Если 18 июля было поворотным пунктом, то ближайший понедельник, 23 июля, — это день, когда должны были предостерегающе «завыть сирены».

Джерри в сопровождении Жюстин вылетел в Вашингтон, чтобы посетить Национальный центр США по делам пропавших и эксплуатируемых детей, расположенный в Александрии, в штате Виргиния. Джерри давно хотел это сделать, и его желание окрепло после разговора с генеральным директором центра Эрни Алленом. На время пребывания Джерри в США были запланированы несколько других важных встреч и интервью, в том числе и интервью для телевизионной передачи «Самые разыскиваемые люди в США», которую с 1988 года ведет активный защитник пропавших и похищенных детей Джон Уолш. Еще Джерри удалось встретиться с Альберто Гонзалесом, генеральным прокурором США, который предложил португальским властям помощь, в том числе и проведение экспертизы специалистами ФБР.

В тот вечер я позвонила Рикарду Паива, чтобы попросить его помочь мне перевести пару писем. Говорил он как-то непривычно сухо. Когда разговор зашел о предстоящей поисковой операции, он сказал, что Энкарнасан хочет поговорить с нами до ее начала. Отчетливо помню, что он сказал: «Наше расследование пойдет по другому пути». «Отчет Дани Крюгеля заставил их встряхнуться», — добавил он.

Я удивилась. Не может быть, чтобы полиция такое большое значение придала данным, полученным какой-то непонятной и непроверенной чудо-машиной! Меня охватило волнение: что, если у них есть какие-то веские доказательства, подтверждающие теорию Дани? Мне оставалось только молиться Богу, чтобы это предположение не оправдалось.

На следующий день позвонил Билл Хендерсон и сообщил, что судебная полиция перенесла начало поисков и нашу очередную встречу на следующую неделю. Обе новости меня расстроили. Почему все так затягивается? Теперь, зная, чем все закончилось, я понимаю, что тогда в Портимане происходило то, о чем я в то время и подумать не могла.

Вечером к нам на виллу пришли Рикарду и Жозе де Фрейтас. Рикарду почти все время молчал, а Жозе говорил о текущих делах и о Крюгеле. Он упомянул, что полицейские обсудили его метод с каким-то профессором из Белфаста, и тот назвал этот метод «псевдонаучной фантастикой». Я решила, что Жозе имел в виду английских полицейских, которые поделились своим мнением с португальскими коллегами. Не знаю, приняли ли это к сведению следователи из судебной полиции. Когда ты постоянно ощущаешь давление и отчаянно ждешь новостей, логика порой отключается.

Однажды вечером, когда Джерри еще был в Америке, перед тем как лечь спать, Амели произнесла тихонько: «Папа на работе. Мама, а ты не работай. Мама, будь всегда дома!», на что мама только вздохнула. Сейчас, вспоминая, какой непредсказуемой и сумбурной была тогда наша жизнь, какое огромное количество людей, знакомых и незнакомых, вращалось вокруг нас, я понимаю, насколько тревожной и пугающей могла быть подобная обстановка для Шона и Амели, несмотря на их умение приспосабливаться.

Джерри прилетел в Португалию в четверг. 29 июля, проведя с нами долгих двенадцать недель, Триш и Сэнди вернулись домой, в Шотландию. Все это время они были для нас надежной опорой, и мы так привыкли на них полагаться, что, расставаясь, почувствовали себя, как улитка, лишившаяся раковины, и не смогли сдержать слез (даже Джерри, которого Триш после столь эмоционального прощания прозвала Ревушка). Они ради нас отказались от своей жизни на целых три месяца. Их практическая и моральная поддержка была тем ценнее, что они и сами страдали, ведь Мадлен — их племянница и крестница.

В понедельник состоялась наша последняя «регулярная» во всех смыслах этого слова встреча с Невесом и Энкарнасаном. Мы говорили о поисках, которые должны были начаться через два дня, и снова о Роберте Мюрате. Рикарду на следующий день вечером должен был прийти к нам на виллу. В десять вечера он позвонил и сказал, что не сможет прийти и мы встретимся завтра. Этого так и не произошло.

