1.

В 20 минут пополуночи Палатазин сидел в своей машине на Коронадо-стрит, в двух кварталах от Мак-Артур-парк. Посреди фасада голубым светом подмигивала вывеска: «Комнаты «Мекка» — на день, неделю, месяц». Здание, сложенное из желтого кирпича с голубыми декоративными плитками, которые лет 20–30 назад могли показаться красивыми, сейчас имело весьма неряшливый вид. Многие плитки треснули, отскочили, многие были покрыты, лозунгами из баллончиков с краской, нанесенными по-испански по всему фасаду здания, выходившему на узкую боковую улочку. То и дело из двери появлялся какой-нибудь пьяный и едва успевал отойти в сторону, как его рвало. Сюда падал неоновый отблеск великолепия Шестой стрит и бульвара Вилшир, но сама по себе улица Колорадо-стрит была достаточно темной, и черные ульи домов, построенных в основном в 20-е и 30-е годы, лепились друг к другу, словно вороны в стае.

В стоявшем по другую сторону белом «шевроле» зажглась спичка. Палатазин на секунду увидел профиль Фарриса, закурившего, сигарету. Фаррис был крупным, тяжелым мужчиной с развитой мускулатурой. Его жгуче-черные глаза, казалось, способны пригвоздить подозреваемого к месту за целый квартал. В Паркер-центре его прозвали за глаза «Колесо», и это являлось шуткой лишь наполовину, потому что если он кого-то перебрасывал через себя, то несчастный долго не мог встать на ноги после этого.

За рулем «шевроле» сидел Цейтговель. Палатазину показалось, что объект его внимания — не здание «Мекки», а он сам, но он отбросил предположение как признак паранойи.

Когда Палатазин добрался сюда из своего дома, Цейтговель быстро ввел его в курс дела: примерно в 9 часов он и Фаррис приехали в «Мекку», чтобы проверить № 16 по их списку. На звонок за дверью Бенфилда никто не отозвался, но им удалось поймать внизу домоуправителя. Он лишь один раз взглянул на фоторобот и тут же с уверенностью опознал в нем человека из 17-го номера. Тогда Цейтговель прогнал имя Уолтера Бенфилда через компьютер регистрационной автомобильной службы и выяснил, что этот человек является владельцем серого «фольксвагена», модель 1963 года. После этого, получив полный регистрационный номер этой машины, он вызвал ночного дежурного офицера, лейтенанта Мартина.

За час до полуночи домоуправитель мистер Пьетро звенел ключами в узком, тускло освещенном коридоре, пока ключ, наконец, не скользнул в замочную скважину квартиры № 17.

— Я бы этого делать не стал, если бы не знал, что это нужно, — сказал он трем полицейским, стоявшим вокруг него. — В смысле, что вы, ребята, не стали бы нарушать чье-то право на личную жизнь, если бы на то не было важной причины, ведь верно?

— Да, у нас имеется важная причина, — сказал ему Палатазин. — И мы не нарушаем прав, мистер Пьетро. Мы просто хотим осмотреть квартиру. Одна-две минуты и все. Больше нам ничего не нужно.

— Да-да, конечно.

Замок щелкнул, и дверь открылась. Пьетро включил свет, и они вошли в комнату. Атмосфера в ней была клаустрофобическая, и Палатазин сразу почувствовал резкий запах, напоминающий жженый миндаль. Одежда валялась на полу и на стульях, кровать не убрана. На стене в изголовье кровати приклеены вырезанные из журналов фотографии атлетов, штангистов, культуристов. Палатазин направился к середине комнаты, но тут что-то зашуршало на старом столике для игры в карты. Остановившись, он уставился на три проволочные клетки, наполненные громадными черными тараканами, старающимися вползти друг на друга. Он коротко и со свистом втянул в воздух.

— Посмотрите на это! — сказал он остальным.

— Иисус! — воскликнул, не веря своим глазам, мистер Пьетро. — Что он делает со всеми этими… штуками? Слушайте, у меня дом чистый, ничего подобного у меня…

— Да-а… — протянул Фаррис, заглянув в одну из клеток. — Ну и уроды…

Палатазин отошел в сторону, разглядывая фотографии на стене.

— А где работает мистер Бенфилд? — спросил он управляющего.

— Где-то в Западном Лос-Анджелесе. В одной из больших компаний по выпуску аэрозолей. — Вид у Пьетро был неподдельно страдальческий. — Для уничтожения паразитов, насекомых и так далее.

— А название компании вы знаете?

— Нет, извините, не знаю. — Он снова посмотрел на тараканов и с отвращением повел плечами. — Бог ты мой, вы думаете, Бенфилд все это с собой с работы приносит? Или… как?

— Сомневаюсь.

Палатазин посмотрел в другой угол комнаты, где Фаррис проверял содержимое комода.

— Вы не волнуйтесь, мистер Пьетро, мы не собираемся разбирать мебель Бенфилда на части. Фаррис, будь поаккуратнее с этими ящиками… Мистер Пьетро, когда Бенфилд обычно приходит домой?

— Да в любое время, когда ему вздумается, — пожал плечами Пьетро. — Иногда приходит вечером, побудет немного, потом снова уезжает на машине. Я уже давно научился различать всех жильцов по звуку шагов. Слух у меня довольно острый. В общем, никаких регулярных часов прихода домой у него нет.

— А что он за человек? Вы часто с ним разговариваете?

— Нет, он человек замкнутый. Вроде все нормально, тем не менее…

Пьетро усмехнулся, показывая золотой зуб.

— Всегда платит вовремя, а это не о каждом скажешь. Нет, Бенфилд человек молчаливый. Да, однажды, когда я не спал, слушал радио, он постучал ко мне, часа в два ночи. Это было недели две назад, он хотел поговорить, и я его впустил. Он в самом деле был очень возбужден… Не знаю. Он нес что-то такое сумасшедшее… насчет того, что искал свою старушку и, кажется, нашел ее, видел где-то… В два часа ночи!

Тут мистер Пьетро пожал плечами и повернулся, глядя на Цейтговеля, шарившего под кроватью.

— Старушку? То есть, его подругу?

— Нет, это мамуля его старушка.

— О, тут кое-что… — сказал Цейтговель, вытаскивая из-под кровати ящик с журналами. Это была странная коллекция комиксов, журналов для культуристов и порнографии. Палатазин с отвращением нахмурился. На кровати лежала пара черных пружинных эспандеров, из тех, которыми укрепляют мышцы кисти и предплечья. Палатазин попробовал сжать один из эспандеров, обнаружив, что сопротивление весьма сильное. Он внутренне провел параллель между этим эспандером и задушенными женщинами, потом положил черный прямоугольник обратно на кровать. Он заглянул в ванную и обнаружил, что в ванне на несколько дюймов воды. В аптечке стояли флаконы с «бафферином», «эксердином», «тайленолом». Похоже, Бенфилд страдал от постоянных головных болей.

— Капитан, — Цейтговель подал Палатазину, вышедшему из ванной, пожелтевший снимок. На нем полноватая блондинка, сидевшая на диване, обнимала одной рукой мальчика. Мальчик, коротко подстриженный, в очках с толстыми стеклами, отсутствующе улыбался в объектив камеры. Женщина сидела, закинув одну мясистую ногу на другую, на губах играла кривая ухмылка. Палатазин минуту рассматривал снимок, обратив внимание на странный стеклянный отблеск в глазах женщины, словно она слишком много пила.

— Вы когда-нибудь видели мать Бенфилда, мистер Пьетро? — спросил он.

— Нет. Никогда.

Фаррис занимался кухней: плитой и газовой колонкой. Наклонившись, он открыл дверцу кухонного шкафа и извлек бутылку, до половины наполненную коричневой жидкостью. Отвинтив пробку, он понюхал жидкость, и в тот же момент перед его глазами завертелись коричневые точки. Он быстро отдернул голову назад, чувствуя жжение в легких и в носу. Палатазин отобрал у него бутылку и понюхал ее через пробку.

— Мистер Пьетро, вы знаете, что это такое?

— Похоже на прокисшую мочу.

Фаррис пришел в себя, восстановил дыхание и, заглянув под раковину, вытащил оттуда кучу старых тряпок.

— Не знаю, что это такое, капитан, но это нехорошо пахнет. Нехорошо. Такой аромат способен сбить с копыт.

— Цейтговель, — тихо сказал Палатазин. — Сходи к машине и свяжись с нашими друзьями, пусть проверят этого парня, нет ли на нем чего-нибудь.

Цейтговель вернулся через пятнадцать минут.

— Десять очков, капитан. У Бенфилда длинный список за спиной. Нападение, подсматривания, попытки изнасилования, нанесение увечий. Восемь лет провел в психолечебнице, то его выпускали, то он попадал обратно. Ратмор-госпиталь.

Палатазин кивнул, глядя на клетки, полные копошащихся, шуршащих, отвратительных насекомых. Он поставил бутылку на место и затворил дверцы шкафчика.

— Да, мы нашли его! — так хотелось ему завопить. Но он знал, что еще слишком рано. Еще нужно было доказать, что Бенфилд имеет какое-то отношение к делу Таракана, к четырем убийствам.

— Подождем, пока он вернется домой, — сказал Палатазин, стараясь, чтобы голос его не выдавал волнения. — Мистер Пьетро, мы будем находиться снаружи, в машине. Вам лучше всего, думается, оставаться в своей комнате. Договорились? Если услышите, что вернулся Бенфилд, не спешите покидать свое жилище, вы понимаете?

— Собираетесь его арестовать? А что он сделал?

— Просто хотим задать ему несколько вопросов. Спасибо, что показали нам его комнату, мистер Пьетро. Обо всем остальном мы позаботимся сами.

И вот Палатазин сидит в своей машине, ожидая. Несколько раз ему почудилось, что он видит приближающийся по Коронадо-стрит «фольксваген». Но это лишь показалось. Его не покидал слабый запах жидкости из бутылки, горьковатый, миндальный, немного медицинский. Если тряпку, смоченную этой субстанцией, прижать к лицу жертвы, она действует наподобие хлороформа — очевидно, это была смесь каких-то веществ, с которыми имел дело на работе Бенфилд. Если он и есть Таракан — а тараканы в клетках весьма убедительно показывали, что это так, — он нашел себе какое-то еще более страшное занятие. Но если он — Таракан, то почему изменил свой образ действий?

Минуты томительно складывались в часы. Вскоре по Коронадо перестали проезжать машины. Единственное живое движение — отблеск сигареты. Это Фаррис снова закурил. «Я могу подождать, — подумал Палатазин. — Ты все равно придешь сюда, подонок, и когда ты появишься здесь, мистер Бенфилд, я буду тебя ждать…»

2.

Вес Ричер проснулся в темноте. Голова гудела от «шабли», желудок тянула чрезмерная порция морского языка по-датски. Он сразу почувствовал, что Соланж не лежит рядом с ним и, подняв голову, увидел ее фигуру на фоне лунного света. Обнаженная, шоколадно-коричневая, она стояла у окна, отодвинув в сторону занавес, глядя на Чаринг-Кросс-роуд.

Он сонно смотрел на нее, и события вечера лениво, с трудом, прокручивались у него в голове… Звонки и поздравления от руководящих чиновников Эй-Би-Си по поводу успеха «Чистого везения». Звонок отца из Винтер-Хилл, Северная Дакота, — его мама гордилась бы таким сыном, если бы была жива. Позвонил Джимми Клайн, сообщив, что «Ариста» взяла приманку — контракт на выпуск пластинки с записью «Чистого везения», а люди из передачи «Сегодняшнее шоу» интересовались, не появится ли Вес в их передаче после 1 ноября. Поздравление от Шера, с которым Вес познакомился на вечере Джима Симмонса. А потом обед и вечер с Мелом Бруксом и его сценаристом, Алом Капланом. В новом фильме Брукса специально для Веса была переписана роль. Под конец вечера Брукс ухватил Веса за щеки и воскликнул: «Мне нравится это лицо!» Что для Веса означало — в той мере, насколько это касалось «Кватлебаума», — деньги на счету в банке.

Он моргнул, протер глаза и хрипло спросил:

— Соланж, что там?

Она не отошла от окна, оставаясь неподвижной, слегка склонив голову набок. Она была похожа на черную прислушивающуюся статую. Вес провел взглядом вдоль грациозного изгиба спины Соланж, задержал его на твердых закруглениях ее ягодиц и плавной линии бедер. Он лежал между этих раздвинутых бедер всего час назад, простыни были еще скомканы внизу кровати, и в комнате еще витал перечный запах страсти. Он почувствовал, как снова просыпается в нем желание, и сел на кровати, придерживая голову рукой.

— Соланж, — сказал он, — возвращайся назад.

Она повернулась к нему, и он увидел ее глаза — черные дыры на красивом лице.

— Я слышала крик, Вес, — прошептала она. — Из дома через улицу.

— Крик? Наверное, тебе показалось.

— Нет. — Голос ее одновременно был похож на бархат и сталь. — Мне не приснилось. Крик доносился из дома напротив. Кто живет в доме напротив?

Вес выбрался из постели и встал рядом с Соланж, чувствуя себя как-то глупо.

— Гм… кажется, там живет Дик Кларк… впрочем, погоди секунду… Дик Маркс. Он снял новый вариант «Морского волка», в прошлом году с Ричардом Гиром. Я думаю, это его дом.

Дома видно не было, только темные деревья и верхушки труб над голубыми кронами.

— Ничего не слышу, — сказал он секунду спустя.

— Нам нужно вызвать полицию.

— Полицию? Зачем? У Дика Маркса репутация… Ты понимаешь? Видимо, слегка увлекся игрой со своей новой подружкой. Вызвать полицию было бы дурным тоном, верно?

— Нет, не верно. Это был совсем не тот крик. В нем был ужас. Ты позвонишь в полицию или мне самой?

— Ну, ладно-ладно. Боже, если тебе что-то придет в голову, то уж ничем это оттуда не выбьешь.

Он остановился у телефона рядом с кроватью и набрал 911. Когда ответил дежурный, Вес лишь сообщил:

— В доме на Бель-Эйр кто-то кричал.

Потом он дал адрес и повесил трубку.

— Итак, — обратился он к Соланж, — я исполнил мой долг?

— Подойди сюда, Вес, — сказала Соланж. — Скорей!

Он послушался. Ее пальцы сжали его руку.

— Кто-то перебрался через забор. Смотри! Видишь?

— Ничего не вижу.

— Кто-то стоит в нашем дворе, Вес! — Голос ее тревожно повысился, пальцы сильнее сжали руку Веса.

— Позвони еще! Скажи, чтобы полиция поскорее приезжала!

— Ну, нет! Снова я звонить не стану!

Он наклонился ближе к стеклу, стараясь рассмотреть что-то во дворе, но в полной темноте лишь взмахивали ветки деревьев.

— Там никого нет. Пойдем обратно в постель.

И он уже собирался отойти от окна, когда услышал… Сначала ему показалось, что это только лишь пронзительное завывание ветра, потом звук стал выше по тону и сильнее, это был уже человеческий голос… и вопль перешел в каскад серебристого смеха, словно в журчание фонтана.

— Я вижу тебя-я-я-а-а-а… Ты у окна-а-а-а…

И снова детский серебристый смех, и на этот раз Вес увидел силуэт человека, стоявшего внизу, на аккуратно, словно маникюрными ножницами, подрезанной лужайке, рядом с тонкой пинией. Он почти как днем видел белое одеяние, вьющееся на ветру, длинную гриву рыжих огненных волос, усмехающееся ему лунообразное лицо. Он снова слышал голос, и голос, казалось, доносился совсем с другой стороны.

— Выходи наружу! — ласково позвал его голос. — Почему ты не хочешь выйти поиграть со мной?

Вес прищурился. Он лишь смутно почувствовал, как впились в его руку ногти Соланж. Что-то шевелилось за тонким стволом пинии, и вот… да, теперь Вес был уверен — он видел там внизу маленькую девочку. Она была боса и держала что-то в руках, кажется, тряпичную куклу.

— Мистер! — позвала она. — Пожалуйста, поиграйте со мной!

Что-то в ее голосе родило у Веса желание выйти во двор, к ней. Голос был так сладок, так зовущ, так невинен. Он звенел в его голове, словно рождественские колокола в церкви на Винтер-Хиллз, и вдруг двор покрылся шестью дюймами свежего снега, и Вес превратился в десятилетнего Весли Ричера, которого родители не выпускали из комнаты — он ухитрился схватить простуду, играя вместе с другими мальчиками на замерзшем пруду после Рождества. На льду играли большие мальчики, они дразнили Веса, потому что он был худой и маленького роста, но Весли запомнил массу шуток из прочитанных в библиотеке книг, и теперь даже большие ребята начали смеяться и называть его Смехачом. Из окна он видел, как они катаются на льду пруда, совершая на коньках плавные круги или восьмерки, словно на картинах Курьера и Мома, которые любила мама. А на замерзшем склоне холма полозья саней оставили уже сотни следов, изморозь сверкала на солнце, как бриллиантовая пыль, и кто-то поднял руку в варежке и помахал ему.

Под самым окном стояла красивая девочка, которой он не знал.

— Выходи наружу! — позвала она, улыбаясь. — Давай играть.

— Не могу! — крикнул он в ответ. — Мама не пускает. Я заболел.

— Я тебе сразу помогу. Все пройдет. Выходи! Ты можешь прыгнуть прямо сквозь окно!

Вес улыбнулся.

— A-а, ты смеешься! — Она стояла босиком в снегу и, наверное, была такой бледной, потому что сильно замерзла.

— Нет, совсем нет! Твои друзья ждут. — Она слегка махнула рукой в сторону пруда. — Я отведу тебя к ним.

— Ой… — Ему уже надоело сидеть дома, ему хотелось выбежать во двор, броситься наперегонки с холодным ветром, чтобы хрустел под ногами снег, и ему даже, наверное, не понадобятся туфли. Да, наверняка, это было бы здорово — прокатиться на животе вниз по склону.

— Хорошо! — весело согласился он. — Хорошо, я выйду!

— Скорей! — крикнула девочка.

И внезапно произошло что-то странное. Рядом с ним стояла красивая леди с шоколадной кожей и крепко держала его за руку. Она наклонилась и подула на стекло, которое сразу же затянулось туманом. Потом она нарисовала на молочной поверхности крест и что-то пробормотала, вроде: «Нсамби куна эзулу, нсамби куна нтото!»

