Индустриализация войны может быть датирована 1840-ми годами, когда железные дороги и полуавтоматизированное массовое производство вкупе с прусскими казеннозарядными пушками и французскими экспериментами в задействовании силы пара для противостояния британскому морскому превосходству стали преобразовывать военные учреждения предшествовавшего времени. Подобным образом интенсификация взаимодействия между промышленной и военной составными европейского общества в условиях флотской гонки стала достоянием общества Великобритании в 1884 г. Опытный журналист В. Т. Стид и амбициозный флотский офицер капитан Джон А. Фишер стали глашатаями этого предприятия — хотя другие также приложили руку к закулисному дирижированию общественным мнением.

 

Размывание британской стратегической позиции

Их успех зижделся на том основополагающем факте, что британская стратегическая безопасность с 1870-х подвергалась систематической эрозии — в основном, в силу распространения промышленных технологий с Британских островов в другие страны. Этот процесс набрал обороты в 1850-х, когда Германия и Соединенные Штаты стали оспаривать (а в ряде областей даже превосходить) британские опыт и возможности. В более узкой области флотского вооружения ввиду экспорта высоких технологий за рубеж британское превосходство также оказалось под угрозой. Частные верфи и оружейные производства Великобритании играли активную роль в этом процессе. Фактически, после правительственного решения 1864 г. о передаче заказа на артиллерийские орудия для вооруженных сил вулвичскому арсеналу, Армстронг и другие британские фирмы смогли сохранить производство лишь благодаря заграничным заказам. Однако когда в 1882 г. Армстронг построил для Чили крейсер (достаточно быстроходный, чтобы уходить от более мощных кораблей, и в то же время обладавший артиллерийским вооружением, превосходившим однотипные суда), готовность предоставить свой технический опыт любому платежеспособному покупателю стала угрожать британской военно-морской безопасности. Быстроходные крейсера были особенно опасны для Британии в период, когда страна стала зависеть от поставок продуктов питания из-за Атлантики. С середины 1870-х снижение стоимости транспортировки позволило снабжать Лондон и Ливерпуль пшеницей и другим продовольствием с отдаленных равнин Северной Америки (а вскоре и из Аргентины и Австралии) по ценам значительно более низким, нежели у британских фермеров. Отсутствие пошлин, защищавших другие страны Европы от заморской сельскохозяйственной продукции привело к резкому сокращению зернового фермерства в Великобритании. Насколько бы благоприятной ни была дешевизна хлеба для городских рабочих классов, она в то же время означала резко возросшую уязвимость. В 1880-х, когда 65 % зерна Британии поступали из-за рубежа, флот неприятельских крейсеров, способный перехватывать трансатлантические поставки, мог за несколько месяцев поставить Великобританию на грань голода.

Эта возможность побудила французских политиков и флотских офицеров возобновить старое соперничество с Британией на море. Группа флотских теоретиков (так называемая jeune ecole) выступила с утверждением о том, что приспособленные для обстрела побережья канонерки, быстроходные крейсера и еще более скоростные торпедные катера являли собой набор, достаточный для сведения на нет британского морского превосходства. Дешевизна подобных кораблей была необычайно привлекательной: постройка одного броненосца обходилась во столько же, сколько 60 торпедных катеров, тогда как попадания единственной торпеды ниже уровня ватерлинии было достаточно для того, чтобы потопить любой военный корабль. После катастрофы, постигшей Францию в 1870–1871 гг., перевооружение сухопутных войск вновь вышло на передний план, и потому план, обещавший снизить расходы на флот и в то же время заставить британские корабли покинуть Средиземное море и отойти от французского побережья Атлантики, казался неотразимым. Соответственно, в 1881 г. Палата представителей проголосовала за выделение средств на постройку 70 торпедных катеров и прекращение постройки броненосцев. Через пять лет назначенный военно-морским министром сторонник jeune ecole Х.Л.Т. Об (1886–1887 гг.) смог убедить Палату утвердить программу постройки 14 крейсеров для перехвата торговых судов и дополнительно 100 торпедных катеров. Хотя адмиралы броненосного флота все еще находились на службе, а после 1887 г. восстановили свое главенство во французском флоте, в середине 1880-х казалось, что традиционный соперник Британии связывает свои надежды с радикально новыми видами вооружения для ближнего боя, одновременно возвращаясь к стратегии вековой давности— перехвату торгового судоходства на дальних расстояниях.