Кроме подобных мелочей, которые мне казались странными и раздражающими, я не замечала, чтобы поведение полицейских или направление расследования как-то изменилось. Наше внимание было сфокусировано на поисках и на дальнейших планах в рамках проводимой нами кампании, которые мы разрабатывали с Джоном Корнером — он наведывался в Прайя-да-Луш, чтобы помогать нам. Также к нам прилетели мои мама, папа, тетя Дженет и дядя Брайан. Ко 2 августа «вой сирен» был уже таким громким, что я не понимаю, как можно было его не услышать. И все же я не забила тревогу.

В то утро мы с Джерри вместе с Джоном и одним его коллегой готовились ехать в испанский город Уэльва, чтобы распространить там листовки с фото Мадлен. Джон хотел снять об этой поездке фильм, и там к нам собирались присоединиться несколько британских журналистов. Это был выгодно и им, и нам: при этом они получали новый материал о Мадлен, что, в свою очередь, привлекало внимание общественности к нашим действиям. Когда я отводила Шона и Амели в Клуб для малышей, мне позвонил Джерри. Ему сообщили, что в десять часов к нам придут из полиции. Что-то связанное со следственными мероприятиями, сказали ему. Более неподходящее время они не могли выбрать. И какие такие следственные мероприятия они собирались проводить на нашей вилле?

Мы никогда никому не лгали — ни полиции, ни журналистам, ни кому-либо еще. Но в тот момент мы оказались в положении, когда у нас не было выбора. Случилось так, что у Джерри тогда было небольшое расстройство желудка, и мы использовали это как повод отложить поездку. Конечно, нам было неприятно обманывать, но, даже если не принимать во внимание закон о судебной тайне, только представьте, что бы началось, если бы мы сообщили уезжающим в Уэльву журналистам, что полиция собирается проводить на нашей вилле какие-то следственные мероприятия. Знай мы тогда, что это все равно получит огласку, мы бы и не пытались оградить себя от нападок СМИ.

Мои мама и папа вместе с Брайаном и Дженет уехали в город, чтобы не мозолить глаза полицейским. Ни в десять часов, ни в одиннадцать, ни в полдень полицейских все не было. Появились они только в пять. Нам было сказано, что они хотят заснять на видео нашу одежду и другие личные вещи. Для этого они хотели забрать их в управление до конца дня. Объяснять, зачем им это, они не стали. Мы с Джерри решили, что это делалось по совету британских полицейских, которые, несомненно, считали, что заняться этим нужно было уже давно. Мы могли предположить, для чего была нужна экспертиза вещей: в конце концов, похититель ведь мог случайно прикоснуться к какому-нибудь предмету и оставить на нем следы с образцами ДНК. Даже сейчас, по прошествии столького времени, все еще можно было получить важную информацию. Помнится, мы радовались, что происходит нечто такое, что может помочь найти Мадлен.

Позволив нам оставить только ту одежду, которая была на нас, всех нас попросили покинуть виллу. Было уже довольно поздно, и нам пришлось ломать голову, куда можно пойти с двумя голодными и уставшими детьми. Когда нам наконец разрешили вернуться, мы обнаружили дома четырех следователей: Жозе де Фрейтаса, Жоао Карлоса, Рикарду Паива и женщину по имени Карла. Они зачитали нам список изъятых вещей. Я была потрясена — помимо всей нашей одежды они забрали мою Библию (точнее, Библию моей подруги Бриджет), Кота-соню и мой дневник. Зачем им понадобился дневник? Явно не для экспертизы: похититель не мог к нему прикасаться, потому что до середины мая его просто не существовало. Да и Библию мне передал Падди, муж Бриджет, через неделю после похищения Мадлен. В дневнике было много личного, не рассчитанного на посторонних читателей. Бесцеремонное вторжение в мою частную жизнь было мне крайне неприятно.

