За два дня пути приятели подъели все запасы, и теперь питались лишь сладкими кореньями, которые Иава ловко выискивал в земле по каким-то только ему известным признакам. С питьем дела обстояли много лучше: путешественники шли вдоль ручья, так что в чистой воде недостатка не было.
Далеко позади осталось и злое сельцом Алисто-Мано, а еще дальше — древний лес вампиров. Образ Мангельды почти стерся в памяти варвара, и только ту самую боль в ее глазах помнил он очень хорошо: сердцем ли, кожей ли, но, просыпаясь порой перед первыми лучами огненного ока Митры, он чувствовал, как царапает в груди его тонкими острыми коготками тоска, и тогда он ворочался, вздыхал, и давил могучей дланью своей грудь; девятнадцатилетний ум его не мог пока постичь источника сих страданий, но инстинктивно он находил выход, начиная думать о реальном и необходимом — о дороге к морю Запада, о лодке, на коей поплывут они с Иавой до Желтого острова, о Грине-вельде и вечно зеленой ветви маттенсаи, без которой погибнет далекая страна Ландхаагген…
Под палящим солнцем и без того смуглая кожа путников разве что не обуглилась: Конан теперь был красивого бронзового цвета и напоминал ожившую статую воина у городских ворот Кордавы, а шемит — красного, и напоминал, увы, всего лишь освежеванную бычью тушу. Плешь его, вкруг которой кучерявился черный с проседью венчик из жестких волос, блестела подобно лесному озеру под светом солнца; крючковатый нос, от природы тоскливо свисавший к верхней губе, каким-то образом умудрялся бодро задираться к небу, а большие, навыкате разноцветные глаза блестели знакомым и почему-то действующим на варвара успокаивающе насмешливым блеском.
К вечеру в этих краях обычно начинал дуть сильный ветер, и он доносил до путников чистый, пленительно свежий запах моря. Но все же до самого моря оставалось еще не менее полутора дней пути. На сухой, выжженной солнцем равнине все чаще появлялись зеленые кусты и островки травы, и чем дальше углублялись путешественники в сей приморский край, тем зеленее и плодороднее становилась земля. Вскоре Иава уже питал приятеля плодами диковинных дерев и желтыми сочными ягодами, по вкусу напоминавшими морошку.
Когда далеко впереди показалась сине-зеленая полоса леса, путники прибавили шаг. Птицы, порхавшие высоко в небе, под облаками и меж ними, весело щебетали; полет их, как заметил шемит, неизменно завершался где-то в лесу, так что можно было с уверенностью сказать, что жизнь там, в отличие от владений вампиров, есть — сие весьма ободрило варвара: от кореньев да ягод у него сводило живот, и он вот уже два дня мечтал о куске хорошего мяса. Пообещав Иаве поймать и зажарить кабана либо оленя, киммериец прибавил прыти, и спутник его, как видно, вовсе не страдавший из-за отсутствия мяса, вынужден был бежать следом, в очередной раз проклиная тот день, когда он встретил на пути своем этого парня.
Лес и впрямь оказался чудесным: пышным, не топким, чего вполне можно было ожидать вблизи моря, и довольно густо населенным всяческим зверьем. Пара непуганых енотов встретила путешественников, стоило им только войти в лес. Конан пригнулся было, намереваясь подловить того, что оказался полюбопытнее — подергивая носом, подошел ближе к людям, — но шемит остановил приятеля, пояснив, что здешних енотов есть нельзя: мясо их жесткое и горькое, ибо живут они в мангровых зарослях и ими же частенько питаются, а мангры тут не только опасны полчищами вечно голодных комаров, но и ядовиты. Конан с сомнением посмотрел на спутника, но, помня прошедшие события, спорить с ним не стал. В конце концов, в этом лесу явно можно встретить и других животных, повкуснее отравленных енотов.
Но и следующего зверька — жирного бурундука — Иава не разрешил варвару убить.
