ТЫСЯЧЕЛЕТНЯЯ ТРАДИЦИЯ ИРЛАНДСКОЙ ПОЭЗИИ

«Тысячелетняя», в данном случае, художественное преуменьшение. История ирландской поэзии насчитывает, по меньшей мере, полтора тысячелетия, — а если учитывать дохристианский период, и того больше. Поэты-филиды, наравне со жрецами-друидами, почитались в Ирландии с незапамятных времен. Слово «филида» имело магическую силу; без его хвалы слава королей была неполной и непрочной, его хула сулила беду и бесчестье. С приходом христианства в V веке наступила письменная эра; но христианская традиция с языческой не враждовали. В маленьких монастырях и скрипториях ученые монахи не только копировали богослужебные книги, но и записывали ирландские мифы и предания, а также жития святых и всякие необыкновенные истории.

«Песнь Амергина» традиционно считается первым ирландским стихотворением. И хотя ученые, основываясь на лингвистическом анализе, этого не подтверждают, не будем отступать от традиции и спорить с красивой легендой. В средневековой «Книге завоевания Ирландии» рассказывается, что предки ирландцев — сыновья Миля — прибыли в эту страну, когда там обитали лишь злые духи, колдуньи и монстры. И был среди сыновей Миля певец Амергин. Когда корабль приблизился к вставшему из вод изумрудному острову, Амергин встал на носу, простер руки и спел магическую песнь, утверждающую равносущность и равновеликость поэта и мира:

С самого начала стихами выражалось сакральное, возвышенное, драматически выделенное. В ирландских сагах — сказаниях о богах и героях — прозаический рассказ, как правило, перемежался стихотворными вставками. К самым известным среди них относятся плач Дейрдре по своему возлюбленному Найси и песня Грайне над спящим Диармайдом. Такое же смешение прозы со стихами характерно и для литературы житийного характера. Многим ирландским святым приписывали сочинение гимнов, молитв или просто стихов, сложенных по тому или иному случаю. Так, святой Колумба, по-ирландски именуемый Колум Килле, считается автором целого ряда стихотворений, в том числе горестной элегии, написанной в изгнании на острове Айона:

Отметим, что именно в ирландской — и одновременно в родственной ей валлийской поэзии — впервые в Европе возникла и стала широко употребляться рифма. Это произошло не позже VI века. Раннюю ирландскую поэзию этого периода часто называют «монастырской лирикой», потому что слагалась она, в основном, учеными клириками. Но как широк тематический и эмоциональный спектр этих стихов! Мы слышим, как монах жалуется на свои грешные мысли, мешающие ему сосредоточиться во время молитвы:

Мы видим, как, вынеся свою тетрадь и чернильницу из кельи в лесок, он наслаждается весенним воздухом и пеньем птиц:

Вот автор жалуется, что «рука писать устала…». Или обращается к своему любимому коту по имени Пангур, который скрашивает ему часы усердных трудов. Кот тоже занимается богоугодным делом — он ловит мышей, грызущих рукописи: «Кот привык — и я привык / Враждовать с врагами книг».

Поразительно стихотворение, которое в оригинале называется «Криног», что значит по-ирландски: «Старая-молодая». В ней автор объясняется в любви подруге юности, с которой много лет делил ложе и кров, но судьба разлучила их — и вновь соединила спустя целую жизнь:

На самом деле, адресатом этих строк является не женщина, а книга! При первой публикации стихотворения, найденного в старинной рукописи, о том не сразу догадались. Предполагали, что речь идет об одной из так называемых «тайных дев» (virgines subintroductae), сопровождавших странствующих монахов, — ведь в ранней ирландской церкви не было правила целибата. Лишь спустя двадцать лет было доказано, со ссылками на параллели в средневековой литературе, что речь здесь идет вовсе не о женщине, а о книге — вероятно, псалтыри или молитвеннике.

Особый интерес представляют стихи, в которых христианская традиция сталкивается с языческой. К таким произведениям относится повесть (известная в разных вариантах) о судьбе Ойсина, сына знаменитого вождя Финна Мак Кумала. Увлеченный волшебной девой по имени Ниав в странствие по зачарованным островам, Ойсин проводит с ней триста лет, которые пролетают, как три дня, и вновь вступив на берег Ирландии, превращается в дряхлого старика. Тогда-то он встречает святого Патрика, и между ними происходит обмен речами, Патрик прославляет Христа и монашескую жизнь, а Ойсин, перенесенный, как на машине времени, в чужой век, жалуется на свою судьбу немощного старца и вспоминает золотые времена ушедшего в прошлое языческого мира, охоту, пиры и сражения.

