Глава 16

Рози снова стояла у странного окна непривычной новой спальни, глядя в темноту на ряды крыш и гадая, что с ней станется. Даже спустя три месяца эта спальня по-прежнему оставалась для нее непривычной, в то время как в доме колесного мастера она освоилась за три недели.

Окно, у которого она стояла теперь, располагалось высоко, куда выше, чем любой деревенский дом или даже дерево, на которое случалось залезать Рози. И крыши, на которые она смотрела, не походили на привычную мешанину крыш сараев и пристроек, подобающих любому дому, где жили несколько поколений деревенских мастеровых, в окружении не слишком опрятной общинной земли. Вместо них перед ней расстилалось море флигелей, конюшен, оружейных, часовен, пекарен, маслобоен, домов для слуг и еще множества стен и крыш, для которых она не находила названий, а вокруг лежали ухоженные парки, выгоны, сады с птичьими вольерами.

Она была в Вудволде.

Рози хотелось, чтобы рядом лежала кошка, подергивающая хвостом под звездным светом и неразборчиво бормочущая. Но комната в башне, выбранная лордом Прендергастом и одобренная Айкором, располагалась действительно высоко, а мешанина крыш вызывала тревогу даже у кошек, любящих залезать повыше. Здесь всегда бывало тихо, но сегодня не слышалось ни уханья сов, ни ржания лошадей в конюшнях, ни лая собак в округе. Молчали даже мыши за обшивкой стен и голуби под изящными козырьками крыш.

Все застыли в ожидании…

Завтра наступит двадцать первый день рождения принцессы…

Предстоял большой бал – о большем никто не слышал, не говоря уже о том, чтобы видеть, и Рози, словно возвращаясь из изгнания или оправляясь после изнурительной болезни, вспоминала старые истории о том, каким будет бал в честь двадцать первого дня рождения принцессы.

Придворные, в том числе (пока что) сорок четыре мага и двадцать шесть фей, прибывали в течение последних двух месяцев. Айкор, особый представитель королевской феи, приветствовал их и сообщал все, что им необходимо было знать. Если кто-то из них испытывал сомнения (все волшебники уж точно, просто из принципа), никто не решался с ним спорить. Поскольку в истории – той, которую излагал Айкор, – утверждалось, что это фея королевы, Сигил, спасла принцессу в день именин, дала отпор Перниции и придумала убежище для принцессы. (Как следствие, к феям по всей стране стали относиться с совершенно непривычным для них почтением, которое самые рассудительные из них находили весьма досадным.)

Сама Сигил не только отказалась от заслуженных почестей – она померкла до смутной бесцветной тени при королеве, и уже спустя мгновение после встречи никто не мог быть уверен, что видел ее вовсе. Но другие придворные, величественные и капризные, хлынули в Двуколку, жалуясь на дороги со столичным выговором, и повезли с собой изысканные подарки для Прендергастов и принцессы.

Король с королевой и трое их сыновей отправились в Двуколку почти сразу после того, как было объявлено, где находится принцесса. Объявление это прилетело из Двуколки в столицу на крыльях заклинания. Но они проезжали через всю страну долгой дорогой: встречались с народом, радостью на собственных лицах убеждали людей в правдивости новостей, уверяли их, что возвращаться в столицу они будут еще более длинным путем, представляя всех желающих принцессе, которая наконец-то освободится из заточения.

Никто не упоминал о том, что Сигил просила короля с королевой не прибывать в Вудволд до самого дня бала.

«Вудволд! – повторяли люди по всей стране. – Как удивительно! Нам и в голову не приходило подумать о Вудволде!»

«Поди разбери этого лорда Прендергаста, с его-то манерой держаться наособицу», – говорили другие.

Правду сказать, Прендергасты всегда были такими: держались подальше от двора, занимаясь собственными землями, оставались удивительно верными, хотя сами могли бы стать королями, почти как если бы судьба приберегала что-то на будущее.

Вся страна вела себя так, будто начался праздник, будто все праздничные дни года – последних двадцати с лишним лет – смешались, образовав одно грандиозное, радостное празднование, от которого невозможно было отказаться. В истории, рассказанной Айкором, прямо утверждалось, что бал принцессы станет окончательным поражением Перниции. Перниция потерпела неудачу. У нее был двадцать один год, и она не справилась. Они уберегли свою принцессу. В ее двадцать первый день рождения никто не будет тревожно оглядываться через плечо, высматривая черно-фиолетовые тени там, где не может лежать ни одна честная тень, – они будут праздновать конец тьмы.

Это было частью великого волшебства, сотворенного Сигил, Айкором, Тетушкой и Катрионой. Это было частью их последнего, отчаянного хода против судьбы, поймавшей принцессу в ловушку в день ее именин. Пусть люди верят, что Перниция уже проиграла и день рождения принцессы – самое время для ликования. Пусть они безоглядно полюбят возвращенную им принцессу, чтобы сама любовь стала для нее защитой и обороной – а за этой защитой можно будет создать и другие, тайные защиты.

Люди забыли. Человеческой природе свойственно забывать, размывать границы, пересказывать истории, заканчивая их желаемым образом, помнить все, как должно было быть, а не как было на самом деле. И Тетушка, Катриона, Айкор и Сигил позаботились о том, чтобы люди забыли, чтобы они вспоминали случившееся самую малость – самую существенную малость – неправильно.

Перницию невозможно победить какими-либо обычными средствами – прямыми атаками магии или оружием. Пришлось найти иной путь.

Это было столь обширное обманное заклятие, что четыре феи все время бодрствования бродили наполовину в мире чар, а когда спали, недолго и беспокойно, оно вторгалось в их сны. Катрионе казалось, будто они с Тетушкой, Айкором и Сигил распустили собственные человеческие облики и из полученной нити связали образ мира – мира, где Перниция потерпела поражение, а двадцать первый день рождения некогда прóклятой принцессы был радостным и беззаботным событием. Где беспокоиться следовало только о том, как бы не пропустить ничего особенно вкусного из угощения и достаточно громко крикнуть, когда будут пить за здоровье принцессы. По выражению лиц Тетушки и Айкора – лиц людей, чьи тела едва удерживают одежду в нужных пределах в высоту и ширину, потому что от них осталось совсем мало, если не считать магии, которую они поддерживают и претерпевают, – она понимала, что они разделяют ее чувства.

Теперь, ощутив себя истрепанным, еле ковыляющим существом, она задумалась, не было ли некогда человеком и истрепанное, еле ковыляющее, упорное заклятие. Они с Тетушкой больше не видели его с тех пор, как Айкор прибыл в Туманную Глушь. Она не знала, распалось оно, вернулось домой или…

Все заговорщики гадали, почему молчит Перниция. Айкор выиграл предпоследнюю схватку: нашел принцессу раньше, чем она, но новостей о возвращении принцессы не просто не скрывали – они подняли оглушительный шум во всех эфирных слоях, от самых темных подземных палат гномов, земляных духов и скальных ведьм до высоких холодных царств тучеедов и звездных танцоров. Перниция знала, как не могла не знать и о том, что некие чары убеждают жителей страны, которую она собиралась сокрушить, будто ее замысел уже провалился. Но она выжидала. Как только пройдут последние дни до двадцать первого дня рождения принцессы, Перниция войдет в полную силу. День рождения и их последнее противоборство. И Катриона испытывала нелепую признательность за молчание врага, поскольку сомневалась, что шаткая иллюзия заговорщиков выдержит хотя бы один раскат хохота Перниции, того демонического смеха, который оборвал знамена в день именин принцессы.

Катриона часто думала, что ни за что бы не справилась без Сигил. Дело было не только в том, что так их было четверо, а не трое, дело было в чистых и прочных нитях магии, которые она создавала, никогда не провисающих, не путающихся и не рвущихся. Она ни разу не видела лица Сигил, хотя, когда слышала ее голос, он звучал так близко, как если бы она снова стояла рядом и приобнимала ее за талию, а Катриона держала на руках крошечную принцессу. Никто из троих находящихся в Туманной Глуши не знал, где сейчас Сигил, даже Айкор. Она не осталась в столице и не отправилась в дорогу, сопровождая короля, королеву и принцев. Но трое фей-заговорщиков часто слышали ее голос и постоянно ощущали ее присутствие, силу и любовь к принцессе, которую она не видела больше двадцати лет.

Рози оперлась подбородком на руки, прислушиваясь к выжидательной тишине. Она напомнила себе, что другого пути нет. Они обсуждали это снова и снова – Кэт и Тетушка в один голос подтвердили, что Айкор прав, это единственный способ, и он дарит им надежду, когда той не было вовсе, потому что Перницию не удалось ни сбить с толку, ни одолеть, и противопоставить ей здесь, в последнем столкновении, можно только саму Рози. Ничего другого им не осталось двадцать один год назад. Все, чего смогли добиться Катриона, Тетушка, Сигил и Айкор, – это дать ей время вырасти.

Идея, разумеется, принадлежала Айкору. Потребовалось посмотреть на ситуацию со стороны, чтобы увидеть это и предложить. Сигил выбрала Айкора не только потому, что тот был двадцать первым крестным и владельцем талисмана, но и потому, что он был из тех людей, кто замечает то, что можно увидеть, и из тех фей, кто успешнее всего обращает это себе на пользу. Но и его едва не сокрушила новость о том, что Рози умеет разговаривать с животными.

– Не может быть! – повторял он снова и снова. – Не может быть!

Это был единственный раз за всю ту долгую ночь, когда Катриона рассмеялась.

– Но это так, – заверила его она. – Вам не кажется – я часто об этом думала, – что и это в том числе сохранило ей жизнь до сих пор? Ей было настолько безопасно, насколько позволяла обыкновенность – обыкновенность и умение разговаривать с животными, как фея. Лучше, чем фея.

Это был также единственный раз за всю ту долгую ночь, когда Айкор утратил свое превосходство над ними.

– Не может быть! – повторил он.

Еще ненадолго они сделались семьей, объединенной против чужака. Но Рози не могла цепляться за это воспоминание, сидя в башне Вудволда в ночь накануне дня рождения принцессы. Вспоминала она выражение на лице Кэт, когда та согласилась с планом Айкора.

Часто за последние три месяца Рози вспоминала голос, который услышала вечером, когда прибыл Айкор: «Наконец-то я тебя нашла! Нашла!» Ее не успокаивало то, что больше это не повторялось, поскольку она знала правду, скрытую заговором. А завтра настанет день рождения принцессы.

Рози помнила выражение лица Пеони, когда та стояла тем вечером на пороге, с лисенком на руках, рассматривая их всех: животных, окружающих ее стул и жмущихся к ней, и ее саму, двоюродную сестру Катрионы и племянницу Тетушки, только что узнавшую о том, что она принцесса – принцесса, на которой лежит проклятие.

Все замолчали и посмотрели на фигуру, выступившую из сырого сумрака. Сварливо забормотал ветер. Пламя очага золотисто озарило встревоженное лицо; светлые волосы и мех лисенка ярко блеснули на свету.

– Я… я увидела… из окна и спустилась… А он просто… просто прыгнул, – пояснила Пеони.

Лисенок перевернулся на спину, чтобы удобнее было подбивать передними лапами длинный локон, изящно спадающий по плечу Пеони. Выглядел он весьма довольным и спокойным.

– Я… я подумала… Должно быть, он каким-то образом перепутал нас с тобой, и я решила принести его сюда. Рози, с тобой все в порядке? Ты странно выглядишь. Зачем тут собралось столько твоих друзей? Что-то не так?

– Перепутал вас с ней? – переспросил Айкор. – Перепутал вас с ней…

Пеони ошеломленно повернулась к нему.

– Я Айкор, – представился он и поклонился.

Прежде он не кланялся. С другими он заговорил сразу, а перед принцессой опустился на колени. Но Пеони он отвесил изящный поклон, нимало не пострадавший от покачнувшегося на его поясе изогнутого клинка. Рози решила, что так, должно быть, кланяются придворные. Озадаченная Пеони ответила ему реверансом. К немалому удивлению Рози, подруга вела себя как знатная дама, хотя приходилась племянницей тележному мастеру.

– А это, – объявил Айкор, указав на Рози, – Каста Альбиния Аллегра Дав Минерва Фиделия Алетта Блайт Домина Делиция Аврелия Грейс Изабель Гризельда Гвинет Перл Руби Корал Лили Ирис Бриар-Роза, ваша принцесса.

Пеони порозовела, затем побледнела (ни тогда, ни позже, вспоминая об этом, Рози так и не поняла, почему на ее лице не промелькнуло ни малейшего сомнения), с еле слышным вскриком пробралась через толчею животных и склонилась перед Рози. Но та соскользнула со стула и села на пол, свободной рукой вцепившись в свободную руку Пеони (лисенок и Ральф не поладили друг с другом, и их пришлось удерживать).

– Не кланяйся! – взмолилась она. – Милостивые судьбы! Пеони, Пеони, пожалуйста, не кланяйся!

Снаружи послышался цокот копыт, тяжелый топот верховых лошадей и голоса, среди которых Рози узнала голос одного из конюхов Вудволда.

– Они приехали за Дроком и Резвым, – догадалась она.

Айкор кивнул, и сова, сидевшая на полке над его головой, перебралась к нему на плечо. Рози ощутила, как Айкор просит о помощи кого-нибудь из прочих птиц: он не владел звериной речью в полной мере, но объясниться мог. По птичьим рядам прокатилась волна неохоты – все они были меньше совы.

«Давай, Фуаб, – попросила Рози. – Я за тобой присмотрю».

«Присмотришь за чем именно? – уточнил тот. – С твоего места ты отлично разглядишь, как перья моего хвоста исчезают в чьей-то глотке».

Но он взмахнул крыльями, на миг присел обратно, чтобы резко клюнуть ее в макушку в память о былых временах, и перепорхнул на плечо Айкора, забившись как можно глубже под его ухо.

«Перемирие», – напомнила Рози сове.

«Перемирие, – подтвердила сова, заметно позабавленная. – Я бы не явилась сюда, если бы искала завтрак».

Фуаб пробормотал что-то неразборчивое, но чуть смелее выглянул из-под уха Айкора, желая как следует видеть, что произойдет дальше.

Сова повернула голову и уставилась дикими желтыми глазами прямо на Рози.

«Я остаюсь здесь ради тебя, принцесса. Я сижу на плече этого человека, потому что он утверждает, что это тебе поможет. У тебя есть страшный враг, принцесса. Мы ощущаем ее с этим человеком, хоть он и пришел с добрыми намерениями».

– Прости меня, малыш, – произнес Айкор, – но сова выглядит так впечатляюще.

Между его большим и указательным пальцем возникло маленькое семечко, которое Фуаб, с сомнением покосившись на него левым глазом и с интересом правым, аккуратно выхватил и проглотил. Он как раз глотал второе, когда знакомый Рози конюх появился на пороге, стряхивая воду с мокрой шляпы.

– Его светлость передает наилучшие пожелания, но двум коням его светлости взбрело в голову сорваться и ускакать сюда… Рози, что тут вообще творится? – добавил конюх, растерянно обводя взглядом сборище.

Тогда Айкор шагнул вперед, привлекая к себе внимание. Сова и впрямь впечатляла, возвышаясь над ним со своего насеста на его плече, ее макушка задевала потолок, а блеклое серо-коричневое оперение как будто нарочно дополняло собственный цвет кожи Айкора.

– Прошу прощения, – произнес Айкор. – Боюсь, это моя вина.

Больше он ничего не сказал, но конюх посмотрел на сову, проследил за тем, как Фуаб принял еще несколько семян из пальцев Айкора, и предположил именно то, чего от него хотел Айкор.

Большинство оставшихся мышей вскарабкались по штанине Рози, а две или три – по ее куртке, поскольку она так удобно расположилась на полу (и надежно удерживала Ральфа, приобняв его рукой за шею). Флинкс по-прежнему мурлыкал, прижимаясь теперь к ее боку (Ральфа он угомонил одним взглядом), но в кухне собрались еще одна сова, две пустельги, кречет и другие кошки, а мыши всегда предпочитают темноту и низкие потолки. Рози пришлось придушить все нарастающее желание расхохотаться – по большей части над ужасающей нелепостью ее собственного положения, но щекотка мышиных лапок и усиков оказалась последней соломинкой. Она вцепилась в руку Пеони (у той, похоже, тоже возникли трудности с дыханием) и проглотила пузырящиеся смешинки.

– Собственно, я намеревался… хм… просить аудиенции у его светлости, однако… хм… решил сперва заглянуть сюда. Не соблаговолите ли передать ему, что завтра с утра я буду ждать встречи в удобное для него время?

Конюх поспешно вернул на голову мокрую шляпу, чтобы вежливо ответить этому внушительному незнакомцу. Капля сорвалась с полей и сбежала по его носу. Он непроизвольно фыркнул.

– Какое имя мне назвать?

– Айкор, вестник королевы.

«Вестник королевы».

Животные забормотали, переговариваясь друг с другом, и по коже Рози побежали мурашки, словно от сквозняка. Она сглотнула очередной приступ испуганного смеха и непроизвольно икнула.

Взгляд конюха разом прояснился, и он коротко поклонился:

– Сэр…

К нему подошел второй конюх.

– Они отказываются уходить, – расстроенно сообщил он. – Я надел на них уздечки и все остальное, но они только сжимают челюсти и не двигаются с места.

«Ступайте, друзья мои, – поспешно вмешалась Рози. – Увидимся завтра».

Наверное.

Но кони так и не шелохнулись. Рози слышала, как ворчит и улещивает их конюх.

«Что-то очень неладно, Рози, принцесса, – объяснил Дрок. – Мы ощутили это в воздухе, давным-давно, почуяли, как оно приближается, смотрит, ищет чего-то, как жестокий человек – потерянный кнут, как волк – ужин. Не просто ищет, но жаждет, томится, нуждается. Задолго до этого краткого сейчас, когда явился этот странный тип и заявил, что оно ищет тебя из-за того, кто ты есть, и превратится в кнут в жестокой руке, как только тебя коснется. Мы все боимся этой руки. Мы боимся этого человека, несущего на себе запах и жажду, хотя они не принадлежат ему – он несет их, словно упряжь, и то, что его взнуздало, ненадолго от него отстает. Но ты наша, принцесса, ты была нашим другом еще до того, как научилась с нами говорить, и… может, нам это и не по душе, но нам нужны друзья среди людей, потому что у нас есть враги среди людей, хотим мы того или нет. Теперь мы слышим то, что говорит этот человек, и его слова ранят тебя, как удары кнута. Ты то, что привело сюда эту жестокость, эту злобу, но ты и то, что прогонит эту злобу с нашей земли. Теперь мы понимаем это, помимо его человеческих слов, потому что у нас есть собственные легенды и собственные утраты. Этот человек с его страхом и ранами там, где их натерла упряжь, не может спасти тебя один. Мы не уступим тебя ему и людям. Вот почему мы здесь – вот почему нас здесь так много. Мы пришли раньше, чем услышали, что этот человек сказал тебе, мы почуяли приближение чего-то – чего-то большого и сильного. И еще больше становится нас теперь, когда мы слышим его рассказ. Разве ты не понимаешь?»

