостаточно близко, чтобы Уна могла что-нибудь у них выведать. Однажды, впрочем, когда они наблюдали через изгородь за приютом, им пришлось поспешно спрятаться за деревьями, поскольку появился смотритель в дождевике, мрачно поглядевший на дождь из-за ограды.

С той стороны был высажен ряд деревьев, которые должны были скрывать уродливую металлическую изгородь. Местами они росли достаточно часто, чтобы за ними можно было укрыться. Когда они добрались до западной стороны, Уна остановилась и сказала:

— Не думаю, чтобы нас разглядели сквозь кусты, а там еще это маленькое здание.

И действительно, прямо перед ними рос высокий и пышный лавр, а за ним возвышался небольшой храм, почти на полпути к приютским стенам. Но между лавром и храмом лежал кусок открытого пространства, а дальше только низкие кусты могли укрыть их от охранников, сумрачно поглядывавших с балконов, расположенных на каждой из бледных стен приюта. На таком расстоянии Уна могла сказать не больше, чем любой из них: а именно, что там кто-то есть. Возможностей давить на сознание охранников еще сильнее было не больше, чем поговорить с ними.

Марк тоже оставался неразличим.

Дама переключил свое внимание с охраны на изгородь.

— Если мы ее перережем, тот, в плаще, сразу заметит — для этого он тут и поставлен, — пробормотал он. Но особой необходимости резать изгородь не было: она была из простой проволочной сетки, так что Уна оказалась права, тем более что времени устраивать дискуссию не было. Ограда была футов десять высотой и достаточно прочная, но даже Дама, если ему немного помочь, смог бы перелезть через нее.

— До сих пор они гораздо меньше думали о тех, кто может сюда пробраться, чем о тех, кто может выбраться… — пробормотал он, словно разговаривая вслух с самим собой. — Не думаю, что они уже поставили камеры… — Он встал на колени и посмотрел сквозь дырки изгороди, не дотрагиваясь до нее. — Что бы сделал на их месте я… Помните, что я говорил вам, когда вы пришли в ущелье? Я бы поставил датчики на столбах или чуть прикрыв землей…

Он поднял голову, посмотрел на льющий с неба дождь и вдруг резко всем своим весом обрушился на изгородь, так что она погнулась и лязгнула.

— Ты что делаешь? — крикнул Клеомен.

— Пробую, есть ли тут сигнализация, — ответил Дама, быстро придержав рукой проволоку, чтобы она не дрожала.

— А что, если есть?

Отсюда они бы все равно ничего не услышали.

— Придется прятаться, — сказал Дама, и голос его зазвенел от удовольствия, когда Клеомен явно дал слабину. Он уже галопом мчался вниз по холму, в лес.

Сигнализация между тем сработала. И им снова пришлось нырнуть в кусты, прижаться к земле, спрятаться за стволами деревьев, и тут же в саду, быстро и тяжело ступая, показался охранник, немного опережая смотрителя, которому пришлось бежать вприпрыжку, чтобы не отставать. Сулиен, сидевший прислонясь к дереву, надеясь, что его ноги скрыты палой листвой, был единственный, кто видел, как они быстро обходят всю изгородь, время от времени раздраженно и уверенно ощупывая проволоку. Сулиен слышал, как они переговариваются, встревоженно и сердито, но слов из-за дождя различить не мог.

Он увидел, как мужчина в форме преторианца внимательно глядит сквозь сетку, и что-то в его взгляде, что-то даже еще более сильное, чем страх быть замеченным, холодно кольнуло его.

И Уна, пытаясь поторопить мужчину, используя его нетерпение и раздражение, почувствовала такой же укол. Этот преторианец был не похож на смотрителя и охранников с виллы Луция, он просто делал свое дело, отгоняя незваных гостей. Уна подумала, что он похож на Тазия. Если бы было нужно, он убил бы Марка во мгновение ока, не задумываясь; в данное время он находился здесь, чтобы удерживать его в доме. Он знал, что Марк не безумен.