— Что? — изумленно сказал Весли Ричер.

Маленькая девочка, стоявшая под деревом, пронзительно вскрикнула, лицо ее превратилось в искаженную маску ужаса. Все мгновенно переменилось. Масси-понд и фигурки, скользившие по молодой поверхности льда, снежный склон с санками — все это завертелось и вылетело из мозга Веса, словно пыльная паутина на ветру. Маленькая девочка покачнулась, щелкнула зубами.

— Убирайся! — закричала Соланж и снова подышала на стекло, на запотевшем стекле снова нарисовала крест и повторила слова, снова нарисовала и снова сказала на этот раз уже по-английски:

— Бог в небесах, Бог на земле!

Девочка зашипела и плюнула, спина ее выгнулась, как у кошки. Она побежала вдоль лужайки к ограде. Добежав до стены, она повернулась и крикнула:

— Я тебе не прощу! Ты мне заплатишь за эту боль!

Она перелезла через стену, только мелькнули ее голые ступни.

Колени Веса подогнулись, Соланж подхватила его и помогла вернуться на кровать.

— Что это было? — спросил он. — Что произошло?

Он смотрел на нее потускневшими стеклянными глазами.

— Хочу покататься. Вчера вечером выпал снег.

Она накрыла его простыней, расправила ткань. Соланж так тряслась, что у нее стучали зубы.

— Нет, нет, — тихо сказала она. — Тебе все это приснилось, вот и все.

— Сон? — Посмотрев на нее, он моргнул. — В доме по ту сторону живет Дик Маркс, вот кто там живет.

— Спи, — сказала ему Соланж, и глаза его через секунду закрылись. Она стояла над ним, пока его дыхание не стало ровным и глубоким, потом вернулась к окну.

Ветви хвойных пиний вздрагивали под порывами ветра, словно темный ужас, сжавший сердце Соланж, сжал и душу самой природы. Она не могла сказать наверняка, что это было за существо, но яростная реакция на знак креста и имя Бога — мощный талисман во всех языках народов Земли — доказывала, что существо порождено отвратительным злом. Судорожно поведя плечами, она припомнила сообщение из мира призраков, которое было получено на планшете Оуйи: ЗЛО. ОНИ ЖАЖДУТ. Зло. Они жаждут. Она подтащила стул к окну и села, приготовившись углубиться в размышления. И просидела неподвижно до самого утра.

3.

— Хотите еще кофе, мисс Кларк?

Гейл подняла глаза. Она сидела, скорчившись, на скамье в центральном изоляторе голливудского отделения полиции Лос-Анджелеса… Ее доставил сюда несколько часов назад офицер, который задержал ее за опасное вождение машины. Она решила, что на некоторое время, должно быть, потеряла сознание или заснула, потому что не слышала, как подошел к ней дежурный сержант по имени Брансон, предложив кофе. Она не хотела засыпать, она боялась заснуть, потому что знала — она сразу же увидит приближающегося к ней Джека, увидит в кошмаре его горящие глаза на смертельно бледном лице.

Он был похож на какой-то гибрид человека и собаки. Это потому, что во рту у него сверкали клыки.

Она покачала головой, отказываясь от кофе, подтянула колени ближе к подбородку. Рана на руке была промыта и перевязана, но в пальцах продолжала пульсировать тупая боль. Наверное, ей придется пройти цикл прививок от бешенства.

— Гм… мисс Кларк, мне кажется, что вы можете спокойно идти домой, — сказал дежурный сержант. — То есть, мне очень приятно ваше общество и так далее, но зачем вам оставаться здесь на всю ночь?

— Почему бы и нет?

— Но зачем вам это? У вас есть дом, не так ли? Я хочу сказать, что у нас пока тихо, но скоро начнут доставлять проституток, толкачей, нарков, сутенеров и все такое прочее. Зачем вам на все это смотреть, правильно?

— Я не хочу возвращаться домой, — слабо сказала она. — Пока.

— Ага, понимаю… — Он пожал плечами и сел на скамью рядом с ней, крайне внимательно рассматривая царапину на носке своего ботинка. — Ничем вас не проймешь.

— И вы мне не верите, ведь так? Тот первый офицер мне не поверил, и вы не верите, лейтенант ваш не верит!

Сержант слабо улыбнулся.

— Какая разница — верит, не верит… Вы рассказали нам, что видели, все было проверено. Офицер обнаружил пустые комнаты и несколько бродячих собак…

— Но признайтесь, что все это чертовски странно — эти квартиры были не заперты в 11 часов вечера. Это необычно для Голливуда, не так ли?

— А кто может сказать, что обычно или нет в Голливуде? — тихо сказал Брансон. — Правила меняются каждый день. Но вот это, насчет того, что ваш знакомый оказался… как вы сказали, оборотнем или вампиром?

Она молчала.

— Так вы сказали — вампир? Ну, а может, он просто надел маску для празднования Хэллувина?

— Это была не маска. Вы пропустили самое важное… тот факт, что все люди в целом комплексе квартир куда-то пропали. Что с ними случилось? Они что, все перешагнули в Сумеречную Зону или как? Где они все?

— Об этом я ничего знать не могу.

Брансон поднялся со скамьи.

— Но я рекомендую вам вернуться домой. Как насчет этого?

Он вернулся к своему столу, чувствуя, как напряженно глядит ему прямо в затылок Гейл. Он, конечно, не сказал мисс Кларк, что в данный момент лейтенант Вилли снова находился в доме на Сандалвуд, вместе с бригадой офицеров, вычищая комнаты мощными пылесосами, обтягивая канатами кусок улицы вокруг дома, чтобы не допустить туда прохожих. Брансон сразу понял, что Вилли не на шутку встревожен. Когда у Вилли начинался тик левой брови, то это было первым признаком того, что наклевывается неприятность. Эта женщина, мисс Кларк, ответила на все вопросы, на какие могла, и сама задала пару вопросов, на которые, естественно, офицеры не могли найти удовлетворительных ответов. Вилли велел избавиться от нее поскорее, потому что она была досадной помехой, да еще в нервный момент. Вилли выразился более красочно. Брансон сидел за своим столом, шелестел бумагами, смотрел на телефон, надеясь, что придет сообщение об обыкновенном ограблении или краже. А все эти сказки про вампиров… Птичий помет. «Нет, — подумал Брансон, — скажем лучше, это помет летучей мыши».

4.

«Проснись», — шептал голос. Митчел Гидеон слышал его вполне отчетливо. Но открывать глаза ему было не нужно, потому что они уже были широко раскрыты. Просто голова его вдруг дернулась назад, а зрение прояснилось, — словно он смотрел сквозь морозное стекло. Потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, где он находится. Когда он понял, потрясение заставило его буквально покачнуться.

Он стоял в холле-фойе Погребального Дома Гидеона № 4 на бульваре Беверли, рядом с Си-Би-Эс Телевижн Сити. Тяжелые дубовые двери с хромированной инкрустацией были широко раскрыты на улицу. Его обдавало порывами холодного ветра, залетавшего в проем дверей. Ему послышался слабый звон, словно звук китайских ветряных колокольчиков, и он опустил глаза. Он увидел, что держит в руках кольцо со своими ключами, а большой и указательный пальцы все еще сжимают ключ от главного входа. На нем был коричневый бархатный халат с инициалами «МГ» на нагрудном кармане, на ногах — коричневые же домашние тапочки. «Почему я в халате? — подумал он вдруг, ничего не понимая. — Что за дьявольщина? Я сплю или меня загипнотизировали?»

Огромная хрустальная люстра с электрическими свечами желтого цвета заливала зал теплым золотистым сиянием. Гидеон не мог припомнить, чтобы он включал свет. «Проклятье! — подумал он. — Ничего не помню с того момента, когда я лег рядом с Эстелл… Сколько было времени?» Он бросил взгляд на свое запястье, хотя помнил, что часы его остались на тумбочке у кровати, куда он их клал каждый вечер перед сном. Ему хотелось крикнуть, задать два вопроса: «Что я здесь делаю? И каким образом, черт побери, попал я сюда из моего дома, не просыпаясь при этом?»

Повернувшись, Гидеон вышел из здания на площадку стоянки. Рядом с надписью «только для мистера Гидеона» стоял его «линкольн-континенталь». На площадке имелась и другая машина — большой грузовик-фургон с прицепом. Гидеон подошел ближе, но никого не обнаружил. А повернувшись лицом к зданию погребальной конторы, построенному в стиле Тюдор, он увидел в окне на верхнем этаже свет. «Мой кабинет, — осознал он вдруг. — Я что, был там наверху, работал? Как же я оказался снаружи? Неужели Эстелл не слышала, как я выхожу? Может, у меня начался лунатизм?» Как сквозь толщу мутной воды, ему припомнился руль собственной машины, горячий всплеск фар в лицо, но это казалось всего лишь сном. Он с благодарностью вздохнул — сегодня ему не снился сон с конвейерной лентой, полной гробов, и стоявшими вдоль ленты рабочими, усмехающимися ему, словно он был их собратом. Мозг его горел в лихорадке, как будто кто-то или что-то сорвало макушку его черепа, вставив туда заводной ключ, который мог заставить Гидеона помчаться в любую сторону.

Повернувшись на каблуках, он уставился в темноту. «Замок, — подумал он. — Тот замок, где какой-то маньяк отпилил голову бедному Орлону Кронстину». Эта мысль, словно стервятник, кружащий над скорой добычей, не покидала его. Ему и сейчас казалось, что он видит его на фоне пылающего ночным неоном багрового неба. «Сошел с ума! — подумал он. — Я схожу с ума!»

Боковым зрением он заметил, что свет в его окне погас. Щелкнув от внезапной дрожи зубами, Гидеон уставился на темный прямоугольник. Под шелком халата на ногах и руках появились пупырышки гусиной кожи. «Бог мой, — подумал он. — О, Бог мой… Неужели я открыл дверь, чтобы туда мог кто-то войти?» Он пересек стоянку, направляясь обратно к зданию. Во всем огромном здании погребального центра царила мертвая тишина, не считая тиканья старинных дедушкиных часов, стоявших в дальнем углу коридора, где, плавно изгибаясь, уходили на второй этаж белые мраморные ступени лестницы с перилами из вишневого дерева. Гидеон шел по коридору до тех пор, пока не начал ясно различать стрелки на циферблате. Десять минут третьего. Он закрыл глаза в собственной постели почти в полночь.

Откуда-то сверху донесся шум — тихое мягкое «памп». Гидеон отлично знал, что это за звук — он слышал его годами — это закрывалась крышка гроба, стоявшего, очевидно, в первой из трех демонстрационных комнат-выставок. Он подошел к концу коридора, в голове его сумасшедше тикали дедушкины часы. Сжав побелевшими пальцами перила лестницы, он посмотрел наверх. Потом начал взбираться вверх по ступенькам. Достигнув второго этажа, он увидел коридор и третий пролет, который вел на следующий этаж, к административным кабинетам. Рука Гидеона нервно нащупала выключатель на стене, и в следующее мгновение коридор залил свет дюжины электрических ламп, смонтированных по стенам в виде свечей. На первой из полированных дубовых дверей имелась золотая табличка, оповещавшая, что это «Голубая комната», а ниже белыми пластиковыми буквами на черном бархатном фоне — «Мистер Вилльям О. Тедфорд». Гидеон открыл дверь и повернул один выключатель. Загорелась сапфировая люстра. В комнате все было голубое: стены, потолок, ковер на полу, диван, стулья. Из лазурных ваз выглядывали голубые цветы. В углу стояла шестифутовая статуя голубого ангела с развернутыми крыльями. На верхушке индигового пьедестала лежала пудренно-порохового цвета книга посетителей. Но главной деталью обстановки был эбеновый гроб, стоявший на пьедестале королевской голубизны. Гроб заключал в себе останки некоего мистера Тедфорда.

Из тишины коридора донесся звук закрывающейся двери.

— Кто здесь? — спросил Гидеон, и голос его прозвучал слабо и беззащитно в густой тишине. Несколько секунд он стоял на месте, потом прошел мимо Золотой комнаты, Зеленой, мимо Янтарной комнаты. Он осторожно заглянул в Красную комнату. Включенная люстра превратила ее в центр преисподней. Он почти ощущал запах серного дыма. Потом он увидел, что крышка гроба поднята, и труп — пожилая женщина в бледно-розовом халате — курит сигарету.

Точнее, раскуренная сигарета была втиснута между губами покойной. И поскольку покойная, естественно, не затягивалась, сигарета успела почти погаснуть. На серой коже щеки лежал серый пепел. «Кто-то решил подшутить, — подумал Гидеон с гневом, отшвырнув сигарету прочь. — Совсем не смешно. Совсем не смешно!»

Ответом ему был одинокий смешок, который долетел откуда-то из другой демонстрационной комнаты. Гидеон двинулся по коридору в обратном направлении, дрожа и испытывая желание броситься бежать, но понимал, что спрятаться ему некуда.

— Вы где? — крикнул он. — Что вам от меня нужно?

В коридоре было еще две комнаты, Фиолетовая и Белая. Гидеон перевел взгляд с одной на другую, ноги отказывались ему служить.

— Что вам нужно? — снова крикнул он. — Я вызову полицию, если вы не уберетесь!

Мертвая тишина.

Гидеон резко распахнул дверь Фиолетовой комнаты. Она с грохотом ударила о стену, сбросив на пол картину в богатой раме, изображавшую пурпурные цветы на темно-зеленом и сиреневом поле. Он подошел к гробу, заглянул в него и тут же подался назад. Труп — ссохшийся пожилой человек с резко выступающими скулами — был разрисован гримом, словно клоун. Нос и щеки покрывали пятна губной помады. Ярко-красным выкрашены веки закрытых глаз. Гидеон с грохотом опустил крышку гроба на место и начал пятиться обратно к коридору, где повернулся лицом к двери Белой комнаты.

Он вошел в помещение небесной белизны, затаив дыхание. В этой комнате, самой роскошной из всех, даже гроб был белого цвета с золотой окантовкой. Но в ней никого не было, совершенно. Гидеон, облегченно переводя дыхание, повернулся, чтобы выйти.

И в это мгновение снежно-белый гроб начал открываться.

Гидеон стремительно оглянулся, глаза его заметались, из горла вырвался хриплый придушенный вопль. Обнаженная рука подняла крышку гроба, когда она открылась, мертвец сел. Это был юноша-чикано, с черными блестящими волосами. Гидеон теперь видел, что юноша лежал поверх другого трупа, голубоволосой матроны, которая отдала Богу душу во сне. Юноша начал выбираться из гроба, его темные глаза припечатали Гидеона к месту. Он пощупал рукой шелк подкладки гроба, усмехнулся.

— В самом деле, отличная работа, друг, — сказал он. — Вы знаете толк в своем деле, верно?

Гидеон не мог вымолвить ни слова. Он не мог двигаться, не мог думать.

— Я его просто примерил, мистер Гидеон, — сказал юноша, взгляд его метнулся в угол за спину Гидеона.

И черноволосая девушка, все это время стоявшая там, прыгнула на хозяина погребальной конторы, впившись зубами в его горло.

5.

— Ага, — тихо сказал принц Вулкан, прижимая к виску белые пальцы. Потом он открыл зеленые, как у кошки, глаза и посмотрел на стоявшего в другом конце комнаты Филипа Фалько. — Прекрасно. Митч Гидеон уже с нами, и завтра мы можем начинать массовое производство…

— Сэр, если вы позволите мне, — начал Фалько, — такой способ доставки его прямо из постели весьма рискован…

— Рискован? О каком риске идет речь?

Теперь глаза Вулкана — шарики зеленого мрамора на белом мраморе лица — были устремлены прямо в глаза слуги.

— Если бы его остановили полицейские, он бы просто проснулся и все. А нам необходимы гробы, нужна его фабрика. И какой полководец боится рисковать?

Некоторое время он сидел неподвижно, потом поднялся и направился по каменному полу к огромному камину. Этот камин вполне мог бы поместить в своей пасти целый корд древесины, хотя сейчас в нем горело всего пять-шесть поленьев. На снежно-белые черты короля вампиров упал оранжевый отблеск пламени. По всей комнате были разбросаны дорожные сундуки, хранившие в себе старинные драгоценные фолианты. Прекрасные полотна старинных мастеров, хотя и несколько потрескавшиеся, висели по стенам бок о бок с фрагментами тончайших, ветхих от древности гобеленов. Прекрасный персидский ковер, красно-голубой, покрывал пол в центре комнаты. На длинном столе из полированного дуба стоял серебряный канделябр с восемью черными свечами. Перед черным бархатным креслом Вулкана была расстелена большая карта Лос-Анджелеса вместе с прилегающими округами.

Вулкан блестящими глазами смотрел прямо в огонь. Скоро слуга, называвший себя Тараканом, принесет ему ночную еду, и эта перспектива насыщения горячей кровью сделала его возбужденным и нетерпеливым. Вчера он пропустил очередное время питания, потому что не желал рисковать этим человеком, заставив его опять выйти на улицы города. Он внимательно изучил принесенные Фалько газеты и понимал, что не стоит к этому полезному слуге привлекать внимание полиции, которая и так настойчиво идет по его следу.

— Скоро вернется Таракан, — медленно произнес Вулкан, глядя на оранжевые языки пламени и наблюдая, как с треском разламывается прогоревшее полено. Он размышлял над тем, что необходимо было совершить сегодня ночью. Вопрос лишь в том, как это должно быть сделано — быстро или медленно.

— Хозяин, — сказал Фалько, приближаясь на шаг. — Этот человек опасен. Он рискует. Он может причинить нам вред…

— Но почему тебя это волнует? — тихо спросил принц.

Фалько сделал паузу, глядя на освещенную красными отблесками фигуру худощавого гибкого юноши.

— Я хотел сказать лишь, Хозяин, что полиция неизбежно поймает его рано или поздно. Я знаю, что вы избрали его, потому что сочли его сознание наиболее… восприимчивым, но подошло время избавиться от этого человека. Пищу для вас мог бы доставлять и я. Почему вы не поручите это мне?

Чуть улыбнувшись, Вулкан повернулся к старику.

— Тебе? Поручить это тебе, Филип? Но время исчерпало тебя, ты пуст, как скорлупа выеденного яйца. Ты стар и слаб, и женщины легко от тебя убегут. Нет… Таракан молод, силен… и он нов. — Вулкан несколько секунд молча смотрел на Фалько, потом покачал головой. — Нет, Филип. Если кто-то и причинит мне вред, то это будешь ты. Разве не так?