«Возможно, вы понимаете лучше, чем я, – ошеломленно отозвалась Рози. – Люди так много говорят. Мы видим, слышим, чувствуем на вкус или на ощупь куда меньше, чем разговариваем. Думаю, из-за этого я глуха, слепа и бесчувственна».

«Чем больше табун, тем безопаснее, – сообщил Дрок. – Мы не хотим уходить. Сип и Мелли – те, кто привез сюда конюхов, – присоединятся к нам, если мы попросим. Я могу созвать сюда всех лошадей с земель моего лорда, если хочешь. В твоей большой комнате не одна сова и не один ястреб – они охотятся поодиночке, – и, несмотря на них, к тебе пришли и мыши, и кролики, и мелкие птицы».

«Нет, – отказалась Рози. – Ступайте домой. В этом случае большой табун только сделает нас заметнее, а мы не хотим, чтобы нас заметили. Ступайте домой. Пожалуйста».

Дрок раздраженно мотнул головой, а Резвый откусил кусок покореженной ставни и разгрыз его, позвякивая удилами и роняя пену со щепками. Один из конюхов протестующе вскрикнул.

«Ты принцесса, – чуть помедлив, заявил Дрок. – Мы знаем, что это значит. У тебя должен быть самый большой табун».

«Я не хочу быть принцессой», – призналась Рози, сдерживая разом и смех, и новые слезы, и опять икнула.

«Я не хотел становиться лучшим жеребцом моего лорда, – мягко ответил Дрок, – проходить в поводу перед людьми с холодными глазами, попусту тратить время в помещении, чтобы не попортить холеную шкуру, сходиться с кобылами, которые не знают меня, как и я их. Резвый не хотел уметь бегать так, чтобы тот безумец снова и снова требовал это от него. Мы то, что мы есть. Однажды я больше не смогу крыть кобыл и получу собственный небольшой зеленый выгул вместе с несколькими пожилыми кобылами, больше не способными жеребиться, и я буду стоять на солнышке, пока каждый волосок на моей шкуре не выгорит до тускло-коричневого цвета. Однажды Резвый больше не сможет бегать. Мы то, что мы есть, принцесса».

«Лошади не говорят так, как ты разговариваешь со мной, – невпопад заявила Рози, поскольку не хотела слушать его рассуждения. – Ты звучишь как меррел».

«Мы, животные, говорим, когда в этом есть нужда, – сообщил Дрок. – То, что происходит сейчас, – это нужда для всех нас. Ты же не ждешь, что жеребенок, испугавшийся кузнеца, расскажет тебе все, о чем знает, – какая тебе в этом нужда? Это всего лишь один жеребенок, один страх, один кузнец».

«Фуаб как-то сказал мне, что мы, люди, слишком долго живем», – припомнила Рози.

«Не знаю. Люди разговаривают. Такие уж они есть. Возможно, разговоры заполняют годы. Возможно, годы растягиваются, чтобы вместить разговоры. Зимой мне нравится тепло конюшни, построенной для нас людьми, и некоторые вещи из тех, о которых они говорят, и сладкое сено, и зерно. Меррел рассказывает истории, потому что он одинок, и разговоры – это все, что у него осталось. Разговоры и память. Приходи ко мне на выгул, когда я состарюсь, и мы поговорим».

«Я…» – начала было Рози, но не нашлась что сказать.

«Скажи нам снова, чтобы мы ушли, и мы уйдем, – заключил Дрок. – Но помни, кто ты. И если мы понадобимся, тебе нужно только попросить».

«Я запомню, – пообещала Рози. Икота у нее наконец прошла. – Ступайте. Я приду к тебе на выгул, когда ты состаришься. Мы переживем эти времена, потому что я хочу увидеть тебя выгоревшим и пыльным».

Она шевельнулась и обнаружила, что за ней наблюдает Айкор.

– Полагаю, теперь ваши лошади пойдут с вами, – объявил он.

Рози слабо улыбнулась, когда конюхи уважительно поклонились ему и скрылись за дверью. До нее донесся приглушенный стук копыт, в воздухе повис слабый дымный след разочарования Резвого: скакун хотел действовать, хотел встретить врага, которого можно будет растоптать или перегнать.

«Я буду помнить, что сказал Дрок!» – крикнула она ему вслед.

«Помни, что я еще не стар!» – отозвался Резвый.

– А теперь быстрее, – потребовал Айкор. – Закройте двери и окна!

Рози, оглядевшись, поняла, что животные разбрелись по дому и нашли место, чтобы устроиться на ночь и всем вместе ожидать новостей, держась поближе к ней и (во многих случаях) не попадаясь на глаза деревенским. Каким-то образом Айкор сумел им объяснить, что лучше сохранять тайну, пока они не определятся с планом действий, а определиться им нужно будет нынешней ночью. Животные расположились и внизу, и наверху и весь пол словно покрыли то ли ковром, то ли лоскутным одеялом. Несколько овец и барсук разместились в комнате Джема, Гилли и Гейбла. Коза с парой козлят и сколько-то гусей разделили спальню Катрионы и Бардера. Молодая корова, шесть выдр, два ежа и дюжина полевок устроились у Рози. Олененок с матерью заняли верхнюю часть лестницы, а олень, по счастью сбросивший рога всего парой дней раньше, – нижнюю, оставив кроликам площадку. Маленький медведь пристроился в сарай к Ромашке, Чертовке и курам, птицы, мыши (а также несколько сонь, втиснувшиеся между ставнями), кошки, три собаки, несколько поросят и лисенок остались в кухне. Большинство малиновок расселись на коленях у Тетушки, а Флинкс перешел к Катрионе. Сова с плеча Айкора вернулась на полку, но Фуаб наполовину спрятал голову под крыло и сделал вид, будто там и задремал, выдавая притворство дрожью всякий раз, когда Айкор шевелил рукой, которой скармливал ему семечки.

Они проговорили всю ночь. Рози помнила, какой долгой она выдалась. И все же, когда Рози увидела, как свет зари просачивается сквозь щели в ставнях, она удивилась, будто не ожидала, что новый рассвет настанет, пока они не встретятся с Перницией и не сокрушат ее. Или она их. Рози приходилось одергивать себя, когда ей начинало казаться, будто все это долгий и страшный сон: Айкор, новости, которые он принес, – новости о том, что Перниция не просто беда всей их страны, как засуха или нашествие таралианов, но их беда, ее беда, ее собственный личный враг, знающий ее имя и жаждущий ее смерти. Именно ее, Рози, ведь она принцесса, а вовсе не двоюродная сестра Катрионы и не племянница Тетушки, о чем она не могла забыть, потому что Перниция не забудет и потому что Рози обещала Дроку помнить о том, кто она.

Никогда прежде она не бывала окружена таким количеством столь разных животных, сосредоточенных на одном и том же деле – ее деле. От их мельтешения и галдежа выкрикиваемых наперебой замечаний и мнений (и требований повторить то, что только что прозвучало: Рози явно была лучшим среди людей переводчиком – или передатчиком, а малиновки, вполне бегло беседующие с Тетушкой, имели привычку говорить все одновременно) у Рози кружилась голова. Она пропустила часть рассказа Айкора, описывавшего прошлый год: как все приближенные короля с королевой ощутили, что то, чего они все ждали, страшились и надеялись избежать, не предотвращено вовсе (они разве что могли поставить себе в заслугу прошедшие двадцать с лишним лет) и приближается к кульминации, к которой стремилось все это время.

– Волшебники и мы, феи, конечно, почувствовали это острее всех, но даже посудомойки и младшие конюхи заметили ее приближение – так в преддверии сильной бури волоски на затылке становятся дыбом. Мы должны были найти вас первыми. Ведь если бы она встретила вас, коснулась, схватила раньше… что ж, мы бы уже ничего не могли предпринять, чтобы ее остановить.

Рози вспомнила голос у себя в голове: «Нашла!» Но ей не хотелось никому об этом рассказывать, особенно Айкору, и она смутно подозревала, что, описав произошедшее вслух, сделает его более настоящим, а она не хотела, чтобы оно оказалось настоящим.

– Вы действительно не знали, где мы, – заключила Катриона.

– Нет, – подтвердил Айкор. – Так решила Сигил, и я с ней согласился. Знание оставляет следы, хоть и слабые. Мы бы предпочли вовсе не оставлять следов, но Сигил нужно было поговорить с вами, а вам – унести принцессу с того места, где… с именин. Но это были очень слабые следы, и мы предприняли все возможное, чтобы их запутать. Если бы мы знали, в какую сторону направить наши мысли или в какую сторону их не направлять… Нет. Это привело бы к катастрофе, не к безопасности. Королевские маги, конечно, не согласились, но ничего не могли с этим поделать. – Он издал еле слышное сухое фырканье, которое можно было принять за смешок, чуть помешкал и продолжил, посерьезнев: – Сигил приняла решение. Среди нас никогда не было согласия по вопросу, может ли проклятие подействовать раньше назначенного. Мы с Сигил считаем, что, даже если нет, Перниция была бы счастлива… заполучить принцессу в руки, прежде чем сожмет кулак.

– Как вы нас нашли? – спросила Тетушка.

– Я прошел по следу, оставленному моим талисманом двадцать один год назад. О да, это и впрямь был весьма бледный и выцветший след! Но я мог его различить. Наверное, никто другой не смог бы, если Перниция так вас и не нашла. Вот почему меня выбрали для этого похода, хотя… – Он снова чуть помешкал. – Я бы в любом случае боролся за это право. Но мои… обстоятельства… также на удивление убедительны: забытый крестный, который непреднамеренно подарил… кое-что.

Рози ощущала на себе его взгляд, но свой решительно не отрывала от пола. Ее по-прежнему изредка сотрясали приступы дрожи, и она предпочла сесть у очага, спиной к огню. Рубашка так нагрелась, что временами, когда Рози шевелилась, ткань, касавшаяся кожи, обжигала. Она вздрагивала, но не отодвигалась. Некоторые из младших зверей уже засыпали. Олененок на лестнице перестал повторять: «Но я не понимаю», козлята в спальне Катрионы перестали повторять: «Но зачем кому-то так поступать?» – а прочие разнообразные детеныши перестали повторять: «Но это же плохо. Почему она такая плохая?» Ральф свернулся калачиком, спрятав нос под хвостом, и уснул у нее на коленях. Пеони сидела рядом, чуть дальше от жаркого пламени, но они по-прежнему держались за руки. Лисенок, тоже уснувший, зарылся носом под локоть Пеони, а его длинный пушистый хвост свисал у нее с колен. Катриона то и дело поглядывала на них, как будто убеждаясь, что они, а главное, Рози, по-прежнему там. Рози встречалась с ней взглядом, когда чувствовала, что она смотрит, – с ней, но не с Айкором.

Ее мысли снова пришли в смятение. Ей вспомнилось заклятие для вышивания. Наверное, это был один из подарков фей-крестных. Она вспомнила о том, что у нее были феи-крестные и что у Катрионы сложилось о них невысокое мнение, хотя не смогла вспомнить, чтобы слышала когда-нибудь, какими были подарки. Если они сводились к чему-то наподобие вышивания, неудивительно, что Катриону это не впечатлило. Что еще она может делать? Штопать, как ветер? Прясть золото из соломы? Внезапно у нее перехватило дыхание: ее ужасные, отвратительные волосы! Волосы принцессы! Золотистые локоны! Интересно… Она искоса глянула на длинные золотистые локоны Пеони. Да, но ей-то они идут. Рози подняла свободную руку и подергала себя за ненавистные кудряшки. По праву или нет, но они со всей определенностью принадлежали ей.

«Интересно, что Айкор подарил бы прин… мне?»

– …Когда пропал Роуленд – вот когда мы по-настоящему начали тревожиться, – продолжал говорить Айкор.

Рози ощутила дрожь, охватившую ее подругу при этом имени, увидела, как слово «Роуленд» складывается и замирает на ее губах. Вслух Пеони его не произнесла. Какое отношение может иметь к чему бы то ни было подмастерье кузнеца, пусть даже хороший подмастерье? Это не может быть тот же самый Роуленд. Даже хороший подмастерье кузнеца со странным семейным обетом, не позволяющим ему жениться на любимой девушке…

– Холодное железо, – задумчиво произнесла Тетушка. – Мне мерещилось нечто странное в этом мальчике, но я была совершенно уверена, что с ним все в порядке, и не стала вмешиваться. Столько всего произошло в этом году…

– Да, – подтвердил Айкор. – Холодное железо. Когда он исчез, мы поняли, что он наверняка скрывается под видом кузнеца. Забавно, но это я предложил ему заняться кузнечным ремеслом из-за обета. Он годился по возрасту в подмастерья, и его отец обратился к нам за советом. Вы знаете, что каждый наследный принц Эрлиона приносит обет в свой десятый день рождения? Конечно, он знал историю нашей принцессы, но кто мог предугадать… Обычно клятвы приблизительно одинаковы: касаются преданности Эрлиону и всему королевству и всего такого. На протяжении поколений это было скорее формальностью, чем обетом, но обычай по-прежнему в силе, и в том числе поэтому принцы Эрлиона остаются столь надежными друзьями наших правителей. Юный Роуленд решил, что сделает что-то значительное. Впрочем, мое впечатление от мальчика подсказывает, что думал он не столько о значительности собственных поступков, сколько о несчастной, одинокой, лишенной друзей принцессе, на которой никто, вероятно, не захочет жениться, что крайне прискорбно для будущей королевы.

Роуленд выкрикнул это прямо на церемонии. Никому даже в голову не пришло спросить его, что он собирается сказать, поскольку все ждали от него повторения клятв его отца, деда и прадеда. Его несчастный отец, придя к нам, признался, что не забыл спросить Роуленда, выучил ли тот слова своего обета наизусть. Тот ответил, что выучил. Но отец не поинтересовался, какие это слова, ибо хотел показать Роуленду, что доверяет ему и не сомневается в его способности все сделать как надо. И вот итог.

Эрлионы всегда отдают своих детей в учение. Они считают, что это укрепляет характер. Я предложил, чтобы он обучился работе с железом. К тому времени, как старший Эрлион вернулся к себе во дворец, там видели гиппогрифа, а он отправился к нам на следующий же день после церемонии. Проходила она, к счастью, без зрителей, и нам удалось пресечь бóльшую часть сплетен. Он сразу же нашел кузнеца, который согласился принять мальчика. Ремесло пришлось Роуленду по душе. Все это железо послужило лучшими защитными чарами, какие мы могли придумать, и не оставляло ни малейшего следа. В том числе, разумеется, и для нас, когда он исчез почти год назад. Ну и шум поднялся! Пожалуй, даже хуже, чем после клятвы наследника. Потому что мы все знали, что, вероятнее всего, сила обета приведет его к принцессе, куда бы и зачем он ни направился.

Теперь Пеони безудержно дрожала. Рози, отчасти оглушенная собственными бедами, отчасти благодарная за повод отвлечься на человека, которого постигли, возможно, еще более тягостные несчастья, приобняла ее за плечи. Ральф заворчал и потянулся во сне, переложив голову на спину лисенку, как будто между ними не было ни малейших разногласий. Лисенок приоткрыл один глаз и снова его закрыл. Пеони уткнулась лицом в плечо Рози, и несколько слезинок, промочив ткань рубашки, коснулись ее кожи.

– Я не слишком удивился, когда, добравшись до Туманной Глуши, обнаружил и след Роуленда, – продолжал Айкор. Он повернулся к Рози. – Моя принцесса, я полагаю, вы встречались с Роулендом?

Мимолетное желание рассмеяться снова окатило Рози, обернувшись едва ли не тошнотой. Слишком многое свалилось на нее за слишком краткое время.

– Я с ним знакома, – сообщила она. – Пожалуй, я неплохо его знаю, поскольку часто с ним работаю. Я тут коновал. Кузнец Нарл, к которому Роуленд поступил в подмастерья, он… был и моим наставником тоже и остается одним из моих лучших друзей.

Айкор глянул на нее, и Рози догадалась, что он пытается решить, как лучше сформулировать следующий вопрос.

– Вам известно о какой-либо… связи между вами?

Пеони застыла так неподвижно, что сама на ощупь напоминала железо, разве что теплое. Рози крепче стиснула ее плечи.

– Нет, – твердо и правдиво заявила она. – Я… э-э-э… Нам не о чем друг с другом разговаривать. Ему нравятся… Он уделяет внимание животным и прекрасно воспитан. Вот и все. – Она попыталась придумать, что еще сказать, чтобы утешить Пеони, но ничего не приходило в голову. – Роуленд умело обращается с железом. Нарл с удовольствием его учит.

– Вам необязательно выходить за него, если вы не хотите, – заверил ее Айкор. – Мы изучали этот вопрос последние одиннадцать лет и, если вы оба будете присутствовать и придете к согласию, сможем разорвать связь.

– Ну разве это не великолепные новости?! – воскликнула Катриона. – Лучше, чем клубника в январе. Такого рода объявлений я ожидала бы от мага, а не от феи. Айкор, что мы будем делать теперь?

Повисло молчание, и Рози внезапно поняла, что собирается сказать Айкор, что у него на уме, о чем он размышлял, с тех пор как Пеони с лисенком на руках заглянула в дверь.

«Нет, – подумала она. – Нет. Я раньше убегу. Если я убегу, оно… они… она придет за мной, оставив в покое всех остальных».

Но, уже думая это, она понимала, что не права. Она знала, что на кону не одна только жизнь принцессы – ее жизнь. Она знала это и прежде, еще когда была просто Рози, деревенским коновалом, и, думая о принцессе, жалела ее за то, что ее печальная участь простирается на всю страну.

Пеони выпрямилась и выпустила свободную руку Рози.

– Да, – произнесла она. – Да, конечно, я согласна.

– Согласна на что? – мягко уточнил Айкор.

– Айкор… – гневно начала Рози.

– Рози, не надо, – вмешалась Пеони. – Это я придумала. Не стану утверждать, что иначе он не попытался бы навести меня на эту мысль, но ему и не понадобилось. – Повернувшись к Айкору, она добавила: – Я стану для вас принцессой. Я буду принцессой, на которую все смотрят, пока вы с Рози занимаетесь… чем бы вам ни пришлось заниматься. Вы же об этом хотели меня попросить, так? Но вам придется меня научить. Я представляю себе, как должна держаться принцесса, не больше, чем… чем сама Рози.

– Пеони… – снова начала Рози.