— Потерпи немного, Конан. Здесь есть кабаны, медведи, олени… Если наткнемся на озеро — аллигаторы и панцирные щуки… Ты пробовал когда-нибудь панцирную щуку? О-о-о… Я умею готовить из нее такое блюдо… А бурундуки — хозяева леса! Понимаешь? Половина его посажена их далекими предками и ими самими! Посмотри на его щеки. Он набивает их семенами, которые потом прячет. Но по дороге к своему тайнику часть семян теряет, и они-то произрастают через некоторое время… Понимаешь?
Горячая речь Иавы не убедила киммерийца, тем не менее и на сей раз он согласился еще немного подождать. И в скором времени воистину поразительное терпение его было вознаграждено: огромный и тупой кабан вышел из глубины леса прямо на них и, как до него еноты, начал с удивлением разглядывать посетителей. Злобные от природы глазки его посверкивали в бурой густой шерсти, а пятачок подрагивал, принюхиваясь к незнакомому запаху. Конан, нимало не смутясь гостеприимным поведением кабана, всадил в его загривок меч по самую рукоять; не медля, он развел под вековой сосной костер, подвесил на палке добычу, и начал медленно поворачивать ее над огнем. И все же через некоторое время не выдержал: сорвав недожаренную тушу, он вонзил в нее зубы, обжигаясь и постанывая от боли и удовольствия. Шемит, до этого грустно взиравший на погибшее животное, поступил точно так же, с той только разницей, что впился в мясо с другой стороны.
…Незаметно сгустились сумерки, и разомлевшие от сытной еды путешественники решили готовиться ко сну. Лес зелеными раскидистыми ветвями своими сдерживал порывы ветра, и потому лишь легкий сквозняк обдувал приятелей с юго-запада.
Лежа под сенью огромного кипариса, Конан вновь вспоминал Мангельду, но сейчас не испытывал той тоски. Сердце его, словно обложенное кусками кабаньего мяса, не воспринимало ничего. Ленивые мысли проплывали в голове, не волнуя и не тревожа, а дрема, постепенно обволакивающая варвара, вскоре растворила и их. С наслаждением Конан проваливался в мягкую теплую тучу сна, в забытьи уже слыша тихий, будто издалека, храп шемита.
* * *
— О, Птеор! О луноликая Иштар! — выкрикивал шемит, когда к вечеру следующего дня они подходили к берегу моря. — Порадуйтесь за сына вашего и раба! Ну, и за этого парня тоже… Мы видим море! Великое море Запада! Я уже слышу плеск его волн, я уже дышу им!
Киммериец, отнюдь не разделявший восторгов спутника, тоже был весьма доволен: большая часть пути ими пройдена, и теперь осталось только взять лодку и доплыть до Желтого острова, а там… Но Нергал с ним, с Гринсвельдом… Конан, в глубине души уверенный, что противник ему достался серьезный, задумываться о дальнейшем не желал, полагая, что так или иначе с обезьяной, пусть и демонического происхождения, справится. Несмотря на молодость, опыт в подобных делах у него имелся, и немалый.
— Хо, варвар, погляди-ка!
Возбужденный видом моря Иава указывал толстым волосатым пальцем на полдюжины деревянных домишек, стоящих на невысоком холме довольно далеко от берега.
— Мы вышли как раз туда, куда нужно! Это рыбацкая деревня. Они нам дадут лодку! Они нам поведают, как добраться до Желтого острова!
Фыркнув, Конан пожал плечами, но направил-таки стопы свои вслед за шемитом, что подпрыгивал, гоготал и размахивал руками как мальчишка. Песок под ногами был влажен и приятно холодил иссеченные сухой травой и землей ступни киммерийца, и с каждым таким шагом хорошее настроение, утерянное еще на постоялом дворе в горах Кофа, возвращалось к нему. Неожиданно для самого себя он вдруг подпрыгнул, гикнул, и помчался за шемитом, ощущая радостное возбуждение, смешанное со стыдом: мужчине-воину не подобает скакать подобно козлу. Впрочем, здесь никто из знакомых видеть его не мог, да и никто, кроме шемита, не мог, а его Конан в расчет не брал, считая, что тот и сам скачет не хуже. Тем не менее у холма киммериец остановился, принял степенный вид — ему нужна была лодка, а прыгающим дурням ни один нормальный человек лодку не доверит, — окликнул Иаву и, выразительно постучав кулаком по лбу, начал взбираться наверх.