— Нет! — воскликнул Фалько, глаза его широко раскрылись. — Нет! Клянусь, это неправда!

— К сожалению, это так. С тех пор, как мы покинули Венгрию, ты становишься все более и более… как бы это сказать?… все более раскаивающимся. И теперь ты опускаешься на колени, молишься Богу, который к тебе не имеет никакого отношения. Ты молишься, ты раскаиваешься — что все это даст тебе? Ты уже подумывал о том, чтобы отправиться в полицию.

— Нет!

— Это мне сказал Повелитель, Филип. А он никогда не лжет. Никогда! — Вулкан повернулся спиной к Фалько, наблюдая за пламенем в очаге. — Я дал тебе добрую жизнь, — сказал он минуту спустя. — Почему ты хочешь отплатить мне злом?

Фалько дрожал, голова у него шла кругом. Он прижал руки к лицу, судорожно выдохнул. Над головой в высоких балках зала стонал и выл ветер, словно сонм томящихся в муках погибших душ.

— Это… это все Зло! — пробормотал он. Из горла старика вырвался сдавленный всхлип. — Это извращение, это не чистое…

— И это все, что ты можешь сказать? Маловато.

— Я… я помню, как в Будапеште, когда я был еще молодым торговцем картинами, ко мне пришел старик и…

— Ковач, — прошептал Вулкан. — Верный, преданный слуга.

— …и показал бесценную византийскую резьбу по дереву. Такую прекрасную, что я был потрясен. И он сказал, что сотни не менее прекрасных произведений можно найти в монастыре на вершине горы Ягер. Он сказал, что его Хозяин… слышал об аукционе, который я организовал для Коппа, и хотел бы, чтобы я организовал подобный и для него, принца Вулкана. — Глаза Фалько стали холодны. — Вулкан. В первый раз я услышал ваше имя и почувствовал, что словно… заразился.

— И естественно, когда ты увидел мою коллекцию, которую начал собирать еще мой отец… тебе стало все равно, что я за существо. Даже после того, как я убил Ковача, ты помог остальным сбросить его труп с обрыва. Ты это тоже помнишь?

Фалько содрогнулся.

— Оглянись вокруг, Филип! — тихо воскликнул Вулкан. — Посмотри на красоту, ради которой ты пожертвовал душой!

Моргнув, Фалько медленно обвел взглядом стены, где висели полотна и древние гобелены. Тут были и более современные произведения — картины кисти Лоррэна, Ингреса, Делакруа, Нольда, Дега, Лоренцо де Креди, венгерских художников — Паала, Борсоса, Симона Холлоси. И тусклом свете могучие кони скакали по нарисованным полям. Танцевали на сельской площади крестьяне. Хохотал красивый демон Гольда, пока поэт сражался со своими рифмами. На полотнах дул ветер, холодный, безмолвный, гоня над осенними полями стаю черного воронья. На сцене, погруженной в полумрак, совершали пируэты балерины Дега в розовых масках. Смотрели с холстов лица славных венгерских дворян, и золотые венцы над их головами были единственными намеками на свет и цвет в этих мрачных изображениях. Картины наполняли комнату, сюжеты их были яркими и мрачными, цвета приглушены или сверкающи. «Красота, — думал Фалько. — О, какая жуткая красота!»

Принц Вулкан шагнул к Фалько, но лицо вампира осталось погруженным в тень.

— Приближается конец, Фалько. Тот человек, что называет себя Тараканом, сегодня ночью принесет мне еду. Он останется здесь со мной. Вместо тебя.

Рот Фалько открылся.

— Пожалуйста… — прошептал он, потом быстро повернулся, помчался через зал к огромной двери у противоположной стены. Прежде чем он достиг двери, Вулкан поднял указательный палец и начертил в воздухе треугольник. Рука Фалько напрасно потянулась к дверной ручке — ее на прежнем месте больше не было. Вместо проема двери перед ним возникла шероховатая поверхность камня.

— Иллюзия! — завопил Фалько. — Здесь должна быть дверь! Я знаю, что она здесь.

Пальцы его в отчаянии скребли камень возникшей на его пути стены, потом он принялся колотить по камню кулаками. Вулкан захихикал, словно испорченный ребенок, и принялся злорадно распевать:

— Филип не может выбраться, Филип не может выбраться… не может, не может!

— Боже, помоги мне! — воскликнул Фалько, голос его надломился, он захрипел:

— Боже, помоги…

— Прекрати! — закричал Вулкан, прижимая к ушам ладони. Лицо его заострилось, губы приоткрылись, показав зловещие клыки. — Я разорву тебя на куски за это!

Фалько прижимался спиной к холодному камню, с ужасом глядя на приближавшегося вампира.

— Хозяин, — хрипло прошептал он, опускаясь на колени. — Хозяин, пожалуйста. Я умоляю вас! Не убивайте меня, не убивайте… сделайте меня таким же, как вы! Как вы! Сделайте меня таким же, как вы!

Вулкан навис над ним, слабо улыбнувшись.

— Нет, Филип, ты слишком стар, ты уже ни на что не годишься. И ты знаешь слишком много моих секретов, слишком многое из моих планов…

— Не убивайте меня! — заплакал ползающий по полу старик, капли слез катились по его щекам.

— Мир принадлежит молодым, — сказал принц Вулкан. — Старости нечего делать в нем. Я даю всем вечную юность, и скоро весь мир будет моим. Вспомни Александра Македонского, Филип. Во время своих великих походов он оставлял калек и раненых. Теперь ты для меня значишь не больше, чем жалкий калека для Александра.

Фалько прижал к лицу ладони.

— Боже, спаси грешную мою душу! Отец наш небесный, я совершил много грехов…

— Болван! — закричал Вулкан и сжал ладонями виски Фалько. Пальцы его напряглись, глаза Фалько широко раскрылись от ужасной боли. Послышался тихий треск, и по лбу старика от макушки до переносицы протянулась тонкая кровавая нить. Глаза Вулкана сверкнули зеленым огнем, зрачки потемнели.

Потом Фалько завопил, вопль его призрачным эхом отозвался в стенах зала, вместе с порывом ветра унесся к высокому невидимому потолку. Капли крови стекали по лбу Фалько, собирались на кончике его носа, падали на рубашку. Послышался более громкий треск, старик что-то в ужасе забормотал.

Вулкан вдруг резко повернул ладони. Часть черепа Фалько провалилась внутрь, по лбу от переносицы через макушку до самого затылка пробежала красная трещина. Глаза его наполнились кровью, тело содрогнулось в конвульсиях. Вулкан сжал ладони чуть сильнее, и голова превратилась в кашу раздробленных костей, мозгового вещества и крови. На лицо вампиру брызнула кровь, он стряхнул каплю пальцем, поднес палец ко рту и лизнул. Потом нарисовал в воздухе треугольник, противоположный первому, и дверь возникла на старом месте, словно фотография, проявившаяся на экспонированной бумаге. Те, кто прижался к ней по ту сторону, тихо переговариваясь и смеясь, бросились бежать по коридору.

— Кобра! — повелительно позвал Вулкан, и одна из фигур остановилась, потом направилась в обратную сторону.

— Да, Хозяин, — тихо сказал Кобра. Кожа на его лице туго, словно маска, обтягивала кости черепа, на висках голубыми змеями вились вены. Глаза у него были красные, как у крысы, волосы — грязные, сбившиеся. Вслед за Вулканом он вошел в комнату, глядя на окровавленного мертвого человека на полу.

— Пей, — сказал Вулкан, плавно взмахнув рукой в сторону трупа.

Глаза Кобры вспыхнули предвкушением. Он вздохнул и опустился на колени, пробив клыками горло, и принялся жадно пить, грудь его тяжело поднималась и опускалась.

Принц пересек зал и опустился обратно в свое кресло, наблюдая за пиром Кобры. Время от времени Вулкан пронзительно и коротко смеялся. Кобра был молод и неопытен, он еще не знал той богатой гаммы, отличавшей живую еду от мертвой. Ох уж эти юнцы — их так легко удовлетворить, и они так жадно стремятся знать. Однако скоро, очень скоро он и остальные узнают некоторые секреты, которые Вулкан хранил уже почти восемь веков. Как призывать к себе летучих мышей, собак, крыс, мух, собирать их огромными стаями и тучами. Как заглядывать в сознание людей, проникать в их мысли. Как определять по единственной капле крови, насколько стар этот человек или из чего состояла его обычная пища, научиться распознавать во вкусе этой капли оттенки в сотни, тысячи вариаций солености, сладости, кислоты. Они научатся высасывать кровь из вен жертвы до последней капли, трансформируя таким образом человека в себе подобного обитателя ночи. Им так много еще придется научиться делать…

Вулкан откинулся на спинку кресла. Кобра поднял голову, роняя капли крови, падавшие с его подбородка и бледных губ, затем вернулся к своей работе. «Этот по-настоящему любит меня, он предан, — подумал принц. — Что делать с трупом Фалько?» Взгляд его переместился на огромный камин. Поленья разгорелись как следует, и отблески веселого огня заполнили зал, будто оранжевые привидения. Интересно, как собакам, запертым на нижнем этаже, понравится сегодняшний ужин из жареного мяса?

Вулкан сидел, ожидая возвращения Таракана.

6.

Палатазин удивленно посмотрел на часы.

Оказывается, он на несколько минут заснул. Двадцать минут четвертого. Коронадо-стрит, казалось, совершенно опустела. Даже Фелиц-клаб закрыл двери, выключил неон вывески. Два силуэта в машине по другую сторону улицы не двигались. Очевидно, они тоже задремали. «Нужно было взять с собой кофе, — раздраженно подумал он. Потом появилась другая мысль. — А что, если мы напали на ложный след? Убийства ведь прекратились. Возможно, он исчез из города навсегда. А может, Таракан просто затаился на время?»

В дальнем конце Коронадо мелькнул свет фар. Палатазин выпрямился, сердце забилось чуть быстрее. Машина приближалась очень медленно, и минуту спустя Палатазин увидел, что это «жук» светлого цвета. В горле у него пересохло. Машина остановилась у обочины примерно в 30 ярдах от машины Палатазина, и Палатазин стремительно нырнул в тень приборной доски. Фары «фольксвагена» погасли. Дверца открылась, потом снова затворилась. По бетону простучали шаги.

Когда Палатазин снова поднял голову, то успел заметить, как затворяется дверь за вошедшим в «Мекку» человеком. «Это он! — подумал Палатазин. — Это тот самый человек, которого мы ищем!» Минуту спустя в дверное окошко машины Палатазина заглянул Цейтговель.

— Нам идти за ним, капитан?

— Нет. Подождем и посмотрим, что он будет делать. Если он снова выйдет, поедем за ним, а если останется дома, то арестовать его мы всегда успеем.

— Если только это он. В смысле, если он — Таракан.

— Вот и посмотрим. Оставайтесь настороже.

Цейтговель напряженно смотрел на затворенную дверь здания. Когда она снова открылась и на крыльцо вышел Бенфилд, сердце Палатазина подпрыгнуло, словно получив сильнейший удар электричеством. Мужчина нес небольшой мешок. Что это может быть? Тряпка, смоченная в той отвратительной одурманивающей жидкости? Значит, сегодня ночью он снова решил выйти на дело?

Бенфилд подошел к своему автомобилю, посмотрел сначала в одну сторону, потом в другую, проверяя, нет ли кого-нибудь на улице. Палатазин так стремительно пригнулся, что у него с треском отозвались шейные позвонки. Бенфилд сел в машину. Заработал мотор «фольксвагена», зажглись фары, машина медленно покатилась вперед. Светлый «фольксваген» неспешно миновал машину Палатазина, направляясь к концу Коронадо-стрит, потом свернул на 61-ю авеню.

Палатазин быстро включил зажигание, завел машину, резким поворотом руля развернул ее и последовал за Бенфилдом. В зеркальце заднего вида он видел фары машины Цейтговеля, идущей примерно в 50 ярдах позади. Серый «фольксваген» свернул на Западную авеню, и Палатазин понял, что этот человек направляется прямо в Голливуд. Пульс у него болезненно участился, ладони, сжимавшие руль, стали влажными. Он старался не приближаться к преследуемой машине слишком близко, не включал фары, чтобы Бенфилд не заметил хвоста. Через несколько минут «фольксваген» повернул на Голливудский бульвар, все еще полыхавший неоном баров, дискотек, массажных салонов и порнографических книжных магазинов. На бульваре было достаточно много машин, поэтому Палатазин включил фары и прибавил скорость. Он держался на дистанции в несколько машин от «фольксвагена» Бенфилда. Девушки на тротуарах в узких брюках, коротких юбках, облегающих футболках делали зазывные жесты, пальцами указывая цену. Большинство девушек, приехавших в Лос-Анджелес в надежде стать кинозвездами, были очень симпатичными. Возможно, пару раз им удалось позировать фотографам или им дали какую-то эпизодическую роль в фильме, но теперь по какой-либо причине удача их покинула. Они стали отверженными, измятыми салфетками, которыми пользовались режиссер, продюсер, дискотечный «король», а потом отбросили вместе с прочим мусором в корзину. Все они были потенциальными жертвами Таракана.

Впереди под огромным красным «X», рекомендовавшим посетить порнокинотеатр, «фольксваген» сделал поворот. Автомобиль направился к обочине.

7.

Голову его наполнял повелительный голос Хозяина, поэтому нужно было поспешить. Он миновал нескольких девушек, старавшихся соблазнить его. Сегодня он искал ее. Их было столько на любой вкус, самый большой кондитерский магазин в мире — все цвета, все размеры. У него уже произошла эрекция, но он знал, что не достигнет оргазма, пока не прижмет к ее лицу пропитанную химикалиями тряпку.

Он увидел ее, она стояла под красным «X». Голливудский кинотеатр для взрослых. Лицо ее больше походило на лицо маленькой девочки, а не женщины. Чувственно выступающие вперед губы на фоне длинных волнистых волос платинового цвета. Розовое платье, розовые чулки. И, что лучше всего, она не была такая тощая, как многие остальные. Что-то в выражении ее рта и глаз напоминало ему Бев. Конечно, в той или иной степени так казалось ему и раньше, но именно эта… да, это была Бев! Она в самом деле была Бев! Ему уже столько раз казалось, что он нашел ее, что она пожалеет, что бросила его, и вернется, и каждый раз он убеждался, что его снова провели. И поэтому он продолжал убивать злых, нехороших женщин, которые смеялись над ним за его спиной — да, да! — они помогали Бев прятаться.

Но это была она — он в этом был сейчас уверен. О, Хозяин будет так доволен — ведь он нашел свою Бев!

На глаза его навернулись слезы, он подвел свой «жук» к обочине, затормозил, подозвал взмахом руки девушку. Она посмотрела по сторонам, надеясь, что ей подвернется что-нибудь получше малопрестижного автомобильчика, потом подошла к «фольксвагену», вглядываясь в сидящего за рулем мужчину с темными тяжелыми веками и темными глазами.

— Меньше, чем за 75, не пойду, — сказала она равнодушно тонким голосом. Раньше она строила планы войти в труппу сопроводительного вокала для какого-нибудь певца, вроде Боба Сегера. Но в этом городе на сцену не пробьешься.

— Пятьдесят, — сказал Таракан. Он начал вытаскивать бумажник.

— Ты что, насчет быстренького договариваешься или как?

— Ага, быстренького?

— Работа для губ?

Вид у него, конечно, отвратительный, но 50 зелененьких! И она сможет купить те туфли, которые присмотрела на Бродвее. В машине стоял какой-то странный запах. Алкоголь? Лосьон для бритья? Но запах пропал — его донесло лишь случайным порывом ветра. В самом деле, какого черта! Она скользнула в машину.

— Меня зовут Вики, — сказала она и игриво сжала бедро мужчины.

Он улыбнулся, вливаясь обратно в поток движущихся автомобилей.

— Я знаю твое имя. Ты меня не проведешь.

— Что? — пробормотала Ким. «Боже, кажется, это какой-то ненормальный, — подумала она. — А может, это Таракан?» От этой мысли ее пробрала ледяная дрожь, но она отбросила ее. Слишком этот парень маленький, только руки здоровенные. Перец у него, наверное, совсем как стручок. От этой мысли она захихикала.

— Над чем это ты смеешься? — резко спросил он.

— О-о-о! — сказала Ким голосом маленькой девочки. — Только не откусывайте малышке договку, дорогуша. Почему бы тебе не свернуть вон туда, миленький? Там твоя малышка даст тебе все, что тебе нужно.

— Ладно, — сказал он. — Отлично.

Он повернул с бульвара, но проехал через всю боковую улицу, оказавшись на авеню Франклина.

— Эй, куда ты меня везешь?

— Увидишь, — ответил он, пересекая авеню и направляясь на север, к Юкка-стрит. — Ты только сиди тихо и увидишь.

— Останови машину! — вдруг потребовала она. — Я хочу выйти!

— Нет, не выйдет. Ты сбежишь. Я долго искал тебя, очень долго. И теперь, Бев, я не позволю тебе сбежать.

Девушку охватил ужас. Дыхание ее стало чаще.

— Выпусти меня, — прошептала она, пытаясь открыть дверцу, но одной рукой водитель «фольксвагена» стремительно поймал ее за шею, обхватив сзади.

— Не делай этого! — крикнул он. — Все должно быть не так!

Он повернул на Палермо-стрит и проехал улицу до самого тупика, где стояло несколько темных многоквартирных блоков. В центре заросшего сорняками пустыря, бывшей стоянки, высилась громадная куча земли и мусора. Ким боролась изо всех сил, пытаясь вырваться на волю.

— Прекрати! — закричал он. — Бев, перестань же!

Она на секунду расслабилась, перестала сопротивляться, и когда его хватка ослабла, повернулась и впилась ему в щеку ногтями, потом снова рванулась к двери. Он схватил ее за волосы, притянул голову к себе.

И тут он увидел истину, как прозревал ее каждый раз до этого, всякий раз до этого — это не Бев! Это кто-то другой, кто старался обмануть его, надуть, провести, посмеяться над ним за его спиной жирно накрашенными красными губами. Это было злобное, неправильное, испорченное существо, и только прикосновение Хозяина могло исправить его.

— Ты не Бев! — сказал он с отчаянием. — Ты не… не… не она!

