Большое тело царедворца протиснулось в дверной проем, застив солнце, и потряслось к столу Конана и шамана.

— Хозяин! Вина! — громогласно потребовал он, усаживаясь.

— Как ты нас нашел? — поинтересовался Парминагал, пряча улыбку.

— Только благодаря Эрлику, — Сайгад подвинул к себе Конанову бутыль с вином и быстро отпил несколько больших глотков. — Когда вы оба так стремительно исчезли, оставив меня одного в этой ужасной комнате, полной пепла, я обратился к моему богу с такими словами… — Он откашлялся, готовясь в точности изложить свою мольбу, закатил глаза и заунывно начал: — О, Эрлик! Великий и могущественный! Обрати взор свой на грешную землю нашу! Отыщи на ней самого несчастного из рабов твоих! Нашел? Нет, в цепях — это кто-то другой. И в гладиаторской казарме тоже… Куда ж ты смотришь? Самый несчастный беседует сейчас с тобой! Это я, Кумбар.

Парминагал закрылся кружкой и трясся от смеха. Будь даже Эрлик не суровым и мрачным божеством, а благодушным слезливым старцем, и то красная, толстая, пышущая здоровьем физиономия царедворца не ввела бы его в заблуждение.

— Одинокий и всеми забытый, — печально вещал самый несчастный из Эрликовых рабов, — я плачу, сидя в грязном трактире, весь в пепле и дерьме, как обгаженный воронами орел…

— Чем от тебя воняет? — рыкнул варвар, поводя носом и отодвигаясь от старого приятеля подальше.

— Горем, мой молодой друг, чем же еще… — Стянув с себя облеванный камзол, Кумбар швырнул его на пол и с воодушевлением продолжил: — Так вот. Молю тебя, о Эрлик, укажи дорогу к жестокосердым спутникам моим, что бросили бездыханное тело мое в проклятом богами гадюшнике!

— И указал? — серьезно вопросил Парминагал.

— А как же!

Закончив рассказ, сайгад повеселел. Присосавшись к огромной кружке с красным вином, он долго и смачно булькал, пока не утолил жажду. Потом подозвал хозяина и велел принести мяса и еще вина — на всех.

— Лучше б Эрлик отослал тебя обратно в Аграпур, — пробурчал Конан.

— Ты же сам просил меня сопровождать тебя! О-о-о, варвар… — Кумбар укоризненно покачал головой. — О-о-о…

— Не просил. — Киммериец схватил огромный кусок говядины с блюда и вцепился в него крепкими белыми зубами. — Я б скорее отправился в путь с ядовитой змеей за пазухой, чем с жирным трусливым кабаном…

— Я не кабан, — отказался сайгад.

— Кабан…

— Не кабан…

От смеха у Парминагал а выступили слезы на глазах. С одной стороны, он был полностью согласен с варваром, что Кумбар как раз таки кабан, но с другой стороны, спорить о том считал занятием, пристойным разве что для мальчишек.

— А ты… Ты… Киммерийский бык! — выпалил оскорбленный сайгад и повернулся к спутникам спиной.

— Ну и что? — На удивление невозмутимый, Конан уплетал мясо, низко склонив голову над блюдом, так что концы его длинных волос то и дело опускались в жир.

— Ха! Ха! Ха! — саркастически сказал Кумбар.

В синих глазах варвара сверкнул злой огонек. Шаман поспешил исправить положение, опасаясь драки.

— А не пора ли нам в путь, друзья? — бодро вопросил он, водружая на стол пустую бутыль.

— Давно пора, — кивнул сайгад. — Да, Конан?

Но если обида Кумбара была скоротечна, то киммериец, памятуя обо всех прегрешениях старого приятеля, более ничего ему прощать не собирался.

— Убирайся в Аграпур, — злобно буркнул он в ответ.

Парминагал вздохнул. Да, примирить его новых знакомых оказалось делом непростым. Он открыл рот, намереваясь произнести нечто вроде стольной речи, но тут царедворец, пораженный в самое большое сердце свое жестокими словами варвара, всполошенно запричитал.

