1.

Последний большой зеленый грузовик увез последнюю порцию субботнего мусора, и теперь ласковые лужайки, выходившие на пруд с лебедями, который находился у диснейлендовского замка Спящей Красавицы, сверкали капельками росы. Белые ракетоносители нацелены со своих пусковых установок к далеким звездам, холодным звездам Страны Завтрашнего Дня. Небесный Лифт бездействовал. Речной пароход «Марк Твен» стоял в своем доке, и темная вода отражала его корпус, как темное зеркало. На украшенной цветами Главной Улице слабо светились газовые фонари, бросая ровно столько света, чтобы случайные сторожа на электрокарах могли видеть, что там происходит. Было почти три часа утра, и огромный комплекс Диснейленда был погружен в полную тишину, не считая приглушенных звуков шагов в самом центре этой Страны Фантазий.

Тонкий силуэт скользил сквозь темноту, на миг приостановившись у стоявшего у причала Пиратского Корабля Питера Пэна. Потом он двинулся к высокой мраморной горе Маттерхорна. Это был темноволосый молодой человек, одетый в черный вельветовый костюм, черные мягкие туфли без задников и спортивную рубашку с изображением знаменитых «Бич Бойз». Хотя его лицо с резко обозначенными чертами и не было покрыто морщинами, в волосах просматривались локоны желтоватой седины, особенно на висках. Белки его глаз были тоже желтоватого цвета прошлогодней пыли, с набухшими красными прожилками.

Он был очень худ и гибок, почти достигая шести футов роста. Он напоминал семнадцатилетнего юношу, одетого для роли Генри Хиггинса в школьной постановке «Моей прекрасной леди», не считая только того, что зрачки у него были зеленого цвета морской волны и пересекались черной чертой, как у кошки. На висках его медленно пульсировала сеть голубых жилок, а сам он рассматривал необыкновенные чудеса Диснейленда.

Он пересек дорожку и остановился у похожей на осьминога конструкции, где несущие рычаги были прикреплены к смеющимся фигурам слонов. Молодому человеку карусель показалась грустящей — отключенная энергия лишила машину всего ее веселого очарования. Он быстро описал в воздухе окружность указательным пальцем левой руки, зрачки его сузились, он концентрировал волю.

Мотор начал набирать обороты. Искрящиеся белые светильники мигнули один раз и ярко разгорелись. Карусель начала вертеться, смеющиеся слоны побежали по кругу, то поднимаясь, то опускаясь. Молодой человек задумчиво улыбнулся — если бы он мог когда-нибудь встретиться с тем, кто построил это волшебное место! Он подумал, что если бы все это было его собственностью, он бы без устали играл здесь и это ему никогда не надоело бы за целую вечность существования, лежавшую перед ним. Но несколько минут спустя белые лампы потускнели и начали гаснуть — внимание молодого человека было отвлечено. Фигурки слонов стали вращаться медленнее, потом и вовсе замерли. Снова повисла тишина.

По дорожке молодой человек направился к Маттерхорну, вглядываясь вверх, вспоминая дом. Поддельная гора казалась холодной, покрытой снегом, кое-где к скальным выступам приклеились бетонные сосульки. Это заставило молодого человека с тоской вспомнить снеговые бураны своего детства и юности. Здесь, в местности под названием Калифорния, было слишком жарко, слишком много солнца. Но он дал обет шагать по той земле, по которой ходил и его учитель, и повернуть назад уже не мог. Он прикрыл глаза — вокруг него обвился вихрь ледяного воздуха, освежив горячее тело и быстро погаснув.

Он пришел сюда из города, чтобы побыть в одиночестве, чтобы подумать о Фалько. Фалько стареет. Пора принимать решение, потому что Фалько стал ненадежен, он слишком устал. И искра раскаяния, которую Фалько носил в себе все 50 лет, сейчас расцвела и превратилась в худшую разновидность отчаяния. «Фалько стал как и все остальные, — подумал молодой человек, медленно и с неохотой покидая окрестности искусственной белой горы Маттерхорн. — Он становится стар и теряет жесткость, теперь он не покидает кровати и надеется, что молитвы спасут его. Если он будет молиться, — решил молодой человек, — я его прикончу, как и тех, остальных». Но сейчас юноша об этом не хотел думать. Мозг его ночью был уже один раз ужален именем Бога, которое шепотом произнесли губы глупца.

Когда он приблизился к небольшой рощице на дальнем конце округи Маттерхорна, по коже его вдруг побежали мурашки. Под деревьями стояло несколько ярко выкрашенных скамеек, и в темноте юноша увидел, что на одной сидит сам Главный Мастер, ждет его. Юноша остановился, замерев. Он внезапно со стыдом осознал, что сознание его было настолько затуманено, что он не почувствовал присутствия своего Повелителя, своего Короля, могучего и беспощадного Учителя.

— Конрад, — сказало существо, сидевшее на скамейке, бархатистым тихим голосом. — С юга приближается ищущий. Ты позвал его, и он тебе ответил.

Юноша на секунду закрыл глаза, напряг волю. Он услышал далекий рев двигателя, почувствовал запах машинного масла и горячего асфальта.

— Это тот, со змеей, — сказал он, когда убедился, что не ошибается, и открыл глаза.

— Да. Твой лейтенант. Он проделал далекий путь, повинуясь твоей команде. Скоро придет время действовать.

Юноша кивнул.

— Круг наш растет с каждым днем.

У него были ярко-зеленые светящиеся от нетерпения глаза.

— С каждой ночью мы становимся все сильнее.

Сидящее на скамье существо слабо усмехнулось, сцепленные на колене пальцы рук казались черными когтями.

— Я много времени истратил на тебя, Конрад. Я научил тебя искусству, накопленному за многие века, и теперь ты можешь и будешь использовать знания эти во имя меня. Мир будет наш, Конрад. И ты будешь шагать по нему, как древний царь Александр, которому мир так и не покорился.

Конрад кивнул и повторил это потрясающее имя: «Александр».

— Твое имя будет занесено в анналы нового мира, — прошептало черное существо на скамейке. — Нашего мира.

— Да-да. — Взор молодого человека затуманился, проблема старого Фалько вдруг снова пронизала его мозг. — Фалько уже старик, он сильно сдал с того момента, когда да мы в последний раз говорили. Он слишком много знает моих секретов и становится мягкотелым.

— Тогда найди себе другого помощника. Убей Фалько. Сейчас при тебе есть один такой, порвавший свои связи с человечеством, верно? — В темноте глаза существа казались раскаленными добела кругами, впившимися в лицо юноши.

— Да, — сказал Конрад. — Он приносит нам жертвы — человеческую плоть.

— И, таким образом, предает род свой ради силы ноной расы, нового мира, который лишь рождается. Ты его король, Конрад. Сделай из него своего раба. — Существо в тишине рассматривало юношу, лицо его было расколото пополам ухмылкой. — Шагай вперед смело, Конрад. Используй то, чему я тебя научил, моим именем. Выруби собственную легенду в анналах истории Земли. Но будь осторожен — в этом городе есть те, кто знает о существовании нашего народа, и поэтому удар ты должен нанести стремительно.

— Да, стремительно. Я клянусь.

— Моим именем, во имя мое, — подсказало существо на скамейке.

— Твоим именем, во имя твое, — повторил Конрад.

— Да будет так. Верный слуга, мой ученик, я оставляю тебя.

Существо, продолжая страшно ухмыляться, словно растворилось во тьме, и лишь улыбка его, как улыбка Чеширского Кота, повисла в воздухе. Потом и она исчезла.

Юноша с наслаждением повел плечами. Касание Главного Мастера! Из всего их народа, скитавшегося по Земле, укрывавшегося в горных пещерах или городских сточных канавах, из всех этих созданий лишь он один нес на себе прикосновение Главного Мастера! Сейчас его воля сконцентрировалась на человеке со змеей, который, как давно указал Повелитель, будет идеально соответствовать поставленной задаче. Внутренним взглядом он отыскал человека на мотоцикле, который уже приближался к дальней границе огромного города. «Иди ко мне», — послал молодой человек мысленный сигнал, потом нарисовал перед внутренним взором силуэт черного замка — очень похожего на его далекий собственный замок, — который примостился на утесе над Лос-Анджелесом. Он рисовал в уме карту-схему горной дороги, как вдруг за спиной его сверкнули фары.

Зашипев, Конрад стремительно обернулся. Человек на электрокаре окликнул его:

— Эй, мальчик, ты что здесь делаешь?

В то же мгновение охранник завопил от ужаса и надавил на педаль тормоза. Мальчик или юноша — его на месте уже не было, — он превратился во что-то большое, ужасное, которое подпрыгивало и взлетало в небо под шорох черных крыльев. Электрокар съехал с дороги, оставляя следы протекторов на недавно подстриженной траве газона. Мочевой пузырь охранника быстро опорожнился в штаны. Мертвой хваткой вцепившись в руль, охранник тупо смотрел прямо перед собой, зубы его стучали. Когда ему наконец удалось выбраться из электрокара и оглядеться по сторонам, он ничего не обнаружил, совсем ничего. Было совершенно тихо, мертвенно тихо, как в любое очень раннее воскресное утро в Диснейленде. Нервы охранника не выдержали, словно лопнула натянутая слишком сильно струна — он прыжком оказался снова в каре и помчался в обратном направлении, словно только что ему явилось нечто из самой преисподней.

2.

Кобра был почти не в состоянии смотреть прямо перед собой. Голова его напоминала наковальню в кузнице, по которой с грохотом ударял молот. Где-то в центре его мозга пульсировало багровое угасающее эхо голоса, который пару миль назад прогрохотал в его сознании: «ИДИ КО МНЕ!» Он услышал этот голос совершенно четко, до потрясения. Это было все равно что стоять перед грохочущими колонками у самой сцены в Аламонте на концерте «Роллинг Стоунз». Он мчался по Санта-Фе-фривей. Скорость держал чуть ниже 60 миль в час. И в этот момент его ударил Голос. От удивления он вскрикнул, его черный «чоппер» выскочил на полосу встречного движения, и только после этого Кобра снова овладел управлением. И вот, с ревом проносясь через темную сеть улиц Буэнос-Парка с оставшимся позади Диснейлендом, он почувствовал, что скоро ему понадобится новая порция кофе, виски, скорости или чего-то еще, только бы утихомирить гром, бушующий в его висках. Под веками тоже что-то словно горело, потому что когда он моргнул, то ему почудилась картина — вычерченный электрической голубизной на фоне темного неба силуэт какого-то здоровенного собора или еще какой-тo гадости в том же роде — здания с башнями, витражами цветных стекол в окнах, с дверями, похожими на 9-футовые плиты красного дерева.

Сейчас он двигался только на нервной энергии, потому что был в дороге уже десять часов подряд, за это время он проглотил всего один сэндвич и пару ампул амилнитрата, чтобы быть в состоянии действовать. Но сейчас ему было все равно, привиделась ли ему эта картина или это все было на самом деле. Вокруг проносились светлячки придорожных огней — янтарный дорожный знак или неоновая вывеска. Впереди небо отсвечивало тускло-желтым. Это означало конец его путешествия.

«Не может быть, — подумал Кобра, — оно только начинается, поглядим, что приготовила судьба для старины Кобры».

Внимание привлекло настойчивое подмигивание красной неоновой вывески справа от шоcce: «Милли — Отличная еда. Бифштексы. Завтрак круглые сутки».

«Попрошу-ка я яичницу и немного кофе, — подумал он и повернул на въезд, — чтобы эта дурацкая голова перестала звенеть. Может, заодно и деньжонок на дорогу немного раздобуду».

Бар Милли оказался кирпичной коробкой, выкрашенной в белый цвет, с нарисованными и растущими под окнами кактусами. На стоянке-пятачке перед зданием жирно и противно пахло тысячами застарелых бифштексов, банок чилийского перца и тарелок с яичницей, переданных через выщербленный пластиковый прилавок. У самого входа были припаркованы два старых «харли-дэвидсона», и Кобра задержался на минуту, осматривая их, и только после этого пошел к зданию. Оба мотоцикла имели калифорнийские номера, у одного на бензобаке была нарисована красная свастика.

Внутри бара вдоль низкого прилавка стойки шел ряд табуретов, а у дальней стенки имелся еще один ряд кабинок. За стойкой готовил пару гамбургеров пожилой человек, лицо которого напоминало смятую наждачную бумагу. О поднял голову, презрительно блеснув глазами, когда Кобра переступил порог, отстегивая ремешок своего черного шлема. Кобра уселся на один из табуретов в конце прилавка, где он мог в случае необходимости неожиданно и стремительно развернуться в сторону двери.

У стенки бара сидело двое парней. Они занимали одну из кабинок. Оба были одеты в кожаные жилеты мотоциклистов — один из выцветшей коричневой кожи, другой — из новенькой оливково-зеленой. Жилет из интендантского имущества армии. Кобра несколько секунд рассматривал их, пока старик-хозяин ходил вдоль прилавка, время от времени останавливаясь и сплевывая в специальную плевательницу. Два мотоциклиста в отдельной кабине представляли собой совершенные противоположности, словно два друга-каторжника. Маффи Джефф — плотный, широкоплечий, с вьющимися густыми рыжими волосами и бородой, которая спускалась почти до того места, где его здоровенный пивной живот демонстрировал обтягивающую футболку с надписью «Пошел ты к…» Второй был очень худой, трупно-бледный, полностью лысый, с золотой серьгой в мочке правого уха. Мотоциклисты, в свою очередь, рассматривали Кобру. В воздухе словно запахло электричеством.

— Тебе чего, приятель? — спросил старик за стойкой. Когда Кобра медленно повернулся и взглянул ему прямо в лицо, глаза старика расширились, словно он оказался в присутствии самой ходячей Смерти.

— Это ты Милли? — тихо спросил Кобра, протягивая руку за засаленной карточкой меню.

— Это моя жена. — Хозяин попытался хихикнуть, но у него получилось что-то вроде карканья. — У меня все это спрашивают.

— Ага. Ну вот что, Милли, как насчет ветчины с яичницей и чашки горячего крепкого кофе? И чтобы яичница была с глазками.