Но он прошел мимо. Уна, задыхаясь, выбралась из кустов.

— Нельзя ждать ни минуты. В лесу есть другие, они уже идут.

Клеомен был в ярости:

— Какого черта ты лезешь на рожон? И без тебя все хуже некуда…

Но Дама не обратил на него никакого внимания, он ликующе поглядывал на решетку, лицо его светилось, как у ангела.

— Надо чем-нибудь швыряться, чтобы их отвлечь. — Схватив узловатую гнилую корягу, он сунул ее в руки Сулиену:

— Давай лучше ты, у меня не полупится.

Сулиен попятился:

— Они кого-то здесь ищут…

Уна, следившая за Дамой с озабоченностью и любопытством, сказала:

— Только не днем, надо подождать, пока все успокоится. — Но тут же помотала головой и прошипела: — Скорей, бежим вниз!

Но можно было без труда избежать смотрителей, огибающих здание, зная, что они здесь, и зная, откуда они приближаются. Они снова бросились к задней стороне дома, и Дама все же заставил Сулиена швырнуть корягу в изгородь, на сей раз порыв ветра донес до них из здания слабый звонок.

— Это может быть из-за погоды, — запыхавшись, произнес Дама. — Или где-то замкнуло цепь. Если так будет продолжаться несколько часов, то к тому времени, когда мы войдем в здание, они перестанут обращать на это внимание или вообще выключат. Но даже если нет, а им придется каждый раз выходить под дождь и все проверять, они подумают, что там никого нет. Мы можем, по крайней мере, добраться до вон того лавра, пока они внизу, теперь мы знаем, что времени для этого достаточно. Правда, не знаю, что делать потом, но…

— Подожди в саду, — сказала Уна.

Она увидела, что охранники на приютских балконах не те, которые отвечают за сигнализацию, и это было плохо. Но когда и так очевидно, что к зданию нельзя приблизиться незамеченным, да к тому же в часы, когда приют находился в состоянии лихорадочной деятельности всего из-за своего единственного пациента, — охранники и доктора вряд ли поверили бы, что кто-то осмелится на такую попытку.

Многое в тот день доставляло им такое же удовольствие, как проказы разбаловавшимся детям, Потому что они действительно какое-то время баловались. Сулиен и Уна смеялись друг над другом, крадясь вдоль изгороди, швыряясь из своих укрытий тем, что попадется под руку, и без конца выманивая отчаявшихся преторианцев под дождь. Ибо охранники были сознательные и выходили на каждый звонок, даже когда стало очевидно, что вероятность обнаружить кого-нибудь ничтожно мала. Должно быть, существовало некое правило, по которому на любой сигнал тревоги надо было реагировать при любых обстоятельства. Как-то раз Сулиен сказал насмешливо и с сожалением:

— Надо дать им передышку. — И они почти на целый час оставили изгородь в покое, так что персонал решил, что проблема сама собой утряслась, но зато потом начали такой обстрел, что охранники едва успевали приводить сигнализацию в порядок, хотя дождь успел им чертовски надоесть.

Но дождь понемногу стал стихать.

— Думаю, лучше зайти, пока он окончательно не перестал, — сказал Дама. — Готов поспорить, они во всем винят погоду. Да и темнеет уже.

Было еще не поздно, но серые сумерки разлились в воздухе. Остальные сомневались. Уна подумала, что раньше десяти им не стоит показываться.

— Ладно, — сказала она.

Они подкрались к изгороди с западной стороны.

— Давай, ты первый, — сказал Сулиен Даме.

Клеомен с сомнением посмотрел на Даму.

— Ты уверен, что не хочешь подождать в машине? — сказал он, стараясь, чтобы это прозвучало сочувственно. — Я имею в виду, что всем нам идти не обязательно.

Глаза Дамы снова неприязненно вспыхнули.