— Как это? Как это? Почему это в Аграпур? Не хочу!

— Р-р-р…

— Да почему же в Аграпур? В «Бламантине» говорится: «Не возвращайся туда, откуда только ушел…» А ты говоришь, в Аграпур!

— Г-р-р-р…

— А еще в «Бламантине» говорится: «Чти спутника своего, как себя самого чтишь»!

Варвар медленно распрямил плечи, устремил опасно безучастный взгляд на сайгада.

— Смотри-ка, Конан! — обрадовался вдруг шаман. — Тот козел!

Теперь он мог быть спокоен. Ссоры между старыми друзьями не будет, ибо для сурового киммерийца появился другой объект для вымещения раздражения: почесывая бородищу, в кабак вошел козел, который в таверне Хаддуллы призывал на голову опального наследника гнев толпы.

Расквашенный нос ублюдка был так красен, что мог бы освещать улицу в темное время — вместо фонаря; одна рука висела на белой шелковой перевязи, другая нервно подергивалась; вдобавок ко всему козел еще и прихрамывал на левую ногу, а правую, ставя на пол, неестественно выворачивал. Все эти признаки вчерашней драки друзья отметили с искренним удовлетворением.

Козел их не заметил. Вихляя бедрами, он прошел к столу, за которым сидели солдаты, и, похлопав одного по плечу, радостно заблеял. Парень посмотрел на него удивленно, потом перевел взгляд на товарищей и снова на козла. Через мгновение наглец уже летел обратно к двери, отчаянно визжа и суча ногами.

Настроение Конана моментально исправилось. Он закинул голову и захохотал. А в следующий миг смеялись уже все — и шаман, и сайгад, и солдаты, и два новых посетителя, и даже сам хозяин.

Приземлившись, козел полежал немного молча, видимо, соображая, что с ним такое произошло, потом вскочил и, потрясая кулачком здоровой руки, кинулся к обидчику.

— Я — Камаль! Я — Камаль! — заверещал он так пронзительно, что у Конана заложило уши. — Как посмел ты, червь, ударить в мое лицо!

— Иди ты… к Нергалу со своим лицом… — ощетинился солдат.

— Уа-а-ау! — В злобе козел не смог найти подходящих этому случаю слов и вздумал просто орать как недорезанный. Слюна брызгала с его губ прямо на куртку парня, который снова посмотрел на товарищей, как бы испрашивая совета — что делать с таким ублюдком? — потом без размаха ткнул прилипалу в глаз вторично.

Под громовой хохот всех присутствующих козел совершил еще один полет к двери. Парминагал, за нынешний день навеселившийся, наверное, на всю жизнь, вдруг дернул Конана за рукав.

— Я же говорил тебе, этот недоумок служит у моего венценосного дядьки! За два удара по его гнусной роже солдат головы лишится!

Киммериец перестал смеяться. Он отлично понял, о чем толковал ему шаман. В самом деле: парень, по всей видимости, не узнал слугу наместника, как не понял и добрых намерений его пообщаться с простыми солдатами, и за это нынче же поплатится. В общем веселии мысль сия показалась варвару тем более неприятной.

Он встал во весь свой огромный рост, холодными синими глазами сверля бьющегося в припадке злости козла. Набычившись, вынул из ножен меч, за последние дни ужо не раз обагренный кровью ублюдков, и неторопливо вышел на середину зала.

— Хей, козлина, — негромко позвал он, но смех тотчас прекратился. Все с удивлением и восхищением смотрели на черноволосого гиганта, что, поигрывая тяжелым мечом, стоял в пяти шагах от наглеца. Грубые рубленые черты его обветренного лица были почти неподвижны: чуть выдвинутый вперед подбородок и сдвинутые к переносице брови — это видели все — были его природной особенностью, а не сиюминутным проявлением чувств.

— Я — Камаль! — тонко выкрикнул козел, отползая к двери. — Ты понял, северянин? Я — Камаль!