Старик кивнул и быстро отодвинулся. Он отнес странной парочке мотоциклистов заказанные ими гамбургеры, потом соскреб со сковородки жирные остатки бифштексов и разбил пару яиц, вылил содержимое на шипящую сковороду. Кобра наблюдал, как он работал, достав тем временем черствый глазированный пончик из-под пластикового прозрачного колпака, стоящего у стойки. Он принялся жадно его грызть — твердый пончик хрустел у него на зубах и вкусом напоминал пластмассу. И пока жевал, он вспоминал мощный глас, приказание, прозвучавшее в его сознании с такой силой, что мозг его едва не раскололся на части. Ему все еще виделся сияющий голубой силуэт собора, нарисованный словно электрической искрой на фоне черного неба. «Что за дрянь, что же это со мною было? — думал Кобра. — Дорожная лихорадка? Галлюцинации? Или голос Судьбы, зовущей с Запада?» Был ли это тот самый голос, который он слышал в духоте мексиканской ночи? Или в тяжком воздухе того техасского бара в пустыне, у шоссе? Что-то звало, тянуло его в Лос-Анджелес, он был в этом уверен, как во всем том, что видел и делал за двадцать лет жизни, за годы, проведенные вместе с мотоциклетными бандами, торговцами наркотиками и убийцами из Калифорнии или Флориды. «А может, — подумал он, — это вовсе и не судьба звала меня, может, — и он улыбнулся при мысли об этом, — может, это звала меня сама смерть? Да, воткнула в розетку линии, ведущей прямиком в мой мозг, штепсель своего телефона, костистым пальцем набрала номер: «Алло, Кобра, для тебя имеется дельце здесь, в Калифорнии, важное дельце, только ты можешь справиться с ним, только тебе я могу его доверить, так что заводи свой драндулет и являйся пода, а по дороге, может, кое-что и мне перепадет с твоей помощью, я тебя жду».

Да, так и было, наверное. И черт побери, какая разница между смертью и судьбой? Обе в конце концов вколотят тебя в одну и ту же яму, вырытую в земле.

Дрожащей рукой старик хозяин подтолкнул по стойке к Кобре приготовленную чашку кофе. Кобра посмотрел ему в лицо взглядом, которому могла позавидовать сама Медуза Горгона. Хозяин замер, словно окаменев на самом деле.

— Эй, старик, — сказал Кобра. — Я ищу одно место в ваших краях. Такое здоровенное здание вроде собора, церкви. С башнями, цветными стеклами в окнах и все такое прочее… И… я не уверен, но… оно как будто стоит на утесе или горе. Есть у вас тут что-то подобное поблизости, а?

— В пресвитерианской церкви много цветных витражей в окнах, — сказал хозяин. — И шпиль. Нет, не знаю. — Он пожал плечами, глаза его вдруг прыгнули, бросив испуганный взгляд куда-то в сторону, за спину Кобры. Кобра, продолжая усмехаться, медленно расстегнул молнию куртки и нащупал гладкую рукоять маузера — он почувствовал, что два этих подонка-мотоциклиста встали со своих мест и двинулись к стойке. Он покрепче обхватил ладонью рукоять. Предвкушение пронизало его сладостным пламенем, как огненный кокаин.

— Что это ты спрашиваешь, парень? — раздался голос за его спиной.

Кобра повернулся. Заговорил рыжеволосый — в бороде его запутались крошки гамбургера. Глаза его были глубоко посажены и неподвижно глядели почти в самый центр лба Кобры. Лысый его спутник стоял рядом с другом, он был постарше, лет сорока. Как жердь рядом с пушечный ядром. Лысый тип отсутствующим взглядом смотрел прямо перед собой, словно скорость окончательно выдула у него из черепа все мысли.

— Что-то не припомню, чтобы я у тебя что-то спрашивал, — спокойно сказал Кобра.

— Эй-эй, — забеспокоился муж Милли. — Давайте не будем поднимать шум. Я держу спокойное…

— Заткни свой поганый рот, — хрипло сказал лысый. Словно кто-то пытался перерезать ему глотку, но только немного повредил голосовые связки.

— Я задал тебе вопрос, белесая обезьяна. А ну-ка, отвечай!

Кобра едва не сплющил рукоять маузера в ладони, направив ствол пистолета в кобуре на стоявшую перед ним пару. Палец его замер на спуске — еще одна дополнительная унция давления на металлическую скобу и…

— Я скажу тебе, что ты сейчас услышишь, здоровенный кусок вонючего дерьма. Ты услышишь, как пара пуль из маузера пронесется прямо сквозь твою башку… Ни с места! Хочешь меня испытать?

— Пожалуйста, прошу вас, — прохныкал старик-хозяин.

Бородатый тип несколько секунд смотрел на Кобру, потом улыбнулся, показав ряд сломанных зубов. Улыбка стала шире, пока не стала напоминать щель, пересекавшую его лицо.

— Экий ты горячий, братец! — прогремел он, разразившись смехом. — Я тебя сразу узнал, как только ты вошел. Дьявол, я ведь никогда еще не видел никого похожего на тебя. Поэтому я знаю, что это должен быть ты. Кобра, верно?

— Так меня кличут. — Он не снимал пальца с курка.

— Что такое? Не узнаешь меня? Да, вижу, не признал. Я отрастил эту бороду и брюхо пару лет назад, после той небольшой стычки между Ангелами и Охотниками за головами во Фриско. Я же Викинг, парень! Неужели ты меня не помнишь?

Викинг?

Ими вызвало слабый отклик в его памяти, оно ассоциировалось с молодым парнем из Ангелов Ада, худощавым и гибким, носившим с собой пару зубоврачебных клещей, чтобы выдергивать своим жертвам зубы. Викинг в самом деле был рыжим, и мог опустошить пару ящиков банок пива, пока ты сам едва справишься с половиной. И, конечно, он помнил встречу банд Ангелов и Охотников за головами, потому что ему тогда было всего восемнадцать, и он горел желанием вписать свое имя в анналы истории Ангелов. Он лично отправил в ад двух Охотников из своего люггера и выбил мозги еще одному. Все это происходило на огромной пустой стоянке в разгар ночи, свистели в воздухе мотоциклетные цепи, отблеск фонарей играл на лезвиях.

— Викинг? — снова повторил Кобра и понял, что едва не убил товарища. Он снял палец с курка. — Боже, Викинг! Парень, у тебя что, должен скоро родиться ребенок?

— Да, старое доброе пивко меня немного расперло, да, — сказал Викинг, любовно похлопывая брюхо. — Эй, познакомься с моим другом. Это Дико Хансен. Дико, вот этот альбинос, сукин сын этакий, умеет ловить пули ртом и выстреливать через задницу! — Он смеялся долго и громко.

Кобра и Дико пожали друг другу руки до хруста костяшек.

— Иисус Христос — суперзвезда! — сказал Викинг. — Где ты пропадал все это время?

Кобра пожал плечами.

— Так, повсюду. Немного путешествовал.

— Пару месяцев назад я слышал, что ты ездишь с Легионом Люцифера, и что ты попал в маленькую заварушку на Лос-Нью-Олинз шоссе.

— Нет. Кое-кто там в самом деле попал с моей помощью, но только не я. Поэтому я так долго сидел в Мексике.

Старик за прилавком стойки был сейчас таким же белым, как Кобра. Он прижался к стене в углу, надеясь, что о нем позабыли.

— Отнеси-ка заказ этого парня к нам в кабинку, — окликнул его Викинг, отчего старик вздрогнул. — Пошли, брат, мы давно не виделись, нам много о чем надо поговорить.

Кобра ел яичницу с ветчиной и слушал Викинга. Дико сидел рядом с Коброй, потому что Викинг занял всю противоположную сторону кабинки.

— Мы с Дико сейчас катаемся в ганге Машины Смерти, — сообщил Викинг между двумя мощными глотками пива. — Мне пришлось изменить внешность, видишь? Копы меня прижали. Очень много парней откололось от Ангелов, образовало собственные ганги или перешло в другие штаты. Вот дерьмо! Ангелы теперь уже не те, что были раньше. Они стали респектабельными, ты представляешь, Кобра? Носят специальные костюмы, делают пожертвования чертовым сиротам, ты можешь это понять, Кобра? Я не могу. С души воротит, когда видишь, как ребята лижут теперь копам задницы, не понимаю.

Викинг наклонил бутылку и осушил ее, смачно чмокнув губами.

— Старые деньки — вот это была жизнь! Верно? Сотня Ангелов на шоссе, мы занимали все это дерьмовое шоссе, и пусть кто-то посмел бы нас обогнать! Бог мой, а пиво, а брага, и время летело — у-ух! А собрание Ангелов во Фриско — парень, волосы неделю потом стояли дыбом! Да, дерьмо теперь пошло. — Он откупорил новую бутылку и уставился на нее. — Значит, времена меняются, так? Все теперь не так, как было. Люди слишком интересуются наличными, чтобы представить себе, что это такое — мчаться под 90 миль во главе банды, и сырой ветер бьет тебе в лицо, 90 миль в час, как один в один. А территория? Теперь на территорию всем наплевать. Ошметки чикано и каких-то негров-панков еще дерутся за цементные пятачки в Лос-Анджелесе, но никто больше уже не делит землю, как это делали мы.

Викинг снова приложился к бутылке пива, капли пены сверкали в густых волосах его курчавой бороды.

— Всем наплевать на все. Кроме Машины Смерти, конечно. Вот тут у нас собралась приличная группа крепких братьев. Мы со стариной Дико только что вернулись из наезда на Сан-Диего. Нет, если бы ты только был там и видел морды этих остолопов, когда наши смерть-машинники промчались через их лагерь, и во все стороны полетели корзинки, столики и прочая гадость. Да, это было здо-о-ро-во! Верно, Дико?

— Точно.

— Ну, как ты, Кобра? Что расскажешь?

— Особенно рассказывать нечего, — сказал Кобра. — На некоторое время я присоединился к Ночным Мотоциклистам в Вашингтоне, потом у меня началась дорожная лихорадка, и я двинулся дальше. Если прикинуть, то я ездил с десятком гангов с тех пор, как ушел от Ангелов.

Викинг наклонился, глаза его сверкали от пивного возбуждения.

— Слушай, — шепотом сказал он. — Кого это ты пришил в Нью-Олинз? Что там было?

— Пара Дикси-демонов выпотрошила моего дружка. Я прикончил их, чтобы сделать приятное его душе на небесах.

— А как ты это сделал? Быстро или медленно?

Кобра усмехнулся.

— Первому я прострелил коленные чашечки. Потом локтевые суставы. И швырнул его в могучую Миссисипи-маму. Барахтался, подлец, как лягушка, но почти сразу утонул. Второго я поймал в туалете бензоколонки. Заставил его вылизать до блеска писсуар, а потом — трах-бах! — прямо сквозь старый мешок с дерьмом. Крови было… как болото. — Взор Кобры слега затуманился. — Плохо только, что он работал на ФБР, собирал материал по какому-то грязному делу Демонов. И пошла на меня охота! Еще повезло, что я выбрался в Мексику, верно?

— Точно. — Викинг откинулся на спинку стула и удовлетворенно рыгнул.

Кобра пил свой кофе, чувствуя, как горячая жидкость бурлит в желудке. Он ощущал на себе взгляд Дико — как будто к щеке прилип лишай.

— Викинг, — сказал минуту спустя Кобра. — А в Лос-Анджелесе ничего такого интересного сейчас не происходит, нет? Что-нибудь серьезное, крупное? Может, кому-то срочно нужен парень из другой местности, который хорошо управляется с пистолетом?

Викинг взглянул на Дико, потом с сомнением покачал головой.

— Ничего подобного не слышал. Рыцари и Давители Сатаны ведут в Ла-Хабре небольшую войну, но она через пару дней лопнет. А что?

— Да чувство у меня такое появилось. Словно в Лос-Анджелесе что-то должно в ближайшее время произойти.

Глаза Дико замерцали.

— А какое чувство? Странное такое, как будто внутри головы жужжит электричество?

— Да, что-то в этом роде. Только оно постепенно все сильнее становится, а совсем недавно мне почудилось, что я слышу… парни, вы не знаете, есть тут такое здоровенное здание, вроде как на обрыве или горе с высокими башнями и цветными стеклами в окнах. Вроде собора или церкви?

Дико был удивлен.

— Гм… на обрыве? Над Лос-Анджелесом? Замок, может быть?

Викинг хрипло и отрывисто засмеялся.

— Чертов замок! Да, уж кто-кто, а старина Дико об этом замке знает все. Ты ведь про домик Кронстина толкуешь? Ведь как раз там Дико и его компания, набравшись под завязку ЛСД и мескалина, устроили небольшую вечеринку…

— Одиннадцать лет, — тихо сказал Дико. — Одиннадцать лет назад это было.

— Что было? — спросил нетерпеливо Кобра. — О чем вы говорите?

— Хочешь туда пойти? — Взгляд Дико снова помертвел. — Зачем?

— Может, это не то место, которое я ищу, — сказал Кобра. — Не знаю. Но хочу посмотреть. Это далеко отсюда?

— Вверх, в Голливудские Холмы. Но если хочешь, то доберемся еще до рассвета. Я слышал, кто-то туда переехал жить.

— Кто? — спросил Кобра. «И как тебе это нравится? — спросил он сам себя. — Замок, а не церковь».

Дико пожал плечами.

— Какой-то дерьмовый иностранец. С месяц назад была заметка в газете. Я ее вырезал.

— О’кей. Все равно делать больше нечего. Докурим эту сигаретку до конца. — Кобра вдруг почувствовал желание поскорее отправиться в дорогу.

«Неужели мой путь завершен? — подумал он. — Или он только начался?» Казалось, кровь вскипает в его венах.

— Вперед! — сказал Викинг, и вытолкнул свой мощный корпус из тесной кабинки.

3.

Из мертвой тьмы над Голливудскими Холмами взошло три луны. Слева от Дико ехал Кобра, повторяя все извивы дороги почти что со сверхъестественным чутьем. Они довольно быстро покрыли расстояние от закусочной Милли, хотя Викингу, который ехал на правом фланге на своем скрежещущем, как старая телега, мотоцикле, приходилось каждые несколько минут останавливаться и сливать избыток выпитого пива. Теперь они взбирались по невероятно крутой дороге, двигатели трещали и стреляли в ночной тишине холмов. Дико быстро повернул на более узкую боковую дорогу, вдоль которой выстроились сотни высохших деревьев. Они продолжали карабкаться все выше и выше, и ветер, словно вихрь, закручивался вокруг.

Они остановились у протянутой поперек дороги цепи с надписью: «Частная собственность — проезд воспрещен!»

— Сейчас все устроим, — сказал Кобра.