— Чем я хуже других? — только и сказал он. Он быстро покровительственно посмотрел на Уну и Сулиена и снова подумал: я сделаю это первый. Я должен убедиться, что с ними все будет в порядке. Первый.

— Нам-то с Уной в любом случае придется идти, — пробормотал Сулиен.

— Ладно, помоги мне, — сказал ему Дама.

Сулиен прочно уперся ногой в столб ограды, и они снова услышали донесшийся из приюта слабый пронзительный звонок. Сулиен поднял Даму, чтобы тот смог ухватиться больными руками за верх и неуклюже перевалиться на другую сторону. Клеомен следил за этой операцией с нескрываемым дурным предчувствием, думая, что начало не сулит ничего хорошего. Дама повернулся и бросился к лавру. Сулиен перемахнул за ним через ограду, немножко пристыженный тем, как ловко это у него получилось.

Внутри, за стеной из листьев, дерево образовывало как бы комнату, неровной формы, достаточно высокую, чтобы все они могли стоять, хотя и неудобную: колючие ветви царапали колени и плечи.

Уна зашла, огляделась и решительно произнесла:

— Ладно. Здесь при необходимости можно было бы устроить уборную.

Трое мужчин посмотрели на нее и в замешательстве отвели глаза.

— Сейчас, наверное, уже десять, — сказала Уна. — Можно приступать.

Они услышали, как охранник снова обходит изгородь.

— Сюда тоже заглянут, — прошептал Клеомен.

Но после стольких ложных тревог преторианец и смотритель всего лишь потоптались у границы сада, и Уне даже не пришлось отвлекать их внимание от лавра.

Пару раз они включали сигнализацию, пока дождь не прекратился, просто чтобы чем-нибудь заняться. Уна пыталась, как уже делала это раньше, погрузиться в оцепенение, пока они не смогут двигаться. Жалкое, скучное время. Сначала они были слишком скованы страхом, чтобы говорить. Затем Сулиен и Клеомен завели непринужденную беседу, не переставая поражаться, что могут так свободно беседовать в подобном месте. Уна негромко присоединилась, чтобы сдержать волнение при мысли о близком присутствии Марка.

Затем, когда небо потемнело, в приютских окнах зажглись и выключились огни, и все здание озарилось слепящей лимонно-желтой подсветкой, так что даже листья лавра стали просвечивать, как осколки зеленого стекла.

Клеомен вздохнул в страшном отчаянии:

— Это безумие. Как мы теперь с этим справимся? Что толку было перелезать через изгородь, если дальше мы и шагу ступить не сможем?

Уна стиснула зубы. Лавр стоял напротив правого крыла западного фасада приюта, так что охранник на южной стене сможет увидеть всего лишь кусочек его, не считая низкого овального храма, почти целиком прикрывавшего выступ здания, так что левый его выступ закроет охраннику обзор. Уна подумала, что если бы они появились из храма, то оказались в пределах зрения не одного, а двух охранников, но были бы видимы только боковым зрением — а это лучше. Но пространство между лавром и храмом было совершенно открыто для преторианца на западной стене. И хотя она могла видеть его мысли более отчетливо, сил ее не хватало, и он не повиновался ей.

— Может, когда они будут меняться, — пробормотала она.

— Ничего хорошего не выйдет, — сказал Клеомен. Его слова едва не заставили Уну завопить от гнева, но он был прав. Несколько часов спустя, глядя сквозь светящиеся листья, она сама в этом убедилась: выйдя на балкон, охранник просто встал рядом со своим коллегой, который не повернулся, пока другой не занял его места. Они не разговаривали и вообще никак не отвлекали друг друга. Таким образом, сад ни на минуту не оставался без наблюдения.

Уна сжала лицо руками и снова посмотрела через лужайку на маленький белый храм.

— Думаю, я смогла бы сделать это, окажись я так близко, — сказала она Сулиену.

