В воскресенье, 20 мая, Джерри вылетел в Великобританию. Впервые после приезда в Португалию мы разлучились, и оба очень переживали из-за этого. Возвращаться в Лестер одному, не зная, что с Мадлен, ему было особенно тяжело. Он решил не заезжать в наш дом, сейчас это было бы слишком тягостным испытанием, да и не приходилось сомневаться, что там его уже дожидается армия журналистов. Обе ночи он провел у друзей, и ему каким-то образом удалось не попасть в поле зрения СМИ. Для него так было лучше. Мне было проще: со мной оставались Триш и Сэнди, и у меня были Амели и Шон. И еще Кот-соня.

В понедельник у Джерри была встреча с британской полицией, на которой ему рассказали о планах распространить в Великобритании обращение к тем, кто отдыхал в Алгарве за неделю до похищения Мадлен. Они хотели попросить их присылать в Центр защиты детей от эксплуатации онлайн любые фотографии с неизвестными им людьми, сделанные в это время. ЦЗДЭО пропустит их через специальное оборудование для распознавания лиц — похитителем мог оказаться один из известных преступников. Нам это показалось огромным шагом вперед, знаком того, что сотрудничество британской и португальской полиций начинало приносить плоды.

Чуть позже в тот же день Джерри впервые встретился с Кларенсом Митчеллом, бывшим репортером Би-би-си, а ныне руководителем отдела мониторинга средств массовой информации при кабинете министров. У Кларенса сохранились связи в журналистской среде, и он дал знать своему руководству, что не прочь опять взяться за какое-нибудь «громкое» дело и готов стать представителем правительства по связям с прессой, если подвернется случай. В результате его взяло под свое крыло министерство иностранных дел, и он в рамках оказываемой нам консульской поддержки был отправлен в Португалию заниматься нашим делом.

Джерри быстро сошелся с ним. К тому же его сразу поразили профессионализм Кларенса и его умение обращаться с прессой. Джерри хотел поехать в Ротли, чтобы увидеть тысячи записок, цветы и мягкие игрушки, собранные для Мадлен в центре деревни. Кларенс сразу же стал действовать. Узнав о планах Джерри, он, не откладывая дела в долгий ящик, позвонил в полицию и редакции газет и договорился, как устроить, чтобы Джерри мог побывать в Ротли, а пресса осветила бы его визит. Джерри получил возможность съездить в деревню и спокойно просмотреть целую гору писем и открыток, подержать в руках подарки. Больше всего его тронуло послание одной из садиковских подружек Мадлен, которая недавно переехала с родителями в Йоркшир. Я знаю, как для него это было тяжело. Он потом рассказывал мне, с каким трудом ему удалось сдержать слезы.

Тем временем в Прайя-да-Луш я в понедельник вечером сходила в гости к Фионе и Дэвиду. Дэвид заказал в индийском ресторане еду, но я была слишком расстроена и почти ничего не ела. Когда я разговаривала по телефону (скорее, плакала в трубку), в дверь постучали. Это нас несколько встревожило, ведь была уже почти полночь. Когда я увидела Сэнди с двумя офицерами НРГ, меня охватил панический страх.

Офицеры сказали, что снаружи меня ждут какая-то женщина и ее муж, которые приехали издалека, чтобы сообщить мне важную информацию. Я вышла из номера к припаркованному возле корпуса полицейскому микроавтобусу. Эта пара ждала меня внутри. Не зная, что и думать, я ужасно разволновалась — вдруг это тот самый долгожданный прорыв? Неизвестная мне женщина с сосредоточенным видом полчаса махала перед моим лицом магическим шаром, и я почувствовала, что у меня вот-вот начнется истерика. По выражению лица Сэнди я поняла, что он не может дождаться, когда закончатся эти игры с шаром. А я подумала: «Тряси своим шариком хоть миллион лет, Мадлен это не вернет». Как полиция допустила подобное? Я устала и была напугана до смерти. И все же, несмотря ни на что, я понимала, что эти люди приехали сюда, скорее всего, из благих побуждений, и мне не хотелось их обижать.

В первые недели я очень внимательно относилась ко всей информации, которая стекалась к нам, включая сообщения всевозможных медиумов, экстрасенсов, провидцев и вещунов, хотя до этого никогда в жизни не сталкивалась с оккультизмом.