Помню только, как Жозе сказал нам, что в следствии произошло, как он выразился, «отклонение». Но, судя по его тону, причин для волнения у нас не было — полиции просто было необходимо уточнить некоторые моменты. Не знаю, хотел ли он, чтобы мы так думали, или это я так восприняла его слова. Когда ты невиновен, тебе не приходит в голову, что кто-то может считать иначе. Как бы то ни было, но, хотя в это трудно поверить, даже после этого я не почувствовала неладное.

В Уэльву мы все же попали, на следующее утро, так что на этом фронте не все еще было потеряно, даже несмотря на то что это был выходной день. Впрочем, это не имело никакого значения. Местные жители отнеслись к нам тепло и с пониманием. В Португалию мы вернулись с ощущением того, что поездка оказалась очень продуктивной.

Наши вещи, сложенные в большие черные мешки для мусора, нам вернули вечером.

«…Совсем выбилась из сил. Для чего была нужна вся эта нервотрепка? Надеюсь, оно того стоило».

Стоило? Ох, Кейт, Кейт…

Практически весь конец недели мы были заняты обсуждением того, как проведем сотый с момента похищения Мадлен день. Этой вехи мы достигли 11 августа. Теперь сотня представляется нам совсем небольшим числом, но тогда это была вечность. Так казалось нам, а о том, каким долгим сроком это представляется Мадлен, я даже боялась думать. Помимо церковной службы для нашей дочери, о которой мы заранее известили местное сообщество, нам очень хотелось сделать что-то для всех пропавших детей. При поддержке компании «Гугл» и Национального центра США по делам пропавших и эксплуатируемых детей мы готовили запуск специального канала «Не забывай обо мне» на YouTube. Кроме того, у нас были запланированы несколько интервью.

Тем временем организованные НАПП поиски продолжались. В субботу дошла очередь до дома Роберта Мюрата. В тот день, возвращаясь от Жюстин, мы с Джерри увидели, что Каса Лилиана окружена машинами, а через пару минут это место уже было оккупировано журналистами, фотографами и микроавтобусами со спутниковыми тарелками. Мы тогда не знали, что на следующий день полиция будет снова обыскивать номер 5А, хотя, проезжая мимо него в воскресенье, заметили, что там что-то происходит. Если бы нам было известно, что именно, мы бы обрадовались. Шансы найти там что-нибудь через три месяца были невелики, кроме того, после нас там уже жили несколько человек, но, очевидно, это нужно было сделать, чтобы снять все вопросы.

Гром грянул 6 августа. Португальские следователи назначили Джерри встречу в кафе в Портимане. Они сказали, что общаться со мной необходимости нет, поэтому я осталась дома и занялась детьми и кое-какой работой. Джерри вернулся без машины. Пока он был в кафе, полиция реквизировала его автомобиль для проведения экспертизы. В Прайя-да-Луш его привезли на полицейской машине. И снова мы решили, по крайней мере, подумали так вначале, что это было сделано по совету британских специалистов. Мадлен не было с нами уже три недели, когда мы взяли напрокат эту машину, но, возможно, и ее по каким-то причинам требовалось осмотреть, возможно, чтобы исключить из перечня вещественных доказательств.

В тот день, когда я, забрав близнецов из клуба, вывозила их в двойной коляске через главный вход «Тапаса», на нас стремительно ринулась целая толпа журналистов и операторов с камерами. Для меня это было полнейшей неожиданностью. Я растерялась: уже несколько недель пресса не преследовала нас, и существовала негласная договоренность не фотографировать Шона и Амели. Что-то изменилось. Камеры щелкали, со всех сторон меня о чем-то спрашивали на португальском; настроены эти люди были враждебно. Работники «Оушен клаб» помогли нам вырваться из оцепления и вернуться на территорию гостиницы. Я вдруг осознала, что дрожу.