К рыбацкой деревне они подошли вместе. Она и вправду была невелика. Крепкие, хотя и не слишком привлекательные на вид хижины, низкие, с плоскими крышами, разделялись между собою заборами из досок, обвязанных веревками. Во двориках всюду развешаны были сети, у стен строем стояли гарпуны и остроги различных видов, гроздья нанизанных на нити рыбин свисали с крыш. Женщины с коричневыми лицами разбирали тазы, полные рыбы — как видно, мужья недавно вернулись с лова, и теперь они сортировали добычу. Конан плохо разбирался в рыбацком хозяйстве, но от острого запаха желудок его, не далее как утром освобожденный от остатков кабана, заурчал, запросил ухи и жареной камбалы, начиненной орехами — о кушанье сем слышал он во времена былые в Шадизаре, от Ловкача Ши. Конечно, в крайнем случае его устроила бы и сырая рыба, но сей случай крайним никак не считался. Конан сунул руку в карман, с удовлетворением ощупывая там тяжелые шершавые кружочки, и решительно ступил в ближайший двор.
Но Иава его опередил. Зайдя в соседний двор, он, беспрестанно кланяясь, что-то горячо объяснял древней старухе с длинными седыми патлами, что сидела на ступеньках крыльца и грелась на солнышке. Вид у старухи был весьма мерзкий — Конан издалека чувствовал, как воняет от нее старостью и затхлостью — и шемита она, кажется, вовсе не слушала. Наконец, так и не открыв глаз, она резко взмахнула костистой рукой и хрипло каркнула:
— Фах!
Иава озадаченно хмыкнул, затем повернулся к приятелю и перевел:
— Убирайтесь отсюда, протухшие крабьи клешни!
— Фах! — подтвердила старая карга и сплюнула в сторону Конана.
Одним прыжком варвар перескочил изгородь. Подходя к крыльцу, он отметил, что шемит с несвойственной ему неразборчивостью попал в самый бедный дворик из всех. Сети здесь были рваные, а рыбы мало — всего-то три грозди под крышей.
— Ах ты…
Конан навис над каргой, с отвращением ощутив именно тот запах, какой и предполагал. Он понятия не имел, что делать дальше, ибо прежде ему не приходилось сражаться с дряхлыми стариками, но Иава явно оказался в полной растерянности, и варвар решил принять этот удар на себя.
— Клянусь Кромом, ты дашь нам лодку! Или я отправлю тебя кормить рыб!
Получилось грозно, но не слишком удачно: карга так и не открыла глаз и вообще, похоже, уснула, так как нижняя челюсть ее отвалилась, голова упала набок, и она снова, но уже едва слышно, пробормотала свое «фах!»
— Слушай-ка, киммерийский бык, — несколько смущенно произнес Иава. — Давай попросим лодку у кого-нибудь другого. И рыбы заодно. Нергал занес меня в этот нищий дворик… Им и самим тут жрать нечего…
Пожав плечами, Конан изъявил согласие, в глубине души довольный тем, что не ему пришлось предлагать отступление. Поворачиваясь, чтобы уйти за приятелем, он (от досады ли, из озорства ли) несильно щелкнул старуху по носу и — замер от внезапно разорвавшего тишину дикого пронзительного вопля.
Широко раскрыв рот карга орала подобно туранской праздничной зурне — Конану приходилось слышать эти мерзкие, убивающие покой и всякое желание жить звуки. Круглые глаза ее, когда-то блекло-голубые, а сейчас и вовсе почти бесцветные, в ужасе смотрели на могучую фигуру варвара; поднятые вверх тощие костистые руки тряслись крупной дрожью; но самое отвратительное заключалось в том, что старуха, по всей видимости, и не думала когда-нибудь заткнуться. Голоса у нее хватало, и воздуха в легких тоже.