Однако у меня было несколько «видений» и к этому я отношусь очень и очень серьезно. Один из таких случаев произошел во время молитвы, что в моих глазах только придало ему убедительности. Я умоляла полицию проверить то, что мне открылось, но они отнеслись к этому, мягко выражаясь, скептически. Сейчас, прочитав это, любой полицейский лишь улыбнется или сокрушенно покачает головой. Что бы там ни говорили медиумы, экстрасенсы и всякие провидцы о том, как они помогают полиции, большинство следователей не станет иметь с ними дела.

Несколько месяцев мы тратили время, а иногда и деньги на проверку сообщений некоторых из тех тысяч экстрасенсов, которые обращались к нам. Сейчас-то мы понимаем, что это время и средства лучше было потратить на применение традиционных методов расследования. Большая часть информации, которую мы получали тогда и получаем до сих пор, носит весьма туманный характер. Если тебе описывают какой-то дом с белыми стенами у грязной дороги, как это может помочь? В мире миллионы белых домов и миллионы грязных дорог.

Последние несколько лет превратили меня из эдакой инженю с широко раскрытыми глазами в закоренелого скептика, иногда в раздраженного скептика. Они ведь все не могут быть правы, верно? Мадлен не может находиться в тысяче разных мест одновременно. Даже после того, как мы с Джерри решили, что с нас хватит, наши друзья и родственники считали, что обязаны передавать нам информацию подобного рода, которая теми или иными путями попадала к ним, иногда даже из-за океана, — на всякий случай.

На всякий случай — это то, что мне больше всего не нравится в работе ясновидцев. Мы отчаянно желаем найти Мадлен и поэтому хватаемся даже за соломинку. В нашем положении очень трудно просто взять и отвергнуть ту или иную информацию. Даже несмотря на то что у Джерри и у меня научный склад ума, мы все равно поддаемся на подобные провокации. В некоторых письмах авторы снимают с себя ответственность за свои слова и пускают в дело своего рода психологический шантаж — пишут что-нибудь наподобие: «Теперь вам решать. Я сделал то, что должен был сделать». Кое-кто идет еще дальше и добавляет: «Думаю, все зависит от того, как сильно вы хотите найти дочь».

Я не хочу, чтобы после всего сказанного меня обвинили в критиканстве или неблагодарности по отношению к экстрасенсам, большинство из которых наверняка обращались к нам, искренне желая помочь. Но, как и в любом сообществе, среди них есть те, кто проявляет активность только для того, чтобы ощущать свою значимость, и те, кто подобными поступками просто набирает себе очки. К тому же такая информация может оказывать психологическое давление на тех, кому она предназначена. Она почти никогда не приносит результата, но на ее проверку порой тратится немало времени и сил, и в конце концов после очередной неудачи чувствуешь себя еще хуже. Так что все это не способствовало поискам Мадлен. За годы я научилась управляться с этим. Если сообщение ненадежно на все сто процентов, оно отправляется в папку «Рассмотреть в последнюю очередь». Нам ведь и себя надо защищать.

Вторник, 22 мая 2007 года. Фиона, Дэвид и девочки в 6:30 уехали из Прайя-да-Луш. Мне расставание далось тяжело. Им, наверное, еще тяжелее. Я знаю, как сильно они хотели остаться с нами, помогать нам, чтобы облегчить хоть чуточку нашу жизнь. Но их ждала работа и им нужно было восстановить нормальное течение своей жизни. И только тогда я осознала всю глубину пропасти между нами и друзьями, с которыми мы отдыхали в Португалии. Фиона, моя самая близкая подруга, все это время поддерживала меня, за что я ей бесконечно благодарна, но и она должна была уехать, в то время как нам, быть может, придется жить здесь безвыездно, пока не будет найдена Мадлен или пока мы не узнаем правды о том, что с ней случилось. Нет, я никогда не завидовала своим друзьям, их, так сказать, удовлетворенности жизнью. Я о другом: они со временем смогут отстраниться от этой страшной трагедии и будут жить как обычно, мы же обречены нести этот груз до конца своих дней.

Для нас вопрос о том, чтобы уехать из Прайя-да-Луш, не стоял. Где бы ни находилась Мадлен, здесь мы в последний раз ее видели, обнимали и разговаривали с ней. Уехать было все равно что бросить ее здесь одну. Мы дали себе клятву, что домой уедем только впятером.