Он явно узнал вчерашнего врага своего. Ужас плеснулся в туповатых глазках; слюна струйкой потекла по бородище, капая на одежду.

— Я — Камаль…

Тут он обреченно опустил голову и вдруг, рванувшись за порог, дико заорал: «Стража! Стража! Стража!»

Конан живо наклонился, ухватил его за шиворот и втащил обратно в кабак. Но — было уже поздно. Едва он бросил его на пол, как дверь с треском распахнулась и в зал ворвались стражники.

* * *

— Я — Камаль! Убейте их! Всех! Всех! — захлебываясь слюной, завизжал козел, проворно вскакивая на ноги и отбегая к стене, — А кабак — сжечь!

— Ах ты… подлюга… Нергалово отродье, — сквозь зубы процедил варвар. Подняв меч, он со свистом рассек им воздух и опустил на голову зарвавшегося служки. Кровь хлынула из разрубленного темени. Наконец заткнувшись — теперь уже навеки — козел мешком повалился меж скамеек.

Мигом позже на киммерийца с двух сторон кинулись стражники. Их было пятеро, и все — вооруженные до зубов. В левой руке каждый сжимал внушительного размера дубину, а в правой — длинный обоюдоострый иранистанский кинжал, больше смахивающий на меч. Эти псы, обученные убивать, действовали молча и решительно. Если бы Конан промедлил хотя бы краткий вздох, с ним было бы уже покончено. Но в последний перед смертоносными ударами момент он успел отскочить на полшага назад, так что кинжалы рубанули вхолостую.

За спиной варвара солдаты — обыкновенные армейцы — уже приготовились к бою. Достав свои дешевые, плохо заточенные клинки, они встали рядом с Конаном, признав его своим командиром. Схватка было недолгой и ожесточенной. Звон стали о сталь заглушил причитания несчастного хозяина, коему при любом исходе этой драки грозил штраф и даже, может быть, запрет на продажу вина й пива.

Первым погиб тот солдат, из-за которого варвар и ввязался в свару с козлом. Потом упал с расколотой головой другой. Два оставшихся бились плечом к плечу с Конаном, как молодые львы. Одному удалось серьезно ранить самого здорового стражника, и он, воодушевленный первой в своей жизни победой, радостно взвизгнув, с удвоенной энергией кинулся в бой. Это была его ошибка. Первый же выпад его противник встретил острым, как зуб акулы, кинжалом, насадив на него парня по самую рукоять.

Теперь у варвара оставался только один союзник. Сайгада и шамана он заранее в расчет не принимал. Первого — потому что уже имел случай убедиться в его заячьей трусости, второго — потому что у него не было никакого оружия, а выступать против натасканных на нарушителей спокойствия стражей порядка с голыми руками было бы безумием.

Но вот рыжебородый верзила напоролся на Конанов клинок и рухнул на пол, хрипя и пуская кровавые пузыри. За ним и другой, прозевав удар, принял его под кадык.

Парминагал, с восхищением и без доли страха наблюдая за киммерийцем, все ожидал, когда он взъярится по-настоящему и раскрошит стражников своим верным мечом. Но Конан, казалось, не торопился — он словно наслаждался боем с умелыми противниками. Когда их осталось двое на двое и схватка перестала быть похожей на свайку, его клинок легко отразил град ударов и перешел в наступление.

Постепенно варвар, загородив собой солдата, теснил врагов к стене. Их лица, уже не злобные и насмешливые, как вначале, а растерянные, побледнели; в синих глазах чужестранца они видели смерть, а его меч обжигал, даже не касаясь. Когда один, мощным ударом разрубленный по пояс, упал, последний в панике повернулся, чтобы убежать, но и его настиг клинок Конана. В этот миг раненый с пола попробовал зацепить солдата дубиной; парень отпрыгнул и, яростно ухнув, добил его. Все было кончено.

Хозяин с тремя слугами немедленно принялся убирать помещение. На всякий случай заперев кабак, трупы через заднюю дверь выкинули в выгребную яму, а кровь замыли и сверху еще полили пивом, дабы заглушить ее запах.