Шемит, оглушенный и обозленный донельзя, ринулся к вопящей карге, наклонился над ней и рявкнул что было силы:
— Фах!
В то же мгновение она закрыла рот, уставившись совиными глазами на Иаву; взгляд ее стал тускнеть, руки плетями повисли вдоль тощего тела. Когда шемит разогнулся, старуха уже мирно спала, отвесив челюсть и басовито похрапывая.
В изумлении и раздражении Конан наблюдал эту сцену: суровая, чисто киммерийская натура его не выносила лицедейства. Ничего не поняв в увиденном, он решил, что старая карга просто-напросто обдурила его и его спутника, и, заподозрив, что вся деревня состоит из таких же ублюдков, надумал отмстить им похищением самой лучшей лодки. Благое намерение приобрести ее за живые золотые пропало без следа; свистнув Иаве, злобно взиравшему на спящую старуху, варвар направился вниз, к берегу, где у небольшой пристаньки цепями были привязаны дюжины две неплохих суденышек. Насмешливые взгляды соседей карги действовали на Конана подобно хлысту для лошади: он пошел быстрее, спиной ощущая и спиной же отталкивая от себя эти взгляды.
— Конан, подожди, — шемит догнал его уже на берегу. — Ты сам виноват. Не надо было щелкать ее по носу. Она решила, что ты Санабо — их морское божество.
— А кто ей сказал, что я Санабо? — фыркнул Конан, не сбавляя шага.
— Я же говорю — ты щелкнул ее! Она здешняя колдунья, и ни один человек не осмелился бы поступить с ней так. Ты поступил. Значит, ты ее не боишься. Значит, ты Санабо.
— А может, я Адонис. Или Нергал. Они тоже вряд ли ее боятся, — резонно заметил Конан, но гнев его все же пропал, испарился в свежем морском воздухе.
Синяя, как глаза киммерийца, гладь расстилалась перед спутниками. Только у берега вяло плескались волны; вдали море было ровным, и косые лучи заходящего солнца подпускали в его синеву свои красные блики. Там, где в полосе горизонта море сливалось с небом, мелькали черные точки — птицы, населяющие ближние, но отсюда невидимые острова. Эти проводники — Конан не раз слышал легенды о них — могут указать потерпевшему крушение путь к берегу, надо только не выпускать их из виду, и тогда рано или поздно, но доплывешь до твердой земли.
Стоя перед величественно спокойным морем, спутники на время забыли о цели своего путешествия. Иава наслаждался этим прекрасным созданием природы, а Конан опять вспоминал маленькую девочку, которая должна была стоять здесь вместо него, смотреть в синюю даль и вдыхать свежий солоноватый морской воздух. Он не стал думать о том, что ей никогда уже не вдохнуть не только такого, но и самого обыкновенного воздуха — к чему скорбеть? Разве не все когда-нибудь придут на Серые Равнины? Да и не для того погибла Мангельда, чтобы он прохлаждался тут на берегу, вдали от Желтого острова и Гориллы Грина.
Вздрогнув внезапно от какого-то непонятного мимолетного ощущения, Конан обернулся на Иаву. Тот застыл подобно изваянию, но смотрел он совсем не на прекрасную морскую гладь. Медленно со стороны деревни к ним шла женщина. Босые ноги ее утопали в песке, длинные, почти до пояса черные волосы волнами лежали на белоснежной тунике. Высокая тонкая фигура ее на фоне зеленого холма казалась ненастоящей, пришедшей из странных снов. Конан, кроме Мангельды не встречавший женщин по крайней мере две луны, улыбнулся ей как умел — то есть скривил обычно твердо сжатые губы, — сделал шаг навстречу, но сильная рука шемита вдруг крепко ухватила его за запястье.
— Погоди… Погоди, Конан, — тихо произнес Иава, не спуская глаз с незнакомки.