— Сделать так, чтобы он нас не видел? — шепотом откликнулся Сулиен. — Но как ты туда проберешься?

Оба попытались измерить расстояние до храма, на глазок выходило метров тридцать-сорок; он казался им огромной белой окаменелостью.

Сулиен посмотрел на человека с пистолетом на приютской стене и безутешно произнес:

— Нет, Уна.

Но что толку было говорить это? Он не смог бы остановить ее, и в любом случае что бы они стали делать дальше, как еще могли бы подобраться ближе, разве что перелезть обратно через изгородь? И Сулиен даже не мог пойти с сестрой.

— Я думаю, что смогу понять, когда это можно будет сделать.

— По крайней мере, можем мы хоть как-то тебе помочь? — спросил Сулиен, судорожно, наугад цепляясь за другие варианты. — Мы можем отвлечь их. Можем снова включить сигнализацию.

— Этот не из тех, кто пошевельнется, даже если сигнализация сработает. Он будет вглядываться еще пристальнее. И потом она всех разбудит. Нет, я буду ждать, как сказала, пока им не надоест и они не устанут. — Уна улыбнулась, чтобы подбодрить его. — А пока подожду.

Но Сулиену почти хотелось, чтобы она пошла сразу же, как и собиралась, оставалось еще слишком много времени, чтобы вообразить, как это случится, чтобы строить новые планы и, возможно, выдумать что-нибудь лучшее, продумать все тысячу раз от начала до конца, нет, я не дам этому случиться, я не должен отпускать ее. Все сели у подножия дерева, и никто не мог произнести ни слова.

И вот это случилось, глаза мужчины блуждали по саду, прочесывали его из конца в конец, как быстрые маятники, но его утомленное внимание остановилось на чем-то в другом конце территории, это что-то было похоже на нагромождение теней, не похоже на человеческую фигуру и не представляло угрозы — вот только был ли это странно подстриженный куст или груда мусора, которую забыл вымести смотритель? Одна-две секунды, и вот ей уже была пора идти, она перевела дыхание и шепнула Сулиену:

— Я махну рукой. Бегите все разом.

Но она так и не шевельнулась, ее ноги словно свело судорогой или приковало к месту; она ждала подходящей минуты, но охранник уже снова успел перевести взгляд, ибо ему ничего не мешало. Секунды, за которые она могла бы достичь храма, прошли, она упустила момент. Подул ветер, и загадочный предмет стал раскачивать, не двигаясь с места, — куст; охранник отвел от него взгляд. Уна тихо, сокрушенно вздохнула. Она подумала о Марке, и эта мысль словно опалила ее: она никогда не знала, что такая трусиха.

— Я могла бы успеть, это действительно не так далеко, — хрипло сказала она.

— Верно, мы преувеличивали, это недалеко, — таким же охрипшим голосом ответил Сулиен. Откашлялся и продолжал: — Теперь это будет проще.

И вот прошло больше часа — да, временами концентрация внимания охранника ослабевала, но внешне он держался все так же неутомимо, и был готов резко отреагировать на все, что бы ни произошло: Уна, сама не своя от упущенной возможности, не отрывала от него глаз, и всякий раз, когда он устремлял взгляд в дальний конец сада, отчаянно думала: может быть, сейчас?

Затем они увидели, как он трет глаза, а когда опустил руки, зевнул и поднял глаза к небу, которое расчистилось и на нем показалось несколько звезд, и охраннику показалось, что он видит где-то вдалеке «спиральку», даже не обратив внимания, что думает о ней. Ничего, днем он еще отоспится и будет готов к очередному ночному дежурству. Волна усталости, нахлынувшая на него, не ускользнула от Уны.

— Думаю, пора, — шепнула она.

— Тогда иди, — сказал Сулиен, стараясь, чтобы его голос звучал уверенней, и Уна поняла, что он произносит это против воли, но притворилась, что ничего не заметила. Она ползком выбралась в круг желтого света, сначала медленно, чтобы не пошевелить ни один листок.