Он слез со своего мотоцикла и подошел к дереву, стоявшему у левой обочины дороги. Цепь была обвита вокруг ствола и закреплена с помощью замка, который было не прострелить даже из пистолета. Кобра притронулся к цепи, потянул. Натянута она была потуже, чем канат на ринге, и объехать ее тоже не было возможности. Слева дорога заканчивалась обрывом, уходящим в темноту, справа блокировалась валуном, большим, как дом.

— Придется дальше топать на своих двоих, — сказал Кобра и перешагнул через цепь. Вдруг он услышал щелчок, и цепь со звоном упала на дорогу.

— Отлично-о-о! — сказал Викинг, форсируя двигатель. — Как ты это сделал?!

— Не з-з-знаю.

Кобра попятился, наклонился, глядя на открывшийся замок. Замок был новенький, блестящий.

— Ржавый замок, — сказал он, выпрямляясь.

«Что там, наверху, ждет меня — судьба или смерть?» Он вернулся к своей машине, колени его начали слегка дрожать, но он ни за что не показал бы этого.

— Вы уверены, что хотите туда подняться? — спросил у остальных членов компании Дико. В слабом свете глаза его казались глубокими синими впадинами, а рот извивался тонкой линией, как серый червяк.

— Да, а почему бы и нет?

— Дорога там чертовски хитрая. Будем надеяться, что не сверзимся вниз, прямо на Лос-Анджелес.

— Думаешь повернуть назад, Дико? — с тихим смехом спросил Викинг, насмешливо посверкивая глазами.

— Нет, — быстро сказал Дико. — Я могу. Но… знаешь… я снова вспомнил ту ночь. Голову отрезал один ненормальный по имени Джий Тагг.

— А я совсем другое слышал, — сказал Викинг, но замолчал. Дико с ревом промчался над упавшей на дорогу цепью, за ним вплотную последовал Кобра. Чем выше они поднимались между каменными выступами и валунами, тем чаще им приходилось между ними лавировать. Очевидно, они скатились сюда с каменных выступов над головами проезжавших. Дорога повернула почти на 90°, и сквозь просвет в деревьях Кобра увидел погруженную и сияние ночных огней долину — от Топанга-каньона до Альгамбры.

И в следующий миг замок был уже перед ними на самом краю каменного обрыва, как стервятник, усевшийся на верхушке скалы. Замок был огромным, гораздо больше, чем воображал себе Кобра. На него словно хлынул поток ледяной воды. Да, это было именно то место, в этом не оставалось сомнений. В небо упирались черные башни, мягко мерцали голубизной огромные окна, расположенные в шестидесяти футах над землей. Замок был окружен десятифутовой каменной стеной, по верхней кромке которой шел заслон из колючей проволоки… Громадные деревянные пластины створок ворот были раскрыты, и сквозь ворота Кобра видел заросший травой и сорняками въезд, ведущий к каменным ступеням входа. Над ступенями имелась дверь, огромная, как подвесной мост. «Там должен быть ров с погаными крокодилами», — подумал Кобра.

— Кто же выстроил эту махину? — спросил он у Дико.

Дико выключил двигатель, и остальные сделали то же самое. В наступившей тишине они слышали, как шелестит ветер в листве. Ветер коснулся лица Кобры, словно холодные пальцы побежали по его лицу.

— Какой-то ненормальный киноартист по имени Кронстин, — тихо ответил Дико, спустившись со своего мотоцикла и поставив его на ножную подставку. — Перевез весь этот замок по частям из Европы. Ты его фильмы вообще не видел?

Кобра покачал головой.

— Фильмы ужасов, с чудовищами, — продолжал Дико, взгляд которого тем временем скользил по острым выступам парапетов и башен. — Верно, они-то в конце и свели старого дурака с ума. Видел все эти засохшие деревья, мимо которых мы проезжали? Кронстин нанял парней, чтобы они обрызгали их черной краской — вроде как на декорациях из фильма ужасов.

— А он давно здесь стоит? — спросил Кобра, слезая с седла своего «чоппера».

— Давненько. Кажется, с 40-х годов. Но сам замок очень старый. В Европе он был построен в средние века.

— Но только старик Кронстин вовсе не был таким богачом, как вы, дураки, считали, а? — усмехнулся Викинг. Потом отрыгнул и что-то пробормотал.

Дико долго не отвечал.

— Там почти ничего не было, даже мебели. Ни золота, ни статуй, ни сундуков, набитых драгоценностями. Вообще почти ничего, только множество пустых комнат. Ну ладно, ты посмотрел на него, теперь поехали.

Кобра сделал пару шагов по дорожке, гравий захрустел под его ногами.

— Погоди немного.

«Что же это было? Что звало меня сюда?» — озадаченно думал он.

— Поехали, брат, — сказал Викинг. — Давайте… Эй! Ты видел? — Он повел рукой, и Кобра посмотрел вверх и вправо, куда указывал Викинг.

В одном из окошек башни светился огонек свечи, оранжевый из-за окрашенных стекол витража. Уголком глаза Кобра заметил, что еще одна свеча загорелась слева в одном из окон. И вот уже почти в каждом окне замка горело по свече! Крохотные язычки пламени казались красными, голубыми, оранжевыми, зелеными — такими их делали стекла витражей. Свечи горели, словно дружелюбные фонари, приветствующие вернувшегося домой охотника.

Парадная дверь беззвучно отворилась.

Кобра ощутил, как струя радости и страха пронзила его, словно электрический разряд меж двух полюсов батареи. Ноги сами понесли его вперед.

— Ты куда направился? — окликнул его Викинг. — Кобра, ты что, спятил?

— Оно зовет меня, — услышал Кобра собственный голос и оглянулся на Викинга и Дико, стоявших у дальнего конца въездной дорожки. — Пошли, — позвал их Кобра, дико ухмыляясь. — Пошли со мной. Оно зовет нас всех, оно требует нас.

Но ни один из них не сдвинулся с места.

Замок каменной глыбой навис над Коброй, преврати и его в муравья. Сквозь огромные открытые двери он чувствовал запах замка — холодный, сухой запах древности. На пороге он остановился, оглянувшись на друзей, и подобно порыву холодного ветра, в его мозг проник голос: «КОБРА! ИДИ КО МНЕ!» Сделав шаг в темноту, он услышал голос Викинга: «Кобра!», но он был уже из другого мира, оставшегося снаружи.

Он стоял во чреве тьмы, в месте, где не было ни потолка, ни пола, ни стен. Слышались далекие звуки, словно вода капала на бетонный пол или кто-то быстро пробегал, слабо шлепая по полу ногами в мягкой обуви. Когда Кобра двинулся вперед, его ботинки застучали о грубый каменный пол, словно мертвые кости. Глаза его начали привыкать к темноте, и он видел окружавшие его гладкие стены, переплетение толстых деревянных потолочных балок на высоте, наверное, футов двадцати. Старая ржавая металлическая люстра косо свисала с потолка, в ней еще сохранилась пара электрических лампочек, похожих сейчас на две одинокие слезы. Где-то далеко в глубинах замка посверкивало пламя свечи. Кобра двинулся на этот свет, ведя пальцами вдоль стены. Он был в высоком бесконечном — так казалось — длинном коридоре, который уходил вдаль, как в фокусе с зеркалами в карнавальном балагане. Одна половина сознания Кобры тряслась от ужаса, как последняя дворняжка, вторая — вопила от пьяной радости, и именно эта половина его сознания заставляла ноги Кобры нести его все дальше. «Я в пещере ужасов, на ярмарке в Нью-Орлеане, — сказал он сам себе. — Я пробираюсь сквозь сумасшедший лабиринт. Сейчас я почувствую на лице паутину, увижу чучело в маске обезьяны».

Он достиг манившей его свечи. Она стояла на длинном столе из черного полированного дерева. За пределами светового круга ничего не было видно, но у Кобры сложилось впечатление, что комната огромна, настоящий зал, больше похожий на пещеру, чем на комнату. Он слышал, как свистит в разбитых окнах ветер, где-то очень высоко над ним.

Слева он увидел еще одну свечу. Она плыла прямо по воздуху, как будто ее нес призрак.

Но потом он увидел быстрый отблеск пламени на лице молодой девушки. У нее были длинные эбеново-черные волосы, чувственные полные губы, лицо прекрасное, как осенняя луна. Теперь и справа появилась свеча. Эту держал в руках молодой человек в футболке с изображением группы «Кисс» на груди. У него было худое, с резкими чертами лицо и хищный взгляд. Третью свечу держала за спиной Кобры высокая улыбающаяся девушка, рыжие волосы каскадом ниспадали на плечи. Остальные — пара девушек-чикано, негр с повязкой на голове, мужчина и женщина средних лет смотрели на него с любовью, словно Кобра был их давно пропавшим сыном, который неожиданно вернулся к ним. В молчании горели окружавшие его свечи.

Рука, холодная, как кусок льда, коснулась плеча Кобры. Он стремительно повернулся, готовый выхватить верный маузер. Но рука метнулась бледной молнией и поймала его за запястье, не причиняя боли, но и не давая руке шевельнуться. В золотом свете свеч Кобра увидел лицо человека, казавшегося одновременно очень старым и очень молодым.

На белой коже не было морщин, но глаза казались древними и мудрыми, в них таились могучие тайны тысячелетий. Там, где Кобры коснулась белая, как снег, рука, по коже побежали электрические искры. Это ощущение распространилось по всему телу Кобры, и он вдруг понял, что подключен к какому-то могучему источнику энергии, который снабжает всю вселенную. Ему казалось, что сейчас он должен встать коленями на каменный пол и поцеловать зимнюю ледяную руку Смерти.

Смерть улыбнулась — улыбкой мальчика сквозь глаза старика — и сказала:

— Добро пожаловать!

Викинг и Дико долго ждали, стоя на краю подъездной дорожки, но Кобра так и не появился. На восточном горизонте засерело — приближалась заря. После того, как они несколько раз и без результата окликнули Кобру, Викинг вытащил из ножен громадный кривой охотничий нож, который носил на поясе.

— С Коброй что-то стряслось, — сказал он Дико. — Я выясню, что там такое. Ты со мной?

Дико помолчал, потом потянулся к поясу и вытащил из черной кобуры кольт сорок пятого калибра.

— Да, — сказал он. — Я с тобой.

Они двинулись к замку, переступили порог и были проглочены тьмой.

Восточный горизонт светлел все больше, на дорожку упали первые тени. Незадолго до восхода солнца огромные двери медленно затворились, и щелкнул засов.

4.

Утро воскресенья выдалось ясным, ярким, теплым. С сотен колоколен сотни церквей Лос Анджелеса зазвонили воскресные колокола. Богу Света возносились молитвы — от формальных церковных служб до простых молитв на Малибу-бич, где имелась Тихоокеанская Церковь. Святой орден Солнца зажег ароматические конусовидные свечи, католики читали свои мессы. Бог Света почитался сотней различных способов. Склонились перед своим алтарем буддисты. Город казался затихшим, отдыхающим, планета безмятежно вращалась, проносясь сквозь упорядоченную вселенную.

Со своей террасы Митч Гидеон наблюдал за стаей птиц, словно в замедленном фильме пересекавшей небо. Он стоял, погруженный в теплый всплеск солнечного спета, покуривая сигару и вспоминая сон о гробах и конвейерной ленте. Этот сон повторился, и он вскочил с постели так неожиданно, что с Эстелл едва не случился сердечный приступ. Сначала сон казался забавным, над ним можно было посмеяться. Теперь он приводил его в ужас. Детали становились все четче и ярче. Вчера он мог уже рассмотреть лица некоторых своих товарищей по конвейеру. Они напоминали усмехающихся мертвецов, и холодная белизна, их мертвой плоти была такой реальной, такой близкой, что Гидеону пришлось в ужасе выбираться из этого сновидения, словно со дна глубокого, заросшего тиной, душащего омута. Сегодня после обеда он должен был играть в гольф в Уилшир-кантри-клаб, и он надеялся, что это поможет ему отвлечься от сна, который превращался в психическую проблему.

5.

Энди и Джо Палатазин сидели на своих обычных местах в реформированной венгерской церкви на Мельров-авеню — всего в нескольких кварталах от их дома. Она сжимала его ладонь, чувствуя, что мысли мужа где-то далеко. Он, улыбаясь, делал вид, что слушает священника, но мысли его разделялись между двумя черными заботами — Тараканом, присутствие которого в городе было теперь так же трудно доказать или опровергнуть, как и присутствие призрака в доме, и последними событиями на Голливудском мемориальном кладбище. Фоторобот человека, который пытался заманить в машину Эмми Халсетт, был напечатан, размножен и роздан детективам и агентам в штатском, чтобы они могли использовать его в разговорах с людьми на улицах. Конечно, этот человек мог быть и не Тараканом, а просто парнем, которому хотелось поразвлечься за свои денежки, но это была зацепка, которую нельзя было просто так отбросить. Все труды Брашер привели к тому, что был обнаружен владелец темно-голубого «фольксвагена», но его внешность оказалась совершенно противоположной внешности того человека, которого описала проститутка. Палатаэин приставил к нему агента, чтобы на всякий случай следить за его действиями.

Вторая проблема вызывала у него больше беспокойства. На пути в церковь он проехал мимо кладбища и увидел, как сторож, Кельсен, отпирает ворота утренним воскресным посетителям. «Значит, это был всего лишь акт бессмысленного вандализма, и ничего больше». Палатазин очень надеялся, что так оно и было. Другое предположение — которое затаилось в глубине его сознания — способно было свести с ума.

6.

В огромной круглой кровати в своем бель-эйрском особняке зашевелился, проснувшись, Вес Ричер. Он протянул руку, чтобы коснуться прохладной коричневой плоти Соланж. Его пальцы сомкнулись, ощущая лишь ткань простыни в том месте, где она должна была быть. Он открыл глаза и повел плечами, вздрогнув, — свет просачивался в спальню сквозь плотные бежевые шторы, но был достаточно ярок, чтобы шокировать его зрительные нервы. Он рухнул на спину, прижав к глазам ладони, ожидая, пока минует первая волна жуткой головной боли.

— Соланж! — позвал он, и звук собственного голоса болезненно запульсировал в барабанных перепонках. Ответа не было, и наконец Вес уселся на краю постели.

— Соланж! — снова, уже с раздражением позвал он. «Черт побери! Где она может быть?» — подумал он. Сознание его было затуманено смешанным ароматом марихуаны и жасминовой эссенции с хорошей ледяной струей кокаина. «Как прошло шоу? — подумал он вдруг. — Как я смотрелся?» Вес встал и с трудом натянул свой кипит.