В обед в Прайя-да-Луш вернулся Джерри с Кларенсом. Первые мои впечатления о Кларенсе были самыми приятными: дружелюбный, умный человек. И главное: судьба Мадлен ему была действительно небезразлична. Было видно, что для него это не просто очередная командировка. Они с Джерри разговаривали все два с половиной часа перелета в Фару. Когда Джерри рассказал о том, что видела Джейн в тот вечер, Кларенс изумился — он не мог понять, как это до сих пор не стало достоянием гласности. Мы решили, что будем настаивать на том, чтобы СП обнародовали эту важнейшую информацию, надеясь, что это поможет установить личность мужчины, несущего ребенка.

В тот день к нам присоединилась моя двоюродная сестра Энн-Мэри. Я была очень рада ее видеть. Она разумный и практичный человек, но в то же время веселая и простая. В детстве я каждое лето проводила с ней и ее братом на острове Мэн, и мы всегда были очень близки. Потом они с Майклом приезжали к нам в Португалию по очереди, а иногда даже их «смены» частично совпадали, и они жили с нами оба.

Многие люди, особенно проживающие в Прайя-да-Луш португальцы, предлагали нам посетить Святилище Богоматери Фатимы, знаменитый католический храм, куда ежегодно приезжает до шести миллионов паломников. О существовании храма мне было известно, и я слышала историю о том, как в 1917-м на том месте, где он потом был построен, трем пастушкам несколько раз являлась Пресвятая Дева Мария, но больше о святилище я ничего не знала. Но чем больше я узнавала, тем сильнее становилось мое желание побывать там.

В Фатиму мы решили съездить на следующий день, наш двадцатый день без Мадлен, поэтому часть вторника ушла на подготовку к поездке. Вечером из Глазго прилетела Фил, сестра Джерри. Мы ей очень обрадовались. С первых часов после исчезновения Мадлен Фил дома была нашей опорой, координировала действия родственников, друзей, прочих добровольных помощников и представителей СМИ. Мы вместе пообедали. Вечером меня поразила мысль о том, как сплотились наши родственники с обеих сторон за столь короткое время. Они как будто слились в единое целое, и это был удивительно крепкий союз любящих людей. Тогда мне назвать себя удачливой было трудно (как, впрочем, и сейчас), но, несомненно, все мы — Джерри, я, Мадлен, Шон и Амели — счастливы быть частью такой семьи.

Среда, 23 мая, была для Кларенса первым днем в Португалии, когда он выступил в роли нашего официального представителя, и именно в тот день его помощь была нам особенно необходима. Кларенс, наверное, убьет меня, когда узнает, что я об этом написала, но он умудрился проспать. Справедливости ради надо отметить, что вставать в тот день надо было очень рано, поскольку нам предстояло проехать 250 миль до Фатимы. Когда прибыла наша машина с водителем и мы зашли за нашим специалистом по связям с общественностью, нам открыл дверь довольно помятый, заспанный Кларенс. Уставившись на нас мутными спросонья глазами, он сказал: «Буду готов через минуту» и оказался верен своему слову. Не прошло и минуты, как он уже был во всеоружии и мог справиться с любой ситуацией (а это, надо признать, у него получалось отменно). Кларенс — это стихия, воплощение силы природы. Он всегда что-то организовывает, постоянно кому-то звонит. Когда он после короткого перелета вышел из самолета и включил свой мобильный, там обнаружилось пятьдесят непрочитанных эсэмэсок, столько же пропущенных звонков и голосовых сообщений.

За последние несколько дней мое желание съездить в Фатиму неуклонно росло. Когда впереди показалась цель нашей поездки, мое сердце затрепетало от волнения. За пару секунд до того, как мы въехали в город, Джерри позвонил Гордон Браун. После разговора Джерри передал мне его слова поддержки и заметил, что голос у мистера Брауна звучал очень сочувственно и искренне.

У святилища нас ждала ставшая уже привычной толпа репортеров. Но в этот день и в этом месте я каким-то образом нашла в себе силы не обращать внимания на устремленные в мою сторону огромные объективы, иногда зависшие в нескольких сантиметрах от моего лица. Также я не смотрела на толпы паломников. Помню только, что меня восхитила и совершенно ошеломила красота этого храма.