Ни о чем не думай, думала она на бегу, следя за бледной стеной. Но не думать она не могла, хотя чувствовала, что это лишает ее скорости: белизна, которую она воображала, распадалась на отдельные куски, и она видела, что стена приближается недостаточно быстро: она считала каждую секунду своего бега, стараясь представить, что обманывает сама себя, считает слишком медленно, что у нее еще много времени в запасе: не забывала она следить и за охранником святилища, сознавая, что Сулиен и Дама, затаив дыхание, наблюдают за ней. И думала о Марке. Охранник моргнул и краешком глаза заметил, как что-то стремительно мелькнуло слева от него. Он повернулся к храму и поднял пистолет.

Уна бросилась в отбрасываемую храмом тень, стараясь прыгнуть, упасть в темноту пространства, как она падала на траву, работать быстрее и более резко, чем прежде, и все-таки чувствовала себя далеко не в своей прежней форме — неуверенной и напряженной. То, что охранник действительно видел, как кто-то бежит, было всего лишь одной мыслью, но ведь должны были быть и остальные. Он не мог правильно видеть перспективу — птица, птица, возможно, это была всего лишь птица, — Уна изо всех сил старалась внушить это охраннику. Тот внимательно и долго осматривал пространство вокруг храма, но так ничего и не заметил. Ровным счетом ничего.

Уна чувствовала, как колотится в ее груди сердце, но все же как далека она была от самой себя, — точно так же, как иногда, когда ей снилось, что она беспомощно соскальзывает с крыши, уже наполовину проснувшись, чувствуя, что лежит в постели.

Довольно долго, будучи начеку, она позволяла охраннику оглядываться, пытаясь лишь внушить ему мысль о птице, надеясь, что через какую-то минуту он действительно подумает, что ему действительно привиделись темные крылья. Сулиен и Дама следили за тем, как она мучается, вжавшись в стену храма, стараясь не шелохнуться, переводя взгляд с нее на приютский балкон; они видели, как охранник повернулся в ту сторону. Наконец Уна вздохнула, опустившись на землю и припоминая старый и добрый способ снимать напряжение; ей хотелось сконцентровать и направить в одну точку сонное, рассеянное настроение. Она собиралась оказать такое же воздействие на другого преторианца, на южной стене, пока была одна, и это было трудно и отнимало много сил, но она знала, что справится. Она подняла руку и медленно, слепо помахала ею, не глядя на лавр.

Сулиен примчался мгновенно. Уна продолжала усиливать и ослаблять давление на мысли стражника, размыкая его сознание, создавая в нем слепые пятна, еще несколько секунд, но она чувствовала, что преторианцы еще более легкая добыча, чем охранники, все, что они умели, — моргая, вглядываться в темноту.

Последним прибежал Дама, его все еще трясло, когда он вспоминал стремительный бег Уны, так она мчалась к нему от Тазия.

Ненадолго они, задыхаясь, присели на корточки, прислонясь к изогнутой стене; не от бега, а скорее от удивления и слабости, что им все удалось. Они были в безопасности на территории приюта; и никто их не видел. Они медленно обогнули храм и сквозь приоткрытые двери различили в темноте статую какого-то юного бога, Аполлона или Бахуса; медицина и безумие, подумал Сулиен, но кто это был точно, сказать они так и не могли. На сей раз шли парами: Сулиен и Уна первыми, оставив Даму и Клеомена в потемках храма, так что Клеомен с изумлением увидел, что Дама проделал то же, что и тогда, когда казался куда более отчаявшимся; они действительно незамеченными скользнули сквозь ярко залитый луной сад, на виду у стражи, но преторианцы даже не пошевелились.

Клеомен по-прежнему сознавал, что Дама испытывает к нему молчаливую ненависть; более того — молодой человек не сомневается: его оставили с Клеоменом, чтобы за ним наблюдать, дабы защитить друзей от центуриона. Клеомен в отчаянии на него посмотрел и даже пробормотал:

— Ну, что я могу сделать? Подумай хорошенько.

