1.

Рико Эстебан, глубоко засунув руки в карманы серебристой куртки, мрачно опустив в задумчивости голову, шагал домой вдоль Закатного бульвара. Вокруг кипела ночная жизнь — тротуары были заполнены рокерами в кожаных блестящих куртках и джинсах, с напоминающими петушиный гребень прическами самых невообразимых цветов. У входа в дискотеку толпились проститутки, ожидая, что какой-нибудь простак проведет их туда. Девчонки-подростки в ужасно тесных джинсах собирались на углах в группы, обсуждая туфли и пластинки, махая проезжающим машинам, если это были престижные «порше» или «ягуар». Пожилые мужчины останавливались, чтобы спросить у них время или где находится хорошая дискотека, в ответ раздавался взрыв хохота, и девчонки убегали в темноту. Сутенеры, поблескивая алмазными перстнями, разъезжали на «кадиллаках» по Полосе, проверяя: все ли в порядке с их подопечными, не нужна ли срочная помощь. Вокруг Рико пульсировала электромузыка, лившаяся из рок-клубов, в молчаливом бешенстве сверкали молнии белого и зеленого неона.

Сегодня Рико хорошо поторговал: несколько граммов кокаина, немного колумбийского красного в «Диско-200». В подкладке его куртки осталось несколько унций красного, и он знал, что мог бы продать их тоже, если бы еще потолкался в дискотеке. Но у Рико появилось неприятное ощущение, как раз когда «Джетс» начали петь «Тепло тела» и осветительные лампы вспыхивали так быстро, что все становились похожи на спятивших марионеток. Стены начали сближаться, напомнив о том доме на Лос-Террос. Он стал пробиваться сквозь толпу к выходу — толпа окружила корчащуюся на полу пару, подбадривая ее выкриками, какая-то девушка сжала его руку, прошептав: «Пойдем со мной, дорогой». Что-то в ее взгляде испугало Рико, и рука ее была холодной, как лед. Вдруг девушка на полу застонала — Рико услышал этот стон совершенно ясно, но больше никто, кажется, не обратил на это внимания; посмотрев вниз, он увидел, что верхом на девушке сидит какой-то парень, прижимаясь губами к ее горлу. Рико выдернул руку и выбежал из зала.

Он шагал, не поднимая головы, чтобы не встречаться ни с кем глазами. Все явно посходили с ума. Все разваливалось на куски. Он едва не натолкнулся на тощего подростка в футболке с надписью «Могилокопатель — кто ты?» Надпись была сделана красным пастельным мелом. Подросток выругался и, шаркая ногами, пошел дальше, глаза у него были совсем остекленевшими от таблеток. Рико поспешил дальше, золотые цепочки у него на шее весело позванивали. В следующий миг он почувствовал, что за ним наблюдают, и поднял голову. На углу стояли две девушки, Одна в мятом фиолетовом платье, вторая — в розовом жилете и грязных джинсах. Они смотрели на него горящими голодными глазами, лица их приобрели какое-то хищное выражение, кожа была бледна, как пепел давно погасшего костра. Рико содрогнулся и понял, что не может отвести глаз. Девушка в фиолетовом платье улыбнулась и жестом поманила его. Он был уже почти рядом, когда возле девушек затормозил голубой «порше» с двумя парнями, и водитель спросил: «Не желаете ли прокатиться, крошки?», и девицы без колебаний забрались в машину. Машина с ревом пронеслась мимо. Рико почувствовал холодные горошины пота на лбу и шее. И он зашагал дальше еще быстрее.

Казалось, что бесконечный праздник бульвара продолжался слишком долго и теперь уже не поддавался контролю. Что-то невыразимо ужасное явилось на этот праздник, потому что здесь дверь для него была открыта, и все были слишком одурманены каким-то видом наркотика, чтобы охранять вход. Рико содрогнулся — рядом с ним прошел кто-то, и от этого существа повеяло холодом, как от ледника. Рико боялся поднять голову и посмотреть, кто же это был. Он продолжал идти вперед сквозь разряды музыки — группа «Чаепитие с безумным шляпником» исполняла новый хит. Он опять столкнулся с кем-то — пожилой мужчина в белой рубашке. Рико снова ощутил пронизавшие его волны холода. Чуть приподняв глаза, он увидел коричневые пятна на рубашке человека. Тогда Рико оттолкнул двух оказавшихся у него на пути мальчишек и бросился бежать. За спиной его раздался леденящий вопль, перешедший в раскат безумного хохота.

Ему показалось, что он слышит звук топота ног по бетону, преследующих его. Казалось, он находится в центре темного урагана воплей и криков, перекрывающих грохот электрической музыки. В рукав ему вцепилась рука какой-то девушки. Он выдернул руку, материя треснула, он едва не споткнулся, побежал и только через два квартала осмелился перейти на шаг и посмотреть через плечо назад. Его никто не преследовал, улица была совершенно пустынна. Только в холодном неоне бульвара двигались фигуры людей.

«Что со мной происходит? — подумал он. — Я схожу с ума?» Он прошел еще один квартал, потом остановился у двери, втиснутой между Храмом Всевидящего Ока и фотографической студией «Разукрасим настоящую живую обнаженную!» Он поднялся по тускло освещенной лестнице и оказался в не менее тускло освещенном холле. Его квартира была третьей справа — ему повезло, он нашел квартиру с видом на Закатный бульвар. Он зажег свет и запер за собой дверь. Квартира была однокомнатной с небольшой кухней, с потрескавшимся потолком — сквозь щели иногда сочились капли бурой влаги. Рядом с дверью на стене висело большое зеркало, и сейчас Рико остановился перед ним, чтобы посмотреть на себя — действительно ли у него вид ненормального? Глаза немного покраснели от дыма дискотеки, но в остальном он выглядел нормально. Он пересек комнату, расшатавшиеся половицы поскрипывали под его весом, выглянул в маленькое окно, выходившее на бульвар. По тротуару кто-то бежал. Вот один из бегущих — женщина — упала. Мужчина остановился, подал ей руку, они побежали дальше и исчезли из поля зрения Рико. Несколько секунд спустя банда ухмыляющихся подростков пробежала в том же направлении. Где-то завизжали покрышки автомобиля, завыла тоскливо сирена.

В дверь Рико постучали.

Он стремительно обернулся, сердце его подпрыгнуло в страхе. Он довольно долго стоял на месте, глядя на дверь. Через секунду тот, кто стучал, принялся теребить дверную ручку.

— Уходите! — крикнул Рико, и тут же подумал: «Боже мой! Но как они узнали, что я здесь?»

Стук повторился. Потом послышался тревожный шепот:

— Рико! Открой… это я.

— Кто?

— Мерида! Это я, Рико! Скорей! Впусти меня!

Он перевел дыхание, чувствуя, как кружится голова. «Боже мой, Мерида!» Он подошел к двери, открыл замок, распахнул ее. В то же мгновение она прыгнула в его объятия, спрятав лицо у него на груди.

— Мерида, — пробормотал он. — Откуда… где ты была? Я так волновался… я везде искал тебя.

— Ничего не говори, прошу тебя, — прошептала она. — Просто держи меня крепче! Крепче!

Он прижал ее к себе, чувствуя холод ее губ на щеке. Он готов был расплакаться, только теперь он осознал, как любит ее. Она дрожала и была такая… холодная.

— Да ты ледяная! — сказал он. — Где ты была? Бог мой, я так рад видеть тебя!

— Ничего не говори, — сказала она, прижимаясь к нему. — Просто люби меня… согрей меня…

И в этот момент Рико случайно взглянул в зеркало напротив.

Он обнимал пустое платье, смятое и сморщенное в тех местах, где оно могло быть сморщено движениями женского тела. Он понял теперь, — и понимание это едва не заставило его закричать, — то, что он обнимал сейчас, не было больше человеком.

Она подняла голову, в ее темных глазах плавали блики серебряного и багряного пламени.

— Согрей же меня, милый, — прошептала она. Рот ее раскрылся, выдвинулись клыки, словно у гремучей змеи.

— Н-е-е-е-т! — завопил Рико, оттолкнул ее, делая шаг назад. Споткнувшись, он упал, ударившись головой о край стола. Сквозь багровый туман боли он увидел, как бесшумно приближается она к нему, будто облако дыма.

— Рико-о-о, — прошептала она, глаза ее пылали жаждой. — Я вернулась к тебе. Я вернулась…

— Убирайся! — выдохнул он, пытаясь подняться на ноги. Ноги его не слушались, мозг был сжат между полюсами льда и пламени.

— …к тебе… — сказала Мерида. — Теперь мы сможем быть вместе всегда!

— Нет! Нет! — голос его прервался, глаза, казалось, вот-вот выпрыгнут из орбит. Где-то внутри он почувствовал первый приступ безумного хохота.

— Да! — сказала вампирша. — Навсегда, навсегда, навсегда!

Она протянула к Рико руки, глаза ее сверкали, как неон Закатного бульвара. Он вскрикнул, выбросил руки вперед, чтобы защитить себя, дать себе еще несколько дополнительных секунд жизни. Мерида схватила его правую руку, усмехнулась и погрузила клыки в вену на запястье.

Его пронзила молния боли, он услышал, как жадно глотает она истекающую из него жизнь. Он хотел ударить ее другой рукой, но она перехватила ее, прижав к полу с необыкновенной силой. Клыки погрузились глубже, ни одна капля крови не пропадала. Глаза ее начали закатываться от удовольствия. Рико почувствовал, как летит куда-то в темноту, где было очень холодно, ужасно… ужасно-холодно…

Когда Мерида насытилась, она опустила руку, и та безвольно упала на пол. Стоя на четвереньках, она слизнула несколько кровавых капель, которые пропустила. Потом она прижала к груди голову Рико, покачивая его, словно ребенка.

— Вот теперь, — прошептала она, — мы всегда будем вместе, всегда… Мы будем вечно молоды, вечно будем любить друг друга. Спи, мой драгоценный, спи…

Она стащила с дивана простыни, разложила их на полу, положила на простыни спящего черным сном Рико и завернула его.

«Теперь, — подумала она, — ты будешь спокойно спать, пока тебя не разбудит голос Хозяина».

Она знала, что, проснувшись, он будет страдать от голода и жажды и, возможно, будет слишком слаб, чтобы охотиться самостоятельно. Она поможет ему. Любовь ее не знала границ. Она оттащила запеленутого Рико в кладовую, закрыла его парой картонных ящиков, потом затворила дверь. Теперь солнце, этот ненавистный жгучий глаз, вызывающий боль одним прикосновением своих лучей, не проникнет к нему.

Хозяин будет доволен ее работой.

Она покинула комнату и помчалась по бульвару, чтобы присоединиться к другим охотникам. Она научилась уже довольно хорошо чувствовать запах живой крови.

2.

— «Ариста» хочет заполучить тебя, — сказал Джимми Клайн, выруливая на Закатный бульвар, не обращая внимания на заполнивших тротуары подростков, хотя количество их было рекордным для такого позднего времени. — Они будут рвать на себе волосы, если не заполучат тебя после того, как мы подпишем сделку с Бруксом. И тогда наша цена пойдет вверх. Очень даже вверх. Черт, они просто не могут позволить себе выпустить тебя из рук, пока ты еще в моде!

Вес сидел на заднем сиденье белого «кадиллака» Джима, сделанного по специальному заказу — ручная сборка, обнимая одной рукой Соланж. Вечер оказался слишком утомительным для нее, и сейчас голова ее опустилась на плечо Веса.

— Этот парень, Чак, был довольно забавный, верно? — сказал Вес. — Как его фамилия?

— Крисп или Крайсп, что-то в этом роде. Я тебе скажу, как я собираюсь разыграть карту «Аристы», Вес. Я буду играть не спеша, хладнокровно. И если они начнут мне цитировать факты и цифры, я так на них посмотрю… Ха! Да они у меня по стенам будут ползать, готовые подписать что угодно! «Чистое везение» — это будет хит на Эй-Би-Си, и компании грампластинок поползут к нам на паршивых своих коленях! Хочешь послушать запись?

— Нет, — тихо ответил Вес.

— Ладно. Эй! Что скажешь насчет пары выступлений в Вегасе? Билеты будем выписывать теперь сами!

— Не знаю. У меня плохие воспоминания о Вегасе. Наверное, пока надо держаться потише, посмотрим, что выклюнется.

— Потише? — Джимми спросил это таким тоном, словно Вес только что грязно выругался. — Я правильно понял тебя, дружище? Держаться потише? В этой стране нельзя держаться потише! Нужно ковать железо, пока горячо! И ты знаешь это не хуже меня. Христос на небесах! — Он резко вывернул руль вправо, чтобы объехать группу совершенно потерявших представление о том, где они находятся, подростков. — Поганые наркоманы! — Подростки усмехнулись и сделали неприличные жесты. — Банда выродков! — с сердцем сказал Джимми, лицо его пылало. — Боже, ведь я едва не сбил человека! Чем не тема для колонки Роны, а?

— Верно, — нервно сказал Вес. Он оглянулся и увидел, что подростки выпрыгивают на проезжую часть дороги, теперь уже перед спортивным «спитфайером». Машина с визгом затормозила, подростки обступили ее. Вес отвернулся и больше не смотрел назад, потому что его внезапно наполнил ужас.

— А где живут все эти уроды? — спросил Джимми, глядя на людей, толпившихся перед магазинами и барами. — Что они делают — просто выходят погулять ночью?

Соланж вдруг выпрямилась, словно она и не спала.

— Что происходит? — спросила она тревожным голосом.

— Ничего особенного. Джимми везет нас домой. Спи.

— Нет. — Она посмотрела по сторонам. — А мы еще не приехали?

Вес улыбнулся.

— Мы только пятнадцать минут назад покинули Импров. Ты, наверное, не помнишь те три бокала «шабли»? — Он посмотрел в зеркало заднего вида, в глаза Джимми. — Как было имя того парня? Чак…

— Крескин. Или нет, не так. Не помню.

— Хороший комедиант. Хороший материал. И люди с удовольствием его слушали.

— Похоже. Конечно, ты мог бы встать посреди ночи и переплюнуть этого парня с завязанными глазами. Сливки поднимаются на самый верх, Вес. Вот почему он работает в Импров, а у тебя контракт с Эй-Би-Си.

— Шаги, — сказал Вес.

— Что?

— Шаги в темноте, — повторил Вес. — За твоей спиной. И как бы ты ни бежал, пусть даже сердце выпрыгнет у тебя из груди, даже если тебе покажется, что больше ты не слышишь шагов, они все равно будут за твоей спиной.

— Соланж, о чем болтает этот ненормальный золотой юноша?

— Иногда мне становится интересно, — задумчиво сказал Вес, — что бы произошло, если бы я не вышел на сцену тогда, в первый раз? Это было в «Комеди Стэр», вечером, в понедельник — выступали только любители, и я только-только сошел с автобуса из Винтер-Хиллз и был перепуган до смерти. Меня должен был встретить дружок, но паршивец не явился, и мне пришлось топать пешком, таща чемоданы. Боже! Я тащил их кварталов двадцать. Я даже не знал, куда иду. И все же я увидел этот плакат — «Вечер любителей. Сцена в ваших руках!». Я нашел комнату в мотеле и начал репетировать перед зеркалом. В зеркале была большая трещина — я это навсегда запомнил — и я испугался, что это предвещает неудачу. Но потом я решил, что разбил его кто-то другой, значит, это его неудача, так?

— Определенно, — сказал Джимми.

Вес улыбнулся, наплыли воспоминания. Все это было, казалось, так давно, но время в Лос-Анджелесе обманчиво. Если тебе сопутствует удача и ты в окружении друзей, время течет быстро, месяцы и недели превращаются в дни и часы. Но стоит оказаться одному, и каждая минута превращается в отравляющую вечность.

— Я никогда не видел до того такую большую сцену, — продолжал он. — И никогда с тех пор не видел. Впереди стояла длинная очередь тех, кто должен был выступить до меня. Кое-кто из них были действительно талантливы. Другие бежали со сцены с позором. Да, это был бесподобный спектакль! Прямо передо мной в очереди стоял невысокий парень по имени Бенни… Крамер, кажется. Он делал всякие звуковые эффекты — выстрелы из лучеметов, полет НЛО, атомные взрывы — пополам с туповатыми комментариями. Парень он был славный, но зажатый, как картон. Он не умел держаться на сцене. Когда он закончил, кто-то подтолкнул меня в спину, и я, спотыкаясь, вышел под лучи рампы. Боже, каким он был… ослепляющим, этот свет!

Голос его становился постепенно все тише, взгляд приобрел задумчивость.

Они пересекли Беверли-Хиллз, направляясь к Бел-Аир.

— Таким ярким, — повторил Вес. — Он бил в тебя, как лазер, на лице сразу выступил пот, я едва видел тех, кто сидел у самой сцены, но чувствовал присутствие всех их… глядящих. Я видел отблески света на линзах очков, и было как-то очень шумно, все шаркали, кашляли, переговаривались через весь зал, словно меня там не было вовсе, окликали официантов. И в этот момент я осознал, что сцена — это не вечеринка в клубе. Я понял, что это начинается по-настоящему и что мне придется тяжко.

Он замолчал, глядя в окно.

— Ты пользовался успехом в тот раз? — спросила Соланж, взяв его за руку.

— Я провалился, — признался Вес и улыбнулся. — Темп и ритм были совсем не те, я перепутал текст и держался так, словно в задницу мне вставили кочергу. Минуты через две после начала выступления толпа в зале возжаждала моей крови. Я забыл полностью текст и начал бормотать что-то насчет того, что вырос в Винтер-Хиллз и что все мои друзья говорили, что у меня талант смешить. Это был последний гвоздь в крышку гроба. Видимо, со сцены я выглядел… Я полз, наверное, на четвереньках, потому что совершенно не помню, как я уходил с нее. Вот так состоялся мой дебют в Голливуде. — Он сжал ладонь Соланж. — Но я нашел работу продавца в магазине рубашек на Бродвее и вернулся на сцену в следующий понедельник. И в следующий, и в следующий. Я понял, что если хочешь удачи, то работать нужно, как демону, и я работал. Через пару месяцев люди приходили уже специально на меня. И я работал не по понедельникам, нет. Я начал давать представления в программе «Новые комедианты». Иногда это был триумф, иногда аудиторию приходилось «раскачивать». Но каждый раз я работал на пределе. И однажды за кулисы пришел какой-то парень и спросил, не хочу ли я написать кое-что для Карсон-шоу, посмешить богачей.

— Богачей? — спросил Джимми. — Бог мой, в твой худший год, когда провалилась «Ты и Я», ты вышел сухим с сотней тысяч.

— Которые исчезли почти так же быстро, как и появились, — напомнил ему Вес. — Ты забываешь, что такое сотня тысяч в этом городе и в эти дни.

— Верно, — согласился Джимми. — К сожалению. Соланж вздрогнула и прижалась к Весу.

— Что случилось? — спросил он. — Тебе холодно?

— Я включу обогрев, — сказал Джимми, протягивая руку к регулятору кондиционера.

— Нет, все в порядке. Просто устала.

Вес внимательно посмотрел на нее.

— Ты весь день вела себя странно, — тихо сказал он. — Может, ты простудилась?

Она отрицательно покачала головой.

— Просто спать хочу.

Вес чувствовал, что она недоговаривает, но он уже знал по опыту: если Соланж хотела что-то утаить, то никто на свете не выудит у нее этого секрета. Он вспомнил вчерашнее утро. Ему понадобилось целых десять минут, чтобы вывести ее из транса, в котором она находилась, сидя перед окном. Она спала с открытыми глазами.

— Так ты подумай насчет пары представлений в Вегасе, ладно, Вес? — сказал Джимми. Они ехали вдоль изгибающейся линии бульвара, окаймленного пальмами, и уже минут пять не было видно других машин на дороге.

— Вегас? — повторил Вес. — Не знаю.

— Лас-Вегас? — Соланж крепко сжала руку Веса. — Ты мог бы получить там работу?

— Малютка, когда «Чистое везение» пойдет у Нельсона, старина Вес получит работу где угодно!

— Вес, это было бы здорово! — сказала Соланж, с надеждой глядя на него. — Неделя-две в Вегасе. Или целый месяц. Почему бы и нет?

— Я к этому сейчас не готов. Я не хочу рвать жилы именно сейчас.

— Жилы-жилы, — пробормотал Джимми, не отводя глаз от дороги.

— Но почему ты не хочешь? — продолжала Соланж. — Было бы неплохо… уехать из Лос-Анджелеса на время. Ты мог бы расслабиться…

— Уехать из Лос-Анджелеса? — спросил Вес. Он уловил волнение в голосе Соланж. — Зачем? Почему тебе так важно уехать из Лос-Анджелеса?

— Мне это совсем не важно. Я просто подумала, что перемена обстановки была бы тебе приятна.

— Едва ли. Ты знаешь, что я думаю о работе в Вегасе. Во всем, что касается прогрессивной комедии, — это вонючейший город. Там люди, проиграв последнюю рубашку, требуют чего-нибудь, что бы их успокоило…

— А, чтоб тебя! — заорал вдруг Джимми.

Вес услышал пронзительный визг тормозов, увидел, что наперерез их «кадиллаку» мчится серый автомобиль. Джимми вывернул руль, вдавливая педаль тормоза в пол, но Вес видел, что серый «мазератти» приближался слишком быстро. Он видел лицо человека за рулем — расширенные от ужаса глаза, рот, раскрытый в неслышном вопле. Он обхватил Соланж, прижал ее к себе, и в следующее мгновение машины столкнулись. «Бамп!», грохот покореженного металла, звон разбитого стекла. Осколок пронесся рядом с головой Веса. Казалось, кабина «кадиллака» наполнилась вдруг сердито жужжащими шершнями. Соланж вскрикнула. Вес ударился лицом о спинку сидения Джимми, потом его бросило на дверь так, что затрещали ребра. На миг «кадиллак» застыл в шатком равновесии — казалось, еще немного, и он перевернется. «Мазератти» продолжал напирать. Его серый торпедообразный нос вдавливался в бок «кадиллака». Потом «кадиллак» снова опустился на все четыре точки опоры, врезался в пальму и остановился.

Пощелкивание раскаленного металла двигателей казалось оглушительным — словно вот-вот должна была взорваться мина замедленного действия.

— Соланж, что с тобой? — спросил Вес. — С тобой все нормально?

Она кивнула, глаза ее стеклянно блестели, на правой щеке расползался синий кровоподтек.

— Вы что, ненормальный? — крикнул он водителю «мазератти», которого совершенно не было видно за ставшими матовыми из-за паутины трещин ветровыми стеклами. — Сукин сын! Скорость у него была не меньше восьмидесяти! Или все девяносто, когда он врезался нам в борт!

Вся правая сторона «кадиллака» превратилась в гармошку из металла и кожи обивки. Радиатор «мазератти» напоминал сжатый аккордеон, крышка мотора была сорвана с креплений.

— Джимми, — хрипло прошептала Соланж.

Вес повернулся, сердце его громко колотилось. Джимми был втиснут под рулевую колонку, левая рука почти вывернута за спину. Лицо его было багрово-фиолетовым, из уголка рта текла струйка крови. Он тихо стонал.

— Джимми! — закричал Вес, перегибаясь через сиденье. Глаза Джимии открылись.

— Вот черт, — тихо сказал он. — Кто-то с нами «поцеловался», похоже. Однако, я немного зашибся.

— Не двигайся! Только не шевелись! Я найду телефон и вызову «скорую». Не шевелись!

Ему пришлось несколько раз ударить в дверцу, прежде чем она поддалась. «Кадиллак» был прижат боком к стволу пальмы. Вес просунулся наружу. Ребра его горели огнем, в голове пульсировала боль. Он повалился на траву, скуля, как раненая собака. Соланж помогла ему подняться. Голова так болела, что казалась Весу горячим баллоном с гелием.

— Джимми ранен, — сказал он. — Нужно найти телефон.

Но они были в самом центре Беверли-Хиллз, и телефон здесь отыскать было не легче, чем виски-бар. Через дорогу стоял большой белый оштукатуренный дом со стеной-забором вокруг. В верхнем этаже засветилось окно, наружу высунулась чья-то голова.

— Эй! — заорал Вес. — Помогите нам! Вызовите «скорую помощь», здесь человек погибает!

Голова в окне застыла неподвижно, потом в полном молчании снова исчезла в глубине комнаты.

— Машина может взорваться! — закричал вдруг Вес на Соланж. — Нужно попробовать вытащить его!

— Нет, не надо его трогать, — сказала она. — Ему может стать еще хуже. У тебя кровь…

— Что? Вот черт! — Вес провел рукой по лбу, посмотрел на ставшие красными пальцы. Он покачнулся, но Соланж крепко схватила его за руку, не давая упасть.

— Все нормально, — сказал Вес. — Как ты?

Она кивнула утвердительно, и Вес обошел покалеченный «кадиллак», направляясь к останкам «мазератти». Из двигательного блока с бульканьем вытекали масло и горячая вода. Там, где они касались горячего металла, с шипением поднимался пар. Внутри машины ничего не было видно. Он сделал шаг вперед, через лужу горячей воды, заглянул внутрь через разнесенное вдребезги стекло.

Внезапно перед ним возникла кровавая маска. Прежде, чем он успел отшатнуться, в его руку вцепились чужие пальцы. У водителя «мазератти» были серебристо-седые волосы, сейчас они слиплись от крови. Лицо его исказила судорожная гримаса, губы кривились, не в силах произнести слово.

— А-а-а-а-а… они гонятся! — просипел человек в «мазератти». — Они схватили Дениз, а теперь гонятся за мной, они не выпустят нас… никого из нас… не выпустят живым!

— О чем это он? — спросила Соланж.

— Не знаю. Он или пьян, или сошел с ума.

Вес услышал вой быстро приближающейся сирены. «Скорая помощь», слава Богу, парень в том доме вызвал «скорую помощь». Он хотел высвободить руку, но пальцы водителя «мазератти» еще сильнее впились в нее.

— Нет! — завопил седой мужчина. — Не оставляйте меня одного! Пожалуйста… не оставляйте меня!

— Все будет в порядке, — успокоил его Вес. — Слышите — это «скорая помощь».

— Не оставляйте меня… не оставляйте!

Голос его стал тише, перешел в слабый стон, и он соскользнул на сиденье, только пальцы его безвольно качались в проеме выбитого окна.