Когда мы пересекли площадь, на меня снизошло спокойствие и во мне возродилась надежда. Открытое пространство давало чувство свободы и странное, но приятное ощущение невесомости. Колокола на базилике зазвонили «Непорочную Марию», и тотчас внутри у меня все сжалось, сердце заколотилось, к горлу подступил комок, и я заплакала. Я представила себя и Мишель, шестилетних, как мы стоим в классной комнате и поем «Непорочную Марию». Я подумала о Мишель, о долгой и нежной дружбе, которая нас связывала, и мне ужасно захотелось, чтобы у Мадлен появился такой друг, как Мишель. А еще мне захотелось, чтобы у нее появилась возможность иметь такого друга. Молю, Господи, сделай так, чтобы это произошло!

За два часа, проведенные в храме, мы послушали мессу, и еще нам разрешили помолиться самим в одной из небольших капелл. Перед уходом мы зажгли пять свечек в Капелле Явлений, по одной на каждого члена нашей семьи. Я поцеловала свечку Мадлен и помолилась от всего сердца, чтобы Фатимская Дева Мария оградила нашу дочь от беды.

Когда мы шли обратно к машине, нас обступила целая толпа, в основном это были португальцы. Они жали нам руки, обнимали и желали добра, желали как можно скорее воссоединиться с Мадлен, и их искренность была очевидной. Они даже стали дарить нам нехитрые подарки — что было под рукой. Мы все их храним по сей день и очень ценим. Подаренные тогда деревянные детские четки до сих пор украшают шею Кота-сони. Это невероятное проявление солидарности и сочувствия больше, чем что бы то ни было, придало нам сил и уверенности.

Вечером я засела за дневник и подробно описала нашу поездку в Святилище Богоматери Фатимы. Отличный повод продолжить. С тех пор я стала делать записи регулярно. Обычно я занималась этим вечерами, но иногда находила пару минут и днем.

Именно тогда, воспрянув духом, мы впервые встретились с представителями португальской полиции неофициально. В ответ на наши просьбы они в конце концов согласились побеседовать с нами в британском консульстве. Не хватит слов, чтобы описать, до чего мы были благодарны за этот «особый подход» (как это позже назвала португальская пресса). Случилось это 24 мая, спустя три недели после похищения Мадлен, и на следующий день, к нашему несказанному облегчению, судебная полиция наконец-то опубликовала описание того человека, которого видела Джейн и который, по всей вероятности, унес Мадлен из нашего номера.

С двумя офицерами, пришедшими к нам тогда, мы потом встречались регулярно. Это были главные следователи по нашему делу: Гильермину Энкарнасан, возглавлявший судебную полицию Алгарве, с которым мы виделись в полицейском отделении в Портимане на следующий день после похищения Мадлен, и Луис Невес, руководитель лиссабонского Главного управления по борьбе с бандитизмом (ГУББ). Это управление — своего рода аналог Британского ведомства по борьбе с организованной преступностью. Они оба не говорили по-английски, поэтому с нами всегда был переводчик. Обычно эти функции брала на себя Анджела Морадо, заместитель британского консула.

Тогда Энкарнасану было шестьдесят лет. Он был немногословным и вообще не очень общительным человеком. Он был из тех, кого можно назвать профессионалом старой школы. Позже мы узнали, что он начал работать в судебной полиции еще в 1973-м, за год до того, как в стране был свергнут диктаторский режим. Нам не сразу удалось «растопить» его. И несмотря на то что наши с ним отношения со временем стали более теплыми, и Джерри, и я при каждой встрече с Энкарнасаном ощущали внутреннее напряжение.

Луис Невес был человеком совсем другого склада. Он был одного с нами возраста, а сыну его было столько же, сколько и Мадлен, может, чуть-чуть больше. Он казался нам умным, вызывающим доверие, сильным и восприимчивым к любым новым идеям. Первое мое впечатление о нем было самым положительным. В тот вечер я записала в своем дневнике: «Славный парень, толковый, человечный, чуткий».

С Невесом нам было спокойно, мы даже чувствовали себя расслабленно. Джерри с ним хорошо ладил. Он был очень тактичен и всегда тепло приветствовал нас. Джерри он при встрече часто похлопывал по спине, приобнимал по-братски или же легонько ударял в плечо, как делают старые друзья. Когда Джерри высказывал какие-то соображения или предлагал что-то сделать, он шутил, что мой муж мог бы стать великолепным сыщиком.