Он потянулся в промежуток между сиденьями, чтобы достать пропитанную химикатом тряпку, потом быстро поднес ткань к лицу Ким. Она вскрикнула и принялась отбиваться, но он лишь плотнее прижал к ее рту и ноздрям тряпку.

И тут его ослепила вспышка автомобильных фар.

8.

Палатазин и Цейтговель включили фары своих машин почти одновременно, и Цейтговель повелительно крикнул в мегафон:

— Полиция! Ни с места!

Бенфилд отчаянно завертел головой. В следующее мгновение он распахнул пассажирскую дверцу и пинком ноги выпихнул блондинку наружу. Она с трудом встала на колени, потом подалась вперед и упала лицом вниз, потеряв сознание. Мотор «фольксвагена» заревел, машина сделала резкий разворот и устремилась к импровизированному заградительному блоку, который образовали машины Цейтговеля и Палатазина. В последний момент «фольксваген» попытался отвернуть в сторону, но Цейтговель нажал на педаль газа и ударил радиатором в борт машины Таракана. Таракан выбрался наружу, за стеклами его очков с толстыми линзами подобно огненным кругам сверкали глаза. Он бросился бежать в темноту, но Палатазин уже направил в его сторону свой пистолет.

— Стоять, или я стреляю! — крикнул он.

Бенфилд продолжал бежать. Палатазин выстрелил в воздух, и Бенфилд рухнул на землю дрожащей грудой плоти. Держа пистолет в вытянутой руке, Палатазин подошел к лежавшему человеку.

— Не шевелиться! — коротко приказал он. — Не двигаться, или я стреляю!

Позади он слышал щебетание возбужденных голосов в передатчике Цейтговеля, в кабине машины; к Палатазину, топоча, словно дикий буйвол, бежал Фаррис.

Подойдя к Бенфилду, Палатазин увидел, что этот человек свернулся, словно младенец в утробе матери. Он сосал собственный большой палец. Фаррис силой заставил его подняться на ноги, защелкнул наручники, сообщил арестованному о его правах. Глаза Бенфилда остекленели, стали пусты, он смотрел куда-то в сторону далеких холмов.

Палатазин вернулся на стоянку-пустырь и нагнулся над лежащей девушкой. Дыхание ее было неровно, но во всем остальном она, казалось, была в порядке. Рядом с ней лежал кусок ткани, очень сильно пахнущий той жидкостью, которую они обнаружили под раковиной в комнате Бенфилда. На глаза Палатазину навернулись слезы. Где-то рядом завыли сирены. Минуту спустя рядом затормозили два патрульных автомобиля, за ними следовала карета «скорой помощи». Один из санитаров разломил пластиковую ампулу под носом девушки, и она зашлась кашлем. Потом она села, по лицу ее стекали ручейки черной туши, смешанной со слезами.

Ночь была наполнена вспышками «мигалок» на крышах машин, щелканьем и треском передатчиков патрульных. Фаррис обыскивал Бенфилда, стоя рядом с патрульной машиной. Палатазин спрятал пистолет.

Бенфилд бормотал, словно в бреду:

— …звал меня, я слышал его голос, звал меня, слышал. Он не позволит вам, не позволит… он спасет меня, защитит меня…

— Конечно, — сказал Фаррис. — А теперь садись в машину и заткнись.

Но Бенфилд смотрел теперь на Палатазина.

— Он не позволит вам расправиться со мной. Он знает, что вы хотите сделать! Он видит все, видит всю злобную грязь мира! — Он устремил взгляд в темноту, мимо плеча Палатазина. — Хозяин! — крикнул он и всхлипнул. — Хозяин, помоги мне! Моя жизнь — твоя! Моя жизнь принадлежит тебе!

— Садись! — сказал Фаррис, подталкивая Бенфилда, заставляя его опуститься на заднее сиденье машины.

Палатазин почувствовал, как его охватил внезапный холодок. Что сказал этот человек? Он сказал: «Xозяин»? Он имел в виду Бога… или что-то другое? Он заглянул в кабину, увидел, что Бенфилд спрятал лицо в ладони, словно ему было очень стыдно. Патрульная машина задним ходом выбралась на Палермо-стрит, развернулась, лотом исчезла в ночной темноте, оставив Палатазина стоять. Он медленно повернулся, глядя на Голливудские Холмы, мимо вдруг пронесся порыв холодного ветра, как невидимое гигантское животное. Откуда-то издалека, показалось ему, донесся тоскливый вой собаки.

— Капитан, вы будете возвращаться в департамент?

Палатазин посмотрел через плечо на Цейтговеля.

— Нет. Пусть пока подержат Бенфилда на льду, и если кто-то до утра посмеет вызвать прессу, то клянусь, он будет у меня просить подаяния на Сельма-авеню! — Он провел рукой по лбу. — Пойду домой, надо немного поспать.

Цейтговель кивнул, двинулся было к машине, потом обернулся.

— Вы думаете, мы взяли Таракана? — тихо спросил он.

— Мои предположения не точнее твоих.

— Я надеюсь, мы не дали промаху. Если же ошиблись, то зря рвали жопу. Увидимся в конторе.

Цейтговель поднял руку, прощаясь, и зашагал к своему автомобилю со свежепомятым радиатором.

— Пока, — тихо сказал Палатазин. Он снова всмотрелся в темноту, словно его окружали невидимые собирающиеся силы ночи. «Где он прячется? Каковы его планы? Когда он ударит? Даст ли Бенфилд ответы на эти вопросы?» Палатазин еще немного постоял, чувствуя, как поднимаются у него на затылке волосы. Потом сел в свой «форд» и умчался прочь.

9.

Госпиталь Милосердной Матери размещался в старом десятиэтажном здании из кирпича и стекла, примерно в пяти минутах ходьбы от Сан-Бернардского шоссе. В пять минут пятого ночи площадка стоянки была погружена в тишину, почти все окна в здании госпиталя погасли. В операционной срочного приема последняя операция завершилась час назад, когда полиция доставила туда восемь или девять человек — членов банд Человекоубийц и Гадюк, которые выясняли отношения с помощью ножей в кинотеатре мотеля «Матадор». Трое были ранены довольно серьезно, пришлось переливать кровь, а остальных разукрасили йодом и пластырями и загнали обратно в полицейский фургон. Дежурство оказалось в эту ночь довольно спокойным — пара жертв дорожной аварии, одно огнестрельное ранение, малыш, принявший банку с ядом для муравьев за банку с медом, разнообразные переломы, вывихи. Ничего необычного. Но сегодня те, кто остался на ночное дежурство, хотели бы занять руки и головы срочным делом, чтобы не думать о слухах, которые доходили до них от санитарок и медсестер — о тех 51, что лежали в изоляторе на десятом этаже. Сестра Ломакс сообщила, что в их телах не осталось ни капли крови. Пако, санитар с девятого этажа, сказал, что видел, как некоторые из этих странных мертвецов дергались, словно бешеные, хотя у них не было ни пульса, ни дыхания. Фернандо Вальдес, пожилой привратник и признанный оракул народной мудрости среди служащих госпиталя, сообщил, что кожа у них как мрамор и под ней видны синие полоски сплющенных пустых вен. Он сказал, что это «мальдито», проклятые существа, и что лучше держаться от них подальше, когда они проснутся. Сестра Эспозито сказала, что у них все мёртвое, кроме мозга, — когда к головам их присоединялись контакты, на электроэнцефалограммах танцевали кривые.

Работавшие в срочной операционной согласились: все, что происходит, — «муй мистериозо», очень загадочно.

Поэтому ни один из них не заговорил, когда доктор Мариам Дельгадо, глаза которой были еще припухшими после недолгого сна, вошла в кабину лифта, словно не замечая тех, кто собрался в служебной дежурной комнате операционной. Светящиеся цифры над дверью лифта обозначили путь кабины — наверх, до последнего, десятого этажа.

Доктор Дельгадо минут двадцать назад получила телефонное сообщение от миссис Браунинг, старшей сестры изолятора. Женщина была крайне озадачена.

— Доктор Дельгадо, в нескольких показаниях у пациентов произошли изменения. Мы регистрируем усиление мозговой деятельности.

Дельгадо снились только что жуткие глаза, смотревшие на нее сквозь прозрачные бескровные веки, словно у спящих рептилий. Казалось, они окружают ее, кружатся бешеным хороводом, словно огни вышедшего из-под контроля карнавала. Когда она проснулась, то обнаружила, что вся трясется, и никак не могла унять эту дрожь.

Двери лифта раздвинулись — она была на десятом этаже. Дельгадо все еще не могла избавиться от воспоминания о кошмарном сне, а также о сверхоживленной дискуссии, в которой она участвовала вчера вместе с доктором Штейнером и доктором Рамесом, директором госпиталя. Теории создавались с головокружительной быстротой. Диагнозы формулировались так же стремительно, как и отбрасывались. Вокруг кружили репортеры, но агент госпиталя по массовой информации держал их на расстоянии — пока, по крайней мере. Это было облегчением для доктора Дельгадо, потому что ей требовалось время выяснить, с чем же в действительности имеют они дело в данном случае? Вирус? Какое-то вещество, загрязнившее воду в трубах? Какая-то составляющая в краске на стенах? Что-то в воздухе? Одна санитарка обнаружила несколько колотых ран на трех пострадавших, но они были в разных местах. Двое были ранены в горло, третий в изгиб локтя. Остальные имели кровоподтеки, порезы — или на затылке или в задней части шеи, сразу под линией волос. Медсестра сделала довольно разумное предположение — укус змеи. Но пока что ни на одну из сывороток-противоядий ни одна из жертв не дала положительной реакции.

Доктор Дельгадо была на полпути от лифта к двери изолятора. На белой двери имелась предупредительная надпись — «Вход только с белым значком». Первое, что она увидела — разбросанные по полу в проходе папки с историями болезни. Голубая кофейная чашка упала со стола и разбилась. На самом столе бумаги были залиты кофе, стаканчик для карандашей перевернулся, высыпав содержимое на мокрый стол. «Черт побери! — подумала она. — Что здесь происходит? Как эти ночные дуры дежурные могут быть такими неряхами?» Она позвонила в небольшой колокольчик, лежавший на столе, но на ее звонок никто не ответил.

— Поразительно! — сказала она с возмущением и двинулась дальше к белой двери изолятора, который состоял из нескольких просторных комнат, разделенных центральным коридором. Сквозь большие зеркальные окна в стенах коридора Дельгадо могла прекрасно наблюдать за тем, что происходит в палатах. Жертвы таинственной болезни лежали рядами на койках, подсоединенные к капельницам и пластиковым мешкам с кровью, а также к множеству энцефалографов, которые доктор Дельгадо и ее подчиненные всеми правдами и неправдами собирали по всему госпиталю. Она наблюдала за прыжками зеленых кривых и с удовольствием отметила, что мозговая активность необычных пациентов успела почти вдвое усилиться за прошедшее время. Неужели они начали, наконец, реагировать на вливание крови? Возможно ли, что они начали выходить из своего странного коматозного состояния? Она подошла к двери с надписью «Изолятор 1» и взяла зеленую хирургическую маску в целлофановом пакете с подноса из нержавеющей стали. Она завязала маску, потом вошла в палату.

В комнате тихо гудело электричество, пощелкивали мониторы ЭЭГ. Доктор Дельгадо останавливалась у каждой кровати по очереди, наблюдая за нарастающей пульсацией электрических фосфоресцирующих кривых на экранах мониторов, хотя по-прежнему не могла обнаружить пульса у пациентов. Глаза, похожие на несформировавшиеся глаза эмбрионов, смотрели, казалось, прямо на нее сквозь прозрачные молочно-туманные пленки закрытых век.

Потом она увидела, что пять кроватей у дальней стены палаты пустовали.

Она поспешно с участившимся биением сердца подошла к пустым койкам и увидела мешанину спутавшихся, сорванных со своих мест трубок и проводов, сорванных с кожей черепа, выдернутых из вен. Тут же лежало несколько досуха опустошенных пластиковых мешочков из-под консервированной крови.

— Мадре Диос! — прошептала она, и была поражена звуком собственного голоса — он испугал ее. — Что здесь происходит?

Ответом ей было усиление треска мониторов ЭЭГ. Словно хор сверчков сошел с ума, наращивая силу треска, переходящего в отвратительный шум. Она стремительно развернулась — ей показалось, что краем глаза она заметила какое-то движение за своей спиной. Но тела на покрытых белыми простынями койках оставались неподвижными. Треск энцефалографов казался теперь звуком оживленной беседы, происходящей между мертво-живыми телами. Треск был ужасающе громок, как будто полумертвые-полуживые люди кричали друг на друга. Доктор Дельгадо прижала к ушам ладони и поспешила к двери. Она почти достигла двери, когда одно из тел — это была средних лет женщина-чикано, с колышущимся животом и глазами, как у гремучей змеи, — села на кровати, срывая с головы контакты датчиков ЭЭГ и вытащив иглу капельницы из вены в изгибе локтя. Женщина протянула руку и поймала доктора за подол халата, потащив к себе. Дельгадо вскрикнула. На другой койке потянулось и село на постели еще одно мертвенно-белое тело. Мужчина с седыми висками стащил с крючка капельницы мешок с кровью и жадно прокусил пластик, разбрызгивая кровь. Когда невероятное существо потащило доктора Дельгадо к койке, она совсем близко увидела бледные губы раскрывшегося рта, увидела в темной пещере ротовой полости тускло мерцавшие влажные клыки. От потрясения она едва не потеряла сознание, но понимала, что если сейчас позволит себе это, то уже никогда не придет в себя.

Она вырвалась на свободу — один рукав халата остался в цепких пальцах мертвящего ужаса на койке — и ринулась к двери. Существа, вскочившие с коек, бросились за ней. Белые больничные пижамы развевались на бегу.

Доктор Дельгадо добежала до двери, и в этот момент костлявые пальцы ухватили ее за плечо. Она вскрикнула, попыталась вырваться, чувствуя, как лопается кожа. Она захлопнула за собой дверь, но одно из жутких существ прыгнуло прямо сквозь стекло окна и приземлилось на пол коридора вместе с водопадом серебристых осколков. За первым ужасом последовал второй. Они помчались вслед за бежавшей по коридору женщиной. Но прежде чем она успела добежать до двери, ведущей в изолятор, дорогу ей заступила ухмыляющаяся девушка, по лицу которой стекали капли крови. Глаза ее были черны, как само зло. Слева от доктора Дельгадо имелась закрытая дверь с надписью «Кладовая». Она вбежала в темную комнату, навалившись на дверь изо всех сил. Один из вампиров — да, вампиров! — ударил в дверь с противоположной стороны, пытаясь пробиться вовнутрь. Дверь начала поддаваться. Дельгадо захныкала от ужаса, из последних сил прижимаясь плечом к двери. Но она знала, что еще секунда — и они ворвутся сюда. Она протянула руку, нащупала выключатель — комнату залил свет. И первое, что она увидела, был труп миссис Браунинг — если только это в самом деле был труп — лежавший на полу, у самых ног Дельгадо. Лицо Браунинг было желто-белым. Над ее головой имелся вделанный в стену прямоугольник металла с рукояткой. Сердце доктора Дельгадо подпрыгнуло. Это был транспортер-труба, в который в прачечную спускали тюки с бельем. Прачечная располагалась в подвале. Она сотни раз до этого открывала люк, пользуясь трубопроводом, и теперь она молилась, чтобы труба оказалась достаточно широкой для того, чтобы протиснуться в нее.

В дверь ударили с ужасающей силой. Ее отбросило, обожгло болью плечо, и в следующий миг в комнату начали врываться вампиры. Она впилась ногтями в глаза первому из бросившихся на нее созданий, потом отворила люк трубопровода и попыталась протиснуться в него.

— О, Боже, помоги мне! — услышала она собственный вскрик, эхом отозвавшийся от металлических стен труб. — Пожалуйста…

Но холодные руки ухватили ее за лодыжки, не давая ее телу провалиться в трубу, ведущую в спасительный подвал. Она отбивалась, извивалась, продолжая кричать, но они уже вытаскивали ее обратно, и со сводящей с ума уверенностью она поняла, что ей не убежать.

Вампиры повалили ее на пол, между ними началась драка за право первому сделать глоток. Победитель уселся верхом на Дельгадо, в то время как остальные прижимали к полу ее руки и ноги, и с наслаждением погрузил свои клыки в горло врача. Когда с ней было покончено, они отбросили ее в сторону, как опустошенную бутылку, и помчались в поисках новых жертв. Между ними и улицей было еще много палат и множество пациентов госпиталя, которым уже не суждено было проснуться людьми.

10.

Рассвет. Холодные синие тени помчались прочь, спасаясь от лучей восходящего солнца, постепенно заливающего город светом.

Гейл Кларк спала тревожным сном в своей квартире на Закатной Полосе. Две снотворные пилюли и хорошая порция русской водки не дали ей проснуться до полудня, но даже они не могли полностью заглушить жутких воспоминаний о Джеке Кидде, который, словно усмехающаяся Смерть, преследовал ее по двору.

В затемненной тяжелыми портьерами спальне на Лayрэл-каньон Эстелл Гидеон внезапно села на кровати и позвала:

— Митч?!

Ответа не было.

Отец Рамон Сильвера открыл кран раковины в своей комнатушке в Восточном Лос-Анджелесе и плеснул себе в лицо несколько капель ржавой воды. Мутный свет сочился в комнату сквозь окошко, выходящее в улочку из кирпичных мрачных зданий. Сильвера подошел к окну, открыл его, втянул полной грудью, воздух, смешанный с пылью и смогом. На стене у входа в улочку он увидел написанные на кирпиче слова «СЛЕДУЙ ЗА ХОЗЯИНОМ!». Сильвера молча, в тишине, смотрел на эти слова, вспомнив надпись, сделанную кровью в комнате того жуткого дома на Лос-Террос. Он вспомнил выражение лица полицейского, ужас в его глазах, настойчивое предупреждение в голосе. «Не позволяйте им выйти на улицы, — сказал этот человек. — Сожгите их сейчас, пока это возможно». Сильвера резким движением закрыл окно. Что происходит с этим городом? Чувство, которое не покидало его с того момента, когда он перешагнул порог дома на Лос-Террос, — было ощущением ужасной обреченности. Зло стремительно набирало силу, словно рак, пожирающий клетки человеческого тела. Он чувствовал страх — не перед смертью, потому что смерть была финалом, с неизбежностью которого он смирился уже давно, — но страх перед своей беспомощностью в ситуации, когда Бог призывал его к действию.