Вес сделал шаг в сторону от «мазератти», заглянул в разбитый «кадиллак», где лежал заклиненный под рулевой колонкой Джимми.

— Все будет хорошо, Джимми, ты не волнуйся. Сейчас придет «скорая». Ты только держись…

— Буду… держаться… — прошептал Джимми.

Карета «скорой помощи», сверкая вспышками оранжевого огня, с ревом выскочила из-за поворота и со скрежетом тормозов остановилась по другую сторону «мазератти». Два санитара в белых халатах и еще какой-то худой рыжеволосый парень выскочили из фургона и быстро подошли к столкнувшимся машинам.

— Джимми серьезно ранен! — сказал им Вес. — Он застрял под рулевой колонкой.

— Ясно, сэр, — тихо сказал парень-чикано.

Тем временем другой санитар открыл дверцу «мазератти» и принялся вытаскивать седоволосого. Тот что-то в ужасе бормотал.

— Эй! — закричал Вес. — Что… происходит?

Седоволосый завопил. В оранжевых вспышках мигалки «скорой помощи» Вес увидел, как выдвигались из челюстей санитара влажно блестевшие клыки. Соланж тихо застонала и схватила Веса за руку. Вес слышал веселое щебетание радиоприемника в «скорой помощи»:

— …столкновение двух машин, угол Детройта и Уолшира, два человека… автомобиль врезался в телефонный столб… Олимпик и Каталина, двое застряли в кабине… охота идет отлично… — В голосе говорившего слышалось снежное шипение.

Соланж потянула Веса за руку.

— Бежим, — сказала она. — Надо бежать!

Чикано жадно взглянул на нее, потом рывком растворил дверцу «кадиллака». Он схватил Джимми за плечи и принялся выкорчевывать тело застрявшего человека из-под рулевой колонки. Джимми вдруг страшно закричал.

— Подонок, ты же его убьешь! — заорал Вес. — Ты что, с ума сошел?!

Он двинулся вперед, чтобы отогнать маньяка от Джимми, но Соланж не дала ему, вцепившись в его руку.

— Нет! — сказала она, и он уставился на нее, словно и она вдруг сошла с ума. Ее лицо превратилось в суровую и мрачную маску африканской богини, в глазах мерцал странный свет. Он слышал завывание второй приближающейся машины «скорой помощи». Седоволосый лежал на земле, ноги его дергались, санитары склонились над ним.

— Джимми! — закричал Вес. — Джимми…

И тут рыжеволосый чикано наклонился над Джимми. Вес увидел, как оранжевый свет отражается на белых блестящих клыках, которые плавно вошли в горло Джимми. Чикано принялся пить кровь большими жадными глотками, а его черные глаза следили за Весом и Соланж.

Наконец словно что-то взорвалось в самом центре рационального сознания Веса, и он вдруг понял, что есть эти создания, кто они такие!

— Вес! — закричала Соланж и потащила его в сторону. В этот момент из-за поворота выскочила вторая машина «скорой помощи», сверкая оранжевой мигалкой и завывая сиреной. На бегу Вес оглянулся и увидел, что тело Джимми распростерто на бетоне дороги. Оно корчилось, словно сквозь него пропустили электрический ток высокого напряжения. Больше он уже не оборачивался, чтобы не попасть под тяжелый, как у головы медузы Горгоны, взгляд вампира. Еще секунда — и рядом с ними затормозила вторая «скорая помощь».

Вес и Соланж бежали вдоль длинной изгороди из фигурного железа. За забором виднелись аккуратный газон и особняк в стиле Тюдор в окружении пальм. На расстоянии нескольких футов были ворота, запертые на замок, отсекавшие внутреннюю часть подъездной дорожки от улицы. Вес увидел, что прутья ворот изогнуты, словно раздвинуты ломом. Возможно, им удалось бы протиснуться между прутьями… если бы они успели добраться до дома и позвонить по телефону! Но «скорая помощь» догоняла их, лавируя между высокими пальмами-вашингтониями, из-под колес ее летели клочья дерна. Они добежали до ворот, и Вес протолкнул Соланж между прутьями. Она споткнулась, упала, но он, оказавшись за воротами, быстро помог ей подняться, и они помчались к особняку. За их спинами врезалась в запертые ворота «скорая помощь», выворотив их и разбив обе фары. Вес увидел, что некоторые окна в особняке выбиты, вид у здания был заброшенный и неприветливый, и в приступе паники он подумал, что они могли уже побывать здесь. Он обернулся и увидел белое ухмыляющееся лицо водителя, освещенное оранжевыми вспышками. Фургон «скорой помощи» был опять почти рядом. Вес отдернул Соланж в сторону, фургон пронесся мимо, отрезая им путь к дому, круто развернулся и врезался в пальму.

Они побежали через лужайку. По другую сторону вершины холма виднелось какое-то белое здание, видимо, сарай для садовых принадлежностей. Через цветник вела бетонная дорожка, а пониже имелся бассейн с купальней. Вес не слышал фургона, но понимал, что он может появиться в любой момент. Он подергал дверь бетонного сарая. Она была заперта, и Вес ударом ноги вышиб замок. Он оказался среди мешков с цементом и цветочной землей, разнообразных садовых инструментов, банок с краской. Соланж что-то крикнула, но даже и без нее Вес услышал рев фургона, мчавшегося через лужайку. Он взял одну из банок с краской и откупорил ее.

— Оставайся здесь! — крикнул он Соланж и выбежал прямо на клумбу с цветами, где вампиры могли увидеть его. Фургон мчался прямо на него, решетка радиатора казалась ухмыляющимся ртом великана. Прежде чем водитель успел затормозить, Вес швырнул банку с краской в ветровое стекло, потом отпрыгнул в сторону. В ушах его звенел крик Соланж.

Стекло разлетелось, небесно-голубая краска расплескалась по кабине, ослепив водителя и сидевшего рядом с ним вампира. Фургон вильнул в сторону, пронесся мимо Веса и ткнулся радиатором в невысокую кирпичную стенку вокруг бассейна. С шумным всплеском «скорая помощь» свалилась в бассейн. Зашипел горячий металл. Свет оранжевой мигалки потускнел.

Вес не стал выяснять, смогут ли вампиры выбраться наружу. Вместе с Соланж они выбежали на гребень холма и замерли, увидев на проезжей части улицы знакомые оранжевые вспышки.

— В дом, — сказала Соланж.

Это был их единственный шанс. Они проникли в особняк через роскошные, но взломанные двери парадного входа и оказались в большой гостиной, где какой-то бешеный ураган перевернул всю мебель. Вес принялся искать среди остатков мебели телефон. Соланж подняла настольную лампу и остановилась в дверях. Глаза ее расширились и как будто светились, рука крепко сжимала металл подставки — увесистая лампа могла служить оружием. В следующую минуту она замерла — ей послышался шорох движения снаружи. Вес тоже услышал этот шорох — он замер, стоя на четвереньках на полу, весь в грязи.

Сердце Соланж тяжело стучало. Они были здесь, она была в этом уверена. Вот прямо за дверью послышалось шарканье подошв. Еще секунда, и они войдут сюда. Она крепко сжала лампу, хотя и понимала, что таким способом с ними бороться бесполезно.

А потом где-то послышались два выстрела. Возможно, в соседнем доме, возможно, на другой стороне улицы. За выстрелами последовал женский крик, сопровождаемый становившимся все громче сумасшедшим бормотанием мужчины. Завопила новая сирена. Соланж услышала, как зашлепали по полу ноги, убегая от двери. Она перевела дыхание и опустила лампу.

— Убежали, — сказала она, немного успокоив дыхание. — Наверное, нашли что-то получше…

Вес отодвинул в сторону перевернутый кофейный столик и извлек из-под него старомодный черный телефон, каким пользовалась, наверное, сама Мама Белл. Он поднял трубку — и сердце его упало. Телефон был отключен.

— Проклятье! — прошептал он. — Но мы ведь должны вызвать полицию!

— Это бесполезно, — спокойно сказала Соланж. — Полиция нам не поможет. Если они и приедут, то вампиры будут уже поджидать их…

— А Джимми? — он едва удерживал себя от того, чтобы не закричать. Его голос эхом отозвался по обезображенной комнате, словно одновременно заговорила толпа призраков.

— Что это за создания? — Но он уже знал ответ на свой вопрос, и поэтому Соланж могла не произносить ужасное название.

— Но это невозможно! — сказал он. — Они не реальны! Не реальны!

Он оперся рукой о красный бархатный диван, на подушках которого были вышиты белые нотные значки и названия: «Любовница Сигма Чи», «Чарльстон, чарльстон».

— Кто-то же должен жить здесь, — сказал он. — Наверное, они наверху. — Он боялся говорить громко, тем более кричать, опасаясь, что вампиры могут услышать его снаружи.

— Ты ошибаешься, — сказала Соланж. Вес уставился на нее. — Посмотри вокруг. Вампиры уже побывали здесь.

3.

Таракан сидел на холодной каменной плите у ног Вулкана, хныча, как побитая собака. Вулкан, сидевший, в свою очередь, за черным полированным столом, покрытым картами, схемами и графиками, не обращал на человека особого внимания. Он смотрел в огонь камина, лицо его было маской света и тени. В комнате все еще держался запах обугленного тела Фалько. Собаки в подвале яростным рычанием приветствовали жаркое. «Пыль к пыли, — подумал Вулкан, — и прах к праху». По другую сторону его стола сидел Кобра, уложив на стол ноги в ботинках, разглядывая из-под век Таракана. В руке он держал берцовую кость Фалько, словно ужасный скипетр. Начиная с полуночи в замок регулярно поступали сообщения от курьеров-лейтенантов принца. Его войска в данный момент крушили Голливуд и район Беверли-Хиллз, включая большую часть южного Лос-Анджелеса. Имели место несколько стычек с полицией — полицейские не понимали, с кем имеют дело до тех пор, пока не становилось слишком поздно. Была захвачена диспетчерская башня в муниципальном аэропорту в Санта-Монике, и некоторые недисциплинированные солдаты принца занялись тем, что устроили крушение для нескольких частных самолетов. Была захвачена военная школа в Вествуд-Виллидж с 68 молодыми парнями. Завтра ночью они будут уже хорошими солдатами принца. Но в основном деятельность носила характер эпизодических стычек. Наскок, жертва, уход с места действия. Пока принца устраивала такая тактика. Его солдаты врывались в частные дома, досуха выпивали кровь обитателей, потом пеленали и прятали от света дня обескровленные тела — и пусть спят еще. Останавливались автомашины, водители их застигались врасплох. Квартира за квартирой захватывались жилые дома. Принц Вулкан был в Лос-Анджелесе уже около месяца, по приблизительному подсчету в городе сейчас имелось около 600 тысяч его сородичей. Число удваивалось каждую ночь. Клыки принца дали начало новой расе.

Он коснулся плеча Таракана. Тот поднял голову, лицо у него было тупое и радостное, как у щенка, преданного хозяину.

— Теперь ты в безопасности, — тихо сказал Вулкан. — Ты вовремя признал свою слабость и обратился за помощью ко мне.

— Я мог бы перебить всех этих копов, — сказал Кобра. — Запросто мог бы. Я и Машина Смерти, мы бы их всех…

— Я не с тобой разговариваю, — сказал принц сердито. — И я не просил тебя открывать рот. Понятно?

— Зачем он вам? — спросил Кобра, взгляд его горел мрачным недовольством. — Вы сказали, что я буду сидеть по правую руку от вас. Вы сказали, что для этого и вызвали меня из Мексики, потому что я особенный…

— Я не с тобой разговариваю! — голос Вулкана был как раскаленная сталь.

Кобра в ответ лишь на секунду посмотрел на принца, потом опустил голову и швырнул кость в огонь.

— Мне нужен и он, и ты, — пояснил величественно Вулкан. — В равной степени.

— Но зачем вам один из этих? — на этот раз Кобра отвел взгляд мгновенно, потому что зеленые глаза Вулкана обжигали, как всплеск напалма.

— Потому что, — сказал Принц, — нам нужен свой человек, чтобы начать в новом месте, когда мы покончим с этим городом. Он организует транспортировку, будет присматривать за контейнерами, обеспечит нам убежище — все, как делал мой предыдущий слуга-человек. Кроме того, я иногда забываю, что думают люди, каковы их потребности, что их заботит. Он поможет мне вспомнить, если будет нужно. Поэтому необходимо иметь при себе одного из них. Смотри на Таракана, как на… особый талисман.

Кобра опустил глаза, рассматривая костяшки пальцев.

— Ты моя правая рука, Кобра. Ты еще неопытен, но еще до того, как мы покончим с этим городом, ты встанешь во главе моей армии и поведешь ее к победе…

Кобра снова поднял голову, глаза его сияли, как фары.

— Да! — сказал Вулкан. — Я призвал тебя к себе, потому что чувствовал твое существование, а Повелитель помог мне найти тебя в Мексике. Даже будучи одним из них, ты уже знал, как обращаться со смертью. Ты был нашим собратом, хотя и оставался человеком. — Он прижал пальцы кончиками друг к другу, посмотрел на Кобру, потом на Таракана. — Каждому свое. Вспомни Александра.

— Кого? — изумился Кобра.

Вулкан был потрясен.

— Александра Македонского! Юношу-короля, величайшего воина всех времен! Ты что, не читал про него? Ты ничего не знаешь о теории военной стратегии? — Губы его презрительно скривились — это был его собственный ответ на вопрос. — Нет, очевидно, не знаешь. Следовательно, тебя придется обучить. Александр Великий продумывал каждую деталь своих кампаний. В его войсках были все, кто мог понадобиться, — кавалерия, пехота, лучники, плотники, кузнецы, врачи, священники, даже проститутки, чтобы обслуживать мужчин-воинов. Каждый исполнял свою функцию, Александр ничего не оставлял на волю случая. Мы следуем его примеру. Как я уже сказал, каждому — его особая роль.

Кобра пожал плечами. Он не совсем понимал, о чем говорит Хозяин, но если Хозяин сказал, что так должно быть, так и будет. Хозяин закрыл глаза, у его ног начал копошиться Таракан. Этот человек не нравился Кобре. Когда они поднимались к замку, человек сидел на «харли» Кобры, позади, обхватив Кобру своими горячими руками. Если бы Кобра уже не насытился сегодня ночью, он мог бы не выдержать, повалить его на землю и… но нет. Хозяину не понравилась бы даже мысль об этом. Совсем не понравилась бы. И все же он по-настоящему не понимал, какой прок от этого существа. Он медлителен и глуп — домашний пес, пытающийся не отстать от дикого волка. Уже сейчас ощущение протекающей сквозь него энергии приводило Кобру в состояние экстаза. Сразу после насыщения он почувствовал себя неуязвимым, наэлектризованным, как отлично отлаженный «харли», мчащийся по горячей струе шоссе, он одновременно охватывал всю плоскость сверкающего ночного города, слышал сотни обрывков разговоров со всех сторон — стоило лишь повернуть воображаемую антенну. Должно быть, Хозяину было легко найти Кобру — стоило лишь сконцентрироваться на нужном ощущении. И каждый раз, когда он выпивал кровь очередной жертвы, энергия наполняла его, росло ощущение силы. Он чувствовал, что узнает все больше, учится видеть все больше, уметь все больше. Чтобы узнать все секреты, потребуется время — но ведь он будет вечно двадцатилетним, и вечная юность была величайшим даром Хозяина.

— Оставь меня, — приказал Вулкан. Он открыл глаза и посмотрел на Кобру. — Отведи Таракана в его комнату. Следи, чтобы до него не касались… никто…

Кобра поднялся.

— Пошли, — сказал он Таракану. Он взмахнул рукой, и человек поспешил за ним.

— Запомни, Кобра, его трогать нельзя, — повторил Хозяин. — Ты понимаешь это? Он может свободно ходить по замку. Тот, кто коснется его плоти, будет отвечать мне лично.

Кобра слегка наклонил голову в знак того, что он все понял, и вывел Таракана в дверь. Дверь затворилась за ними с гулким шумом, который эхом прокатился под потолком.

Принц Вулкан повернул голову, глядя на огонь. Ему показалось, что в затылок подул ледяной ветер, и все его чувства мгновенно и тревожно напряглись. В его венах вибрировала кровь Пейдж Лa Санды. Сначала, когда он насытился, ему немного захотелось спать, но теперь он сидел, выпрямившись, зрачки его кошачьих глаз медленно расширялись. Красные уголья в камине напоминали ему кузницу в замке отца. Как давно это было! Он вспомнил, как наблюдал еще мальчиком за работой кузнеца — медведеподобного волосатого мужчины, выковывавшего заготовки мечей, которые затем оружейные мастера превратят в блистающие клинки, украшавшие стены замка, мерцающие, как замороженные голубые молнии. Он вспомнил долгие тренировки после полудня, когда солнце бросало пыльный столб света сквозь узкие окна. Удар, парирование, выпад, удар, парирование… снова и снова. Отец гордился успехами сына, громогласно заявляя, что тот станет даже лучше своего деда, знаменитого фехтовальщика Симона Вулкана Могучего. Теперь его отец уже многие столетия как превратился в прах. Замок его детства стал кучей камней на гребне холма. А обломки кареты, перевернувшейся на извилистой горной дороге в ту ночь, лежат в Будапештском музее вместе с другими остатками памяти о роде Вулканов. В ту ночь — 29 сентября 1342 года — навсегда изменился принц и его судьба. Он отчетливо помнил случившееся, мог привести мельчайшую деталь, стоило лишь закрыть глаза. Его отец, Йон Ястреб, сидел напротив сына внутри покачивающейся кареты из черного дерева и золота, жена Йона Соня — рядом со своим, мужем. Она боялась снежной бури, заставшей их в пути, и поэтому крепко прижималась к мужу. Соня Бесплодная, как называли ее шепотом в деревнях, чтобы не услышали торговцы и не донесли Ястребу. Конрад знал, что она не его мать. Менестрели восхваляли доблести Ястреба не только на поле битвы, но и в постели. Соня не сердилась на него, потому что Ястреб начал стареть и ему нужен был наследник.

Страна была лоскутным одеялом мелких княжеств. Стоило возникнуть замку, как его владелец объявлял себя королем и нанимал войско, чтобы захватить соседнего короля. Провинция Вулканов простиралась во все стороны на расстояние однодневного переезда на лошади, занимая довольно значительную часть современной северной Венгрии. Земля эта была прекрасна, но не знала мира. Редко выдавалась ночь, когда факелы какого-либо войска не пылали на стратегически важных горных перевалах. Германские племена постоянно перемещались с места на место, и если Ястреб не сражался с ними в дремучих северных лесах, то ему приходилось отбивать поползновения гуннов или наемной армии какого-нибудь завистливого соседа.

По мере того как Ястреб старел и слабел, попытки покончить с ним становились все наглее. За три ночи до этого путешествия в карете на восточной границе королевства были замечены скапливающиеся варварские племена, а один из самых доверенных советников был пойман за предательским занятием — он добавлял яд в кубок с вином. Предателю вырвали из суставов конечности, изуродовали торс и бросили на съедение дворовым псам. Такова была судьба изменников.

Военному делу, стратегии и тактике Конрада обучали такие знатоки, как Йозеф Агна и Эрнст Одноглазый. Пониманию окружающего мира его учил философ Бран Ласло. Знанию мириадов оттенков человеческой натуры его научил сам отец. Ему суждено было стать великим правителем, как всегда говорил Ястреб. Даже сейчас, сидя в тысячах миль и сотнях лет от родной страны, он помнил любимый урок, преподнесенный отцом: «Нападай, как ураган, старайся быть со всех сторон сразу, но если враг поворачивается к тебе, чтобы отразить удар, будь уже в другом месте».

До происшествия с каретой в жизни Конрада был один случай, ставший предвестником его необычной судьбы. Во время празднования его десятого дня рождения в большом зале замка один из гостей привез с собой в качестве подарка старую цыганку, которая умела читать будущую судьбу по линиям на руке. Она взяла ладонь Конрада своими коричневыми морщинистыми пальцами, нагнулась над ней в красном свете факелов, ее беззубые десны пережевывали табак. Она тут же отшатнулась и спросила Конрада — через переводчика, потому что сама говорила лишь на грубом наречии немецких цыган — с самого ли его рождения на его ладони растут эти волоски. Он утвердительно кивнул, и старуха закудахтала, как напуганная курица. Она отпустила его руку и что-то сказала переводчику. Тот сообщил, что предсказательница увидела нечто ужасное и великое, что должно изменить жизнь Конрада. Его линия жизни, едва начавшись, исчезала под кожей, голубой линией обвивая большой палец и три раза обходя запястье. Она отказалась читать судьбу дальше и была отпущена восвояси с караваем черного хлеба.

В памяти его навсегда отпечаталась та ночь — ночь ужаса и волшебства. Карета двигалась по перевалу Кейдинг в сопровождении четырех солдат. Вдруг кучер замедлил бешеный бег лошадей. Один из солдат охраны заметил, что дорога впереди перекрыта упавшим валуном. Внезапно, пока кони били копытами о камень узкой дороги, а кучер пытался их успокоить, со скалы на солдат охраны прыгнули стремительные бесшумные силуэты. Кони заржали, поднялись на дыбы. Они понесли карету, в окно которой вдруг заглянула белая ухмыляющаяся голова Смерти. Кони порвали упряжь, карета накренилась и свалилась в скалистое ущелье, в ледяной горный ручей.

Конрад открыл глаза и увидел, как бегут к карете какие-то темные фигуры, ловко перепрыгивая с камня на камень. Рядом лежали его отец и Соня, словно поломанные куклы. Он сразу понял, что они мертвы. Он пытался защищаться от обступившей его толпы дьявольских существ, но одна рука не действовала, и какой-то чудовищный волосатый человек, покрытый грязью, паразитами, подхватил Конрада, как перышко, и умчался с ним в ночь. Другие бросились в погоню. Не единожды Конрад падал на камни, пока существа дрались между собой с демонической яростью. Наконец, уже на довольно большом расстоянии от перевала, он был внесен в пещеру, где пахло тлением и смертью. Существо швырнуло его на каменный пол, и только теперь он увидел лицо вампира и понял, что это за существо. Оно больше напоминало животное, чем человека. Существо все было покрыто длинной черной жесткой шерстью, ногти были длинными и загнутыми, как когти. Вампир с жадным нетерпением приблизился к мальчику, завывая от жажды, потом прыгнул на него.

На следующую ночь Конрад проснулся одним из Неумирающих.

Некоторое время он жил так же, как все остальные — в глубоких сообщающихся извилистых пещерах, питаясь тем, чем мог — как правило, крысами, дикими свиньями или изредка — заблудившимся человеком. Он дрался, как зверь, чтобы отстоять свое право на свою жилую и охотничью территорию, часто проигрывал сражение, выкапывал себе новые норы в глинистом полу пещер. Вскоре он заметил, что некоторые вампиры следят за ним, когда он ходил к ручью, чтобы вымыть грязь и вшей из волос и одежды. Они с любопытством наблюдали за ним и вскоре начали повторять эту процедуру. Многие из них разговаривали на неведомом Конраду языке, но большинство вообще не было способно к общению. Некоторое время спустя он научился разговаривать на примитивном языке жестов и организовал несколько охотничьих команд. И лишь потом осознал величайшее значение своего нового существования. В конце концов, ведь он был принцем. Почему же он не может стать королем своих подданных? Он организовал отряды собирателей пищи, хранителей огня, разведчиков, научил их единому языку, чтобы они могли действовать сообща. Это отняло время, но в результате они научились доверять друг другу, относиться друг к другу как к братьям и сестрам. Они расширили радиус охоты, совершив набеги на ближайшие деревни, чтобы добыть детей, которые прибавили бы им быстрых и ловких бойцов. В те дни Конрад еще не понимал, кто он такой и на что способен. Он просто хотел выжить, а жизнь для него была — кровь.

И вскоре он уже был готов вернуться в свой родовой замок.

Разведчики доложили, что в данный момент им владеют германцы. Следовательно, дело было не только в выживании, но и в борьбе со старыми врагами. Вулкан начал размышлять над проблемой штурма замка. Внутренние помещения были ему знакомы не хуже линий на собственной ладони. Но высокие, отвесные стены были способны остановить любую армию Неумирающих. Размышляя таким образом, он машинально следил за сновавшей по гнезду крысой в глубине пещеры, где скала была изрезана лабиринтом трещин и дыр.

Он начал развивать свои способности, исследовать и расширять пределы власти. Он сконцентрировал внимание на суетящейся крысе, потом, напрягшись, заставил крысу замереть на полушаге. Он вынудил ее повернуться, побежать в противоположном направлении, вращаться, как волчок. Потом разрешил ей углубиться в лабиринт пещер, но следил за ней на расстоянии и заставлял возвращаться к нему каждый день. Потом он научился делать то же самое с двумя крысами, тремя, четырьмя. Потом уже дюжина крыс вращалась перед ним волчком, пока остальные вампиры глядели в изумлении. Он смеялся и хлопал в ладоши, потому что теперь это удавалось ему без усилий. Он чувствовал, как крепнут его воля и власть, подобно камень за камнем возводимому черному замку. Вскоре крысы сотнями танцевали перед ним, визжа и пища в безмозглом экстазе. Когда он научился выводить три сотни крыс из пещеры и управлять ими с легкостью мановения пальца, он отправил свою армию в горы.

Крысам удалось очень легко пробраться сквозь дыры и щели в замок принца Вулкана. Еще неделя — и за крысами пришла чума. Принц Вулкан мог спокойно стоять на пригорке в укрытии деревьев, наблюдая черные султаны дыма, поднимавшегося со двора крепости. Это десятками сжигали тела умерших. Повозка, увозившая мертвых, каждую ночь покидала замок. Он слышал крики и стоны умирающих, и эта песня смерти вызывала улыбку на губах принца. В одну холодную февральскую ночь, когда ворота были отперты, чтобы выпустить повозку в очередной раз, он повел армию вампиров на замок. Сопротивления им не оказывали.

Принц Вулкан открыл глаза. Он снова чувствовал холодное дыхание в затылок.

Всхлипнул смычок, пробежав по струнам скрипки. Музыка эхом отозвалась от стен зала.

Вулкан повернул голову и увидел, что перед камином стоит Повелитель, держа у подбородка белую, как кость, скрипку. Скрюченные морщинистые пальцы-когти держали скрипку с ловкостью и осторожностью профессионала. Глаза Повелителя чуть светились, обманчиво, как уголья потухающего костра. Музыка продолжалась несколько минут и завершилась низким ворчащим аккордом, заставившим принца затрепетать.