Подруга быстро повернулась к ней.

– Все хорошо, – заверила она, похлопав Рози по руке. – Все хорошо.

Еще мгновение они смотрели друг другу в глаза. У Пеони они были голубыми, ясными и спокойными, как всегда. Рози попыталась представить, каково придется подруге с таким бременем.

– Ты можешь… Ты можешь пойти на это ради Роуленда? – спросила она наконец.

– Ради своей страны и королевы, – уточнил Айкор.

Пеони вскрикнула – звук вышел чем-то средним между смехом и воплем человека, прищемившего себе пальцы дверью.

– Нет, я не могу пойти на это ради Роуленда или… или моей страны и моей… моей королевы. Но я пойду на это ради тебя, Рози.

 

Глава 17

На следующий день после сопровождаемого грозой прибытия в Туманную Глушь Айкор вернулся со встречи с лордом Двуколки и сообщил, что принцесса и сопровождающая ее фрейлина переезжают в Вудволд, и чем раньше, тем лучше, – скажем, завтра же. Лорд Прендергаст настоял на том, чтобы прислать за ними свой лучший экипаж.

Новости распространились по Двуколке, словно лесной пожар: Айкор не пытался скрывать ни себя, ни свое прибытие на двор колесного и тележного мастеров, ни его причину.

– Мы не можем себе позволить даже такие мелкие обманные чары, – сурово сообщил он, отправляясь наутро к лорду Прендергасту. – Лучше сразу заявить… то, что мы намерены сказать.

По слухам, долетевшим до трактира Кернгорм быстрее, чем ноги Айкора могли бы принести его самого, когда о прибытии вестника королевы официально объявили у дверей большого зала Вудволда, он изложил свое дело спокойным голосом, но все, кто присутствовал в огромном помещении, услышали каждое слово.

– Лорд Прендергаст, я прибыл просить вашего гостеприимства для нашей принцессы, наследницы короля, наконец-то освободившейся от долгого заключения.

В последовавшей тишине лорд Прендергаст первым шагнул вперед, чтобы проводить вестника в меньшую комнату, где они смогут побеседовать наедине. На его лице застыло ошеломленное выражение, но его манеры и преданность королю и его наследнице остались безупречными.

К тому времени, как Айкор вернулся (сам он отказался от экипажа лорда), перед двором колесного и тележного мастеров собралась толпа, чтобы поздравлять, глазеть, удивляться и расспрашивать. Бардер, Джоб и Крантаб пытались заниматься делом, хотя еле шевелили руками и покачивали головой не только в ответ на замечания соседей.

Женщины столпились в кухне дома колесного мастера. Тетушка пряла, как будто это было самое обычное утро самого обычного дня, и слышалось лишь тихое постукивание и еще более тихое жужжание. Катриона готовила успокаивающий отвар. Раскрасневшаяся Пеони пыталась утешать тетю. Рози решила, что та рыдает от растерянности, не представляя, чем ей следует заниматься теперь. Точно так же чувствовала себя и она сама, хотя и без слез. Но Рози ощущала не только замешательство. Ей казалось, что она попала в ловушку. Люди, которых она знала всю свою жизнь, внезапно загнали ее в угол и теперь стали зрителями, а она… они с Пеони – зрелищем.

Джем с Гилли пытались играть на кухонном полу, но без особого увлечения. Гейбл, самый уравновешенный из младенцев, собрался было поныть. Рози подхватила малыша и принялась играть с ним в ладушки – больше для того, чтобы успокоиться самой. Она не прекратила игру даже после того, как Айкор сообщил, что они уезжают на следующий день. Но все же она передала сообщение и услышала, как его обсуждают мыши, а спустя пару минут до нее донесся вой Зогдоба – долгий, отчаянный стон: одна Рози толком понимала, как следует чесать собачью спину, и вот она уезжает. Рози жалела, что не может завыть сама.

Пеони как-то ухитрялась смеяться, повторять: «Я не знаю… я ничегошеньки не знаю», целовать подставленные щеки и пожимать протянутые руки, пока принцессу с ее фрейлиной поспешно провожали к экипажу, который доставит их из меньшей тюрьмы в бóльшую – в Вудволд. Рози бессмысленно озиралась по сторонам, отмечая всеобщее любопытство и какое-то потрясенное почтение (а в нескольких случаях еще и жалость) на лицах тех, кто пришел их проводить. Только Флора подошла прямиком к ней, крепко обняла, а затем пожала руку, пробормотав, словно маленькому ребенку: «Все хорошо, Рози. Все хорошо». Рози заставила себя улыбнуться. Даже Фуаб, объявившийся из ниоткуда, чтобы клюнуть ее в макушку и пощипать за уши, добился от нее только слабого взмаха руки, едва достаточного, чтобы его согнать.

Рози никогда прежде не ездила в экипажах. Ей не понравилось. У него была крыша и закрытая дверь, и он тоже оказался тюрьмой, а колеса и лошадиные копыта твердили «прочь, прочь, прочь» и «нет, нет, нет». День выдался хмурым и туманным, и длинные облака тянулись мимо окон: в лучшем экипаже лорда Прендергаста окна были забраны прозрачным стеклом. Рози постучала по нему пальцем. Стекло оказалось холодным и влажным.

Она привыкла к слабой встряске при прохождении через железные ворота на земли Вудволда, но в день прибытия принцессы с фрейлиной экипаж тряхнуло много сильнее, и головокружение вырвало у Пеони, посещавшей Вудволд только по праздничным дням, чуть слышный вздох. Рози показалось, что Вудволд заворочался. То же ощущение, но еще более отчетливое она испытала, перешагнув порог большого зала.

«Меррел?» – окликнула Рози не задумываясь, как поглаживала нос горгульи на веретене или подхватывала ребенка, чтобы поиграть с ним в ладушки.

«Принцесса», – ответил он, каким-то образом включив в это слово и имя, которое она считала своим: «Рози».

И Вудволд услышал, понял, ухватился за него или вобрал в себя. И ответил.

«Приннцессса, – прогудел он. – Рооози».

Рози никогда прежде не слышала ничего подобного: с ней как будто заговорили деревья и камни. Мгновение она не могла шелохнуться, словно, услышав, как говорит нечто не обладающее ни дыханием, ни голосом, ни способностью шевелиться, она сама лишилась всего этого, и вокруг расцвел другой мир – мир, в котором не мог бы существовать человек. Но затем пол у нее под ногами подернулся легкой зыбью, не более чем слабым намеком на движение, она пошатнулась, снова пришла в себя, огляделась и поняла: никто не слышал того, что слышала она, и, возможно, не почувствовал того, что почувствовала она.

А затем оказалось, что к ним приближается сам лорд Прендергаст. Они с Пеони изобразили лучшие свои реверансы (у Рози он больше походил на поклон, дополненный неловким щипком сбоку за юбки) и с ужасом обнаружили, что лорд поднимает их, придерживая за запястья.

– Это мне следует кланяться вам, – сообщил он, сопровождая свои слова поклоном, а затем посмотрел на их бледные лица и добавил, одновременно серьезно и поддразнивая, как будто они были всего лишь его дочерьми: – Вам следует усвоить это сейчас. Никуда не годится, если вы будете кланяться собственным придворным.

– Да, милорд, – слабо отозвалась Пеони.

Затем лорд Прен представил их своей супруге, снова придержав за запястья, пока та приседала в реверансе. Но Рози больше заботил удивительно низкий гул, похожий на последний отзвук барабана, который уже не слышен, но ощутим всем телом, – это Вудволд повторял: «Рози. Принцесса». Пол снова заметно содрогнулся.

– Я прошу прощения за… э-э-э… пол, – произнес лорд Прендергаст, впервые слегка смутившись. – Этот дом служил приютом моей семье много веков, со времени его постройки, и его верность, возможно… э-э-э… стала осязаемой. Мы искренне рады приветствовать вас здесь и сделаем все, что в наших силах, чтобы вам было уютно, но… Я полагаю, с тех пор как в этом зале принимали особу королевской крови, прошло больше ста лет, и, возможно, дом помнит, что вы… э-э-э… заслуживаете особого почтения – большего, чем ваши скромные слуги Прендергасты. Но, должен заметить, сам Вудволд несколько… э-э-э… непостижим… если это слово применимо к дому.

Он умолк, и все услышали, как гостевые кубки дребезжат на столе. Леди Прен изящно подхватила графин с вином, стоявший слишком близко к краю.

– Он… э-э-э… Обычно его реакции не столь ясно выражены, – добавил лорд, слегка нахмурившись не то в удивлении, не то в замешательстве.

Рози вспомнился любимый во всей Двуколке слух о том, что Прендергасты никогда не бывают при дворе, потому что, если они покинут Вудволд на срок более долгий, чем необходимо для охотничьей поездки в горы за рекой, он выкопается из земли и отправится за ними пешком через всю страну.

– Однако, – продолжал лорд Прендергаст, – ему никогда не представлялось блистательной возможности первым приветствовать наследную принцессу, занимающую подобающее ей положение после столь долгого отсутствия.

Он снова поклонился. Пеони придвинулась ближе к Рози и взяла ее под руку.

При этих словах своего хозяина Вудволд притих, как будто желал именно такого подтверждения или даже нуждался в нем, и спустя минуту или две леди Прен принялась разливать напитки. Но Рози, потягивая слабое подслащенное вино, ощущала вокруг настороженность, какой ни разу не замечала здесь прежде, и это чувство никак не отступало. Нечто не вполне неодушевленное ожидало врага и, похоже, в отличие от всех людей в доме, с раздражением осознавало обман, происходящий под его крышей, пусть даже пол больше не содрогался. Рози надеялась, что никто другой не слышал его низкого шепота: «Принцесса. Рози». А если и слышал, то не догадывался, что оба слова относились к одному и тому же человеку.

Принцессу с ее нескладной фрейлиной разместили в башне Вудволда, завершающей собой своеобразный изгиб стены. По мнению Рози, назвать это углом было нельзя. Многочисленные флигели и пристройки Вудволда подчинялись какой-то собственной логике: половина или полтора лестничных пролета вверх или вниз, крутые повороты, запутанные переходы, неожиданные ниши, потолки, внезапно нависающие над тобой и столь же неожиданно взмывающие вверх сводами и куполами. Их комнаты в башне, две наверху и две внизу, соединенные лестницей, были маленькими для Вудволда, но просторными по меркам Туманной Глуши. Спальня, одна из двух верхних комнат, не уступала размером целому первому этажу любого из деревенских домов. Комната напротив была гостиной. Внизу располагалась самая натуральная уборная с сияющими, тщательно отполированными трубами, которые в иных обстоятельствах непременно привлекли бы внимание Рози, и гардеробная. Напротив (за небольшим коридором, обеспечивающим уединение) находилось помещение для стражи, компаньонок и их личных вещей, буде таковые накопятся. От нижней пары комнат извилистая лестница с клиновидными ступенями уходила вниз, к основной части дома.

Айкор повесил свою саблю, Эскву, над дверью в их спальню.

– Эсква умеет рубить и связывать, – пояснил он Рози. – Если у вас появится нужда в том или другом, он подчинится вашей руке.

Прендергастам сообщили, что принцесса и ее фрейлина предпочтут разделить одни покои для собственного удобства и спокойствия. И Прендергасты, которые растили шестерых собственных детей и с искренней заботой отнеслись к внезапно порученным их заботам девушкам, не нашли в этом ничего удивительного.

– Не сомневаюсь, после того потрясения, что пережила бедная девочка, ей хочется, чтобы лучшая подруга была рядом, – предположила леди Прен.

И она была права, хотя и не вполне в том смысле, который подразумевала сама.

– Я сожалею, Р… моя принцесса, – пояснил Айкор, вернувшийся с той первой встречи с Прендергастами. Он провел меньше дня в обществе прямой и непосредственной Рози, но уже стало заметно, что ему так же трудно обращаться к ней по титулу, как ей на него отзываться. – И Пеони. Но вы должны быть связаны друг с другом настолько тесно, насколько это вообще возможно. И вы не сможете покинуть Вудволд до самого дня рождения принцессы. Вы понимаете?

Они понимали. Еще до того даже, как Катриона объяснила им, что это не сработало бы, не будь они уже друзьями.

– И не просто друзьями: вы невольно оставили глубокие отпечатки на жизни друг друга. Пеони, ты знаешь, что подхватила у Рози привычку ерошить себе волосы? Ты так не делала, когда мы только переехали сюда. А ты, Рози, начала встряхивать головой, как делает Пеони, чтобы уложить челку на место, хотя, пока мы жили в Тетушкином домике, обходилась без этого – да и укладывать тебе нечего. Вы то и дело заканчиваете друг за другом предложения, а иногда, когда вам кажется, что никто другой вас не слушает, этим не утруждаетесь, потому что обе знаете, что собирались сказать. Если кому-то еще из нас нужно знать, о чем шла речь, приходится спрашивать. Этот лисенок не так уж ошибся, прыгнув к тебе на руки, Пеони, вместо того чтобы смешаться со зверинцем у нас дома. Он знал, что ты… ты часть того же самого.

Они сидели у очага на кухне в доме колесного мастера. Вечерело. Ленты и розетки с именин были рассыпаны по столу. Они так и остались измятыми после путешествия в кармане Катрионы, случившегося двадцать лет назад, но лишь слегка выцвели и выглядели именно тем, чем и являлись: символическими украшениями с какого-то королевского обряда. Наутро Рози и Пеони предстояло отправиться в Вудволд.

Рози и Пеони знали (это знание они не обсуждали ни с кем другим и не нуждались в том, чтобы обсуждать его друг с другом), что обман не подействовал бы, не будь они близки до такой степени, что неосознанно подлаживались к привычкам и обычаям друг друга. Они бы не смогли удержать новую связь, которой опутал их Айкор и за которой наблюдал Эсква со своего места над дверью их спальни в Вудволде. Дело было не только в том, что они теперь почти не разлучались: редко их разделяло больше комнаты или одной стены. Теперь они ощущали эту магию, которая привела Роуленда, а следом за ним и Айкора в Туманную Глушь, – магию, которая теперь увлекала их к двадцать первому дню рождения принцессы.

Они ощущали, как Айкор прищипывает связь между ними, подбирает в ней складки – так ушивают одежду, перешедшую от большего владельца к меньшему, или сводят вместе неистертые края простыни и скрепляют их посередине новым швом. Рози начало казаться, что поодиночке они с Пеони не вполне реальны. Когда Пеони улыбалась, ее собственные губы изгибались. Когда Пеони взмахивала рукой в воздухе, призрачная тень пролетала от ее руки к руке Рози. Проходили недели, и Рози видела все больше и больше этих призрачных теней и ощущала, как на них откликается тяжкое, неслышное бормотание укрывающего их дома. Ей казалось, будто ее плоть, ее суть истончаются, растворяются, словно мед, размешиваемый в воде, в странном воздухе Вудволда и в страстном осознании окружающих их людей, что рядом с ними находится принцесса.

Это не подвергло испытанию их дружбу. Как ни странно, они, наоборот, начали цепляться друг за друга, поскольку их вещественность лучше всего успокаивала их в окружении призраков. Катриона и Тетушка проводили с ними столько времени, сколько могли, ведь общество третьего человека рассеивало призрачные тени так же, как солнечный свет – настоящие, а Тетушку и Катриону хорошо знали и всегда рады были видеть в Вудволде. Айкор как будто никак не мог освоиться в их обществе – возможно, потому, что, когда они перебрались в Вудволд, он крайне внимательно следил за тем, чтобы обращаться к Пеони «принцесса», а к Рози «леди», – и по большей части был молчалив, как любой из охваченных благоговейным трепетом слуг Вудволда. Но у Катрионы, Тетушки и Айкора почти не было свободного времени, и обычно Рози и Пеони оставались вдвоем, вполне сознавая, кто они и что сделали.

Все эти три месяца ревностных человеческих приготовлений Вудволд оставался беспокойным и наполовину пробужденным. Рози ощущала его сознание, следующее за ней по коридорам и лестницам. Порой, когда она касалась голой рукой стены или щеколды, под пальцами пробегала дрожь, словно по шкуре животного.

«Спи, спи, – пыталась уговаривать его она. – Я не имею для тебя значения».

Но она знала, что к ней не прислушиваются. И ночью накануне дня рождения принцессы, когда все животные умолкли, Рози слышала бормотание Вудволда в скрипе огромных балок, скрежете еле заметно смещающихся массивных каменных плит и почти бесшумном шорохе накапливающейся пыли.

«Рози, – повторял он. – Рози».

«Это всего лишь последнее из имен принцессы, – сказала себе Рози. – Это просто дом, даже если он достаточно велик, чтобы сойти за целую страну. Дома не запоминают длинные человеческие имена, как, впрочем, и я, – с некоторой тоской подумала она. – Пеони способна заучить их все, но я-то нет. Эти… эти слоги, которые я как будто слышу, всего лишь своего рода сквозняк, и дуновение в конце звучит похоже на имя… название цветка или имя принцессы. Пустяки. Это просто поток воздуха».

Она разглядывала туманную панораму, рисуя пальцем завитки в тонком слое меловой пыли на подоконнике. В комнате подметали и убирались дважды в день, но сохранить спальню принцессы в чистоте не удавалось никак, хотя никто, кроме заговорщиков, не подозревал в этом чего-либо более зловещего, чем наилучшие пожелания от каждой феи и каждого волшебника в стране. Возможно, неизменная паутина в верхнем левом углу любимого окна Рози была связана с тем, что комната располагалась на верхнем этаже башни и до недавнего времени мало использовалась. Рози часто видела паука – обычно он выбирался из своего угла, когда она подбирала ноги на сиденье и опиралась локтями о подоконник, чтобы выглянуть наружу. В отсутствие ее обычных товарищей-животных она начала ценить его общество, хотя он никогда с ней не заговаривал.

«Рози», – бормотали стропила.

«Рози», – шептала черепица на крыше.

Истории о Вудволде, которые много поколений не интересовали никого, кроме ученых и жителей Двуколки, всплыли из глубин людской памяти. Правда, в них было столько прорех, что от повествования почти ничего не осталось (если ради хотя бы умеренной правдивости не принимать в расчет наиболее замысловатые полеты фантазии сказителей из Двуколки). Вспоминалось только, что это странный старый дом, один из крупнейших, старейших и, возможно, страннейших во всей стране, и расположен он почти на самом краю нигде, на берегу реки Стон. Кое-что можно было рассказать о Прендергастах: род их был даже старше дома, их предки являлись на зов правителя всякий раз, когда тот в них нуждался, они поддержали королеву, когда та расстроила замыслы Перниции в первый раз, они сражались рядом с королем, когда тот изгонял из Двуколки огненных змеев. Люди наполовину помнили, наполовину верили, что именно тогда Прендергасты полюбили Двуколку и решили там остаться. В благодарность за их доблесть в сражении с огненными змеями король передал ее им.