Когда он вошел в гостиную и оглянулся по сторонам, то громко выругался. Он увидел окончательно испорченный ковер, испещренный безобразными шрамами кофейный столик красного дерева, пустые чаши, которые за вчерашнюю ночь наполнялись до краев по крайней мере раз пять, серебряные кокаиновые подносы, начищенные до блеска, блестящие осколки стекла на ковре, а между ними прожженную дыру, окурки, пятна, следы острых дамских каблуков, и эти же следы — Бог ты мой! — на крышке рояля, и… «А, к чертям!» — подумал он. Разгром был полный и окончательный.

И посреди этого разгрома сидела Соланж в своем длинном белом халате с низким вырезом, чтобы хорошо были видны плавные мягкие выпуклости ее смуглых грудей. Она сидела на софе, скрестив плотно на груди руки, словно ей было холодно. Она смотрела на планшет Оуйи.

— Привет, доброе утро, — сказал Вес и усадил свое непослушное тело на стул. Секунду спустя он поднялся, чтобы убрать с сиденья набитую доверху пепельницу. На сиденье остался пепельный след. — Боже! — тихо пробормотал он, оглядываясь по сторонам. — Если бы меня только видели сейчас парни из Домино-клаб! Как они говорят… — Он увидел, что она не обращает на него внимания — глаза ее были сосредоточены на точке в центре планшета. — Я не слышал, как ты поднялась. Сколько сейчас времени?

Соланж мигнула, подняла голову, посмотрела на него, словно только сейчас заметила, что он вошел в комнату.

— Вес, — сказала она. — Я… я уже давно не сплю. Я не могла спать с самого восхода. — Она посмотрела на него, потом сочувственно улыбнулась. — У тебя такой вид, словно кто-то стукнул тебя нгангой.

— Чем? Что это такое?

— Злобное проклятие. Очень сильное.

Соланж слегка нахмурилась, снова повернулась к доске. Потом подняла пластиковую пластинку и провела по ее нижней плоскости пальцем.

— Лучше не трогать эту дрянь, — сказал Вес. — Вдруг укусит тебя. А Мартину я набью задницу, как только поймаю его. Он же мог мне глаз выколоть!

Она положила планшетку на место.

— О чем ты, Вес? Ты думаешь, что это Мартин управлял всем, что произошло здесь прошлым вечером?

— Конечно! Я видел, я следил за его руками! Это он столкнул эту штуку с доски!

Соланж ничего не ответила, он подошел к обзорному окну и посмотрел вниз, в бассейн. Там плавал полотняный шезлонг в желтую и зеленую полоску. У дальнего края прибилась к борту стайка пустых жестянок.

— Ну, ладно, — сказал он наконец. — Тишина эта мне знакома. О чем ты думаешь?

— Это сделал не Мартин, — сказала она. — Он не имел власти над происходящим так же, как и я. Нами руководило что-то очень сильное и дикое…

— Ах, перестань! Послушай, я могу слушать эту магическую ересь, когда вокруг гости, но сейчас мы одни, и я хочу, чтобы ты позабыла о существовании мира духов.

— Ты мне не веришь? — холодно спросила Соланж.

— Не-а.

— А Богу ты молишься?

Он повернулся, глядя на нее.

— Да. Но это совсем другое дело.

— Разве? Подумай еще раз. Вспомни, ты играл в покер, ставки были высоки, это было в Лас-Вегасе, в «Хилтоне», девять месяцев тому назад. Ты играл против некоторых весьма богатых и влиятельных людей.

— Я помню.

— Ты помнишь последнюю сдачу? Ты закрыл на секунду глаза, и только потом взял последнюю карту. Какому духу молился ты тогда?

— Я… я попросил удачу у Леди Лак, чтобы она послала мне туза. Это совсем не дух.

Соланж слегка усмехнулась, ноздри ее трепетали.

— А А говорю, что это одно и то же. Все божки — это духи, а все суеверия переходят в поклонение божкам. Да-да, Вес, поверь мне. — Она снова посмотрела на доску. — Ты ведь видел. Ты читал слова.

— Какие слова? Это была чушь!

— Это было послание, — тихо сказала Соланж. Она вздрогнула и посмотрела на Веса. — Духи взволнованы, Вес. Вокруг нас повисла жуткая, страшная нганга. Если бы у тебя в жилах текла кровь банту, ты бы почувствовал ее судорожные вибрации, почувствовал бы запах, похожий на уксусный. Духам известны все загадки, они видят будущее и пытаются предостеречь нас от ошибок, если только мы в состоянии слушать, что они нам говорят. — Вес умехнулся, и в глазах Соланж загорелась искра гнева. — Я никогда еще не ощущала такой энергии, как та, что ворвалась в эту комнату вчерашней ночью! Доброжелательные голоса духов были просто заглушены. Эта энергия отмела духов, словно мух! Именно эта сила вывела последнее сообщение, и именно она управляла планшеткой, когда та прыгнула.

— Прекрати! — потребовал вдруг Вес.

Лицо Соланж окаменело. Несколько секунд она смотрела на него своими, как иногда называл их Вес, «расплавленного эбена», глазами, потом грациозно поднялась.

— Я не хотела тебя расстроить.

— Я и не расстроился.

— …но я хотела, чтобы ты знал правду!

— Ради Бога, перестань же!

— …о том, что произошло прошлой ночью. Я сообщила тебе эту правду, я сделала то, что должна была сделать.

— И правда сделает нас свободными. — Вес широко улыбнулся. — Что-то подобное я слышал и раньше.

— Вес! — Теперь в ее голосе слышалось предельное напряжение. — Ты можешь шутить на сцене, с другими людьми, можешь корчить рожи, менять голос, и пусть они думают, что ты живешь, чтобы дать им минуту смеха. Но не надевай на себя маску передо мной! Иногда наступает конец всем шуткам. Смех умирает. И тебе приходится смотреть на мир без фальшивых очков, видеть его таким, каков он на самом деле.

— О каком мире ты говоришь, моя милая? О пристанище астральных духов, я так понимаю?

Соланж уже отвернулась. Она пересекла комнату, полы халата то обвивали ее ноги, то разлетались в стороны, и исчезла в дальнем коридоре. Он услышал слабый звук затворившейся двери. «Вот в чем ее проблема — не понимает шуток», — подумал он. Он встал, пересек гостиную, и через короткий коридор вышел на кухню, где на полках сверкали медные кухонные принадлежности, а стены украшали африканские маски и резьба по дереву. Он нашел картонку с апельсиновым соком в холодильнике и снял несколько пластиковых капсул с витаминной полки в шкафу. Проглатывая завтрак, он почувствовал, что сердце его бьется слишком сильно. Он вспомнил, как метнулась к его лицу белая пластиковая планшетка, понимая, что Мартин Блю никоим образом не мог быть тому причиной. Он просто не мог заставить эту планшетку лететь так далеко и с такой силой — щелчком пальца этого не сделаешь. «Он сам, поганец, был перепуган до смерти. Что же это было тогда? Духи, как говорит Соланж? Нет, это все чушь! Стоит только Соланж войти во вкус, она в самом деле может кому угодно забить баки, и слова еще какие знает — сантерия, бруйерия, нкиси, мауто». Однажды он заглянул в резной деревянный ящик, который она держала под кроватью. Там находилась забавная коллекция из петушиных перьев, морских раковин, черных и красных свечей, белых кусков коралла и нескольких непонятных железных гвоздей, обмотанных проволокой. Вес равнодушно относился к верованиям Соланж, но два месяца назад, когда Соланж хотела повесить веточки, перевязанные красной лентой, за каждой дверью в доме, решительно воспротивился этому.

Он не знал ее фамилии, потому что человек, который проиграл ему в покер Соланж в Лас-Вегасе, тоже ее не знал. Она сказала Весу, что родилась в Чикаго, мать ее была японской классической актрисой, отец — африканцем, практиковавшим «Сантеро» — белую магию. Она родилась, как рассказывала сама, на седьмой день седьмого месяца года, ровно в семь часов вечера. За день до ее рождения ее отцу приснилось, что она сидит на троне из слоновой кости, и несколько звезд сверкают над ее головой, как тиара. Это было добрым предзнаменованием, как объяснила Соланж. Это должно было означать, что она унаследует способности отца в области белой магии и что ее следует считать живым талисманом. Соланж никогда не рассказывала о том, чему научилась от своего отца в детстве. Но Вес понимал, что это должно быть что-то очень важное. Сколько помнила себя Соланж, люди всегда приходили в их дом, чтобы коснуться ее, Соланж, кожи или попросить у нее совета, если у них возникали какие-то проблемы с делами или любовью.

Когда ей было десять лет и она возвращалась домой из школы — мягко падал снег — к обочине подъехала машина, два негра схватили ее, заткнули рот кляпом и бросили на заднее сиденье. Машина мчалась куда-то всю ночь. Когда с глаз ее сняли повязку, она увидела, что находится в большом особняке, стоящем посреди покрытого снегом леса. Несколько дней она провела под замком в очаровательно меблированной комнате, еду ей приносил темнокожий слуга в белой ливрее. На третий день ее повели в комнату со стенами из стекла, полную красных цветов и вьющихся лиан, где ее ждал чернокожий человек в сером полосатом костюме, куривший сигару. Он был с ней очень ласков, дал ей шелковый платок, чтобы она вытерла слезы — она начала плакать, когда этот человек сказал, что домой она больше не вернется и что теперь это будет ее дом. Его звали Фонтейн, и он сказал, что Соланж должна ему помочь. Она должна приносить ему удачу и защищать от злых заклинаний. В противном случае что-то нехорошее случится с ее отцом и матерью.

Только постепенно, рассказывала Весу Соланж, она поняла, что это был очень плохой человек, гангстер, контролировавший большую часть гарлемского рэкета. В последнее время он начал терять свое положение, и услышал от своих людей в Чикаго о существовании Соланж, которая несколько раз приносила удачу этим людям. Соланж стала его живым талисманом. Четыре года она почти ничего не делала, только читала линии на его ладони и прикасалась к фотографиям некоторых людей, чтобы определить их слабые места. Фонтейн никогда не пытался лечь с ней в постель, ни разу не притронулся к ней даже пальцем. Он оставил ее в покое, потому что сам начал бояться ее слишком точных предсказаний будущего, и ее заклинаний, которые вдруг вызывали у его недругов необъяснимые расстройства до того очень крепкого здоровья. Кроме того, сифилис неутомимо пожирал его мозг изнутри. Очень часто по ночам она слышала, как Фонтейн бродит по коридорам огромного особняка, воя, как дикий зверь. В конце концов, прикончили его не враги, а тот же сифилис — и ни одно из заклинаний Соланж не в силах было остановить прогрессирование болезни. Фонтейн был заперт за массивными дубовыми дверями, а очень скоро пара хорошо одетых белых мужчин приехала к домоуправителю особняка, заплатила ему огромную сумму денег и покинула дом вместе с Соланж. Они поехали на запад.

Новым владельцем Соланж был престарелый мафиозо-«капо», которому срочно требовалась удача. Он прослышал о том, что она делала для Фонтейна, и знал также, что дела Фонтейна пошли значительно лучше с тех пор, как у него появилась Соланж. Он тоже ни разу пальцем не тронул Соланж, но двое его телохранителей однажды вошли к ней ночью и сказали, что если она кому-то проговорится о том, что они с ней делали, то они перережут ей глотку. Так продолжалось еще долго, потом Соланж сделала из початков кукурузы кукол этих людей и сожгла их. Оба телохранителя вскоре погибли в огне, когда их «линкольн» врезался в автоцистерну с бензином на шоссе Сан-Диего.

И так продолжалось год за годом. Целая цепь влиятельных и жадных людей. Еще один офицер мафии, потом директор киностудии, потом глава фирмы грамзаписи, который грабил своих компаньонов. Именно с ним и была Соланж в Лас-Вегасе, когда встретила Веса. Денег у него было немного, но их должно было хватить, чтобы пережить черную полосу, начавшуюся после отмены второй серии его шоу. Он искал развлечений и поэтому согласился на партию в покер в «Хилтоне». Среди игроков был и хозяин Соланж. Во время игры она сидела за его спиной. Вес помнил, что на щеке у нее был синяк. Удача этому парню начала изменять. Потеряв первые тридцать пять тысяч долларов, он отвел Соланж в соседнюю комнату и устроил ей там скандал. Когда они вернулись, глаза ее распухли и покраснели. Глава фирмы грамзаписи начал по-настоящему потеть. Спустя три часа игра велась уже лишь между Весом и им. Перед Весом возвышалась гора красных фишек, в глазах пластинщика читался животный страх. Но он желал продолжать игру, и она продолжалась, пока у него не осталось ни фишек, ни денег, ни ключей от голубого «кадиллака». Вес хотел на этом прекратить игру.

— Сидите! — завопил партнер. — Я скажу, когда игра будет кончена!

— Но ты ведь пустой, Морри, — сказал один из зрителей устало. — Бросай.

— Заткнись! Сдавайте карты… Сдавайте!

— Но у вас ничего нет, — сказал Вес. — Игра кончена.

— Нет, не кончена! — Его партнер повернулся и схватил Соланж за плечо. — Я ставлю ее в залог!

— Что? Не глупите!

— Думаете, я глуплю, Ричер? Слушай, сопляк, эта сука на вес золота. Она знает такие штуки, о которых ты даже не слышал! Она может тебе такое сделать…

— Слушайте, мне кажется…

— Брось увиливать, сопляк! Что ты теряешь? Ты ведь уже плаваешь в моих деньгах!

Вес на миг задумался, взглянул на прекрасное, обезображенное синяком лицо сидевшей перед ним женщины. Он подумал о том, сколько раз ей приходилось выдерживать скотство этого человека. Потом он сказал:

— Я принимаю эту гарантию под сумму в пятьсот долларов.

Соланж едва заметно согласно кивнула ему. И десять минут спустя все было кончено. Вес сидел, глядя на великолепный королевский флеш. Глава фирмы грамзаписи вскочил со стула и схватил Соланж за лицо, сжав ее подбородок так, что она застонала.

— Убери лапы, сукин сын, — спокойно сказал Вес. — Ты портишь мой выигрыш!

Тут парень совсем потерял самообладание и принялся угрожать Весу, что он использует все связи, что у Веса теперь никогда не будет нового контракта ни с одной из фирм грамзаписи. Кто-то дал бедняге выпить и выставил из комнаты. Вес долго сидел, глядя через стол для покера на лицо Соланж, не зная, что ему теперь делать или говорить. Она прервала тишину первой:

— Кажется, он отколол мне кусочек зуба.

— Хотите найти хорошего дантиста?