Дама промолчал. А что, подумал Клеомен, даже если он вдруг решит закричать, призывая на помощь преторианцев, что тогда станет делать Дама?

Уна и Сулиен стремительно бросились по кратчайшей диагонали к углу здания и внезапно исчезли из виду в орнаментальных кустах, окружавших его основание. К своей радости, Клеомен понял, что можно пробежать вдоль стены храма, по крайней мере с этой стороны, проскочив освещенные дневным светом окна подвала. И это было отлично: теперь-то они нашли прекрасное убежище, где их никто не услышит, а возможно, и не увидит.

Но, поспешая за Дамой, Клеомен не переставал твердить про себя: это сон, это невозможно, однако им это удалось, они оказались на клумбе. Спустившись в низкое, находящееся практически на уровне земли окно, они ступили на влажный покатый бетонный пол.

Клеомен прямо прошел к ближайшему окну, в нескольких ярдах влево, оно было ближе к стоявшему на балконе охраннику, но тут уж ничего поделать было нельзя. Он заглянул в него: желтый свет из сада чуть просачивался в темную комнату; о самой комнате Клеомен многого сказать не мог, однако комната и коридор за ней тоже не были освещены; полоски света под дверью видно не было.

И, как он и думал, здесь размещался датчик, еле заметный внутри стекла, повторяющий контуры оконной рамы. Тонкая проволочка должна была порваться при любой попытке разбить стекло, одновременно включив другую систему сигнализации. Клеомен слегка нахмурился, потому что стекла были не такими большими, как ему бы хотелось, а следовательно, отверстие, которое он собирался проделать, будет еще меньше.

Первым делом он достал клейкую ленту, откусил от нее кусок зубами и приклеил к центральной панели окна, плотно прижав, так что получился прямоугольник, точно вписанный в линию цепи. Уна, все еще заглушавшая наблюдательность охранников, сонно посмотрела на него, не в состоянии разделить интерес, который ей хотелось бы почувствовать. Но даже Дама, видевший, что делает Клеомен, ощутил прилив виноватого восхищения от мрачноватой профессиональности, с какой тот работал, с царапающим звуком, от которого мурашки бегали по коже, залепляя стекло еще одним, внутренним прямоугольником. Дотягиваясь до рюкзака Сулиена, чтобы достать пасту и бумагу, Клеомен точно помнил, где что лежит. Возможно, какая-то часть его натуры всегда мечтала заняться чем-то подобным.

Он размазал пасту по прямоугольнику на стекле, но слой получился недостаточно толстым; тогда он протянул руку, ухватил пригоршню влажной земли с клумбы и смешал ее с клеем.

— Помоги, — коротко сказал он. Сулиен подчинился, размазывая клейкую смесь по стеклу, но осторожно, поскольку чувствовал, насколько хрупким оно становится вдоль намеченных линий.

Клеомен прижал бумагу к гуще и на секунду застыл в нерешительности, потому что все легко могло сорваться, удар следовало нанести сильный, чтобы разбить стекло точно по прочерченным линиям, несмотря на ленту, которая должна была его держать; трещины могли разбежаться по осколкам и коснуться проволочки, и хотя предполагалось, что глина и бумага смогут удержать остатки стекла и смягчить звук, в момент удара он мог проникнуть в дом. Сначала Клеомен разок легонько стукнул по размокшей бумаге, как по стене, по которой ему хотелось хорошенько вмазать последние четыре дня. Потом ударил кулаком, и обрамленный лентой стеклянный прямоугольник вывалился с влажным, глухим стуком — не похожим на обычный пронзительный звон разбивающегося стекла. Однако и этого оказалось достаточно, чтобы заставить всех вздрогнуть и замереть в ожидании на минуту-другую.