Еще мы очень сдружились с Рикарду Паива, следователем из Портимана. Поскольку он неплохо владел английским, его назначили кем-то вроде посредника между полицией и нами, и в результате мы проводили вместе немало времени. Несколько раз он наведывался к нам в «Оушен клаб». Пользуясь случаем, я приношу ему свои извинения за ставшие причиной расхожей шутки бесконечные кружки растворимого кофе, которые мы всегда вручали ему при встрече. Наверняка португальцы ненавидят то, что англичане называют «кофе». Рикарду было тогда, вероятно, немного за тридцать, и у него был сын одного возраста с Шоном и Амели. И Джерри, и я считали его порядочным парнем, спокойным и приятным в общении.

Конечно, я была слишком наивна, полагая, что мы сумели установить добрые, даже дружеские отношения с этими офицерами. Скрывать не стану, последовавшие события заставляли меня не раз усомниться в этом. Всего у нас состоялось восемь таких неформальных встреч, примерно раз в семь-десять дней. Те крохи информации, которыми делились с нами Энкарнасан и Невес, стали для меня эликсиром жизни. Благодаря им у меня появлялась уверенность в том, что хоть что-то, да происходит, пусть даже сейчас я понимаю, что, очевидно, не всему, что нам тогда говорили, можно было верить безоговорочно. Я очень ждала этих встреч, они не давали угаснуть моим надеждам, и благодаря им я чувствовала себя чуточку ближе к Мадлен. И все же они не оправдали моих надежд.

Луис и Гильермину сами, как правило, мало что рассказывали, но на прямые вопросы отвечали откровенно. Нас даже удивляло то, что они делились с нами такими подробностями. Британские полицейские как-то раз предложили нам любые вопросы и просьбы адресовать напрямую португальской судебной полиции, ибо мы имели на них большее влияние, чем они.

Оба офицера открыто говорили и о Роберте Мюрате, который продолжал оставаться arguido, и по капле выдавали нам «свидетельства», указывающие на то, что он имеет отношение к исчезновению Мадлен. Впрочем, очевидно, этого было недостаточно для того, чтобы его арестовать и предъявить ему обвинение. В некотором смысле я даже жалею о том, что они так поступали, поскольку все это влияло на мое суждение о Мюрате. Например, они рассказали нам о газетной вырезке, изъятой в его доме при обыске. Это была статья под названием «Заприте дочерей дома», в которой утверждалось, что Казанова был педофилом. Нас это известие повергло в ужас. В те дни мы боялись всего и видели самое страшное в том, что могло иметь вполне безобидное объяснение, что, однако же, неудивительно.

Как бы то ни было, из рассказов полицейских не следовало, что именно Мюрат похитил Мадлен или что он был каким-то образом причастен к ее похищению. Мы не могли сложить в единую картину обрывки информации, которой снабжали нас Невес и Энкарнасан. По-видимому, больше они рассказать не могли. Конечно, если отвлечься от обстоятельств, из услышанного от них можно было сделать вывод, что Мюрат все же в какой-то мере причастен к событиям 3 мая, и мы долгое время не знали, что и думать. Столкнувшись с весьма своеобразной спецификой работы португальской полиции, мы вскоре поняли, что у них дважды два порой равняется пяти.

Внимательнейшим образом изучив результаты работы судебной полиции после того, как они стали доступны широкой публике в 2008-м, я не обнаружила ничего, что обличало бы Мюрата. Совершенно ясно, что у полиции ничего не было против него. Через какое-то время с него сняли статус arguido и никаких обвинений ему так и не выдвинули. Все собранные улики были косвенными. Несколько свидетелей, включая Фиону, Рассела и Рейчел, утверждали, что видели Мюрата недалеко от нашего номера в ночь исчезновения Мадлен, но он всегда категорически это отрицал, и его мать подтвердила, что он весь вечер не выходил из дома.

В пятницу, 25 мая, на следующий день после нашей первой встречи с Невесом и Энкарнасаном, вняв непрекращающимся просьбам, мы дали первые интервью «в студии». Это мероприятие подготовили Шери с Кларенсом (Шери тогда пришлось нас покинуть, но она передала эстафетную палочку Кларенсу) и Ханна Гардинер из Ассоциации старших офицеров полиции, которая помогала нам в общении с прессой. Они не подпускали к нам с Джерри журналистов, пока мы не почувствовали, что достаточно окрепли для этого. Тот факт, что до сих пор общественность не имела с нами «прямой» связи, если не считать наших коротких обращений и призывов, а также огромный интерес, который вызывала наша «история», и скудность информации, предоставляемой полицией, — все это вместе взятое сделало эти интервью особенно важными. Должна признаться, что перспектива разговора с журналистами вызывала у меня нешуточный страх.