— Нет, все в порядке. Я вас видела раньше, по телевизору. Вы комедиант, — продолжала она. — Я вспомнила, я видела вашу фотографию на обложке «Телезвезд».

Он кивнул.

— Да, и не только на этой обложке. Обо мне была статья в «Роллинг Стоунз». Я выпустил пару альбомов. — Он замолчал, почувствовав, как неуместно распушил перья перед женщиной, у которой опух правый глаз, а на щеке цвел кровоподтек. И все же она была красива, это была экзотическая, холодная красота, которая заставила пульс Веса нестись галопом с того самого момента, когда она вошла в комнату.

— Теперь вы здесь работаете?

— Верно. Но мой агент вот-вот должен подписать контракт на новый сериал в следующем сезоне, и, возможно, я буду в следующей картине Мела Брукса. — Он нервно откашлялся. — А вы давно уже его… любовница?

— Почти год. Он очень неблагодарный и недобрый человек.

— Да, гм, кажется, я его обчистил, как вы думаете? — Он, посмотрел на пачки банкнот и долговых расписок, лежавшие перед ним. — Боже, ну и куча, однако.

— Уже поздно, — сказала Соланж. — Почему бы нам не подняться в ваш номер?

— Что? Гм, послушайте, вы вовсе не обязаны…

— Нет, теперь мною владеете вы.

— Вами? Эйб Линкольн освободил всех рабов еще… если вы не слышали об этом, то…

— Я всегда кому-нибудь принадлежала, — сказала она, и Весу почудилось, что в голосе ее слышится испуг. — Это я заставила удачу отвернуться от него. Я могу принести удачу вам.

— В смысле? Как это понимать?

Она поднялась и протянула к нему руку. Он взял ее ладонь в свою.

— Твой номер, — сказала она.

Это произошло почти год назад. Вес поставил сок обратно в холодильник. Он знал, что пора одеваться — мог приехать Джимми, чтобы обсудить кое-какие цифры насчет фильма Брукса. Когда он вошел в гостиную, то остановился у доски Оуйи, размышляя, сойдет ли ему с рук, если он вышвырнет эту деревяшку в мусорный контейнер? Он не верил в сказки о духах, которые рассказывала Соланж, но его беспокоила одна вещь — беспокоила с того самого момента, корда он привез сюда Соланж. Всего неделю спустя после того, как он внес задаток за этот особняк, он посреди ночи обнаружил Соланж у бассейна. В руках у нее была кукла, она выкручивала ей руки и ноги, а потом бросила куклу в бассейн. Два дня спустя бывший хозяин Соланж был найден утонувшим в собственном роскошном бассейне. «Варьете» поместил небольшую заметку — врач, вскрывавший тело, был удивлен: мускулы умершего были стянуты судорогой в узлы.

«Но позже я тебя, подлую, все равно вышвырну», — мысленно пригрозил Вес дощечке Оуйи и вернулся в спальню, чтобы как следует одеться, пока не приехал его агент.

7.

Палатазин сидел в своем уютном кабинете, или «берлоге», как он называл его, наслаждаясь, как «Стильерс» разделывали под орех «Сорокадевяточников», когда вдруг зазвонил телефон. Трубку сняла Джо.

— А ну, покажи им! — сказал Палатазин, когда Терри Брэдшо обошел не одного, а целых двух линейных игроков и, как курком, сработал правой рукой, делая подачу. — Не давай тому парню снова получить очко! Эх, ради всего!.. — Он хлопнул себя по бедру, когда пас завершился всего в тридцати четырех ярдах.

— …да, я его позову, — донесся из кухни голос Джо. — Энди!

— Сейчас. — Он с трудом выбрался из уютного кресла и взял трубку из рук жены. — Слушаю!

— Капитан, здесь лейтенант Рис. Мы тут нашли человека, который видел парня с фоторобота.

— Этого мало.

— Это еще не все. Одна юная леди говорит, что согласилась сесть в машину к человеку, который похож на изображение фоторобота. Он сказал ей, что они едут в мотель, а сам затормозил на пустой стоянке на Юкка-стрит. Она испугалась и убежала, а он гнался за ней на машине. Это был сероватый «фольксваген», и она помнит часть номера.

— Не отпускайте ее пока. Я буду через пятнадцать минут. — Он почувствовал неодобрительный взгляд Джо, когда положил трубку на место.

— Я слышала. Ты к ужину хоть вернешься?

— Не знаю. — Он пожал плечами, набросил плащ и клюнул жену в щеку. — Я позвоню.

— Ты не вернешься к ужину, — сказала она. — И не позвонишь.

Но Палатазин уже выскочил за порог. Дверь закрылась.

8.

Как раз в тот момент, когда Палатазин опускал телефонную трубку, Рико Эстебан взбирался по длинной лестнице старого многоквартирного здания в восточной части Лос-Анджелеса.

Даже солнечный свет приобретал здесь какой-то мутный оттенок, горячими стрелами пронизывая окна коридоров и лестничных площадок.

Ступеньки под ногами скрипели, в некоторых местах не было перил. Иногда Рико бросал взгляд вниз, в четырехэтажный колодец, на желтые кафельные плитки, которыми был вымощен подъезд. Мусорные контейнеры на площадках были переполнены, отбросы вываливались на пол. На Рико была та же одежда, что и прошлым вечером, только спина рубашки потемнела, пропитавшись потом. Все вокруг было наполнено звуками большого дома: кашель, журчание спускаемой воды в туалете, крики мужчины и женщины, которые пытались по-испански переругать друг друга. Плач ребенка, которому хотелось есть, и отчаянное «кваето!» его матери. Транзисторное радио и телевизоры соревновались в мощности громкоговорителей с дископроигрывателями. Испанские новости, выстрелы — какой-то ковбойский фильм или детектив.

В коридоре пятого этажа жара была практически невыносимой. Рубаха Рико приклеивалась к груди, как вторая кожа, когда он остановился у двери, которую искал. Сердце его колотилось. Он боялся женщины, которая жила в этой квартире. Она была ненормальной, невозможно было предсказать, что она сделает. Однажды старая Сантос поклялась отстрелить ему яйца, если он еще раз подойдет к ее дочери. Поэтому теперь он колебался, не зная, стучать ли ему или просто вернуться по собственным стопам, бежать из этого отвратительного свинарника. «Что если Мерида вернулась вчера вечером и все рассказала своей матери? — испуганно подумал он. — Тогда придется платить. Но вдруг она вообще не возвращалась? Вдруг с ней что-то случилось в джунглях бульвара Уайтиер? — Неуверенность наполнила его глухим страхом. — Этот извращенец Таракан все еще гуляет на свободе, верно? И полно других типов, еще похуже Таракана». Но, с другой стороны, за дверью он может обнаружить заплаканную Мериду и разъяренную фурию, в руке которой будет спецмодель «субботняя ночь», нацеленная прямо в пах Рико. Мадре де диос!

Но он не мог уйти, так ничего и не выяснив. Больше времени терять было нельзя. Он протянул руку, сжав кулак, и постучал в дверь. Почти немедленно отворилась другая дверь, дальше по коридору, и выглянул старик-чикано. Он с подозрением посмотрел на Рико.

— Кто это? — раздавшийся из-за двери голос заставил Рико подпрыгнуть.

— Э-э… это я, миссис Сантос, Рико Эстебан.

Последовала долгая неловкая тишина.

«Черт! — подумал он, охваченный паникой, — пошла за пистолетом!» Он был готов броситься бежать, когда из-за двери спросили:

— Чего тебе надо, сопляк?

— Я хочу поговорить с Меридой, миссис. Пожалуйста.

— Ее нет дома.

Напряжение внезапно спало. Он чувствовал, что миссис Сантос прижалась к тонкой деревянной панели ухом.

— А вы не знаете, где она сейчас? — спросил он.

Тут дверь распахнулась, и Рико в ошеломлении сделал шаг назад. Женщина смотрела на него черными, как у змеи, презрительными глазами.

— А что тебе нужно от нее? Зачем тебе знать, где она?

— Мне нужно найти ее. Это очень важно. — Он не видел ее рук, и боялся, что она могла спрятать за спиной этот чертов пистолет.

В тяжком молчании миссис Сантос некоторое время рассматривала его.

— Я знала, что она крутит хвостом у меня за спиной, я знала, что она с тобой встречается, дерьмо ты этакое! Я сразу поняла, что она с тобой, когда вчера вечером она не пришла домой!

— Я… вчера вечером встретил ее у дома, — с трудом выдавил из себя Рико. — На бульваре она… выпрыгнула из машины, миссис Сантос, я всю ночь пытался ее найти, я все места объездил, я всего два часа спал, на заднем сиденье, и не знаю, куда еще можно…

— Что?! — завопила старуха, глаза ее готовы были выскочить из орбит. — Моя Мерида ночью на бульваре? Ах ты, подонок, ты оставил мою Мериду там на всю ночь? Я сейчас позову полицию. Ты отсюда не уйдешь!

Глаза ее сверкали черным жаром. Она хотела хлопнуть дверью, но Рико мгновенно остановил дверь рукой. Она смотрела на него, раскрыв рот, в глубине ее глаз замерцал страх.

— Вы не слышали, что я сказал! — почти прокричал Рико. — Если Мерида прошлой ночью не вернулась домой, тогда я не знаю, где она сейчас! Она могла попасть в беду! — «Она и так в беде», — мрачно подумал он при этом. — Куда она могла пойти?

Миссис Сантос стояла, как статуя, и он знал, о чем она думает: «Мерида была хорошая дочь, любила маму, всегда ночевала дома».

— Я опасаюсь за нее, — тихо сказал Рико.

Сначала миссис Сантос заговорила шепотом, потом голос ее перешел на крик:

— Я тебе говорила, оставь ее в покое, говорила? Я предупреждала Мериду. От тебя всегда одни гадости, всегда так было, даже когда ты бегал с Костоломами. И только Бог знает, чем ты теперь занимаешься!

— Послушайте, я пришел сюда не ругаться, мне плевать, что вы обо мне думаете. Я просто хочу убедиться, что с Меридой все в порядке…

— Зачем? Чтобы уговорить ее шляться вместе с тобой по улицам? Все, к чему ты прикасаешься, обращается в грязь! И Бог это видит! Ой, погоди, погоди минутку! — Она бросилась в глубину квартиры, и Рико последовал за ней. Женщина пересекла грязную комнатку и открыла ящик комода, стоявшего рядом с раковиной. — Погоди минуту, дерьмо, — завопила она, повернувшись. В руке ее был тяжелый нож, каким пользуются мясники. — Я зарежу тебя за то, что ты сделал с моей девочкой!

— Пожалуйста! — сказал он, пятясь к двери. — Я только хотел узнать…

— Вот что я тебе скажу! — крикнула старуха и бросилась к нему, нацелив нож в низ его живота.

— Ах ты, старая ненормальная… сука! — заорал в ответ Рико, развернулся, выскочил за дверь и успел захлопнуть ее прямо перед носом старухи. В следующий миг он мчался вниз по лестнице, слыша сухой довольный кашель старика-чикано. Дом за его спиной, казалось, был наполнен криками и угрозами миссис Сантос. «Старая гарпия!» — подумал Рико, поспешно перескакивая ступеньки. Голос становился все слабее, и Рико с облегчением понял, что она не думает его преследовать. И все же из подъезда он выскочил бегом. Оказавшись снаружи, он вытер катившийся по лицу пот. Пара малышей пыталась снять колпаки с колес его машины, и он разогнал их пинками.

Он уже собирался занять место водителя, когда послышался хладнокровный детский голос:

— Эй, Рико! Зря ты обижаешь этих малышей!

Рико обернулся. Двенадцатилетний брат Мериды Луис сидел на обочине тротуара у следующего подъезда дома. С ним было еще двое мальчишек, не старше одиннадцати лет, но в глазах их уже застыли упрямство и страх. Они играли в карты. Луис курил самодельную сигарету.

— Им нужны зелененькие, которые они могли бы получить за шкары с твоей телеги, если бы продали их. Еще две. — Он взял две карты, сдал и с отвращением фыркнул. — Их старик тратит каждый день пятьдесят долларов, и чем дальше, тем ему хуже. Думаешь, если ты переехал на Полосу, то здесь все поменялось?

Слова, так спокойно произнесенные ребенком, ужалили Рико.

— А что ты об этом знаешь? — сказал он. — Ты сам еще сопляк.

— Много чего знаю, — Луис поднял голову. — Например, что сестра была с тобой прошлой ночью и домой не вернулась. Моя старуха всю ночь топала по комнате. Говорит, что заключит на тебя контракт с Головорезами.

— И кто же перережет мне глотку? Ты? И за сколько? За пять зеленых? Да ты в самом деле начинаешь уже думать, как настоящий Головорез. Если ты будешь с ними якшаться и дальше, то кончишь в канаве с разрезанным животом. Или в тюряге.

Луис сжал карты и хитро, как лиса, улыбнулся.

— Очень жаль, что нам не подняться так высоко, как поднялся ты, Рико. Ты теперь такой большой, что вырос из нашего бедного баррио. Ты ведь теперь гигант на Закатном бульваре, верно? — Он сделал губами «пук», и остальные подростки засмеялись. — Мавен может оторвать тебе задницу одной рукой. Лучше бы ты убирался с нашей улицы! Тебе здесь больше не место!

— Мавен! Так он до сих пор заводила Головорезов?

— Да. Кто сдавал, беру одну. От-т-лично, амигос! — Он не обращал внимания на Рико, пока не сдал карты. — Что ты тут делаешь у моего дома, парень? Моя старуха имеет на тебя большой зуб.

— Я уже видел твою мать, — сказал Рико. — Она уже готова для одного большого дома, где много замков. Я хочу найти Мериду. Не знаю, Луис, где может быть твоя сестра. А ты?

Луис бросил на него быстрый взгляд.

— Что ты хочешь сказать, парень? Вчера вечером она уехала с тобой!

— Да, но потом она выскочила из машины на Уайтиер и убежала. Я тебе об этом и толкую. Я искал ее почти всю ночь. Так куда она могла пойти?

— Ты оставил ее одну? — Луис не мог поверить тому, что услышал. — На бульваре, совсем одну? — Карты выпали из его рук. — Парень, ты теперь так далеко отсюда живешь, что не знаешь, что происходит? Гадюки стараются оттяпать у Головорезов кусок территории! И за три квартала отсюда начинается зона сражений! Гадюки стараются ловить наших поодиночке. На той неделе попались Хотшот Заса, Пако Милан и Хуан Моралес!

Дыхание Рико участилось.

