Следующий день был очень тяжелым. Вечером я легла спать с опухшими веками. Утром 3 сентября, в понедельник, проснулась еще более отекшей.

Позвонил Рикарду. Он собирался зайти к нам позже — Джерри нужно было подписать кое-какие документы, чтобы полученное по электронной почте письмо от датского вымогателя можно было использовать на суде в качестве улики.

Сегодня и Алан Пайк снова приехал в Прайя-да-Луш, посмотреть, как мы справляемся с последними событиями и готовимся к возвращению в Великобританию в следующий понедельник. Мы несколько часов говорили о свалившихся на нас в последнее время бедах и о том, что дома нам понадобится поддержка. Он пообещал не оставлять нас и сказал, что мы будем встречаться регулярно. Мы с Джерри стали рассказывать ему о том, в центре какого безумия мы оказались: о спекуляциях прессы, о лжи, о переменившемся к нам отношении и о поведении полицейских. Я обронила довольно язвительным тоном: «Они скоро нас подозреваемыми сделают!»

«Ну, это уже из мира фантазий», — сказал на это Алан.

В 16:30 прибыл Рикарду в сопровождении женщины, его коллеги. Он привез документы, которые Джерри должен был подписать. Когда с бумагами было покончено, Рикарду спросил, есть ли у нас вопросы к нему. «Появилась ли какая-то информация для нас?» — тут же спросила я.

Он уточнил дату нашего запланированного отъезда в Англию и сказал, что следователи судебной полиции хотят «допросить» меня в среду, а Джерри — в четверг. Мы ждали этого разговора почти четыре недели, и теперь они явно организовывали нашу встречу в срочном порядке, узнав от Боба Смолла, что мы собираемся уехать из страны. Иначе почему у них дошли до этого руки именно сейчас? Насколько нам было известно, результатов экспертизы они тогда еще не получили.

Рикарду посоветовал нам прийти в полицию с адвокатом. Джерри почуял неладное. Теперь законы изменились, но тогда свидетели обычно не имели своих представителей. «С каких это пор свидетелей стали допрашивать в присутствии их адвокатов?» — спросил он. Рикарду отвечал так неохотно, будто мы не вопросы ему задавали, а вырывали зубы. Но эти зубы все равно в очень скором времени должны были выпасть. Нас будут допрашивать не как свидетелей, наконец признался Рикарду. «Так в качестве кого?» — настойчиво повторил Джерри.

«Ваш статус называется arguido», — сказал он так, будто думал, что мы не знаем значения этого термина.

Я уронила голову на руки и заплакала. По телу прошла дрожь. Я крикнула Рикарду: «Что вы творите? Почему вы так поступаете с нами? Что ж это происходит! Это смешно! Это гадко! — Переполненная эмоциями, ошеломленная, я мотала головой из стороны в сторону. — Нет, этого не может быть. Этого просто не может быть!»

Что это за страна такая? И пока полиция пытается убедить СМИ и публику в том, что мы виновны в исчезновении собственной дочери, кто занимается поисками Мадлен?

Помню, как я кричала сквозь слезы: «Каково будет нашим родителям узнать такое? Они переживут это? Чего вы добиваетесь? Хотите всю нашу семью погубить?» Конечно, это были риторические вопросы, но потом мне их припомнили, отметив, что это своего рода доказательство нечистой совести. Мое замечание о родителях показалось особенно странным и подозрительным. Для меня моя реакция была совершенно понятной. Мы любим своих родителей и очень переживаем об их здоровье и душевном состоянии. Они лишились внучки. Они видят, как их собственные сын и дочь мучаются, как их поливают грязью в СМИ. Они и так уже через многое прошли, а тут еще и это.

Триш и Эйлин проводили с нами в Прайя-да-Луш последнюю неделю. Услышав шум, они прибежали из соседней комнаты, где играли с Шоном и Амели, узнать, что происходит. Через пару секунд слез и взволнованных возгласов стало еще больше. Дела обстояли все хуже и хуже! Тогда я думала, что хуже и быть не может.