Сохранилась крупица истории о том, почему Вудволд был основан именно там, где стоит сейчас: это имело какое-то отношение к пророческому видению. Видения предсказателей считались наименее надежными из практических чар, и чем большее время охватывало предвидение, тем меньше на него можно было полагаться. Мало кто из людей решился бы строить дом на основании слов провидца. Но крупица истории утверждала, что провидец и сам был одним из Прендергастов, хотя это весьма удивительно, поскольку прозрение, каким бы бесполезным оно ни было, требовало очень сильной магии, а Прендергасты не были волшебным семейством. Возможно, когда-то были, но со временем магия их оставила.

Свежих историй о Прендергастах не было, если вы не помешаны на лошадях. Странный сырой клочок земли под их управлением и впрямь процветал, но из отличных кож, шерсти, пряжи, скобяных изделий, резных веретен-волчков и лошадей не получается интересных историй.

«Какой найдут принцы свою старшую сестру?» – гадали люди.

«Какой мы найдем нашу будущую королеву?» – гадали все.

Айкор перебрался в Вудволд вместе с принцессой. Как чужак в Двуколке и королевский придворный (и, возможно, как беспечный носитель обнаженных сабель), он обладал авторитетом, на который с радостью полагались люди Вудволда (на животных он производил меньшее впечатление, а дом, как подозревала Рози, вовсе его не замечал). Тетушка и Катриона остались (не считая слишком редких визитов) в Туманной Глуши и старались выказывать не больше расстройства, чем дядя и тетя Пеони.

Дядя и тетя Пеони пребывали в изрядном замешательстве, пробуждаясь, как им казалось, от долгого сна, в котором Пеони была их племянницей. Теперь их огорчала лишь собственная неспособность толком вспомнить, как вышло, что их столь неожиданно избрали в тайные опекуны принцессы. Им казалось, что у них сохранились смутные обрывки воспоминания о том, как некто, фея или волшебник («Я думаю, волшебник, – решила Хрослинга. – Разве он не был высоким, величественным и одетым во все черное?»), отдал им ребенка, чтобы они растили его как свою племянницу («Я припоминаю, как он объяснял нам, что ему придется сделать так, чтобы мы забыли о его приходе, – утверждала Хрослинга. – Я припоминаю, как его рука коснулась моего лба, стирая память. Правда»).

– Мы всегда знали, что мы заурядные люди, – говорил Крантаб, – но даже не представляли, насколько мы заурядны!

Ему так нравилась его шутка, что он повторял ее по нескольку раз за день, но люди были готовы потакать человеку, вырастившему принцессу, и продолжали смеяться, чтобы сделать ему приятное. Крантаб с Хрослингой были вполне довольны тем, что их не зовут в Вудволд, – они с радостью уступали эту обязанность Катрионе, Тетушке и завораживающему и несколько пугающему Айкору.

Но однажды Хрослинга, в десятый раз пересказав Катрионе повесть о маге в черных одеждах (с небольшой помощью история обрастала все более любопытными подробностями, хотя, как заметила Катриона Тетушке, видят судьбы, она не очень-то нуждается в помощи), добавила кое-что еще. Они вместе складывали простыни и вспоминали, что раньше этим занимались Пеони и Рози. В повисшей тишине Катриона переложила слои ткани веточками лаванды и собрала соседские простыни, чтобы отдать их Хрослинге.

– Для меня это большое облегчение – узнать, что она мне не родня, – задумчиво поделилась Хрослинга, принимая стопку белья. – Я знала, что никогда не любила ее так, как следовало бы, и это меня тревожило.

Она слишком глубоко погрузилась в собственные мысли и не заметила, как, избавившись от веса простыней, задрожали руки Катрионы. И ей неоткуда было узнать, что, как только она ушла, Катриона закрылась у себя, чтобы никто не видел ее слез. Она вышла несколько минут спустя, утирая глаза, спустилась во двор, где трое ее детей играли под присмотром занятого, но достаточно бдительного Бардера, и крепко обняла их всех по очереди («Ой, ну, мам», – с отвращением буркнул Джем). Она никому не пересказала слова Хрослинги, даже Тетушке и Бардеру, и, вопреки обычной своей совестливости, наложила на Хрослингу слабые чары, чтобы та никогда их не повторяла.

Прочих фей Двуколки тоже призвали на службу принцессе, но это была служба иного рода: им поручили обходить границы Двуколки и заговаривать их против… чего бы то ни было нежелательного, что может попытаться туда проникнуть. Возвращение принцессы так взволновало народ, что по всей Двуколке творилось невероятное множество чар. Заговора границ в таких условиях было более чем достаточно, чтобы ни одной фее не хватало ни сил, ни времени любопытствовать, чем занята другая. Или, скажем, гадать, не слишком ли усталыми и встревоженными выглядят две лучшие феи Двуколки, когда круг их забот не должен бы отличаться ничем особенным, помимо того что они скучают по двоюродной сестре и племяннице, о которой прекрасно заботится весьма необычный, но, несомненно, влиятельный Айкор в Вудволде, где она живет вместе с принцессой.

Не то чтобы границы следовало заговаривать от чего-то – или кого-то – в особенности. Это была просто охранная деятельность общего характера, хотя и весьма утомительная. Вся Двуколка притягивала те же мелкие, но досадные волшебные возмущения, что и дома фей, но в бóльших масштабах. Лозы джа, вместо того чтобы вырастать длиной в руку, за ночь вымахивали в рост высокого мужчины. Появлялись облака бабочек, облаченных в пышные платьица из примул и шляпки из ландышей (в разгар зимы это несколько сбивало с толку). Дверные щеколды начинали пророчествовать, и нельзя было войти или выйти за порог собственного дома, не услышав (от замогильного голоса), какая неделя вам предстоит (по счастью, предсказания обычно оказывались ошибочными). В разных уголках Двуколки видели трех стремкопусов, хотя они редко заходили так далеко на север и никогда в это время года: от зимних ветров отмирали кончики их рук-веток.

Роуленд первым посетил принцессу в тот же день, когда она прибыла в Вудволд. Он явился туда одетым как кузнец, пусть и необычайно чистый, но его ничуть не смутил большой зал, чего нельзя было ждать от кузнеца. Да и держался он совершенно не так, как настоящий кузнец. К тому же он явно предполагал, что увидится с принцессой. Все это сразу же его выдало. Вести о том, кого именно оно в нем выдало, немногим отстали от главной новости о переставшей скрываться принцессе. История, конечно, пришлась по сердцу всем, кто ее слышал: наследник Эрлиона, который дал обет жениться на принцессе, а затем, притворившись подмастерьем кузнеца, влюбился в нее, притворяющуюся племянницей тележного мастера…

Несчастная Пеони, соглашаясь на подмену, поставила одно-единственное условие.

– Вы не можете сказать Роуленду, что я и есть принцесса и что для нас существует «долго и счастливо», – гневно потребовала Пеони, которая никогда ни на что не гневалась. – Потому что я племянница деревенского тележного мастера, а он наследный принц Эрлиона.

Роуленд, верноподданный короля, равно как и принц Эрлиона, сохранил в тайне то, что сказал ему Айкор. Пожалуй, только те, кто хорошо его знал, в том числе Рози, могли прочесть по его лицу, что «долго и счастливо» вовсе не обязательно настанет.

– Если бы он встретил вас где угодно, кроме двора кузницы… – заметил как-то в беседе с Рози Айкор, такой же усталый и напряженный, как Тетушка и Катриона, и куда более суровый.

Айкор сказал это потому, что изнеможение так навалилось на него, что он почти не рассчитывал продержаться под его бременем на ногах до самого дня рождения принцессы, а обет десятилетнего принца мог стать еще одной подпоркой под их проседающими ухищрениями. Но Рози терзали собственные страхи и горести, и она огрызнулась:

– Тогда бы он влюбился в меня? Но вы же знаете, этого бы не произошло. Он мог бы обнаружить, что связан со мной, что ходит под ярмом, словно вол в упряжи, но любовью это не было бы. Пусть у них будет то, что уже есть, поскольку это, по крайней мере, реально происходит во всем этом… во всем этом…

Айкор упал перед Рози на колени, чего никогда не делал теперь, когда они переехали в Вудволд и принцессой считалась Пеони.

– Простите меня, – произнес он. – Простите меня.

– Не валяйте дурака, – потребовала Рози. – Если вы немедленно не встанете, я дерну вас за уши. Сильно. Вот, так-то лучше. Послушайте, разве то… то, что вы делаете… не проще делать, когда Роуленд… привязан к Пеони, а не ко мне?

Айкор потер свою гладкую, безволосую голову, как будто удостоверяясь, что уши остались в неприкосновенности.

– Возможно, и так. Возможно, и так. Просто все это… неправильно.

Рози чуть улыбнулась.

– Я рада, что вы тоже так считаете, – заявила она, подначивая его возразить, что их беспокоит вовсе не одна и та же неправильность.

Но за минувшее время он успел немного узнать Рози и не попался на ее удочку.

– Да, – продолжила она, – так портят коня, чтобы он проиграл забег, в котором должен был победить, или чтобы отделаться от покупателя, потому что решили оставить коня себе.

Айкор одарил ее взглядом, который Рози мысленно именовала «не принцесса».

– Мы очень хотим… э-э-э… отделаться от этого покупателя.

– И отделаемся, – заверила его Рози, стараясь, чтобы ее слова звучали ободряюще. – Отделаемся, потому что должны. А я, как вы знаете, очень упряма.

Но взгляд «не принцесса» преобразился в иной, который нравился ей куда меньше. Она могла бы назвать его «да, принцесса», вот только вовсе не хотела никак его называть. Рози задумчиво покосилась на уши Айкора.

Во время этого разговора Рози сидела в оконном проеме их спальни, пока Роуленд навещал свою предполагаемую суженую в гостиной башни. Обязанность или честь изображать из себя дуэнью выпала на долю леди Прендергаст. По большей части во время визитов Роуленда Рози оставалась одна и прислушивалась к гулу голосов за стеной. При этом занимали ее в основном мысли о Нарле. Она никогда не рассказывала Пеони о своих чувствах к Нарлу, даже до прихода Айкора, – это стало ее первым секретом от подруги. Она не плакала – не пролила ни слезинки с момента появления Айкора в Туманной Глуши, но, когда вспоминала Нарла, ее сухие глаза горели, а веки опускались и поднимались, словно ставни на петлях. За все то время, что принцесса провела в Вудволде, Нарл ни разу здесь не бывал – всю работу вынужденно привозили к нему в кузницу Туманной Глуши. Даже личная просьба лорда Прена не стронула его с места. Люди качали головой, но те, кто его знал, не удивлялись: Нарл не мог не возненавидеть суету, царившую вокруг принцессы, а начиналась суета у ворот Вудволда.

Рози не видела его со дня грозы. Последними ее словами, обращенными к нему, были: «Вот зараза, льет как из ведра», когда она готовилась бежать через площадь домой на ужин. Она даже не попрощалась. А последние полтора дня, проведенные в месте, которое она по-прежнему считала домом, она была ужасно занята. Но он тоже не пытался с ней увидеться. Как и с Пеони.

Рози порой казалось, что все ее знакомство с Вудволдом ограничивается любимым местом у окна с дружелюбным пауком в углу. Она так часто там сидела: когда Роуленд с Пеони встречались в середине ночи, когда сны выдавались особенно неприятными и она боялась разбудить Пеони метаниями и вскриками, когда им обеим выпадало немножко спокойствия перед новой встречей с прибывшими придворными (с приближением дня рождения принцессы струйка превратилась в поток, и даже Вудволд оказался едва ли не переполнен), следующим званым обедом, очередной примеркой бального платья принцессы. Это было, возможно, единственное место в Вудволде, где она могла собраться с мыслями, предаться воспоминаниям, подумать о себе как о Рози, поэтому только здесь она ощущала себя в полной мере настоящей.

Люди, окружающие принцессу и ее фрейлину, баловали их как могли. Их часто отсылали отдохнуть к себе в башню (одна из дочерей Прендергастов, склонная забывать о трепете перед особами королевской крови, предположила, что они уставали бы куда меньше, если бы не тратили полжизни на хождение по всем этим лестницам), но ни одна из них не умела отдыхать, как подобает знатным дамам. Пеони шила и просила присылать ей все, что следует подрубить или починить. Поначалу эта просьба вызвала возмущение, но, как объяснила Пеони, она всю свою жизнь была деревенской девочкой и приучилась радоваться тому, что ее руки заняты работой, но затейливые занятия вроде вышивания ее не интересуют (что было неправдой). Все устроили к ее удовлетворению, только леди Прен в расстройстве похлопывала себя по ключицам легкими быстрыми ударами, напоминающими трепет птичьих крыльев, а затем, когда это не смогло ее успокоить, принялась крутить ожерелья у себя на шее, пока Пеони мягко не взяла ее руки в свои.

– Дорогая леди Прен, – начала она (насколько было известно Рози, никто и никогда не называл лорда или леди «Пренами» в лицо, хотя вся Двуколка пользовалась этим прозвищем за глаза), – вы же порадуете меня этим, не правда ли?

И леди Прен уступила.

Пеони хорошо удавались подобные жесты. Под ее мягкой тиранией домоправительница Прендергастов перестала изображать из себя мелодраматическую жертву из-за того, что комнату принцессы невозможно было полностью очистить от пыли (и, что еще важнее, не стала вымещать раздражение на горничных). Невыносимо надменный дворецкий улыбался, когда ее видел, причем начиная со второй недели делал это раньше, чем Пеони улыбалась ему. Сварливый старый граф из Скарента, очевидно явившийся на день рождения принцессы заблаговременно, чтобы успеть проникнуться к ней по-настоящему основательной неприязнью, поддался ее обаянию за считаные дни. А старшего внука Прендергастов, трехлетнее чудовище, удавалось привести в хорошее настроение теми же уловками, которые Пеони применяла к детям Катрионы и всем ее маленьким постояльцам с детской магией.

Так или иначе, как только девушки оказывались вдвоем в спальне, а время не располагало к тому, чтобы спать (или делать вид), Пеони шила. Поначалу Рози сидела, стиснув ладони между колен, как будто даже в отсутствие шелка для вышивания они могут учинить что-нибудь жуткое, если она их выпустит. Но однажды, когда она чувствовала себя так, будто вот-вот взорвется от праздности, явился Бардер с большим бугристым свертком, в котором обнаружилось полдюжины обрубков хорошо просушенной древесины, превосходно подходящих для вырезания веретен-волчков.

– Это не я, – пояснил он. – Я думал, что тебе и без того хватает хлопот. Их прислал Нарл. Он сказал, что ты скоро совсем заскучаешь.

Бардер старался сопровождать Катриону в Вудволд, когда мог, чтобы лично проведать Рози и узнать, как у нее дела.

– Мы никак не привыкнем к тому, что ты уехала от нас, милая, как и малыши, а особенно твои звери, – объяснил он.

Рози вздохнула. У жизни в Вудволде было множество неприятных сторон, и одна из них заключалась в том, что ей почему-то труднее было разговаривать с животными из башни принцессы, чем со двора колесного мастера или из кузницы. Почти все ее знакомые в животном мире изъяснялись удивительно невнятно, а с созданиями, с которыми она прежде не встречалась, дела обстояли еще хуже. Необъяснимое чувство подсказывало ей, будто все они до крайности заняты чем-то другим, поэтому с ними так трудно поддерживать беседу. К такого рода занятости она привыкла, когда дома появлялись новые младенцы, но прежде она всегда угадывала, если дело было именно в этом, и, кроме того, почти для всех стояло неподходящее время года. Но никто не объяснял ей, что происходит, а когда она спрашивала, все начинали изъясняться еще менее членораздельно.

Вдобавок ко всему домоправительница закатывала истерику всякий раз, когда обнаруживала собачий волосок на подушках или кошачий на покрывале либо случайное пуховое перышко на ковре их спальни или гостиной. Много лет назад Катриона придумала, как зачаровать амулет, чтобы звериная шерсть отлетала от ткани как ужаленная и липла к щетке, но сейчас Рози не могла просить ее сделать еще один.

– Я могу отличить Фуаба от любого другого зяблика, как бы далеко он ни сидел, по его поникшей позе, да и от Флинкса осталась едва ли половина былого кота, – продолжал Бардер.

– От Флинкса? – изумилась Рози. – Я-то думала, он будет счастлив от меня избавиться.

– Ты слишком хорошо знаешь кошек, чтобы и впрямь так считать, – заметила Катриона.

– Ну-у-у… – протянула Рози. – Видишь ли, Флинкс был весьма последователен.

– Последовательность – первое, что должно настораживать в кошке, – напомнила Катриона.

В награду она удостоилась одной из ставших теперь редкими улыбок Рози и, улыбнувшись в ответ, ощутила, как лицо ноет от усталости и тревоги.

Фуаб пробовал взлетать к их башенному окну и пару раз преуспел, но ему пришлось признать, что защитные чары похожи на очень сильный встречный ветер, и после первой недели он больше не повторял попыток. Рози скучала по Фуабу, и Зогдобу, и Дротику, и Флинксу почти так же сильно, как по Нарлу, и, похоже, Пеони это угадала, поскольку именно Пеони в первые же дни их заключения настояла на том, чтобы они каждое утро после завтрака ходили навещать конюшни. Главный конюший, хотя и несколько нерешительнее и почтительнее, чем прежде, время от времени справлялся у Рози о настроении или здоровье той или иной лошади. Она охотно отвечала бы на такие вопросы чаще, но он, похоже, не поверил, когда она об этом сказала. Каждый день она останавливалась, чтобы уткнуться лбом в голову или плечо Дрока или Резвого. Дрок больше не заговаривал с ней так, как в ночь появления Айкора, но она ощущала исходящее от него могучее теплое понимание и изо дня в день черпала силы в проведенных рядом с ним мгновениях.

Резвый показывал ей лошадиные образы женщин со злыми лицами, волчьими зубами и таралианьими когтями, которые падали под тяжелые копыта доблестных скакунов, очень похожих на самого Резвого, и фыркал обслюнявленными остатками завтрака на ее платья.

– Как там Нарл? – спросила Рози, опустив взгляд и поглаживая кусок дерева.

Бардер коротко хохотнул:

– Кто знает? По-прежнему кует. Я и не замечал, что при тебе он сделался разговорчивее, пока ты не уехала и он снова не замолчал. Не думаю, что он произносит хотя бы слово за целую неделю. Ходит шутка, что он не возьмется подковывать лошадь, принадлежащую незнакомцу, потому что иначе ему придется называть цену. – Он чуть помедлил. – Последний раз, когда я с ним разговаривал, – я имею в виду, последний раз, когда он со мной говорил, – он спросил, нет ли у меня лишней древесины, и посоветовал занести тебе немножко, чтобы ты могла чем-то занять руки.