Как выяснилось, в то утро в португальской прессе появилось несколько статей, в которых говорилось о том, что Джерри якобы каким-то образом причастен к исчезновению Мадлен. Сообщалось, что полицейская собака-нюхач обнаружила следы крови Мадлен в номере 5А. Выдвигалось предположение, что Мадлен погибла, а тело ее было утоплено в море.

На следующий день пресса сообщила, что образец «крови» отправили в Великобританию, где должны были попытаться определить ДНК. Естественно, эта новость не могла нас не удивить и не взволновать. В ту ночь никакой крови не заметили в номере ни мы, ни полиция, ни группа криминалистов из Лиссабона. Даже если это была кровь (что так и не было доказано), ее мог оставить кто угодно из тех людей, которые жили там до и после похищения Мадлен. Более того, она могла принадлежать и самому похитителю! А если даже предположить, что это была кровь Мадлен, то она могла просто упасть и пораниться. Вполне возможно, что кровь пошла у нее из носа. Делать на основании этого вывод, что она мертва, глупо и нелепо. Однако, похоже, что именно эта новость (точнее говоря, ее интерпретация португальской прессой или тем, кто допустил ее утечку) стала причиной разразившейся в Прайя-да-Луш истерии.

Нам не сообщали, что происходит, но мы не собирались из-за этого безумия менять свои планы. На следующее утро мы хотели, как обычно, отвести Шона и Амели в Клуб для малышей, но нам позвонила Жюстин и предупредила, что у «Оушен клаб» настоящее столпотворение. Кроме того, мы заметили вблизи нашей виллы человек пять фотографов. И все же мы, как и было запланировано, поехали в гостиницу «Белависта» на запись интервью для программы «Женский час», которая должна была транслироваться каналом Би-би-си «Радио 4» через спутниковое вещание. То были единственные светлые минуты за весь день. Когда Дженни Мюррей спросила меня, как мы с Джерри поддерживаем друг друга, я пустилась в пространный рассказ о наших с ним сильных и слабых сторонах, после чего принялась описывать многочисленные таланты мужа. Разумеется, Дженни захотела узнать, какими талантами обладаю я (в конце концов, это же был «Женский час»), и тут у меня словно отшибло мозг. «Ну… э-э-э… м-м-м… Я занимаюсь кухней», — наконец выдавила я. Что и говорить, умею я подать себя! Одно можно сказать наверняка: какими бы талантами я ни обладала, умение давать интервью не входит в их число.

Едва мы покончили с «Женским часом», к нам с Джерри подошел Стив Кингстон, журналист Би-би-си. Он был чрезвычайно взволнован. «Вы знаете, что о вас говорят? Говорят, что это вы убили Мадлен».

Невозможно передать, насколько обидно и унизительно было услышать такое. Мы тут же согласились дать интервью Ричарду Билтону для Би-би-си. Джерри, едва сдерживавший ярость, был, тем не менее, очень тверд и сосредоточен. «Если у полиции есть доказательства того, что Мадлен пострадала физически, мы как ее родители имеем право это знать, — заявил он в том интервью. — И если нам придется начать все сначала, мы готовы к этому».

Среда, 8 августа. День начался очень рано — нужно было проводить моих маму, папу и дядю Брайана, которые улетали домой. Поскольку машину нам все еще не вернули, пришлось обратиться за помощью к таксисту, очень приятному человеку, с которым мы познакомились пару недель назад. Несмотря на толпу фотографов, мы смогли без происшествий доставить детей в «Оушен клаб», после чего отправились в Лагуш, в гостиницу «Тиволи», на запись интервью для еженедельной духовной программы Би-би-си «Небеса и земля». Представьте, каково нам было рассуждать о вере, когда мы снова оказались на краю пропасти. И все же нам каким-то чудом удалось поддержать разговор.