— Недурной боишко, Конан, недурной, — важно заметил сайгад, снова принимаясь за полюбившееся ему здешнее красное вино.

— Боишко? — удивился Парминагал. — Да самый настоящий бой! Не слушай его, душа моя. Ты был великолепен!

Конан довольно усмехнулся. Восхищенные взгляды шамана и молодого солдата, единственного из всей четверки оставшегося в живых, тешили его сердце. Хотя он и сам знал, что был великолепен. После того как Парминагал освободил его от преследователей, природная сила его словно утроилась. Он даже немного сожалел о том, что стражников было только пятеро, а не десяток или дюжина…

— Господин, — хозяин робко подергал его за рукав, — тебе надо уходить отсюда, и поскорей…

— Эти ребята шли к северным воротам, — пояснил молодой солдат, — чтобы сменить ночной караул…

— Их будут искать, — закончил хозяин.

— И то верно, Конан. — Шаман критически оглядел варвара с ног до головы. — У тебя вся одежда в крови.

— Пошли отсюда. — Когда приходила пора удирать, сайгад соображал очень быстро. Вскочив, он забрал со стола недопитую бутыль и понесся к выходу с такой скоростью, что нечего было даже и думать о том, чтоб его догнать.

Когда Конан с Парминагалом выходили из кабака, в конце улицы они еще успели заметить широкую спину улепетывающего со всех ног царедворца. Миг спустя улица уже была пуста.

— Ты так и не ответил мне… — тихо сказал шаман.

— А ты ничего и не спрашивал.

— Спрашивал.

— Что?

— Можно мне пойти с тобой?

— Кром! А мне что за дело! Дорога не моя — иди, коли приспичило.

Парминагал помолчал, взвешивая про себя, стоит ли ему спорить с варваром по поводу такого сомнительного разрешения, и пришел к заключению, что не стоит.

— Тогда заберем лошадей и — в путь?

Конан кивнул. Хорошее настроение его понемногу улетучивалось, а причины тому были разные: во-первых, он клял себя за то, что потащил с собой сайгада — от такого спутника только безногий не убежит, да еще он, варвар, для которого старая дружба кое-что значит; во-вторых, ему совсем не хотелось продолжать путь в компании Парминагала — хотя тот и помог ему, но он все же был шаманом, что сродни разного рода магам и колдунам, которых Конан всегда не выносил; и в-третьих, он не мог себе простить, что отвлекся на драки и позабыл о Белке. Всем сердцем он чувствовал сейчас страдания юного воина. Мысленно обращая к суровому Крому просьбу (больше похожую на требование) покарать его за это, он, согласно расчетливой натуре своей, уже прикидывал, как пройти по зыбучим пескам и не увязнуть в них и как не заблудиться в Хальских пещерах.

Так ничего и не придумав, Конан тем не менее несколько отвлекся от неприятных мыслей. Парминагал прав: надо торопиться.

— Заберем лошадей и — в путь? — осторожно повторил вопрос шаман.

— Лошадей и сайгада, — после долгой паузы мрачно ответил варвар.

* * *

Небо над ним было ровным и чистым, цвета его глаз — ярко-голубого. Белка смотрел в него не моргая, пока слезы не замочили ресниц. Вдруг ему стали чудиться там, вверху, лица братьев — вернее, их черты, еле различимые, бледные… Медведь улыбался; рыжие лохмы, как бывало обычно, падали ему на глаза. Лев был сумрачен и на младшего брата глядел недовольно, как бы осуждая его за бессмысленное существование.

И тут волной на Белку нахлынули воспоминания. Его короткая жизнь пронеслась перед ним в одно мгновение всего, потом память вернула к самому началу… Старец Исидор приходит за ним, малышом Гинфано, в дом… Что это был за дом? Белый мрамор, толстые пушистые ковры, выложенные мозаикой стены его комнаты, цветные витражи в окнах… Пожалуй, более он ничего не помнил. Разве что чьи-то руки. Большие, сильные руки, которые подымают его вверх и несут через огромный, блистающий зеркалами зал. Он смеется: так весело быть выше всех!..