— Мой ученик, мой любимец, — сказал Повелитель. — Твоя армия растет. Сколько?

— Более шестисот тысяч, — ответил Вулкан.

— О, превосходно. Очень хорошо. Ты помнишь наше соглашение — в оплату за мои услуги ты отдаешь мне этот город накануне Дня Всех Святых, Хэллувина? Время это очень быстро приближается, Конрад. И завтра в полночь я жду восемь миллионов новых моих слуг.

— Мы удваиваем наше число каждую ночь, Повелитель. Как же я могу дать тебе столько слуг к завтрашней полуночи?

Блеснули зубы Повелителя.

— Оргия голода, Конрад. Пир, каких не видел еще мир. Пусть насыщаются, отрыгивают, снова насыщаются, снова отрыгивают и снова пьют кровь! Пусть этот город увидит настоящую оргию, достойную Древнего Рима. Пусть придут в бешенство, и пусть жертв будет столько, сколько они способны поймать. Я наблюдал за твоим решением проблемы Таракана, Конрад. Это не совсем мудро, то, что ты делаешь. Ты забываешь о силе средств массовой информации и ты упускаешь из виду, что специфическим элементом, ослепляющим людей, является их тупое — нет, назовем это счастливым! — неверие в наше существование. Преимущество внезапности скоро может исчезнуть. Нужно, следовательно, действовать сейчас. — Глаза Повелителя открылись, теперь они сверкали, как горны, и принц едва осмеливался смотреть в эти глаза, опасаясь, что сам превратится в пепел. — Мне нужны души, Конрад, я голоден… голоден…

Повелитель медленно смял белую скрипку, словно это была бумага, смял в белый мячик. Потом когти его щелкнули друг о друга. Вулкан, не отрываясь, смотрел, как между ладонями Повелителя распухает что-то желтое, оранжевое. Когда яркость потускнела, принц увидел, что это золотая урна примерно двух футов в высоту, наполненная доверху грубым песком.

— Вот мой дар, — сказал Повелитель тихо и протянул урну Вулкану. Она излучала тепло. — Возьми пригоршню песка.

Принц колебался лишь секунду, потом зачерпнул немного песка ладонью. Песок обжигал.

— Брось его обратно, — приказал Повелитель. Вулкан так и сделал, и Повелитель подался вперед, тихо дунув на струйку песка. Струйка начала вращаться, сначала медленно, потом все быстрее. Теперь песочная колонна стояла самостоятельно, как маленький циклон. Вулкану показалось, что он слышит далекое завывание ветра.

Повелитель шагнул мимо принца и поставил урну в центр стола.

— Наши силы соединены. Никто не должен прикасаться к этому сосуду, ты понимаешь, Конрад?

Принц кивнул.

— Хорошо. Солнце уже высветило восток. Скоро заря. Скоро ты уснешь. Спи спокойно и крепко. Когда ты проснешься, то поймешь, что мой дар принес тебе возможность двинуть свою волю вместе со всей армией через весь город. И люди будут не в силах убежать на машинах, самолетах или пешком. Поэтому спи спокойно, Конрад. У тебя будет много работы, когда ты проснешься.

Повелитель посмотрел на золотую урну. Смерч песчинок вращался с новой силой, как энергетический миниатюрный ураган. Повелитель усмехнулся и начал таять. Последней исчезла ужасная улыбка.

Огонь в камине уже почти погас. Снаружи скоро поднимется ненавистное солнце, лучи его вскарабкаются по пикам Сан-Габриэль Маунтин. Пора бы отдохнуть, пересмотреть планы, подготовиться к следующей ночи.

«О, — подумал принц, — какая это будет ночь!»

4.

Палатазина разбудил какой-то треск или скрип. По крайней мере, он считал, что проснулся, потому что видел над собой потолок и слышал дыхание прижавшейся к нему во сне Джо. Ему снился тенистый лес, где из подлеска змеились сотни гибких рук, стремившихся ухватить его. Деревья склонялись к нему со всех сторон, отчего тропа впереди казалась узким туннелем, стены которого слагались из колючих ветвей кустов. Сквозь листву усмехались бледные лица, словно шары сатанинского карнавала. С ним была Джо, и они бежали через туннель, и вдруг что-то чудовищное, огромное заступило им тропу, протягивая приветственно свои изогнутые когти.

И теперь он знал, что проснулся и что в спальне что-то тихо не то скрипит, не то трещит.

Он потянулся к выключателю лампы. Скрип тут же прекратился. Палатазин потом жалел, что не включил свет, но в тот момент он просто повернул голову, всматриваясь в темноту спальни.

В кресле-качалке опять сидела его мать, глядя на сына. Лицо ее было суровым, строгим и напоминало ему о детстве, когда она вот так же сурово смотрела на него, если он забирался в кровать для нескольких дополнительных минут сна перед тем, как начать одеваться в школу. «Соня, — корила она сына, сдергивая с него одеяло. И следовал раскат праведного грома: — Вставай! Немедленно вставай!» Он только потом осознал, что для нее сон приравнивался к смерти.

Палатазин смотрел на фигуру в кресле-качалке. Глаза его матери были испуганными, но в них сквозила решительность. Это были глаза женщины, разрядившей ружье в чудовищное создание, носившее тело ее мужа, как украденный костюм. Она встала с кресла и сквозь ее прозрачное тело Палатазин увидел серый прямоугольник окна. Она поманила его рукой: «Вставай, соня!» На несколько секунд он замер от удивления, потом осторожно скатился с кровати, чтобы не беспокоить Джо. Жена что-то пробормотала во сне, чуть шевельнулась и снова затихла.

Мать поманила его ближе к себе. Он сделал шаг вперед. Потом она повернулась и показала куда-то мимо Палатазина. Он оглянулся и увидел, что мать показывает на дверцу кладовой. Он не мог понять, что это означает. Лицо матери омрачилось отчаянием, губы ее зашевелились, но не раздалось ни звука. Потом неожиданно она шагнула мимо Палатазина — он почувствовал дуновение воздуха, и на секунду запахло, как в детстве, — печеньем, сосновым ветром — и в следующий миг она вошла в кладовую сквозь закрытую дверь.

Она исчезла, как завиток дыма, унесенный ветром.

Палатазин обнаружил, что не в силах пошевелиться. Он вдруг почувствовал, что уже с минуту не переводил дыхания, и теперь восстановил его. Затем повернулся, включил ночник на столике рядом с кроватью, подошел к двери кладовой.

— Энди! Что случилось? — Джо сидела на кровати, лицо ее было белее простыни, которую она натянула на себя.

— Все в порядке, — сказал он и почувствовал, что голос у него дрожит. — Все в порядке.

Но он знал, что что-то произошло, что-то крайне важное. Его мать пыталась обратиться к нему через барьер между Жизнью и Смертью, и он знал, что сообщение имело чрезвычайную жизненную важность. Он ухватил дверную ручку, повернул, открыл дверь кладовки.

Он не знал, чего ждать — возможно, надеялся увидеть привидение матери, стоящее там среди платьев, плащей, пальто. Или что вещи в кладовке будут перевернуты вверх дном, словно там пронесся яростный ураган?

Но там ничего не было. Одежда в полном порядке висела на обычных местах. На верхней полке лежали картонные коробки, как и всегда.

— Что случилось? — спросила Джо. — Что ты там ищешь?

— Я… не знаю, — сказал он. «Что же? Что же здесь важного? Что заставило мать показать именно на кладовую?»

— Светает, — сказала Джо. — Ты не можешь уснуть?

— Нет.

Он некоторое время передвигал вешалки с одеждой, даже потрогал стену. «Чего я ищу? Тайный ход в собственном доме?» Он протянул руку к полке и принялся переставлять коробки. Вязальные принадлежности Джо, какие-то старые туфли, он даже забыл, что у него были такие. Несколько свитеров, запакованных с нафталиновыми шариками. Он уже собрался закрыть кладовку, когда в дальнем углу, за чехлом от ружья, блеснул покрытый ржавчиной металл.

Металлическая коробка, в которой мать хранила вырезки из газет. Коробка стояла рядом с ней, когда она умерла.

Палатазин снял коробку с полки.

— Энди… — Джо хотела запротестовать, но тут же замолчала, когда увидела, как напряглось лицо мужа, как засверкало в его глазах то, что она считала маниакальным упорством. Она молча смотрела, как он сел на кровать, открыл металлическую коробку, местами ставшую рыжей от коррозии, начал перебирать вырезки — некоторые из них так пожелтели, что их едва можно было читать. Она смотрела на заголовки: «Знаменитый профессор говорит: «Вампиры могут существовать на самом деле!», «Что за сила превратила Элизабетвилль в город-призрак?», «Четыре коровы убиты вандалами», «Три дня чумы летучих мышей в городке на Среднем Западе». Большинство вырезок было из «Нэшнл Инквайерер», «Стар», «Фэйт», «Миндайт» и прочих низкопробных журнальчиков и газет, но имелось довольно много вырезок из «Таймс», «Геральд экзаменер», из мелких местных лос-анджелесских газет. Одно время комната матери Палатазина была вся завалена журналами и газетами, целые кипы были сложены в подвале. Но скоро там завелась моль, и Джо потребовала, чтобы макулатура была немедленно удалена из дома. Энди выбросил бумагу, но освободившееся место тут же было занято новыми кипами. Джо нервничала, выходила из себя, постоянно пылесосила дом, подбирала каждый обрывок бумаги. Худший период пришелся на последние месяцы перед тем, как мать Палатазина отправилась в санаторий «Голден Хауз».

Палатазин перевернул коробку вверх дном, высыпав все вырезки в кучу.

— Что ты делаешь? — воскликнула Джо. — Ты измажешь простыни!

Он не обратил никакого внимания на ее восклицание. Он начал читать вырезки одну за другой. В первой, пожелтевшей, с неровными краями, под заголовком «Ящики с грязью найдены в комнате отеля в Нью-Йорк-сити», заметке из «Нью-Йорк таймс», всего в две колонки, говорилось, что полиция обнаружила отпечаток человеческого тела в слое земли, которой были заполнены ящики с крышками, и пришла к выводу, что ящики служили чем-то вроде модели для изготовления гробов. Следующая заметка была тоже из «Таймс» и называлась «Цепь исчезновений продолжается…»

Палатазин переворошил кучу старых бумаг, вытащил желтый хрупкий обрывок: «Летучие мыши в нью-йоркском метро?» Мастер, проверявший свой участок, увидел на стене что-то большое и черное, словно летучая мышь со сложенными крыльями. Когда рабочий включил фонарик и направил его на существо, оно завопило и бросилось на человека. Тот пустился наутек к ближайшей платформе. Одна из цитат заинтересовала Палатазина. Мистер Люфтек сообщал: «Если это и была летучая мышь, то размерами с человека! Теперь я в тот туннель не войду и за миллион!»

Палатазин просмотрел еще несколько заметок, все — об исчезновении людей в районах Нью-Йорка, и обнаружил одну, от которой застыла кровь в его жилах. «Акт вандализма на Историческом кладбище». Датирована она была 24 августа 1948 года, Пенсильвания. Потом снова пошли вырезки об исчезновении людей, обнаружении обескровленных трупов животных, в основном — в районе Питсбурга. Еще одно кладбище вандализировано в районе Кантона, штат Огайо. Город в Индиане пришлось эвакуировать — он попал в осаду крыс и мух. Банкир и его семья пропали из дому в Кармеле, штат Иллинойс, и соседи были напуганы, потому что слышали посреди ночи безумный смех. В мае 1950 года исчезли почти все люди в Динз Филд, Иллинойс. Пища оставалась на столах, постели расстелены, но в них никто уже не лег спать. Свет был выключен, двери не заперты. Единственный ущерб — несколько разбитых зеркал. Следующие несколько вырезок сообщали об аналогичных происшествиях в Миссури.

— Боже, — прошептал Палатазин. — Они все это время двигались на запад.

— Кто? — Джо тревожно нахмурила лоб. Она поднялась с кровати, накинула халат. — Хочешь кофе?

Он посмотрел на нее, моргнул тяжелыми веками.

— Мать все знала. Все это время она знала, что они идут на запад. Бог мой! Она знала, но ей приходилось молчать, потому что ей никто не поверил бы…

Он быстро перебрал последние вырезки, те, что мать сделала перед смертью. Последней была статья из «Инквайерера» об одном человеке, который с помощью мачете убил трех женщин, выпив их кровь. Полиции он объяснил свой поступок тем, что в него вселился «вампиро».

— Я сварю кофе, — сказала Джо. — Ты будешь, как всегда, черный, с сахаром?

— Да, отлично, — рассеянно сказал он.

Джо вздохнула, возвела к небу глаза и вышла из спальни. Он снова занялся чтением вырезок. Имелась вырезка из «Лос-Анджелес Таймс» с заголовком: «В Рено нет летучих мышей?» В ней говорилось: «Не спешите биться об заклад. Пилот реактивного лайнера «Дельта», заходя на посадку в аэропорту Рено Интернешнл, внезапно поймал огромную массу, целое облако каких-то мелких летящих объектов на экране своего радара. Диспетчер посоветовал ему снизиться на пару сотен футов. Но только лишь самолет начал снижаться, как он оказался в облаке летучих мышей. К счастью, в диффузоры двигателей они не попали, и пилоту удалось посадить самолет. «Их там были сотни», — сказал пилот, когда снова оказался на земле.

«Предшествуют ли мыши вампирам? — подумал Палатазин. — Или следуют за ними?» В любом случае их появление что-то означало для матери Палатазина. К своему удивлению, он обнаружил, что следующая вырезка была колонкой светской хроники, которую вела Рона Баррет, датированная 3 сентября: «Ведущая голливудская студия ищет преемника покойному Джону Уэйну для новой версии знаменитой «Красной реки». Чаще всего упоминают в этой связи Джима Дэвиса, прославившегося в сериале «Даллас», и новичка Клея Сандерса. Смотрите Клея в новом фильме «Долгий путь» компании «Парамаунт»… для тех, кто спрашивал, сообщаем, что Джейн Данн все еще в добром здравии, проживает в Беверли-Хиллз. Наш корреспондент возьмет у нее интервью, и в следующем выпуске Эй-Би-Си… Все это лишь слухи, но пронеслась весть, что некий принц из Европы вскоре займется перестройкой замка, принадлежавшего некогда знаменитой звезде фильмов ужасов Орлону Кронстину… очень скоро свадебные колокола зазвонят для Джона Траволты. Имя счастливицы все еще хранится в секрете, но ваш покорный слуга уже слышит, как звонит колокол накануне Рождества…»

Глаза Палатазина вернулись к упоминанию об Орлоне Кронстине и «европейском принце». Десять или одиннадцать лет назад он некоторое время занимался этим делом. Сам обезглавленный труп он никогда не видел, но помнил офицеров, которые его видели. Лица их были необычно бледны, а губы сжаты в тонкую линию. Дело было закрыто, как он помнил, виновники не найдены. Но его сейчас беспокоили два слова — «европейский принц». Именно эти слова, он был уверен, привлекли внимание матери. Если этот принц и есть король вампиров, которого он ищет, то замок был бы для него идеальным убежищем — он стоит в безлюдной местности, в горах, достаточно высоко, чтобы представлять собой удобную точку наблюдения. И теперь он припомнил, как смотрел в сторону тех холмов Таракан, умоляя Хозяина помочь ему.

Кровь в его жилах превратилась в лед. «Да, — сказал он сам себе, — именно эти вырезки — вот что хотела показать мне мать».

И другой вопрос волновал его сейчас — был ли этот европейский принц — король вампиров (если это он) тем самым вампиром, который уничтожил венгерскую деревню Крайек в одну метельную ночь столько лет тому назад? То ли это существо, которое уничтожило его отца?

Он сложил вырезки обратно в коробку, закрыл крышку. Поднявшись с кровати, он подошел к окну и посмотрел на Ромейн-стрит. Улица была погружена в голубизну рассветных теней. Небо было мрачным, аспидно-серым, но он видел, что с востока поднимается уже розовая заря. Он чувствовал горький медный привкус во рту — привкус абсолютного ужаса, страха перед тем, что должно вот-вот произойти в этом городе. Его пальцы вцепились в подоконник, черный крест, нарисованный краской на стекле, казался прицелом, горящим в центре его мозга. Ужас судорогой сжимал желудок.

— Я не смогу один, — услышал он собственный шепот. — Не смогу.

Но кто сможет тогда?

— Я не смогу.

Он покачал головой, губы его дрожали. Ему придется отправиться в рассыпающийся замок на обрыве, найти там короля вампиров и пробить ему сердце осиновым колом, отделить голову монстра от туловища, потом произвести такую же операцию со всеми остальными чудовищами, обитающими в замке. Тела придется сжигать или выставлять на солнце, чтобы его свет и жар обратили их в пепел. И помоги ему Бог, если он будет пойман там, когда сядет солнце.

Он вспомнил лицо отца, пересеченное оранжевыми полосами огня из камина. Блестящие, жуткие глаза. Он помнил выстрел из ружья, и ужасное чудовище — уже совсем не его отец! — поднявшееся с пола, с оторванной половиной лица, блестящими длинными клыками.

— Я не смогу, — сказал он своему отражению в зеркале.

Но кто тогда?!

Он не слышал, как окликнула его снизу Джо, которая закричала изо всех сил:

— Ты не хочешь кофе? Тогда не получишь!

«Боже, но почему именно я?»

И он сам ответил на вопрос. Потому что ты знаешь. Ты уже однажды убежал от них, не зная, что они следуют за тобой день за днем, год за годом, через все Соединенные Штаты. И вот теперь они здесь, и дальше бежать некуда. Если ты не пойдешь, то что будет с этим городом? С миллионами людей, которые понятия не имеют о том, что происходит? Лос-Анджелес будет покорен, как погибла деревушка Крайек, и приливная волна вампиров покатится на восток через всю Америку, возможно, соединяясь по дороге с другими изолированными районами, где сейчас правят вампиры. Перед ними откроется возможность завоевать весь мир, ничто не устоит перед их жаждой.

В зеркале оконного стекла лицо его казалось постаревшим на 30 лет. Остатки его волос вдруг стали седыми, словно у человека, которому приснился кошмар — ухмыляющаяся Смерть, подкрадывающаяся к нему.

Сделать нужно было многое, и все должно быть кончено до вечера. Но он знал, что одному ему не справиться, ему нужна была поддержка. Кислый запах страха во рту стал невыносимым.

В доме на противоположной стороне улицы он увидел сидящую на крыльце немецкую овчарку. Странно, он и не знал, что Земкисы купили себе сторожевую собаку: «Может, вам повезет, — пожелал он мысленно удачи спящей семье. — Вам теперь понадобится вся удача, какая только у вас есть».

Он отвернулся от окна и начал быстро одеваться.

5.

— Смородиновое бренди, — предложила старушка в кресле на колесиках, наливая из хрустального графина в три хрустальные рюмки в виде лилий. В сервизе их было четыре, но четвертая лежала, разбитая, на полированном паркете.

— Стопроцентная гарантия, — пообещала старушка, подмигивая Весу. — Вычищает все, даже страх перед самим Сатаной.

Вес передал бокал Соланж, отпил из другого. Во рту его сразу же вспыхнул огонь, он почувствовал, как алкоголь горячей спиралью уходит в желудок, как вулканическая лава. На глаза навернулись слезы, но он допил остаток.

— Еще, — сказал он, протягивая бокал.

Джейн Данн улыбнулась, морщинки вокруг ее губ, сложенных сердечком, стали глубже, но в карих глазах оставался холодный страх, отказывавшийся таять.

— Уверен, что справишься, малыш?

Он кивнул, и она налила еще.

Соланж стояла на другой стороне комнаты, отодвинув тяжелую красную штору, чтобы посмотреть на улицу. Небо посерело первыми проблесками наступающего нового утра.

— Солнце всходит, — выдохнул Вес. — Кто-то там еще бродит?

— Нет. По крайней мере, я их не вижу.

Он подошел к окну и встал рядом с Соланж. Бульвар был пуст, окна домов темны. Полное безлюдье и безмолвие.

— По-моему, они все убежали. Ведь они не могут выдержать дневного света, так?

— Я бы с такой уверенностью не говорила, малыш, — сказала Джейн, разворачивая свое кресло так, чтобы сидеть лицом к ним. — Я теперь ни в чем не уверена в этом мире, который явно съехал с рельсов.

Вес отошел от окна и с облегчением опустился в ужасно мягкое антикварное кресло со сломанным подлокотником. Рядом на кофейном столике горела одинокая свеча. Стоявший возле дверей старинный футляр с часами был опрокинут на бок, стрелки замерли на десяти минутах второго. Вес поставил свою рюмку на столик, вытер со лба холодную испарину.

— Мы должны найти Джимми, — вдруг сказал он, подняв голову и глядя на Соланж.

Она молча посмотрела на него, потом отвернулась к окну.

— Мы должны вызвать полицию, — настаивал Вес. — Мы должны сообщить кому-нибудь.

— Только после восхода солнца, — сказал Соланж. — Не раньше.

— Значит, вы загнали двух паразитов в бассейн? — Старушка в кресле для инвалидов громко и пронзительно захихикала. — Вот это да! А я уже собиралась выпустить из этого корыта воду… — Она снова захихикала, потом уставилась на свою рюмку. Улыбка ее быстро исчезла, глаза стали безнадежными и темными. Она что-то тихо пробормотала и потянулась к быстро пустеющему графинчику.

— Чего я не могу понять, — тихо сказал Вес, — это почему они не… добрались до вас, когда ворвались в дом?

— Потому что я веду праведный образ жизни, вот почему. Изобилие «Джонни Хокера» и смородинового бренди — все это гарантирует вам вечную молодость. — Она похлопала по неподвижным коленям, накрытым клетчатым пледом, потом снова посмотрела на Веса. — Я видела их лица, — сказала она. — Их было двое, совсем дети. У девушки в ухе была булавка. Рокеры, очевидно. Что я подумала, когда посмотрела на них, так это, что пришел твой последний час, Джейн. Ты пережила четыре замужества, бомбы с часовым механизмом, автомобильную катастрофу на Тихоокеанском шоссе, но вот финал — два наркомана, которые залезли в дом, чтобы утащить твою тонну поддельных драгоценностей, прикончат тебя посреди ночи.

Она сделала долгий глоток из рюмки.

— Потом ко мне подошел мальчик, и он… это существо, оно открыло пасть… и я увидела зубы! Клыки, как у Дракулы в фильмах, вы видели? Только на нижней челюсти тоже были клыки, они выдвигаются, как у гремучей змеи, когда та собирается ударить, Боже! — Она вздрогнула и на некоторое время погрузилась в молчание. — Потом он остановился прямо рядом с моей постелью. Он как будто нюхал воздух. Мне показалось, что я вижу собственное отражение в его глазах, и я… поняла, как близка ко мне Смерть. И в следующий миг они оба исчезли, словно их и не было. Я даже не увидела, как они убежали. Само собой, они испортили свет и телефоны, и мне пришлось катиться в кресле в темноте, рискуя наткнуться на одного из них. Когда я оказалась на первом этаже, то услышала весь этот шум и спряталась здесь. Я подумала, что вы… ну, что как они… пока не услышала ваш разговор. В мае мне будет семьдесят пять. — Она покачала рюмкой с бренди, допила ее до дна. — Думаю, что спасло меня то, что я показалась им слишком старой, наверное, им нужна кровь помоложе.

— Они схватили моего друга, — сказал Вес, бросив взгляд на Соланж и быстро отведя его в сторону. — Бог мой, сколько же их в городе? И откуда они взялись?

— Черт побери, малыш, — сказала Джейн. — Прямо из черной коробочки старого дьявола, откуда же еще? У него полно там всяких фокусов. Мне казалось, что я видела все, что может предложить этот мир, но теперь поняла, что ошиблась.

Соланж содрогнулась. Если вампиры вели охоту на улицах Беверли-Хиллз и Бель-Эйр, если они организовали такие группы, что могут вести охоту на людей на местах дорожных происшествий… тогда их, должно быть, многие сотни. Ее охватил ужас при одной мысли о такой возможности. Снаружи постепенно светлело, но огромные лужи-тени маслянисто блестели, словно предательские смоляные ямы. Она вспомнила детскую сказку: «Отпусти меня, братец Кролик, отпусти меня!» Как далека ее жизнь от того яркого мира детства. Словно она бредет по темной стороне Луны.

— …я вас по ящику видела, — говорила в это время Джейн Весу. — Ваше шоу. А вы довольно здорово… смешите… весьма здорово!

Он кивнул, плечи его опустились, подались вперед.

— Спасибо, — сказал он, но мысли его не могли переключиться с воспоминаний о Джимми, содрогающегося в лапах вампиров, которые вытаскивали его из покореженного автомобиля.

— Да, весьма неплохо вы смотрелись. — Она улыбнулась, глаза ее уже приобрели стеклянистый отблеск. — Хотя и не великолепны, не зазнавайтесь. Джек Бенни — вот кто был великолепен. Но и вы пойдете вверх. В прошлом месяце Си-Би-Эс делала специальную передачу обо мне, с показом фрагментов. Вы видели?

Вес отрицательно покачал головой.

— Очень жалко. Знаете, как они называли меня? Американская Девушка Номер Один. Я уже носила лифчик, а Лана Тернер даже под стол ходить не умела. Да, бюст у меня был что надо. Ах, Бог мой! — Она глянула на Соланж, стоявшую у серого прямоугольного окна, сквозь которое сочился рассвет, — Были времена… Полдень, вот как я это называю. Наслаждайся им, пока есть возможность, малыш. Когда солнце пойдет за горизонт, то может стать весьма прохладно, даже очень.

— Полиция! — сказала Соланж, и Вес рывком повернул голову. Он поспешил подойти к окну и выглянул наружу. К двум столкнувшимся машинам у бровки бульвара приближался патрульный фургон. Вес выбежал из комнаты, потом через переднюю дверь наружу, на газон, размахивая руками.

— Эй! Остановитесь! Эй!

Патрульная машина затормозила у бровки. Двое полицейских вышли наружу, один опустил руку на кобуру, видя бегущего к ним Веса. Приблизившись к ним, Вес вдруг замер. Ему показалось, что в неверном сером свете раннего утра он видит блеск клыков. «Боже! — подумал он. — Это не полицейские!»