Перед общением с прессой я встретилась с Энн-Мэри, чтобы вместе с ней пойти на обед, устраиваемый в честь Международного дня пропавших детей. Еще какой-то месяц назад я не знала о существовании этого Дня, который нужен для того, чтобы люди во всем мире еще раз вспомнили обо всех пропавших детях и их семьях, выразили им сочувствие и поддержали их. Теперь, конечно же, эта дата навсегда врезалась в мою память. На этот обед нас пригласила Сьюзен, жена Хейнса Хаббарда, нового англиканского священника в Прайя-да-Луш. Хаббард приехал в Португалию из Канады через три дня после похищения Мадлен, и это была моя первая встреча со Сьюзен. С тех пор она стала моей очень близкой подругой и поддерживает меня до сих пор.

Мне нужно было зайти в наш номер за Джерри и успеть к началу интервью, назначенного на три часа. Когда мы приехали, один из телевизионщиков сказал, что цвет моей одежды таков, что «будет плохо смотреться в кадре», и спросил, могу ли я переодеться. У меня подобные требования вызывали некоторое недоумение. Я не сомневаюсь, это существенно для тех, кто собирается вести телевизионную программу или участвовать в каком-нибудь ток-шоу, но в моем случае мне это показалось проявлением бездушия, чем-то чуть ли не оскорбительным, ведь в тех обстоятельствах то, что мы с Джерри хотели сказать, значило гораздо больше, чем то, во что мы одеты.

Мы дали несколько интервью одно за другим: «Скай», Би-би-си, Ай-ти-ви, «Пресс ассошиэйшн», португальскому телевидению, Джи-эм-ти-ви. Несмотря на мое отвращение к публичным выступлениям и страх, все прошло гладко и намного спокойнее, чем я ожидала. Каждый из журналистов попросил нас объяснить, почему мы пошли ужинать в ресторан, оставив детей одних в номере. Нам оставалось только снова и снова повторять правду, и нам еще не раз приходилось делать это. Мы любим своих детей; мы бы никогда сознательно не подвергли их риску; мы были чересчур наивны; это была величайшая ошибка в нашей жизни; мы горько сожалеем о случившемся, и нам придется до конца своих дней испытывать чувство вины. Но в то же время мы понимали, что настоящий преступник — это тот, кто забрал Мадлен, кто оставался на свободе и о котором почти не вспоминали.

Когда все это закончилось, мы испытали неимоверное облегчение. Но это было только начало. Тогда я и представить себе не могла, как много интервью нам еще придется дать в последующие недели, месяцы, годы.

Тем временем надежда и поддержка пришли из неожиданного источника. 27 мая Кларенс впервые упомянул о том, что нас могут пригласить в Ватикан (вернее, «принять» там), чтобы мы могли встретиться с Папой Бенедиктом XVI. «Большие люди» в Риме, сказал он нам, уже занимаются подготовкой этой встречи. Я не задумывалась о том, что это мероприятие было беспрецедентным, как позже называли его, чем-то необычайным. Помню только, что я думала о том, насколько важно это для Мадлен. Для католика встреча с Папой — почти то же самое, что встреча с Богом, а нам ох как нужна была Его помощь! Я действительно думала, что, если мне удастся поговорить с Папой, мои мольбы о возвращении Мадлен быстрее и точнее достигнут небес. Еще я надеялась, что благодаря этой встрече за Мадлен начнут молиться еще больше католиков. Неужели после такого обращения к Господу Мадлен не вернется к нам?

И все равно, положа руку на сердце, я могу сказать, что тогда я даже не предполагала, что наша встреча с Папой станет такой сенсацией. Конечно, мне было известно об огромном общественном интересе к случившемуся с Мадлен, но я по-прежнему находилась в этаком небольшом пузыре, до определенной степени изолировавшем меня от внешнего мира, и предложение ехать в Рим мне казалось скорее необходимостью, чем привилегией. Я воспринимала это как христианский способ поддержать дитя Божье, проявление человечности и сострадания. А вот Джерри смог оценить значимость этого события, он понимал, какой отклик эта встреча вызовет во всем мире, не говоря уже о той пользе, которую она принесет нашей семье в духовном плане.