Затем происходит что-то странное. Руки ставят его на пол и легонько подталкивают вперед. Он недоуменно оглядывается; губы его дрожат от обиды, потому что он уже рассчитывал на праздник, а его вернули в этот обычный, совсем неинтересный мир. «Иди ко мне…» Ласковый тихий голос седовласого старца с добрыми глазами останавливает вот-вот готовые пролиться слезы. Гинфано шмыгает носом и идет к нему.

Его руки не такие большие, но тоже сильные. Они тоже поднимают его вверх, так что лицо его оказывается на одном уровне с лицом старика. Насупившись, Гинфано долго глядит в его светлые серые глаза и вдруг видит там свое отражение. Многократно уменьшенное, такое смешное… Он ахает и разражается заливистым серебристым смехом, который, кажется, очень веселит старика… Вместе они смеются, потом старик замолкает, прижимает его к своей груди… Гинфано слышит — нет, чувствует, — как стучит его сердце…

…Белка и сейчас чувствовал, как стучит сердце наставника. Если он жив, он тоже чувствует, как стучит сердце Белки, как горит в нем негасимый огонь, взращенный в чертогах древнего замка Дамира-Ланга… Юный воин улыбнулся, с гордостью ощущая связь между собой и старцем Исидором, явственную даже на таком огромном расстоянии, и вдруг, неожиданно для самого себя, коротко всхлипнул и заплакал — горько, отчаянно, как ребенок, которого обманули в любимой, долго лелеемой надежде. Луч солнца, упавший ему на лицо, живо согрел его слезы, а свежий и слабый ветерок остудил.

Устыдившись внезапной слабости своей, Белка замолчал. Рыдания еще клокотали в его груди, больно трогая переломанные камнем ребра, когда новая мысль пришла ему в голову: он выберется отсюда! Если уж боги оставили его в живых, то значит, они должны были предполагать, что сила маннигана достаточно велика для того, чтобы рано ли, поздно ли, но освободиться (в этот момент он забыл, как еще день назад готовился к медленной смерти). Слезы мгновенно высохли в его глазах, и он снова улыбнулся, предвкушая встречу со старцем Исидором.

Да, по правилу Воина он, покинув замок, не может более видеть наставника, но — обстоятельства вынуждают его нарушить правило! Ведь братья его погибли! Он остался один, и теперь путь его необходимо определить заново!

Огонь, дремлющий в сердце Белки, затрепетал, передавая энергию телу. Изящные нежные руки юного воина напряглись; вены на мальчишеской тонкой шее вздулись (он знал, что вид его был обманчив — старец Исидор часто говорил ему об этом несомненном в жестоком мире достоинстве). Токи силы, волнами пробежав под кожей, встряхнули его раз, другой…

— Встань, Воин Белка… — прошептал он сухими губами. — Встань…

Каменная плита шевельнулась и на два пальца съехала с его груди.

* * *

Хоарезм спутники покинули поздней ночью. Кумбар, ворча, требовал подождать до утра, но киммериец наотрез отказался терять время. Все чаще перед глазами его вставал Воин Белка, коего он никогда в жизни не видал, но коего отлично, себе представлял. Мысленно он сдвигал каменную плиту с его груди многажды, потом подавал руку, помогая подняться… Сейчас ему казалось, что ни одно из прошлых его жутких, страшных и порою странных приключений не имело такого определенного стоящего смысла. Власть, богатство, слава — все это ничтожно по сравнению с простым и важным делом: спасением воина от медленной мучительной смерти.

— Я хочу спать, — мрачно ныл царедворец, тем не менее подгоняя свою буланую, дабы не отстать от варвара. — Спать хочу!

— На Серых Равнинах выспишься, — так же мрачно отвечал ему Конан.