Они обошли машину. Вес попятился.

— Смотри, он до смерти напуган! — сказал один полицейский другому. Потом обратился к Весу. — Что тут произошло, приятель?

Соланж стояла в дверях, наблюдая за Весом, который что-то говорил полицейским, ожесточенно жестикулируя. «Каким беззащитным он кажется, — подумала она, — каким маленьким…»

Рядом с ней остановилось кресло Джейн.

— Что там, малыш?

— Не знаю. — Соланж взглянула на старую женщину. — Их много. Очень много. Скоро они будут по всему городу.

— Он думает, что полицейские ему поверят? — спросила она. — Ты в самом деле думаешь, что кто-нибудь нам поверит?

— Не знаю.

— Я сама бы никогда не поверила, если бы не видела тех двоих. Я, может, слегка постарела, но я еще не сошла с ума. Еще не сошла. Но сойду, если буду торчать в этом сумасшедшем городе. — Она развернула кресло и покатила к лифту.

— Куда вы? — спросила Соланж.

— Собирать вещи. Потом — в аэропорт. Я уже сказала — я старая, но думаю нормально. Соображать, я еще не разучилась. — Она затворила за собой дверь-решетку лифта.

— Удачи! — крикнула ей вслед Соланж. Но лифт уже пошел вверх. Соланж покинула пост в дверях и пошла по бетонной дорожке к Весу, который все еще спорил с полицейскими. Вдруг налетел порыв холодного ветра, словно волна. Что-то остро кольнуло в щеку. Она провела по щеке пальцами, потом посмотрела на ладонь.

Песок.

Она подошла к двум полицейским и Весу, на которого те смотрели с изумлением. Словно выстрел в спину, на нее вдруг накатилось чувство ужаса, и оно усиливалось, казалось, с каждым новым ее шагом. Солнце уже поднималось из багровой раны неба на востоке, но само небо имело зловещий вид — серое, с пурпурными венами. Облако стремительно уносилось на запад, к океану. Прямо на глазах у Соланж облако было рассечено надвое противоположными ветрами. Внутренности его загорелись красным в лучах взошедшего солнца, словно дыхание демона коснулось потухающих углей костра. Она подошла к Весу и крепко ухватилась за его руку, в страхе, что он исчезнет.

6.

Зазвонил телефон. Гейл Кларк с красными от недосыпания глазами вышла из кухни, держа в руках кружку чая «утренний гром», глядя на маленького черного негодяя — телефонный аппарат, стоявший на столике. На ней были грязные джинсы, в которых она и спала, и старая рубашка в клетку, которую она не надевала уже лет пять. Лицо у нее опухло, все тело казалось ватным от опасной смеси валиума, алкоголя, чая и кофе, который она месяц назад дала себе слово больше не пить. Сначала она не могла заснуть, а потом почему-то не могла проснуться. Она бродила по комнате в каком-то одурении, которое не покидало ее с того момента, когда она вышла из здания полиции — вернее, была выставлена оттуда. Сейчас все шторы и занавеси в ее квартире были плотно задвинуты, дверь заперта на все замки и задвижки, к ней был придвинут стул — готовое начало баррикады, на всякий случай. «Вот так начинают понемногу сходить с ума», — повторяла она себе в который раз. Но какая теперь разница? Если жуткое белое лицо Джека не выбило ее сознание из колеи реальности сразу, то непрекращающийся кошмар, в котором лицо это жутким воздушным шаром преследовало ее по темным коридорам, сделает это в будущем. Она потеряла чувство времени. Часы на кухне показывали 25 минут одиннадцатого, но при затянутых шторами окнах она не могла определить, утро сейчас или вечер.

Зазвонил телефон. Наверняка звонит Трейси, чтобы поинтересоваться, куда она пропала и почему не работает над этой идиотской историей с Могилокопателем.

— Заткнись, — сказала она телефону. — Просто заткнись и оставь меня в покое.

«Неужели вот так и сходят с ума? — спросила она себя с удивлением. — Совершенно спокойно и равнодушно?»

Телефон продолжал трезвонить, напоминая пронзительные голоса родителей: «Гейл, почему ты не одеваешься получше? Гейл, нужно думать о замужестве. Гейл, Гейл, Гейл…»

— Заткнись! — снова сказала она телефону, но подняла трубку, чтобы тут же швырнуть ее обратно на рычаги. Вот так тебе, паршивец!

Она подошла к окну, отодвинула в сторону штору. Солнце с трудом пробивало странную лиловую муть, затянувшую небо, но свет его был достаточно ярок, чтобы ударить в привыкшие к полумраку глаза Гейл. Она опустила шторы и решила, что выйдет на улицу. Придется. Днем она почувствовала себя уверенней — эти монстры не могут передвигаться по улицам в свете дня. Или могут? «Пилюля, — сказала она себе, — успокоительное, вот что мне сейчас нужно».

Она направилась к шкафчику с лекарствами, когда снова зазвонил телефон.

— Проклятье! — заорала Гейл, лихорадочно ища какой-нибудь предмет, чтобы швырнуть в проклятое устройство. «Ничего, — тут же мысленно одернула она себя. — Успокойся, успокойся». Она боялась этого телефона. Прошлой ночью — было ли это прошлой ночью, она не могла сейчас вспомнить точно — она сняла трубку и, сказав «алло», долго вслушивалась в молчание на том конце линии. Потом чей-то голос произнес всего лишь одно слово: «Гейл?» Она с воплем швырнула трубку на рычаги, потому что голос слишком напоминал голос Джека Кидда, словно он звонил, чтобы узнать, дома ли она, собираясь нанести ей дружеский визит. «Успокойся. Если это Трейси, то он будет трезвонить до тех пор, пока не ответят». Она скажет, что заболела, что не может выйти из квартиры. Она сняла трубку и дрожащим голосом сказала:

— Да?

Несколько секунд тишины. Гейл слышала глухой стук собственного сердца. Потом знакомый голос спросил:

— Это мисс Гейл Кларк? Я хотел бы с вами встретиться…

— Кто говорит?

— Энди Палатазин. Капитан Палатазин, из Паркер-центра.

— Что случилось? Что вам нужно?

«Успокойся. У тебя просто перепуганный голос».

Он сделал паузу, потом продолжил:

— Мне нужна ваша помощь. Очень важно, чтобы мы встретились в самое ближайшее время.

— Моя помощь? Зачем? Как вы меня нашли?

— Я звонил в «Тэтлер». Там мне дали ваш номер. Мне нужна ваша помощь, потому что… В общем, я бы не хотел говорить об этом по телефону.

— А я наоборот.

Он тяжело вздохнул.

— Ну, хорошо. Я хочу рассказать вам одну вещь, и надеюсь, что вы поверите мне в достаточной степени, чтобы написать об этом в вашей газете…

— Зачем же? Вы сами, если не ошибаюсь, назвали «Тэтлер» паршивой газетенкой? — Она отхлебнула чай и помолчала, ожидая, пока он снова заговорит.

— Я могу сказать вам, мисс Кларк, кто был Могилокопателем, — сказал Палатазин. — И могу объяснить, почему были разрыты эти могилы и похищены гробы. Я могу рассказать вам все это и много другого.

— Вот как? Но я больше не работаю там, я намерена переехать в Сан-Франциско.

— Послушайте меня! — приказал Палатазин таким яростным тоном, что Гейл подпрыгнула. Она хотела бросить трубку, но молящая нотка в его голосе заставила ее повременить. — Ваша газета — единственная в городе, которая могла бы рассмотреть вопрос — печатать или нет мою историю! А напечатав этот материал, вы спасли бы много жизней, мисс Кларк, миллионы жизней. Вы, кажется, сказали мне, что вы журналист. Вы сказали, что вы неплохой журналист, и я вам поверил. Неужели я ошибся?

— Возможно.

— Да, наверное. А вы?

Она до боли в пальцах сжала трубку. Она хотела сказать ему, чтобы он шел к черту. Она хотела сказать ему, чтобы он отправился в блок Сандалвуд и вместе с другими копами постарался понять, куда за одну ночь исчезли 25 человек, обитавших в кварталах жилого блока. Вместо этого она услышала, как спрашивает:

— А что это за материал?

— Материал такого рода, на который требуется храбрость. Чтобы написать статью и попытаться напечатать ее. Мне кажется, что у вас есть храбрость, мисс Кларк. Поэтому я и позвонил вам.

— Перестаньте пороть чушь, — перебила она Палатазина раздраженно. — Вы где сейчас? В Паркер-центре?

— Нет, я… дома. — Он назвал адрес. — Вы когда сможете быть у меня?

— Не знаю. Когда смогу, наверное.

— Хорошо. Я согласен. Я буду дома весь день.

— До свидания.

Она уже собиралась положить трубку, когда услышала, как он сказал: «Благодарю», и в его голосе было столько облегчения, что она была поражена. Трубка замолчала окончательно, и Гейл медленно положила ее на место.

Она допила чай, затем отправилась в ванную. Вид у нее был ужасный. Она открыла шкафчик аптечки и вытащила бутылочку с тремя желтыми капсулами, перекатывающимися на дне. Вытряхнув одну капсулу на ладонь, она другой рукой перехватила запястье, чтобы рука не дрожала. «Вот, значит, как сходят с ума? Но кто сказал, что… — Она посмотрела на капсулу на ладони. — Нет. Если я хочу взяться за работу, нужно с этим делом покончить». Она еще некоторое время с тоской смотрела на капсулу, потом отправила ее обратно в бутылочку.

Она включила холодную воду, повернула регулятор душа, разделась и вошла под поток ледяной воды. Пока решимость не покинула ее.

7.

Ровно в полдень Боб Лампли стоял у сооружения, называвшегося Отель Адская Дыра, и смотрел из-под руки на небо. На крыше Отеля вращался гребень большого радара. Каждые полминуты чирикал указатель направления ветра, отмечая все изменения. Запад, северо-запад, север — и снова запад. Ветер обдавал Лампли, как дыхание горна. Каждую секунду он чувствовал укол песчинок, гонимых ветром, — на лице, руках. Голова чесалась — волосы были полны песка. Термический поток шел из Мохавской пустыни, а вместе с ним шел поток песка. «Чертовски странно, — подумал Лампли. — Это надо занести в книгу рекордов, как я понимаю».

Отель Адская Дыра был деревянным зданием метеорологической станции наблюдения. Он располагался на вершине Старой Лысины, примерно в 25 милях от Лос-Анджелеса и в 60 милях от места, которое Лампли считал самым суровым из всех, сотворенных Господом на Земле, — горячей, забитой песком Игрушки Дьявола в центре Мохавской пустыни. Он пытался пересечь это место несколько лет назад с друзьями, такими же ненормальными, как и он. Кончилось все это тем, что они, пропеченные до костей, погрузилась в джип и умчались в спасительную прохладу Людлоу.

На этот раз странным было то, что песок перенесло на такое большое расстояние. Любой песок должен был осесть за пиками гор Провидения, которые стояли между Игрушкой Дьявола и национальным парком Сан-Бернардино. Даже если ветры были настолько сильными и высотными, что миновали пики, то должны были потерять силу и груз песка на границе с лесами парка. Этого не произошло. И это изменение в правилах игры начало его волновать. Горячие ветры плавили снег горных шапок, флюгер указывал направление на запад большую часть времени, и на высоте 5000 футов в лицо Лампли несся песок.

«Непонятно, — сказал он, размышляя вслух. — Нет, совсем непонятно».

Прямо над его головой солнце слабо пробивалось сквозь перистые облака — густые и серые, как шкура игуаны. Облака бешено мчались, словно спешили убежать из центра бури. Вот и оно — то, что он прятал в потайную комнату мыслей. «Центр бури. Какой бури? Откуда она взялась? — спрашивал он себя. — Горячий ветровой поток в Игрушке Дьявола — это не буря еще. Лампли, буря — это торнадо, пылевая волна. А здесь не может быть ничего подобного, Лампли. Очень мало шансов, что это торнадо. И если это пылевая буря, то это будет самый здоровенный паршивец из всех, что когда-либо закручивали воронку».

«Ну, ладно, — подумал он. — А как насчет старой доброй песчаной бури?» Они случались регулярно, формируясь в сердце Мохавской пустыни, когда два атмосферных фронта сталкивались. Как и все пустыни в мире, Мохавская пустыня не стояла на месте. Она уже покрыла примерно 20 000 квадратных миль южней Калифорнии, и ей все еще было мало. Каждые несколько лет она принималась стучать в двери какого-нибудь ближнего городка, словно золотистый пес, который никогда вас не укусит. Но потом, когда горячие ветры со скоростью 50 миль в час начинали извергаться из этого горнила — и всегда неожиданно, — ласковый пес превращался в хищного зверя, слизывавшего баррикады и кирпичные стены, которыми пытались остановить его продвижение.

«Нет, это не песчаная буря», — сказал себе Лампли. Над всей Калифорнией — фронт высокого давления, который медленно сползает на восток. Чистое небо с умеренным ветром западного направления, до самого понедельника. И никаких бурь. И вообще, за 6 лет работы в Национальной погодной службе Лампли не слышал о таких ветрах, что были способны забрасывать свои песчаные щупальца на такую высоту. Похоже, что Мохавская пустыня решила изменить манеру передвижения — прыжки вместо ползания.

Лампли некоторое время наблюдал за небом, потом зашагал к Отелю. Снаружи здание было таким же суровым и серым, как окружающий пейзаж. Но внутри было вполне уютно. На полу — плетеный красно-желтый индийский ковер, пара старых, но удобных кресел рядом с печкой, которая сейчас не была еще нужна. Имелись письменный стол и шкаф с потрепанными книжками в бумажных обложках, стоявшие перед окном, которое выходило на западный склон Старой Лысины и на знаменитое озеро Сильвервуд. По другую сторону окна стояла батарея электронного оборудования — измерители скорости ветра, давления, радарный экран, на котором сейчас отражались зеленым свечением массы проносившихся в небе туч. Рядом с фотографией жены Лампли, Бонни, на столе стоял черный телефон. А на стене, над телетайпом, висел красный телефон, напрямую соединенный с Национальным управлением погоды в Лос-Анджелесе.

Лампли сел за стол и набрал номер на черном аппарате. В окне виднелась ажурная башня геодезической разведки, напоминавшая трехногую машину марсиан из «Войны миров».

— Хэл? — спросил Лампли, когда на другом конце линии сняли трубку. — Это ты? Говорит Боб из Отеля. Что там у вас внизу видно?

Голос Хэла пробивался сквозь шум ветра за стенами Отеля.

— Довольно сильный ветер со стороны Игрушки… Погоди секунду… — Треск. — Так, я сверился с показаниями… Запад и юго-запад… — Треск и завывания. — Давление упало до… — Треск. — За последние 20 минут. А что у тебя наверху?

— Тучи, — сказал Лампли. — Давление еще держится. У меня тут какие-то помехи на линии, говори громче.

— Что? Я не… все это…

— Говори громче! Не понимаю, что происходит. Что на нас движется — зона пониженного давления или что?

— Во всяком случае, не со стороны Канады. Странно. В Вегасе… ясно, солнце…

— Значит, все происходит прямо над Мохавой?

— Извини… не расслышал…

— Кажется, линия где-то повреждена. Слушай, вызову тебя в два часа. Если ветер усилится, позвони мне.

— Конечно. Позже… поговорим…

Лампли повесил трубку, посмотрел на красный телефон на стене. Глупо было бы вызывать само Управление из-за каких-то ветров в пустыне, пусть даже и очень порывистых. Даже если это небольшая песчаная буря, что из этого? О самолетах позаботится аэрометеослужба, основной напор примут на себя горы. Рано или поздно буря исчерпает себя…

А что если нет? Что если этот паршивец станет сильнее? И набросится на Лос-Анджелес? Невозможно, уверил себя Лампли. Может, песком немного Лос-Анджелес присыплет, но ветер ему не помешает — унесет в сторону смоговую шапку. Так что не о чем волноваться.

Он несколько секунд смотрел на красный телефон, потом посмотрел в окно, на небо цвета кожи ящерицы игуаны, потом вернулся к детективу Майка Шайна, который он читал перед тем, как услышал царапанье песка о стекло в окне.

8.

Гейл Кларк припарковала свой «мустанг» у обочины на Ромейн-стрит. Перед ней был обычный дом, каких на этой улице множество, только на парадной двери был нарисован черной краской большой крест. Ниже на незнакомом языке было написано какое-то слово. На нескольких стеклах в окнах тоже были нарисованы черные распятия-кресты. Весь дом напоминал какую-то необычную церковь. Гейл посмотрела на табличку почтового ящика: «Палатазин». Она нехотя выбралась из машины и подошла к крыльцу. Черная краска распятия была совсем свежей — были видны места, где она потекла. Гейл постучала в дверь и стала ждать.

Был почти час дня. Потребовалось два часа, чтобы покинуть квартиру, после чего она остановилась у «Ланчо» и заставила себя съесть две порции тако, и только после этого отправилась в путь через Голливуд. Она была одета в чистые джинсы и голубую блузу. Лицо ее, хотя и не слишком румяное, выглядело гораздо более здоровым, чем сегодня утром. За ее спиной ветер трепал ветви деревьев вдоль Ромейн-стрит, и шорох их напоминал едва сдерживаемый смех.

Открылась дверь, выглянул Палатазин. Он кивнул и молча сделал шаг в сторону, чтобы она могла войти. На нем были свободные серые брюки и белый пуловер-рубашка, демонстрировавшие его живот в полном величии. Вид у него был странно беззащитный, уязвимый — просто человек, на которого смотришь не с другой стороны служебного стола в Паркер-центре. Глаза у него были темные, обеспокоенные, и когда его взгляд встретился со взглядом Гейл, она почувствовала, что кожа у нее на затылке покрылась холодными колкими иголками.

Он затворил дверь и пригласил ее сесть на диван.

— Пожалуйста, присаживайтесь. Что-нибудь хотите? Кофе? Кока-кола?

Во рту у нее еще не исчез привкус тако.

— Да, кока-колы, пожалуйста.

— Отлично. Устраивайтесь поудобнее.

Он исчез в другой комнате, а Гейл осталась сидеть, положив на колени сумочку, рассматривая комнату. Дом, кажется, был уютный, куда уютнее, чем ей представлялось. Чуть заметно пахло луком и картофелем, очевидно, какое-то блюдо готовилось на кухне. На кофейном столике перед ней стояла металлическая коробка.

— Значит, вы и есть Гейл Кларк?

Гейл подняла голову и встретилась взглядом с ледяными прищуренными глазами седовласой женщины, стоявшей в другом конце комнаты. Когда-то она была вполне привлекательной, с высокоскулым лицом, но теперь кожа слишком плотно обтягивала скулы, делая лицо похожим на маску.

— Вы одна из тех бумагомарак, которые писали такие ужасные вещи о моем муже…

— Я не писала ничего…

— Так вы отрицаете, что ваша ничтожная газетенка должна быть позорно сожжена? — Глаза женщины вспыхнули.

— Возможно, и должна, но я не пишу редакционных статей и передовиц.

— Вот как. Конечно, не пишете, — с оттенком издевки сказала Джо. — Вы понимаете, какое напряжение должен из-за вас переносить Энди? Из-за вас и всех остальных писак в этом грязном городе? — Она сделала несколько шагов вперед. Гейл напряглась. — Что ж, вы получили то, что хотели. Можете теперь радоваться.

Губы женщины дрожали, на ресницах повисли злые слезы.

— Почему вам так нужно было причинять ему боль? — тихо спросила она. — Он вам ничего не сделал…

— Что здесь происходит? — сказал Палатазин, заходя в комнату с банкой кока-колы для Гейл. Он изумленно посмотрел на Джо, потом на Гейл. — Что тут у вас случилось?

— Ничего, — сказала Гейл. — Мы… просто знакомились с вашей женой.

Он передал Гейл стакан и налил кока-колы, потом поднял со стула утренний выпуск «Таймс».

— Вы читали это, мисс Кларк?

— Нет.

Она взяла газету, взглянула на первую полосу. Заголовок — ситуация на Ближнем Востоке. Переговоры опять сорваны. Но другой заголовок, почти сразу под перегибом, привлек внимание Гейл. «Летучие мыши продолжают собираться в стаи», — сказал потрясенный офицер». И более мелким шрифтом: «Шесть полицейских погибли в Паркер-центре».

— Что это? — Она подняла глаза на Палатазина.

— Читайте. — Он присел на стул, сложив руки на коленях. — Те, кто погибли, были моими друзьями. — Глаза его теперь казались почти черными. — Когда вы прочтете газету, посмотрите вот эти вырезки, в коробке на столе.

Гейл прочла статью, чувствуя, как жжет ее висок взгляд Джо Палатазин.

— Здесь говорится, что предполагаемый убийца, тот самый Таракан, сбежал. Это правда?

— Да.

— Подозреваемый? Или это действительно был Таракан?

— Это был он, — тихо сказал Палатазин.

— Боже! — Она на миг возвела глаза к небу. — Что же все это такое? Эти кресты на окнах и на двери?

— Все в свое время, — успокоил ее Палатазин. — К нам должен присоединиться еще один человек. Он скоро будет здесь.

— Кто?

— Священник из Восточного Лос-Анджелеса.

— Священник? Что же это будет — исповедь?

— Кажется, только у вас найдутся для того грехи, — холодно заметила Джо.

— Прошу тебя, — сказал Палатазин, тронув жену за руку. — Она — наша гостья, и она была очень добра, согласившись приехать…

Гейл открыла металлическую коробку. Когда она поняла, по какому признаку собраны здесь эти вырезки, то испытала нечто вроде сильнейшего удара в голову. Несколько минут она перебирала пожелтевшие листки, руки ее начали дрожать.

В дверь постучали. Палатазин отворил, и на пороге появился отец Сильвера, мрачно глядя на черное распятие на двери.

— Входите, отец Сильвера, — пригласил Палатазин. Когда священник вошел, он сразу почувствовал тот запах, который удивил сначала и Гейл, — запах чеснока. Палатазин представил Гейл Сильвере.

— Спасибо, что пришли, падре, — сказал Палатазин. — Ведь вам пришлось довольно долго добираться сюда. Не хотите ли чашку кофе?

— Да, пожалуйста. С сахаром и сливками.

— Я приготовлю, — сказала Джо, бросила еще один свирепый взгляд на Гейл и вышла из комнаты.

— Вы принесли то, о чем я просил, падре? — спросил Палатазин, подавшись вперед.

Сильвера кивнул, сунул руку в карман пальто. Оттуда он извлек что-то завернутое в белую материю, вручил сверток Палатазину.

— Именно то, что вы просили, — сказал он. — А теперь я хотел бы знать, зачем вам это понадобилось и почему вы обратились ко мне — в радиусе 5 миль от вашего дома не менее 30 других католических церквей.

Палатазин развернул белую ткань. Внутри свертка оказалась небольшая бутылочка с пробкой, в которой было примерно две унции прозрачной жидкости.

— Я вызвал вас, — сказал он, — потому что вы должны понять… все, всю серьезность сложившейся ситуации. Вы были в том здании в Восточном Лос-Анджелесе. Вы видели, как выносили корчившиеся тела. Я надеялся, что вы…

— Понимаю, — сказал священник. — Значит, в этом все и дело. В вашей вере в существование вампиров. Вот почему вы нарисовали распятия на окнах и на двери. Вот почему вам понадобился флакон освященной воды. Мистер Палатазин, я не хочу показаться… не хочу выказать какое-то пренебрежение по отношению к вам, но мне кажется, что вампиры — не самая основная проблема этого города. Я не знаю до сих пор, что произошло с теми людьми, но это вопрос чисто медицинский, и к вампиризму он отношения не имеет, поверьте мне. — Он посмотрел на сидящую рядом с ним девушку, глаза которой показались ему странно блестящими, которая просматривала пачку старых газетных и журнальных вырезок из металлической коробки. Кажется, она даже не сознавала, что рядом с ней кто-то сидит. «Неужели ради вот этой чепухи я истратил недельный рацион бензина?» — спросил сам себя Сильвера.

— Полагаю, вы звонили в госпиталь, чтобы узнать, что же случилось с этими людьми?

— Да, я пытался выяснить.

— Тогда я вам скажу, что вы узнали — почти ничего. Я сам звонил в Мерси сегодня утром, меня отсылали от доктора к доктору, пока сотрудник отдела связи с прессой не заявил мне, что в отношении этих пациентов никаких сведений госпиталь пока не дает. Вам сказали то же самое, не так ли?

— Приблизительно. Но что это доказывает?

— Дело не в доказательстве! — воскликнул Палатазин, лицо которого вдруг вспыхнуло. — Я это знаю, это уже не нужно доказывать! Я знаю, падре! Я всю жизнь жил в тени страха перед ними, и теперь тень покрыла собой весь этот город.

Сильвера кивнул и встал.

— Извините меня, я вернусь к моим делам. У меня их сегодня много.

— Нет, подождите немного, прошу вас! Ведь вы не можете отрицать, что были в том доме и чувствовали присутствие зла каждой клеткой своего тела? Вы сами не хотите думать об этом, падре! Вы не хотите верить, потому что знаете, если вы поверите, то поймете, как безнадежна наша ситуация. Вероятно, вы недостаточно сильны, чтобы взглянуть в лицо правде!

Сильвера бросил на Палатазина пристальный взгляд.

— В этом мире и без того достаточно зла, мистер Палатазин. Толкачи героина, садисты, маньяки-убийцы… все это вам известно не хуже моего. Мне кажется, у нас и без того достаточно работы… и к чему изобретать новые разновидности зла. — Внезапно на него накатила волна зябкой дрожи — он вспомнил мрачный подъезд и почти прозрачные веки людей на носилках, надписи, сделанные на стенах кровью. «Можешь ли ты в самом деле логически объяснить все это?» — спросил он себя.

Гейл не сводила глаз с Палатазина. Потом подняла глаза на священника.

— Падре, — сказала она, — капитан Палатазин не ошибается.

— Что?!

— Я видела их. Он прав. Они существуют на самом деле, и они здесь, в Лос-Анджелесе. — И она рассказала им о том, что произошло в доме на Сандалвуд, о коконе из простыней под кроватью, темных фигурах во дворе. О том, как она сама едва смогла спастись бегством. Под конец рассказа голос ее сел, ей пришлось отпить кока-колы. — Я испугалась, — сказала она. — Я испугалась до смерти, поэтому заперлась в своей квартире и не хотела выходить. Я думаю, они все равно найдут меня через какое-то время… — Она подняла голову. Рядом с мужем стояла Джо с чашкой кофе в руке. Глаза Гейл были широко раскрыты, полны страха. — Они в самом деле в городе, — повторила она, обращаясь к священнику.