Недели еле ползли. Бесчисленные простыни были подрублены или перешиты целыми краями в середину. Скатерти и салфетки еще никогда не были в таком порядке, с тех пор как Прендергасты впервые смели с пола солому, купили тарелки вместо деревянных плошек и начали пользоваться скатертями и салфетками. И множество крошечных прорех, морщинок и следов предыдущих небрежных починок в гардеробах всех дочерей Прендергастов оказалось залатано, поскольку Пеони сдружилась с одной из них, Каллин, той самой, которая отпустила замечание о лестницах, ведущих в башню.

– Можно было бы подумать, что у принцессы должно быть больше дел, чем у всех остальных, и все же мы только и делаем, что ждем и ждем, – проворчала Рози.

Она взялась уже за последнее веретено-волчок. Оно должно было стать ее любимым. Она сразу это поняла, когда по очереди провела пальцами по каждой заготовке, решая, с которой начать, и приберегла эту напоследок.

Но волчок, ее лучший волчок, не спешил получаться. Не то чтобы нож Рози соскальзывал или она не видела нужного контура. Но контур, когда она его видела, оказывался не таким, как надо, и она продолжала вертеть заготовку в руках, высматривая, как подобраться к тому узору, который ей мерещился. Чтобы выкроить себе побольше времени на размышления, она уже закончила само веретено. От разочарования она чуть не выстрогала его слишком тонким – едва толще пальца трехмесячного младенца. Осторожно она коснулась его конца указательным пальцем. Ничего не произошло.

Рози на миг сжала руки на незаконченной поделке, покосилась на Пеони, по-прежнему склонившуюся над шитьем, и позволила взгляду рассредоточиться в попытке увидеть настоящую принцессу. Та смутно маячила между ними – не вполне там, но и не вполне отсутствуя. А затем Рози снова взялась за нож и принялась обтесывать оставшуюся поверхность. Это будет личное веретено-волчок принцессы. На нем будет изображено овальное человеческое лицо с широким лбом и округлым подбородком, как у них обеих, вьющимися волосами длиннее, чем у Рози, но короче, чем у Пеони, чуть улыбающимся ртом шире, чем у Пеони, но ýже, чем у Рози, и носом не таким изящным, как у Пеони, но и не такой картошкой, как у Рози.

Лицо принцессы как будто выпрыгнуло к ней из куска дерева, как только она его увидела, и ей оказалось трудно от него отвязаться, словно эта работа была важным делом, а не просто способом занять несколько свободных часов.

Теперь она отвернулась от окна и неутешительного, лишенного кошек вида и взяла в руки то последнее веретено. Было слишком темно, чтобы его разглядеть, но Рози не хотела зажигать лампу. Завтра вечером на балу будет гореть достаточно ламп, а ей хотелось запомнить темноту. Ей хотелось запомнить себя стоящей в темной тишине, где компанию ей составляют лишь собственные мысли и тихое дыхание спящей Пеони.

Волчок тяжело лежал у нее в сложенных горстью ладонях. Ее большие пальцы нашли широко открытые глаза с длинными ресницами, легкий бугорок носа, улыбающийся рот, рубчатую шероховатость кудрей. Она закончила работу только этим вечером. Всякий раз, когда она смотрела на резьбу, находилась еще одна деталь, которую следовало подправить, а потом еще и еще. Это увлекало ее, пока она не внесла все изменения, которые видела или могла придумать.

«Этот волчок я отдала бы Пеони после ее возвращения из Дымной Реки, – подумала она. – Интересно, как бы я ей объяснила, что это?»

Что бы ни произошло, завтра ночью ее мир изменится полностью и навсегда. В эти последние три месяца ей почти казалось, что она в любую минуту все еще может сбросить платье, которое ей приходится носить как фрейлине принцессы, сбежать обратно в Туманную Глушь и упросить Нарла снова взять ее в подмастерья. Понимание, что это всего лишь иллюзия, не лишало эту мысль заманчивости, потому что в ней была и какая-то толика правды: и ее связанная и запертая в клетку воля томилась у щели между прутьями, не пропускающими ее на свободу. Последние три месяца были всего лишь подготовкой, пусть даже напряженной и тревожной, а завтра настанет день необратимых перемен. Завтра день рождения принцессы. Ее день рождения.

Она знала, что должно произойти. Там будет – несмотря на все защитные чары – прялка и веретено с острым концом, которого придется коснуться принцессе. Но вместо принцессы это сделает Пеони, укутанная в чары и заклятия, – либо потому, что проклятие обманут и вынудят принять ее за принцессу, либо потому, что этого добьется сознательное вмешательство Сигил, Айкора, Тетушки и Катрионы, подкрепленное и усиленное верой всех вокруг.

Но она не умрет, ведь она не принцесса, и проклятие в миг осуществления отвергнет ее, как неправильный конец магнита отторгает железные опилки. И к этому времени магия зайдет уже слишком далеко, чтобы отступиться, как бутылка, падающая с края каминной полки. Пеони погрузится в зачарованный сон, и каждое охранное заклятие всех присутствующих фей и волшебников – а их там будет немало – сразу же обернется вокруг нее, чтобы ее уберечь.

Неудачное колдовство вызывает опасный отклик, опасный и непредсказуемый, и он будет тем сильнее, чем сильнее были сами чары. Точно известно лишь, что он окажется мощным, поскольку заклятие Перниции обладает огромной мощью – мощью и злобой. И оно по-прежнему смертельно опасно, не в последнюю очередь потому, что никому из фей и магов, которые явятся на празднование, нельзя будет сказать правду. Они будут уверены, что присматривают за зачарованным сном принцессы. И все будет зависеть от Тетушки, Айкора и Сигил, ибо Рози отшвырнет отдачей сорвавшегося заклятия и забросит неизвестно куда, а Катриона отправится с ней.

Будет много волшебства, которому придется противостоять, обезвреживать его или отклонять, а Рози не сможет этого сделать. Катриона должна была проследить за тем, чтобы Рози прибыла к месту последнего противостояния – в чем бы то ни заключалось. Но все это было ужасно, невообразимо опасно. Тетушке и Айкору, возможно, и удалось бы солгать ей о том, чего они не смогут сделать и на что повлиять, но один взгляд на лицо Катрионы выдал Рози правду.

Ей вспомнились некоторые сказки и баллады, которым учил ее Бардер: безнадежные предприятия, мужество перед лицом превосходящего противника, единственный слабый шанс против отчаяния. Она подумала о своих любимых историях. О волшебнике Мерлине, зачатом драконом, который создал огромное кольцо стоячих камней, удерживающих свет середины лета, чтобы защитить любимых им обычных людей от дикой магии сильной юной земли, где они жили. Об арфисте, который так сильно любил свою поющую жену, что последовал за ней в страну мертвых, где вдвоем они уговорили бога того места ее вернуть, а когда они вместе умерли много лет спустя, то вошли в легенду больше из-за их неиссякаемой преданности друг другу, чем из-за приключений юности. Многие из историй Дамара, боровшегося с Севером, особенно о Харимад-сол у ворот Мадамер и об обороне пути в Уллен. Она вспомнила короля Харальда из своей собственной страны, сражавшегося против огненных змеев, и ее предшественницу, боровшуюся с Перницией, хотя о тех событиях люди мало что помнили. Этот случай был из того же разряда, и она надеялась, что однажды кто-нибудь станет рассказывать эту историю и речь в ней пойдет о единственном слабом шансе, подарившем успех.

Большего они сделать не могли. Другой возможности у них не было.

За обедом в большом зале, где проходили все обеды с самого прибытия принцессы, сознание Рози взмыло к стропилам, чтобы поговорить с меррелом. Поначалу они не могли расслышать друг друга – мешал шум множества жующих, пьющих и беседующих людей и гул пронзительных мыслей собак и мышей, нацеленных на все, что падает со столов и тарелок, а также кошек, пытающихся сделать выбор между славной свежей мышью и непредсказуемыми, но неизменно интересными человеческими объедками. (Собаки оберегали Вудволд от крыс, белок и случайных дерзких горностаев, но мыши не удостаивались их внимания.) Но Рози и меррел упорствовали – или, по крайней мере, упорствовала Рози. Ей казалось, будто меррел едва ли не возносит ее вверх, словно она не просто сидит, но взлетает над головами людей, над крышей большого зала, над густыми туманами зимней Двуколки и влажными облаками волшебной пыли туда, где сияет солнце… Как бы там ни было, они научились разговаривать друг с другом, и Рози по большей части предпочитала общество меррела, кроме тех случаев, когда кто-нибудь, обеспокоенный или заинтригованный напряженным, обращенным внутрь взглядом Рози, тряс ее за плечо или локоть, пока она не возвращалась на свое место за столом и не отвечала на заданный ей вопрос. Обычно она отговаривалась тем, что просто задумалась, положив начало восхищенному слушку о фрейлине принцессы, которая была коновалом, а стала философом. Меррел, которому много лет, прожитых над большим залом, нечем было заниматься, кроме как размышлять и слушать, – а в последние годы этому поспособствовали еще и беседы с Рози, – знал человеческий язык не хуже иного человека. Именно он рассказал Рози о слушке. В других обстоятельствах она нашла бы это забавным.

«Я просто задумалась, – сказала она себе теперь, в темноте ночи перед ее двадцать первым днем рождения. – Некогда я ходила, где хотела, и разговаривала, с кем хотела, и… теперь я только сижу и размышляю, как будто меня приковали за лодыжку к стропилам. Не думаю, что Нарл хотя бы придет на бал. Зачем бы ему?»

Рози ощущала вокруг себя сети сгущающихся чар, липких, как паутина. Когда она двигалась, то вздрагивала от прикосновений к ним, а краем глаза видела, как они тянутся за ней, словно нити пыли, вытряхнутой из старой шторы. Молчаливый паук в углу окна сегодня не выходил в середину своей паутины, чтобы дружелюбно покачаться взад и вперед. Она съежилась в уголке, как будто оказалась в плену собственной паутины.

Уже несколько недель Рози и Пеони дышали в унисон. Когда Пеони проводила время с Роулендом, у Рози частенько перехватывало дыхание. И Пеони больше не позволяла себе рыдать, как поначалу делала довольно часто, надежно закрыв за собой дверь спальни, после того как с улыбкой прощалась с Роулендом и благодарила леди Прен за потраченное время, поскольку поняла, что Рози тоже приходится плакать. В последние несколько недель они с Пеони могли дышать в собственном ритме только во сне. Рози выяснила это за много темных часов, которые она просидела без сна в оконном проеме, прислушиваясь к тихим вздохам спящей Пеони.

Вся Двуколка была приглашена на бал, и почти все собирались прийти, не считая разве что некоторых нелюдимых кузнецов. В парке, между железными воротами и большим залом, воздвигались шатры, чтобы вместить всех гостей, и огромные парадные двери, ведущие в зал, которые не использовались больше века, были отперты, расклинены и оставлены нараспашку до конца празднества. Прозвучало обещание, хотя никто не знал, кто его дал, что принцесса и ее родители в этот вечер несколько раз пройдут всю дорогу от ворот до большого зала, чтобы каждый, кто желает их увидеть или даже поговорить с ними, получил такую возможность.

«Принцесса и ее родители. Мои родители», – думала Рози.

Она ни разу не произнесла вслух слов «мои родители», с тех пор как узнала, что они король и королева. Это не имело никакого отношения к спорам заговорщиков, решавших, о чем стоит или не стоит говорить, – запрет гнездился много глубже. Он зарождался там, откуда пришло эхо в те недели перед свадьбой Катрионы, эхо, сообщившее ей, что она не та, кем себя считала. Но именно тогда она впервые поняла, что вырастет, что она уже больше не ребенок. С тех пор и до прихода Айкора она думала, что эхо говорило всего лишь об утрате детства, этой неизбежной потере. Она так и не догадалась, что оно предупреждало ее об утрате всего. Даже заклятию вышивания, как она считала, найдется простое объяснение – настолько простое, насколько это возможно для волшебных дел. Она вспомнила о мерреле, и заклятие вышивания сделалось нелепой мелочью. Теперь она думала о мерреле, о том, как тяжело ему приходилось все эти годы.

Катриона рассказала ей тихонько, в их последний день в Туманной Глуши, о том, как она, пока Рози была совсем крошечной, делилась с королевой историями о ее дочери и как королева отослала ее прочь и какие слова она при этом произнесла.

«Моя мать…» – думала Рози, глубоко расстроенная.

Она любила Катриону с Тетушкой, и все же, к ее собственному смятению, ей хотелось встретиться с матерью… Айкор объяснил ей, что они не рискуют напрягать обман присутствием ее семьи и будут ждать до последнего мгновения, поэтому Рози, благодарная за предоставленное оправдание, затолкала все вопросы о родителях в самый низ списка своих тревог.

Это оправдание, как и все прочие оправдания, утратит силу завтра.

Дыхание Рози изменилось, перестало быть ровным, и она поняла, что Пеони проснулась. Спустя мгновение она забралась в оконный проем к Рози, и обе уставились в темноту, которая успела сделаться не такой уж и темной. Заря двадцать первого дня рождения принцессы брезжила над дальним лесом, выхватывая из сумерек россыпь крыш и лежащий под ними луг, составляющие Вудволд. Вдалеке, справа от них, туманным серебром поблескивала река.

 

Глава 18

Утро началось точно так же, как для принцессы и ее фрейлины начиналось любое другое утро в Вудволде. Они по очереди воспользовались уборной и исходящей паром ванной, а затем удалились в гардеробную, где помогли друг другу с кружевами и лентами. Рози даже гордилась тем, что отточила навыки камеристки до проворства, которым удовольствовалась бы любая принцесса, – хотя и ворчала себе под нос, когда их применяла.

Горничная, которая принесла им завтрак, выглядела так, будто встала несколько часов назад и с тех пор трудилась не покладая рук. Она почти не задержалась, чтобы благоговейно поразглядывать Пеони, как всегда делали горничные, приносившие им завтрак, и едва ли не небрежно осведомилась, как принцессе спалось. Рози и Пеони ощущали внизу суету, переполох и волнение, хотя в защищенных чарами комнатах, отведенных принцессе, не могли их слышать. Рози отчасти сожалела, что им нельзя остаться на месте, пока… ну… возможно, если они останутся, прялка со смертоносным веретеном появится прямо тут и они смогут проделать все, что ни потребуется, без свидетелей.

Но она знала, что это невозможно, и понимала, что если просидит в этих двух маленьких комнатках, какими бы уютными они ни были, весь день, то сойдет с ума. Она вздохнула, и Пеони вздохнула тоже.

В дверь сдержанно постучали: прибыли люди, которым поручено сопровождать их вниз, в общие залы. Среди них были стражники, один-два мага и шесть, или восемь, или, возможно, даже десять фрейлин. Фрейлины хлынули в Вудволд, едва лишь их известили о счастливом назначении. Большинство с радостью подружилось бы с Рози как с лучшей подругой принцессы, вот только Рози их слегка побаивалась. Отчасти из-за того, что они с такой легкостью носили свои оборки и нижние юбки, а отчасти из-за того, что она никак не могла запомнить все их имена: похоже, их всех звали как-нибудь наподобие Кларалинды, Дульсибеллы или Сахариссы. Даже Пеони испытывала некоторые затруднения с тем, чтобы найти тему для беседы с ними: ни одна из них никогда не сидела с детьми, не собирала яйца и не носила три месяца подряд воду из деревенского колодца, после того как в их собственном утонула какая-то пакость.

Сегодня наконец-то должны были прибыть король, королева и три принца. Верховые сопровождающие уже подъезжали с вестью, что им осталось всего несколько часов пути. Первый из них бросился к ногам Пеони и жадно разглядывал ее – так в последние три месяца поступали многие. Пеони неизменно опускала или отводила глаза. Рози, поскольку она не являлась мишенью этих взглядов, могла насмотреться вдоволь – достаточно, чтобы понять, что она не может быть принцессой, попросту не может, и ей все равно, кто ее родители, где подобрала ее Катриона двадцать один год назад и что там говорит Айкор.

А сегодня настал день, которым она три месяца пользовалась как поводом, чтобы пока об этом не задумываться.

После сегодняшнего дня ее мнение не будет иметь значения.

Если она вообще останется жива и будет способна думать.

После того как человек, принесший известие, ушел, Рози с Пеони уставились друг на друга. Встречи, о которой он объявил, они обе страшились больше всего, сильнее даже, чем прялки Перниции с ее гибельным веретеном. Наверное, потому, что Перницию невозможно было даже вообразить, а король с королевой оставались людьми, отцом и матерью принцессы, родителями дочери, которую не видели более двадцати лет, с тех пор как ей сравнялось три месяца.

Все остальные тоже думали об этом и смотрели на Пеони.

– Я… Интересно, какими окажутся принцы? – дрожащим голосом выговорила Пеони, просто чтобы что-нибудь сказать, ответить на мысли окружающих. Упомянуть короля или королеву она оказалась не в силах.

– Младшие братья! – объявила Каллин, у которой было двое собственных младших братьев.

Она протолкалась сквозь стайку Кларалинд и Дульсибелл и взяла за руки Рози и Пеони. Из всех Прендергастов она была ближайшей к ним по возрасту – через шесть месяцев ей предстояло отметить собственный двадцать первый день рождения, а затем выйти замуж за одного из отцовских вассалов. Она окинула их обеих пристальным взглядом и разогнала фрейлин парой резких слов, которым некоторые из них охотно воспротивились бы, но не посмели (все изменится после этого вечера, когда принцесса подобающим образом воссоединится с семьей и можно будет благополучно обойтись без надменных дочерей сельской знати). Затем она отправила к своему суженому мальчика с сообщением, что он срочно ей нужен, и, по-прежнему удерживая принцессу и ее первую фрейлину за руки, утащила их на прогулку в парк.

Когда юноша нагнал их, побледнев и захлебываясь возражениями (принцессе не дозволялось и шагу ступить за двери без высокопоставленной и многочисленной свиты), Каллин задрала нос, не обращая на него внимания. Поскольку все безоглядно сосредоточились на предстоящем прибытии короля с королевой и подготовке к вечернему балу, небольшая компания благополучно добралась до сада: никто не попытался их остановить.