Рикарду ушел с видом скромного посыльного, кем он, по сути, и являлся. Мы же, совершенно растерянные, пытались понять, как нам быть дальше. Первым делом я подумала о Шоне и Амели. Если этот фарс будет продолжаться в том же ключе и нас в конце концов официально обвинят в том, что мы сделали что-то ужасное с Мадлен, у нас их могут отнять. Я почувствовала, что мое сердце сжалось от панического страха. Заливаясь слезами, я рассказала о своих страхах Триш и Эйлин.

Трудно описать их реакцию, но если вы представите себе двух разъяренных львиц, защищающих своих детенышей, это даст вам какое-то представление. Сейчас, вспоминая об этом, я даже улыбаюсь. С двумя разгневанными женщинами из Глазго не сравнятся никакие фурии.

«Этого не будет! Мы никому не позволим их забрать! Никто к ним и близко не подойдет. Даже не думай об этом, Кейт». Глаза их горели, на лицах была написана решимость. Но я все никак не могла успокоиться.

Наши планы на вечер пошли прахом. Мы отменили интервью с «Пари Матч» и ужин с Клементом Фрейдом. Джерри позвонил старшему инспектору Бобу Смоллу, который был не меньше нашего поражен таким развитием событий. Он пообещал сделать несколько телефонных звонков, и ему удалось связаться с Луисом Невесом, который, как выяснилось, был за границей. Луис заявил, что ничего об этом не знает.

Мы и сами стали звонить разным людям, в том числе и Алану Пайку, чтобы сказать ему, что мы все же попали в «мир фантазий». Поужинав по-семейному, дома, мы с Джерри стали вместе укладывать детей. Мы сделаем все, чтобы защитить свою семью, чтобы она снова стала полной.

«Шон был такой нежный, когда я лежала рядом с детьми ночью. Он два раза поцеловал меня в губы и обнял. А Амели болтала без устали, пока не заснула».

В 21:50 я позвонила Клементу. «Заходите в гости, — сказал он. — С радостью приму вас у себя. Если вас не смутит моя пижама».

Клемента мы застали за просмотром кулинарной программы. Был он, как и обещал, в пижаме. Это создавало такую спокойную, такую «домашнюю» атмосферу, что я почувствовала себя так, будто пришла в гости к дедушке после тяжелого дня в школе. Он бросил на меня свой неповторимый взгляд и вручил огромный бокал с бренди, а потом заставил меня улыбнуться, обронив: «Итак, Кейт. Примерная католичка, алкоголичка, депрессивная нимфоманка — говори, что из этого правда».

Мы принялись перечислять ему наши ужасы, на что он только бровью повел. Клемент обладал удивительной особенностью: в его присутствии все начинало казаться не таким уж страшным. Услышав про собак, он лаконично заметил: «И что дальше? Они вызовут их в суд давать показания? Один раз гавкнула — “да”, два раза — “нет”?» Конечно же, он был прав. Это было просто смешно.

Спустя два часа, приободренные бренди (я тогда впервые попробовала этот напиток), несколькими мудрыми советами и парочкой забавных жизненных анекдотов, мы покинули дом нашего друга, чувствуя себя гораздо лучше, чем до того, как пришли к нему. Тяготы последних дней и мысли о предстоящих, боль от разлуки с Мадлен не оставляли нас ни на секунду, но благодаря таким паузам у нас находились силы продолжать жить.

На следующий день, с самого утра, у нашей виллы стали собираться фотографы. Репортеры дежурили возле церкви, операторы с камерами готовились преследовать нас на улицах, хоть пешком, хоть на машине. Все это очень раздражало и утомляло. Жюстин время от времени просила нас «дать» им что-то («на них ведь тоже давят»), и мы неохотно позволили им фотографировать нас входящими в церковь и сидящими на камнях. Мы бы все равно не смогли уберечься от объективов. Единственным способом избежать съемки было не выходить из виллы, чего мы не могли себе позволить. Происходило то, с чем мы боролись два месяца: внимание репортеров было сосредоточено на нас, а не на Мадлен.

Позже нас пригласили в гости Сьюзен и Хейнс Хаббарды. У них нам удалось расслабиться, насколько это было возможно. Шон с Амели в это время плескались в их бассейне, собирали игрушечную железную дорогу и играли с куклами. Сьюзен приготовила восхитительный обед. Близнецы тогда впервые попробовали королевские креветки и с тех пор их очень любят (спасибо, Сьюзен!). Дети же, включая наших, приготовили нам десерт: разрезанные вдоль бананы со взбитыми сливками и другими фруктами. Надо было видеть, как от гордости задирали носы Шон и Амели!