Терпение его, удивлявшее и шамана, и сайгада, и даже его самого, уже было на исходе. Никто еще не выматывал его так, как этот толстый и трусливый индюк. Но, учитывая его преклонный возраст (все-таки сайгад был лет на двадцать старше Конана), а также старую дружбу и рассказ о Белке, он сдерживал ярость, копившуюся в его мощной груди, хотя бы до конца путешествия. Правда, терпеть становилось все труднее, ибо Кумбар как нарочно приставал к нему с нытьем и восторгами по поводу окружающей среды чуть не каждый вздох. Варвар отвечал через раз, а еще через раз стискивал зубы и приказывал себе хранить спокойствие.

— Вот еще! На Серых Равнинах!

Ночь была теплой и звездной. Белый круг луны светил так ярко, что вся дорога впереди просматривалась отлично.

— Сначала ехали по равнине, потом вдоль лесной полосы, и наконец вдали показалась череда приморских холмов. К этому времени небо уже просветлело — близился рассвет, в этих краях обычно ранний.

— Там, — Парминагал указал на круглые головы холмов, — раньше была небольшая деревушка. Может, остановимся ненадолго?

— Времени нет, — проворчал Конан, в глубине души совершенно согласный с шаманом: они не спали две ночи — эту и прошлую, проведенную в лучшем кабаке Хоарезма. Там их не только попотчевали хорошо прожаренной говяжьей печенкой и искристым белым вином, но и ублажили телесно.

Конан выбрал черноокую красотку с длинными, ниже колен, волосами, а Кумбару досталась сама матрона, на чьей могучей груди, по мнению рачительного царедворца, запросто можно было разместить на постой отряд пехотинцев, а на обширном пухлом заду — кавалеристов. Вот только оборонительных сооружений у нее не наблюдалось, вследствие чего Кумбар легко завладел сим стратегическим объектом.

Парминагал от услуг хоарезмских див отказался, предпочтя им доброе вино да неспешную беседу с умным слугой.

— Спать хочу, — капризно заявил сайгад, измученный матроной. — Ты слышишь, о варвар? Давай остановимся в этой вонючей деревушке и хоть до полудня поспим.

— Деревушка приличная, — заступился шаман. — Я был там лет так пятнадцать назад. Люди приветливые, гостеприимные…

— За пару золотых и последний ублюдок перед гостями расстелется, — фыркнул Кумбар.

— Ладно, — прервал Конан содержательную беседу своих спутников, — я и сам спать хочу. Где там твоя деревушка, шаман?

— Вон!

Парминагал привстал в стременах и протянул руку. Приглядевшись, киммериец и в самом деле увидел несколько тускло сверкающих под лунным светом пятнышек — но всей видимости, крыш домов. И если до того у него еще оставались сомнения, то сейчас он твердо решил доехать до деревни и выспаться как следует.

— Ну? — нетерпеливо обратился к нему Кумбар. — Мы едем или стоим?

— Едем… — ответил за варвара шаман.

Они пришпорили лошадей и вскоре уже выехали на узкую, утоптанную башмаками и копытами тропу, что вилась меж холмов и вела как раз к деревне.

Когда они поворачивали в очередной раз, Парминагал вдруг коротко вскрикнул и остановился. По инерции проскакав еще с десяток шагов, его спутники тоже осадили лошадей.

— Ну, что еще! — раздраженно крикнул Конан, разворачивая вороного. Терпение никогда не входило в число его достоинств, а последнее время он, кажется, использовал весь его запас.

— Туда нельзя, — выдохнул шаман.

— Почему?! — От злости Кумбар вовсе потерял голос и сейчас уже не говорил, а пищал.

— Я не знаю… Но чувствую — туда нельзя… Конан, прошу тебя, давай остановимся здесь или там, у кустов…

— Кром! Ты сам хотел ехать в деревню! Ты сам говорил, что…

— Да, говорил. — Парминагал смотрел ему прямо в глаза. — А сейчас говорю — туда нельзя.

— Оставайся!

Конан резко дернул повод, опять разворачивая вороного, и помчался вперед, не оглядываясь. Кумбар, одарив шамана презрительным взглядом, припустил за ним.