Иногда в минуты слабости я начинаю думать, что религия — это не более чем костыль, на который опираешься, когда жизнь берет тебя в оборот. Может, ее и придумали только для того, чтобы поддерживать порядок в обществе, давать надежду на справедливость да утешать страждущих. Если это так, религия — не такая уж плохая вещь, как мне порой в те времена начинало казаться. «Может быть, религия нужна только тем, кто слаб?» — помню, спросила я как-то у Триш в минуту сомнений. «Кейт, ты считаешь тетю Дженет слабой?» — ответила она вопросом на вопрос. Дженет — очень религиозный человек, ее вера в Бога намного крепче моей. И еще она одна из самых сильных людей среди тех, кого я знаю. Больше Триш могла ничего не говорить.

Тем временем Жюстин позвонила нам с виллы и сообщила, что Алекс Вулфол связался с ней по поручению компании «Марк Уорнер». От лица ее руководства он извинился и сказал, что у них не остается иного выбора, кроме как просить нас перестать пользоваться услугами Клуба для малышей. Очевидно, кто-то из гостей «Оушен клаб» пожаловался на постоянный шум, который создавали дежурившие у входа журналисты. Причиной этого беспокойства были, разумеется, мы. Я ужасно расстроилась. Как это несправедливо! Бедные Амели и Шон — ведь в первую очередь пострадают именно они. Мы так старались, чтобы хотя бы у них все было хорошо, чтобы они могли играть с другими детьми и не сидеть без дела. Но теперь их этого лишали.

Сначала я очень разозлилась и хотела было пойти к этим жалобщикам и сказать им, что нельзя быть такими эгоистами. Но в конце концов я поняла, что они правы. Эти родители, так же как и я сама, хотели оградить своих детей от действительно страшной толпы. И виновата в происходящем была пресса. К счастью, Шон и Амели в скором времени смогли вернуться в клуб. Мы договорились, чтобы одна из воспитательниц встречала нас у приемной администратора, подальше от остальных родителей и детей, и оттуда вела близнецов в их группу.

Примерно в час Жоао Карлос вернул нам нашу машину (правда, мы не досчитались кое-каких вещей, которые были в багажнике) и сообщил, что Невес и Энкарнасан готовы встретиться с нами вечером. Слава Богу! Наконец-то кто-нибудь объяснит нам, что происходит. Жоао пообещал в три часа встретить нас у полицейского отделения и пояснил: чтобы избежать внимания СМИ, на этот раз мы не поедем в британское консульство. По пути в Портиман мы завезли тетю Дженет, Шона и Амели к Сьюзен и Хейнсу Хаббардам.

Если мы и задумывались о том, почему было изменено место наших обычных неформальных встреч, ответ не заставил себя долго ждать: та встреча не была обычной и неформальной. В отделении меня и Джерри отвели в кабинет наверху, где нас уже ждали Луис Невес и Гильермину Энкарнасан. Переводчиком на этот раз был полицейский, а не, как раньше, заместитель консула Анджела Морадо. Да и вели себя Невес и Энкарнасан совсем иначе. Они были серьезны и держались отстраненно.

В расследовании произошли «подвижки», сказали они. До сих пор они продолжали надеяться, что Мадлен жива, но теперь все изменилось. У меня перехватило дыхание и сжалось горло. Джерри спросил, появились ли какие-то доказательства того, что Мадлен умерла, но они не стали отвечать ему. Продолжая хмуриться, они попросили Джерри выйти из кабинета. Рев сирен у меня в голове стал оглушающим. Я осталась одна и была охвачена страхом. Боже, пусть Мадлен будет жива!

«Расскажите о той ночи, — обратились они ко мне. — Нас интересует все, что произошло после того, как дети легли спать». Я рассказала все, что помнила, как и раньше, но на этот раз они, глядя на меня, только качали головами. Я смутилась, меня охватили подозрение и паника. Что, черт возьми, происходит? Как видно, не удовлетворившись моим рассказом, они стали давить на меня. Неужели мне нечего добавить? Не произошло ли тем вечером еще чего-то необычного?

Разумеется, мне нечего было добавить. Если бы произошло тогда что-нибудь существенное, я рассказала бы об этом еще 3 мая. Я вспомнила и пересказала им абсолютно все, даже то, что им и не нужно было знать: вдруг то, что представляется незначительным мне, им покажется важным. Как они могли думать, что я стану скрывать то, что может помочь моей дочери? Почему они задают мне такие вопросы? Почему?