К этому же роду принадлежит монолог Старухи из Берри, вспоминающей молодые годы и жалующейся на постигшую ее старость. По легенде, под конец жизни она раскаялась и стала монахиней. В ее стихах явно больше языческого, чем христианского. Она сравнивает доблестных королей и воинов, которых когда-то любила, и нынешних молодых — явно не в пользу последних:

Описывая свою жалкую старость, она достигает настоящего пафоса, величия в горе; цикл Безумной Джейн Йейтса, безусловно, берет начало отсюда. Ключевая строфа, которая, на мой взгляд, прямо соотносит Старуху из Берри с евангельской Марией Магдалиной, возникает как бы ненароком и без связи с предыдущими:

Заключительная строфа этого стихотворения сравнивает жизнь человека с явлением природы — и противопоставляет их, не оставляя слушателю никакого утешения:

Ранняя ирландская лирика уникальна по своему тонкому чувству природы, гармоничному растворению в ней. Для друида, поэта-жреца архаической эпохи, характерно почитание деревьев, древобожие. Слово «друид» происходит от слова doire, что значит «дубовая роща». Монахи и святые отшельники зачастую выходили из среды друидов. Мы вспоминаем это, читая песню Морбана-отшельника, славящего свою лесную жизнь:

Древнеирландские поэты описывали природу во всех ее проявлениях, не только отрадных, но и страшных — вроде бури, застигающей корабль вдали от берегов, во владениях морского бога Лера:

В повести о безумном короле Суибне, дошедшей до нас в версии XII века, рассказывается о ссоре языческого короля со святым монахом, который, в отместку за обиду, лишил короля разума. Превратившись в какое-то странное существо — получеловека, полуптицу, Суибне обречен скитаться по дебрям Ирландии, нигде не находя себе пристанища. В жалобах короля, страдающего от зимней стужи, чувствуется такая дрожь нагой человеческой плоти, что вспоминается шекспировский Лир в степи и нищий Том из Бедлама, застигнутые бурей в степи:

Расцвет монастырской культуры в Ирландии прервали в IX–XI веках набеги викингов. Желанной целью для этих морских разбойников были богатые монастыри, расположенные вблизи побережья. Грабежи и пожары нанесли огромный урон монастырским библиотекам. О том, что погибло, можно судить по сохранившимся образцам иллюминированных рукописей раннего Средневековья, например знаменитой «Книге из Келлса». Несомненно, много утрачено и памятников древней поэзии — в том числе тех «случайных» стихотворений, что возникали под пером монахов-переписчиков в минуту отдыха и записывались где-нибудь на свободном месте рукописи. Среди этих маргиналий обнаруживались такие жемчужины, как «Монах и его кот», «Дрозд над Лох-Лайхом» и «Монах в лесочке».

После окончательного изгнания викингов (успевших, впрочем, основать города Дублин, Корк и Лимерик) наступила новая эпоха. Теперь главной внешней угрозой стала английская экспансия. В сопротивлении англичанам и клановых междоусобицах прошли четыре века. В ирландской поэзии это — эпоха бардов. В прежние времена бардами назывались филиды низшего разряда, лишенные глубоких знаний и пророческого дара, зачастую лишь исполнявшие сложенные песни. Но теперь, в иных исторических условиях, когда институт филидов пришел в упадок, их место как слагателей стихов заняли барды.

Этот новый период ирландской поэзии продлился чрезвычайно долго — с XII века почти до конца XVII. При королях всех пяти ирландских провинций — Ольстера, Коннахта, Мюнстера, Мида и Ленстера — и при каждом крупном клановом вожде состояли барды, главной обязанностью которых было прославлять своего властителя и его деяния. Весьма изощренные приемы этого искусства изучали в бардических школах. Ученики должны были запоминать наизусть тысячи стихотворных строк, а также упражняться в различных жанрах поэзии. Все обучение велось на слух, и сочинять стихи предписывалось в полной изоляции от мира, в темноте и тишине. Недаром среди бардов нередко были слепые певцы. Плоды поэтических восхвалений сохранились до наших дней в значительном количестве; они имеют интерес для историка и лингвиста, но как стихи по большей части откровенно скучны. Подлинную художественную ценность представляют как раз те случаи, когда бард творил не по службе, а для себя, выражая собственное, глубоко личное, переживание.