Рози предложила пойти к большим железным воротам. Она сказала, что они повернут задолго до того, как доберутся до стены, и жених Каллин, почти оцепеневший от отчаяния, обреченно согласился. Каллин, добившаяся своего, пыталась подбодрить юношу, нашептывая ему что-то на ухо. Рози взяла Пеони под руку, стараясь не брать в голову, что это потребовалось больше для поддержания ее собственного равновесия, чем для взаимного утешения. Она гадала, ощущает ли Пеони тоже странную непредсказуемую тягу, или же та имела какое-то отношение к тому, как магия вцепилась в нее, Рози, потому что она должна быть принцессой, но противится этому или потому что как раз ею и является. Это ощущение часто посещало ее в последние три месяца, но до сих пор ни разу под открытым небом при свете дня. Оно нередко составляло ей компанию в ночных бдениях у окна, рыскало вокруг, то появляясь, то исчезая снова, неугомонное и пытливое. Рози почти придумала ему вещественное обличье: оборванец, прихрамывающий и лохматый, молчаливый, но упрямый. Сегодняшнее его присутствие могло бы обеспокоить ее больше, но под синим небом, в окружении птиц, щебечущих на деревьях парка (и мелькающих время от времени оленей, которых шатры предупредили, что вскоре произойдет нечто, вероятно подразумевающее интересную человеческую еду), настроение поднималось, несмотря ни на что.

И именно так они и встретили королевское семейство со свитой, въезжающее в ворота, в то время как позади них, в стенах Вудволда, поднялась отчаянная суматоха, пока они бродили по парку.

– Где принцесса? – раздавались крики. – Они едут! Они уже за воротами! Где принцесса?

Рози сразу же увидела родителей, хотя они не слишком отличались от тех, кто ехал рядом: все были одеты просто, по-дорожному, и сидели в седлах так, будто не покидали их в течение многих недель. Возможно, король с королевой ехали в центре, ибо те, кто ехал сразу за ними, имели на лицах характерное выражение: не агрессивно-бдительное, но несколько напряженное, внимательное, настороженное. А затем Рози увидела за спинами родителей трех всадников поменьше и угадала в них принцев.

Королева первой заметила их компанию, хотя они, чтобы не попасться на глаза гонцам, прогуливались достаточно далеко от дороги. И не то чтобы в них можно было с первого взгляда узнать кого-то, кроме нескольких юных Прендергастов или придворных и их друзей, хотя одна из девушек была одета роскошнее, чем трое ее спутников. И все же, прежде чем кто-либо успел что-то предпринять (угрозы ожидали извне, а никак не со стороны Вудволда), королева послала лошадь вперед, прорвавшись через кольцо свиты. Охрана резко остановила коней, другие всадники врезались в них, и младший из принцев едва не упал со своей лошадки, а королева к этому времени уже спешилась и бежала к молодым людям. Рози не знала, произнесла ли Пеони вслух: «Я не могу… не могу…» – но ощутила, как она застыла и дрожит, совсем как в ту ночь, когда Айкор только появился в Туманной Глуши.

Каллин и ее жених чуть отстранились от пары девушек. Рози знала, что ей тоже следовало бы отойти, но не могла бросить Пеони перед лицом испытания – она и так уже с трудом поддерживала ее на ногах. Зыбкая тяга магии сбивала ее с толку еще сильнее. Она сказала себе, что никто не станет смотреть на фрейлину, когда принцесса встречается с матерью впервые за двадцать один год, и не имеет значения, что она сделает или чего не сделает. Но когда отряд приблизился к ним, она почувствовала дополнительную защиту, которой волшебники и феи окружили королевскую семью: по ощущению это походило на то, как если бы ее завернули в ковер.

Время в этом странном пространстве, где они: Рози, Пеони и приближающаяся королева – находились, как будто замедлилось. Кружащие лошади и размахивающие руками люди застыли живописной картиной. Даже птицы примолкли. Взгляд королевы не отрывался от Пеони, а взгляд Рози – от королевы. Она заметила, как мать вздрогнула и чуть изменилась в лице, однако ноги по-прежнему несли ее вперед. А затем королева перевела взгляд на Рози.

И время двинулось снова. Между парой шагов, в мгновение ока, прежде чем успела улечься небольшая суматоха, которую вызвала вырвавшаяся вперед лошадь королевы, а король и несколько охранников развернули коней, чтобы последовать за ней, прежде чем покинутая лошадь закончила встряхиваться и принялась пастись, Рози с матерью обменялись долгими взглядами.

«Она знает, – внезапно поняла Рози. – Откуда бы ей знать? Но она знает».

Королева одарила ее едва заметной улыбкой, мельчайшим знаком узнавания, и Рози в это мгновение разглядела величайшую любовь и неменьшую тоску, которую долго терпели и снова не смогли утолить.

Затем королева повернулась к Пеони, и та, словно во сне, шагнула в ее распахнутые объятия.

– Все в порядке. – Таковы были первые слова, которые Рози услышала от своей матери. – Все в порядке.

Пеони застыла, отстранилась и заглянула королеве в лицо. Возможно, увиденное там подсказало ей то, что Рози уже прочла в материнском взгляде, поскольку она глубоко вздохнула (дыхание Рози вторило ей эхом) и вернулась в объятия королевы, как будто все было и будет в порядке.

Это, возможно, снова имело какое-то отношение к магии, которая влекла их всех к тому, что непременно произойдет этим днем или ночью, когда бал в честь двадцать первого дня рождения принцессы будет в самом разгаре. Пеони как будто набралась сил после первой встречи с королевой и весь остаток дня держалась царственно, как и подобает принцессе. Она безотчетно угадывала, как ей говорить и что делать, и Рози видела сквозь туман, который будто бы сгущался вокруг нее, что почти все вокруг немедленно ее полюбили. Даже старший из братьев, который не станет королем, и (хотя и против воли) даже младший из них, привыкший находиться в центре внимания и вовсе не обрадованный тем, что ему пришлось уступить это место.

Играя роль фрейлины, Рози слышала, как слуги Прендергастов шепчутся о том, какой доброй, очаровательной и мудрой оказалась Пеони, что, несмотря на напряжение и страхи последних трех месяцев, она не утратила ни капли доброты, очарования и мудрости, а скорее приобрела, словно наконец-то позволила проявиться тому, что скрывалось в ней с самого начала.

«Она станет для нас великолепной королевой», – шептались повсюду.

У Рози закружилась голова. Она пошарила рукой за спиной, нащупывая стул, на который можно было бы опереться. День перевалил за полдень, решила она, глядя на лучи солнечного света, косо падающие в окна большого зала. Почему-то она не могла отчетливо припомнить многого из того, что происходило, с тех пор как прибыла королевская семья со свитой, и успокаивала себя, что дело просто в шуме и суете. Даже меррел отдалился от нее. Но пока она искала стул, или стол, или любой устойчивый, неволшебный предмет обстановки, за который можно было бы ухватиться, кто-то взял ее за руку. Она отчаянно заморгала, и ей удалось сфокусировать взгляд: Айкор.

Рози не позволяла себе замечать – возможно, он прятался под чарами, которые сегодня сбросил, – каким изнуренным он выглядел. Его кожа стала серой, щеки запали, глаза, обведенные глубокими тенями, смотрели на нее будто откуда-то издалека, но взгляд их оставался неизменно острым.

– Прошу прощения, – слабо выговорила Рози. – Я слишком далеко отошла от Пеони?

Она оглянулась проверить, но Айкор покачал головой и пробормотал пару слов. Туман слегка рассеялся. Рози снова могла стоять, но ощущала, как он выжидает, чтобы снова окутать ее, и понимала: что бы ни удерживало его на расстоянии сейчас, долго оно не продержится.

Айкор кивнул и отстранился. На миг-другой Рози потеряла его из виду, затем кто-то шевельнулся, и она увидела его склоняющимся к Пеони и шепчущим ей что-то на ухо. Пеони, как всегда любезная и покладистая, улыбнулась и кивнула, и Айкор покинул зал. Но вскоре Пеони прижала ладонь ко лбу, взяла себя в руки, потом обмякла на стуле и оправилась уже медленнее, а затем любимая фрейлина оказалась рядом и спрашивала, что она может для нее сделать. А король заметил, что волнение оказалось чересчур сильным для нее, и в этом нет ничего удивительного, ей стоит подняться наверх и отдохнуть до вечера. И он ласково привлек ее к себе и поцеловал в лоб. Королева тоже ее поцеловала, но взгляд ее снова скользнул к фрейлине, которая замерла рядом с принцессой, готовая помочь ей взойти по лестнице.

Конечно, они пошли не одни, и Рози боролась с возвращающимся туманом, чтобы Пеони могла на нее опереться. Когда они наконец вошли в свою комнату, ей удалось достаточно твердым голосом отпустить всех остальных, заявив, что она сама присмотрит за Пеони. Все разошлись, хотя Рози знала, что за их дверью встанет на страже больше воинов и магов, чем обычно. Ей было интересно, знает ли кто из них, зачем они там поставлены, или они считают, что просто выражают почтение принцессе, которую король этим вечером объявит наследницей. Она подумала об Эскве над дверью и впервые ощутила признательность за его присутствие.

«Эсква умеет рубить и связывать. Если у вас появится нужда в том или другом, он подчинится вашей руке».

Если предположить, что она сумеет обхватить ладонью рукоять, если предположить, что она знает, как обращаться с саблей, пусть даже тяжелой и своевольной благодаря магии. Едва она начала расшнуровывать юбку Пеони, чтобы та могла прилечь, как ее пальцы сделались неуклюжими от оглушающего, удушливого тумана. Пеони обернулась, подхватила подругу и подставила ей плечо, чтобы Рози могла опереться, пока она ведет ее к постели.

– Со мной все в полном порядке, – сообщила Пеони. – Ну… возможно, не совсем в полном. Это ужасный день, и мне хотелось бы, чтобы он поскорее закончился. Но Айкор сказал мне, что тебе нужно уйти, поэтому я притворилась, будто падаю в обморок. И я не жалею, что мне представился повод. Мы обе приляжем, на случай если кто-нибудь зайдет нас проведать Но если тебе что-нибудь понадобится, только скажи. Я буду здесь же, – пообещала она и сухо хихикнула. – Я буду здесь, как и была все эти последние три месяца. О, Рози, это ужасный день, но ты только подумай: ночью все закончится. Все-все закончится.

– Да, – шепнула Рози из тумана, зная, что это не так, не для нее.

Омерзительные мелкие волосатые твари обгрызали края тумана и попискивали. Они слегка напоминали крыс, но обладали змеиными телами.

Пеони взяла ее за руки:

– Ты, и Кэт, и Тетушка, и Айкор, и Сигил должны победить. Должны.

Рози подняла взгляд на любящее, встревоженное, полное надежды лицо Пеони.

– Конечно должны, – заверила она подругу. – Конечно. И первым же указом принцесса назначит приданое племяннице тележного мастера из Туманной Глуши, чтобы та могла выйти замуж за сына эрлионского принца.

Она заснула так быстро, что не увидела выражения, появившегося на лице Пеони.

Проснулась она, зная, что кто-то сидит на стуле около ее постели, и угадав, кто это, еще до того, как открыла глаза.

– Кэт! – воскликнула она, едва не упав с кровати в стремлении поскорее ее обнять. – Кэт, я не видела тебя целую вечность!

– Знаю, милая, меня это тоже не радовало. Но Тетушка с Айкором решили, что так будет лучше. Мы не могли рисковать: вдруг моя привязанность к тебе смутит или ослабит связь между тобой и Пеони, когда приблизится этот день и… и этот вечер. Если у нас не получится создать нужную связь между тобой и Пеони, ничто уже не будет иметь значения.

– Мы дышим вместе, – сообщила Рози. – А если стоим рядом, то отбрасываем одну тень. Вот уже несколько недель мы стараемся не ходить по лугам – вдали от деревьев или чего-нибудь высокого, – когда солнце стоит низко, поскольку опасаемся, что кто-нибудь нас заметит.

Туман сделался куда реже, чем был в начале дня, – должно быть, из-за присутствия Катрионы. Теперь Рози отчетливо видела следы усталости на лице Кэт, не менее резкие, чем у Айкора.

Катриона потрепала ее по руке:

– Уже скоро это закончится.

– Сегодня вечером, – подтвердила Рози. – Сегодня.

Она зажмурилась. Волосатых змеистых тварей она видела по-прежнему, но их писка больше не слышала. Она снова открыла глаза.

– Мне не нравится этот туман вокруг тебя, Рози, – заметила Катриона.

– Стало уже лучше, – отозвалась Рози. – Раньше было совсем плохо – тогда мы и поднялись наверх.

– Стало лучше, потому что я его отгоняю – так же, как Айкор. Но если туман есть, плохо, что мне приходится отгонять его не от вас обеих, а только от одной из вас, тем более от тебя, Рози. – Она помедлила, а потом добавила тоном, который очень постаралась сделать небрежным: – Я кое-что тебе принесла. Сама толком не знаю зачем. Просто показалось хорошей мыслью посреди всех наших суровых заговоров и замыслов позволить себе маленькую безобидную прихоть. И мне вспомнилось, как ты рассказывала мне, что хотела бы иметь его при себе в ту ночь, когда родился Джем.

И она протянула Рози веретено с горгульей, чей нос блестел от поглаживаний.

Рози взяла его и мгновение держала в сложенных горстью ладонях, а затем зажала веретено между колен и погладила большими пальцами щеки маленькой мордочки, ее слегка выпуклые зубы, глаза и блестящий нос. На мгновение она очутилась в доме колесного мастера в Туманной Глуши – на мгновение она оказалась дома.

И почти сразу вернулась в одну из башен Вудволда, вечером двадцать первого дня рождения принцессы. Еще мгновение она молчала, глядя на уродливое, но знакомое, дружелюбное лицо с веретена.

– Королева знает, – сообщила она. – Не представляю почему, но она посмотрела на нас – и поняла. – Чуть помешкав, она добавила: – И сразу после этого начался туман.

Катриона вздрогнула.

– Вероятно, это я виновата, – предположила она. – Я тебе рассказывала: когда ты была маленькой, меня мучили мысли о королеве, и я… А если она помнит, она, конечно же, помнит, истории не согласуются. Я говорила ей, что ее дочь живет со мной и моей тетей. Мы знали, что мне не следует встречаться с королевой теперь, но… Все идет не так. Все уже идет не так. О, почему сочувствие нас ослабляет?

– Нет, – возразила Рози, но не потому, что имела об этом какое-то представление, а потому, что отказывалась считать это правдой. – На самом деле нет. Где-то все уравновешивается – разве у философов нет названия для идеального места, где живут ответы? Если мы отправимся туда, ты сама увидишь, что это не так. Так только кажется, немного, отсюда – это как муравей у подножия дуба. Он понятия не имеет, что это дерево, для него это начало стены, окружающей мир. И, кроме того, разве Тетушка не твердит все время, что ошибки, совершенные с благими намерениями, реже обходятся дорого?

Но тут в дверь проскользнула Пеони, и Рози умолкла. Пеони присела на кровать рядом с подругой и стиснула ее ладонь. Мгновение они сидели в тишине, а затем в комнату постучали. Рози поспешно села, делая вид, будто вовсе не спала всего несколько минут назад.

– Войдите, – разрешила Пеони.

– Король, королева, принцы, лорд и леди Прендергаст и сотни людей передают вам наилучшие пожелания, принцесса, – объявила одна из Кларалинд, Дульсибелл или Сахарисс. – А вам пора одеваться к балу.

 

Глава 19

У Катрионы тоже обнаружилось роскошное платье, изумрудное с шалфейно-зеленым. И нравилось оно ей ничуть не больше, чем Рози ее наряд, серебристо-серый и искристый, слишком похожий на то одеяние, которое она обнаружила на себе в ночь, когда Айкор назвал ей ее имя и ей захотелось убежать прочь. Но она никак не могла объяснить это королевским портнихам, которые весьма гордились своей работой.

Несколько Кларалинд бережно вытряхнули зеленое платье из свертка, в котором Катриона его привезла, и восхищенно, хотя и несколько ошарашенно заохали и заахали над ним. (Некоторые из Кларалинд, дольше прочих пробывшие в Вудволде, начинали привыкать к удивительным вещам, которые удавались деревенщинам. Например, шитью бальных платьев. Прендергасты скупили в Туранге весь запас нарядных тканей, кожи, ниток и мелочей для отделки и предоставили его в распоряжение любым жителям Двуколки, кто только пожелает. Местные портные и швеи, привычные к нуждам обычной жизни Двуколки, уже никогда не оправятся от лихорадочного великолепия тех немногих месяцев приготовлений к балу принцессы.)

– По большей части его сшила Хрослинга, – пояснила Катриона. – Выражение на ее лице Рози не сумела истолковать, а спросить при Кларалиндах не могла. – Похоже, она считает, что в огромном долгу перед нашей семьей. Но у меня действительно не было времени заниматься этим самой, а в текущих обстоятельствах скреплять его волшебством показалось мне не самой лучшей мыслью.

Бардер хотел двинуться в путь, как только отведет детей в трактир, где они переночуют наверху, вместе с парой ребятишек Флоры, а Кернгорм за ними присмотрит. Флора с мужем тоже собирались на бал.

– Найдется несколько человек, которые предпочтут спокойно выпить в трактире, – заявила Кернгорм, – а не глазеть на принцессу и не участвовать в этой суматохе. Должен же кто-нибудь предоставить им такую возможность.

Болу, обычному их бармену, она предоставила выходной – в своей спокойной, последовательной манере он предвкушал суматоху вокруг принцессы, пусть даже та была всего лишь Пеони, которую он знал с младенчества. От Десси уже несколько недель не было никакого толку, поскольку она мечтала о большом празднике и не могла разговаривать ни о чем другом. (Джем и Гилли смекнули, что они что-то пропускают, но не особенно из-за этого расстраивались, после того как Бардер объяснил, что им пришлось бы нарядно одеться и несколько часов оставаться чистыми и опрятными.) О Нарле Катриона не упомянула вовсе, и это показалось Рози достаточным ответом на вопрос, который ей не хотелось задавать.

Одна из Кларалинд расчесывала Рози волосы, тихонько вздыхая от раздражения.

– Послушайте, – не выдержала Рози, – они короткие, с ними ничегошеньки нельзя сделать, так почему бы вам не оставить все как есть и не присоединиться к остальным?

Она взъерошила себе волосы (вытащив оттуда украшенную самоцветами заколку, которую Кларалинда, приложив всю свою изобретательность, все же сумела закрепить, и гневно на нее уставившись) и подошла к окну, чтобы еще раз напоследок взглянуть на пейзаж, прежде чем его скроет сумрак ночи ее двадцать первого дня рождения. Паук медленно выполз в середину паутины, как будто с невероятным трудом по одной переставляя ноги: было похоже, что он крайне устал. Но, добравшись до места, он любезно помахал ногой в подобии приветствия. Своей усталостью он походил на одного из заговорщиков. Если бы у пауков были лица, у этого оно оказалось бы изможденным, с запавшими глазами.

Рози отметила, что среди множества грандиозных неурядиц этого дня рождения была одна мелкая: он случился на день раньше, чем все прочие ее дни рождения, которые они отмечали в прошлые годы.