Они не говорили прямо, что не верят мне, но заявили, что мой рассказ «идет вразрез» с тем, что известно им. Идет вразрез? А что им известно? Поначалу я сдерживала слезы, но теперь расплакалась. Завыла истерически, судорожно глотая воздух.

Почему я считаю, что Мадлен забрали из номера живой? — не унимались они. Я объяснила между всхлипываниями, что ничто не указывало на обратное, не было никаких причин считать, что с ней что-то сделали. Думала ли я когда-нибудь, что ее уже нет в живых? Да, конечно. Сначала меня терзала мысль, что ее похитил какой-нибудь педофил для того, чтобы надругаться и убить. Потом, рассказала я им, мне пришло на ум, что ее могли удерживать люди, занимающиеся детской порнографией, или кто-то, кому хочется иметь ребенка.

Меня все больше переполняли эмоции, все сильнее сковывал страх. Я хотела, чтобы со мной был Джерри. Но они продолжали на меня давить. Предположили, что, когда я тем вечером уложила Мадлен спать, это был не последний раз, когда я ее видела. Но это не так. После этого я ее уже не видела. Мне показалось, что меня запугивают. Так, наверное, и было. Я предполагаю, что они заранее приняли эту тактику: вывести меня из равновесия утверждением, что моя дочь мертва, и выжать признание. Теперь уже я не сомневалась, что они пытались заставить меня сказать, что это я убила Мадлен или что мне известна ее судьба. Может быть, я наивна, но не глупа.

Мне показалось, что разговор этот продолжался бесконечно. Они пытались убедить меня, что у меня случился «провал в памяти». К моим ответам, убеждениям и мольбам они оставались глухи. У них была своя теория, и они хотели втиснуть меня в ее рамки. Остальное их не волновало. Наконец они, похоже, решили, что пора заканчивать. Мне было сказано, что я могу звонить им в любое время дня и ночи, если надумаю предоставить ту информацию, какую они от меня ждали.

Мне позволили провести пару минут с Джерри, но не думаю, что он тогда услышал от меня что-то связное. Потом стали допрашивать его. Джерри держался спокойнее, чем я, и все же было заметно, что он потрясен и расстроен. Он пересказал следователям события 3 мая так, как они запомнились ему, и объяснил, почему считает, что Мадлен не была убита в номере. Едва сдерживая слезы, он спрашивал у следователей: «Вы уверены, что Мадлен мертва? Если у вас есть доказательства, расскажите нам об этом! Мы же ее родители!»

«Всему свое время», — отвечал ему Невес.

В коридоре за дверью кабинета я молилась, неистово молилась, чтобы наши мучения поскорее закончились. Но если я думала, что у полиции ко мне вопросов не осталось, я ошибалась. Вскоре меня пригласили в кабинет, где все еще находился Джерри, на третий раунд.

Снова Джерри захотел знать, превратилось ли дело о похищении в расследование убийства, и опять получил непрямой ответ: «Вы можете догадаться об этом по нашим вопросам». Несколько угрожающим тоном Луис осведомился, почему я не смотрю ему в глаза. Другой причины, кроме того, что у меня глаза распухли и покраснели от слез до такой степени, что я ни на кого не смогла бы в ту минуту смотреть, не было. Мне с трудом удавалось держать их открытыми. Наконец Джерри попытался узнать, когда (если это случится), состоится наша следующая встреча. «В следующий раз мы будем сидеть по разные стороны стола», — был ответ. Смысл этих неопределенных слов был ясен: больше неформальных встреч не будет.

Когда мы вышли из отделения, нас обступили репортеры. Можно было не спрашивать, как они узнали, что мы были там. Когда ехали домой, нам позвонила Анджела Морадо. Она рассказала, что утром ей позвонили из полиции и сказали, что на этой встрече ее помощь не понадобится. Естественно, ее это встревожило. Говорил с ней Джерри. Я была слишком расстроена, чтобы с кем-либо беседовать.