Подтверждение аудиенции у Папы Бенедикта XVI, которая должна была состояться во время его публичного выступления в соборе Святого Петра, пришло на следующий день. Назначена она была на 30 мая. Сэр Филип Грин любезно предложил нам воспользоваться его личным самолетом, однако у нас возникло сомнение. Что скажут люди? Не осудят ли они нас за то, что мы общаемся с известными людьми и в роскоши путешествуем по миру, в то время как наша дочь остается в руках похитителя? Мы находились под неусыпным надзором, нравилось нам это или нет, и вскоре это стало неотъемлемой частью нашей жизни. В конце концов мы приняли предложение сэра Филипа, и по очень простой причине: это значительно сокращало время, которое нам предстояло провести вдали от Шона и Амели.

Не в последний раз мы согласились, чтобы с нами полетела небольшая группа британских и португальских журналистов и фотографов. До сих пор я не могу понять, почему мы пошли на это. Наверное, на нас повлиял Кларенс. Сам до недавнего времени журналист, он тесно сотрудничал со средствами массовой информации и хотел сохранять с ними хорошие отношения. Я знаю, что так обычно поступают политики, но у нас был совсем другой случай. Не приходилось сомневаться, что журналисты все равно поедут в Италию, а путешествовать вместе с нами им было намного проще. Но, с другой стороны, это означало, что у нас не будет возможности расслабиться и мы должны постоянно быть начеку, ведь любое наше слово могло попасть в газеты и быть использовано в угоду публике. Разумеется, порой мы забывали о том, что некоторые журналисты на самом деле прекрасно к нам относятся и просто выполняют свою работу.

Нам сообщили, что на встречу с Папой нужно надеть «темные костюмы». Снова одежда! Во вторник мы с утра пораньше с Джерри отправились в торговый центр, чтобы купить что-нибудь подходящее. Я в то время была не в состоянии даже выпить в кафе чашку кофе, чтобы не почувствовать укол совести, так что вы можете догадаться, какие мысли тогда обуревали меня. Наша дочь исчезла, а мы ходим по магазинам! Невообразимо! Я бродила от магазина к магазину, от полки к полке, и слезы текли у меня по щекам. Мне хотелось, чтобы это поскорее закончилось.

Необходимость расстаться с Шоном и Амели через несколько часов, оставив их в Португалии, еще больше терзала меня. Мне не хотелось разлучаться с ними даже ненадолго. Потом нам еще несколько раз приходилось сталкиваться с этой дилеммой, когда мы уезжали из Португалии. Могли ли мы взять их с собой? Что для них было лучше? Я ни на секунду не сомневаюсь, что мы поступили правильно. Конечно, было бы здорово, если бы они находились рядом, если бы можно было обнять их в любую минуту, но с нашей стороны это было бы проявлением эгоизма. Им бы не понравилось носиться вместе с нами со встречи на встречу, пробиваться сквозь толпы журналистов и слепнуть от фотовспышек. В Прайя-да-Луш они находились под присмотром любящей родни и друзей и могли играть сколько душе угодно. Нет, для двухлетних детей другого выбора быть не могло.

Летать на самолетах мне никогда не нравилось. Особенно неприятны мне были взлеты и посадки. В последние годы у меня появилась привычка крепко сжимать руку Джерри до тех пор, пока мы в целости и сохранности не оказывались в воздухе или на земле. Но после исчезновения Мадлен эти страхи уступили место чему-то другому, какой-то щемящей тоске. Меня не покидало идущее из самой глубины души чувство, что отправляться куда-нибудь или возвращаться откуда-нибудь без нее неправильно. Это такое неприятное ощущение, что сейчас я предпочитаю вообще не летать без крайней необходимости.

В римском аэропорту нас радушно встретили Фрэнсис Кэмпбелл, посол Папского Престола, монсеньор Чарли Бернс, который, как и Джерри, был уроженцем Глазго, и несколько представителей британского консульства. Нас отвезли в резиденцию посла, где нам предстояло провести ночь. О том вечере у нас обоих остались очень приятные воспоминания. Фрэнсис, Чарли и Пэт, домоправитель и секретарь по протокольным вопросам, были очень милы с нами, и мы чувствовали себя так, будто находились в кругу семьи. Нас накормили превосходным обедом и заняли интересным разговором. Фрэнсис — блестящий рассказчик и, пожалуй, лучший пародист из всех, кого мне приходилось встречать. Слушая его, я испытала странное чувство, вдруг осознав, что впервые за все это время, почти за месяц, смеюсь. Этого я от себя никак не ожидала. Наш смех тогда показался нам самим неестественным и неуместным, и все же он помог и Джерри, и мне воспрянуть духом, что нам тогда было очень нужно.