Зло вливалось в город, как наступающая армия ночи. Сейчас Сильвера был уверен в этом больше, чем когда-либо за свою жизнь. И кто способен встать у него на пути?

Отягощенный подобными мыслями, он оделся и отправился прочь из дому, лицом к лицу с новым днем.

Вес Ричер поднял голову и увидел, что обнаженная Соланж сидит у окна, глядя на Чаринг-Кросс-роуд. Он сказал хрипло:

— Соланж? — Она не ответила. — Соланж? Что случилось?

Она оставалась сидеть неподвижно.

«Бог мой, — подумал Вес, подтягивая поближе простыни, — иногда на нее в самом деле находит!»

Он снова закрыл глаза, и тут вспомнил сон, который видел этой ночью. В снегу под окном стоит маленькая девочка и манит, зовет его на улицу. Это был хороший сон. Ему хотелось ступить сквозь окно, словно Алиса сквозь зеркало, и оказаться в мире детства, где он сможет вечно оставаться ребенком и не заботиться о таких вещах, как налог, взносы за дом… и прочих делах взрослых людей.

Он вернулся в сон с надеждой, что снова встретит ту девочку. И на этот раз он обязательно выйдет к ней.

11.

— Посмотрите на эти снимки, — сказал Салли Рис, доставая из плотного конверта четыре черно-белых фотографии. — Посмотрите на них очень внимательно и скажите мне, узнаете ли вы их.

Он начал по одному выкладывать снимки на стол перед Уолтером Бенфилдом, потом расположил их аккуратным рядом. Рис видел, как отражаются снимки трупов в толстых линзовых очках мужчины. Бенфилд молча рассматривал снимки, выражение его лица не изменилось ни на йоту. На губах его застыла та же искусственная безжизненная улыбка, которую он изобразил с самого начала допроса.

— Ну? — спросил Рис, присаживаясь рядом с допрашиваемым. — Что скажете?

— Извините, сэр, но я не знаю, почему я должен смотреть на эти фотографии, — сказал Бенфилд.

— Не знаете? Отлично, я вам скажу. Это фотографии молодых женщин, которые были задушены и изнасилованы. Вот так, Бенфилд. Четыре женщины за период в две недели. Если вы посмотрите внимательно, то увидите у них на шеях синяки. Видите? Вот здесь, смотрите. Интересно, а от ваших пальцев могли бы остаться такие следы? Как вы считаете?

— Лейтенант, — тихо сказал мужчина в темных просторных брюках и голубой спортивной куртке, сидевший на стуле в углу. Это был общественный защитник по фамилии Мерфи; самым нелюбимым его занятием было исполнение роли сторожевого пса, когда полицейские поджаривали подозреваемого на допросе.

— Я разговариваю с мистером Бенфилдом, — рявкнул Рис. — Я задаю ему вопросы. Мы не в суде. Это мое дело, и его веду я. Понятно?

— Вы можете не отвечать на наводящие вопросы, мистер Бенфилд, — сердито сказал Мерфи.

— Ладно, — улыбнулся Бенфилд. — Я не буду.

В другом конце комнаты Цейтговель пробормотал: «Дерьмо!», потом вспомнил о магнитофоне, катушки которого медленно вращались, записывая допрос.

— А мы ведь можем это сделать, — сказал Рис, — проверить, соответствуют ли ваши пальцы отметинам.

— Хватит придираться ко мне! — завопил Бенфилд. Его бесплотная улыбка сломалась наконец. — Когда я смогу уйти домой?

— Придираться? Парень, я еще и не начинал! Вы были арестованы за нападение на женщину по имени Ким Харрис. Она примерно того же возраста, что и эти женщины, Бенфилд. И даже внешне напоминает их, правильно?

— Кажется, да.

— А куда вы ее везли? Что вы собирались с ней делать?

Он пожал плечами.

— Я… я собирался остановить машину в конце Палермо-стрит. Она проститутка. Вы это знаете. Я собирался заплатить ей.

— А эти тоже были проститутками? — Рис показал на фотографии.

Бенфилд несколько секунд смотрел на снимки, потом опять улыбнулся.

— Если вы так говорите…

— По-твоему, это все забавно? И то, что ты собирался сделать с Ким Харрис, — тоже забавно? Как часто ты курсируешь по Голливудскому бульвару?

— Время от времени.

— Ищешь плохих девиц?

Бенфилд бросил взгляд через плечо на адвоката, потом неловко зашевелился на своем стуле.

— Да, в общем.

— А ты слышал о Таракане, Бенфилд?

Он покачал головой.

— Это было во всех газетах, ты не читаешь газет?

— Нет.

— Но ты знаешь, как читать, не так ли? И знаешь, как писать?

— Да.

Рис кивнул, потом вытащил новый конверт из плотной коричневой бумаги, достал из пакета ксерокопии записок Таракана, положил их рядом с фотографиями.

— Ты видел это раньше?

— Нет, сэр.

— Удивительно. Помнишь, как ты написал по моей просьбе свою фамилию и имя? Сначала левой рукой, потом правой. Так вот, почерк никогда не врет, даже если его пытаться изменить. Ты ведь знаешь, чем занимается графолог, не так ли? Два графолога независимо друг от друга установили, что эти записки писал ты, но только левой рукой.

— Они лгут, — тихо сказал он.

— Лгут? Они эксперты в своей области, Бенфилд. И судья не заподозрит их в обмане. Так же, как и жюри.

— Оставьте меня в покое! — завопил Бенфилд. — Я впервые вижу эти бумаги!

— Мы разговаривали с мистером Пьетро, хозяином твоего дома, — продолжал Рис. — И он сообщил, что ты, бывало, возвращался поздно ночью, а потом снова покидал свою комнату. Куда ты ездил?

— Просто… В разные места.

— Какие именно? Голливудский бульвар? Куда еще?

— Просто так. Люблю кататься.

— А твоя мама? Ты ее навещаешь?

Голова Бенфилда вздернулась.

— Моя мать?.. Оставь ее в покое, черномазый подонок! — Он почти кричал.

Рис улыбнулся и кивнул. Он откинулся на спинку кресла, наблюдая за глазами Бенфилда.

— Бенфилд, у нас есть доказательства. У нас есть свидетели, которые подтвердят, что ты ездил по Голливудскому бульвару. Мы знаем все, что нам нужно. Почему ты сам не расскажешь нам об этих четырех женщинах?

— Нет… нет… — Он затряс головой, лицо его покраснело.

— Четыре женщины, — Взгляд Риса стал еще жестче. — Задушенные, изнасилованные и отброшенные прочь, словно мусор. А эта выдумка с тараканами — в самом деле, крайне смешно. Тот, кто сделал это, в самом деле ненормальный, правда? Ты согласен?

— Оставьте меня… оставьте меня одного.

— Тот, кто совершил это — чокнутый, и его место в больничной палате. Я видел твое дело, Бенфилд. Я знаю, ты был в Ратморе.

Лицо Бенфилда стало багровым, глаза налились. Он бросился на Риса, рыча, словно зверь, и Цейтговель тут же прыгнул на него сзади. Одной рукой Бенфилду удалось схватить Риса за горло. Трое мужчин несколько секунд боролись, потом Цейтговелю удалось схватить Бенфилда и завернуть его руки за спину. Он защелкнул на его запястьях наручники.

— Ты… дрянь! — вопил Бенфилд. — Черномазая дрянь! Ты не посмеешь отправить меня туда обратно!

Рис поднялся, колени у него дрожали. Горло горело, на нем остались кровоподтеки.

— Я пойду, выпью чашку кофе, — хрипло сказал он, с трудом переводя дыхание. — И когда вернусь, то лучше тебе приготовиться к беседе со мной, или я возьмусь за тебя по-настоящему! Понятно? — Он несколько секунд смотрел на Бенфилда, потом перевел взгляд на Мерфи. Адвокат сидел прямо и неподвижно, глаза его стеклянно блестели. Рис повернулся и пошатываясь вышел из комнаты для допросов.

Палатазин ждал снаружи, внимательно перебирая содержимое папки. Когда он поднял голову, Рис увидел синие круги вокруг его глаз.

— Как он? — спросил Палатазин.

Рис пожал плечами и потер горло.

— Чувствительный тип. Я попробовал обычную линию насчет матери, так он как взвился… Кто бы мог подумать, а?

— Происходит что-то странное. Следуя вот этому, — Палатазин помахал папкой, — Беверли Тереза Бенфилд умерла в результате падения с лестничной площадки в 1964 году. Она несла с собой чемоданчик, очевидно, собираясь сбежать от своего шестнадцатилетнего сына Уолтера. Это произошло в середине ночи, соседи слышали какие-то крики, но коронер посчитал смерть несчастным случаем. Во всяком случае, совсем недавно Бенфилд упомянул о своей матери в разговоре с Пьетро. Я решил, что эта линия может дать эффект, поэтому и рекомендовал ее тебе. Кроме того… — Он вытащил из кармана рубашки свой блокнот. — Он использовал ткань, намоченную смесью химикалий, принесенных с работы. Анализ химикалий, проведенный в лаборатории, показывает, что вдыхание такой смеси в замкнутом помещении кабины способно привести к летальному исходу. Вот что интересно: по их мнению, Бенфилд выработал в себе невосприимчивость к этим парам, подобно тому, как это бывает с тараканами. Теперь вопрос — почему он перестал их убивать? Если он тот, кто нам нужен, почему он изменил свое поведение?

— Потому что он ненормальный, — сказал Рис.

— Возможно. Но даже ненормальные ведут себя в соответствии с какой-то системой. Ну, кажется, теперь моя очередь. Одолжи-ка мне сигареты и спички.

Рис сунул два пальца в нагрудный карман рубашки и передал Палатазину пачку «Кента» и зажигалку.

— Удачи, — сказал он вслед Палатазину, который вошел в комнату для допросов.

Бенфилд сидел, опустив голову на грудь. Палатазин сел рядом, отодвинув в сторону фотографии и ксерокопии. Он закрыл папку с делом по поводу смерти Беверли Бенфилд и положил ее на стол рядом с фотографиями.

— Хочешь сигарету, Уолтер? — спросил он.

Бенфилд кивнул. Палатазин зажег для него сигарету и аккуратно вставил фильтр между его губами.

— Когда меня отпустят? — спросил Бенфилд.

— Не все сразу, Уолтер. Сначала нам нужно поговорить о некоторых вещах.

Глаза Бенфилда сузились.

— Я вас знаю. Вы тот полицейский, который стрелял в меня.

— Да, это был предупредительный выстрел в воздух. Я пытался спасти тебя от остальных. Они могли застрелить тебя.

— О?

— Снимите с него наручники, — приказал Палатазин Цейтговелю. Детектив хотел возразить, потом пожал плечами, вытащил из кармана ключи и открыл, наручники. Бенфилд глубоко затянулся сигаретой, внимательно наблюдая за Цейтговелем, который снова опустился в кресло.

— Как ты теперь себя чувствуешь? — спросил Палатазин.

— Нормально.

— Очень хорошо. Я знаю лейтенанта Риса, он иногда бывает вспыльчив. Меня зовут Энди. Ничего, если я буду называть тебя Уолтер?

— Я не против. Послушайте, пусть этот ниггер больше не трогает меня, ладно?

— Надеюсь, что не станет. Наверное, он с тобой разговаривал насчет Таракана?

— Да. Я сказал ему, что не знаю, о чем идет речь.

Палатазин кивнул.

— Дай откуда тебе знать? Ведь Таракана больше нет. И больше он никого не интересует. Но Лига нравственности должна быть ему благодарна. А что ты думаешь о проституции, Уолтер?

Бенфилд несколько секунд молчал, глядя на огонек своей сигареты.

— Они все стоят друг за друга, — сказал он наконец. — Все они сговорились.

— Ну-ну. И смеются над тобой за твоей спиной. Стараются надуть тебя.

— Но Таракана им было не надуть, верно?

— Ну, нет.

Палатазин начал потеть, его раздражал прямой свет флюоресцентных ламп над головой, он расстегнул пуговицы на рубашке и ослабил узел галстука.

— Ты работаешь в «Алладин Экстрминейтор», правильно? Уничтожение вредных насекомых и так далее. Тебе нравится работа?

Бенфилд некоторое время размышлял, покуривая сигарету.

— Да, нравится, — сказал он наконец.

— По-моему, ты хорошо работаешь. Чем вы пользуетесь, распылителями?

— Да, распылитель Би-Джи. Загоняет раствор в любую щель.

— Расскажи мне о Беверли, — тихо сказал Палатазин.

— Бе…верли? — Взгляд Бенфилда мгновенно окаменел, челюсть отвисла. Он смотрел сквозь Палатазина, сигарета уже почти обжигала ему пальцы.

— Да, о твоей матери. Где она сейчас?

— Она… ее здесь нет. — Лоб Бенфилда наморщился, он старался сосредоточиться. — Она не здесь.

— Она умерла, наверное?

— Что? — Бенфилд был явно потрясен. — Нет! Вы ошибаетесь! Она прячется, они помогают ей прятаться от меня! Иногда они даже принимают ее вид, чтобы обмануть меня. О, они знают массу всяких уловок! — В голосе его слышалась неподдельная горечь. Глаза его были холодны и словно остекленели.

— Она умерла, — настаивал Палатазин. — И после того, как она умерла, тебя отправили в госпиталь Ратмор.

— Нет! — Глаза Бенфилда вспыхнули, и на миг Палатазину показалось, что Бенфилд бросится на него. — Ратмор? — прошептал он и потер лоб. — Нет. Бев ушла, и за то, что она оставила меня, они послали меня… туда. Но это был не госпиталь. В госпиталях лечат больных людей. А это был… сумасшедший дом! Когда я найду Бев, все станет так, как было раньше. Я больше не буду вспоминать про этот дом, и у меня никогда не будет болеть голова. Но сначала… сначала я должен наказать ее за то, что она бросила меня… — Он смял сигарету и бросил ее на пол. — Она прячется где-то в городе. Мне сказал это Хозяин.

Сердце Палатазина застучало.

— Хозяин? — тихо повторил он. — А кто это, Хозяин, Уолтер?

— Н-е-е-е-т. Вы бы хотели, чтобы я проговорился? Ну, нет. Вам не узнать!

— Кто это, Хозяин? Ты имел в виду Бога?

— Бога? — Чем-то это слово обеспокоило Уолтера. Он моргнул, провел рукой по лбу. — Он разговаривает со мной ночами, — прошептал он. — Он указывает мне, что я должен делать.

— А где он?

— Не могу сказать. Не могу.

— Но он здесь, в Лос-Анджелесе?

— Он повсюду, — сказал Бенфилд. — Он видит и слышит все. Он знает, где я. Знает, где вы. Если он захочет, он найдет вас. Он позовет вас ночью, и вам придется идти к нему. Вам придется! — Он взглянул прямо в глаза Палатазину, его черные глаза были странно увеличены линзами очков. — Он рассердился на меня за то, что я не пришел к нему прошлой ночью. И на вас за то, что вы меня задержали, да.

— Как его имя, Уолтер?

— Имя? У него нет… имени. До того, как он спас меня, я мстил им за обман, за то, что они дурачили меня, но Хозяин сказал, что они ему нужны живыми, и что этим я помогу ему в великой битве.

— Какой битве?

Бенфилд посмотрел на него, моргнув.

— В битве за Лос-Анджелес. Ему нужен город.

Холодный ужас накатил на Палатазина.

— А где находится Хозяин, а? Если бы я хотел найти его, куда мне пришлось бы идти? Ехать? Он прячется на Голливудских Холмах? Так?

— Не могу я сказать, — ответил Бенфилд.

— Но где? В доме? В пещере?

Мерфи громко кашлянул. Палатазин поднял голову и увидел, что Цейтговель смотрит на него со странным выражением в глазах. «Пусть думают, что я спятил, — мысленно махнул он рукой. — Мне все равно теперь!» Он снова сконцентрировал все внимание на Бенфилде.

— Я хочу найти Хозяина, — сказал он с нажимом, словно это ему было крайне необходимо. — Я должен, пожалуйста, помоги мне.

— Ну, нет! Сначала вы сами должны понадобиться ему. Он должен позвать вас, тогда вы будете знать, как найти его.

Палатазин заставил себя успокоиться. Все лицо, казалось, горело, как в жару, но живот наполнял арктический холод.

— Уолтер, ведь ты — Таракан?

Бенфилд замер, словно окаменев. Губы медленно разошлись в оскале.

— Ты ничем не отличаешься от того ниггера, правильно? Ты только прикидываешься моим другом, а сам все это время смеялся надо мной! Хочешь отправить меня обратно в сумасшедший дом? Снова! Но я тебе не позволю! Он не позволит тебе!

— А где он?! — завопил вдруг Палатазин и схватил Бенфилда за воротник. Рывком он опустил голову мужчины, ударив его лицом об стол, потом вторым рывком вздернул голову обратно. Бенфилд заворчал и потянулся к горлу Палатазина, из ноздрей его струйкой сочилась кровь.

— Где он прячется?! — снова завопил Палатазин, безумный. Он потерял всякий контроль над собой, осталась лишь звериная ярость. Бенфилд усмехнулся, Мерфи и Цейтговель оттащили его в сторону.

— Нет, — сказал Цейтговель, глядя прямо в глаза Палатазина. — Не надо этого, капитан.

— Оставьте меня в покое! — Палатазин высвободился и встал, хрипло дыша. — Просто оставьте меня в покое! — Он снова, двинулся к Бенфилду, но Цейтговель преградил ему дорогу.

— Я не понимаю, в чем дело! — сказал Палатазин. — Я должен заставить его говорить! Я должен!

Цейтговель покачал головой. Бенфилд усмехнулся и вытер кровь с лица.

— Уберите его отсюда, пока меня не вырвало! — внезапно потребовал Палатазин и мимо Цейтговеля протиснулся в коридор.