Подобная стратегия казалась крайне угрожающей маленькой группе технически продвинутых британских офицеров, следивших за развитием самодвижущихся торпед с момента их создания в Фиуме (Австро-Венгрия) в 1866 г. британским эмигрантом Робертом Уайтхедом. Маленькие, быстроходные торпедные катера, подобные предлагаемым к постройке во Франции, имели мало оснований опасаться существовавших в 1881 г. больших судов. Британские корабли были вооружены заряжавшимися с дульной части тяжелыми орудиями, весившими до 80 тонн. Воздействие огня подобных монстров на крупные цели с малого расстояния было сокрушительным. Именно для подобных задач они и были созданы, так как полагалось, что битвы на море будущего будут повторять ближний бой нельсоновских времен. Однако малый темп огня подобных пушек и их неприцельность на большой дальности означала, что малые быстроходные корабли могли подойти, выпустить торпеды и удалиться, прежде чем Королевский флот успел бы навести орудия. Вкратце— Голиаф вновь столкнулся с Давидом, и на сей раз на море.

Смертоносные для бронированных кораблей торпеды с дальностью хода 500–600 ярдов были еще недостаточно совершенны, однако растерянность в британском флоте еще более усугублялась тем обстоятельством, что проходившая одновременно революция в артиллерии сделала дульнозарядные орудия безнадежно неэффективными. Самые важные нововведения были сделаны в области метательных порохов. Придание зернам пороха формы полого цилиндра позволяло обеспечить одновременное горение как наружной, так и внутренней поверхности, что сделало скорость химической реакции в стволе орудия постоянной с момента начала и до окончания горения. Заслуга этого изобретения в основном принадлежит офицеру американской армии Томасу Дж. Родману (ум. в 1871 г.); в сочетании с открытием в 1880-х нитроцеллюлозных взрывчатых веществ (в этой области первенство принадлежало французам) стало возможным производить более мощные и бездымные метательные пороха.

Постоянный толчок, обусловленный хорошо контролируемым горением, мог придать снаряду гораздо более высокую начальную скорость. Ранее зерна пороха сгорали за мгновение, а рост объема газов падал с уменьшением площади горения. Более продолжительный период горения новых порохов позволял посредством расширяющихся газов придавать снаряду ускорение в течение гораздо более долгого промежутка времени. В результате стало необходимым удлинение ствола орудия. Более длинный ствол означал невозможность заряжания с дула, и в 1879 г. британские власти решили перевести флот на казнозарядные орудия. Окончательно в бесперспективности дульнозарядных орудий руководство Адмиралтейства убедили результаты огня крупнокалиберных пушек Круппа на специальном стрельбище в Меппене. Испытательные стрельбы 1878 и 1879 гг., на которые приглашались потенциальные (как местные, так и иностранные) покупатели, наглядно продемонстрировали подавляющие преимущества длинноствольных казнозарядных стальных пушек.

Решение об отказе от дульнозарядных орудий (единственного вида, утвержденного в 1864 г. Британским оружейным советом) поставило неподготовленный к такому развитию событий Вулвичский арсенал перед перспективой кризиса. Переход к казнозарядным орудиям был дорогостоящим и затруднительным делом, однако затраты многократно увеличивались ввиду необходимости перехода арсенала от прокатного железа к стали. Требовалось совершенно иное оборудование, которым Вулвич не располагал. Какими быстрыми не были бы перемены, терпение флота было не безграничным, и руководству арсенала вместе с Британским оружейным советом следовало поторопиться с переходом к новым стандартам.

Технология стали и массового производства вооружений

Эти четыре фотографии показывают, как Крупп первым применил к 1890-м сталелитейные технологии для подлинно массового производства вооружения.

На фото а показан внешний вид доменных печей, в которых отливалась сталь,

а на фото б — стрельбище в Маппене, на котором проводились испытания готовых орудий.

На фото в вид изнутри цеха по изготовлению орудийных лафетов,

и на фото г — цех окончательной (внешней и внутренней) отделки орудийных стволов.

Эти фотографии входили в рекламный сборник, распространявшийся фирмой в 1892 г.

Воспроизведено с копий библиотеки Чикагского университета.