Клеомен с тревогой следил, как девушка легко проскользнула в дыру, да и для двух пареньков это не составило особой сложности; ее брат, хоть и был такого же роста, как Клеомен, оказался куда более худощавым. Грузного Клеомена пришлось тащить изнутри, неловко раскачивая то вправо, то влево, и он замер, когда, несмотря на все его предосторожности, слегка задел плечом заклеенный край стекла, где все еще стоял чуткий датчик. Но, похоже, ничего не произошло, и Клеомен тоже пробрался внутрь.

Грязные осколки стекла похрустывали под ногами. Они прошли сквозь то, что, по всей видимости, было приютским лазаретом. Острый запах дезинфекции и чистоты поразил Сулиена, как неожиданная встреча со старым знакомым, он смотрел на койки пациентов, маленькие боксы с чувством грызущей тоски по прошлому.

Услышав, как Уна резко вздохнула, он повернулся к ней:

— Ты знаешь, где он?

Уна вздохнула и сказала тихим напряженным голосом:

— Да. Но не здесь, он не…

Теперь, когда она осмелилась оторваться от охранников на внешних балконах, она живо, почти ощутимо почувствовала присутствие Марка: он был двумя этажами выше и далеко, на другой стороне дома, так что с трудом верилось, что какие-то четыре дня назад он был так близко.

— Насколько он плох? Что с ним?

Уна отрицательно покачала головой:

— Не знаю. Что-то ужасное. Это почти не он… — И это была правда, хотя и не вполне, потому что его было ни с кем не спутать, и он был узнаваем с первого взгляда, и Уна ни с кем не могла бы его спутать, чего она так было опасалась. Однако все же с ним творилось что-то очень нехорошее, он казался дальше, гораздо дальше, чем был на самом деле, — за семью морями, за семью горами.

— Мы так и думали, — спокойно ответил Сулиен. На мгновение все замолчали. — Похоже, эта дверь заперта.

Так и оказалось, но замок был простейший, установленный исключительно ради того, чтобы уберечь пациентов от какой-нибудь опасности. Клеомен разобрал его в два счета, переживая только из-за лишней потери времени.

— Это выход, — пробормотал он, — и нам надо попытаться и вернуться к нему. Они входят и выходят через одну и ту же дверь.

Выйдя, они шли, придерживаясь руками за темные стены, будто слепые, не осмеливаясь зажигать света. Коридор был сложной формы — то резко сворачивал, то обрывался невидимыми лесенками. Наконец он привел их к главной лестнице, и они поднялись на первый этаж, где, по крайней мере, можно было что-то различить: желтый свет из сада просачивался сквозь ничем не защищенные окна, через широкий пустой вестибюль, блестел на полу безмолвной столовой. Внезапно они почувствовали себя на виду и попятились к стенам.

В дальнем конце вестибюля наверх гордо вела широкая лестница.

— Он там, наверху, — прошептала Уна, почти опаленная его близостью и какой-то новой, еще неведомой ей паникой. — Но вокруг него люди. Вы не сможете… не сможете даже близко подойти к этой комнате. Они стоят наверху лестницы. И они не дремлют.

— Что ты хочешь сказать? Где они? — настоятельно спросил Клеомен.

Уна состроила невнятную гримаску и встревожила всех, неслышно пробежав через вестибюль и ползком поднявшись по лестнице, пока ей не удалось заглянуть на площадку. Но она вернулась.

— Там галерея, и стеклянные двери, и палаты, но они сидят перед дверьми, везде горит свет, вы не сможете пробраться. Есть еще люди, они спят в дальнем конце, думаю, это врачи. Весь этаж.

— Но тебя-то никто не увидел… ты помешала им? — настойчиво спросил Сулиен.

— Да… но двери заперты. Я не могу сделать этого: достать ключ и провести вас за собой… они — прямо на пути.

— Я думал, что они сделают это, — бесстрастно кивнул Клеомен.