Вернувшись в свой кабинет, он раскурил трубку и попытался успокоиться, но не мог взять под контроль метавшиеся мысли. Сомнений не оставалось, Бенфилд был Тараканом, он знал, где прячется Хозяин. Но как заставить его говорить, как разорвать оковы, наброшенные на него злом? И тут еще более ужасная мысль пронзила его. А сколько в этом городе других, тех, кто слышал голос Хозяина и повиновался ему? Сколько было их, крадущихся в ночи, жаждущих крови? Тысячи? Пять тысяч? Десять? Это произойдет незаметно, постепенно, но это уже началось. Крайек столько лет тому назад, а теперь Лос-Анджелес, и в конце концов город окажется во власти Хозяина и его выводка. Он обязан рассказать об этом сейчас кому У годно, только бы выслушали. Может, журналистам? Шефу Гарнетту? Или, может, вызвать Национальную Гвардию, и зародыши надвигающегося ужаса будут найдены, выжжены, пронзены осиновыми кольями, пока они еще не стали достаточно сильными. Возможно, город эвакуируют, с вертолетов будут сброшены напалмовые бомбы…

Но нет. Они не поверят ему, не поверят. Он почувствовал, как засасывает его холод черного безумия. Ему никто не поверит?! Никто! Он вспомнил женщину-врача Дельгадо, которую видел в том доме на Лос-Террос. Тела были отвезены в госпиталь. Возможно, удастся убедить ее. Да! Он потянулся к телефону, но тот зазвонил еще до того, как он поднял трубку.

— Капитан Палатазин, — сказал он.

— Энди? Это Гарнетт. Ты спустишься ко мне, прямо сейчас?

— Хорошо, сэр. Но сначала мне нужно позвонить…

— Энди, — голос стал тверже, тон ниже. — Я хочу видеть тебя прямо сейчас, немедленно. — Телефон щелкнул и замолчал. Палатазин положил трубку обратно на аппарат, потом встал, двигаясь, словно зомби. Он чувствовал опустошение, страшную усталость, словно тело его разваливалось по швам.

Он миновал холл и вошел в кабинет начальника службы розыска. Когда он постучал в приоткрытую дверь, Гарнетт поднял голову и сказал:

— Входи, Энди, входи.

Он вошел в кабинет.

— Как чувствуешь себя, Энди? — спросил Гарнетт, указывая на стул перед своим столом. — Прошлой ночью тебе пришлось поработать, как я понимаю?

— Да, сэр, — ответил Палатазин слабым голосом. — И не только мне.

— Я уже беседовал с лейтенантом Рисом и детективом Фаррисом. И скажу, что поработали вы чертовски славно. А теперь расскажи мне об этом парне, Бенфилде.

— В общем, я уверен, что это и есть Таракан, хотя у нас нет пока всех доказательств, необходимых, чтобы пришить ему дело намертво. И непохоже, чтобы мы скоро добились от него признания.

— Но вы держите его по обвинению в нападении?

— Да. Нападение на женщину, нарушение правил уличного движения, сопротивление при аресте — все, что могли придумать.

Гарнетт кивнул.

— Ладно. Но, по-вашему, в газеты сообщать еще рано?

— Да, я так думаю.

— И этот человек, которого вы взяли под стражу, в самом деле убил тех четырех женщин? И написал записки с подписью «Таракан»?

— Да, сэр. В последние две недели он изменил свой стиль, начал использовать смесь одурманивающих химикалиев, чтобы оглушить свои жертвы. Мы продолжаем допрос.

— Понятно. — Несколько секунд Гарнетт сидел молча, пальцы его рук, лежавших на столе, были крепко сцеплены. Потом он посмотрел на Палатазина прямо, твердо.

— Ты много поработал, чтобы разгрызть такой крепкий орешек, Энди. И никто во всем департаменте не может оценить того, что сделал ты, больше, чем я.

— Спасибо. Но думаю, до закрытия дела нам еще далеко.

— Это неважно. Ты хороший полицейский, Энди. Ты был отличным работником с самого начала своей работы, ты был гордостью нашего департамента. — Шеф чуть улыбнулся, взгляд его потеплел отблеском воспоминаний. — Помнишь старые времена? Когда ты был детективом первого класса, а я пытался подняться до сержанта? Шустрые мы были парни, верно? Так и шныряли по улицам, сверкали значками, совали их куда надо и куда не надо. Ну и въедливые мы были типы! Да, было время! А помнишь, как мы выследили снайпера на четвертом этаже отеля «Александрия»? Пятьдесят копов в вестибюле, все трясутся, никто не решается громко чихнуть — у того парня было ружье для охоты на слонов. А ты просто подошел к двери и постучал! У меня челюсть чуть не отпала, когда парень вышел из номера с поднятыми руками! Нет, ты помнишь это?

— Помню, — тихо сказал Энди.

— На такое нужно решиться. А как насчет китайского душителя из ихнего гетто? Мы залегли на крыше с биноклями, а девица в одном окне принялась демонстрировать стриптиз? У этой подруги были самые здоровые груди, какие я только видел. Она могла бы сниматься в кино, честное слово. Да, было время! Никаких компьютеров, социологов, психологов, никто не делал за нас нашу работу. Мы шли на тротуары и стирали подошвы до мозолей, вот как мы работали, и мы не волновались насчет горы всяких бумаг и папок. Что ж, таков прогресс, верно? Похоже, что мы с тобой немного поугасли за эти годы, поседели, сбавили пылу. Темп работы в наши дни все выше. Приходится учитывать столько противоречивых факторов. Об этом всегда побеспокоятся психологи и прочие парни в больших очках. Иногда у меня возникает желание взять и просто удрать с женой в Мексико-сити или в какое-нибудь подобное место. У тебя такого желания не возникало, Энди?

— Еще бы, — сказал Палатазин. — У всех такое бывает.

— Вот как, — Гарнетт кивнул и некоторое время молча смотрел на собеседника. — Ну, ладно. Дам тебе шанс на небольшой отпуск, Энди. Две недели с оплатой. Что скажешь?

— Отпуск? Все это… превосходно, но я должен довести до конца дело.

— Нет, — твердо сказал Гарнетт.

— Что?

— Гарнетт кашлянул.

— На две недели тебя заменит лейтенант Рис, Энди. А ты немного отдохни.

— Я… боюсь, что я не понимаю тебя.

— Энди, ты слишком утомился. Ты переусердствовал. Ты заслужил небольшую передышку, но я ведь тебя знаю — дай тебе волю, и ты не встанешь из-за стола, пока не замерзнет сама преисподняя. Поэтому даю тебе преимущество. Вместе с Джо отправляйтесь куда-нибудь на пару недель…

— Что все это значит? — резко спросил Палатазин, щеки его покраснели. Он прекрасно понимал, что это значит, но хотел, чтобы это сказал сам Гарнетт. — К чему ты все это ведешь?

— Просто отдел дает тебе небольшой отпуск…

— Проклятье! — Палатазин вскочил. В висках стучало, его душил гнев. — Отдел выставляет меня, правильно?

— Что ты, ради Бога! Две недели, Энди! Ведь это не навсегда!

— Кто тебе нашептал на ухо? С кем ты говорил? Кто сказал, что я сошел с ума? — Потом он вдруг понял — наверное, всему виной та его вспышка в доме на Лос-Террос. Кто сообщил Гарнетту? Сержант или Салли Рис? — Ты думаешь, что я спятил, Пол?

— Я думаю, что ты… заслужил отдых. И уже давно. Просто отправляйся домой, и твои люди закончат дело без тебя.

— Нет! — крикнул Палатазин. — Я не уйду! Я должен кое-что узнать у подозреваемого! Очень важное! Я не могу без этого! Я не могу бросить дело сейчас!

— Но тебе придется. — Гарнетт заставил себя отвести взгляд в сторону. Теперь он смотрел на сложенные на столе руки. — Вернешься на работу через две недели, начиная с завтрашнего дня.

— Я не…

— Тебе все понятно? — тихо и медленно сказал Гарнетт, поднимая на Палатазина взгляд.

Палатазин хотел снова возразить, но он знал, что это бесполезно. Он положил ладони на стол, наклонился вперед, глаза его сверкали.

— Я нормален, как и ты, как и все остальные, — хрипло сказал он. — Нормальный я! И мне плевать, что тебе нашептали обо мне. Все, что я делал и говорил, — все имело на то достаточное основание, и если, ради всего святого, вы не прислушаетесь ко мне, то в этом несчастном городе случится невиданное зло. Такое, о каком ты даже не подозреваешь!

— Энди! — твердо приказал Гарнетт. — Отправляйся-ка домой.

Палатазин выпрямился, провел по лбу дрожащей рукой.

— Домой? — тихо сказал он. — Домой? Я не могу… Я… нужно еще столько всего сделать. — Глаза его были покрасневшими, дикими, он сознавал, что вид у него действительно странный. — Должен ли я… оставить у тебя мой жетон и пистолет? — спросил он.

— В этом нет необходимости. Ты уходишь в отпуск, а не на пенсию. Не расстраивайся, Энди. И ради Бога, не волнуйся насчет Таракана или чего-нибудь еще.

Палатазин кивнул, направился к двери, двигаясь, словно слегка оглушенный.

— Да, — сказал он, остановившись. — Хорошо. — Он слышал себя как бы со стороны, откуда-то издалека. Он почувствовал холодный металл дверной ручки, нажал на нее.

— Пришли мне открытку из Лac-Beгаса! — сказал ему вслед Гарнетт.

Палатазин шел, опустив плечи, подавшись вперед, словно только что получил жестокий удар в живот.

— Извини… — начал Гарнетт, но тут дверь затворилась. «Бог мой, — подумал начальник отдела розыска. — Надеюсь, что две недели отдыха ему помогут. Если же нет… Впрочем, не будем пока об этом. Но человек, который требует сжечь тела, найденные в доме на Лос-Террос, вне всякого сомнения, нуждается в небольшом отдыхе… Бедняга…»

Затем Гарнетт заставил себя сконцентрироваться на других вещах.

12 .

Было начало третьего, когда Джо услышала, как открылась и закрылась входная дверь. Она поспешно спустилась на первый этаж и обнаружила на кухне Энди с бумажным пакетом в руках.

— Отчего ты так рано? — спросила она. — Ты меня перепугал.

Он бросил на нее быстрый взгляд, потом поспешно отвернулся.

— Я некоторое время не буду ходить на работу, — тихо сказал он.

— Что это означает? Что произошло, Энди? Объясни.

Он начал вынимать из пакета предметы один за другим.

Внутри бумажного мешка был другой, поменьше, с красивым шрифтом «Шаффер и Сын, Ювелирные изделия, Л.-А.»

— Мне дали отпуск, две недели, — сказал Палатазин и невесело усмехнулся. Она смотрела, как он открывает две одинаковые коробочки белого цвета.

— Две недели, — прошептал он. — Лос-Анджелес, возможно, уже перестанет существовать через эти две недели. — Он протянул ей коробочку. — Посмотри. Это нужно носить на шее. И я хочу, чтобы ты не снимала его никогда. Даже в кровати, даже в ванной.

Дрожащей рукой она раскрыла коробочку. Там лежал небольшой позолоченный крестик на длинной цепочке.

— Очень красиво, — сказала она.

— Надевай скорее, — ответил Палатазин.

Он открыл другую коробочку, достал второй крестик и застегнул цепочку на своей шее.

— Я хочу, чтобы ты привыкла носить его. Чтобы не забывала о нем. Не знаю, насколько сильно будет это влияние, потому что они не были освящены в церкви святой водой, но это лучше, чем ничего. Ну-ка, надевай его скорей! — Он помог ей застегнуть цепочку.

Пораженная, она молча смотрела на него, когда он снова полез в бумажный мешок. «Боже мой, — подумала Джо, глядя на его лицо, — у него такое же выражение лица, как у его матери перед тем, как ее отправили в дом отдыха. В глазах тот же фанатический блеск, челюсть излучает каменную решимость».

— Энди, — прошептала она, когда он вытащил из мешка несколько связок чеснока и положил на стол.

— Нарежем чеснока, натрем им окна и подоконники, — сказал он. — Потом разбросаем кусочки на крыльце и на лужайке перед домом. Мама говорила, что это помогает отпугнуть вампиров — у них острое обоняние, и они не переносят запаха чеснока — он напоминает им о смерти. — Он повернулся к Джо, увидел, что лицо жены стало белым, как мел. — А, понятно, думаешь, что я спятил, да? Как и все они?

— Я… Энди, ведь ты не в Венгрии! Это совсем другая страна, совсем другое время!

— Какая разница?! Никакой! — резко ответил он. — Какая вампирам разница, что это за страна или эпоха?! Пока есть еда в изобилии, они ни о чем другом не заботятся! А время для рода вампиров ничего не значит. Они не стареют, не умирают. И я говорю тебе — в этом городе появились вампиры! И кто-то должен найти Хозяина — короля вампиров. Иначе еще немного, и будет слишком поздно!

— Но ты ведь не… Энди, что на тебя нашло?

— Я понял истину, — тихо сказал Палатазин. — А ты, Джо, должна поскорее уехать отсюда. Бери машину и уезжай как можно дальше от Лос-Анджелеса. Направляйся через горы на восток. Ты ведь сделаешь это ради меня?

Она шагнула к нему, сжала его руку.

— Мы поедем вдвоем, — сказала она. — Мы устроим настоящий отпуск, целые две недели! Завтра утром уложим вещи и уедем. Отправимся в Сан-Диего, а потом…

— Нет! Нужно куда-нибудь подальше, потому что когда они поползут во все стороны, как тараканы, то их ничем не остановишь. Горы — более надежная защита, поэтому между тобой и Лос-Анджелесом должны быть горы. И ты должна уехать сейчас.

— Но я не уеду одна, — сказала Джо, в глазах у нее блестели слезы отчаяния. — Черт побери, я не уеду без тебя! Что бы ты ни говорил!

Он взял ее за плечи и несколько мгновений смотрел ей прямо в глаза.

— Джо… когда они придут — а они обязательно придут, это вопрос всего лишь времени — то я не смогу защитить тебя. Я даже не смогу защитить самого себя. Но я должен остаться здесь, должен попытаться спасти город… сделать хоть что-нибудь! Бегство ничего не даст. Они будут наступать, и рано или поздно человечество окажется разделенным на небольшие районы-западни, и туда тоже придут вампиры, и тогда… это будет конец всему, ты понимаешь? Вампиры, в конечном итоге, уничтожат сами себя, но перед этим они уничтожат и все человечество, выпьют всю кровь до капли. Кто-то должен хотя бы попытаться остановить их!

— Но почему ты? Именно ты, из всех людей в мире?

— Потому, — тихо сказал он, глядя прямо ей в глаза, — потому что я оказался здесь. И знаю их повадки. Кто еще знает о том, что они идут?

— Пусть этим занимается полиция!

— Полиция? Ну, я знаю из первых рук, как эффективна бывает полицейская служба. Нет, кроме меня за это дело взяться некому. И я пойду один, если такова воля божья. Поднимайся теперь наверх и собирай чемодан. — Он снова повернулся к бумажному мешку, которой все это время лежал, забытый, на кухонном столе.

Джо осталась стоять.

— Я не уеду, — запротестовала она. — Ты не заставишь меня.

— Глупо, — сказал он.

— Но я тебя люблю.

Палатазин повернулся.

— Тогда вдвойне глупо. Неужели ты не поняла ни слова из всего того, что я пытался тебе втолковать?

— Я знаю только, что должна быть с тобой. Я не уеду.

Он долго смотрел на нее, в тишине она почувствовала, как жжет ей лицо взгляд мужа.

— Ладно, — сказал он наконец. — Если ты остаешься до утра, то поможешь мне подготовиться. Начинай резать головки чеснока на кусочки.

Она пошла за ножом, а Палатазин достал из мешка аэрозольный баллон с черной краской.

Палатазин открыл дверь наружу, встряхивая тем временем баллон. На косяке дверного проема он нарисовал струей краски распятие, а ниже по-венгерски «ОВАДЖОДИК» — Берегитесь!

13.

В коридорах Ферфакской высшей школы прозвенел последний звонок. Классы быстро опустели, «тойоты» и «триумфы», повизгивая покрышками, начали покидать площадки стоянок, выруливая на Ферфакс-авеню, оставляя черные следы резины на асфальте, как стрелы, указывающие к ближайшим барам Мак-Дональда.

Томми Чандлер, один из немногочисленных одиннадцатилетних первокурсников школы, когда-либо проходивших по ее коридорам и залам, аккуратно набрал комбинацию на замке своей ячейки, потом открыл дверцу. Внутри лежали его учебники, пачка прозрачных шариковых ручек «бик», несколько блокнотов. К внутренней стенке ящиков была приклеена журнальная фотография Орлона Кронстина в гриме Джека Потрошителя из фильма «Вопли ночного Лондона», фотография была безжалостно вырезана из старого номера «Знаменитых Монстров страны Кино». Тут же имелось изображение Рэйчел Уэлч в бикини, но она была помещена на менее почетное место. Томми вытащил из ячейки учебники истории и алгебры вместе с соответствующими блокнотами. Мистер Китчен, скорее всего, устроит завтра тест по истории, кроме того, Томми собирался почитать немного по алгебре, забежать вперед — то, чем они занимались сейчас, было так скучно! У противоположной стены камеры хранения стояли Джек Бейнс и Марк Сутро, обсуждая достоинства Милинды Кеннимер, ведущей мажоретки из маршевого оркестра Ферфакской школы — неприкосновенной, но восхитительной старшекурсницы.

— Я ее сегодня видел в холле, на пятом этаже, — говорил Марк, вытаскивая из своей ячейки учебник биологии и тетрадь по геометрии. — Бог мой, я чуть не испачкал свои джинсы! Она мне улыбнулась. Честное слово! У нее улыбка как у Фарры Фассет.

— Даже лучше, чем у Фарры Фассет, — запротестовал Джим. — Скорее, как у Бо Дерек. Но Бог мой, какие у нее аппараты! Я слышал, она встречается со Стеном Перри, везет же паршивцу! На прошлой неделе на репетиции, когда она покачивала своими бедрами, а ударная секция выдавала «Ритм джунглей», я думал, что подпрыгну до луны. Нет, девушка не должна быть такой красивой, это неестественно. Нет, она явно стерва.

— Ну и что? Я таких люблю. Ты уже назначил кому-нибудь свидание на День Возвращения?

— Нет пока. Думаю пригласить Ронни Мак-Кой.

— Ха! — Марк громко хлопнул дверцей своей ячейки и повернул диск замка. — Поздно! Джонни Джексон уже пригласил ее, и она сказала «да».

— Вот черт! А я уже настроился. А ты кого приглашаешь? Сельму Вероун?

Марк скорчил кислую мину.