Здесь начали действовать трения между сухопутными войсками и флотом, поскольку Оружейный совет находился под контролем первых и вяло реагировал на запросы и инициативы военных моряков (в чем были убеждены корабельные артиллеристы). В частности, флотских раздражало то обстоятельство, что в 1881–1887 гг. Оружейный совет одобрил выделение лишь трети средств, необходимых для осуществления программы перехода флота на казнозарядные орудия. Подобный темп, пусть даже сам по себе революционный, виделся совершенно неадекватным в условиях, когда французы, немцы и частные производители Англии уже выпускали стальные орудия, делавшие безнадежно устаревшим весь наличествующий арсенал британского флота.

Бюрократическая возня с заторможенными армейскими офицерами и безразличие арсенальских чиновников виделись мало соответствующими для разрешения столь критической технической ситуации. Это и заставило капитана ВМС Джона Фишера организовать скрытую утечку информации журналисту В. Т. Стиду, собиравшемуся опубликовать ряд взрывных статей в Pall Mall Gazette. Первый залп этой кампании был сделан в сентябре 1884 г. появлением статьи «Правда о флоте» под многозначительной подписью «Тот-Кто-Знает-Факты». Она стала предметом всеобщего внимания, поскольку приводила массу мельчайших подробностей в подтверждение заявления, что «правда о флоте заключается в почти полной утраты нашего морского превосходства». Вслед за первой последовали и другие статьи, накал которых достиг вершины в подробном описании «Того, что должно быть сделано для флота». Эта статья вышла 13 ноября, вскоре после того как парламент подал в отставку и за две недели до того, как кабинет министров ответил на пропаганду, озвученную на всю страну откровениями Pall Mall Gazette. Правительство отреагировало выделением дополнительных 5,5 млн фунтов стерлингов на нужды флота в пятилетний период. Поскольку ассигнования на флот в 1883 г. составляли 10,3 ф. ст., то эта неудовлетворительная для «Того-Кто-Знает-факты» прибавка являла собой знаменательную победу алармистов.

Прибегнув (пусть даже скрытно) к публичному способу действий, Фишер вынудил правительство либералов (а также свое собственное начальство) принимать решения против собственной воли. Первый морской министр того времени сэр Эстли Купер Кей был против подобного способа действий. Он недолюбливал публичную пропаганду и не поддерживал стратегию резкого увеличения ассигнований на флот. Он считал, что подобная политика способна лишь спровоцировать рост расходов на флот в других странах и углубить процесс утраты Великобританией превосходства на море. В качестве старшего офицера флота он считал, что на выделяемые данным правительством средства следует делать максимум возможного. Флотская дисциплина запрещала ему участие в политическом процессе, определявшем размер выделяемых ассигнований. Однако Фишер был готов нарушить этот устоявшийся кодекс — отчасти в силу личных амбиций и в некоторой степени благодаря осознанию необходимости срочных перемен, которое не разделяли погруженные в бумажную волокиту высшие флотские начальники.

 

Становление военно-промышленного комплекса в Великобритании

Нет необходимости отмечать, что Фишер был не одинок. 1884 год был периодом депрессии. Пустующие верфи жаждали работы, и журналисты не преминули отметить, что «в настоящее время возможно одним выстрелом убить двух зайцев — построить корабли для нашего флота и, в условиях отсутствия возможностей найма на государственные верфи, предоставить голодающим мастеровым работу на частных верфях». Пока правительство готовило пересмотренную оценку планов по флоту, 25 октября в парламенте был поднят вопрос выделения помощи безработным. Представляя Палате лордов дополненную программу, Первый лорд Адмиралтейства заявил: «в случае, если мы потратим деньги на увеличение флота, то, вследствие простоя крупных судостроительных верфей страны, было бы желательно направить дополнительные средства… на увеличение [объема] контрактных работ на частных верфях».

В предшествующие десятилетия, когда парламент представлял интересы владельцев недвижимостью и налогоплательщиков, депрессия в торговле могла привести к необходимости соответствующего сокращения государственных расходов. Однако в 1884 г., всего за две недели до рассмотрения увеличения ассигнований на флот, возглавляемое Уильямом Гладстоном правительство либералов приняло указ, существенно расширявший льготы. В итоге подоходный налог затронул лишь малую часть электората. С другой стороны, ни один парламент не мог долго противостоять давлению безработных избирателей, поддерживаемых настойчиво добивающимися государственных контрактов промышленниками.