Губы Сильверы были плотно сжаты. Казалось, за последние несколько минут он постарел на десять лет. Он бросил взгляд через плечо на свою припаркованную у бордюра машину. За окном ветер теребил листья деревьев. Как легко было уйти из этого дома, сесть в машину, вернуться обратно в Восточный Лос-Анджелес, сделать вид, что он все забыл, никогда не входил в этот дом на Лос-Террос-стрит с живыми трупами под кроватями и в кладовых. Сделать вид, что зло не существует. Легко? Нет. Он чувствовал, что находится на грани принятия решения, после которого не будет уже дороги назад. Он медленно повернулся, посмотрел в лицо Палатазину.

— Садитесь, — сказал Палатазин. — Пожалуйста.

Сильвера взял у Джо кофе и выпил его одним глотком, пожалев, что в него не добавили виски. Джо села на стул рядом с мужем, священник опустился на диван.

— Но почему вы были так уверены? — спросил Сильвера. — Откуда вы знали?

— Потому что мой отец… один из них, — с усилием сказал Палатазин. — То есть, это уже не мой отец. А то, что когда-то было им. Я родился в деревне Крайек, в северной части Венгрии. Там люди знают о существовании вампиров и боятся их. Они не понимают, откуда берутся эти создания и почему Бог позволяет им ходить по земле. Но они достаточно благоразумны, чтобы защищать свои дома нарисованными распятиями и головками чеснока. Они знают, что у Сатаны достаточно сил, чтобы дать энергию и жизнь вампирам, так же как Бог дает жизнь всем существам Земли. Вампиры никогда не смогут насытиться. Они всегда будут жаждать крови и не только крови, но и новых земель. Власти. Они хотят владеть всей землей, и я боюсь, что если этот город будет захвачен, то они сделают большой шаг вперед к этой цели — у них будет достаточно большая армия, чтобы начать битву за Землю. И ни одно государство на Земле не сможет противостоять такой силе. Я говорю не о тысяче вампиров, падре, и не о сотне тысяч, а о миллионах. Если падет Лос-Анджелес, то вампиров будет восемь миллионов. Вы спрашиваете, почему я так уверен. Я уверен, потому что видел их в действии. Я знаю их приметы, следы. Я видел, как была захвачена моя деревня. И там происходило то же самое, что сейчас происходит здесь. — Он посмотрел на Гейл. — Например, волна вандализма на кладбищах. Вампирам нужны гробы, чтобы спать в них днем, им нужна земля родины. Когда завершается трансформация от смертного в бессмертное, они должны быть надежно укрыты от солнца…

— Минутку, — перебил его Сильвера. — Одну минутку. Что вы имеете в виду под «трансформацией»?

— Те существа, которых мы видели в баррио, были не людьми, но еще не вампирами, — сказал Палатазин. — Они были обескровлены, завернуты в простыни и защищены от света насколько это возможно, хотя в этом переходном состоянии солнце не так болезненно для них, как позднее. Когда последние остатки человеческого умирают в них, эти «куколки» просыпаются. Одни раньше, другие позже. И им очень хочется пить, когда они проснутся. Когда они выпьют свою первую кровь… тогда это уже настоящие вампиры. — Он посмотрел на Гейл, потом на священника. — Где-то в этом городе, где-то рядом со своим Хозяином они прячутся сотнями. В месте, где они надежно спрятаны от солнца и непрошенных гостей. В каком-то пустом строении… возможно, складе или фабрике. Кто-то запирает их на рассвете и выпускает на волю в сумерках…

— Человек? — спросила Гейл.

— Да. Я не знаю, какую роль играет Таракан, он же Уолтер Бенфилд, во всем этом, но именно он может быть той человеческой пешкой, которую двигает король вампиров.

— Король? — глаза Сильверы сузились. — И вы что-то упомянули о каком-то Хозяине. Это одно и то же?

Палатазин кивнул.

— Вампиры видят в своем короле, Хозяине, называйте его как хотите, — нечто вроде своего мессии, спасителя. Он полностью контролирует их, и они делают все, что он скажет.

— Хорошо, — пожал плечами Сильвера. — Допустим, я поверил во все это… насчет вампиров, гробов, королей… Но откуда вы знаете, что ими кто-то командует? Разве они не могут существовать без лидера?

— Это просто мое мнение, — сказал Палатазин. — Но мне кажется, что им не обойтись без сильной направляющей руки, какого-то управляющего стратегического начала… Если будет уничтожен король вампиров, то образовавшаяся неразбериха может привести их к борьбе за власть, они начнут допускать серьезные ошибки, могут далеко забрести от своих укрытий, например, и солнце застанет их на открытой местности. Но подумайте вот над чем — каждый вампир насыщается один раз за ночь. Тем самым он порождает еще одного, подобного себе. Их число удваивается каждую ночь, каждые 24 часа. Пусть некоторые едят 3–4 раза за ночь. И опять-таки я не могу точно сказать… Я говорю о том, что читал и что знаю из легенд моей родины. Но в одном я уверен — если и есть надежда остановить их, то только уничтожив короля.

Последовала долгая пауза, слышно было, как свистит за окном ветер. Гейл с каким-то страхом смотрела в окно на мчащиеся серые тучи.

— Уничтожить, — прошептал Сильвера. В горле у него пересохло, он не мог забыть надписи на кирпичной стене в переулке: «СЛЕДУЙ ЗА ХОЗЯИНОМ!»

— Но как уничтожить его?

— Не знаю, — мрачно сказал Палатазин. — Могу лишь назвать способы, применявшиеся дома, в Венгрии. Это осиновые колья, обезглавливание. Клин или кол должен пройти сквозь сердце вампира, а отрубив голову, мы лишаем вампира его гипнотического взгляда и… способности к регенерации.

— Регенерация? — хрипло спросила Гейл. — Я думала, что они… что-то вроде привидения.

— Нет, к сожалению, они вполне материальны. Они… их можно ранить, но кровь не будет течь, если они давно не питались. Сразу после насыщения кровь жертвы некоторое время циркулирует в их венах, потом скапливается в резервуаре возле сердца. Я помню, как отец… вернулся с горы Ягер. Он был… такой жутко холодный. Наверное, человеческая кровь согревает их, придает им силу и вечную молодость. По традиции венгры считают, что вампиры боятся еще и огня, что глаза — их самая уязвимая часть. Ослепив их, можно на некоторое время сделать вампира беспомощным. Хотя Бог знает, какими еще органами чувств они располагают.

— Вы говорите о них, словно это совсем другой вид живых существ, другая раса.

— Так оно и есть. Только они не живые и не смертные. Они превосходят людей по своим возможностям. Они быстрее нас, сильнее, они бессмертны. Если только у них в достатке человеческой крови. — Он посмотрел на Гейл, потом на Сильверу. — Бог создал человека. Сатана сотворил вампиров.

Сильвера откинулся на спинку дивана. Он разминал пальцы рук, чувствуя, как распространяется на них онемение.

— Пожалуйста, поверьте мне, — сказал Палатазин. — Я знаю наверняка, что они в городе.

— Но все это… очень странно. В смысле, что люди привыкли пренебрежительно фыркать, слыша подобные вещи. Тот, кто в наши дни верит или говорит, что верит в вампиров… его считают просто ненормальным.

— Но мир меняется, отец Сильвера. Мы с вами знаем, что зло — оно всегда остается злом. Я считаю, что вампиры много лет потихоньку вели свою деятельность в этой стране, занимая деревушку за деревушкой, городок за городком. Очень тихо, в тайне. А теперь им нужно гораздо больше, они чувствуют себя гораздо сильнее, поэтому намерены заявить миру о своем существовании. Они знают, что еще совсем немного — и будет поздно сражаться с ними. Мы потеряем последний шанс.

— Сражаться с ними? — повторил священник, нахмурившись. — Но каким образом? Если вы правы — я еще не готов сказать, что вы правы, — что же мы можем сделать?

— Найти короля вампиров, — сказал Палатазин. — И как можно быстрее.

— Иисус! — прошептала Гейл.

Взгляд Палатазина потемнел.

— И мне кажется, я знаю, где прячется этот их Хозяин. В Голливудских Холмах есть замок, который раньше принадлежал актеру, специалисту по фильмам ужасов, Орлону Кронстину. Он перевез здание из Венгрии, и я считаю, что король вампиров с удовольствием поселился бы в нем.

— Орлон Кронстин? — сказала Гейл. — Я помню, что читала о его гибели в начале семидесятых годов, правильно? Мой знакомый, Джек… — Тут она запнулась, лицо ее стало белым. — Ну, один парень… с которым мы встречались… он занимался документальным кино. Он хотел сделать фильм о домах старых кинозвезд, и он, кажется, что-то говорил об этом замке. Стоит он на обрыве, на утесе, так? Кажется, Джек… так звали моего знакомого… рассказывал, как он поехал туда несколько лет назад. Он спокойно мог провести там ночь… если вы его не знаете… это в его стиле… — Она с трудом улыбнулась, глаза ее помрачнели. Это ее саму удивило, потому что до этого момента она не отдавала себе отчета в том, что Джек так много значил для нее. Улыбка ее исчезла. «Теперь слишком поздно, малышка, — сказала она себе. — Теперь его уже не сделаешь таким, каким он был».

— Замок Кронстина, — сказал Палатазин. — Туда я и должен отправиться, хотя, видит Бог, мне этого совсем не хочется. Если бы был другой способ… но его нет. Поэтому я должен теперь задать вам вопрос, падре. Пойдете ли вы со мной?

Сильвера напрягся. Целая лавина мыслей хлынула через его мозг, набирая скорость и силу. «Я еще не верю в это. Но что, если капитан прав? Я должен тогда сказать своей пастве, должен подготовить их, чтобы они могли спастись, как заставить их понять? Колья из осины, гробы, вампиры, спрятавшиеся в замке… Нет, все это не иначе, как ночной кошмар. Но помоги этому человеку! Ты должен сделать то, что он просит. Нет, сначала моя паства, мои прихожане. Я умираю, мне нужно время, много времени, что я должен сделать? Я не хочу умирать. Боже, я не хочу умирать…»

— Я хочу отправиться туда сегодня же, — сказал Палатазин, — пока еще светло. Если вы не согласитесь идти со мной, то я попрошу вас о другом. Но в любом случае я приму ваше решение.

Сильвера почувствовал, что ладони у него холодные от испарины. «Что, если он не ошибается, этот капитан? — спросил он себя. — Я никогда и ничего не боялся, никогда и ничего. Нет! — услышал он темное эхо в собственном сознании. — Нет. Ты боишься умереть раньше назначенного срока. Ты боишься того холодного темного места, в которое тебя пошлет Господь, потому что ты ничего не сделал при жизни для него, только гонял толкачей наркотиков и пожал несколько рук, потому что этого от тебя ждали. Священник — разве это твое призвание? Тебя занесло в церковь течением жизни, когда ничего другого в жизни тебе не оставалось. Итак, что же теперь будет?»

— Я… боюсь, что мне придется сказать «нет». — Он пытался не показать, что у него дрожат руки. — Я должен подумать о своих прихожанах. Если вы правы, то я должен придумать какой-то способ… защитить их. Простите меня, но…

Палатазин несколько секунд молча смотрел на него, потом кивнул.

— Все в порядке.

Он встал, открыл дверцу платяного шкафа, достал оттуда картонную коробку, наполненную деревянными колышками.

— Я это купил сегодня утром, — сказал Палатазин. — Осиновые колья, два фута длиной. И еще я купил хороший крепкий молоток. Не знаю, пригодятся ли мне эти колья и молоток, но… Я хочу, чтобы вы сказали для меня… что-нибудь. Вы согласны?

— Да, конечно. — Сильвера посмотрел на картонную коробку, потом сказал:

— Я буду молиться за вас.

Палатазин кивнул, сжал ладони вместе и закрыл глаза. Отец Сильвера склонил голову и начал читать вслух молитву, испрашивая у Бога помощи Палатазину в его пути, защиты от опасности. Но пока он читал эту молитву, он внутренне содрогался. Он чувствовал, как душа его словно бы ссыхается, и очень скоро на ее месте вообще ничего не останется. Он вдруг вспомнил себя самого много лет тому назад, мальчишку-хулигана, — в отделении полиции в Пуэрто-Гранде — это была тесная комната с неприличными рисунками на стенах и лужами мочи на полу. Сюда собирали пьяных. Он и двое его друзей, в дрезину пьяные, были брошены сюда после драки с какими-то матросами в Навигар-клубе в доках. Матросов отвезли в больницу.

Но здесь был еще один человек, старик в каких-то лохмотьях, лицо у него было все покрыто коростой. Всю ночь он тихо стонал и ворочался на койке, словно старался отбиться от какого-то врага, нападавшего на него сверху, с потолка. К утру Сильвера-подросток со следами уколов на руках, привычный к жестокости, осознал, что старик умирает. Он сидел на полу, с затекшим глазом, с расшатавшимися от удара зубами, и смотрел, как старый человек боролся со смертью. Это был храбрый человек, но силы были ужасно неравны. Сильвере вдруг стало, интересно узнать, что это был за человек, где ему удалось побывать, что он видел в жизни, кого любил, что совершил.

У противоположной стены камеры спали дружки Сильверы, похрапывая, как здоровые бычки. Он подполз ближе к койке старика, вслушиваясь в его бормотание, словно в радиопередачу из другого мира.

Уже перед рассветом старик открыл глаза и, повернув голову, посмотрел на сидевшего рядом подростка. Он долго смотрел на Сильверу распухшими от виски глазами-щелками. Несколько раз он заходился кашлем, и Сильвера увидел капельки кровавой слюны на его губах. Старик вдруг протянул руку и схватил Сильверу за запястье, пальцы у него были жесткие, как кожа крокодила, и одного на руке не хватало.

— Падре, — прошептал старик, — помогите мне… облегчите… пожалуйста…

— Но я… никакой не священник, — сказал Сильвера. Рука сжала его кисть крепче.

— Падре… Я грешник… Я не хочу умирать! — Слеза выкатилась из глаза и пропала в сухих складках морщин. — Помогите мне…

— Но как? Я… ничего не могу сделать.

— Можете… Скажите что-нибудь… какие-нибудь слова…

Пальцы старика до боли впились в запястье Сильверы. Глаза его блестели, но искра жизни в них быстро угасала.

— Пожалуйста, — прошептал старик.

«Чтоб я молился Богу? — спросил сам себя подросток. — Ну и насмешили! Буду стоять на коленях, молиться и плакать?» Но старик почти умер, совсем уже угас, значит, надо попробовать. Но как это делается? Что говорить?

— Э-э-э, Господи… этот человек… как тебя зовут?

— «Звезда Пролива», — прошептал старик, — я плавал на «Звезде Пролива».

— Ну да. Этот человек — матрос со «Звезды Пролива», и… я думаю, он неплохой человек. — Костяшки его пальцев трещали в сжавших его ладонях старика. — Я ничего не знаю о нем, но… он болен, и он просил, чтобы я сказал для него несколько слов. Не знаю, правильно ли я говорю и слышишь ли ты меня. Этот человек совсем плох, и я не знаю, сможет ли он… у-ух. Это совсем паршивое место, где мы сейчас с ним находимся, для любого человека. Паршивое место, чтобы умирать в нем. Боже! Вот дерьмо, что это я, сам с собой разговариваю?

— Продолжай… — настаивал старик. — Прошу вас, падре.

— Я же сказал тебе, что я никакой не падре! — огрызнулся Сильвера, но он понимал, что старик не слышит его. Он улыбался, все шепча какую-то молитву.

— Ладно, — сказал Сильвера, глянув на потолок. — Если этот человек должен умереть именно в этом месте, в вонючей камере, то помоги ему умереть легко. Господи! Ладно? Вот и все. Я не знаю, что еще говорить.

Старик молчал.

Его дружок Чико, лежавший у стенки в другом конце камеры, поднял голову.

— Эй, Рамон, ты с кем это разговариваешь?

Отец Сильвера окончил молитву для Палатазина и перекрестился.

— Надеюсь, что вы ошибаетесь, — сказал он полицейскому. — Но если нет, то пусть поможет вам Господь.

— И вам, — тихо сказал Палатазин. Он поднялся, открыл дверь, провожая священника, и остался стоять, глядя, как Сильвера садится в свой «рэмблер». Сильвера не оглянулся, и Палатазин заметил, что священник дрожит. Он вслушался в свист ветра, мчащего по улице пыль, рвущего полы пальто Сильверы. Вид у неба был странный, зловеще предвещавший бурю. Он никогда раньше не видел над Лос-Анджелесом такого неба.

Сильвера едва не упал под порывом ветра. Он почувствовал, как песок царапает кожу лица, а забравшись в машину, он заметил, что внизу, у ветрового стекла, собрался принесенный ветром песок. Он повернул ключ зажигания и поехал прочь, пронизываемый стыдом.

Палатазин затворил дверь.

— Мне нужно ехать, мисс Кларк, — сказал он. — Вы напишете нужную статью?

— Да, — сказала она, — почему я не могу ехать с вами?

— Вы? — переспросил он. — Если отец Сильвера не согласился, то почему вы вдруг…

— Допустим, это… комбинация профессионального и личного интереса. И на этом остановимся.

— Нет, — вдруг сказала Джо. — Если кто-то с тобой и поедет, то только я.

— Ты останешься здесь, — приказал Палатазин, посмотрев на часы. — Почти 4 часа. Нам придется поспешить, мисс Кларк. Ваш друг рассказывал вам, как добраться до замка Кронстина?

— Не совсем, но я помню, он что-то говорил насчет Аутпост-драйв.

— Мы можем потерять целый час, отыскивая дорогу, — мрачно сказал Палатазин. — И если мы задержимся там до захода солнца…

— Ты не слышал, что я сказала, — перебила его Джо. — Если поедешь ты, то с тобой поеду и я. Все, что случится с тобой, случится и со…

— Не глупи, Джо!

— Глупить! Я не останусь одна в этом доме! Если ты собираешься спорить, то только зря потратишь время. — Она смотрела ему прямо в глаза, упрямо и уверенно.

Он выдержал ее взгляд, потом протянул руку и сжал ладонь Джо.

— Цыгане! — сказал он с деланным отвращением. — Вот что значит цыганская кровь! Ну, хорошо. Нам придется поторопиться. Но предупреждаю вас обеих — это развлечение не для слабонервных или тех, у кого слабо с желудком. Если я попрошу помочь, вам придется помогать мне. Времени на пререкания у нас уже не будет. Понятно?

— Понятно, — согласилась Джо.

— Тогда вперед. — Он поднял коробку, полную осиновых кольев. — Пошли.

9.

Отель Адская Дыра содрогался каждым сочленением. Скрипели доски, балки, ветер рвал черепицу с крыши — скорость его достигла 40 миль в час, и это в течение последних 30 минут. Стекло в оконной раме разбилось вдребезги. Боб Лампли почувствовал, как целые пригоршни песка ударили в него, словно выстрелы мелкой дроби. Лампли слышал, как громко колотится сердце. Указатель на ветроиндикаторе продолжал ползти вверх, от 40 к 42 милям в час. Отель вдруг слегка накренился. «Боже! — в панике подумал Лампли. — Эта хижина не выдержит, если ветер будет усиливаться!»

Он всего час назад в последний раз звонил в Национальное бюро погоды. Скорость ветра в Лос-Анджелесе достигла 35 миль в час, летящий песок был отмечен даже в Беверли-Хиллз. Комментаторы погоды сходили с ума, пытаясь понять, что же вызвало такую бурю. Зародилась она в центре Мохавы и по прямой надвигалась прямо на Лос-Анджелес.

Зазвонил черный телефон. Лампли поднял трубку, пытаясь разобрать, что говорит тонкий, едва слышный голос на другом конце. Оглушительно трещали электрические помехи. Хэл с поста Двадцати Пальм что-то говорил о радаре.

— Что там? — крикнул Лампли. — Ничего не слышно, Хел. — Сообщение было повторено, но Лампли уловил лишь обрывки: «…скорость ветра до… чрезвычайная обстановка… следи за радаром!» Громко трещало дерево обшивки станции. В голосе Хэла слышалась паника, чрезвычайно испугавшая Лампли. «Радар?.. — подумал он. — О чем он говорит, черт побери?» Он бросил быстрый взгляд на небо, увидел, как щупальца струй несущегося песка перебрасываются через самые высокие сосны. Он услышал, как с треском отломилась ветка и была унесена прочь. Песок теперь падал, подобно снегу, покрывая голую скалу.

— Хэл! — завопил Лампли. — Что у тебя на указателе скорости ветра?

В ответ послышался нечленораздельный крик, прервавшийся в середине. Теперь в трубке что-то бешено трещало и завывало. «Линия сорвана, — подумал Лампли. — Сорвана линия между мною и Двадцатью Пальмами». Отель снова накренился, подпрыгнул, и Лампли почувствовал хруст песчинок на зубах — песок нашел путь в здание через щели в досках. «Нужно смываться отсюда, пока вся эта штуковина не свалилась мне на голову!» Он снова посмотрел на индикатор скорости ветра. Сорок восемь.

Указатель атмосферного давления тоже сходил с ума. Стрелка то падала, то быстро шла вверх. Сейчас она медленно, с леденящей кровь плавностью шла к самому низу шкалы. Он быстро подошел к красному телефону и сорвал трубку. Словно шифрованная комбинация, пели электрические тона в трубке. Потом знакомый голос, слегка искаженный статикой, сказал:

— Национальное управление погоды, Лос-Анджелес.

— Эдди? Это Боб Лампли говорит… — И тут он потерял дар речи, потому что взгляд его упал на экран радара. То, что показывал радар, было невероятным, сколько он ни всматривался в фосфоресцирующие линии. На экране четко была видна огромная волна, шедшая с востока. Казалось, она… катится.

— Что там? — спросил голос, в котором ясно слышался страх. — Что там? Боб, что у тебя… на радаре?

Он бросил трубку и наклонился над экраном. Что бы это могло быть? Во всяком случае, эта «волна» растянулась на многие мили. Глаза Лампли едва не выскакивали из орбит. Паника его дошла до предела, когда он увидел, что барометр показывает предельно низкое давление. Ветер прекратился. Он слышал поскрипывание всех деревянных сочленений Отеля, словно становились на место выдернутые из суставов кости. Он подошел к окну, выглянул наружу.

Высоко в небе продолжали мчаться тучи. Свет дня приобрел темно-желтый мутный оттенок, словно моча в писсуаре после ночи пьянки. Деревья, окружавшие Отель Адская Дыра, стояли абсолютно неподвижно. «Вакуум, — подумал Боб. — Тихо, как в космической пустоте». Он взглянул на экран радара — что-то накатывалось с востока, чтобы заполнить эту пустоту!

Лампли выглянул в боковое окно.

— Бог… мой, — прохныкал он.

Теперь он видел его, этого Люцифера песчаных бурь, желтую волну, мчавшуюся с востока, закрывшую весь восточный горизонт, но продолжавшую надвигаться в полной тишине. Потревоженный монстр природы. По данным радара выходило, что глубина волны бури достигала самое меньшее 30 миль. Скорость… мозг Лампли с трудом цеплялся за последний оплот рационального мышления… примерно 50 миль в час. Казалось, сама Мохавская пустыня взлетела в небо и помчалась на Лос-Анджелес волной смешанного серо-бело-золотого цвета.

Завороженный, он смотрел, как катится на него волна. В следующую секунду он услышал тонкое отвратительное шипение.

Это сдирало кору и листья с деревьев. Он знал, что после волны бури земля будет голой, как скелет.

Со змеиным шорохом сыпался на подоконник песок, проникая в щели рамы. Он увидел, как желтая муть проглотила триангуляционную вышку, словно та была поглощена ненасытным зверем. Он попятился, натолкнулся на стол, опрокинул фотографию жены и ребенка на пол. Уголком глаза заметил, что стрелка барометра быстро пошла вверх. Потом схватил трубку красного телефона — линия трещала статическими очередями разрядов.

Лампли глянул через плечо и с ужасом увидел, что волна песчаной бури вот-вот накатится на Отель. Времени больше не было. Он выбежал в горячий тонкий воздух — дышать было трудно — и помчался к своему зеленому «скауту» у ограды. Под ногами хрустел песок, взвиваясь дьявольскими спиралями в два раза выше роста Боба Лампли. Ветровое стекло «скаута» было покрыто тонким слоем песка. До машины оставалось футов шесть, когда он услышал первые раскаты грома и почувствовал удар струи песка в спину. Песок ослепил его, а когда он открыл рот, чтобы вскрикнуть от боли, песок прорвался в легкие. Он чувствовал, как со все большей тяжестью наваливается на него горячая волна бури. Рука его лихорадочно искала дверную ручку, но в этот момент сильнейший порыв горячего ветра повалил его на спину, в одну минуту забив дыхательное горло и до смерти задушив. Отель, белая краска с которого была содрана до голого дерева, провалился в себя самого под следующим ударом урагана. «Скаут» Лампли теперь напоминал кучу исцарапанного металла.

Ураган помчался к Лос-Анджелесу, оставляя позади голую скалу в море песка. Как и вампиры, которых он должен был защищать, ураган был ненасытен.

10.

Вес Ричер с довольно необычной для него поспешностью забрасывал чемоданы в багажник серебристо-голубого «мерседеса», стоявшего во дворе его особняка на Чаринг-Кросс-роуд. Он чувствовал, как усиливается напор ветра, и время от времени ощущал укол песчинки в щеку и руку. Но время — вот что беспокоило его больше всего. Они с Соланж должны успеть на рейс «Дельты» на Лас-Вегас в 16.30.

Большую часть дня они потратили в отделениях полиции. Джейн Данн ругалась, как матрос, когда полицейский объявил, что пока она не может покинуть Лос-Анджелес, а потом любезно попросил прекратить сопротивление полицейским, которые пытались пересадить ее из кресла в патрульную машину. Днем Вес и Соланж мельком видели старую актрису. Она катила в своем кресле по коридору отделения полиции в Беверли-Хиллз, громко требуя виски. Наверное, решил Вес, мозг старушки перенасыщен жгучим алкоголем, и она даже не способна испугаться при мысли, что произойдет, если она снова столкнется лицом к лицу с вампиром.