Уну посетило нелепое чувство, что это несправедливо, неправильно, охрана не имела права оккупировать и коридор, они уже и так сделали все мыслимое и немыслимое.

— А что насчет верхнего этажа? — спросил Клеомен.

Уна слегка расслабилась и сосредоточенно задумалась.

— Наверное, там еще пациенты. Нет, там все же пусто. Если бы нам только удалось пробраться наверх. Но эта лестница…

Отсюда им был виден свет на втором этаже.

— Наверх должен быть еще один путь, — сказал Сулиен, неожиданно с неловкостью осознавая, что в таком месте должны быть рабы, которые занимались бы уборкой, а тогда им потребовались бы потайные ходы и запасные лестницы — так было заведено даже в доме Катавиния, для других, но не для него.

И они нашли этот путь — узкую лесенку за столовой, но Уна неистово замотала головой и потянула всех остальных назад, потому что на площадке второго этажа здесь тоже стоял охранник, а лесенка была такая узенькая, что, вздумай они подняться по ней, могли бы столкнуться прямо с ним.

— Тогда с другой стороны, — сказал Дама.

Но сначала возникла пауза, все остановились, словно внутренне примеряясь к какому-то весу.

— Ладно, — сказал Клеомен, но вытащил пистолет, когда они мелкими шажками двинулись через холл, а затем по ведущим наверх ступенькам.

Многое тут пришло на помощь Уне: охранники едва успели протереть глаза, чтобы заметить на площадке незаконных пришлецов. Они уже позволили себе слегка расслабиться, учитывая поздний час; большая часть расположилась сидя; одни читали, другие, закрыв глаза, даже оперлись головой на руки, словно боясь, что могут свалиться во сне. Уна села, съежившись, на четвертой ступеньке, прислонясь лицом к перилам и закрыв глаза. Она одними губами сказала что-то Сулиену, и, хотя он не был уверен, что расслышал ее и не хотел первым ее оставлять, он двинулся вверх по ступеням, стараясь перенести тяжесть своего тела в основном на перила, чтобы ступени не так скрипели. Остановившись прямо напротив двери, ведущей к Марку, он увидел охранников, увидел очень близко: один, со слезящимися глазами, уткнулся в журнал, второй, казалось, уставился прямо на Сулиена, который на какую-то долю секунды, охваченный трепетом ужаса, застыл, не видя ступеней, ведущих на второй этаж, не зная, куда идти.

— Направо, — он подумал, что это пытается сказать ему Уна; и почти вслепую он нырнул к углу галереи, где следующий марш лестницы был у же, темнее, — спад после уверенной широты первого пролета.

Уна шла последней, выжатая как лимон от напряжения, но едва взглянула на охранников, не заинтересовавшись короткой вспышкой яркого света, прежде чем не добралась до спасительной темноты второй лестницы, но и здесь она не остановилась и продолжала карабкаться вверх.

Теперь она вела и направляла остальных, распахнув перед собой еще одну пару двойных дверей, ведущих в черный коридор, где за несколькими открытыми дверями можно было увидеть торопливо разворошенные палаты. Уна ускорила шаг, почти перешла на бег, неуклонно двигаясь к концу коридора, где внезапно бросилась в одну из неосвещенных комнат. Остальные догнали ее, когда она стояла на коленях на полу, выжидая.

— Здесь, — сказала она. Дама увидел, как ее ладонь, бессознательно прижатая к ковру, почти ласкает его.

Клеомен отрезал узкий кусок ткани, медленно приподнял доски пола, постучал по штукатурке. В комнатах были высокие потолки, и в темноте они едва могли различить пол под ногами, и ничего более, но вряд ли бы им удалось удержать Уну, немедля проскользнувшую в дыру. Клеомен сгреб ее за руки, приподнял, а потом отпустил, и она почти упала, приникла к кругу раскрошенной штукатурки.

— Марк, — прошептала она.