Сьюзен и Хейнс были и остаются для нас источником сил. Иногда приходит понимание, что те или иные люди оказываются рядом с тобой в то или иное время не просто так. Я всегда считала, что Хаббарды были посланы нам свыше. День, который мы провели в их обществе, был похож на самый обычный день, но для нас это и было самым ценным. Нам очень хотелось, чтобы наша жизнь снова стала «обычной». Но пока нам приходилось довольствоваться этими скоротечными промежутками «нормальности», драгоценными минутами, проведенными в кругу друзей вместе с Шоном и Амели. Кто знает, быть может, это все, что у нас осталось.

«Какие трудные дни! Сколько боли я пережила! Как долго мы сможем так жить? Иногда мне хочется, чтобы жизнь можно было “перемотать вперед”, чтобы не чувствовать больше боли, чтобы мы снова были все вместе».

Среда, 5 сентября. Допросы пришлось отложить на день, потому что наш адвокат Карлос был в суде и не смог присутствовать. День мы провели, отвечая на письма, телефонные звонки и готовясь к отъезду. Встретились с Жюстин и обсудили, как сделать так, чтобы наше возвращение в Англию не вызвало много шума. Во время пробежки мы с Джерри снова увидели Жюстин. Она быстро спускалась к нам с холма. Вести оказались недобрыми. В этот день должен был выйти номер «Ивнинг стандард» с заголовком на первой полосе «Получены результаты экспертизы. Арест неминуем». Накануне допросов, это, конечно же, было бомбой замедленного действия. Сейчас может показаться, что я отнеслась к этому легкомысленно, но тогда, поверьте, все это воспринималось совсем по-другому Поскольку полиция не соизволила нас проинформировать, мы не знали, получены ли из Великобритании результаты экспертизы и какие они.

Позже мы с Джерри поговорили о стратегии судебной полиции, вернее, о нашем ее восприятии. Судя по всему, они хотели, используя свои связи с прессой, создать для нас такие невыносимые условия, чтобы мы, если виновны (или даже если невиновны), сломались. И мы действительно находились под сильнейшим давлением. Мы оказались в положении, на которое никак не могли повлиять. И Джерри, и я — врачи и привыкли работать, постоянно испытывая нервное напряжение (например, с тяжелобольными пациентами), но это было совсем другое.

Еще оставалась слабая надежда, что нас все же не сделают arguidos. Возможно, наша готовность остаться в Португалии, чтобы ответить на любые вопросы, нарушит их планы представить нас в плохом свете перед лицом общественности. Может быть, разговор, состоявшийся 8 августа, когда они явно хотели выжать из меня признание, был первой ласточкой, но когда попытка сломать нас не удалась, они решили сменить тактику. Отмечу, что давление, оказываемое на нас, не уменьшалось, и в прессе каждый день появлялись все новые и новые обличительные статьи. Как я уже сказала, надежда не стать arguidos была слабой.

К следующему дню я подготовилась должным образом: одежда, душ, прическа, даже сама себе сделала эпиляцию воском. Это покажется глупостью, но я думала, что, если буду чувствовать себя уверенно, это поможет мне. И вообще, как я должна была готовиться к разговору с полицией о похищении моего ребенка, да еще на иностранном языке? Все, что я могла, — это рассказать всю правду — снова — и надеяться, что их интересует именно правда.

«Господи, первое и самое главное: благослови и сохрани Мадлен. Пожалуйста, помоги ей вернуться к нам как можно скорее. Сделай нашу семью полной и дай нам сил пройти через это испытание».

Ночью подул сумасшедший, злой алгарвийский ветер. Жутко завывая, он носился вокруг виллы и хлопал ставнями. Неудивительно, что ночь не принесла успокоения. Мы проснулись в четыре утра. Пролежав без сна до восьми, мы встали и увидели за окном группу португальских репортеров и операторов с камерами.

Мне нужно было прибыть в полицейское отделение в Портимане в два часа дня. Утром мы занялись обычными делами и отвели Шона и Амели в Клуб для малышей, вернее, к приемной администратора. Потом сходили в Носса Сеньора да Луш, где полчаса молились. Репортеры от нас не отставали. Хорошо хоть, когда мы вошли в церковь и закрыли за собой дверь, нас оставили в покое, и мы получили возможность сконцентрироваться на том, зачем туда пришли. Мы горячо молились за Мадлен, просили у Бога силы и справедливости.