Вес и Соланж были разведены в разные кабинеты, где их терпеливо допросили. Полицейские пытались убедить их, что существует разница между настоящими вампирами — ха-ха-ха! — и подростками, которые, наверное, придумали какую-то новую вампирическую группу или культ. Допрашивал Веса плотного сложения лейтенант, без остановки куривший сигарету за сигаретой и постоянно повторявший:

— Клыки? Вы утверждаете, что в самом деле видели настоящие клыки, Вес? Нет, вы просто комик, верно?

Но Вес подумал, что внутренне полицейский ему верит, глаза у лейтенанта были испуганные. Вес заметил в коридоре несколько людей в пижамах и тапочках. Вид у них был как у контуженных взрывом, глаза отсутствующие, стеклянные, глядящие в пустоту. Когда Вес хотел спросить что-то у одного из этих людей, допрашивающий его лейтенант Рикардо поспешно отвел его в сторону. Тут же крутилась пара репортеров, и один щелкнул Веса, но пленку тут же вытащили у него из кармана. Остальных представителей прессы затолкали в какую-то комнату, и больше Вес их не видел.

Потом Вес и Соланж сели в патрульный фургон и были доставлены в Паркер-центр, куда их ввели через черный ход. В лифте они ехали с какой-то девушкой из Беверли-Хиллз. Она вдруг начала бормотать что-то насчет того, что они с мамой скоро поедут в Акапулько. Потом лицо ее стало бело-серым, голос пронзительнее, пока не перешел на крик. Она прокричала историю о том, как вчера вечером ее мама пришла домой с новым знакомым, Дейвом, и Дейв сказал, что хочет поцеловать ее на ночь, пожелать спокойной ночи. Потом она увидела клыки, и лицо ее мамы стало белым, как живот мертвой рыбины, глаза светились. Она убежала из дому и бежала всю ночь. Когда двери лифта раздвинулись, полицейские вытащили бьющуюся в истерике девушку и увели ее куда-то. Вес и Соланж слышали разносящиеся по коридору крики.

Вес и Соланж остались в одной комнате, потом появился еще один полицейский, задававший примерно те же вопросы, что в отделении в Беверли-Хиллз. Где-то через час полицейский, у которого был такой вид, что он спокойно мог бы расправиться с тремя солдатами морской пехоты и не вспотеть, встал со стула и наклонился над Весом.

— Вы видели членов группы вампирического культа, не так ли, мистер Ричер? — тихо спросил он, но голос у него был не совсем уверенный, и немногочисленные морщины на лбу стали глубже.

— Вы сами знаете, кого мы видели, — ответил Вес. — Что это за чушь насчет культа?

— Вы видели подростков, переодетых вампирами, не так ли? — настаивал полицейский. — Как я уже сказал, культ вампиризма. Это вы и видели, правильно?

— Чушь, — пробормотал Вес. — Ладно, культ так культ! Как нам добраться домой?

Полицейский некоторое время молчал. Потом сказал:

— Вас отвезут.

И на этом все кончилось.

«Как же, культ, — подумал Вес, захлопывая крышку багажника. — Черта с два. Я верю еще своим глазам, и клянусь Господом Богом, я ни минуты лишней не останусь в этом безумном городе. Что там так долго возится Соланж?»

Он выдохся за последние часы, но можно будет подремать в самолете. Он боялся кошмаров, которые, как он знал, обязательно явятся ему — улыбка вампира-санитара, блестящие влажные клыки, агонизирующий крик Джимми, пронизывающий ночь. Такие мысли заставляли его чувствовать себя немного, сумасшедшим. Лучше об этом пока не думать. Он взглянул на свой «роллекс». Было почти 16.30.

— Черт побери, Соланж! — сказал он и побежал к дому. В этот момент она вышла на крыльцо — на ней было длинное белое пальто с капюшоном. Она заперла дверь, посмотрела на небо и заспешила к машине.

— Что так долго? — спросил он, когда Соланж скользнула на сиденье рядом. — Мы опоздаем на самолет.

— Нет, — сказала она. — Откуда столько песка?

— Кто его знает.

Вес включил двигатель, задним ходом вывел машину по подъездной дорожке. Потом он выехал на Закатный бульвар, свернул на Сан-Диего-фривей. Периодически машина вздрагивала под ударами ветра, и Весу приходилось несколько раз включать «дворники», чтобы очистить стекло.

— Я кое-что сделала для тебя, — сказала Соланж, когда Бель-Эйр остался позади. Она вытащила из кармана что-то завернутое в папиросную бумагу и перевязанное лентой. Вес почувствовал резкий запах чеснока.

— Что это? — спросил он, понюхав сверток.

— Ресгуандо. Талисман удачи, который будет охранять тебя от злых духов. Правда, он не был опущен в святую воду и благословлен в семи церквах, как должно, потому сила его будет меньше обычного. Ты должен держать его при себе всегда.

Вес посмотрел на Соланж, потом на сверток. Несколько дней назад он бы расхохотался, услышав нечто подобное. Но теперь все было по-другому, и амулеты, духи и заклинания Соланж вовсе не казались ему такими уж глупыми и не имеющими отношения к реальной жизни. Наоборот, чувствуя рядом Соланж, он испытывал облегчение.

— А что в нем?

— Чеснок, ербабуена, переджил и немного камфоры.

Она прищурилась, глядя на бьющий в стекло песок.

— Я делала его на скорую руку, поэтому не могу сказать, как далеко простираются его возможности и на сколько хватит его воздействия. Смотри, не потеряй его.

Он кивнул и положил пакет в карман пиджака.

— А ты? — спросил он. — Ты сделала амулет для себя? — Она промолчала, он спросил еще раз: — Ты ведь сделала еще один для себя?

— Нет, не было времени.

— Тогда возьми этот. — Он начал доставать пакет из кармана, но она остановила его, чуть сжав запястье.

— Не надо. Он не будет действовать для меня. Внутри есть несколько твоих волосков. Следи за дорогой!

Вес взглянул в сторону бульвара и вовремя свернул в сторону — мимо, завывая клаксоном, пронесся черный «порше». Через некоторое время «мерседес» Веса вырулил на шоссе. Большинство машин, включив фары, двигались на юг, к аэропорту. Вес поглядел на небо. Оно было затянуто плотными быстро бегущими тучами, на востоке тучи имели странный желтый оттенок. Невозможно было сказать, где солнце.

Он услышал в голове голос Кролика Бага: «А-а-а-а, вы хотите знать, что происходит, да? Это Судный День!»

Он прибавил скорости, обходя другие машины. В борт ударил ветер, столкнув «мерседес» на несколько футов в сторону. Ему пришлось налечь на руль, чтобы выправить машину. Когда позади остался Западный Лос-Анджелес, они увидели, как танцуют на обочинах песчаные смерчи-спирали, в некоторых местах шоссе было покрыто ползучими песчаными языками. Сердце Соланж бешено колотилось. Она чувствовала, как пробуждаются вокруг какие-то темные силы, как чья-то рука вдруг перевесила на весах силы чашу в сторону вампиров. «Времени осталось мало», — вдруг подумала она.

Вес положил руку на ее бедро.

— Все будет нормально, — сказал он. — Возьмем номер в «Сэндз» и будем загорать целую неделю.

— А что будет с этими людьми? — тихо спросила она. — С теми, кто не успеет выбраться из города?

Он сделал вид, что не слышит.

— У меня есть друзья в отеле, возможно, устроим два-три шоу в неделю. Да, было бы великолепно. Небольшое приятное шоу, чтобы игроки расслабились и посмеялись. Мне даже не придется особенно стараться.

— Вес, — повторила Соланж. — А что будет с этими людьми?

Он долго не отвечал.

— Не знаю, — сказал он. — Я знаю только, что хочу как можно скорей отсюда убраться… как можно дальше.

— А откуда мы узнаем, что какое-то место достаточно далеко отсюда?

Он не ответил — он не мог ответить. Он только нажал ногой на педаль газа.

Вес вел «мерседес» по въездной рампе, отводившей поток движения от шоссе к Лаксу — крупнейшему аэропорту Лос-Анджелеса. И почти мгновенно он оказался внутри пробки автомобилей, автобусов, такси, фургонов. Выли и квакали клаксоны, поток медленно двигался вперед дюйм за дюймом, направляясь к основному терминалу. Вес в нетерпении стучал по рулевому колесу, а Соланж наблюдала, как растет слой песка внизу ветрового стекла. Немного впереди виднелись двое дорожных полицейских в оранжевых жилетах из блестящего пластика. Они пытались управлять движением потока машин и одновременно не падать под ударами ветра. Когда Вес подъехал ближе, он услышал, как один из полицейских прокричал: «Все полеты отменены!» — или что-то в этом роде. Он опустил стекло, и тут же в глаза ударила пригоршня песка. Он снова поднял стекло, оставив лишь щель, и в отчаянии прокричал, обращаясь к ближнему полицейскому:

— Эй! Что случилось? Самолеты не летают?

— Ты чудишь, приятель? — Полицейский прикрывал глаза и рот ладонью, чтобы не ослепнуть и не задохнуться от песка. — В такой ветер им даже не взлететь!

— Вот дерьмо! — в сердцах пробормотал Вес и начал искать просвет, чтобы выбраться из пробки. Он ударил по клаксону и протиснулся вперед какого-то автобуса, чтобы не попасть в водоворот машин, крутившийся перед центральным зданием аэропорта. Потом впереди затормозил черный лимузин, Вес опять нажал на сигнал, со скрежетом протиснулся между двух машин — на заднем сиденье одной из них сидел какой-то мужчина с широко открытыми, полными ужаса глазами. Вес развернулся перед потрепанным такси, услышал протестующий вой клаксонов и тормозов. Потом его «мерседес» перевалил через низенький бетонный бортик, делящий шоссе на две полосы встречного движения, полицейский что-то крикнул, но Вес не повернул головы — «мерседес» уже мчался на север, обратно к городу, к Сан-Диего-фривей.

— Куда теперь? — спросила Соланж. — Наверное, надо было подождать в аэропорту, пока погода не станет лучше.

— И когда это будет? Черт, откуда только взялся этот проклятый ураган? — Он включил «дворники», чтобы очистить лобовое стекло, оно все было испещрено точками и дуговыми царапинами. В некоторых местах краска на радиаторе совсем стерлась под напором песка, и просвечивал голый металл.

— Песчаная буря? Мой Бог!

Шины завизжали по асфальту. Новый порыв ветра ударил в машину, едва не вырвав руль из рук Веса. Небо стало янтарным.

«Боже, — подумал он, — скоро ночь!»

— Поедем в Лас-Вегас, — сказал он, пытаясь нарисовать в уме схему предстоящего пути. Переехать на Санта-Моника-фривей, потом через центр на север, на шоссе Сен-Бернардино, через Восточный Лос-Анджелес, Монтерей-парк. Он будет мчать в Вегас, словно за ним гонятся все демоны ада. Возможно, даже Вегас — не слишком безопасное место. Возможно, им стоит просто ехать на восток с максимальной скоростью и не оглядываться.

Соланж включила радио и принялась искать станцию, не заглушенную помехами. В самом дальнем конце шкалы слабо пробился голос диктора:

— Сегодня президент объявил… нормально… нормирование бензина… члены Конгресса отмечают… Бизнесмен из Лос-Анджелеса… признан виновным… толчки ощущались на расстоянии в… Национальное бюро погоды рекомендует…

— Прибавь громкость, — сказал Вес.

Соланж повернула регулятор, но треск статических помех заглушал почти все.

— …предупреждают всех водителей… от Ланкастер-Палм-дейл и до южного района… Национальное бюро погоды рекомендует всем водителям… — Завыли помехи, и станция совсем замолчала.

«Мерседес» мчался через деловой центр Лос-Анджелеса. Соланж видела верхушки наиболее высоких зданий: Национальный банк, «Юнион Бэнк», два близнеца-монолита из черного мрамора — «Бэнк оф Америка», серебристый цилиндр отеля «Бонавентура», нависающая громада «Арко Плаза». Все они были окружены золотистым туманом песка. С ревом проносились целые песчаные смерчи, словно «мерседес» попал в снежный буран. Соланж посмотрела на Веса — лицо его лоснилось испариной, он поймал ее взгляд и сказал мрачно:

— Все будет нормально. Нам бы только добраться до Интерстейн № 15, а там начнутся горы, они срежут этот ветер…

Он надавил на педаль тормоза. Впереди дорогу перекрыли три автомобиля, столкнувшиеся прямо посреди шоссе. Вес почувствовал, как начало заносить «мерседес» влево, и с ужасом понял, что слой песка, покрывший шоссе, ненадежен, как слой льда. Он быстро вывернул руль в сторону заноса. Три столкнувшихся автомобиля быстро приближались, красный стоп-сигнал у одного из них еще продолжал мигать. «Мерседес», все еще скользя по песку, пронесся мимо. Завизжал металл, но машина выровнялась, пошла свободно. Вес перевел дыхание, увеличил скорость работы «дворников», но все равно он едва мог видеть, куда движется. По правой стороне шоссе стояла машина, врезавшаяся в бетонное ограждение. Соланж увидела тело водителя, свисавшее в открытую дверцу. Она не обернулась. «Времени осталось совсем мало», — подумала она — и похолодела.

Река-канава Лос-Анджелес-ривер была забита песком, они пересекли ее по короткому мосту. Теперь они ехали по густонаселенному району Бойли-хейтс. Вес включил кондиционер, потому что за последние пять минут температура резко поднялась. Воздух стал спертым, и невозможно было вдохнуть, не почувствовав на зубах привкус песка. Они промчались мимо горящего перевернутого автомобиля — пламя бешено рвало на ветру.

И в следующий момент темно-коричневая туча, затмив небо, казалось, сотрясавшая своей яростью землю, накрыла машину. Она поглотила «мерседес», полностью ослепив их, покрыв лобовое стекло толстым слоем песка, в котором увязли дворники. Вес вскрикнул, повернул руль вправо. Часто и громко стучало сердце. В зеркальце заднего вида показалась пара фар. Они пронеслись мимо, и в следующую секунду машина, обогнавшая их, покатилась по шоссе, переворачиваясь раз за разом и исчезнув за завесой песка.

— Ничего не вижу, — крикнул Вес. — Ничего! Придется тормозить. Боже мой, я даже не знаю, где мы сейчас!

Он пытался нащупать левым крылом бетонный поручень ограждения, но не мог его найти. Мотор кашлял и хрипел.

— Боже! — пробормотал Вес. — Только не сейчас! Боже, не покидай меня именно сейчас!

Мотор опять кашлянул.

— В моторе столько песка, что даже верблюд задохнулся бы! — Он надавил на педаль газа, нет двигатель кашлянул еще раз и окончательно замолк. Машина прокатилась ярдов десять и остановилась. Вес до хруста сжал руль.

— Нет! — сказал он. — Нет!

Кондиционер тоже перестал работать, и воздух в кабине сразу стал горячим и душным, как в склепе посреди Сахары. Вес провел рукой по лицу, посмотрел на блестящие капельки пота.

— Вот так, — сказал он, — мы и засели.

Они сидели молча, слушая насмешливые завывания бури и сухое царапанье песка по металлу.

— Который час? — спросила наконец Соланж.

Весу страшно было посмотреть на часы.

— Почти пять, — сказал он. — Может, больше.

— Скоро стемнеет…

— Сам знаю! — рявкнул раздраженно Вес, и ему тут же стало стыдно. Соланж быстро отвернулась от него, глядя в окно, но там ничего не было видно, потому что поток песка был слишком густым. Вес включил аварийные мигалки и вознес мольбу к небесам, чтобы эти огни были вовремя замечены другими водителями. Тихо пощелкивали мигалки и, казалось, тикал могильный метроном, отсчитывающий последние глотки пригодного для дыхания воздуха. Вес видел профиль Соланж — тонко очерченный, решительный и печальный одновременно.

— Извини меня, — тихо сказал он.

Она кивнула, но не повернула головы.

«Гради вызывает Лаурелл: ты нас втравил в новую неприятность. Прием». Вес чувствовал, что невольно улыбается, хотя и без всякого веселья. Улыбка, впрочем, тут же исчезла. Машина содрогнулась под ударами бури. Лобовое стекло было почти полностью покрыто слоем песка. Каждый раз, вдыхая, Вес ощущал во рту песок. Песок скрипел на зубах.

— Но нельзя же просто вот так сидеть и ждать, пока… Но когда кончится эта буря?

— Довольно скоро, — тихо сказала Соланж.

— Господи, откуда ты знаешь? — Посмотрев на нее, он отвернулся. — Наверное, все эти шейхи, купившие себе виллы в Беверли-Хиллз, чувствуют себя сейчас, как дома. Могут открыть свои верблюжьи гаражи и отправляться в путь. Если только найдут какой-нибудь путь. Гм-м. Я мог бы сделать неплохой номер на этом материале — на 5–6 минут. Насчет арабов, покупающих Беверли-Хиллз. Представляешь? Надписи «Шейх Саади: Круглые сутки продают верблюдобургеры»… Тьфу!

Вес вдруг побледнел. Он почувствовал присутствие Смерти — каждый раз, когда он вдыхал в легкие новую порцию пыли и песка, это чувство усиливалось. Он сжал ручку дверцы и едва удержал себя, чтобы не распахнуть ее.

«Ну-ну, — сказал себе Вес. — Не спеши. Умирать никто не хочет. Медленнее — всегда лучше, чем быстрее».

Он заставил себя отпустить ручку и откинулся на спинку сиденья.

— Я был груб с тобой, прости.

Она ничего не сказала.

— Я потребитель, — сказал Вес, — такой же, как они все. Акула, барракуда, пиранья… любое название хищной рыбы вполне соответствует нам. Просто маска у меня немного лучше, чем у других. Моя не так часто соскальзывает, потому что носить маску — моя профессия. Я этим делом занимаюсь для добывания средств на жизнь. Но сейчас она все-таки соскочила, и то, что я под ней увидел, мне не очень понравилось. Наверное, копы скоро будут здесь. Может, нас вытянут на канате из этой каши.

Соланж повернулась и посмотрела на него. В глазах ее были слезы.

— Я давно уже заглянула за твою маску. Есть такая поговорка банту: «Ты есть то, что ты есть в момент, когда ты пробуждаешься». Не раз по утрам я наблюдала за тобой, за тем, как ты переходишь грань сна и бодрствования. Ты сворачивался, как маленький ребенок, которому не хватало тепла, заботы, любви… Наверное, это тебе и нужно было в жизни. Но ты не доверял этому чувству. Ты отталкивал его и искал чего-то еще, и поэтому никогда не мог найти того, что тебе на самом деле и было нужно.

Он вздохнул и вспомнил строчку из «Чистого везения»: «Элементарно, доктор Ватсон, чертовски умно!»

— Вот дерьмо! Этот паршивый песчаный ураган, похоже, никогда не прекратится. Я еще столько песка никогда не видел. Разве что на пляже, но там у меня были шезлонг, транзистор и бутылка «коппертона».

Он велел себе делать больше мелких вдохов, тогда для Соланж останется больше воздуха.

— Вот где бы я хотел сейчас оказаться, пусть там даже и полно песка, так это на пляже в Акапулько. Как тебе это нравится?

— Это было бы… прелестно.

— Совершенно с вами согласен, мисс. Вот туда мы и отправимся, когда выберемся из этой заварушки. Закажем номер в отеле «Ацтек»… — Он замолчал, потому что «мерседес» вдруг содрогнулся.

— Ты лучше, чем они все, — сказала Соланж тихо. — Ты относился ко мне лучше их всех. Я буду заботиться о тебе — если смогу. — Она прижалась к нему, и он крепко обнял Соланж. Он поцеловал ее в лоб, остро чувствуя медовый вкус ее кожи, потом прислушался к стону ветра. Теперь он дышал сквозь зубы.

А вокруг затерянного в песчаном сугробе автомобиля свистел и стенал ураганный ветер, словно голос той девочки из сна, приснившегося Весу пару ночей назад.

— Выходи на улицу! Выходи поиграть со мной. Выходи, выходи-и-и… А не то я войду к тебе…

11.

Палатазин нажал педаль тормоза, и его «фалькон» остановился.

— Погодите минуту, — сказал он, всматриваясь сквозь ветровое стекло. «Дворники» работали вовсю, фары были включены на полную мощность.

— Мне показалось, что там кто-то есть. — Ему почудился темный громадный силуэт среди скал и крутящихся янтарных облаков. Но теперь там наверняка ничего не было, только песок бил в стекло.

— Что там было? — спросила Гейл, подаваясь вперед с заднего сиденья, где она расположилась. — Уже замок?

— Не уверен. Я видел это всего лишь секунду, пока снова не сошлись тучи. Очень большой, темный, стоит высоко на скале. Милях в двух отсюда, точно не скажу. Стоп! Вот там! — Он показал рукой. Тучи опять разошлись, и на секунду они увидели замок совершенно ясно — его высокие башенки, зубчатые, черные, на фоне золотого неба. С этой точки замок очень походил на тот, что стоял на горе Ягер. «Да, — подумал он. — Это здесь. Это то самое место. Они прячутся здесь». С такой высоты король вампиров имел отличный панорамный вид на весь Лос-Анджелес. Он мог радостно хохотать, наблюдая, как гаснут огни, дом за домом. Замок был на вид таким же неприступным и основательным, как любая крепость в горах Венгрии. «Одно дело увидеть его, — подумал Палатазин. — Совсем другое дело — добраться до него». Холодный узел напряжения, свившийся в его желудке, внезапно стал слабее, посылая холодные щупальца-веревки во все конечности. Он почувствовал себя до слез слабым и перепуганным.

— Ветер все сильнее, — сказала Джо напряженно.

— Я знаю.

Дорогу начало заметать песком уже минут пятнадцать назад. Палатазин видел невысокие песчаные холмики, накопившиеся в защищенных от ветра местах — в трещинах, за отдельными камнями. В небе, как дикие желтые псы, стремительно неслись-клубились страшные тучи. И мотор «фалькона» вдруг закашлялся. Палатазину пришлось пару раз надавить на газ, чтобы двигатель взревел. Он посмотрел на часы и с ужасом обнаружил, что уже минут шестого. При таких заносах и такой облачности станет темно уже через полчаса. Беспокойство, что они не доберутся до замка вовремя, точившее его, теперь зазвучало в его мозгу, как сирена тревоги.

— Придется поворачивать назад, — сказал он наконец.

Возражений не было. Теперь задача состояла в том, чтобы найти место для разворота. Палатазин повел машину вперед, болезненно ощущая покашливание старого мотора. Внезапно сквозь живую изгородь колючего кустарника справа прорвался ветер, разметав ветви, словно гребень, расчесывающий волосы. Ветер ударил в «фалькон», будто бульдозер, заставив его ползти к скалистому краю дороги. Палатазин отчаянно налег на руль, стремясь снова взять машину под контроль.

Джо закричала, когда «фалькон», прижавшись к левой бровке, вдруг накренился, словно вот-вот должен был перекинуться через край — она увидела игрушечные домики с красными кровлями далеко внизу, маленькие машины на черных и желтых лентах шоссе. Все это, насколько было видно вокруг, пребывало в совершенной неподвижности.

Палатазин ударил ногой в педаль тормоза, переключил скорость на первую. Ветер ревел, унося жгучие витки и спирали песка куда-то к Голливуду. Палатазин очень осторожно включил задний ход и отодвинул машину от края дороги, постепенно освобождая педаль тормоза.

— Придется ехать дальше, иначе не найти разворота, — услышал он свой голос. Голос у него был скрипучий, тонкий. — Не нужно было вам ехать со мной. Я свалял дурака, что потащил вас.

Он повел машину дальше, высматривая хотя бы небольшой пятачок, который мог бы вместить «фалькон». Буря становилась все сильнее. Четверть мили спустя вся дорога уже была покрыта нанесенным слоем песка. Это напомнило ему снежные бури его родного Крайека, особенно тот ураган, который стонал за стенами его дома в ту ночь, когда домой вернулся отец. Внезапно пришла мысль, словно удар в висок: «Неужели у вампиров есть какие-то средства управления погодой? Если да, то этот поддельный ураган — эффективное средство лишить людей, возможности бежать, разделить их. Заставить сидеть дома или на службе. Самолеты не смогут взлетать, и на море сейчас ужасный шторм. А как насчет автомобилей?»

Палатазин понял, что они могут и не вернуться с этой горы живыми. Если ветер не столкнет их машину вниз, если песок не заглушит двигатель, если темнота не наступит слишком рано… Он чувствовал зловещее присутствие замка, там, наверху, всего в полумиле…

Вдруг на капот вскочило что-то большое и серое, и его белые клыки прижались к стеклу.

— Иисус! — вскричала Джо, схватив Палатазина за руку. Существо больше походило на волка, чем на собаку, но на шее у животного имелся ошейник с гвоздиками и обрывком цепи. В густой шерсти запутался песок, глаза бешено отсвечивали желтым. Сквозь вой ветра Палатазин слышал низкое угрожающее рычание пса. Все понятно. Палатазин увидел впереди других собак — боксера, сеттера, пару дворняг. У всех в глазах застыло одно и то же яростное выражение. «Итак, — подумал он, — король вампиров позаботился и о защите крепости. Даже если бы мы добрались до замка, нас бы загрызли собаки, стоило бы нам лишь выйти из машины».

Когда Палатазин медленно подал машину вперед, собака-волк зарычала и принялась царапать стекло, челюсти ее ритмично щелкали, как будто она пыталась откусить Палатазину голову или руки. Мгновение спустя он увидел справа достаточно большой пятачок свободного от камней и дерева грунта, чтобы «фалькон» мог там развернуться. Волкодав продолжал стоять на капоте, его глаза ненавидяще смотрели на Палатазина, пока машина не повернулась задним бампером к горам. Тогда зверь ловко спрыгнул с капота и исчез вместе с остальными собаками стаи.