— Смеешься! Старая пицца Вероун? Лучше останусь на бобах. — Он ткнул локтем в ребра Джима, показав на Томми. — Но старушка Сельма пойдет с Чандлером, если он ее попросит.

«Ну вот, — подумал Томми. — Начинается. Надо скорей уходить».

— Эй, Чандлер! — окликнул его через проход Марк. — Почему бы тебе не пригласить Сельму Вероун на День Возвращения домой? Ты ведь так любишь монстров, она тебе подойдет как нельзя лучше.

— Сомневаюсь, — пробормотал Томми. Он слышал, как открылась и закрылась дверь в камеру хранения, но его волновало, что будет дальше, поэтому он не обратил внимания на того, кто вошел. Томми закрыл дверцу, повернул диск замка, повернулся сам и едва не ткнулся носом в глыбу мяса, облаченную в футболку с надписью «Аэросмит». Из пустоты выстрелилась рука, поймала Томми за воротник, толкнула спиной к металлической стене ячеек. Он ударился о металл головой, в ушах сразу зазвенело, словно завыла тренировочная пожарная сирена. Очки повисли с уха на одной дужке, но он и так знал, кто стоит перед ним. Он услышал грубый смех, словно захрюкали свиньи. Джек Бейнс и Марк Сутро внезапно затихли.

— Что ты путаешься под ногами, сопля? — проворчала глыба мускулов.

Томми поправил очки. Перед ним стояли трое — Жюль Тэтчер, прозванный «Быком», и его обычный эскорт — дружки Бадди Карнес и Росс Вейр. У Тэтчера было широкое уродливое лицо, все изрытое оспинами, и такое же враждебное, как поверхность Луны, темные волосы до плеч. Черные глазки хорька излучали ненависть. Он навис над Томми, как башня. Бык довольно неплохо играл защитником в футбольной команде колледжа, но две недели назад его выгнал тренер, поймав на продаже порнографических открыток на стоянке. По возрасту он должен был быть старшекурсником, но шестой и восьмой класс оказались за пределами его возможностей. Теперь он сдавал экзамены только благодаря шпаргалкам. Глаза его, устремленные на Томми, кровожадно мерцали. Томми вполне верил рассказам о любви Быка к насилию, особенно если посмотреть на его жестокий, тонкогубый рот. К несчастью, его ячейка находилась рядом с ячейкой Томми.

— Я же сказал, ты мне мешаешь… так тебя растак! — мрачно сказал Бык, уперев руки в бока.

— Извините… — сказал Томми, потирая ключицу. — Я уже ухожу.

— Он «уже уходит», — передразнил тонкий голос Томми Росс Вейр. — Какой у него голосок, как у феи. Эй, пацан, ты фея?

— Парни, вы что, с луны свалились? — вступил в разговор Бадди. — Это маленький гений. У него мозги. Он в моем классе по алгебре получает одни пятерки, по всем контрольным. Из-за него я и проваливаюсь на каждом тесте.

— Вот как? — тихо сказал Бык. — Мозги, говоришь?

— Мне он фею напоминает, — сказал Вейр и захихикал.

Бейнс и Сутро попытались проскользнуть мимо и покинуть камеру хранения незамеченными, но голова Быка вдруг повернулась и глаза его вспыхнули, словно он выстрелил лазерным лучом, как робот в фильме «День, когда Земля остановилась».

— Эй, куда направились? — спросил он зловеще.

— Никуда… — заикаясь, пробормотал Марк. — Мы просто… никуда…

— Ну так и стойте на месте! — сказал Бык и перевел свое внимание на Томми.

«Ну да, — подумал Томми, — ему нужна публика, иначе кто оценит его представление!» Из-за массивного плеча Быка выглядывали лица когорты, напоминая полузверей-полулюдей из «Острова Потерянных Душ». Томми чувствовал, как стучит его сердце, грозя пробить тонкие ребра грудной клетки. Инстинкт «беги или сражайся» накачивал адреналином его кровь — голова говорила «дерись», ноги возражали — «беги».

Бык сделал шаг вперед и, словно ветром, Томми отнесло к металлической стене ячеек.

— Так ты мнишь себя очень умным, правда? Так?

— Нет, не очень.

— Ты хочешь сказать, что Бык лжет? — грозно надвинулся Росс Вейр.

«Ох-ох, — вздохнул про себя Томми. — Попал в смертельный треугольник!» Лицо его вспыхнуло, одновременно от злости и страха. Бык протянул руку и сдернул с Томми очки.

— Не трогай! — крикнул Томми. — Они дорого стоят!

— Вот как? Хочешь получить их назад? Тогда отними!

— Вас трое, и вы все больше меня.

— К тому же он фея, — сказал Вейр.

Бык сузил глаза, превратившиеся в зловещие прорези.

— Я тебя не первый раз застаю здесь, малец. У тебя ячейка рядом с моей, так? Дам тебе совет. Если я тебя еще раз поймаю здесь, то размажу твою задницу по всей авеню, понял?

— Только отдай мне обратно… — начал Томми, но тут громадная ладонь схватила его за воротник, едва не задушив.

— Ты, видно, не услышал меня, — спокойно сказал Бык. — Я больше не хочу тебя здесь видеть. Понятно? — Он толкнул Томми. — Понятно?

— Да, — сказал Томми, глаза которого наполнились слезами. Ярость его превзошла былой страх, но он знал, что если замахнется, то Бык просто вырвет ему руку из сустава. — Да, понимаю.

Бык захохотал, дыхнув смрадом в лицо Томми. Потом он пнул Томми, отбросив его к стене, и ухмыльнулся своим дружкам.

— Тоже желаете?

Те отрицательно кивнули в унисон.

— Очки, — попросил Томми. — Верните мне очки.

— Что? — уставился на него Бык, потом усмехнулся. — Конечно, малютка. — Он протянул Томми очки, потом разжал пальцы, когда мальчик попытался их взять. — Извини, — притворно посочувствовал Бык. Он аккуратно наступил на очки и с хрустом вдавил их в пол. «Крак!» — этот звук показался выстрелом из пистолета. Бадди Карнес зашелся от смеха.

— Вот так, малютка, держи, — сказал Бык, нагнувшись, поднял искалеченные очки и подал их Томми. — Ну-ка, нацепи, мы поглядим, как ты выглядишь.

Теперь Томми смотрел сквозь одну целую линзу, вторая была покрыта паутиной трещин. Одна дужка почти оторвалась, и Томми приходилось постоянно придерживать ее пальцами.

— Выглядишь ты отлично, — сказал Бык. — Просто первый класс. А теперь вали отсюда, так тебя растак! И больше не появляйся, усвоил?

Томми проскользнул мимо Быка и двинулся к двери. Он уже в самом деле решил, что ему удалось уйти, как вдруг Росс Вейр выставил ногу и одновременно толкнул Томми. Томми упал, во все стороны полетели его книги и тетради. Под взрыв оглушительного гогота он собрал свои книги и поспешил покинуть камеру хранения, оставив Марка и Джека на произвол судьбы.

Миновав опустевшие стоянки, Томми свернул на авеню в южном направлении. Колени его дрожали, он испытывал страстное желание повернуться и крикнуть во всю силу легких: «Бык Тэтчер сосет!» Но какой от этого прок? Все закончится тем, что ему повыбивают зубы и расколошматят голову. Вскоре Ферфакская высшая школа осталась далеко позади — вне радиуса слышимости крика. Если бы у него были мускулы, как у Геркулеса, если бы он мог наносить удары ногой в прыжке, как Брюс Ли, тогда все Быки Тэтчеры в мире дважды подумали бы, прежде чем задевать его! Вот надлежащая судьба для Быка Тэтчера! Он представил, как Тэтчер в страхе бежит по туманным ночным улицам Лондона, как он останавливается у старомодных газовых ламп, прислушиваясь — по улицам Лондона разгуливает Джек Потрошитель. Трехфутовый серп в руке Орлона Кронстина — Потрошителя — сверкает в темноте, отыскивая новую жертву. Глаза Потрошителя — как черные дыры на серой маске, и вот эти дыры-глаза замечают бегущую фигуру Быка Тэтчера. Тонкие губы складываются в кровожадную хитрую усмешку. «Бежать тебе некуда, мальчик! — так крикнет Потрошитель. — Тебе не спрятаться от меня! Выходи, дай смертоносной Мэри попробовать твоей крови!»

И он, естественно, поймает Быка Тэтчера и тогда… ха-ха-ха!

Порыв ветра принес запах апельсинов и гвоздики. Это был тот самый фруктовый запах, некогда заманивавший тысячи доисторических саблезубых тигров, гигантских пещерных ленивцев и мастодонтов в ущелье-ловушку, с Ла-Бреанскими смоляными ямами, которые сейчас скрывались в зеленом лабиринте парка Хэнкок. Томми любил бродить там по субботам, когда отец его опаздывал с работы на заводе электроники «Ахиллес» в Пасадене, а мама вела переговоры по телефону с группой добровольцев, подцепленной в текущем месяце. В прошлом месяце это было «Общество помощи сиротам Камбоджи». Сегодня — «Группа по спасению африканских слонов». Пока мама улаживала дела, Томми обычно сидел под деревом на скамье, разглядывая бегунов на роликах, или читал Лавкрафта. Он уже давно привык к одиночеству.

Томми свернул на авеню Линденхерст, уводившую от парка, и зашагал вдоль шеренги испанских, облицованных плиткой, домов — сотни домов, уходивших, казалось, за горизонт, совершенно одинаковых, за исключением цвета краски и цвета машин перед крыльцом. Но, как заметил Томми, даже машины имели некоторое сходство. Все это были малолитражки, экономичные модели, в основном импортные, как, например, «пейсер» его отца или «тойота-целика» его мамы. «Мерседесы» или «порше» были малочисленны, и владельцы, словно стесняясь, укрывали их полотняными чехлами. Это был типичный район, где жили представители среднего класса, типичность распространялась и на собрания бойскаутов, и на вечеринки с костром на заднем дворе. Почти в таком же районе Томми жил и в те времена, когда отец работал на заводе в Скоттсдейле, в Аризоне, до этого — в Техасе, а еще раньше — в Денвере, в Канаде. Собственно, там они жили в пригороде за пределами Денвера, и там Томми нравилось больше всего: улицы с рядами кленов, дым из труб в порывах чистого северного ветра, люди в свитерах, граблями собиравшие листья в аккуратные кучки. В Калифорнии все было не так. Все здесь немного чокнутые, все какие-то скрытные. И беспокоило Томми не постоянное перемещение — он знал, что отец все это время назначался корпорацией «Ахиллес» на более высокие посты. Ему мешала перемена школ, приходилось расставаться с друзьями, которых у него и так было очень немного. Но Лос-Анджелес имел одно явное преимущество — по телевизору показывали столько фильмов ужасов! Почти каждую субботу он мог наслаждаться фильмами Орлона Кронстина, Винсента Приса или — очень редко — Тодда Слотера. В конце лета отец при помощи Томми укрепил антенну, добавив к ней чашечный отражатель, и теперь они ловили некоторые мексиканские станции, и надо сказать, что там действительно делали забористые ленты! Так что все было не так уж плохо.

Вдруг сердце его подпрыгнуло. На дорожке у дома напротив его собственного стояла серебристая «вега». Ее серебристая «вега»! Сэнди Вернон, дочери Питера и Дианы Вернон, второкурсницы Калифорнийского университета. Однажды в воскресенье Томми смотрел, как она подстригает газон перед их коттеджем, и он влюбился в нее. На ней были плотно облегающие шорты и майка-холтер. Загорелая, со светлыми пушистыми волосами… по сравнению с ней Фарра Фассет, Бо Дерек и Милинда Кеннимер выглядели, как уродина Сельма Вероун. Томми смотрел на упругие мышцы ее бедер, когда она толкала выплескивающий свежескошенную траву коситель, и таял, словно вишня в шоколаде. Он мог бы предложить свою помощь, но тогда лишился бы возможности смотреть на нее, на это восхитительное тело. Поэтому Томми сидел на крыльце своего дома, перелистывая журнальчик, но абсолютно не понимая, что читает.

Когда Сэнди покончила с лужайкой, она выключила косилку и повернулась к нему. Грива русых волос взвилась над ее плечами, как в рекламе шампуня. Даже с другой стороны улицы Томми видел, что глаза ее глубокого фиалкового цвета.

— Эй, привет, — сказала она и улыбнулась.

— Очень хорошая у вас косилка, — только и смог выдавить Томми.

Она улыбнулась еще шире, словно читала проносившиеся в мозгу Томми мысли: «Болван! Осел! Болван!»

— Благодарю за комплимент. Это папина. Хорошо, если бы она делала всю работу сама.

— Гм… да. Я думаю, скоро кто-нибудь придумает робота-косилку. Пустят ее вдоль проволоки. Меня зовут Томми Чандлер…

— А я — Сэнди Вернон. Вы только недавно переехали сюда?

— В июле.

— Красота. А ты в каком классе?

— Гм… в сентябре пойду в Высшую Ферфакскую. Ты в самом деле отлично подстригла этот газон.

«Болван! Тупица! Осел!»

— Спасибо. Увидимся еще, Томми.

И она покатила косилку прочь, и ее маленький привлекательный зад двигался, словно был укреплен на подшипниках.

Тело Томми, которое начали сотрясать первые бури трансформации, совершенно изменилось с той памятной встречи. Однажды он проснулся посреди ночи, взглянул на пижамные штаны и содрогнулся в ужасе — ему вообразилось, что у него какая-то странная венерическая болезнь. Но это было невозможно, поскольку он никогда еще не имел шанса познать тайны противоположного пола, и решил, что это и есть один из фокусов натуры, стремящейся убедиться, что он готов стать мужчиной.

И вот он стоял перед домом и смотрел на противоположную сторону улицы, на серебристую «вегу», означавшую, что Сэнди дома. Он видел овчарку колли, сидевшую перед домом Вернонов. «Чья это собака? — подумал он. — Наверное, Верноны купили ее на днях». Это была большая породистая собака, красивая. Сейчас она, кажется, спала. Томми вышел на проезжую часть улицы и окликнул собаку:

— Эй, малыш! Как дела?

Собака была совершенно неподвижна. «Что это с ней случилось? — удивился мальчик. — Она больна?» Он пересек улицу и остановился на тротуаре.

— Эй, псина! — он похлопал ладонью по бедру, но колли никак не прореагировала. Но когда Томми опустил ногу на траву газона Вернонов, голова овчарки стремительно поднялась, глаза уставились на Томми.

— Привет! — дружелюбно сказал Томми. — Ты чья собака? Ты собака Сэнди, а?

«Собакам везет», — подумал он. Он сделал еще один шаг вперед, и овчарка, оскалившись, тихо заворчала.

Томми замер. Колли медленно поднялась, но с места не сдвинулась, оставаясь у самого крыльца. На дорожку упала капля слюны из ее пасти. Томми попятился, очень осторожно… и овчарка тут же снова легла, свернувшись. Томми вернулся на свою сторону улицы, подумал, что Бык Тэтчер зарычит не хуже этой собаки, когда Томми войдет завтра в камеру хранения. Или придется таскать с собой все книги целый день. «Странно, что собака так повела себя», — подумал он. Он читал, что колли — весьма дружелюбные собаки. «Наверное, подумала, что я вторгаюсь на ее территорию или что-нибудь в этом роде».

Томми вспомнил, что через пятнадцать минут по телевизору начнут показывать «Вторжение», поэтому он вытащил из кармана ключ и поспешил в дом, чтобы не пропустить ту часть, когда приземляется летающее блюдце.

Темнота. Без двенадцати восемь.

14.

Пейдж Лa Санда выругалась, когда ее «мерседес» въехал колесом в новую выбоину. Дорога на Блэквуд оказалась весьма малоприятной. «Боже! — подумала Пейдж. — И зачем я приняла приглашение этого типа Фалько? Пообещала ему, что полезу на этакую гору и практически посреди ночи! Нужно было договориться, чтобы они прислали за мной машину, а потом отвезли домой. Если этот принц, как его там, может позволить себе взять в аренду замок, тогда он вполне может позволить себе прислать лимузин!»

Она слышала, как воет в мертвых деревьях ветер, поэтому включила радио, чтобы найти какую-нибудь музыку. Пейдж поймала концовку сводки новостей.

— …3–4 балла по шкале Рихтера, но обитатели Сан-Диего не пострадали, в результате серии конечных толчков треснуло лишь несколько оконных стекол.

«Еще одно землетрясение, — подумала она. — Иисус Христос! Если не лесные пожары или грязевые потоки, то обязательно землетрясение!» Она повернула ручку и нашла песню, которая ей нравилась, новый сингл Рори Блэка: «…я не из тех парней, что ждут у дверей, я не из тех парней, что долго в очереди стоят…»

«Интересно, — подумала она, — как выглядит этот принц, как там его имя? А что это там в темноте бежит рядом с машиной?»

Две собаки, освещенные отблеском фар, бежали по обе стороны дороги, словно королевский эскорт.

Пэйдж вздрогнула. Что делают собаки на горе? Потом прижала педаль акселератора, оставив собак позади. Несколько минут спустя она обогнула поворот и увидела перед собой массивный силуэт замка Кронстина. В некоторых окнах, сверкая разноцветными огнями, горели свечи. Она признала, что замок, не будучи очень привлекательным сооружением, выглядит по крайней мере весьма загадочно.

Пэйдж миновала открытые ворота, остановила машину и поднялась по каменным ступеням к парадной двери. На ней было блестящее черное платье и серебряный кулон — украшение, которое, она знала, делает ее неотразимой. Сегодня она этого принца собьет с копыт, или как там они говорят у себя в Венгрии.

Она постучала в дверь и стала ждать, когда ей откроют.

Открыли немедленно, в проеме стояла юная девушка-чикано в длинном белом балахоне.

— Привет, — сказала Пейдж. — Я — мисс Ла Санда. Принц Вулкан ждет меня.

Девушка кивнула и жестом пригласила ее войти.

Пейдж переступила порог. Дверь за ее спиной затворилась. Следом за служанкой — «грим у нее жестокий, однако!» — Пейдж пошла вдоль холла, освещенного люстрой со множеством свечей. Пейдж несколько раз взглянула на люстру, вспомнив, что именно там обнаружили полицейские обезглавленное тело Орлона Кронстина. В замке было холодно, словно в ледохранилище, и Пейдж слышала завывание ветра под высокими потолками с утопающими во тьме балками.