Сначала мы заехали к Хаббардам, чтобы забрать Шона, Амели и мою тетю. Когда мы немного успокоились и поведали Сьюзен и Хейнсу, что случилось, их лица изумленно вытянулись. Сьюзен предложила мне принять душ — меня все еще трясло. В ванной я оперлась руками о раковину и посмотрела на себя в зеркало. Мои глаза превратились в две узкие щелочки между набухшими алыми веками. На лице проступили красные пятна, оно словно состарилось за один день. Где ты, Мадлен? Что с тобой происходит? Чем все это закончится?

Вскоре после этого из Англии прилетел брат Джерри с семьей. Нам пришлось просить их приехать из аэропорта на такси и потом тайком заводить их в дом через черный ход, чтобы избавить наших маленьких племянника и племянницу от репортеров. Конечно, совсем не такого приема они ожидали. То был непростой день. Джерри сделал несколько телефонных звонков, рассчитывая на помощь и совет, и мы поговорили с Аланом Пайком, который, как всегда, был рассудителен и отнесся к нам с сочувствием и пониманием.

На следующее утро, проснувшись, мы почувствовали себя совершенно разбитыми и опустошенными. Но Джерри все же сумел собраться и снова принялся звонить. После разговора с Анджелой Морадо и звонка в британское посольство в Лиссабоне мы ненадолго, всего на пятнадцать минут, укрылись в Носса Сеньора да Луш. На тот день, как и на следующий, у нас было запланировано много интервью — так мы собирались отметить сотый день без Мадлен. Моим первым желанием было отменить их все. Я смертельно устала, и у нас были более неотложные дела. Однако это стало бы нарушением одного из правил, которые мы для себя установили: идти к намеченной цели и не позволять никому сбивать себя с пути.

Эти интервью мы давали ради Мадлен. К тому же это был повод как-то собраться с силами. Джерри сначала не нравилось, что наши поиски назывались «кампания». Кроме того, что это слово подразумевает длительный процесс, от него еще веет чем-то военным. Но вот по прошествии ста дней мы сражались на нескольких фронтах. К этому времени термин «кампания» уже не казался таким уж неуместным.

Все интервью записывались на вилле на Мэйя Прайя в Лагуше. День был ужасный и по царившей атмосфере, и по вопросам, которые нам задавали настроенные очень враждебно журналисты. Их интересовало совсем не то, что намеревались обсудить мы. Мы хотели говорить о ста днях без Мадлен, о поисках и о запуске канала «Не забывай обо мне» на YouTube; они же хотели говорить о крови и о собаках.

Сейчас воспоминания об этом размыты, все видится точно в дымке, но я хорошо запомнила, как один журналист со скептическим видом поинтересовался: «Почему к Мадлен такое внимание? Как вам удалось, потеряв дочь, организовать такую кампанию?»

Мы с Джерри, не сговариваясь, ответили:

— А как бы вы поступили на нашем месте?

— Не знаю.

— А вы представьте. Как бы вели себя вы, если бы это был ваш ребенок? Вы бы сидели сложа руки?

Он не ответил. И я, и Джерри чувствовали себя одиночками, на которых надвигается целая армия.

Отчаяние усугубляло и то, что все наши попытки заострить внимание прессы на важной вехе — ста днях — и на ситуации с пропавшими детьми в целом были тщетными. От осознания этого у меня сердце кровью обливалось. К тому же неуважение и несправедливость, которые мы ощущали, было очень трудно терпеть.

Позже на виллу пришли Анджела и Сесилия Эдвардс, сменившая Билла Хендерсона на посту британского консула, чтобы обсудить с представителями СМИ последние события и то, как с нами обошлась полиция. Еще из Англии прилетел к нам на помощь Алан Пайк. Мы были очень благодарны ему за возможность пообщаться с ним и выслушать его мудрые советы. Все это помогло укрепить нашу защиту.