«Фалькон», кашляя, как старый локомотив, покачиваясь под мощными оплеухами ветра, начал медленно спускаться с горы. Один раз мотор заглох, они продолжали катиться в тишине к Голливуду, но Палатазин все вертел и вертел ключ, и мотор наконец снова затрещал, словно старый человек, которого заставляют шевелить пораженными ревматизмом конечностями. Стараясь обогнать темноту, Палатазин мчался теперь обратно к Ромейн-стрит, через Закатный бульвар и бульвар Голливуда — оба были заполнены стоящими неподвижно автомашинами. Некоторые улицы, как заметил Палатазин, полностью перекрывались песчаными «баррикадами» или столкнувшимися машинами. «Фалькон» пересек пустынный бульвар Санта-Моника и успел миновать еще квартала три, когда двигатель заглох окончательно, испустив удручающую серию жалобных скрежетаний. Палатазин попытался несколько раз включить стартер, но аккумулятор был довольно сильно посажен. Они застряли примерно в пяти кварталах от своего дома, а ночь падала на город, как черное покрывало.

Внутри «фалькона» стало уже довольно душно.

— А нельзя ли добраться до дома пешком? — тихо спросила Гейл.

— Не знаю. Это пять кварталов. Не так уж близко. Возможно, даже слишком далеко. — Он посмотрел на Джо, быстро отвернулся. Песок уже начал покрывать ветровое стекло, запечатывая их внутри машины, как будто погребая заживо.

— Это далеко, — повторил он.

— А другие дома? — спросила Гейл. — Мы могли бы попросить убежища?

— Могли бы, наверно. Но вы видите хоть одно светящееся окно? Где уверенность, что мы не попали прямо в гнездо вампиров? Или какие-нибудь перепуганные бедняги не примут нас самих за вампиров и не попытаются нас убить? Мой дом защищен чесноком и изображениями распятий… а эти готовы, чтобы в них спокойно ворвались вампиры.

— Так что же нам делать? Сидеть и ждать, пока задохнемся?

— …или задохнуться снаружи? — продолжал Палатазин, показывая на небо. — Ветер будет мешать нам идти. И в легкие попадет больше песка, чем воздуха. Мы задохнемся, как мотор моей машины. Однако здесь нам тоже явно оставаться нельзя. Вампирам ураган не помеха, потому что они не дышат. Итак… — Он снова посмотрел на Джо и слабо улыбнулся. — Будем бросать монетку?

— Нет, черт побери! — сказала Гейл. — Я тут в любом случае не останусь!

Джо покачала головой.

— Попробуем добраться до дома.

— Ну, хорошо.

«Пять кварталов, — подумал Палатазин. — Боже, ну и дистанция!» Ему придется оставить коробку с кольями, святую воду и молоток в машине — при таком ветре ему их не унести. Хотя нет, святую воду он любой ценой заберет с собой. Он вытащил ключ из стартера и сбросил с плеч пальто, передав его Джо.

— Держи у лица, — велел он. — Дышите только через плотно сжатые зубы. Я должен достать кое-что из багажника. Когда постучу в окно с твоей стороны, Джо, ты должна выйти и взять меня за руку. Когда найдешь мою руку, постучи в окно мисс Кларк, и она возьмет тебя за плечо. И только после этого мы двинемся вперед. Маловероятно, что у нас будет хороший обзор дороги впереди. Если кто-то потеряется, стойте на месте. Только кричите и прикрывайте лицо руками. Все понятно?

Они кивнули.

Он начал открывать дверцу и вдруг остановился. Корпус машины вибрировал под напором ветра. Палатазин приготовил ключ от багажника, чтобы сразу вставить его в замок, не теряя драгоценных секунд на возню с ним.

— Все готово. Я пошел.

Он посидел еще пару секунд, потом вышел из машины.

Порыв горячего, как из печки, ветра, казалось, обжег всю кожу на лице и руках. Он захлопнул дверь, прикрывая лицо локтем левой руки. Малейшая попытка вдохнуть — и рот полон песка. Поперечная струя ветра ударила его под колени, бросила на землю. Он пополз, лицо его горело, как будто с него содрали кожу. Он подтащил свое тело к багажнику, вставил ключ в прорезь и повернул. Крышка багажника пружинисто подскочила, открывшись. Он нащупал завернутый в ткань флакон, положил его в карман брюк, а тканью прикрыл лицо и рот. Потом начал пробираться к другой стороне машины. Ветер и песок едва не заставили его остановиться и залечь, словно в снежную бурю.

Когда он постучал по стеклу, Джо открыла дверцу и шагнула наружу. Она тут же едва не упала, закричав, когда ее рука потеряла руку Палатазина. Когда она пришла в себя и крепко сжала его ладонь, то постучала в соседнее стекло, и из машины вышла Гейл. Ее рука, как тиски, сжала плечо Джо. Покачиваясь под ударами ветра, короткая цепочка из людей медленно двинулась вдоль улицы. Минуту спустя Палатазин почувствовал, что пальцы Джо сжимают его руку до боли, и понял, что она задыхается.

— Уже недалеко! — крикнул он, тут же задохнувшись песком. Она кивнула, глаза у нее были стеклянными, как у спящего человека. Она явно теряла контроль над собой и тем, что происходит вокруг. Гейл он вообще почти не видел — лишь смутные темные очертания.

Джо упала. Он помог ей подняться на ноги, перед глазами у него заметались огненные мошки — он понял, что все они медленно гибнут от удушья. До цели им не дойти — оставалось еще три квартала.

— Пошли! — крикнул он и потащил их к дому, серым силуэтом вырисовывающемуся по правую руку. Силуэт постепенно материализовался в деревянный двухэтажный дом, не слишком отличный от их собственного. Рядом был такой же дом, а следом — еще. Все они были погружены в страшный мрак, и Палатазин боялся того, что они могли найти внутри. Он обо что-то споткнулся. Это оказался труп молодой женщины с дыркой от пули в голове. Палатазин непонимающе смотрел на тело убитой, потом что-то с осиным жужжанием пронеслось рядом со щекой, и только после этого послышался громкий треск револьверного выстрела. Он вовремя поднял голову, чтобы увидеть оранжевую вспышку второго выстрела в верхнем окне одного из серых домов. Того, что стоял прямо перед ними. Труп у его ног дернулся, мужской голос вопил в отчаянии сумасшедшего:

— Убирайтесь прочь, создания Сатаны! Господь Всемогущий покарает вас, испепелит! Испепелит! Насмерть!

Палатазин потащил Джо к соседнему дому. Краска с парадной двери была начисто содрана наждаком песчаного ветра, но она оказалась не заперта. Палатазин повалился вперед, крики сумасшедшего перешли в яростные всхлипы.

Когда в дом ввалилась Гейл, Палатазин захлопнул дверь и запер ее на засов. Воздух внутри был затхлым, тяжелым, но здесь, по крайней мере, не кружил мучительный поток ветра и песка. Кожа на лице и руках горела, он видел, что у Гейл глаза стали красными, налитыми. Джо с трудом дышала, она все еще держалась за него, и песок сыпался на пол. Глаза ее блуждали, она, казалось, не сознавала, где находится.

— Джо, — позвал он. — С нами теперь все в порядке. Мы в безопасности.

Джо начала плакать, очень тихо. Сквозь завывания ветра Палатазин слышал вопли ненормального в соседнем, доме:

— …Покажитесь, где вы! Я знаю, вы спрятались, грязные пешки Сатаны! — Потом сумасшедший запел высоким голосом: — Соберемся у реки, прекрасной реки, широкой реки…

Палатазин переключил внимание на более насущные проблемы. Нужно выяснить, одни ли они в этом доме. Возможность оказаться взаперти с еще одним вооруженным маньяком пришлась ему совсем не по вкусу. К счастью, он чувствовал придававший уверенность вес своего служебного «пойнта-38» в наплечной кобуре, хотя, судя по размерам раны у мертвой, человек в соседнем доме был вооружен мощной винтовкой.

К Гейл эта мысль пришла в то же самое время.

— А что если мы здесь не одни? — прошептала она.

— Есть кто-нибудь в доме? — крикнул Палатазин. Ответа не последовало. Палатазин вытащил из кобуры пистолет и снял с предохранителя. Через аккуратно и уютно меблированную гостиную он прошел по короткому коридору к лестнице, ведущей на второй этаж.

— Есть тут кто-нибудь? — спросил он, напряженно ожидая даже малейшего признака движения. — Мы не тронем вас, не бойтесь! Мы просто хотели укрыться от бури!

Он подождал еще немного, но ответа так и не последовало. Тогда он сунул пистолет в кобуру и вернулся в гостиную.

— По-моему, мы здесь одни, — сказал он Гейл. — Наверное, они уехали до того, как начался ураган.

Гейл посмотрела вокруг. На полу лежал круглый красно-голубой ковер с бахромой. Большая удобная софа с поцарапанными ручками и ножками. Тут же стояла пара мягких кресел с покрытыми прозрачным пластиком ручками. На кофейном столике с несколькими пятнами от пролитого кофе аккуратно сложены стопки журналов. Над кирпичным камином прибита перевернутая подкова. На стенах — гравюры, на каминной полочке несколько цветных фотографий: средних лет супружеская пара, дети, играющие с собаками.

В соседнем доме зашелся безумным хохотом маньяк с винтовкой.

— Боже, — тихо сказала Гейл. — Этот паразит мог нас застрелить.

Палатазин кивнул и подошел к Джо, которая была уже не такая бледная.

— Тебе лучше?

— Да. — Она слабо улыбнулась. — Гораздо лучше.

— Ночь наступает, — напомнила без нужды Гейл. — Уже скоро.

Она подошла к окну, отодвинула в сторону штору — из-за летящего песка почти ничего не было видно. Сумерки быстро заполняли улицы. Повернувшись, она посмотрела на Палатазина.

— Этот ураган… он ведь будет мешать вампирам тоже, да?

— Нет. Они не дышат, и веки у них прозрачные, они будут защищать их глаза от летящего песка. Мы в ловушке.

— В ловушке?

— Да. Именно там, где мы им и нужны. Весь город превратился в огромную ловушку. Никому не убежать.

Он некоторое время смотрел ей в глаза, потом быстро отвернулся. Они находились в незащищенном доме — ни чеснока, ни нарисованных распятий. Он опустил руку в задний карман брюк, дотронулся до флакона со святой водой — он показался ему жутко маленьким.

— Боюсь, — сказал он, — что слишком поздно вам писать свою статью. Она уже никому не поможет. Равновесие сместилось в их сторону. Теперь, когда сила на их стороне…

— Нет! — крикнула Гейл. — Мы все еще можем сделать что-нибудь! Можем вызвать полицию, национальную гвардию или… еще кого-нибудь. — Она замолчала, слушая, как со свистом бьет в стекло песок, шипя, словно горячий жир на сковородке.

— Я думаю, что вы сами понимаете, что это все ерунда. Очень сомневаюсь, что телефоны в городе работают. Я бы попробовал сигналить светом, но это станет лишь неоновой вывеской в ресторане для вампиров. Воздух у нас не очень свежий, верно?

Гейл сжала голову в ладонях.

— Черт, — сказала она каким-то далеким потусторонним голосом. — Все, чего я хотела, — это стать хорошим писателем. Вот и все. Неужели этого слишком много?

— Не думаю.

— Я хотела оставить какой-то след. Я хотела… сделать что-то важное в жизни. Стать кем-то, вместо того, чтобы оставаться никем… чем я — посмотрим правде в лицо — и являюсь сейчас. — Голос ее слегка дрогнул, но она тут же успокоилась. — Только язык и напускная храбрость… Они делают это… быстро или медленно?

Палатазин сделал вид, что не услышал вопроса.

Надвигалась ночь.

12 .

Отец Сильвера добрался до своей церкви до того, как ударила основная масса песчаного урагана. И теперь, приоткрыв чуть-чуть дверь, он выглядывал наружу. На пустынной улице кое-где уже образовались холмики песка. В домах по всей улице не было ни огонька — по той простой причине, что не было тока. Сильвера ждал минут пятнадцать, включив лампы в церкви, пока они не мигнули, не потускнели и не погасли уже окончательно. Темнота наполнила церковь, становясь гуще с каждым мгновением. Он еще некоторое время выглядывал наружу, прикрывая глаза от летящего песка, потом вернулся в свою комнату. Там он нашел несколько свечей, предназначенных для венчания и других церемоний, зажег их одну за другой, накапал плавящегося воска на блюдца и прикрепил к этим лужицам сами свечи, чтобы они стояли вертикально. Блюдца со свечами он вынес в церковь и расставил их вокруг алтаря. Ему стыдно было смотреть на распятие. Он молился за Палатазина, чтобы он вернулся живым из своего похода и чтобы в замке не оказалось Хозяина и никаких вампиров вообще. Он молился за то, чтобы Палатазин ошибся в своем ужасном предположении, чтобы все это оказалось результатом его переутомления. Но где-то на задворках его сознания зашевелилась черная тень, и Сильвера пытался не дать этой тени обозначиться полностью. Он вспомнил, что говорил ему в Мехико один старый священник: «Некоторые люди находятся в плену рационального мышления». Возможно, он сам слишком долго смотрел на мир сквозь прутья камеры.

Дверь церкви со скрипом отворилась. Сильвера поднял голову от алтаря и увидел, что сквозь облака песка в церковь, пошатываясь, вошла маленькая детская фигурка. Это был Леон Ла Плаз. Прежде чем Сильвера смог подхватить его, мальчик, отчаянно кашляя, упал на пол. Сильвера помог ему сесть на скамью, а потом ему пришлось напрячь все силы, чтобы заставить дверь затвориться.

— С тобой все в порядке, Леон? — спросил он мальчика, присев на корточки рядом с ним. Леон кивнул, но он был бледен, и на щеках у него виднелись следы слез.

— Я дам тебе воды, — сказал Сильвера. Он поспешил обратно в комнату, нашел на полке стакан и отвернул кран. В трубах зажурчало, потом потекла бурая струйка. «Проклятье! — подумал Сильвера. — Песок попал даже в воду!» Он попробовал воду и выплюнул ее в раковину.

— Извини, Леон, — сказал Сильвера, вернувшись к мальчику. — Но с водой придется обождать.

Он приподнял подбородок мальчика. Губы у него разбухли на ветру.

— Что ты делал там в такую непогоду? Ты мог погибнуть в урагане! — Вдруг он вспомнил. — А где Сандор? Твой папа не вернулся до сих пор домой?

Леон покачал головой, в глазах его блестели слезы. Он все еще не мог отдышаться, говорить ему было трудно.

— Нет… пришел человек… за Хуанитой… велел сказать вам: «Цицеро все помнит».

— Цицеро? А кто пришел к тебе?

— Негр… — сказал Леон. — Прямо в квартиру. Высокий такой… и злой… велел мне идти к вам и передать.

— Цицеро? — Сильвера вспомнил имя черного торговца героином, которого он засунул в контейнер для мусора. — Когда это было?

— Недавно… наверно, десять минут назад. — Леон вцепился маленькими дрожащими пальцами в руку священника. — Он забрал с собой сестру, падре! Сказал мне идти к вам и передать, что он все помнит, потом… взял на руки Хуаниту и ушел! Куда он забрал ее? Что он с ней сделает?

Сильвера был поражен. «Что делает здесь Цицеро в такую бурю? Наверное, толкал свою «лошадь» и не успел уехать домой? И что он теперь собирается делать с четырехлетним ребенком?»

— У меня в доме есть другие люди, падре, — сказал Леон. — Много стекол выбилось, они теперь задыхаются, не могут дышать из-за песка.

— Сколько их там?

— Миссис Родригес, Гарсиасы, мистер и миссис Мендоза, мистер Мелаццо. Еще человек тридцать, наверное.

«Бог мой! — подумал Сильвера. — Что случится с сотней других, оказавшихся в ловушке этих развалюх, где оконные рамы нужно было отремонтировать еще 10 лет назад, а теперь они вылетают под напором ветра, и люди обречены на медленное удушение, если не найдут более надежного убежища».

Сильвера помолчал, потом принял решение.

— Леон, ты знаешь, где лестница на колокольню?

— Да, через эту дверь.

— Правильно. Теперь слушай внимательно. Ты должен вскарабкаться на колокольню и открыть ставни. Увидишь рукоятки. Когда откроешь ставни, ветер будет там очень силен, поэтому будь осторожен. Потом возьмись за канат и тяни его изо всех сил. Возможно, что, раскачиваясь, колокол будет поднимать тебя — ты не бойся, только крепче держись за канат, он снова опустит тебя на место. Только держись и продолжай звонить. Ты понял, что должен делать?

Леон кивнул, глаза его ярко сверкали в предвкушении такого важного задания.

— Хорошо, — сказал Сильвера и сжал плечо мальчика. Теперь ему нужно было чем-то прикрыть лицо. Когда Леон умчался через боковую дверь, ведущую к лестнице на колокольню, Сильвера взял в ванной полотенце и большую часть засунул за воротник пальто, чтобы иметь возможность прикрыть потом другим концом лицо. Когда он подошел к наружной двери, то услышал первый ясный раскат Голоса Марии. В металлическом раскате слышались тревога, решимость. Движение колокола заставило башню колокольни заскрипеть, и Сильвера представил фигурку мальчика, болтающуюся на канате. Сильвера приоткрыл дверь и вышел наружу. Ветер воплем отдался у него в ушах. Песок мгновенно набился в волосы, ударил в лицо. Его едва не бросило на землю, но он наклонился вперед и сохранил равновесие. Он абсолютно ничего не видел — темнота вошла в сговор с ураганом и изолировала его в колодце с крутящимися черными стенами. Он с трудом двинулся через улицу, слыша над головой обрывки звонкого зова Голоса Марии.

Вскоре из сумрака показалась линия домов. К тому времени, когда он достиг двери ближайшего подъезда, дышалось ему уже с большим трудом. Песок покрыл полотенце, часть его попала в рот и в ноздри. Лицо словно было обработано пескоструйным аппаратом. Он вошел в коридор подъезда — на полу лежали остатки разбитой двери. Он слышал завывание ветра на лестничных пролетах, встречные потоки тянули Сильверу каждый в свою сторону. Он попытался дышать без защитного сита полотенца — легкие и носоглотка тотчас запылали огнем.

Он постучал в первую дверь, к которой подошел, и наружу выглянул Карлос Альва, красные глаза его выпучивались поверх грязного носового платка, которым он прикрывал нижнюю половину лица.

— Карлос! — крикнул Сильвера, хотя он стоял всего лишь в футе от него. — Бери жену и детей! Пойдете со мной в церковь.

Похоже, что Альва не понимал его, поэтому Сильвера повторил, прокричав слова прямо в ухо Карлосу. Тот кивнул и исчез в комнате. Сильвера перешел к следующей двери.

На то, чтобы собрать всех обитателей дома на первом этаже, потребовалось немногим менее часа: 33 человека, не считая детей на руках матерей. Сильвера предполагал вывести их живой цепочкой, где каждый держит за руку идущего впереди и позади него, но маленькие дети оказались проблемой.

— Слушайте меня все! — крикнул Сильвера. — Мы должны во что бы то ни стало добраться до церкви! Слышите, звонит колокол? — Звук колокола казался приглушенным и отдаленным, и Сильвера понимал, что маленькому Леону долго не выдержать там наверху. — Мы пойдем на этот звук, — крикнул он, указывая в сторону церкви. — Каждый берется за плечо человека, стоящего впереди, и держит его крепко! Женщины, передайте детей мужьям! Ветер снаружи очень сильный, поэтому идти нужно крайне осторожно. — Он видел их испуганные глаза. Слышались возгласы отчаяния, обращения к Всевышнему, молитвы.

— Все будет в порядке! Не бойтесь, только крепче держитесь за плечи идущего впереди. И как следует закройте лица детей. Все защищены? Тогда отлично. Все готовы?

Кое-кто начал всхлипывать. Карлос Альва с маленьким сыном на руках сжал плечо Сильвере. Сильвера вышел на улицу и сделал первый глоток жгучего воздуха. Люди цепочкой потянулись за ним.

На несколько секунд колокол замолчал.

«Звони же, Леон!» — мысленно взмолился отец Сильвера. Потом он снова услышал гудящие звуки, словно плач по пропащим и потерянным. Позади него трепетала на ветру человеческая цепочка. Кое-кто из людей падал, приходилось поднимать его на ноги. Улица казалась ужасно широкой. Сильвера чувствовал, что они уже посередине, потому что обе стороны улицы пропали за пеленой песка, но он не был в этом уверен. Внезапно он услышал пронзительный крик позади. Крик повторился еще раз и еще.

— Что случилось? — спросил Сильвера через плечо у Альвы. — Кто кричал?

Альва передал вопрос по цепочке. Несколько секунд спустя он сообщил священнику:

— Миссис Мендоза исчезла! Кто-то выдернул ее из цепочки!

— Что?! — крикнул Сильвера. — Оставайтесь на месте!

Он на ощупь перешел к тому месту, где вместо миссис Мендозы образовалась дыра между ее мужем и мистером Санчес.

— Что с ней случилось? — спросил он смертельно побледневшего мужа. Мужчина ничего не мог ответить, он только продолжал бормотать: «Мария, Мария…», снова и снова. Сильвера оглянулся по сторонам, пытаясь что-либо увидеть, но напрасно. Он смотрел на Санчеса:

— Что здесь произошло?

Зубы Санчеса стучали.

— Не знаю, падре, — крикнул он. — Она держалась за мое плечо, и в следующую секунду… ее уже не было! Я услышал крик, оглянулся… мне показалось… я увидел… увидел…

— Что? Что это было?

— Что-то похожее на человека… он утащил ее прочь…

Сильвера всмотрелся в темноту, песок сыпался за воротник.

Там ничего не было, абсолютно ничего.

Он услышал собственный голос:

— Сомкнитесь!

Потом он, также перебирая руками плечи стоящих, вернулся к началу цепочки. Сердце бешено колотилось, страх судорогой сводил желудок. Альва снова вцепился в его плечо, и они двинулись вперед. Через десять секунд послышался новый вопль, быстро затихающий вдали. Сильвера стремительно завертел головой, пытаясь что-нибудь увидеть в крутящейся мгле.

— Фелиза! — услышал он плач женщины. — Что с моей малюткой? Фелиза-а-а-а! — Женщина хотела выпрыгнуть из цепочки, но Сильвера крикнул:

— Держите ее! Мы продолжаем идти вперед!

Внезапно впереди пробежал человек, мгновенно исчезнув в завесе урагана. Сильвера остановился так неожиданно, что люди в цепочке едва не попадали, наталкиваясь друг на друга. Он ясно увидел, что пробежал подросток в кожаной куртке с серебристо горящими глазами на костлявом лице.

«Боже Преславный, защити нас! — подумал священник. — Пожалуйста, помоги нам добраться до порога, пожалуйста!» Рука Альвы крепко вдавилась в его плечо. В самом конце цепочки раздался новый вскрик.

— Продолжаем идти! — крикнул Сильвера, хотя там, позади, они едва ли могли его услышать. Он надеялся, что они догадались заполнить пробел в цепочке, и теперь тоже двигались вперед. Теперь со всех сторон ему чудилось движение — пробегающие за завесой крутящегося песка фигуры, казавшиеся бесформенными. Нога его коснулась бровки противоположного тротуара. Дверь церкви была всего в нескольких футах от него. Оставалось еще преодолеть пять ступенек крыльца.

— Мы пришли! — крикнул он и вдруг почувствовал, что рука Альвы больше не сжимает его плечо. Когда он обернулся, то вместо Альвы и его жены увидел лишь их маленькую дочь, замершую в ужасе, с протянутой рукой, которой она только что сжимала юбку матери. Сильвера взял малышку на руки. Над головой яростно пел колокол. Священник распахнул дверь и остался стоять сбоку, считая тех, кто входил в церковь. Из 33 только 26 добрались до церкви.

Когда последний перешагнул порог, Сильвера захлопнул дверь, навалился на нее, хрипло дыша. Несколько человек опустились на колени перед алтарем и начали молиться. Крики, всхлипы, неразбериха.

До сих пор он не верил в гипотезу о вампирах, теперь он не был так уверен, но одно знал наверняка — те, кто под прикрытием урагана бродил сейчас по улицам, не были людьми. Он коснулся плеча Хуана Ромео.

— Поднимись на колокольню и смени Леона, — сказал Сильвера. — Продолжай звонить, пока я не пришлю кого-нибудь еще. Скорей!

Хуан рванулся наверх. Все, кто услышит колокол, размышлял Сильвера, могут попытаться добраться до церкви, до безопасного убежища. Он спрятал лицо в ладонях и принялся молиться. Пусть Господь даст сил ему и этим несчастным. Ему придется снова выйти в ураган, оставалась еще дюжина домов, окружавших церковь, и он должен помочь их обитателям найти убежище. Он опасался, что их осталось уже не слишком много. Но на этот раз он уже не пойдет беззащитным.

Он подошел к алтарю и взял тяжелый медный крест-распятие, в гранях которого мерцали огоньки свечей. Было так холодно. Хотя холод металла и был символом надежды, самого священника переполняла мрачная безнадежность. Он сжал ладонью основание распятия, чувствуя, как все глаза сейчас устремлены на него. С помощью этого распятия можно пробиться в продуктовую лавку, набрать там консервов и воды в бутылках. Изображение Иисуса на стекле витража, время от времени содрогавшегося под порывами урагана, смотрело на Сильверу строгим взглядом серых глаз.

«Ведь ты все равно умрешь, — сказал сам себе Сильвера. — Так чего же ты боишься? К чему цепляться за жизнь? Пусть твои последние дни хоть что-то значат. Они сочтены в любом случае».

Потом он крепко сжал распятие, закрыл лицо полотенцем и вышел за дверь, в крутящийся воющий Мальстрем песчаной бури.

13.

— Это мне напоминает снежные бури, которые бывали у нас дома, — сказал Вес тихо, наблюдая, как песок закрывает последний чистый квадратик ветрового стекла. Теперь они с Соланж сидели в полной темноте. Она прижалась к нему, положив голову на плечо, и хотя было ужасно жарко, Вес не протестовал. Почему-то вблизи друг друга они чувствовали себя увереннее и спокойней.

— Еще вчера Винтер-Хилл — пейзаж в золотых и красных тонах. Потом ночью проносится метель, ты выглядываешь из окна — весь мир белый, до самого горизонта. Деревья, дома, поля… Вверх и вниз по Винтер-Хилл снуют сани. Я тебе рассказывал, что умею ходить на снегоступах?

— Нет, — прошептала Соланж.

— А что я тебе не рассказывал?

— Как ходить на снегоступах.

— Громче.

— Как ходить на снегоступах.