Они прошли по длинному коридору со множеством зажженных свечей, потом поднялись по лестнице без перил. На втором этаже служанка жестом пригласила Пейдж войти в огромный зал, где в двух каминах ревело пламя, а посредине стоял полированный черный обеденный стол, в котором, как в черном зеркале, отражались языки пламени каминов. Из люстры над головой бросали свет многочисленные свечи, которым помогали два серебряных канделябра. На столе стояло серебряное блюдо со сверкающими серебряными столовыми приборами. Хрустальный графин, до половины наполненный вином, стоял рядом с серебряным кубком. Оба сосуда отсвечивали золотыми отблесками веселого пламени каминов.

— А где принц Вулкан? — спросила Пейдж служанку, присаживаясь к столу.

Девушка налила ей вина, но не ответила. Потом, не говоря ни слова, она, будто призрак, покинула зал.

«Что задумал этот принц? — не понимала Пейдж. — Совершить грандиозный выход или что-то в этом роде?» Она пригубила вино и спросила себя, какого черта она тут сидит. Вдруг она подняла голову. Ей показалось, что она видит лицо — в глубине зала, на границе темноты и света каминов. Лицо как бы парило среди теней. Видение исчезло, но Пейдж могла бы ясно нарисовать в уме это лицо — белая кожа, седые волосы… красные глаза. И в следующий миг — пустота. Она быстро отвела взгляд, кажется, она слышала шаги, эхо шагов по камню… где-то на расстоянии, словно убегала крыса… Откуда-то донесся шепот, и она была почти уверена, что услышала ледяной смех.

«Наверное, — подумала она, — нужно все это отменить. Наверное, надо уносить отсюда ноги, потому что происходит тут что-то весьма подозрительное».

Она сделала еще глоток вина и хотела уже подняться со стула.

И тут на плечо ее легла — очень осторожно, почти нежно — рука.

Пейдж вскрикнула и обернулась. На нее смотрели два зеленых кошачьих глаза с бледного лица.

— Мисс Ла Санда, — сказал молодой человек, кивая. — Я — принц Вулкан.

— Принц… Вулкан? — прошептала она.

— Совершенно верно. Простите, что заставил вас ждать. Нужно было позаботиться о некоторых вещах. — Он обошел стол и остановился напротив Пейдж, пронзительно глядя на нее.

— Вы? Вы — принц? — Она едва не засмеялась, изумление было слишком сильным. Все ее фантазии в духе Омара Шерифа разлетелись в прах. Широко раскрытыми глазами она смотрела на него, на белую кожу, которая не уступала белизной мрамору. Это лицо вполне могло быть вырезано из мрамора!

— Но вы… такой молодой! — выдавила она наконец.

Он чуть улыбнулся, в глазах отблескивал огонь каминов.

— Разве?

— Я ожидала, что вы… намного старше. По крайней мере, за сорок.

— Вот как? — он кивнул. — За сорок лет? Извините, что разочаровал вас.

Пейдж увидела желтоватые пряди в его волосах. «Что это за человек? — подумала она. — На вид ему семнадцать, но что-то в голосе, в манере держать себя, в глазах… что-то наводит на мысль о гораздо более солидном возрасте».

— А мистер Фалько — ваш опекун? — спросила она.

— Фалько… был моим служащим. Я счел нужным уволить его вчера вечером.

— О! Но ваши родители? Неужели вы один приехали из Венгрии?

— Мисс Ла Санда, я уже давно не ребенок. — Его нижняя губа презрительно выпятилась. — Я могу сам о себе позаботиться!

— Ну да, конечно. Я просто подумала, что…

Вулкан подался в ее сторону, опираясь о сверкающую черную плоскость стола, и она почувствовала, как внутренне содрогнулась.

— Вы разочарованы, не правда ли? Вы думали, я гораздо старше. Хотели бы, чтобы я оказался красивым, богатым и…

— Нет-нет, что вы, ничего подобного… Я просто… удивлена. — Она с трудом отвела взгляд в сторону, даже мышцы ее шеи вдруг пронзила судорога, словно кто-то провел рукой по струнам ненастроенной гитары. Ей страшно было снова поднимать глаза на принца, но когда она все же взглянула в его глаза, ей показалось, что в центре мозга этого юноши кипит яростный котел.

— Послушайте, ваше королевское высочество, или как там вас еще… Все это было ошибкой. Мне не следовало приходить сюда. Уже поздно, а у меня много дел, поэтому я… — Она начала подниматься.

— Оставайся на месте, — прошептал он.

Тут же спина ее каменно приросла к спинке стула, пальцы крепко сжались вокруг твердых подлокотников. Она чувствовала себя так, словно через живот ей перетянули ремень безопасности и туго привязали ее к твердому стулу. Она с трудом вздохнула.

— Вот так, — сказал юноша с зелеными глазами. — И никаких разговоров насчет того, чтобы уйти. У меня забот достаточно без вас, мисс Ла Санда. Я рассчитывал устроить для вас развлечение и не хочу портить чудесный вечер. Пейте вино.

Она покачала головой и выдавила:

— Нет.

— Пей! — приказал Вулкан, его взгляд прожигал ее череп насквозь.

Ее рука послушно взяла серебряный кубок, поднесла к губам, потом поставила сосуд на место. Глаза ее горели ужасом, на виске билась жилка. Принц взял кубок, некоторое время осматривал остатки вина, понюхал кубок и поставил рядом с Пейдж. Он улыбнулся.

— Мисс Ла Санда, вы очень привлекательная женщина. Уверен, у вас множество поклонников, не так ли?

Она не ответила, и Вулкан, наклонившись, коснулся ее виска холодным пальцем. Потом провел пальцем у себя под носом.

— Очень привлекательная, — сказал он.

— Пожалуйста, — взмолилась она, челюсти болели от усилия, — позвольте мне вернуться домой. Я не… хочу знать, кто вы такой. Просто… отпустите… меня…

— Но тогда все будет испорчено. Нет, оставайтесь здесь, со мной. Правильно?

Его глаза расширились, и голова Пейдж, словно она была марионеткой, послушно кивнула.

— Прекрасно. — Он некоторое время молча рассматривал ее, потом перешел к камину, потер ладони, словно согревая их.

— Мне холодно, — тихо сказал он. — Вот уже несколько ночей мне ужасно холодно, и больше мне не выдержать. Но вам это не понять, конечно. Когда вам холодно, вы просите включить обогрев. Вы не знаете этой боли, мисс Ла Санда, боли, которая снежной бурей ревет внутри тела. — Он посмотрел на нее через плечо. — Как я рад, что сегодня здесь вы. Мне нужен кто-то рядом. Иногда я испытываю необходимость поговорить с людьми…

Рот женщины раскрылся, но она не произнесла ни звука. По щекам сползли две слезы, оставив черный след от растаявшего грима.

Вулкан смотрел в огонь.

— Все равно вы вскоре все поняли бы сами. Мои чеки ничего не стоят. На мой счет в Швейцарии наложен арест, уже давно. Не знаю, насколько вы информированы обо мне. Поэтому было гораздо проще привести вас сюда.

— Я не… знаю ничего… о вас, — прошептала она.

— Да, но кое-что вы могли выяснить, если бы захотели. — Он повернулся к ней спиной, потирая пальцы. — Вы могли заявить в полицию, могли нанести мне удар до того, как все начнется.

— Начнется? Что…

— Все! — воскликнул он, описав рукой полукруг. — Будущее!

Пейдж услышала, как отворились грубо выструганные громадные двери зала. Вулкан поднял голову.

— Вот ваша еда, — сказал он. — Это настоящий мясной венгерский гуляш. Я велел приготовить его специально для вас.

Служанка в белом балахоне внесла серебряную супницу, до краев наполненную жирным бульоном, в котором плавали кусочки моркови, картофеля и мяса. Она поставила ее на блюдо перед Пейдж и бесшумно покинула комнату. Пейдж неподвижно смотрела на еду.

— Я хочу, чтобы вы съели это, — сказал Вулкан.

Руки Пейдж все еще были прижаты к стулу, с подбородка капали слезы.

— Кушай, — сказал Вулкан, словно обращался к маленькому непослушному ребенку. Правая рука Пейдж схватила серебряную ложку, погрузила ее в гуляш, потом поднесла ко рту. Рот судорожно открылся. Ложка вернулась в супницу. Потом все повторилось опять.

— Глотай, а то подавишься, — посоветовал Вулкан. — Ну вот, умница. — Он стоял рядом с ней, наблюдая. — Мне столько нужно узнать об этой стране, называемой Калифорнией, — сказал он с жаром. — Ты можешь мне помочь. Расскажи мне все… Например, кто это такие? — Он показал на свою футболку с изображением группы «Бич Бойз». — Религиозные деятели? Или кто-то вроде кинозвезд? И эта музыка — что за инструменты используют музыканты? Лютни? Арфы? Мир так быстро изменяется, просто кошмар. Годы бегут, как дни, дни — как минуты. Мир все сложнее и населеннее. Каждый раз, покидая свое убежище, я оказываюсь в совершенно ином мире.

Он вдруг прищурился, услышав зов: «Хозяин!», но старался не обращать внимания. Присутствие Ла Санды окатывало его горячими волнами желания. Но снова донеслось: «Хозяин! Спаси меня!» — требовательный зов. Принц коснулся лба, глаза его закатились, он попытался сфокусировать мысли на пришедшем к нему зове и…

…он увидел большое здание, в которое детективы привезли его слугу Таракана, комнату, где они, собирались задать ему вопросы. Таракан сидел за столом, один из детективов — чернокожий мужчина — включил магнитофон.

— Ну, ладно, Бенфилд, — сказал негр. — Мы сейчас зададим тебе пару вопросов.

— Вопросов? — «Хозяин, спаси меня!» — А когда вы меня отпустите домой?

— Помнишь фотографию, которую я тебе показывал сегодня? — сказал негр. — Те четыре нехорошие девушки?

— Помню, — сказал Таракан.

— Отлично. — Детектив открыл папку и просмотрел бумаги. Потом повел плечами и спросил у второго человека, сидевшего за столом у противоположной стены. — Тебе не холодно, Фаррис?

— Да, прохладно, — сказал тот, которого называли Фаррисом. — Немного.

— Немного — еще чего! Похоже, что сюда задувает арктический ветер! — Он снова повел плечами, потом вернулся к документам в папке. — А что ты собирался сделать с Ким Харрис после того, как она потеряет сознание, Бенфилд?

— Ничего.

— В самом деле? Тогда я кое-что прочту тебе из твоего дела. Ты помнишь август 76-го года и молодую женщину по имени Гилли Лангфорд?

— Нет… — «Хозяин, помоги мне!»

— Так… очень странно, потому что она тебя узнала при очной ставке. Обвинение в изнасиловании. Она сказала, что ты пытался задушить ее и что у нее на горле синяки, доказывающие это. Потом была девочка Дженис Чесслер, восьми лет. Ноябрь 77-го года. А ее ты помнишь?

Таракан зажмурился, сжал пальцы в кулаки. «Спаси меня, Хозяин! Они заставят меня сказать!»

— А помнишь ли ты, Бенфилд, доктора Карла Фридмана? — спросил чернокожий детектив. — Он был психиатром, который занимался тобой после того, как было прекращено дело. Знаешь, что он о тебе сказал?

— Ложь, — пробормотал Таракан. — Все они лгут про меня.

— Он сказал, что ты — типичный случай того, что называется параноик-шизофреник, — сказал негр. — Что в голове у тебя все немного смещается и ты забываешь правильный ход прошлых событий. И что у тебя случаются сильнейшие головные боли, что ты страдаешь непредсказуемой резкой сменой настроения. Доктор Фридман считает, что ты выравненно враждебно относишься к женщинам. Это все неправда, а, Бенфилд?

— Да.

— Я снова спрашиваю! Что ты собирался сделать с Ким Харрис?

Таракан задрожал, потом выдавил шепотом:

— Он не позволяет мне говорить.

— Он? О ком ты говоришь?

— О Хозяине. — На лице его выступили крупные капли пота. — Он сказал, что я не должен…

Принц Вулкан прервал телепатический контакт с Тараканом и посмотрел на Пейдж Ла Санду. Ложка скребла по дну серебряной супницы, с подбородка капал гуляш, пачкая платье. Глаза женщины блестели от слез, взгляд ее был совершенно безумен.

— Достаточно, — рявкнул Вулкан. Пальцы Пейдж немедленно разжались, и ложка со звоном упала на каменный пол. Вулкан снова перевел взгляд во внутреннюю плоскость. Он не знал наверняка, насколько хватит сил у Таракана, как долго сможет он сопротивляться. Прошлой ночью замок сотрясался от гневных воплей Вулкана, когда он узнал, что Таракан пойман. Ведь Таракан вез ему жертву — пищу для принца. Но Таракан был еще и верным слугой, его можно было использовать и в будущем. Значит, сейчас его нужно спасать, вырвать из логова врага. Вулкан прижал палец к левому виску и всмотрелся во тьму ночи, концентрируя волю и взгляд на том, что было ему нужно. Темная сущность его, словно черное облако, покинула оболочку тела, поплыла вверх, просочившись сквозь щели в камине наружу. Этому его научил Повелитель. Теперь под ним сверкал жемчуг ночного Лос-Анджелеса. Секунду спустя вокруг завертелся хоровод летучих мышей, сотни животных покидали свои пещеры в горах Санта-Моника, скапливаясь в облако точно над Паркер-центром в деловой части города. Циклон пищащих крыльев ждал лишь его команды. Когда они покрыли все небо, он снова обратился к внутреннему взгляду…

…летучий водоворот опустился ниже, теперь мыши крутились конусом вокруг серо-зеленого здания. Они начали уже врываться сквозь окна и двери. Те, что не разбивались насмерть о стены и стекла, отлетали на некоторое расстояние, потом снова шли на приступ…

…Вулкан сместил фокус, снова соединился с Тараканом, видя, как…

…чернокожий детектив вдруг поднял голову, оторвавшись от папки с документами. Он посмотрел на Фарриса, лоб его сморщился.

— Что это было? Ты что-нибудь слышал?

— Секунду, — сказал Фаррис, прислушиваясь.

Глаза Таракана были полны слез. Он улыбнулся, услышав, как что-то ударило в стекла снаружи.

— Хозяин! — крикнул он в радости. — Это Хозяин пришел, чтобы забрать меня домой!

— Заткнись! — рявкнул чернокожий, поднимаясь со стула. Снова послышался звон стекла, теперь уже где-то кричали люди. — Дьявол, что там происходит?

Он открыл дверь и замер на пороге, пораженный тем, что увидел. Окна взрывались, словно высаженные ручными гранатами. Поверх головы влетело в комнату с десяток летучих мышей. Таракан засмеялся, Фаррис пригнулся.

Чернокожий детектив вдруг содрогнулся и сделал шаг назад.

— Рис? — крикнул Фаррис. — Что с тобой?

Тот, которого звали Рис, закричал и, шатаясь, повернулся. Лицо его было закрыто крыльями облепивших его голову мышей. В комнату ворвался водоворот летучих животных, они вцеплялись в волосы Фаррису, в его рубашку.

— Да! Да! — закричал Таракан, хлопая в ладоши.

До него не дотронулась ни одна мышь. Они атаковали только полицейских, покрыв их тела живым ковром. Стены комнаты были покрыты летучими мышами, они носились в воздухе, как обрывки черной копировки, подхваченные ветром…

«Таракан! — тихо позвал Вулкан, используя невидимый телепатический канал, соединявший их. — Иди ко мне!»

— Да! — завопил безумец.

Он выбежал из комнаты мимо корчащегося на полу в агонии чернокожего детектива. В соседнем помещении люди пытались сражаться с мышами, но число последних составляло тысячи, и сквозь окна влетали все новые. Таракан миновал мужчину, который слепо рвал на себе рубашку — глаза его превратились в кровоточащие дыры. Летучие мыши разлетались, давая Таракану возможность пройти, затем снова смыкались за ним. Он выбежал в коридор, полный мышей, помчался к лифту. Несколько мышей запутались в его волосах, но они почувствовали контакт Таракана с Хозяином и улетели прочь. Когда пришел лифт, он вошел в него, эскортируемый двумя дюжинами летучих мышей, которые охраняли его, совершая круги вокруг. Мыши громко пищали. На первом этаже он помчался к двери. Вооруженный дежурный окликнул его и вытащил пистолет. Фаланга летучих мышей врезалась прямо в лицо полицейского, ослепив его.

Таракан выбежал на улицу и помчался по широкой авеню в ночь, вдоль громадных темных зданий.

— Спасибо, Хозяин! — кричал он. — Спасибо тебе, спасибо!..

Принц Вулкан вернулся в свое тело и открыл глаза. Зрачки его были вертикальными, казалось, они светятся зеленым. «Кобра», — подумал он, и в следующий момент Кобра шагнул в зал.

— К нам идет Таракан, — сказал Вулкан. — Возьми несколько человек и спускайся вниз, чтобы помочь ему. Спеши.

Кобра отправился искать Викинга, Дико и прочих членов Машины Смерти, которые уже проснулись. Да, здорово будет снова сесть в седло «харли», почувствовать поток ветра в лицо, увидеть яростно горящие в небе ночные звезды. Он не ошибся — это было сильнее всяких наркотиков.

Когда Кобра ушел, Вулкан снова обратил внимание на сумасшедшую за столом. Он подошел к ней, наблюдая за слабым движением глаз, видя, как губы ее произнесли слабое «нет». Он взял ее за руку, чувствуя, как благословенное тепло прокатывается вулканическими волнами под кожей. Он поцеловал тыльную сторону ладони, чувствуя запах восхитительной крови всего в миллиметрах от клыков. Он начал покрывать руку поцелуями, поднимая рукав платья, щекоча ее раздвоенным змеиным языком.

Пейдж Ла Санда содрогнулась, глаза ее закатились.

— Страшила, мамочка, — сказала она голосом маленькой девочки. — Там темно, мама, там страшила…

Когда он достиг пульсирующей вены на изгибе локтя, ледяной холод внутри стал невыносимым. Голова его дернулась вперед, клыки пронзили кожу. Булькающий фонтан живительной влаги наполнил его рот, и он принялся пить жадными большими глотками.

Несколько минут спустя Пейдж начала всхлипывать, лицо ее стало желто-белым, потом она замолчала.