Мы дождались в церкви начала англиканской службы в 9:30, которую, как обычно, отправлял Хейнс. Он и все присутствовавшие в то утро прихожане были к нам добры и заботливы. Мы поблагодарили их за поддержку и попросили не забывать о главном — о поисках Мадлен — и упоминать ее в своих молитвах.

Джерри позвонил моей маме, чтобы объяснить, что происходит и чего можно было ожидать, включая вероятность объявления нас arguidos. Разумеется, она ужасно расстроилась. Я знаю, какими беспомощными почувствовали себя наши родители и что это приумножило их страхи и отчаяние.

Странно, но я была совершенно спокойна. Думаю, тогда я все делала «на автопилоте», отчего включились мои внутренние резервы, и я обрела спокойствие, на что не рассчитывала. Материнский инстинкт, желание защитить своего ребенка оказались сильнее страха, и мне стало понятнее, что нужно делать и как себя вести. Даже сейчас, через несколько лет, когда я думаю об этом, возвращается то же самое ощущение. Мои воспоминания о том дне не окрашены какими-либо эмоциями. Мне кажется, что положение, в котором мы тогда оказались, было настолько исключительным и настолько абсурдным, что мой разум с трудом воспринимал происходящее как реальность. Я будто покинула свое тело и наблюдала за развитием событий со стороны, мне представлялось, что все это происходит не со мной.

В 13:15 Джерри подвез меня к полицейскому отделению в Портимане. Со мной для моральной поддержки поехала Триш. У входа в отделение собралась огромная толпа. Помимо вездесущих репортеров, фотографов и операторов с камерами, там была тьма зевак из местных. Жюстин, в ярком синем платье, с трудом пыталась управлять толпой. Джерри поцеловал меня и шепнул: «Люблю тебя», и я в сопровождении Триш направилась к двери. Не успела я сделать и двух шагов, как дорогу мне преградила стена из тел и громадных фотообъективов. Но если они хотели избежать столкновения с идущей напролом матерью, им пришлось бы отступить. Так и произошло. Они в смятении шарахнулись назад, наступая друг другу на ноги, спотыкаясь и падая, так как я шла, не замедляя движения.

Внутри меня уже ждали Карлос Пинта де Абреу и его ассистентка София. Он сообщил, что уже успел поговорить с Луисом Невесом, и разговор этот не предвещал ничего хорошего. Не самая ободряющая новость для начала.

В 14:30 с получасовым опозданием появился Рикарду Паива. Вручив мне список переводчиков, он сказал, что я должна выбрать кого-то из них. Мало того, что это не было сделано заранее, какой был в этом смысл? Какая разница, кого я выберу, если я не знаю ни одного человека из этого списка? Я указала на первое имя в списке. По крайней мере, эта женщина жила в Портимане, и мне не придется ждать несколько часов, пока кто-то доберется сюда из Лиссабона или откуда-то еще.

В сопровождении Карлоса, Софии и переводчицы, которая оказалась дамой лет шестидесяти родом из Мозамбика, в 14:55 я наконец вошла в кабинет, где меня должны были допрашивать. В кабинете меня ждали три офицера судебной полиции. К Жоао Карлосу и Рикарду Паива присоединился Паулу Феррейра, которого я увидела тогда в первый раз. Большую часть вопросов задавал Жоао Карлос. Я старалась отвечать как можно подробнее. Начал он с нашего первого вторника в Португалии, потом перешел к среде и наконец к ужасному четвергу. В какой-то момент в начале допроса было зачитано несколько фраз из моих самых первых показаний, которые я дала 4 мая. Мои слова были переданы не совсем правильно, и я объяснила офицеру, что при переводе смысл сказанного мною несколько исказился.

К моему изумлению, это замечание привело в негодование переводчицу. Она оборвала меня: «Что вы хотите этим сказать? По-вашему, мы, переводчики, плохо выполняем свою работу? Переводчики переводят только то, что вы говорите!» Я остолбенела. Помимо того, что в данном случае она была неправа (ничего подобного у меня и в мыслях не было), насколько я понимаю, переводчики должны переводить, а не вмешиваться, не так ли? Мое доверие к ней поубавилось.