«Это день рождения принцессы, – подумала она, – а не мой. Мой день рождения завтра».

Ее пальцы нашарили карман, спрятанный в юбке бального платья, и коснулись носа горгульи.

«Принцесса», – прошептал подоконник.

«Рози», – подхватила толща стен.

Некое огромное расплывчатое понимание как будто спустилось вниз, словно облако с горы, или, наоборот, поднялось вверх, как туман с болота. Какое-то невероятное усилие постижения попыталось собраться в узнаваемую форму. Оно не могло в полной мере подобрать слова, но Рози знала, что оно ищет: «Скоро. Немедленно. Сегодня. Сейчас».

Она вдруг опустилась на колени и откинула крышку деревянной ступеньки, помогающей взобраться на каменную скамейку и позволяющей поставить на нее ноги, пока сидишь. Внутри лежали веретена-волчки, которые она вырезала за последние недели, и сверху именно то, которое ей понадобилось: с принцессой – с ней и Пеони, слитыми в одно лицо, тихонько улыбающееся самому себе по какому-то тайному поводу. На мгновение она задержала его в горсти, а затем дождалась паузы в суматохе вокруг Пеони.

– Положи к себе в карман, – посоветовала она. – Тебе же оставили карман, правда? Возможно, это глупо с моей стороны, но Кэт как раз отдала мне наш старый волчок, ты помнишь, с горгульей, и мне кажется, что он принесет мне удачу. Я подумала, что тебе тоже такой нужен. Прости, но есть только новый.

– Я всегда хотела, чтобы ты сделала мне веретено-волчок, Рози, – заверила ее Пеони. – Я даже воображала, что тогда, возможно, и впрямь научусь прясть, но так глупо казалось просить, а после того, как я… попыталась научить тебя вышиванию, я не решалась. – Она робко улыбнулась и добавила: – Я… Боюсь, сегодня у меня не будет времени, чтобы начать упражняться…

В дверь снова постучали, и вошла Тетушка, ослепительная в багряно-золотом наряде, оттеняющем ее седые волосы, и с золотой цепью на шее, которую подарила королева. Вторую такую же она принесла для Катрионы. Они вчетвером остановились, глядя друг на друга: принцесса, ее лучшая подруга со времен детства, и тетя с двоюродной сестрой подруги, которые были важными феями, несмотря на место их жительства, и сегодня даже выглядели таковыми. Кларалинды умолкли. Тетушка снова открыла дверь и присела в реверансе, и Пеони, ярко покрасневшая из-за того, что Тетушка ей кланяется, вскинула подбородок и горделиво вышла за дверь. За ней последовали Рози, Катриона, Тетушка и, наконец, подавленные Кларалинды.

Стражники на лестнице вытянулись по стойке смирно, а у подножия лестницы, ведущей в башню принцессы, собрались прочие придворные и другие фрейлины, пестрые, словно бабочки, одновременно радостные и серьезные из-за того, что их избрали в свиту принцессы именно на этот вечер. Когда принцесса легко и изящно спустилась по лестнице, у нее нашлась улыбка, взмах руки или слово для каждого, кто глазел на нее из бокового коридора (включая старшего внука Прендергастов, которому уже следовало бы отправиться в постель, и его вспотевшую няньку). Шесть лакеев и двенадцать трубачей объявили о ее прибытии в большой зал, но принцесса притягивала к себе все взгляды уже тем, что она была собой, а также красивой, храброй и здравомыслящей, и народ успел ее полюбить. Многие простые подданные на балу в тот вечер втайне пообещали себе защищать ее ценой собственной жизни, если до этого дойдет, хотя ее больше не от чего было защищать. Все уже закончилось, все уже осталось в прошлом.

Большой зал, использовавшийся в последние три месяца больше, чем в течение нескольких веков, с каждым днем становился все роскошнее, поскольку все новые гости прибывали с дарами для принцессы, которые леди Прендергаст щепетильно выставляла на всеобщее обозрение. Пеони отказалась надевать что-либо из драгоценностей. Безуспешно попытавшись ее переубедить, леди Прен решила, что множество солдат, присланных в Вудволд, чтобы составить подобающую принцессе свиту, могут заняться полезным делом (в отличие от набивания брюха и заигрываний с самыми молодыми и симпатичными из горничных, что, похоже, было основным их занятием) и посторожить ожерелья, серьги, броши и браслеты, которые она развесила на стенах. И тем не менее украшение зала к балу принцессы стало откровением. Зал выглядел едва ли не тесным из-за множества людей и предметов, которые в нем теперь находились, но одновременно казался более просторным, чем когда-либо. Когда Рози вошла туда, держась за плечом Пеони, дальнюю стену (над которой сидел пленный меррел) было почти не разглядеть, как будто она находилась в другой стране. Если Вудволд и дрожал под подошвами, виной тому были исключительно шаги множества ног, а если его стены и шептали «Рози», никто этого не слышал.

В первые несколько часов бала Рози более или менее ощущала себя собой – настолько, насколько это вообще ей удавалось в роли фрейлины принцессы. Конечно, нет ничего удивительного в том, чтобы чувствовать себя слегка ошеломленной и одинокой на своем первом королевском балу, особенно когда ты притворяешься, что он вовсе не в твою честь, хотя это на самом деле так. И когда где-то в тени скрывается некто, намеревающийся тебя убить, а ты один из всего лишь полудюжины людей, кто об этом знает. Она смотрела на людей, наблюдающих за Пеони, и у многих в глазах читала то тайное обещание и гадала, не ощущает ли кто из них тьму, окружающую их, просачивающуюся на праздничный бал принцессы. Она поговорила со старшим конюшим, чье лицо светилось преданностью будущей правительнице, побеседовала с леди Прендергаст, которая глаз не могла отвести от своей протеже, обратилась к Каллин…

– Туго ей приходится, – заметила та в своей прямолинейной манере, – когда все вот так пожирают ее глазами. Пожалуй, пойду-ка я натяну нос вон тому мерзкому типчику.

Мерзким типчиком был посол герцога Ираминонского. Рози с интересом проследила за тем, как Каллин бочком подобралась к послу и, глядя на него из-под ресниц, задала ему какой-то вопрос, на который тот охотно принялся отвечать, долго и подробно, – чем обеспечила Пеони возможность сбежать.

Пока она смотрела, Роуленд подошел к ней и окликнул по имени. Она едва удержалась, чтобы не отпрянуть от него, но, встретившись с ним взглядом, поняла, что не вполне в этом преуспела, и чуточку неуверенно улыбнулась ему, хотя губы не желали изгибаться вверх. Он явно заметил, что Рози его избегает (за последние три месяца она не сказала ему и трех слов подряд), и был этим огорчен, но даже представить себе не мог всю правду их положения.

– Рози… – начал было он, а потом продолжил поспешно, как будто собирался сказать нечто совсем иное: – Разве мы не можем быть друзьями? Я должен ценить… наши взаимоотношения, поскольку вы с Пео… с принцессой друзья, но и без этого ты… ты мне нравишься. Когда-то мне… мне казалось, что я тебе тоже нравлюсь. Я не забыл, что это ты помогла мне запомнить клички всех собак в Туманной Глуши, особенно бурых среднего размера, которые все похожи друг на друга, и научила узнавать птиц по их пению. Я скучаю по тем дням, которые мы вместе провели в кузнице.

Глаза Рози наполнились слезами, прежде чем она успела взять себя в руки.

– Ох! – в ужасе воскликнул Роуленд, нашаривая носовой платок. – Прошу прощения!

Рози вовремя спохватилась, что не следует утирать глаза рукавом, и принялась искать собственный платок, между делом перекатив в кармане маленькую горгулью. Высморкалась она в свой, но взяла тот, что предложил Роуленд, и промокнула им лицо, так и не ответив на его вопрос, поскольку не могла придумать, как с ним объясниться. Предполагалось, что скоро он сам все узнает и тогда, возможно, поймет, почему она его избегала.

Роуленд не решился задать вопрос еще раз. Он забрал свой чуточку влажный платок и принялся его складывать так, будто выровнять каждый угол с остальными было исключительно важной задачей, а тем временем пытался придумать, что еще ей сказать.

– Нарл передает наилучшие пожелания, – нашелся он наконец.

Рози хмыкнула, очень по-нарловски. Она могла себе представить не так уж много событий, менее вероятных, чем Нарл, передающий кому бы то ни было наилучшие пожелания, да и, насколько ей было известно, сам Роуленд теперь бóльшую часть времени проводил в Вудволде. Он подал прошение, и ему предоставили место в охране принцессы. Но его слова подтвердили ее догадку, что Нарл не придет на бал. Она это знала и все же еще сильнее упала духом.

Роуленд по-прежнему не выказывал желания отойти от нее прочь, и людской напор на некоторое время оставил их в покое: никого не удивляло, что возлюбленному принцессы и ее лучшей подруге нашлось что сказать друг другу наедине. Рози лелеяла мысль о первом указе, который она издаст как принцесса. С таким приданым, какое принцесса может пожаловать лучшей подруге, позволит ли принц Эрлиона своему наследнику жениться на племяннице тележного мастера? Но даже если бы она не сомневалась в утвердительном ответе, это не могло полностью ее успокоить. Айкор был вполне способен солгать насчет расторжения связи, созданной обетом наследника Эрлиона, или отказаться ее разорвать, даже имея такую возможность, если его магия или представление о подданных его монарха подскажет ему, что невредимая связь пойдет на пользу стране или ее правителю.

– Что ты будешь делать, – спросила она наконец, – если не сможешь жениться на Пеони?

– Я не знаю, – произнес он с расстановкой. – Пожалуй, мне следует об этом задуматься. Люди – будущие подданные принцессы – смотрят на нас, улыбаются и желают, чтобы все закончилось хорошо. Славная вышла бы сказка, не правда ли? В детстве я дал обет, затем влюбился в девушку, которую встретил в деревенской кузнице, скрывая собственное имя, а она оказалась принцессой. Но это вовсе не сказка, у которой счастливый конец уже написан и дожидается, когда мы перелистнем страницу. Люди, которых я знаю, кажется, считают, что отказ от объявления о нашей помолвке – это какой-то каприз, чтобы сделать ожидание более волнительным. Но я знаю, что это не так. Айкор… Айкор мало что мне сказал, только что никакой помолвки не будет и… Он не мог скрыть от меня, что чего-то недоговаривает. Я смотрю в лицо Пеони и вижу, что и она мне о чем-то не рассказывает – о чем-то мучительном для нее, мучительном для нас обоих. Я знаю об этой недосказанности так же твердо, как и о ее любви ко мне. Я гадаю, чем это может быть, пока прохаживаюсь взад и вперед или проверяю, висят ли по-прежнему изумруды, рубины или аметисты там, где висели четверть часа назад. И я заметил, что чаще всего задумываюсь о проклятии – том самом, которое, как нам предлагается верить, потерпело неудачу. Я хотел бы верить, что оно потерпело неудачу тихо, без малейших следов той, которая его наложила, невзирая на то что вся страна жила под его тенью двадцать лет. И не только лицо Пеони подсказывает мне, что я чего-то не знаю, но и лицо Айкора, пришедшего сюда первым и принесшего нам всем этот новый порядок, новую историю. Ты знаешь, что Айкор смотрел в сторону, когда сообщал мне, что помолвки не будет? Айкор не из тех людей, кто избегает встречаться взглядом с собеседником. И потом я заметил что-то в лице твоей Тетушки, и твоей двоюродной сестры Катрионы, и в твоем тоже, Рози. На вас всех лежит тяжкое и страшное бремя. Вот чего я боюсь и вот что думаю: проклятие не потерпело неудачу. Возможно, затем и задуман бал: чтобы большинство людей поверило и… И что?

Он умолк. Они посмотрели на Пеони, которая теперь беседовала с Терберусом. Оба они были красивы и изящны, с быстрыми, привлекательными улыбками, и роста Терберус оказался не выше среднего. Рози подумала, что они могли бы быть братом и сестрой. Она вспомнила кое-что еще, что рассказала ей Катриона в их последний день в Туманной Глуши: как чары иллюзии хуже всего действуют на людей, которые теснее всего связаны с правдой. Любовь считалась очень прочной связью.

– Рози, – прервал молчание Роуленд, – я не прошу тебя сказать мне, в чем дело, потому что Пеони сама объяснила бы, если бы это никому не причинило вреда. Но… Ты знаешь, чего я не знаю?

Рози перевела на него взгляд.

– Да, – подтвердила она. – Знаю. И знаю, почему она не может тебе рассказать.

Как бы твердо он ни верил, что смирился с существованием этой тайны, она заметила, каким ударом для него оказалось это подтверждение. И сожалела об этом, сожалела, что нанесла ему подобный удар, после того как последние три месяца отрицала их дружбу. Тем немногим, кто знал, – даже если Роуленд толком не представлял, что именно он знает, – стоило бы держаться вместе.

Возможно, дело было в том, что она понимала: все произойдет сегодня. Возможно, волшебный туман путал ей мысли. Возможно, она поглупела из-за собственной безнадежной любви.

– Но думаю, – добавила она порывисто, – вот что я могу тебе сказать: это означает… это означает, что Пеони сегодня не умрет, что бы ни предприняла П… Перниция.

Стоило ей сообразить, что именно она сказала, как она заметила мелькнувший на лице Роуленда слабый отсвет понимания – понимания, слишком близкого к правде. Он не мог предположить, что Пеони вовсе никакая не принцесса, но угадал, зачем две девушки, на одной из которых лежит смертоносное проклятие, могут быть столь тесно связаны друг с другом: чтобы сбить с толку проклятие и чтобы оно выбрало не ту…

Рози с уважением отметила, что в его взгляде без малейшего промедления вспыхнули ужас и смятение, и в то же время глубоко пожалела о собственной промашке.

– Нет-нет, – поспешно спохватилась она. – Это не то, о чем ты…

Но тут леди Прен решила, что эти двое слишком долго беседуют исключительно друг с другом, а поскольку они оба важные гости, им следует щедрее уделять внимание остальным.

Рози нашла юного лорда, навязанного ей леди Прен, не самым приятным собеседником (впечатление, безусловно, было взаимным). Возможно, из-за ее разговора с Роулендом туман снова начал сгущаться вокруг нее и течение времени начало сбивать ее с толку и путать, как будто она застыла в ненадежном равновесии на ветви дерева, а время было ветром, волнующим его крону. Рози пришла в себя уже в одиночестве (она не помнила, как ушел юный лорд), но под ее рукой внезапно обнаружилась голова гончей. Она погладила пса, пока тот (это был Хрок) смотрел на нее снизу вверх и посылал ей нежные мысли.

Рози опустила взгляд и увидела, что ее окружила небольшая свора собак, путающихся у людей под ногами. Лорд Прен пускал своих любимых псов в дом (равно как и комнатных собачек дам, которые редко выходили наружу, за исключением разве что Дрозда), но по большей части они держались от людей подальше из опасения, что их прогонят на псарню.

«Если вам хочется вокруг кого-нибудь потолкаться, стоит пойти к Пеони. Это она тут принцесса».

«Нет, – возразил Хрок. – Ничего подобного».

Рози вздохнула и перехватила быстрый взгляд Пеони, как всегда держащейся поблизости, которая ощутила вздох и задалась вопросом, что не так и не следует ли ей уделить этому внимание. Рози покачала головой и вернула свое внимание Хроку.

Животные знали о магии то, что им нужно было знать: что она способна в любое мгновение превратить их в кусты ежевики или грозовые тучи и, если повезет, вернуть обратно. Но она никуда не девалась, как чаща или погода, и, как и к чаще или погоде, относиться к ней следовало по возможности терпеливо. Домашние животные (и самые умные или пытливые из диких) знали, что люди вмешиваются в ее дела, но домá, хлева и заготовленная впрок пища тоже были вмешательством иного рода, а в целом домашние животные (и некоторые дикие) одобряли дома, хлева и заготовленную впрок пищу. Умение выдумывать штуки вроде домов, хлевов и заготовленной впрок пищи, а затем строить их или запасать (и, в отличие от белок, находить снова) было присуще людям, но имело свои пределы. Огонь в очаге – это весьма славно, но не отменяет бушующей снаружи вьюге. Вся затея Рози с прочими заговорщиками, по мнению животных, напоминала попытку убедить вьюгу, что ей следует обрушиться на один дом вместо другого, соседнего.

Хрок был там в тот первый вечер в Туманной Глуши, когда Айкор объяснил, что они собираются делать. Когда необходимость какого-либо плана, направленного против Перниции, стала очевидна Хроку и всем остальным, как кинутый в ребра камень, даже если он казался одним из этих причудливых человеческих замыслов, которые избавляют тебя от некоторых неприятностей, но приносят их еще больше. Но Хрок только по-собачьи пожал плечами, как и большинство животных – каждое на свой лад. Человеческие дела оставались человеческими делами, в которые не стоило вмешиваться, а им и без того было чем заняться. Рози до сих пор гадала, чем же это, пыталась понять, не говорит ли это ощущение занятости, сквозящее в ее друзьях-животных, о чем-то более зловещем, чем нехватка тем для разговоров с женщиной, которая все свое время проводит в помещении, играет во фрейлину и не делает никакой полезной работы. Мысль о том, что этим все и исчерпывается, что им больше нечего ей сказать, казалась слишком горькой, и ей трудно было не желать, чтобы эта занятость длилась и дальше и оказалась чем-то зловещим.

Но последнее, в чем сейчас нуждались заговорщики, так это в том, чтобы ее друзья с очевидностью показали всем, что Рози выглядит нездоровой и рассеянной в день рождения принцессы.

«Что ж, тогда притворитесь, что она принцесса», – предложила Рози.

Хрок смерил ее усталым взглядом. «Притворство» было одним из человеческих слов. Единственными понятными сравнениями, притом не слишком полезными, были уловки хищника в засаде и обучающие навыкам и́гры, которыми в той или иной степени баловались все звериные детеныши. Хрок прекрасно знал, чего хочет от него Рози, предлагая притвориться, но считал это вздором, как если бы она заявила, что трава розовая, а вода не предназначена для питья.

Она посмотрела в его терпеливые, умные глаза и, охваченная внезапным приступом паники, подумала, что осведомленность животных – это не просто лазейка или брешь, сквозь которую может выстрелить ловкий вражеский лучник, а отсутствие целой стены. Ведь они ожидают, что, помимо восторженного празднования двадцать первого дня рождения принцессы, произойдет что-то еще. И это что-то произойдет с Рози.

Почему Тетушка и Катриона ничего не заметили? Об Айкоре, который склонен был видеть только то, что хотел, речи не шло. Она ощутила глубокий подземный ропот Вудволда, соглашающийся с ней, и догадалась, что отчасти его бодрствование в последние три месяца объяснялось опасно несогласованной разницей между историями, которые он слышал в шагах тех, кто свободно ходил по земле.