Однако на следующее утро завтрак не доставил нам никакого удовольствия. Горькая действительность снова вторглась в нашу жизнь: Мадлен все еще не была найдена, и нас ждала встреча с Папой Римским. Я превратилась в сплошной комок нервов. В собор Святого Петра мы отправились в девять часов утра, прихватив по дороге Чарли. Когда мы добрались до места, служащие Ватикана провели нас к нашим местам в первом ряду, который они назвали прима фила, а через несколько минут нависшие темные тучи расступились, и показалось голубое небо. Яркое солнце согрело наши души: быть может, это доброе знамение? Единственной проблемой теперь было то, что его палящие лучи падали прямо на нас, облаченных в темные костюмы. К тому, что мы были очень взволнованы, прибавилась пытка немилосердной жарой. На помощь нам пришел сидевший за нашими спинами Чарли, он раскрыл зонтик у нас над головами.

Вокруг нас царила праздничная атмосфера, а мы с Джерри сидели в первом ряду нахмурившись и чувствуя свою уязвимость. После прибытия Папы полтора часа длились обращения на разных языках, молитвы, пение и благословения. Джерри не переносит жару, а к ней добавилось всенарастающее волнение, так что он едва не потерял сознание. К счастью, этого не случилось. Вскоре после полудня Папа Бенедикт двинулся вдоль прима фила, приветствуя людей. Он оказался приятным и спокойным человеком и был намного меньше ростом, чем я представляла. Когда он подошел к нам, я почувствовала, как заколотилось мое сердце. Настал крайне важный для Мадлен миг.

Празднество, длившееся вокруг нас, вдруг отступило, звуки стихли; перестало существовать что-либо, кроме меня, Джерри и понтифика. Он уже собирался отвернуться, когда один из его помощников направил его к нам. Глаза его раскрылись шире, он явно знал, кто мы такие, и разделял нашу печаль. Это была короткая, но очень насыщенная встреча. Я сказала ему то, что хотела сказать. Ничего особенного, просто поблагодарила его за то, что он позволил нам приехать, и попросила помолиться за возвращение Мадлен. Он взял нас за руки и заверил, что будет упоминать Мадлен, наших родных и нас в своих молитвах. После этого я дала ему фотографию Мадлен. Я хотела, чтобы она осталась у него, но он мягко накрыл ее ладонью, благословил нашу дочь и вернул мне снимок. Все это длилось минуту или даже меньше, и все же мы почувствовали, что сделали что-то неимоверно важное для Мадлен.

Кларенс, сидевший за нами рядом с Фрэнсисом и Чарли, позже рассказал мне, что, пока мы разговаривали с Папой, мне на ленточку в волосах села бабочка. Посидев несколько секунд, она вспорхнула, но вскоре вернулась и на этот раз села на лацкан моего пиджака. Мы все тогда решили, что это знак, что эта бабочка была вестницей хороших новостей. Теперь, когда я вспоминаю об этом, мне становится грустно. Тогда мы были еще полны надежды, видели знамения в солнечном свете и бабочке. Нет, дело не в том, что мы перестали надеяться. Конечно, надежда не покидает нас и не покинет до тех пор, пока мы будем оставаться в неведении. Просто теперь все кажется таким далеким: наши последние мгновения с Мадлен, наши будущие мгновения с Мадлен. Эти мгновения напоминают радугу, которая вроде бы совсем близко, но попробуй доберись до нее! Они есть, просто все так же остаются недосягаемыми.

Вернувшись в Прайя-да-Луш, мы были очень рады вновь увидеть Шона и Амели. Как и следовало ожидать, их наше отсутствие совершенно не обеспокоило. Шону, похоже, больше хотелось рассказать нам о какой-то вредной собачонке, которая разрушила построенный ими песочный замок, чем узнать, где мы пропадали.

Как говорится, после пира наступает похмелье, так и у меня в тот день, когда прошла эйфория, из сердца в дневник вылились такие слова:

«Сегодня мне особенно тяжело… Как же хочется знать хоть что-нибудь! Полицейское расследование, похоже, так и не сдвинулось с мертвой точки… Завтра — четыре недели, как с нами нет Мадлен. Четыре недели назад мы последний раз видели нашу девочку. Кто знает, быть может, мы уже никогда не увидим ее снова, но нам нужно оставаться сильными и продолжать надеяться. Люблю тебя, Мадлен. Вернись к нам! Целую!»