В пять часов сделали пятнадцатиминутный перерыв, который я провела, стоя в коридоре у двери кабинета. Ко мне подошел Карлос и посоветовал быть не столь категоричной в ответах. Очевидно, он имел в виду мою реакцию на некоторые утверждения свидетелей, зачитанные мне допрашивающим офицером, о том, что они видели меня или Джерри там-то и там-то, делающими то-то и то-то. Эти утверждения не соответствовали действительности, и мне было непонятно, почему, обнаружив неточность, я не могла сказать об этом. Несмотря на то что позиция Карлоса меня несколько обеспокоила, во время допроса я старалась помнить о его совете. Но это заставило меня усомниться в своем адвокате.

Допрос продолжился в такой же формальной, деловой обстановке. Не испытывая страха, я с готовностью и очень подробно отвечала на все вопросы, тем более что понимала: о многом из рассказанного мной нужно было спрашивать в первые часы после исчезновения Мадлен. Чем больше информации получит полиция, рассуждала я, тем полнее будет картина произошедшего и тем больше будет шансов найти Мадлен.

В 19:50 снова сделали перерыв, как предполагалось, на пять минут. Я к этому времени уже устала, и мне очень хотелось, чтобы все это поскорее закончилось. Но увы. Эти пять минут растянулись на два с четвертью часа. Карлос исчез — отправился на какую-то встречу с полицейскими, и я начала нервничать. День и так был долгим, и мне не терпелось вернуться на виллу, к семье. Триш все это время терпеливо ждала, сидя в приемной в облаке сигаретного дыма.

Тем временем в Прайя-да-Луш Джерри уже не находил себе места. Позже я узнала, что он дважды приезжал в Портиман, чтобы забрать меня и Триш. В полночь его отправили домой, сказав, что нас привезет наш адвокат.

Наконец снова появился Карлос. Он сокрушенно качал головой. Я не знала, что его так озадачило, но сразу стало понятно, что дело приобретает совсем не такой оборот, как я надеялась.

Допрос (и канитель с переводом на португальский и обратно на английский) закончился около часа ночи, а точнее, в 00:40. Мне велели снова приехать в отделение в десять утра. В коридоре меня остановил Паулу Феррейра. Зловещим тоном он произнес: «Вам нужно будет внимательно выслушать своего адвоката. Он скажет вам нечто очень важное».

Из полицейского отделения мы с Триш, Карлосом и Софией вышли в начале второго ночи. Столь поздний час не охладил пыл сотен репортеров, фотографов и просто любопытных, которым хотелось увидеть меня после допроса. Вконец измученная, я вышла из отделения в уже ставшие привычными нескончаемый стрекот фотоаппаратов и жужжание камер и отвела глаза в сторону от фотовспышек. Неужели это действительно происходит со мной? Неужели это моя жизнь? Карлос обратился к толпе. Говорил он на португальском, поэтому я ничего не поняла, кроме того, что я продолжаю оставаться в статусе свидетеля.

Помню, когда мы отъезжали в машине Карлоса, я встретилась взглядом с одним молодым английским фотографом, которого уже не раз видела за последние несколько месяцев. Как и все остальные, он изо всех сил старался сделать несколько «удачных» снимков в тот момент, когда я садилась в машину. «Они просто делают свою работу…» Он несколько секунд выдерживал мой взгляд, потом вдруг смущенно опустил глаза. Наверное, это был хороший парень.

На вилле, как и предупреждал Феррейра, Карлос сказал, что хочет поговорить со мной и с Джерри с глазу на глаз. Эйлин и Триш оставили нас, и мы уселись в гостиной. Карлос по-прежнему выглядел очень озабоченным. Нам нужно многое обсудить, сказал он и снова отметил, что ситуация складывается не в нашу пользу. У следователей было много «улик» против нас, и утром меня, вне всякого сомнения, признают arguida.

Сначала он упомянул о видеозаписи работы собак-нюхачей в номере 5А и у нашей машины. Мне покажут ее завтра в полицейском отделении, пообещал он. Потом, очевидно, повторяя то, что ему рассказали в полиции, он сообщил нам, что образцы, взятые в номере и в машине, оказались кровью Мадлен и что в ДНК одного из них выявлено 15 совпадений из 19.