Среди этих лучших примеров бардической поэзии «Мольба о ребенке» Мак Нами, конгениально переведенная на русский язык Владимиром Тихомировым. Переплетающиеся рифмы, внешние и внутренние, богатая аллитерация и раскачивающийся ритм придают благочестивой мольбе певца магическую силу древнего заклинания:

К исключительным образцам бардической поэзии относится и трогательный плач по умершей жене Миредаха Шотландца. Но в целом среди лучших, переживших свое время стихотворений, большая часть сатирических и пародийных — например, шуточные восхваления своего старого плаща или соленой селедки.

Середина XVII века — переломный момент в истории Ирландии. Карательная армия Оливера Кромвеля железной метлой проходит по стране, сея ужас и смерть, сокрушая последние островки ее независимости. Окончательно надежды ирландцев были похоронены после сражения на реке Бойн, в котором было разгромлено войско католического короля Иакова II. После ухода в изгнание виднейших ирландских вождей Севера («бегство эрлов») старая клановая система фактически распалась. Для бардов, кормившихся при дворах знати, наступило трудное время. Они были вынуждены скитаться, добывая скудное пропитание сочинением стихов в трактирах и на ярмарках. Их несчастная участь неизгладимой метой запечатлелась в памяти ирландской поэзии. Вариации на темы «бродячих бардов» писали многие ирландские поэты XX века, в том числе Джеймс Стивенс:

ПОЭТ И ТКАЧ

Английские завоеватели последовательно вели политику искоренения ирландской культуры и языка, справедливо видя в них стихию, подпитывающую энергию сопротивления народа. В числе принятых в конце XVII века законов был и закон против бродячих бардов (наряду с бродячими учителями и католическими священниками). В последующие два века под неослабным давлением английской администрации ирландский язык оказался почти вытеснен из употребления на большей части страны. Особенно быстро этот процесс пошел после Великого голода 1845—1850-х годов, когда население Ирландии уменьшилось на четверть (включая убыль от эмиграции). В это время и ирландская поэзия, вслед за своими читателями, почти полностью перешла на английский язык. Каким же образом, претерпев столь болезненную перестройку, ей удалось сохранить свой особый голос и связь с многовековой традицией?

Не в последнюю очередь это произошло благодаря песням и музыкальному народному фольклору. С конца XVIII века ирландская песня переживала настоящий расцвет. Самым распространенным жанром в то время стала городская баллада (street ballad). Баллады исполнялись в деревнях и в городах, на улице и за трактирным столом. Они печатались в виде отдельных листовок с лубочными картинками, иногда и с нотами. При этом песни на ирландском и на английском представляли собой сообщающиеся сосуды; некоторые из них существовали в двух вариантах, но чаще народная ирландская мелодия использовалась при сочинении уличной баллады на английском. Разница была в основном тематическая. Если ирландская деревенская поэзия вращалась главным образом вокруг любовной и семейной темы, городская баллада касалась вопросов социальных и политических — таких, скажем, как военная служба или эмиграция. Были песни моряцкие и солдатские, тюремные и каторжные, песни, прославляющие фениев (членов тайного освободительного общества ирландцев), и так далее. Многие из этих песен дошли до нашего времени, хотя упоминаемые в них имена и события давно канули в прошлое. Такова песня «Лиллибулеро», начинающаяся так:

Генерал-губернатор Ричард Талбот жил в XVII веке, но кому до этого дело? Слова задорные, а мелодия такая привязчивая, что уже много лет звучит на Би-би-си как позывные перед новостями. Кстати, что значит этот припев: «Лилибуле ро буллен а ля»? По-видимому, здесь испорченная ирландская фраза, означающая: «Лилия наша вновь расцвела», — что в данном контексте может быть намеком на католическую Францию («французская лилия»). Оттуда всегда ждали помощи против англичан.

Соединить народный музыкальный фольклор с литературной традицией и новейшими романтическими веяниями удалось Томасу Муру в прославившей его книге «Ирландские мелодии». Он собрал большое количество ирландских песен и написал на народные мелодии большой цикл патриотических стихотворений, многие из которых поются в Ирландии до сих пор. Одна из самых знаменитых, «Молчит просторный тронный зал», посвящена красноречивым руинам древней столицы Ирландии:

Другие «мелодии» Мура славили павших героев, проклинали тиранов, воспевали верную любовь, оплакивали разлуку с родиной и восхваляли песенный дар ее бардов:

Слава Томаса Мура при его жизни была велика. Поэта любили и в далекой России, где его стихи переводили В. Жуковский, М. Лермонтов, И. Козлов (которого даже называли «русским Муром») и другие поэты. Свободолюбивые песни Мура и его романтическая поэма «Лалла Рук» были популярны в кругу декабристов. По свидетельству мемуариста, один из руководителей восстания М. П. Бестужев-Рюмин накануне казни в Петропавловской крепости передал товарищам листок со своим переводом Томаса Мура как прощальный подарок.