Какую бы гибельную ошибку они ни допустили, было уже слишком поздно что-либо менять.

Хрок, почуяв ее огорчение, чуть сильнее ткнулся носом ей в бедро.

«Скажи остальным, чтобы они разошлись, – попросила она. – Я не хочу, чтобы это привлекало ко мне внимание».

Прочие собаки принялись потягиваться или встряхиваться, а затем побрели прочь, как будто вовсе и не толпились вокруг Рози.

«А вы еще утверждаете, что не верите в притворство», – заметила Рози.

Хрок улыбнулся по-собачьи – глазами и ушами.

Туман возвращался уже всерьез. Рози видела, как король возложил корону наследницы на голову Пеони, а королевский епископ благословил ее. Услышала первые официальные приветственные кличи и аплодисменты, начало которым положили ее братья. Заметила, что королева слишком уж старательно не отрывает взгляда от Пеони и даже краем глаза не косится на Рози, хотя та постоянно крутится рядом и все остальные, зная, что она приходится принцессе лучшей подругой, непременно стараются улыбнуться ей или перемолвиться с ней словечком. Люди заметили, что лучшая подруга принцессы выглядит бледной и озабоченной (а одна из гончих лорда Прена ходит за ней тенью, как будто готовится изобразить из себя самодвижущийся диван, если той внезапно потребуется присесть, – к этому времени уже все придворные знали, что она разговаривает с животными). Но кто мог ее винить? Милорд Роуленд казался почти столь же рассеянным, но он-то мог опереться на свое благородное воспитание и был способен (как говорится) поддержать беседу с зачарованным ночным горшком. Миледи Рози же, в конце концов, была всего лишь деревенской девушкой. Как же им повезло, что принцесса, хотя ее тоже растили в деревне, оказалась настолько уравновешенной и радостной в этот знаменательный, исторический день и как будто бы без усилий заняла подобающее ей место.

Рози прослушала длинную речь, которую произнес королевский епископ. По тому, как его голос взмывал и падал, торопливо устремлялся вперед и замедлялся, чтобы выделить каждое слово, она могла заключить, что речь эта полна свидетельств начитанности и возвышенных чувств, но ничего в ней не поняла. Она заставила себя следить за происходящим и поэтому обратила внимание, что главный священник Двуколки выглядит одновременно угрюмым и удовлетворенным, поскольку вошел в свиту королевского епископа, а священник Туманной Глуши в той же свите на несколько рядов дальше – взволнованным и испуганным (и почти неузнаваемым в новом блестящем капюшоне). Когда после епископа встал лорд Прендергаст и произнес намного более короткую речь, она заметила только то, что он при этом улыбался. Должно быть, она упустила из виду несколько мгновений, поскольку внезапно обнаружила себя за длинным столом, а перед ней очутилась полная еды тарелка. С одной стороны от нее сидела Катриона и дальше Бардер, а с другой – Каллин и остальные фрейлины принцессы. Гончие, а также один или два спаниеля снова принялись сновать у нее под ногами, под стулом и позади него, а Дрозд, тщательно изучивший поведение подобного рода, чтобы исполнять его с обаянием, которое не оставляло места для возражений даже людям, не любящим собак, рысцой пробежал по столу между кубками, тарелками и вазами и спрыгнул на колени Рози. Дрозд обожал Рози, избавившую его в последние три месяца от жизни беспрерывного комнатного собачества: она каждое утро брала его с собой на конюшню, объяснив леди Прен, что делает это в лечебных целях, и при этом практически не соврав. (Новый распорядок едва не обрушился, когда Дрозд поймал крысу, превосходящую его размером. Он схватил ее за горло, как предписывала ему повадка терьера, но она собралась напоследок забить его до смерти. К счастью, Мило, брат и лучший друг Хрока, оказался рядом и прикончил ее.)

Пеони сидела между королем и королевой, а принцы – по обе стороны от них, и младший, чье место находилось от нее дальше всех, то и дело вскакивал и подбегал к ней, чтобы за разговором встать у ее стула, взявшись за спинку, и наполовину взобраться на него, как поступают все мальчишки, в том числе и принцы.

Рози сунула руку в карман и коснулась округлого веретена-волчка, нашаривая мордочку маленькой горгульи. Палец нащупал ее нос, узнав шелковистость крохотного отполированного выступа. И туман, хоть он и не рассеялся, на некоторое время стало легче терпеть, хотя ужинать ей не хотелось совершенно. Она окинула взглядом стол, высматривая прочие знакомые лица, обнаружила, что Роуленд встревоженно за ней наблюдает, но не нашла в себе сил ему улыбнуться. Она глянула не на королеву, но мимо нее, надеясь хотя бы мельком увидеть Сигил: та наверняка должна была прибыть вместе с королевской свитой, даже если не пожелала явиться на бал. Раз или два ей показалось, что она видела маленькую невзрачную женщину, склоняющуюся к королеве, как это делают не слуги, а ближайшие друзья, но ясно разглядеть ее так и не удалось.

После трапезы начались танцы, но Рози танцевать не стала. Она не осмелилась, потому что умение танцевать было одним из подарков от фей на именины. Но она вполне правдиво могла утверждать, что не танцевала никогда в жизни, и вся Двуколка это подтвердила бы. Айкор заявил, что пытался ее научить, но даже магия в этом случае оказалась бессильна. (Если кто и шутил насчет неуклюжих увальней у нее за спиной, Рози этого не слышала. Сама того не ведая, она производила внушительное впечатление, причем не только из-за роста и расположения к ней принцессы.) К счастью, Пеони танцевала так хорошо, как будто ее заколдовали, и Рози догадалась, кто из фей одарил принцессу этим щедрым подарком, по растроганно-слабоумному выражению на ее лице. Разумеется, тут присутствовали все крестные, но даже если одна или две из них заподозрили, что их подарки воплотились не вполне так, как ожидалось, хандрить прилюдно они не собирались.

Катриона присела вместе с ней на мягкую скамью, и Рози снова отослала прочь бóльшую часть собак, когда те попытались столпиться вокруг. Катриона держала ее за руку, как будто мерила пульс, подозревая лихорадку, – возможно, так оно и было. Рози прислонилась спиной к стене Вудволда, и ей показалось, что та вздрогнула.

«Я все еще жду, когда смогу вернуться домой, – подумала она сквозь туман. – Я не жду окончания своего дня рождения, чтобы отправиться… Чтобы отправиться в столицу, сделаться принцессой и… И позволить Пеони снова стать собой. Я жду, когда закончатся три месяца притворства, чтобы вернуться домой, жить в доме колесного мастера и работать коновалом».

Она старалась держать голову прямо. Не только для того, чтобы ее видели сидящей с достоинством, а не вяло развалившейся на скамье, но и потому, что, когда она опускала взгляд на собственные роскошные юбки, голова кружилась так, будто мерцающая серая ткань состояла из множества водоворотов, в каждый из которых она могла упасть и утонуть.

Туман как будто захихикал. Волосатые змеекрысы вернулись, и она подумала, что, возможно, хихикают именно они. Непохоже было, чтобы они обладали глазами или, если уж на то пошло, ртами – только мохнатыми, неприятно извивающимися телами и множеством крохотных семенящих лапок. Да, она определенно слышала чей-то смех. Рози подняла тяжелые веки, не осознав даже, что успела закрыть глаза, и посмотрела на танцоров. Ей трудно было сосредоточить взгляд на ярких движущихся фигурах, но ближайшая к ней пара повернулась, и она увидела Пеони в объятиях Роуленда, а затем смех у нее в ушах сделался громче. Кто же смеется? Она затрясла головой, но та от этого только разболелась.

– В чем дело? – спросила Катриона.

Но рот Рози отказывался открываться, а челюсти сомкнулись намертво. Она медленно встала, и Катриона, все еще держащая ее за руку, поднялась вместе с ней. Теперь туман в большом зале как будто сделался видимым: появилась сероватая тень, которую на самом деле ничто не отбрасывало, но она висела в дальнем конце длинного помещения, возле того места, где сидел меррел, спрятанный среди стропил. Смех, казалось, доносился оттуда же. Рози стало любопытно. Надо подойти поближе и посмотреть. Приятно было чувствовать себя так, будто посреди этого жуткого, тошнотворного туманного безволия ей хочется что-то сделать.

Она попыталась выдернуть руку из пальцев Катрионы – ей совершенно не нужна была Катриона, – но та не отпускала. Хорошо, тогда ей тоже придется туда пойти. Теперь Рози непреклонно двигалась к странной серовато-черной тени, у которой не было никаких причин маячить там, где она возникла. Рози по-прежнему слышала смех – следовала за ним. Странное дело, но, казалось, никто больше его не замечал. Она обратила внимание, что несколько человек уставились на нее, заметив, как она целеустремленно пробирается между танцорами, волоча за собой несчастную упрямую Катриону. Но почему же никто не смотрит в тот конец зала и не спрашивает, кто это там смеется? Возможно, потому, что смех предназначался ей, Рози. Возможно, раз уж она впервые услышала его, когда думала о возвращении домой, он собирался подсказать ей, как она может отвязаться от этой страшной истории с принцессой, отправиться домой и снова стать Рози.

Двигаться ей приходилось медленно, потому что голова все еще кружилась и на ногах она держалась нетвердо и потому что Катриона слишком крепко сжимала ее руку, а Хрок прижимался к другому ее боку, как если бы хотел помешать ей идти туда, куда она направлялась. Ей показалось, что некоторые другие собаки тоже составляют им компанию. По крайней мере одна из них, вероятно Подсолнух, шныряла у нее под ногами и то и дело запутывалась лапами в пышных кружевах нижней юбки. Должно быть, они выглядели как дети, забавляющиеся одной из игр, где нужно идти куда-нибудь и одновременно всем касаться друг друга. Но они ее не остановят. Как только она узнает то, что знает смех, все будет в порядке.

Приблизившись к своей цели, она заметила, что танцы прервались – теперь уже все повернулись лицом к бестелесной тени. О, так они все же ее видят! Музыка тоже смолкла, или Рози просто не слышала ее за смехом. Теперь он сделался таким громким, что у нее звенело в ушах, но она услышала, как у нее за спиной поднялась какая-то суматоха и кто-то выпалил: «Нет-нет, пустите меня, вы не понимаете». Похоже, это был голос Пеони.

Тень уже не была бесплотной. Поначалу по ней всего лишь растеклось фиолетовое пятно, как если бы какой-нибудь луч света коснулся ее под необычным углом, но затем фиолетовый, черный и серый начали сплетаться вместе и образовали человеческую фигуру. Та превратилась в женщину, высокую, прекрасную и пугающую, ростом не ниже Рози. Ее черно-фиолетово-вишневый плащ ниспадал грозными блестящими складками.

– Что ж, милая моя, – обратилась высокая женщина к Рози, которая так и продолжала брести к ней, словно во сне. – Наконец-то мы встретились. Мы ведь еще не встречались, верно? Возможно, я видела ручку или локон – у тебя удивительные вьющиеся волосы, не правда ли? – над бортиком колыбели в день твоих именин, но это не кажется подобающим знакомством, поскольку мне грубо преградили дорогу, помешали подойти достаточно близко, чтобы взглянуть тебе в лицо. Что ж, вот, оказывается, как выглядит принцесса: костлявая бестолковая орясина. Твоя мать с самого начала показалась мне простушкой. Мальчики вот удались в отца. Хорошо, что королем станет один из них, если им вообще останется какое-нибудь королевство.

И она рассмеялась.

Рози потребовалось поразительно долгое время, чтобы просто пересечь небольшой участок пола. Она решила, что это имеет какое-то отношение к Катрионе, и попыталась обернуться и нахмуриться, но не смогла. Ей удавалось только и дальше смотреть на стоящую перед ней высокую женщину. Отлично; Рози и хотелось смотреть на нее – так завораживающе она выглядела. Вежливостью она похвалиться не могла – она назвала Рози орясиной, – но это было правдой. Очевидно, что у этой женщины найдутся все ответы. Рози хотелось с ней поговорить. Ей хотелось спросить у нее, как вернуться домой.

Краем глаза она видела, что солдаты, волшебники и феи движутся в какой-то непонятной, скованной манере. Рози догадалась, что они пытаются прогнать высокую женщину: та портит им праздник и они не ждут от нее ответов. Что ж, зато сама Рози ждет.

Если бы она могла заговорить вслух, то попросила бы Катриону ее отпустить. Ладонь, которую сжимала Кэт, онемела, и это было ужасно неприятно, как будто рука больше ей не принадлежала. Даже собаки пытались отпихнуть ее от высокой женщины. Но Рози хотела поговорить с высокой женщиной, и, похоже, та хотела поговорить с Рози.

Высокая женщина чуть сдвинулась в сторону, ни на миг не отрывая взгляда от Рози. Рядом с ней стояла… прялка. Рози моргнула, изумленная и растерянная. Почему вдруг именно прялка? И в это мгновение растерянности Рози почти ощутила, что кое-кого вырвался из плетения чар, которыми, как она отчасти осознавала, высокая женщина опутала всех в этом зале, и бросился вперед. Но кто бы это ни были, они спотыкались и останавливались, бежали и пошатывались, как будто продвигаться вперед было крайне трудно. Рози им даже посочувствовала – ей самой мешали идти Катриона и собаки.

– Да, прялка, – подтвердила высокая женщина – если она и заметила, как кто-то пытается бежать к ней, то не подала виду. – Невзрачная вещица, не правда ли? Совершенно не к месту в таком величественном зале, как этот, посреди пышного бала. Но я и стремилась к чему-то безыскусному. Ты и сама невзрачна, милочка. А мне хотелось, чтобы тебе было уютно. Ведь тебе же неуютно в нынешней обстановке, верно? Какая жалость, что ты так воспитана. Худшие из твоих недостатков можно было бы сгладить надлежащим воспитанием. Даже твоя мать могла бы кое-что тебе передать – скажем, некоторые семейные добродетели. Подойди же, милая. Напряди мне немножко ниток. Прости, что не подаю тебе примера. Это такой непритязательный навык, он как-то ускользнул от моего внимания. В самом деле, ты можешь меня научить. Мне обязательно понравится. И тогда я буду тебе обязана. Ты же хотела о чем-то меня спросить, не так ли? Иди прясть, милая, и тогда я отвечу на любой вопрос, который тебе захочется задать.

Рози уже подошла очень близко к женщине и прялке. Сейчас она не могла вспомнить, умеет ли прясть. Она не помнила, чтобы ее этому учили, не помнила ощущения шерсти, скручивающейся под пальцами, завораживающего, бесконечного вращения колеса, не катящегося никуда, и веретена, на которое виток за витком ложится нить, – но ее охватило странное желание коснуться прялки руками, как если бы она точно знала, что с ней делать. Возможно, она была готова попробовать, потому что ей отчаянно хотелось спросить у высокой женщины, как вернуться домой.

Она хотела протянуть руку, но в ладонь вцепилась Катриона, и высвободиться никак не получалось. Тогда она собралась поднять другую и обнаружила, что по-прежнему сжимает веретено с горгульей. Ее взгляд обратился к веретену на прялке высокой женщины, и она озадаченно нахмурилась: оно оказалось необычно длинным и острым, с кончиком, напоминающим стилет, и ничем не походило на толстые, скругленные на конце веретена, к которым она привыкла. Какая странная форма для веретена!

Теперь она вспомнила, что не умеет прясть. Катриона сказала, что ей это не нужно, что Рози умеет делать другие вещи, которые не даются им с Тетушкой. Сама Рози подозревала, что Катриона пыталась избавить ее от унижения, поскольку в этом ремесле она наверняка окажется такой же неуклюжей, как и в шитье. Даже сейчас одно только воспоминание заставило ее почувствовать себя униженной. А затем она вспомнила, как предлагала Пеони одолжить ей веретено с горгульей, чтобы оно помогло ей прясть. А Пеони ответила, что если это амулет, то он принадлежит их семье и может обидеться или испортиться, если отдать его в чужие руки. Сейчас Рози нужен был амулет, чтобы она смогла спрясть нитку для высокой женщины и та ответила на ее вопрос.

Медленно она вытащила горгулью из кармана и подняла перед собой.

– Если… если вы не возражаете, – выговорила она, и голос ее прозвучал сипло и глухо, – я предпочла бы воспользоваться собственным веретеном. Я никогда не видела такого веретена, как у вас, и уверена, что не смогу с ним управиться…

Гнев и ненависть на лице женщины оказались настолько пылкими, мощными и внезапными, что Рози невольно отступила на шаг назад и споткнулась о собаку, – и на этот раз сбой в ее сосредоточенности оказался куда более резким и полным.

«Перниция! – сообразила вдруг Рози. – Великие судьбы, это же Перниция! А я еще хотела спросить у нее, как мне вернуться домой!»

Но на Рози лежали очень сильные чары, и она не могла сбежать или стряхнуть их с себя. Она ощущала, как туман сдавливает ее, а змеекрысы извиваются и попискивают. Но на миг ее руки принадлежали только ей, и она стиснула ладонь Катрионы, а горгулью прижала к груди, словно щит. А затем бегущие, спотыкающиеся шаги, которые то слышались, то затихали во время речи Перниции, раздались прямо у нее за спиной, и когда взгляд Перниции мимолетно скользнул в сторону, отвлекшись на нежеланное вмешательство, Пеони проковыляла мимо нее, пошатываясь, словно пьяная, и ее рука протянулась к похожему на стилет веретену…

…Перниция открыла рот и воздела руки, чтобы произнести проклятие, которое сотрет Пеони в порошок, и, невзирая на Катриону и всех обитателей псарен лорда Прена, швырнуть Рози вперед, на это острие, как на копье, которое оно так напоминало…

…когда наверху, над головой Перниции, зашевелилось нечто огромное и белое, расправляя широкие крылья, и издало яростный клич охотящегося меррела, от которого заледенела кровь у старших егерей, знавших, что он слишком мудр и осторожен, чтобы ринуться на человека…

…и Перниция, не заметившая меррела или, возможно, не знавшая, что существо, издавшее этот звук, не нападет на человека, да к тому же приковано короткой цепью, достаточно прочной, чтобы его удержать, запнулась всего на мгновение…

…и Пеони коснулась острия веретена, коротко вскрикнув, когда оно прокололо кожу на ее указательном пальце, и выступила первая яркая капля крови, и сперва Пеони упала на колени, хватаясь за опору прялки, а затем, оставляя на ней кровавый след, рухнула на пол…

…и тогда раздался оглушительный грохот, и пол как будто вздыбился под ногами Рози, и она уже не чувствовала ни горгульи в одной руке, ни ладони Катрионы в другой, ни собак, снующих у нее под ногами…

Больше ничего не помнила.