— Ну, так о чем это я? Ах да, насчет саней. Когда я в последний раз ездил домой на Рождество, там уже все накупили себе снегомобили. Прогресс, верно? Ну, так вот… — Тут он понял, что лучше бы ему помолчать, потому что вдруг Вес почувствовал, что больше не может вдохнуть. Наконец, ему удалось сделать вдох. Но ему хотелось немного развеселить Соланж, потому что если они долго молчали, она начинала плакать. Из тысячи шуток, которыми он смешил аудитории Лос-Анджелеса, Лас-Вегаса и Сан-Франциско, Вес теперь, казалось, не мог припомнить ни одной, кроме обрывков какой-то комедии — совершенно бессмысленных.

«…Что это такое: большое, белое, твердое, принадлежит Рею Роджерсу? Конец. Что говорит с похмелья ангел, посетивший прошлой ночью Землю, разгневанному Святому Петру? Извини, Пит, я забыл свою арфу в дискотеке Сэма Франка. Идет миссионер по Африке и сталкивается со львом. Миссионер опускается на колени и начинает молиться за свою жизнь. Вдруг лев тоже опускается на колени рядом с ним. «Дорогой брат лев, — говорит миссионер, — как чудесно видеть, что ты присоединился ко мне во Христе, в то время как всего минуту назад я был полон страха за свою жизнь». А лев рычит ему в ответ: «Не перебивай, когда я молюсь перед едой!»

«Молитва, — подумал Вес. — А ведь это идея. Что я должен говорить? Боже, пожалуйста, вытащи меня отсюда? Не бросай старину Веса и Соланж именно сейчас? Ответ на такую молитву ясен до боли. Столько усилий, чтобы умереть в каком-то паршивом песчаном урагане. От захудалой комедии до настоящего успеха, и все это теперь коту под хвост. Никаких агентов с новыми контрактами, ни бухгалтеров, ищущих закавыки в моих отчетах по налогам, никаких писем от поклонников в утренней почте, никто не скажет, как здорово я смотрелся сегодня и как много я заработал, и что я еще долго-долго буду королем холма комедии… никого… только я и Соланж…»

«Ну и что, — подумал он, — этого должно быть достаточно». Он весь горел, словно в лихорадке.

«Черт побери, где мы сейчас находимся? Сидим прямо посреди шоссе, где-то в Восточном Лос-Анджелесе, возможно, на многие кварталы никакого укрытия. И где-то бродят вампиры. Джимми погиб. Как он кричал в агонии… Колокол звонит. Сирены «скорой помощи», мигание оранжевых огней… колокол… старая ненормальная алкоголичка в кресле на колесиках. Как она меня напугала, когда схватила за руку. Смородиновое бренди. Полицейский патруль. Звон колокола. Паркер-центр, девушка в лифте, в истерике… Колокол опять звонит… Звонит?!»

Он открыл глаза, даже не почувствовав, что начал засыпать. «Что это за шум? Погоди-погоди! Погоди минутку! Где-то звонит колокол, или мне это показалось только?» И снова как будто бы он услышал раскат колокольного звона, далекая грустная нота. Совсем отличная от шипящего свиста ветра. Но звук этот тут же исчез, если вообще был. Он осторожно потряс Соланж.

— Что случилось? — хрипло спросила она. Ее дыхание было неровным, горячечным.

— Прислушайся на минутку… вот! Ты слышишь? Звон колокола.

Она покачала головой.

— Нет, это всего лишь ветер. — Глаза ее закрылись, она снова положила голову ему на плечо.

— Не спи! — потребовал он. — Вслушайся, я уверен, что это был колокол.

— Колокол… какой колокол?

И он снова услышал звон, четко и определенно музыкальная нота пробивалась сквозь какофонию бури. Она доносилась откуда-то справа, колокол не мог находиться очень далеко, иначе они бы его вообще не услышали.

— Соланж, — сказал Вес. — Кажется, недалеко есть убежище! Мы можем добраться туда, я думаю, что можем. Это не должно быть далеко!

— Нет, — прошептала она. — Я хочу спать. Мы не дойдем…

— Дойдем! — Он снова потряс ее, на этот раз сильнее, пытаясь противостоять темным мягким волнам снотворного отравления, которые избыток углекислоты в воздухе уже начал посылать и сквозь его тело. — Мы должны попытаться по крайней мере! Прикрой ладонями рот и нос, чтобы их не забило песком. Можешь? Вот так, чашкой…

— Не знаю… я так устала…

— И я устал, но нам здесь оставаться нельзя, если так близко есть убежище! Мы сможем выспаться, когда доберемся туда, верно? Пошли. Натяни-ка капюшон и старайся защищать лицо. — Он сам надел ей капюшон. — Вот так, отлично. Я выйду первым, потом позову тебя. Сделай пару глубоких вдохов.

Она попыталась и заплакала — воздуха, пригодного для дыхания, уже не осталось. Голова Веса яростно болела, ее наполняло какое-то жужжание, со всех сторон накатывались бархатистые темные волны дурноты.

— Я открываю дверь. Готова?

Она кивнула.

Вес навалился на дверь и обнаружил, что не в силах ее открыть. Внутри живота взрывом ударила паника. Он еще раз нахвалился, напрягая все мышцы. Песок посыпался с окна тяжелыми струйками, и по мере того как Вес толкал, все больше песка попадало в машину. Потом дверь открылась достаточно широко, чтобы он мог протиснуться в проем. Он взял руку Соланж в свою и шагнул в слепящий поток песка. Ноги его тут же провалились по колено. На него как будто обрушилась песчаная стена, и когда он попытался сопротивляться, то едва не потерял руку Соланж. Наконец ему удалось перевести дыхание, и он вытащил за собой Соланж. Теперь он понял, что у борта его машины намело целую песчаную дюну.

Было уже темно, и сквозь пелену песка, несомую ветром, он видел слабые искорки света в стороне делового центра города. За его спиной начинался Восточный Лос-Анджелес, погруженный в абсолютную темноту. Ветер, казалось, стал немного тише с того самого момента, когда Вес вышел из машины. По крайней мере, теперь можно было стоять, не рискуя потерять равновесие. Песок все еще жалил его лицо, как иголками, и он пытался дышать сквозь сомкнутые зубы. Во всяком случае это был пригодный для дыхания воздух, и Вес обнаружил, что дышать вполне можно, если плотно сжимать зубы и каждую минуту сплевывать, очищая рот. Он слышал вой ветровых потоков над головой — похоже, сильнейшая часть бури сейчас бушевала над головой. Вес увидел, что с машины содрало всю краску… на шоссе впереди виднелись другие машины, они сияли гладко полированным голым металлом корпусов. Почти все они были покрыты дюнами в 6–8 футов высотой. Ртутные лампы на столбах вдоль шоссе были сорваны или разбиты, но некоторые продолжали лить холодный голубоватый свет, освещая сцену опустошения, напоминавшую Весу последствия снежного бурана. Один из фонарных столбов упал поперек шоссе. Лампа его мигала и трещала, как гаснущий метеорит.

И снова откуда-то справа послышался стон колокола. Откуда-то из тьмы Восточного Лос-Анджелеса. Вес сплюнул изо рта песок, прикрыв одной рукой глаза.

— Все в порядке? — спросил он Соланж.

Ему пришлось кричать, иначе бы она не расслышала. Она в ответ слабо сжала его ладонь, и он двинулся вперед, погружая туфли в слой песка толщиной в несколько дюймов. Они миновали автомобиль, из которого в песок выпало несколько мертвых тел, словно эти люди, прежде чем умереть, пытались прокопать путь наружу. Соланж мельком взглянула на синее лицо одного из полупогребенных мертвецов и быстро отвела взгляд. Еще дальше им вдруг улыбнулся из песчаной дюны полузанесенный труп женщины.

Вес вдруг представил, как шепчут губы мертвой, сидящей в удобной дюне со струящимся вокруг песком: «Видишь, я убежала от них. Меня они уже не возьмут. Я просто села и заснула вот здесь, на мягком песке. И ты тоже должен сделать так. Это гораздо легче…»

Звон колокола казался гораздо более близким, чем раньше. Весу показалось, что в мутном свете уцелевшей ртутной лампы он видел впереди поручни рампы-съезда с шоссе.

— Ты не потерялась? — спросил он.

— Все нормально! Не волнуйся за меня!

Вес едва не наступил на двух мертвецов, женщину и мужчину, которые продолжали даже в смерти сжимать руки. Он провел Соланж стороной, чувствуя, что вот-вот его стошнит.

Они уже начали спускаться с шоссе по съездной рампе, когда Вес услышал далекий грохот. Он оглянулся через плечо и увидел фары, быстро приближающиеся с запада. Мотоциклы, примерно 15 или 20. Сердце его подпрыгнуло — дорожная полиция! Он бросил руку Соланж, замахал руками, крича:

— Эй! Сюда! Мы здесь!

— Вес, — позвала Соланж, — погоди. Мне показалось, что…

Мотоциклисты свернули в их сторону, посылая из-под колес изгибающиеся хвосты песка. Вес увидел лицо главного мотоциклиста, белокожее, лицо скелета с красными глазами, которые горели голодом. Клыки призрачно мерцали голубым в свете ртутных фонарей. Существо весело и широко распахнуло рот-пасть и рукой призвало остальных следовать вперед.

Вес, как в ночном кошмаре, медленно повернулся, потянулся рукой за Соланж, но внезапно поле зрения залил ослепительный белый свет, оглушительно заревел мотоцикл, мчавшийся прямо на него. Нога в сапоге ударила Веса в бок. Он рухнул на асфальт, пронзенный разрядом боли. Некоторое время он неподвижно висел над темной пропастью, потом медленно покатился кувырком в пасть тьмы. Откуда-то доносился вой ветра, треск мотоциклов, смех, голос Соланж, зовущий его. Вскоре ее крики затихли.

— Славная сучка… такая приятная, гладкая… — сказал кто-то, и голос эхом отозвался в голове Веса. — Можешь получить, что там от него осталось, Викинг. Ага, малютка, будешь такой ласковой с Коброй…

Боль в ребрах пронзила Веса, вывела из полубессознательного состояния. Сквозь туман боли он увидел склонившееся над ним лицо — широкое, бородатое, бледное, вампирическое.

— Живой, — сказал мотоциклист. — Толку с него мало, но так понимаю, что пару глотков я из него выжму…

— Ты говорил, что следующего возьму я! — обиженно воскликнул третий.

— Викинг идет впереди, Дико, — сказал тот, которого звали Коброй. — Пусть покушает. А следующего уж точно получишь ты.

— Дерьмо! — в сердцах выругался Дико. — Тут только мертвяки!

— Не расстраивайся, парень. Когда сцепимся с Призрачным Мотоциклистом и остальными парнями из Машины Смерти, мы их всех повыкуриваем, как крыс. Всем будет довольно еды.

Викинг нагнулся над Весом, рот его медленно открылся. Вес видел вспышку голодного серебристого свечения в его глазах, и в этом безжалостном зеркале отразилось его собственное лицо.

— Подкрепись, Викинг! — крикнул кто-то и засмеялся.

Викинг вдруг заморгал и отдернул голову.

— Вот дерьмо! Глаза печет!

Он вскочил на ноги и отпрыгнул в сторону от Веса, его обширный живот заколыхался, как желе.

— У подонка что-то спрятано в одежде, и оно печет мне глаза, Кобра!

Викинг яростно потер глаза и попятился.

Кобра оттолкнул его в сторону и навис над Весом. Он с ненавистью смотрел на человека и словно нюхал воздух. Почти в тот же миг глаза его закрылись, он зашипел от боли и отпрыгнул.

— Что это у него, Кобра? — спросил Викинг. — Что там у него, а?

— Заткнись! — Кобра потер глаза, потом ненавидяще посмотрел на Веса. — Неважно, что у него там. Все равно ребра у него переломаны. Когда снова поднимется ветер, он будет отдыхать под двумя футами песка. Забудь про него.

Викинг зачерпнул пригоршню песка и швырнул в лицо Веса.

— Понял, скоро ты подохнешь, дерьмо! — с яростью предсказал он. — А смерть — это хо-о-о-олодно…

— Поехали! — сказал Кобра и пропал из поля зрения Веса. — Твою черную суку я забираю с собой, мистер. Она будет согревать меня наверху, в замке, уж об этом Кобра позаботится. А ты пока полежи здесь и подумай, что я с ней буду делать, понял?

Взревели двигатели. Вес попытался подняться на ноги, но боль гранатой взорвалась в левом боку, который он ударил еще во время столкновения «кадиллака» Джимми с тем «мазератти». Он снова упал, тяжело дыша. Мотоциклы пронеслись мимо, ревя, как хищные звери.

— Соланж! — попытался крикнуть он, но послышался всего лишь шепот.

— Соланж!.. — простонал он, когда в следующий момент мотоциклы исчезли и грохот их выхлопа быстро затих вдали. Только ехидно хихикал ветер.

А колокол продолжал звонить, только теперь он казался где-то на краю бесконечности. Вес пылал гневом.

«Я не могу умереть вот так! — прикрикнул он на себя. — Я должен спасти Соланж. Она не должна стать… как они!»

Он поднял голову и прошептал:

— Я найду тебя!

Некоторое время спустя он перевернулся на живот и начал ползти, словно раздавленный кролик. Он благодарил Господа за амулет, который сделала для него Соланж. Непонятно, каким образом, но амулет заставил вампиров держаться подальше.

Теперь он отсчитывал удары колокола, чтобы не позволить сознанию соскользнуть в черную пустоту. «Один… два… три… четыре… пять…»

Гнев заставлял его ползти все дальше и дальше, а из мрачной тени какое-то отвратительно хихикающее существо пыталось подцепить его крюком и оттащить назад, словно в водевиле. Но он продолжал ползти.

14.

С потолка бетонного зала фабрики в Хайленд-парке тускло светили лампы. Они то и дело мигали, гасли, снова слабо загорались. Когда свет пропадал, конвейерная лента тоже останавливалась, и рабочим приходилось раскрывать гробы в темноте. Вот уже довольно продолжительное время напряжение оставалось слабым, но постоянным. Гудела лента конвейера, звонко щелкали передачи и рычаги. Тускло поблескивающие гробы проносились по ленте все быстрее и быстрее. Фигуры с погруженными в тень лицами кивали и усмехались, довольные своей работой. Скоро им разрешат выйти из цеха и поесть, а места на фабрике займут другие рабочие. По плану Хозяина фабрика должна работать от сумерек до рассвета, есть ток или нет — все равно. Если электропилы останавливались, рабочие брались за ручные пилы и другие инструменты, которых было достаточно.

В самом конце конвейера, где выстроились большие гусеничные тягачи с платформами, высилась громадная куча песчаной калифорнийской почвы, привезенной самосвалами. Прежде чем гробы запечатывали и грузили в тягачи, рабочие наполняли каждый новый гроб доброй порцией коричневатой глинисто-песчаной земли. После этого гроб можно было отправлять.

Один из рабочих по имени — в предыдущей жизни — Гидеон Митчелл оперся на лопату, ожидая, пока подъедет к нему следующий гроб. Лицо его покрывала грязь, глаза глубоко запали. От голода его охватил арктический холод, но его ободряла уверенность, что примерно через час послышится свисток, и тогда ему разрешат насытиться. Ему не придется даже тратить время на охоту — один из гусеничных тягачей был загружен людьми — награда Хозяина за верную службу.

Конвейер принес следующий гроб. Он набросал земли, припрессовал лопатой, затем гроб унесли на погрузку. Тягачи подъезжали и уезжали без перебоев, и Гидеон был доволен такой эффективной организацией. Он был теперь важной деталью этой машины, гораздо более важной, чем в той жизни. Он даже видел Хозяина и рассказал ему все, что знал о фабрике, о том, как делаются гробы, как лучше всего организовать рабочие бригады. Хозяин остался доволен им и спросил Гидеона, может ли он полагаться на бывшего гробовщика, если Хозяину понадобится совет. Конечно, сказал Гидеон.

Еще один гроб. Гидеон заполнил его, работая с новым приливом сил. Гроб унесли. Новый тягач покинул свою ячейку погрузочного дока, вместо него медленно вкатилась платформа следующего. Гидеон был в экстазе счастья, в экстазе любви к Хозяину. Ему даровали вечную жизнь, вечную юность. Его сон стал явью.

15.

Два часа спустя отец Сильвера отыскал более пятидесяти человек и перевел их всех в церковь. Кое-кто из них был в шоке. Некоторые впали в истерику, другие тихо всхлипывали. Убежище теперь гудело голосами множества спасенных людей — плачущих, молящихся, бормочущих, почти сошедших с ума, кричащих младенцев. Сильвера назначил четырех мужчин старшими, чтобы они присматривали за остальными членами группы укрывшихся. Он опять собрался покинуть церковь, несколько человек хотели пойти с ним, но он твердо сказал им «нет».

Больше Сильвера ничего не мог сделать. Он не хотел потерять еще кого-нибудь. Переступив порог и войдя во тьму, а это было самым ужасным и трудным, он покрепче сжал медный крест-распятие. Его сильно трясло. Пальцы руки, державшей распятие, норовили разжаться. Несколько раз он едва удержался от того, чтобы не бросить тяжелый крест, но мысленно заставлял перенапряженные больные мышцы подчиняться.

Снова оказавшись на улице, он сразу же увидел бегущие фигуры. Он уже несколько раз встречался с ними, и одна подошла до опасного близко, но вдруг остановилась и попятилась прочь. Сильвера предполагал, что причиной тому было распятие. Возможно, они боятся распятия, как это показывается во всех старых фильмах про вампиров.

Он шагал вперед — к счастью, ветер стал заметно тише — направляясь к домам по другую сторону улицы. Теперь они были видны лучше. Песок заставил кожу его лица покраснеть. Оно распухло, и по привычке он жмурил глаза, оставляя для обозрения лишь узкую щель между веками. За его спиной пел Голос Марии, и звон колокола эхом разносился по улицам. Он миновал продуктовый магазин, витрина которого была разбита поднятой в воздух ветром мусорной урной. Священник отметил в уме, что нужно вернуться сюда и набрать еды и воды для укрывшихся в церкви. Он уже собирался войти в здание на Маркиза-стрит в трех кварталах от его церкви, когда услышал детский голосок:

— Отец Сильвера! Отец Сильвера! Помогите!

Он сначала не узнал голоса, потом возглас о помощи перешел в громкие всхлипывания и затих. Он поднял голову и увидел в выбитом окне третьего этажа дома напротив Хуаниту Лa Плаз, крохотное личико которой едва виднелось над подоконником. Пальцы ее крепко впились в дерево, глаза были широко раскрыты и полны ужаса.

— Пожалуйста! Я хочу к папе! Я хочу домой к… — Она снова начала плакать, закрыв лицо руками, и исчезла внутри комнаты.

Сильвера перебежал дорогу, ноги его погружались в песок, и вошел в здание. Оно казалось покинутым, воздух был жарким, пыльным. Он помчался вверх по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, пока не добрался до коридора третьего этажа, усеянного обрывками газет, обломками старой мебели и рваной одеждой. На стенах виднелись надписи и темные пятна, похожие на краску или высохшую кровь. Он остановился, вслушиваясь в плач маленькой девочки.

— Хуанита! — позвал он. — Это отец Сильвера. Где ты?

Приглушенные всхлипы слышались из-за двери дальше по коридору. Когда он открыл дверь, то обнаружил, что она стоит босиком посреди комнаты, стены которой покрывали старые плакаты. Глаза девчушки, выглядывавшие из-под черных завитков волос, казались тусклыми и ошеломленными, словно — о, Боже! — кто-то давал ей наркотики. Она дрожала.

— Слава Богу, я тебя нашел! — сказал Сильвера, нагибаясь и обнимая малютку. Она никак не реагировала, ручонки безвольно висели. — С тобой все в порядке?

— Да, — тихо ответила она. Девочка, казалось, смотрела сквозь Сильверу.

— А где тот человек, который унес тебя, Хуанита? Куда он девался?

— Куда-то ушел. Пожалуйста, помогите мне. Я хочу домой, к папе. Он ушел, далеко. Пожалуйста, помогите мне. Я хочу…

Глаза ее слегка шевельнулись, взгляд переместился, теперь она смотрела за его плечо. И он увидел ртутный отблеск ужаса в этом замерзшем взгляде.

Сильвера повернул голову как раз в тот момент, когда на него прыгнул Цицеро. Негр притаился за дверью и теперь испустил ликующий крик, бросившись на священника.

Они оба упали на пол. Цицеро шипел, пытаясь отдавить подбородок священника назад, чтобы добраться до яремной вены. Сильвера, в свою очередь, пытался выдавить существу глаза, но каждый раз Цицеро ловко уводил голову в сторону. Продолжая изо всех сил сжимать распятие, Сильвера свободной рукой нанес апперкот в челюсть вампира. Цицеро мигнул, но в остальном удар, казалось, не подействовал на него. Голова вампира мотнулась вперед, блеснули клыки. Сильвера плюнул в глаза монстру. Цицеро отдернул голову, и священник снова ударил кулаком с такой силой, что вибрация болью отдалась в плече. Прежде чем монстр смог снова вцепиться в него, Сильвера согнул колено, уперся им в грудь Цицеро и пнул вампира, чувствуя, как хрустят связки бедра. Цицеро отлетел к стене, но очень быстро вскочил на ноги.

Сильвера встал, тяжело дыша. Он толкнул Хуаниту себе за спину, встряхнул ее, пытаясь вырвать девочку из-под власти вампира.

— Держись за моей спиной, Хуанита! Быстрей!

Но девочка была оглушена и не понимала, чего от нее хотят.

Цицеро усмехнулся, из верхней и нижней челюстей выдвинулись клыки, словно у змеи.

— Не так-то просто теперь, старина Сильвера! Сейчас ты на территории Цицеро! И будешь играть по моим правилам. — Вампир сделал шаг вперед, его пальцы скрючились в когти.

Сильвера отступил. Распятие свинцовым грузом оттягивало руку. Он поднял его и выставил перед собой, направив на вампира. Рука его тряслась.

— Прочь! — приказал он. — Твой повелитель мертв, Цицеро! Он уничтожен!

Цицеро остановился, лицо его исказилось. Потом он откинул голову и захохотал:

— Прочь? Ха! Ты насмотрелся поганых фильмов, но на этот раз ты ошибся! Ха! — Глаза его горели. — Цицеро Клинтон не стыдится того, чем он стал! Я никогда не верил в эти религиозные помои, которыми вы кормите своих овечек-прихожан. Так что эта штука не причинит мне вреда теперь! И ты ошибся в главном. Хозяин жив! Он сейчас во мне, и я голоден, ужасно голоден!..

Он двинулся вперед, пальцы-когти судорожно скорчились, лицо исказилось жуткой усмешкой.

Сильвера схватил малютку Хуаниту и прижал ее к стене, а сам встал между вампиром и девочкой. Он услышал, что она повторяет, словно старая пластинка:

— Хочу к папе, домой, к папе, домой…

— Я разделаюсь с тобой потихонечку, святой отец, — угрожающе сказал Цицеро. — Тебе будет о-о-очень больно.. — Он напрягся, колени согнулись, готовясь к прыжку. И он молнией метнулся к горлу священника.

Но Сильвера стоял крепко. Он размахнулся распятием, описав зловещую дугу, направленную в голову вампира. Цицеро слегка отдернул ее, но медная грань врезалась в шею монстра. Мертвая плоть пошла морщинами, пытаясь закрыть дымящуюся рану, но крови не было. Сильвера быстро шагнул вперед и ударил еще раз, целя в то же место. Края разреза расширились. Цицеро отшатнулся, пытаясь закрыть рану руками. Силы быстро покидали Сильверу, он чувствовал, как все тяжелее поднимать распятие. Он сделал обманный выпад в глаза вампира, потом снова ударил в шею. Серая кожа лопнула, обнажив бело-желтые ткани. Еще один удар распятия — и голова Цицеро была почти отделена от туловища. Вампир покачнулся, попятился, руки его взметнулись от боли. Голова висела под прямым углом к телу. Лицо искажало бешенство — клыки щелкали, пытаясь вцепиться в человеческую плоть.

Цицеро завопил и бросился на Сильверу, пытаясь вырвать распятие из руки священника. Сильвера собрал остатки сил и размахнулся.

Голова Цицеро отделилась от туловища и покатилась в угол. Безглавое тело продолжало двигаться вперед, пальцы-когти впились в пальто Сильверы. Священник чувствовал волнами исходивший от обезглавленного вампира холод. Он услышал собственный крик ужаса, дернулся в сторону всем телом. Цицеро мешком повалился на пол у его ног.

В этот миг Хуанита вскрикнула и бросилась к отцу Сильвере. Он прижал ее к себе так, чтобы она не смотрела на корчившийся на полу ужас. В другом углу комнаты продолжали, словно жуткие кастаньеты, щелкать клыки отделенной от туловища головы. Тело у ног Сильверы извивалось, как издыхающая змея.

— Помоги нам Бог! — выдохнул Сильвера.

Конечности вампира продолжали шевелиться, они толкали обезглавленное тело в угол. Сильвера не хотел ждать, чтобы посмотреть, что получится, когда тело соединится с головой. Держа на руках обнявшую его за шею Хуаниту, он высоко поднял распятие и всем весом своего тела опустил его острую верхушку на спину вампира. Затрещали кости позвоночника и дерево пола — Сильвера пробил крестом тело и вонзил распятие в пол. Вампир начал корчиться, ноги пытались двинуть тело вперед, но оно было крепко пригвождено к полу. Клыки захрустели друг о друга. Сильвера оставил распятие в ране, обнял Хуаниту обеими руками и бросился бежать прочь.

Уже на улице он сообразил, что теперь он и ребенок лишены защиты, но был уверен, что если бы не оставил распятие в ране Цицеро, то тело вампира доползло бы до головы в углу и каким-то образом соединилось бы с ней. От одной мысли об их беззащитности его прошила болезненная судорога страха. Он побежал изо всех сил. Казалось, со всех сторон их окружают движущиеся тени. Легкие его работали, как меха горна. Ему показалось, что их кто-то преследует, но обернувшись, он ничего не увидел.

Почти за полквартала до церкви Сильвера наткнулся на лежащий посреди улицы труп мужчины. Он почти миновал его, когда рука трупа метнулась вперед, поймав его за лодыжку, едва не повалив священника на песок. Лежавший человек поднял покрытое красной воспаленной кожей лицо и прохрипел:

— Помогите мне…