А стихотворение «Вечерний звон» в переводе Козлова стало русской народной песней — неудивительно ли? Строго говоря, оно входило не в «Ирландские мелодии», а в другой цикл, названный Муром «Песни разных народов». В английском оригинале стихотворение имело интригующий подзаголовок: «Колокола Санкт-Петербурга». Увы, несмотря на усилия исследователей, происхождение мелодии «Вечернего звона» до сих пор загадка.

Ивану Козлову принадлежит перевод и другого ирландского поэта, Чарльза Вулфа, в отличие от Томаса Мура совсем не знаменитого. Он остался в литературе автором одного-единственного стихотворения «На погребение английского генерала сэра Джона Мура в Корунне», — которое русские читатели знают по первой строке: «Не бил барабан перед смутным полком…» Переводчику замечательно удалось передать размеренную поступь и сдержанную скорбь похоронного воинского марша:

Самым талантливым в младшем поколении ирландских поэтов-романтиков был Джеймс Кларенс Мэнган. Он тоже, как говорили в старину, «не свершил до конца своего поприща», рано умер и не дал ирландской поэзии всего, что обещало его незаурядное дарование. Среди самых известных стихотворений Мэнгана — свободное переложение народной песни «Темнокудрая Розалин» («Róisin Dubh»), воспевающее Ирландию в образе прекрасной девушки. Его беспросветно мрачная «Сибирь», по-видимому, навеяна слухами о дальней холодной стране, где несчастные изгнанники, жертвы царской деспотии, страдают и гибнут среди бесконечных ледяных пространств. Это символическое стихотворение; Сибирь в нем не столько географическое понятие, сколько вообще образ мира, где правят тираны, мира-каторги.

Еще одно популярное в Ирландии стихотворение Мэнгана примечательно тем, что его повторяющийся рефрен «Gone In The Wind» («Унесенные ветром») дал название знаменитому роману Маргарет Митчелл:

Вся вторая половина XIX века отмечена ростом самосознания ирландского народа и его культурной элиты, национальным подъемом, который проявлялся в самых разнообразных формах — в развитии кельтской археологии, в публикации древнеирландских текстов, и возникновении патриотических обществ: от тайного общества фениев до вполне респектабельной Гэльской лиги, ставящей своей целью возрождение ирландского (гэльского) языка. На рубеже XX века этот подъем породил два замечательных культурных явления — Ирландское литературное возрождение и Ирландский национальный театр. В обоих движениях ключевую роль играл выдающийся поэт и драматург Уильям Батлер Йейтс.

Йейтс начинал как поэт-символист. Он испытал сильное влияние английских прерафаэлитов Данте Габриэля Россетти и Уильяма Морриса, создавших новый стиль в живописи и в поэзии. Древние легенды и великие сюжеты литературы под их пером оживали во всем блеске художнического воображения — необычно и достоверно. Йейтсу пришла счастливая мысль соединить прерафаэлитские приемы с ирландским колоритом, взяв вместо античных, библейских и скандинавских сюжетов образы кельтской мифологии и ирландских народных сказок. Так возник стиль «кельтских сумерек», с наибольшей полнотой выраженный в сборнике Йейтса «Ветер в тростниках» (1899). Древние короли и вещие друиды, охотничьи псы и колесницы, могучие боги и таинственные сиды, белые птицы над морем и стон кулика над болотом — все это вошло в его стихи, и в каждом стихе, в каждом звуке — неизбывная, неутолимая тоска по Сокровенной Розе, в которой заключена тайна красоты и любви…

В «Улиссе» Джойса юный Стивен Дедалус вспоминает, как его умирающая мать плакала от этих слов на своем ложе…

Джеймсу Джойсу было двадцать лет, когда он пришел к Йейтсу со своими первыми литературными опытами. Он вел себя самоуверенно и заносчиво, но Йейтс не обратил на это внимания и поддержал талантливого молодого человека — которому еще предстояло написать один из величайших романов XX века. Но начинал он со стихов, и в первом сборнике «Камерная музыка» йейтсовские мотивы очевидны. Например, в последней, тридцать шестой, пьесе сборника:

Литературоведы обычно пренебрегают лирическими стихами Джойса. Разумеется, они кажутся пробой пера на фоне грандиозной постройки его «Улисса». А между тем «первенец фантазии» Джойса — произведение весьма оригинальное. Он сплетен из веточек, выдернутых из гнезда не одного лишь Уильяма Йейтса, но, например, и любимого Джойсом поэта и композитора XVI века Томаса Кэмпиона. В изящный букет мадригалов и любовных признаний вплетены ирония и атрибуты школярской учености, — что не отменяет их подлинного лиризма:

Это сочетание пафоса и рефлексии характерно и для последнего прижизненного сборника Джойса «Пенни за штуку» (1927), выпущенного уже после «Утеса». В названии сборника заключается сложная игра. Во-первых, в него первоначально входило ровно двенадцать стихотворений, и предполагалось назначить ему цену в один шиллинг: по пенни за штуку. Во-вторых, первое слово названия было напечатано как POMES, что давало возможность прочитать его как английское POEMS (стихи) и как французское POMMES (яблоки). В-третьих, к дюжине этих стихов-яблок в последний момент было добавлено тринадцатое — автор-продавец отвешивал товар, как говорится, «с походом». Это добавочное стихотворение автор назвал дублинским словечком Tilly, означавшим эту самую лихву (в русском переводе «довесок»). Узнаем выдумщика Джойса! Но самое интересное, что все эти головоломки и выкрутасы не отменяют исповедального и мелодраматического характера стихов, связанных с самыми личными переживаниями Джойса — мучительной любовью к своей несовершеннолетней ученице Амалии Поппер, тревогой за психически неуравновешенную дочь, собственной прогрессирующей слепотой.

Между тем жизнь Йейтса сложилась так, что первое десятилетие XX века было почти полностью посвящено его главному проекту тех лет, Ирландскому национальному театру, для которого он работал как драматург, режиссер и директор. Лишь к 1916 году совершилась давно подготовлявшаяся метаморфоза его стиля, и туманный певец «кельтских сумерек» превратился в того по-орлиному смотрящего на жизнь поэта, каким сделался Йейтс в свои зрелые годы.

Это время совпало с кризисными годами в истории Ирландии. Весной 1916 года неожиданно разразилось Дублинское восстание, известное также как «Кровавая Пасха» (Easter 1916). Англичане стянули в город большие силы и ввели в ход артиллерию; отчаянно сражавшихся инсургентов разгромили за несколько дней, шестнадцать «зачинщиков», в числе которых было по меньшей мере три поэта — Патрик Пирс, Джозеф Планкетт и Томас МакДонах, — поспешно судили и расстреляли. Впрочем, восстание с самого начала не имело шансов, и его вожди это знали.

писал Пирс в стихотворении «Видение». Он и его соратники верили, что кровавая жертва, принесенная на алтарь свободы, не будет напрасной. И действительно, их порыв, многим казавшийся тогда глупым и безрассудным, ускорил приход ирландской независимости — хотя для полного ее торжества стране еще предстояло пройти сквозь ожесточенную гражданскую войну.

В 1923 году было провозглашено независимое Ирландское государство, и в том же году Уильяму Батлеру Йейтсу была присуждена Нобелевская премия по литературе. Но его высшие достижения — сборники «Майкл Робартис и плясунья», «Башня», «Винтовая лестница», цикл о Безумной Джейн, стихотворные пьесы «Чистилище» и «Смерть Кухулина» — были еще впереди. Творческая сила поэта не ослабевала. Ирландские мотивы по-прежнему занимали видное место в его поздней лирике; в их числе — «Проклятие Кромвеля», оплакивающее гибель культуры под пятой агрессивного варварства, «Кухулин примирённый» и, конечно, его стихотворное завещание «В тени Бен-Балбена». В этом стихотворении, написанном за полгода до смерти, Йейтс подводит итог своим заветным мыслям и дает наказ будущим ирландским поэтам:

Ирландские барды, в целом, исполнили завет Иейтса. Их голоса не потерялись в общем хоре англоязычных поэтов. Пережив самый болезненный разрыв, который только может претерпеть литературная традиция, — вынужденный переход на другой язык, — ирландская поэзия не изменила себе. Она по-прежнему ощущает свою неразрывную связь с ирландской историей, по-прежнему находит опору и вдохновение в древней кельтской традиции.

Стоит еще добавить: мало в какой европейской стране престиж поэта стоял и стоит на такой высоте. Этим, в частности, можно объяснить ту поистине всенародную любовь, которой был окружен недавно скончавшийся Шеймас Хини, замечательный поэт, нобелевский лауреат по литературе 1995 года.

Вообще, этот маленький народ подарил миру удивительно много первоклассных писателей. В Средние века Ирландию называли «страной святых и ученых». С не меньшим основанием ее можно назвать страной певцов и бардов. Недаром на ирландском гербе мы видим не грозного льва, не леопарда, не сокола и не орла, а изображение музыкального инструмента — ирландской арфы.

Г. Кружков