— Они их убили?

— Никто не знает. Они просто исчезли… пффф, и Мавен думает, что Гадюки их подстерегли, а потом утащили тела и спрятали где-нибудь. В пятницу пропала девушка Мавена, Анита, а вчера — маленький брат Пауло Леграна, Бенни.

— Боже мой! — прошептал Рико, чувствуя, как сжимается в мозгу холодный узел страха. — Думаешь, что они… Мериду?

— Они знали, что это моя сестра. — Луис встал, лицо его было лицом жаждущего крови воина, но тело — под жилетом из дешевого пластика под кожу — было телом ребенка, сквозь кожу торчали жалкие ребра. Он провел по губам тыльной стороной ладони. — Да, они могли ее подстеречь. Подождать в боковой улице, потом прыгнуть на нее. Эти сукины дети могли ее сначала изнасиловать, а тело утащить куда-нибудь.

Живот Рико свело. Ему казалось, что еще немного — и его стошнит.

— Они могли и убить ее, — тихо сказал Луис, потом посмотрел прямо в лицо Рико. — Если она мертва, то помог им в этом ты, бастардо! Это ты передал ее прямо в руки Гадюк.

— Но ведь мы не знаем, что с ней случилось! Мы можем заявить в полицию…

— А копы тут при чем? — заорал Луис. Он дрожал, пытаясь сдержать слезы. — Это дело Головорезов, моих братьев. Пошли, — приказал он остальным мальчикам, они мгновенно поднялись со ступенек. — Надо найти Мавена и сказать ему!

Они пошли вдоль улицы, подпрыгивая, как маленькие бойцовые петухи. Луис вдруг повернулся и ткнул пальцем в Рико.

— Молись, чтобы с моей сестрой все было о’кей! — крикнул он, и тут голос его надломился. — Молись и надейся, парень, вот что я тебе посоветую! — Потом он отвернулся и все трое исчезли за углом.

Рико наблюдал, как они поворачивают за угол. Из желудка поднялась рвота, но он сдержал ее. «Мертва, — подумал он. — Мерида мертва!» Убита Гадюками, бандой довольного безнаказанностью отребья, панков, которые были еще сосунками, когда он, Рико, уже бегал вместе, с Костоломами. Поток помоев хлынул на улицу откуда-то сверху. Рико отпрыгнул в сторону, сверху послышался тонкий злорадный смех.

Ошарашенный, с кружащейся головой, покрытый холодным потом, он вернулся к своей машине и быстро покинул проклятое гетто чиканос.

9.

— Да, это он, тот самый тип, — сказала чернокожая проститутка с ярко-оранжевыми волосами и тяжелыми чувственными веками над дикими глазами. Она подтолкнула фотографию обратно к лейтенанту Рису. — Я бы его везде узнала. Пытался прищемить меня на Юкка-стрит. Хотел меня прикончить. Да, это он самый. — Она глубоко затянулась и выпустила дым углом ярко накрашенного рта.

— А он не назвал вам имени, мисс Коннорс? Что-нибудь вроде Уолли или Уолт, или Уолтер?

— Нет, он вообще ни слова не проронил, только спросил… какая моя цена. Послушайте, — она с опаской взглянула на медленно вращавшуюся катушку магнитофона на дальнем конце стола. — Вы ведь не обманете старушку Лизз, я бы не хотела, чтобы ящик записывал мой голос. — Она взглянула через плечо на внимательно следящего за беседой капитана Палатазина. — Вы обещаете мне, что не станете потом предъявлять мне обвинения, ведь вы не за этим меня сюда притащили, верно?

— Нет, никто не собирается строить вам ловушку, — тихо сказал Палатазин. — Нас не интересует, чем вы добываете себе средства к существованию. Нас интересует тот человек, который посадил вас в машину вечером, в среду. Одна из проблем, которая мешает нам его выловить, — это то, что вы, дамы, не очень охотно с нами сотрудничаете.

— Ну, а кто тут виноват, а? Брат-закон тяжко нашу сестру карает. А нам ведь тоже надо подзаработать пару долларов, верно? — Она снова томно посмотрела на Палатазина, потом на Риса. — Есть ведь способ и похуже, чем наш, верно?

— Подозреваю, — согласился Рис. — Вы уверены, что правильно назвали эти цифры? Два и семь.

— Ага, все очень точно. Последняя цифра может быть тройкой… или пятеркой. Не знаю.

Рис кивнул и посмотрел протокол, который заполнял по мере того, как беседовал с этой девушкой.

— А буквы? По-вашему, первая была «Т»? А вторая?

Она пожала плечами.

— У меня ведь не было времени стоять там и читать этот номер. Я свою задницу спасала. — Она выпустила еще одну кудрявую струйку дыма в сторону магнитофона. — По-моему, хорошо еще, что я вообще что-то помню.

— Дэйв, — сказал Палатазин Вейкроссу. — Возьми-ка протокол и начни искать по номерным данным, сразу. Попроси Мак-Калафа и Прайса, пусть помогут тебе, как только освободятся.

— Да, сэр. — Вейкросс взял протокол у Риса и вышел.

— Так мне можно идти? — спросила девушка. — Я вам рассказала все, что помню.

— Одну минуту, — ответил Палатазин, подавшись вперед. — Вы сказали… если я точно помню ваши собственные слова, что с этим человеком вам было «зябко». Что это значит?

— Мне обычно все равно, что за люди со мной, — сказала она. — Но от этого типа у меня по коже мурашки пошли. Сначала он был о’кей, только немного тихий какой-то. Я решила, что мотель Каса-Лома и пятьдесят долларов — это неплохо. Но глаза у него были какие-то в самом деле ненормальные, и он все время наклонял голову, словно у него нервы были не в порядке. Потом я, правда, решила, что он как будто к чему-то прислушивается. Понимаете?

— Прислушивается? Было включено радио?

— Нет. Словно он слышал что-то, чего не могла услышать я, и еще он один раз совсем непонятно усмехнулся. Странно так усмехнулся. Ну вот, мы едем, но вдруг, за два квартала до Каса-Лома, он сворачивает, я и спрашиваю, что он надумал, а он молчит. Только вроде как кивает, неприятно. Потом останавливается на стоянке, где раньше была «Семь-Одиннадцать», и глушит мотор. Я решила, что он хочет меня… прямо там, потому что он так усмехнулся. Он… ну, начал штаны расстегивать. Мне вдруг стало как-то зябко, но я подумала, какого черта, что такого? Поэтому я наклонилась, но тут вижу — рука его прыгнула куда-то под сиденье очень быстро. И тут я почувствовала этот запах, вроде алкоголя, но гораздо сильнее. Я не знала, что это было, но только старушке Лизз ничего такого не надо. Я выскочила из его телеги и побежала, потом услышала, как завелся двигатель, и я подумала: «О, Боже, этот извращенец гонится за мной!» И тогда я подумала, что это мог быть сам Таракан. Правда, давно уже никто не попадался, так мы стали думать, что парень или сломал-таки шею, или уехал из города, или заполз в щель. Я успела добежать до угла, и тут серый «фольк» пронесся мимо, повернул направо и все, больше я его не видела. Потом я позвонила своему человеку, и он меня подвез оттуда.

— А вот это вещество, запах которого вы слышали, — спросил Палатазин, — вы сказали, что оно напоминало запах алкоголя, может, это был терпентин? Или что-то в этом роде?

— Не могу ничего точно сказать. — Она сплющила в пепельнице свою сигарету. — Но запах был резкий, сильный такой. У меня глаза даже начало резать. Наверняка это была какая-то страшная гадость.

Рис усмехнулся, потом прокашлялся и отвел взгляд и сторону, когда на него посмотрел Палатазин.

— Ну, хорошо, мисс Коннорс. Достаточно. — Палатазин поднялся и выключил магнитофон. — Вы ведь в ближайшее время не собираетесь покидать город? Это на случай, если нам потребуется ваше опознание.

— Не-а, мой участок забит здесь, в Лос-Анджелесе.

— Прекрасно. Спасибо, что вы пришли к нам. И я бы посоветовал вам и вашим подругам подождать, пока мы не упрячем Таракана за решетку.

— Само собой.

Она подняла с пола свою сумку, на прощание слегка качнула бедрами перед Рисом и вышла. Палатазин снова сел, взял трубку и раскурил ее.

— Что думаешь? — спросил он Риса. — Похоже это на того, кого мы ищем?

— Трудно сказать. Если этот тип тот самый парень, который пытался подцепить Эмми Халсетт, то на Таракана он не похож — по способу действия, так сказать. Не было попытки изнасилования или удушения.

— И если это он, то почему изменил привычки? Да, странно. И уже второй раз — сильный запах из машины. Что бы это могло быть?

— Все, что угодно, начиная от бензина до чистящей жидкости.

Палатазин некоторое время молча курил свою трубку. Рис вдруг вспомнил новое телешоу, он видел его вчера вечером. «Чистое везение», так, кажется, оно называется. История там крутится вокруг какого-то немного чокнутого детектива, который вообразил себя современным воплощением Шерлока Холмса и носится по Лос-Анджелесу, пытаясь разгадать тайны вместе с одним психиатром, доктором Ватсоном. Довольно смешной был фильм.

— Экспертиза как следует поработала над теми четырьмя трупами, так? Она не могла пропустить воспаления или распухания мембран носа или век? Правильно?

— Конечно, не могла.

— Но ничего такого замечено не было. То есть не бы никакого особого воспаления, не считая следов удушения. Правильно?

Рис кивнул.

— К чему вы клоните?

— Допустим, Таракан поменял свою манеру. Может, ему не понравилось, что жертвы его царапали, когда он и давил. Может, ему хотелось, чтобы они меньше сопротивлялись. Что бы он сделал в таком случае?

— Стукнул бы сначала молотком по голове.

— Подходит. Но, допустим, он промазывает с первым ударом, и девушка начинает вопить? Вспомни теперь: мисс Коннорс заметила, что его рука потянулась за каким-то предметом, который был спрятан под или рядом с сиденьем, и именно оттуда шел сильный запах. Что это предполагает?

— Ага, — сказал Рис. — Наркотик, наверное, что-то вроде… эфира?

— Да, эфир или аналогичное вещество. Но в любом случае что-то способное выбить сознание из взрослого человека всего за несколько вдохов. Потом Таракан мог ее насиловать, душить, делать все, что ему хотелось, и столько, сколько хотелось.

— А что это за вещество использовалось в фильмах про сумасшедших ученых? Понимаете, они суют вату или пробирку под нос коту, и он опрокидывается лапками кверху? Хлороформ, кажется?

— Возможно. Но, насколько я знаю, на прилавки хлороформ не выставляется. Может, в больницах его еще и применяют. И где бы мог достать это вещество наш человек Икс? — Палатазин выпустил длинное щупальце голубого дыма в потолок, наблюдая, как оно сворачивается в сторону вентиляционной решетки кондиционера. — Что-то такое ты сказал минуту назад? — Он прищурил глаза. — Насчет бензина?

— Если нанюхаться бензина, то может вытошнить, но надо вдыхать пары довольно долго, чтобы сбило с копыт.

— Да, а мы говорим о веществе, которое действует за несколько десятков секунд, не более. — Он пожал плечами. — Не знаю. Сделай мне услугу, а? Поскольку ты сегодня вечером будешь работать, позвони в больницы и некоторым фармацевтам и выпиши названия веществ, которые могут нам подойти. Надо искать вещества, доступные для всех, но не мешает проверить содержимое эфирных субстанций и в запасах госпиталей и больниц. — Он поднялся со стула и двинулся к двери. — Вероятно, то, что услышала мисс Коннорс, было шешезом.

— Чем? Что это такое?

— Молния по-венгерски.

Палатазин слабо улыбнулся и взял со стола отпечаток условного портрета, сделанного по описанию. Улыбка его исчезла, когда он смотрел на мясистое, какое-то беличье лицо. Глаза, пустые, скрытые за толстыми стеклами очков, больше всего беспокоили капитана. «Где же ты? — молча спросил он. — Если ты все еще думаешь нанести удар, если все еще наносишь, то почему бы не появиться новым трупам?» — Палатазин хорошо сознавал, что только труп или след его вел к убийце — кусочек ткани, сжатый в последнем усилии пальцами мертвой руки, клетки кожи или волос под ногтями, оброненная коробка спичек или носовой платок. Остановить убийцу полиция не могла. Отдел убийств мог лишь собрать все мелочи до последней из найденных на месте преступления и складывать уродливые головоломки страстей зла. А без свежего трупа в головоломке образовывались слишком большие пробелы.

Палатазин подтолкнул снимок обратно к Рису.

— Пора отдать эту картинку в газеты. Отнесешь в отдел связи с прессой?

— Да, сэр. Я все сделаю.

Палатазин покинул комнату для допросов и зашагал обратно в комнату отдела — в свой офис. Он бросил взгляд на часы — двадцать пять шестого… Солнце начало уже свой путь к западному горизонту, удлиняя холодные серые тени. Пора было возвращаться домой, к Джо, подготовить себя психологически к следующему дню. Завтра встреча с начальником отдела расследований, а количество убийств, не относящихся к делу Таракана, с каждым днем становится все больше. Какой-то чикано найден избитым до смерти дубинками в боковой улочке в пригороде. Симпатичная девушка-подросток с перерезанным от уха до уха горлом в багажнике украденной машины. Женщина средних лет, застреленная на тротуаре из проезжающей мимо машины. Трехлетний ребенок, избитый, обезображенный и брошенный на дно мусорного контейнера… Палатазин был невольным свидетелем всего этого ежедневного реального фильма ужасов. Некоторые дни, конечно, были хуже других. В самые плохие из них, обычно в разгар лета, ночные кошмары преследовали его картинами распухших разлагающихся трупов мужчин, женщин, детей — все они протягивали к нему руки и, как прокаженные, просили о спасении. А средства убийства в этом городе были до ужаса разнообразными: бейсбольная бита, пистолет, разбитая бутылка, яды из дюжины разных стран, ножи всех видов и назначений, крючки для вешалок, веревки, колючая проволока и даже медный шарик, выстреленный из дробовика. Мотивы преступлений — почти в такой же мере разнообразны: месть, деньги, ненависть, свобода, любовь. Говорите — город Ангелов? У Палатазина сложилось иное мнение.