Я слушала его, ошеломленная, и молчала. Эта новость, если она достоверна, указывала на то, что Мадлен, по меньшей мере, пострадала физически. Я, что для меня совершенно не характерно, не стала задумываться о самых страшных выводах, которые можно было сделать. Наверное, потому что для меня услышанное просто не имело смысла. Если, как утверждали следователи судебной полиции, кровь Мадлен действительно была в багажнике нашей машины, которую мы взяли напрокат только 27 мая, через 24 дня после ее исчезновения, каким невероятным образом она могла попасть туда? Может быть, кто-то нарочно ее туда поместил? Другого объяснения я не находила. Полиция, похоже, считала, что мы спрятали тело Мадлен, а позже перевезли его куда-то в машине и похоронили.

Еще возник вопрос с загнутой страницей, которую полиция якобы обнаружила в одолженной мною Библии. Им это показалось чрезвычайно важным, поскольку в одном из стихов на той странице (Вторая книга Царств 12:18) говорилось о смерти ребенка. Я и не знала, что в той книге была кем-то загнута страница, и тем более не могла знать, где именно. Тот факт, что я захотела увидеться со священником сразу после исчезновения Мадлен, тоже воспринимался как доказательство вины. Уму непостижимо! Мое терпение было на исходе. «Что, в Португалии люди в трудную минуту не обращаются к священникам?» — спросила я Карлоса. Оказалось, что нет. Португальцам от священников нужно одно: отпущение грехов. Такое понимание роли священника не укладывалось у меня в голове.

Кто-то из свидетелей заявил, что видел, как мы с Джерри несли большой черный мешок и вели себя при этом весьма подозрительно. Совершенная чушь! Но когда речь заходит о «свидетельствах» такого рода, их слово противопоставляется нашему слову, а, судя по всему, для судебной полиции наше слово имело совсем небольшой вес. «Если бы вы были португальцами, — со вздохом произнес Карлос, — этого уже хватило бы, чтобы посадить вас в тюрьму».

Из всего этого напрашивался один вывод: так называемые «улики» были сфабрикованы, хотя это казалось совершенно невероятным. Кому это было нужно? Когда ты сталкиваешься с чем-то подобным, с чем-то совершенно тебе незнакомым, первая и естественная реакция — отринуть действительность, сказав себе: «Этого не может быть». Но это была лишь первая реакция. Когда я размышляла о том, что происходило до сих пор, мне начинало казаться, что в этом мире возможно все что угодно. В любом случае, мы, похоже, недооценили грозящую нам опасность. Даже наш собственный адвокат, судя по всему, был уверен, что полиция имеет достаточно улик против нас. Я понимала, что Джерри вот-вот сорвется.

Но потом произошло самое интересное. Карлос передал нам предложение полиции: если мы, а точнее, я, признаюсь, что Мадлен погибла, меня ждет приговор намного мягче. «Каких-то два года, — сказал он. — Это ничто по сравнению с тем, что вы получите, если ваша вина будет доказана».

Мне показалось, что я ослышалась. Но недоверчивость тут же сменил гнев. Как смеют они обвинять меня во лжи?! Почему они не думают о том, как я буду жить дальше под тяжестью такого обвинения? И главное: неужели они рассчитывают, что я сознаюсь в преступлении, которое они измыслили для того, чтобы весь мир поверил, будто моя дочь мертва, а значит, ее не нужно искать? Может, в прошлому них такая тактика срабатывала, но со мной это не пройдет. Через мой труп! «Обдумайте наше предложение, — настаивал Карлос. — Судить будут только вас. Джерри сможет вернуться к работе».

На это я даже не нашлась что ответить.

Похоже, нам ставили условие: если мы не согласимся на такой вариант, власти продолжат расследование убийства, и если нас признают виновными, мы оба можем получить пожизненные сроки. Неужели все свелось к этому? Согласиться на меньшее или рискнуть гораздо большим?