Она подошла ближе и остановилась в двадцати шагах от них. Она тоже не спускала глаз — с Иавы. Так они смотрели друг на друга, не двигаясь и не произнося ни слова, пока варвару это не надоело наконец. В сердцах он сплюнул в песок, рявкнул:
— Ну, хватит! Клянусь Кромом, у меня нет времени выстаивать тут… А ты, шемит…
Недоговорив, Конан махнул рукой и направился к лодкам.
— Халана… — прошептал Иава, пробуя улыбнуться. — Это я.
* * *
Уже минула ночь, прошло утро, и солнце — всевидящее око светлого бога — уже поднималось в зенит, а престарелые влюбленные (как про себя обозначил их варвар) все сидели на перевернутой лодке, держась за руки, и смотрели друг на друга. Ладно бы разговаривали, так ведь просто сидят и молчат! Молодой киммериец был не на шутку раздосадован подобным поведением. Особенно возмущал его шемит, кажется, совершенно забывший о существовании спутника, который нынешней ночью никого не держал за руку, а мерз под лодкой, лишь изредка забываясь сном. Да и что толку в нежных взглядах? Или Иава до сих пор не знает, что нужно женщине? Конан презрительно хмыкнул. Сам он в таких случаях никогда не терял времени, и — самодовольная усмешка пробежала по его губам — пока никто не жаловался! Даже строптивица Карела!
При воспоминании о Кареле Конан невольно вздохнул. Нергал ее знает, эту странную девчонку… То ласкова, то резка словно степной ветер… А впрочем, все женщины таковы… Только в одних больше одного, а в других — другого… Сидя в песке, задумчиво зализывая на запястьях раны от цепей, киммериец вспоминал тех, кого приходилось ему встречать прежде на пути своем. Среди них были, конечно, алчные и хитрые, но больше все-таки смелых, честных, самоотверженных, готовых любить без слез, без просьб, без жалоб… Он был благодарен им — как, наверное, и они ему…
Варвар зевнул. Ему захотелось вдруг покончить поскорее с делом Мангельды, с кочевой жизнью, хоть на время перестать ломать голову над тем, где достать еды и воды… Конечно, путь к богатству и славе не близок, но это и все, что известно про него людям. Ступил ли уже Конан на сей путь? Да, ступил, он не сомневался. И дальше пойдет по нему же, никуда не сворачивая, что означает лишь одно — жить как жил всегда: брать на себя много и стараться взять еще больше, желать не долю, но всё целиком… А пока… А пока хорошо бы наняться в армию, жить себе поживать в казарме, а после службы гулять в кабаках да обнимать красавиц…
Воображение варвара услужливо нарисовало юную пышнотелую Минию, дочь шадизарского стражника. Она подарила Конану несколько жарких ночей, она укрыла его однажды от погони, она даже хотела уйти из города вместе с ним — никак не могла понять, что в дороге мужчина должен быть один… Ну, разве что попадется случайная попутчица…
Округлые формы Минин не выходили из головы. Взор киммерийца затуманился: неплохо было бы, если б она оказалась сейчас тут. Он показал бы тогда шемиту, чем надо заниматься с женщинами! А то сидит, молчит… За руки держит!
Сплюнув, Конан решительно подошел к лодкам, выбрал самую, на его взгляд, крепкую, и стал отвязывать цепь. Нергал с ним, с шемитом! Он поплывет к Желтому острову один! В конце концов, и Гринсвельд, и вечно зеленая ветвь маттенсаи его, Конана, личная забота. Видит Кром, киммериец никогда не отказывался намотать на меч кишки грязного демона…
— Конан!
Варвар не обернулся. Почему-то ему очень не хотелось встречаться глазами с красавицей Халаной.
А Иава уже подходил к нему, мягко, еле слышно ступая по песку — грузное тело его на миг заслонило варвару солнце, — и так же мягко взял цепь из его рук со словами: «Не надо, Конан. Халана даст нам свою лодку…»
— Нам? — Киммериец резко поднялся, с удивлением глядя на шемита. — Я думал, ты остаешься…
— Я вернусь. Потом.
Он обернулся на женщину, и она с улыбкой кивнула ему.
— А я буду ждать тебя.
Это были первые слова, которые Конан услышал от Халаны.