Когда ему было четырнадцать, дядя Мило нашел ему вечернюю работу — подметать в соседнем полицейском участке. Энди любил смотреть фильмы про полицейских и грабителей, которые показывали по телевизору — телевизор стоял в витрине магазина братьев Абрахамс в квартале от его дома. И он был взволнован, вообразив себя частью мира облаченных в голубую форму полицейских, обтекаемых машин и трещавших портативных раций. Офицерам его интерес нравился, и они с удовольствием посвящали его в детали своей профессии. Несколько лет он был самым добросовестным слушателем любой истории, которую могли преподнести ему в участке. Только годы спустя, когда он сам надел одну из плотных синих униформ, он понял, что мир разделен не только на белое и черное, как показывали на телевизионных экранах. Он шагал вдоль Фонтан-авеню, когда какой-то краснолицый толстый мужчина принялся громко кричать о том, что его ограбили, ограбили его магазин. Палатазин увидел подозреваемого — худой черноволосый мужчина в рваном пальто, прижимавший к груди пару батонов хлеба и кусок колбасы. Он бросился в погоню — в те дни он был еще не таким толстым и умел быстро бегать — и быстро догнал вора, схватив его за воротник пальто и рывком бросив на тротуар. Еда посыпалась на асфальт и тут же превратилась в кашу под колесами проносящихся автомобилей. Палатазин вывернул задержанному руки, защелкнул наручники и повернул мужчину лицом к себе.

Но это была женщина — очень худая, с распухшим от шестимесячной беременности животом. «Прошу вас, — начала она всхлипывать, — не отправляйте меня больше в камеру, не надо…» Палатазин был поражен и не знал, но ему теперь делать. Подбежал краснорожий хозяин мясной лавки, у которого в брюхе было не меньше говядины, чем на полках его магазина, и принялся кричать, как «эта сука посреди бела дня принялась обворовывать его магазин, стащила прямо с прилавка еду, и что теперь будет делать полиция?» Палатазин ничего не мог ответить, ключ от наручников белым огнем жег ему руку. Тут у бордюра тротуара со скрипом затормозил патрульный полицейский фургон, и возмущенный хозяин магазина обратился к приехавшим полицейским. Когда женщину посадили в машину, она перестала всхлипывать, а глаза ее стали похожи на окна давно брошенного дома. Один из офицеров похлопал Палатазина по плечу и сказал: «Хорошая работа, эта дама обчищала продовольственные лавки по всей авеню уже недели две». Фургон укатил, а Палатазин продолжал смотреть на раскатанные в блин хлеб и колбасу на асфальте дороги. Краснорожий хозяин хвастливо пояснял группе собравшихся зевак, что никому еще не удавалось ограбить его среди бела дня и уйти от наказания, никому!

Теперь, на целую вечность от Фонтан-авеню, Палатазин почувствовал, как его захлестнула волна сожаления. Он устало снял плащ со спинки стула и медленно его надел. Почему все получилось не так, как он представлял многие годы назад? Он мечтал переехать с женой и сыном в небольшой городок на севере от Сан-Франциско, где климат был прохладнее, и возглавить там полицейский участок. Самое серьезное преступление в тех краях — похищение тыквы с огорода. Ему даже машина там не понадобится, и в городке его все будут знать и любить. Джо откроет цветочный магазин, она давно об этом думала, а сын станет полузащитником в школьной футбольной команде. Он застегнул плащ, и мечты его уплыли вдаль, как мерцающая пыль. После второго выкидыша врач сказал Джо, что было бы опасно — и физически, и морально — пробовать в третий раз. Он предложил им усыновить сироту. А Палатазин был затянут в огромный водоворот событий, как это бывает со всеми. Теперь он понимал, что останется в этом городе до самой смерти, хотя иногда, ночью, ему казалось, что стоит лишь закрыть глаза — и он увидит тот городок, полный белых садовых калиток, чистых уютных улочек и труб, из которых тянется уютный дымок.

«Пора домой», — сказал он сам себе.

Что-то зашелестело позади него. Палатазин удивленно обернулся.

У двери стояла его мать, совершенно живая, во плоти и реальности, словно она никогда и не умирала. На ней был длинный голубой халат, в котором она умерла, и кожа ее была морщинистой и белой, обтягивающей кости. Глаза ее были устремлены на Палатазина, в них горело ужасное напряжение. Рука с протянутым пальцем указывала в сторону окна.

Палатазин с побледневшим от шока лицом сделал шаг назад и налетел на острый угол стола. Пепельница с трубкой перевернулась, так же, как и рамка с фотографией Джо. Папки с бумагами дружно посыпались на пол.

Мать Палатазина открыла рот, показав беззубые десны. Она словно старалась что-то сказать. Руки ее дрожали, лицо было искажено усилием.

И в следующий миг Палатазин увидел сквозь нее очертания двери, поблескивание ручки замка. Силуэт матери заколебался, как столб дыма, и вдруг исчез.

Воздух вырвался из легких Палатазина. Он дрожал и не мог унять эту дрожь. Руки сжимали край стола. Он долго смотрел на то место, где только что видел мать, и когда он наконец провел над этим местом дрожащей рукой, воздух показался ему гораздо холоднее, чем в остальном пространстве комнаты.

Он отворил дверь и так стремительно выглянул наружу, что Цейтговель, сидевший за ближайшим столом, пролил горячий кофе из чашки прямо себе на колени. Ругаясь, Цейтговель вскочил из-за стола, чем привлек внимание остальных офицеров к бледному, с расширившимися глазами Палатазину. Палатазин мгновенно удалился обратно в свой кабинет, но оставил дверь открытой. Он чувствовал головокружение, его подташнивало, словно только-только миновал приступ лихорадки. Он стоял, тупо глядя на разбросанные по полу папки, потом нагнулся и начал их собирать.

— Капитан?! — В дверь заглянул Цейтговель, вытирая штанину парой бумажных салфеток. — С вами все в порядке, сэр?

— Все отлично, — сказал Палатазин, не поднимая головы, чтобы не выдать страха, который все еще заставлял угол его рта корчиться.

Цейтговель посмотрел на свои брюки. «Эх, если бы департамент оплатил мне счет за химчистку. Жди, как же! Капитан собрал уже все папки, почему же он не поднимается?»

— У вас был такой вид, сэр, словно вы увидели привидение.

— Разве у меня был такой вид?

Поднявшись, Палатазин бросил папки на стол. Он поправил пепельницу, трубку и фотографию Джо. Нашаривая в кармане ключи, быстро вышел из кабинета и запер дверь.

— У вас больше нет работы? — сухо поинтересовался он, потом прошел мимо Цейтговеля, щелкая каблуками по плиткам пола.

«Ничего не понимаю», — подумал Цейтговель. Он пожал плечами, глядя на остальных сотрудников, и снова сел за свой стол. Прежде чем вернуться к работе, он вспомнил то, о чем читал в газетах и о чем шептались в департаменте. Что капитан в самом деле слегка сдвинулся на деле Таракана и что напряжение только ухудшает теперь его состояние. Он снова начал печатать протокол осмотра места происшествия — молодой человек был найден застреленным в своей постели сегодня утром — и подумал: «Хорошо, что его, а не меня».

10.

Ночь заполнила баррио, как черная дождевая вода заполняет кратер от бомбового разрыва, и то, что шевелилось в мрачных глубинах воронки, — не имело имен. Холодный ветер измученными порывами глодал крошащиеся углы старых кирпичных зданий. По узким боковым проходам и улочкам шныряли крысы в поисках еды, их глаза поблескивали красными световыми точками. Три мальчика-чиканос в обтягивающих жилетах из черного кожезаменителя и тесных черных повязках вокруг головы прятались за кучей пыльного битого кирпича, внимательно наблюдая за облезлым, изукрашенным надписями домом, который находился в сотне ярдов от них. По мере удаления от этих старых многоквартирных домов они все больше напоминали какие-то серые надгробья.

— Уже целый час там и крыса не пробежала, Мавен, — хрипло прошептал худой, как хлыст, мальчик, приникший к асфальту слева от главаря. — Никого там, видно, и не было.

— А я говорю, они там.

В центре тройки сидел самый старший и самый крупный из ребят, его бицепсы и предплечья выдавали мощную мускулатуру. На левом бицепсе была татуировка — орел пожирал змею, а под татуировкой имя «Мавен». Черные, как сажа, волосы рассыпались поверх черной повязки, а его глаза — узкие щели на широкоскулом напряженном лице — были полны звериной хитрости.

— Да, — прошептал он. — Энемиго там, и сегодня вечером он нам за все заплатит.

— Они, видно, перенесли свой штаб в другое место, — сказал другой, худой мальчик. — Разведка, видно, ошиблась.

— Они притаились, — сказал Мавен, — потому что уже наложили в штаны, испугались нас.

Он бросил взгляд на крыши окружающих домов. Несколько членов шайки Головорезов уже притаились там, держа штаб Гадюк под наблюдением. Но Мавену их не было видно, они слишком хорошо замаскировались. Он снова посмотрел на притихшее здание и слегка передвинулся, потому что револьвер сорок пятого калибра впился ему в живот. Двое остальных — Чико Мапазен и Джонни Паскаль — были тоже вооружены. У Чико имелся девятидюймовый нож и пара кастетов с медными зубцами. Джонни сжимал бейсбольную биту с четырехдюймовыми гвоздями.

— А кто бы не наложил в штаны, — тихо сказал Мавен, — если бы узнал, что за ним охотятся Головорезы?

— Мы проучим этих подонков, — прошептал Джонни, сжимая и разжимая пальцы вокруг рукоятки своей биты. — Они за все заплатят.

— Первый выстрел за мной, — напомнил Мавен. — Я должен отомстить за Аниту. Эти сволочи изнасиловали ее до смерти, наверное, а тело куда-то утащили, на свалку, должно быть. — На челюстях его напряглись сухожилия желваков. — Если они решили играть в грубую игру, то мы им покажем, что это означает.

— Когда начнем? — спросил Чико, в глазах которого светился огонь нетерпения.

— Когда я скажу. Пока мы ждем.

Минут через пятнадцать дверь дома отворилась. Мавен напрягся, как кусок колючей проволоки. Двое подростков — один в защитном армейском жилете, второй вообще с голой грудью — вышли и присели на ступеньки крыльца. Они, похоже, разговаривали, и порыв ветра донес до Мавена отрывистый хриплый смех. «Подонки, — прошептал он. — Вы нам за все заплатите». Они сидели там довольно долю, потом одновременно поднялись и исчезли внутри здания.

Почти в тот же момент рядом с Мавеном плюхнулась на асфальт маленькая фигура мальчика. Это был Нуис Сантос.

— Все готово, Мавен, — сказал он. — Зорро привел отряд к черному ходу.

— А Зорро взял с собой «мамочку»?

— Ага.

«Мамочкой» Зорро был обрез-дробовик, который был украден из оружейного магазина месяц назад и уже не раз пускался в ход.

— Она ему пригодится, когда эти подонки начнут выбегать через черный ход. — Мавен перевел дыхание, потом сказал — О’кей. Пошли.

Он поднял голову, сунул два пальца в рот и пару раз коротко свистнул.

— Ты со мной, малыш, — сказал он Луису. — Отплати им за то, что они сделали с твоей сестрой, парень. — Он сунул Луису здоровенный пружинный нож, которым вполне мог пользоваться мясник. Потом Мавен снова свистнул. Мгновенно площадка перед домом заполнилась движущимися тенями. Мавен и его соратники тут же поднялись, двинувшись под прикрытием тени, готовые в любой момент нырнуть в укрытие.

Но к зданию они подошли в полной тишине.

— Возьмем их в кроватке, — прошептал Мавен. — Сотрем в порошок.

Он первым достиг здания, за ним, не отставая ни на шаг, двигался Луис. Мавен вытащил одну из своих ручных гранат, купленных на черном рынке, вытащил предохранительную скобу и швырнул гранату в ближайшее окно. Потом он прижался к стене, и Луис сделал то же самое.

Когда граната разорвалась с гулким «умм-пффф!», раскаленные белые плевки металла вылетели из окна, как рой шершней. В следующее мгновение Мавен уже прыгнул вверх по ступенькам крыльца, за ним мчалась орда Головорезов. Пинком ноги он распахнул дверь и прыгнул вовнутрь, паля во все стороны из своего кольта. Луис со щелчком выпустил наружу лезвие своего ножа. Он чувствовал, как радостно вскипает его кровь, как кристально прозрачен его мозг. Он прыгнул в открытую дверь, за ним следовали Джонни и Чико, и все остальные Головорезы. Внутри, в голубой дымке пороховой гари, к полу осторожно прижался Мавен. В стенах чернели следы пуль. Но входной холл и плохо освещенный коридор были пусты. Слышалось лишь жаркое дыхание и топот подошв Головорезов. И больше ничего.

— Пусто! — завопил Чико.

— Заткнись! — огрызнулся Мавен и поднялся на ноги, не снимая пальца со спускового крючка. — Они должны быть здесь! А ну, выходите, подонки!

Вдоль слабо освещенного коридора зияли прямоугольники открытых дверей.

— Эти бастардо испугались до смерти! — заорал он. — Вперед! Устроим им веселый праздничек! — Он выстрелил в коридор, дождем посыпалась штукатурка. — Чико, Сальватор и еще шестеро, идите вверх по лестнице, прочесывайте второй этаж. Только не давайте им застать вас врасплох. Ну, чего ждете? Вперед! Все остальные — держись меня!

Он двинулся вдоль коридора, словно пантера заглядывая в каждую пустую комнату.

— Эй, послушай! — воскликнул кто-то позади. — Мне это не нравится…

— Заткни пасть и двигай за мной! — сказал Мавен, но на этот раз в голосе его была неуверенность, и пара подростков приостановилась. Но Луис не отставал. Мавен прорычал ругательство и вошел в ближайшую комнату, дважды выстрелил в закрытый платяной шкаф, открыл дверцу, ожидая увидеть пару исходящих кровью трупов. Но там ничего не было, кроме забытой вешалки-плечиков. Луис натолкнулся на Мавена, и тот сказал:

— Назад, малец.

На втором этаже слышался топот ног — отряд Головорезов проверял верхний этаж.

И тут он поднял голову.

Они висели под потолком, прицепившись к балкам, как летучие мыши.