Джерри наконец не выдержал. Он рухнул на колени и, уронив голову на грудь, стал всхлипывать. «Нам конец. Наша жизнь кончена», — твердил он. Осознание того, что мы оказались во власти непонятной нам системы правосудия, стало для него тяжким ударом. Было невыразимо мучительно видеть его, всегда очень сильного, таким, ведь я так его люблю. Но моя реакция была другой, я это помню отчетливо. Может быть, мне тоже нужно было пасть на колени, начать плакать? Почему у меня не было слез? Со стороны я выглядела холодной, а значит, была виновна? Снова нахожу такой моей реакции лишь одно объяснение: все это было немыслимо и слишком неправдоподобно. Я превратилась в какой-то персонаж «мыльной оперы». В любую минуту режиссер мог крикнуть «снято», и этот эпизод остался бы в прошлом. Даже сегодня я с трудом верю, что все это происходило в действительности.

Одну фразу Карлос повторил, наверное, раз двадцать: «Обратной дороги нет». Меня бросило в дрожь. У этого человека было три дочери. «Вы хотите, чтобы я солгала? Что бы вы сделали на моем месте, Карлос? Сознались бы в преступлении, которого не совершали, зная, что после этого ее уже никто не будет искать?»

«Да, я бы подумал об этом».

Господи, помоги нам! Мое доверие к Карлосу испарялось так же быстро, как вера в португальское правосудие. И мне было непонятно, верит ли он нам. Учитывая, что его обязанностью было защищать нас, это вызывало, мягко выражаясь, беспокойство. Даже если он нам верил, я уже сомневалась в том, что у него хватит духу стоять за нас до конца.

Одно дело передать нам предложение полиции — это Карлос был обязан сделать, и совсем другое — уговаривать нас принять его. Меня это ужаснуло, о чем я и сказала ему, причем недвусмысленно.

Моя злость и разбушевавшийся материнский инстинкт, похоже, пробили брешь в охватившем Джерри отчаянии. К нему возвращались спокойствие, самообладание, способность рассуждать здраво и свойственный ему воинственный дух.

«У них ничего нет против нас!» — выпалил он и начал перечислять Карлосу многочисленные упущения и натяжки в «доказательствах», собранных полицией. «Вы этим должны заниматься, а не я!» — добавил он и спросил у Карлоса, готов ли тот продолжать вести наше дело. Карлос ответил, что готов. Нужна ли ему помощь? Нет, пока не нужна, но если дойдет до суда, она может понадобиться.

Триш и Эйлин, обеспокоенные шумом, вышли из своей комнаты. Я слишком долго сдерживала в себе злость, чтобы разговаривать спокойно, и через несколько секунд по вилле уже метались три разъяренных львицы.

Но, понимая, что горячая голова сейчас делу не поможет, мы вскоре стали друг друга успокаивать. Мы с Джерри взяли с Триш и Эйлин слово, что, если завтра я не вернусь из полицейского отделения, они как можно скорее увезут детей из страны.

Было около четырех утра, когда Карлос и София оставили нас, напомнив, что мы должны снова встретиться в полиции. Направляясь к двери, София шагнула ко мне и обняла меня. Она сказала, что верит нам, что она с нами, и попыталась развеять мою обеспокоенность относительно Карлоса. Я должна доверять ему, сказала она. Он «хороший специалист». У меня немного отлегло от сердца — хоть кто-то в Португалии был на нашей стороне!

Когда они ушли, мы с Джерри переглянулись, не понимая, что теперь делать и что с нами будет. После исчезновения дочери мы много раз попадали в непростые ситуации, но на этот раз все было гораздо серьезнее. Наша жизнь, наша семья, наше будущее были поставлены на карту. Мы не могли лечь спать. Нам было нужно что-то делать. Забыв о том, который час, Джерри позвонил Бобу Смоллу и срывающимся от паники голосом рассказал ему, что происходит. Боб был поражен. О результатах экспертизы ему известно не было, как и ни о чем таком, что могло бы стать причиной подобного отношения к нам судебной полиции. Он попытался убедить Джерри, что все не так плохо. «Просто расскажите им правду. Все будет хорошо», — произнес он уверенно. Возможно, он просто пытался успокоить сам себя.

Легли мы около пяти утра, перед этим помолившись дольше, чем обычно.

«Мадлен, милая, пожалуйста, не забывай, как сильно мы все тебя любим. Мы будем продолжать бороться, солнышко, и будем продолжать искать тебя. Держись, Мадлен».