Мавен завопил, поднял руку с пистолетом, и в этот момент начали падать тела. Кто-то приземлился прямо ему на плечи, и выстрел пропал даром. Мавен упал, в ухо ему кто-то страшно зашипел. Теперь крики раздавались уже по всему зданию, слышался шум падающих тел, выстрелы, треск дерева, в которое били пули, шум осыпающейся штукатурки. Что-то тяжелое ударило в плечо Луиса, он упал на пол, голова его была прижата к шершавой доске. Сквозь красный туман до него донесся вопль Мавена, просящий пощады, потом он вдруг тонко завопил, как женщина. Выстрел дробовика снес дверь черного хода с петель. Темные фигуры прыгнули в коридор навстречу ворвавшимся в здание войскам Головорезов. Защелкали выстрелы. В темноте шла целая дюжина отдельных яростных стычек. Луис, в голове которого что-то тяжело стучало, попытался встать с пола, но получил удар ногой в ребра. Он согнулся, ослепленный слезами, пальцы старались нащупать на полу выпавший нож. Где-то послышался новый ужасный вопль, эхом пронесшийся по всему зданию. Луис был сбит с ног, тяжелое тело прижало его к полу. Он слышал стоны, за которыми послышались жуткие и странные звуки… словно кто-то втягивал в себя жидкость. Мозг Луиса пылал. «Я не хочу умирать вот так! Я не хочу умирать вот так! Я не хочу умирать, как…»

Ледяная рука сжала его плечо, и перевернула лицом кверху, словно он был сделан из соломы. Рядом с ним присела какая-то фигура, прижимая его к полу. Глаза ее горели в темноте. И в следующий миг Луис узнал Засу Хотшота, бывшего лейтенанта Головорезов, которого, как предполагалось, выпотрошили Гадюки. Облегчение пронзило его, и он сказал:

— Это ты, Хотшот?

Значит, он не умер, не умрет, он не…

Хотшот усмехнулся.

Четыре клыка в его рту — два, выступавших из нижней десны и два из верхней, — были желтого цвета, и с них капала какая-то жидкость. Нижние клыки слегка загибались вовнутрь, как рыболовные крючки, верхние — чуть скошены друг к другу, образуя жуткое «у». Лицо Хотшота светилось, как ужасная луна, пальцы, худые и твердые, как когти, глубоко впились в плоть Луиса, не давая ему пошевелиться.

И вдруг Хотшот стал наклоняться вперед, глаза его начали закатываться в жадном предвкушении.

Луис завопил — это было единственное слово, которое сейчас огненными буквами горело в его сознании: «Вампиро!»

Хотшот довольно каркнул и наклонил голову к своему угощению. Нижние клыки пронзили плоть, надежно зацепившись. Луис поднял руки, чтобы оттолкнуть голову Хотшота, но было слишком поздно, и руки его были слишком слабы. Когда опустились верхние клыки, струя крови брызнула в лицо. Хотшот моргнул, слегка переменил положение головы, и словно издалека Луис услышал, как сосут его кровь, словно кто-то пил через соломинку кока-колу или втягивал носом кокаин с золотой ложечки. Палец Луиса ударил в глаз Хотшота, и тут же в мозгу его раздался голос, тихий, как будто говорили во сне: «Лежи спокойно, маленький брат. Спокойно».

Рука Луиса упала на пол, как мертвая птица. Ему вдруг стало холодно, ужасно холодно. Но там, где к его плоти прижались губы Хотшота, словно ярился ад. Луис лежал неподвижно, арктический холод проникал в его вены, беспощадно, дюйм за дюймом. В голове его дули ледяные ветры, оглушая своим шумом. И к тому времени, когда вена его горла была отпущена и стала плоской, как раздавленный червяк, Луис уже спал.

Постепенно отвратительные сосущие звуки, раздававшиеся по всему дому, стали тише. Через несколько минут их сменил другой звук — волочимых по полу тел.

11.

Таракан — еще подросток, но уже с агонизирующим безумием, зарождающимся в его мозгу — открыл дверь.

В маленькой спальне с горчично-желтыми обоями и кислым запахом табачного дыма и пота его мать оседлал новый незнакомец. Голые ягодицы мужчины то напрягались, то расслаблялись, когда он совершал поршнеобразные движения бедрами, лежа на матери. Руки Бев впились в плечи мужчины, вся спина его была покрыта испариной. Кровать дрожала, пружины стонали под двойным весом тел.

В футе от кровати стояла пустая бутылка из-под виски.

Таракан вошел в комнату, наклонился и поднял ее. Он видел лицо Бев — пустое, пьяное, маскообразное. Казалось, что она смотрела прямо на него — ее глаза были похотливыми и приглашающими. Между ног Таракана запульсировал ненавистный басовый барабан желания. Он поднял бутылку за горлышко и сделал шаг вперед, уже выбрав место, чтобы нанести удар. Когда бутылка опускалась, он услышал крик: «Нет!» — это кричала Бев. И бутылка опустилась уже не на голову незнакомого мужчины, а на его правое плечо, потому что крик заставил его дернуться.

Она ударила в кость плеча, разбилась, острые края впились в плоть. «Ах ты подонок!..» — завопил мужчина и ударил тыльной стороной ладони, попав мальчику в нос и бросив его на пол. Таракан, из ноздрей которого струилась кровь, поднялся на ноги и, завывая зверем, кинулся на врага. Бутылка была забыта, он готов был убить этого человека голыми руками. Мужчина развернулся и нанес сокрушительный удар в подбородок, который сначала бросил подростка и воздух, а потом заставил его рухнуть на пол, словно груда тряпок.

— Эй, держись от меня подальше! — крикнул мужчина, быстро нагибаясь, чтобы убрать разбитую бутылку. — Или, клянусь Богом, я тебя прикончу!

Таракан снова двинулся вперед, его черные глаза казались шариками мертвого мрамора, но тут в кровати зашевелилась Бев, и он остановился. Ноги ее были разведены в стороны, и меж них срамно блестел признак ее пола, словно врата ко всем наслаждениям, которые когда-либо являлись Таракану в его мученических сновидениях. Он повернулся к ней, позабыв о незнакомце, и на трясущихся ногах подошел к кровати. Лицо Бев покраснело. Она сомкнула ноги и натянула простыню до подбородка. Ее сын стоял в ногах кровати, словно остолбенев, рука его описывала медленные круги ниже пояса.

— Бог мой, — прошептал мужчина, с плеча которого на пол капали красные бусины крови. — Бог мой… и давно… давно это продолжается?

— Это совсем не то, что ты думаешь, Ральф! — сказала она, отводя глаза, избегая сладострастного взгляда сына.

— Ты… и он?! — Глаза незнакомца переходили с Таракана на Бев. — Твой собственный сын?

И тут он понял все.

— Тебе… тебе ведь это нравится, правда? Иисус! Тебе нравится делать это с собственным сыном?

И тут ее прорвало, прежде чем она смогла взять себя под контроль — страх, гнев, черный грех были наследством, которое она передавала сыну.

— Да, мне это нравится! — крикнула она. — Мне нравится, когда он меня трогает! И не смей на меня так смотреть… Убирайся! Прочь!

Мужчина уже натягивал брюки. Потом он сграбастал свою рубашку со спинки стула и накинул на порезанное плечо.

Бев кричала тонким, пьяным голосом:

— И я рада, что делаю это! Он в тридцать раз больше мужчина, чем ты…

— Ну да, конечно, — сказал он, просовывая ноги в ботинки. — Вы оба чокнутые! Боже, я знал, что твой сынок свихнулся, но что и ты?..

— Убира-а-а-а-айся!

Мужчина остановился в дверях, порылся в бумажнике и швырнул на кровать несколько бумажек. Они упади, как сухие листья, к ногам мальчика.

— Может быть, вас посадят в одну палату в сумасшедшем доме, — сказал он и выскочил наружу. Дверь захлопнулась, и наступила тишина, в которой отчетливо слышалось хриплое дыхание Бев. Она смотрела на сына, и по щекам ее начали катиться слезы.

— Это ничего не значит, — тихо сказала она. — Совершенно ничего. Ведь у каждого из нас есть другой, верно? Мы принадлежим друг другу. И мы всегда будем принадлежать друг другу. Они ведь не понимают, как плохо быть одному, верно, Уолти? Все это чепуха. Иди сюда, скорей!

И он пошел к ней.

Спальня Бев, обои горчичного цвета — все это вдруг заколебалось, как отражение в воде, в которую, бросили камень. Волны стали сильнее, задвигались скорее, и внезапно вся сцена исчезла, словно ее всосало в темные глубины водоворота.

Таракан протер глаза и сел на кровати. Снаружи было еще почти темно, где-то трал музыкальный автомат. Он слышал, как скребутся в своих банках черные тараканы. Он встал и подошел к окну, взглянув на Коронадо-стрит. Сон о матери вывел его из состояния душевного равновесия, по его лбу катился пот. Он снова испытывал сильную злость, хотя не мог сказать, от чего. Возможно, потому, что он знал, какой она оказалась обманщицей. Она его оставила в конце концов, и из-за этого они отправили его в сумасшедший дом, где люди без остановки хохотали и вопили, где ему приходилось принимать таблетки и пить много воды. Когда он найдет свою мать, как обещал ему Мастер, ему не придется опасаться, что его снова пошлют в сумасшедший дом. Все будет в порядке.

Он подошел к столу, на котором расположились маленькие коробочки, полные тараканов. В темноте их спинки поблескивали, как черные доспехи. Он взял спичку, зажег одну, поднес к ближайшей коробке. Тараканы бросились в стороны. Когда пламя превратилось в красную точку, они вернулись на старые места. Он стоял в темноте и слышал их шорох.

Уолтер Бенфилд был мертв. Теперь его имя — Таракан, и имя это ему нравилось. С тех пор, как он получил работу в санслужбе «Алладин» четыре месяца назад, он непрестанно изучал поведение тараканов, наблюдал за их судорогами агонии, когда распылял «дурсбан» или «диазон» в щелях между досками пола или в плинтусах. Иногда тараканы высыпали наружу, совершая странного рода танец, спотыкаясь и падая, когда химикалий начинал их топить. Иногда самые крупные тараканы, здоровенные вожаки, быстро приходили в себя и спешили прочь. Их он ловил руками и складывал в пластиковый мешочек, принесенный из дома. Их сила, жизненная энергия приводили его в робость — лишь очень большая доза химикалиев могла прикончить хорошего трехдюймового самца. Без хорошей второй порции «диазона» они всегда снова приходили в себя. Даже придавив их подошвой, не всегда можно было достичь результата — несколько секунд они прикидывались мертвыми, а потом спешили прочь, выпустив кишки. Они были так быстры, так идеально приспосабливались, что почти не изменились за миллион лет. В течение месяца он их сжигал, пытался утопить в кипятке, задушить, спустить в унитаз, совершал дюжину других смертельных экспериментов. Кое-что удавалось. И совершенно случайно, когда он подцепил первую девушку, у него в машине оказался мешочек с тараканами. Когда она была уже мертва, он вдруг задумался — а задохнутся ли тараканы у нее во рту? И принялся за работу. Они задохнулись в конце концов, и он был очень доволен. И вдвойне доволен, когда узнал, что газеты прозвали его Тараканом. Для него это была честь, и он продолжал заниматься этим ради удовольствия, потому что газеты и полиция, кажется, именно этого от него и ждали.

Теперь, когда он увидел себя в зеркале, ему показалось, что он становится похожим на них. Плечи его были широкими и немного сутулыми, руки и предплечья — сильными и твердыми, как стальные балки. У него нависающий с густыми бровями лоб и маленькие глаза-бусинки, которые ничего не упускали. Раньше волосы у него вились, но когда он начал работать в «Аладдине», он коротко их подстриг. Очень маленькие уши и когтистые руки дополняли картину его внешности, которую он сам себе нарисовал. Да, в нем происходили эволюционные изменения, он становился гибридом человека и насекомого, все более хитрым, изворотливым, сильным, неуязвимым, почти как они.

Он отклеил липкую ленту, которой запечатывал крышку из вощеной бумаги, прикрывавшую коробку, сунул в щель два пальца и нащупал таракана. Тот выскользнул, и потребовалось еще несколько секунд, чтобы поймать нового. Потом он снова приклеил ленту на место, чтобы ни один из них не мог сбежать. Держа копошащегося таракана в кулаке, он включил свет. Подвешенная к потолку люстра, матовый зонтик грязного пыльного стекла, залила комнату ярким светом, бросив огромную тень Таракана. Он подошел к плите, повернул газовый регулятор и пронес таракана над пламенем. Насекомое отчаянно зашевелилось в его пальцах. Таракан имел над ним власть — жизни и смерти — как и над теми девушками, которые были подругами Бев и которые хохотали над ним, когда думали, что он не видит. О, он знал, как они хохотали. Он был гораздо умнее, чем казался на первый взгляд. Некоторых он видел вместе с Бев раньше, когда был малышом и она каждый вечер выбиралась на панель. Они были ее подругами, и они прятали ее от Таракана.

Обычно он мог справиться с ними одними руками, заставить их замолчать. Но Мастер сказал, что он зря тратит силы. Мастеру они нужны были самому, живые, и он сказал Таракану, что он должен достать на работе яду — жидкого или в порошке — и использовать его для девушек, чтобы они на время засыпали. Таракан выполнил приказ — украл из кладовой несколько флаконов: «семь-пыль», «В-1», «дурсбан», «диазон». Он мало что знал об этих веществах, кроме того, что мистер Ладрап напоминал о необходимости постоянно носить маску, пользуясь этими жидкостями. Он так и делал, когда готовил из химикалиев смесь на своей печке. Потом он налил то, что получилось — маслянистую коричневую жидкость — в бутылку из-под апельсинового сока, которую спрятал под раковиной. Первый раз он использовал ее на следующий же вечер, во вторник, и Мастер был очень сердит, потому что девушка задохнулась, пока он добрался до Блэквуд-роуд. После этого Таракан наполовину разбавил смесь водой, и она начала срабатывать великолепно.

Пламя охватило таракана. Он наблюдал за судорогами насекомого, потом бросил его в раковину, включил воду, и таракан, еще брыкая лапками, стек вниз по трубе.

Вдруг он поднял глаза, взгляд его горел. Ему послышалось, что сквозь щель в окне в комнату влетел слабый шепот. Он подошел к окну и прижал ладони к стеклу, глядя вниз. Он прислушался, склонив голову набок. Сегодня… нет, завтра вечером Мастеру понадобится новая жертва. Теперь он желал, чтобы Таракан уснул, забыл обо всем плохом, думал только о завтрашнем дне и о том царстве, которому предстоит расцвести.

Таракан прижал к стеклу лоб, постоял так несколько минут, потом выключил свет.

Когда он лег в кровать, то поднял с пола свой кистевой эспандер и начал сжимать его… разжимать… сжимать… разжимать. Каждый вечер, прежде чем уснуть, он делал это упражнение двести раз. В темноте скрип пружин казался скрежетом голодных челюстей.