Таким образом, ход политических событий оказался изменен новым социальным возмущением. Торговая депрессия не только не сделала проведение дорогостоящих флотских заказов через парламент еще более нереальным, а наоборот — придала дополнительным расходам несвойственные временам процветания востребованность и привлекательность. Помимо всего, контракты на поставку вооружений могли восстановить как заработную плату, так и доходы — и одновременно укрепить положение Великобритании на международной арене. Нежелание налогоплательщиков раскошеливаться на все это более не являлось политически определяющим, поскольку постоянно возрастающая часть избирателей приходила к убеждению, что богатые могут и должны оплатить счета.

Это достаточно неопределенное (однако в то же время и решительное) изменение вектора политических и экономических интересов приобрело решающий характер, когда группа технически продвинутых флотских офицеров основала тесное сотрудничество с частными производителями оружия. Капитан Фишер также сыграл в этом определяющую роль. В 1883 г. он был назначен начальником школы флотской артиллерии в Портсмуте, которая стала отправной точкой его вхождения в область высокой политики в 1884 г. Отвечая за совершенствование корабельной артиллерии, Фишер поставил себе задачей узнать все о всех существующих моделях пушек, включая производимые на частных предприятиях. Он был убежденным сторонником конкуренции и в надежде на достижение оптимального для флота результата пытался в 1884 г. поощрить соперничество между Вулвичским арсеналом и частными производителями.

Однако на практике идеи Фишера не были реализованы. Вулвичский арсенал так никогда не обзавелся станочным парком, необходимым для хотя бы относительно равного соперничества с частными фирмами. По иронии, добиться этого помогли действия самого Фишера и присущая ему нетерпеливость при столкновении с бюрократическими препонами, которые армейские офицеры арсенала ставили между его желаниями и их осуществлением на арсенале. Произошло следующее: в 1886 г., когда Фишер возглавил флотскую артиллерию, он потребовал и получил право закупать у частных фирм любое изделие, которое арсеналы не могли поставить в более короткий срок или по меньшей цене. Хотя никто в то время не осознал значимости произошедшего, это решение даровало частным производителям действенную монополию на изготовление тяжелых морских пушек. Причина была простой: Вулвич никогда не смог бы добиться столь масштабных капиталовложений, необходимых для выпуска огромных морских пушек, орудийных башен и других сложных устройств для боевых кораблей. С другой стороны, Армстронг сразу после демонстрационных стрельб Круппа 1878 и 1879 гг. осознал, что для успешной конкуренции его фирма должна немедленно установить необходимые для производства больших стальных казнозарядных пушек машины. Сэр Уильям отреагировал на возможность вторжения Круппа в область, бесспорно являвшуюся предметом его гордости— производство больших пушек для береговой артиллерии и кораблей — капиталовложением в новое предприятие по обработке стали, а также в верфи. К 1886 г. Армстронг был способен (и страстно желал) включить Королевский флот в свой и без того внушительный список зарубежных заказчиков. Вулвич в это время только стал переходить на выпуск казнозарядных орудий. В последующие 30 лет этот разрыв оказался непреодолимым ввиду разницы в масштабах. Уже долгое время необходимость в экспорте оружия за рубеж для постоянного или почти постоянного задействования оборудования казалась неоспоримой. Подобные условия значительно снижали затраты на производство — и вот почему Льеж играл господствующую роль в европейской торговле вооружениями в XVI–XIX вв. В то же время в созданных европейскими странами в XVIII в. арсеналах устройства для отливки пушек простаивали большую часть времени. Лишь подобным образом они могли обеспечить полную власть суверена над производством артиллерии. Затем в середине XIX в. Пруссия и Россия— соответственно, самая бедная и наименее индустриализованная страна из великих держав— стали дополнять поставки арсеналов закупками у Круппа. Однако во Франции и Британии (за исключением периода официального признания У. Армстронга в 1859–1863 гг.) государственные арсеналы сохранили официальную монополию до 1880-х. Вулвич стал вкладывать средства в новое оборудование для производства все более крупных пушек для Королевского флота еще с 1860-х. Однако переход на сталь поднял цены столь резко и неожиданно, что уполномоченные лица не решились установить необходимое оборудование на арсенале.

Если бы они сделали это, крайне дорогостоящее оборудование простаивало бы без дела большую часть времени, поскольку запросов Королевского флота было бы недостаточно для поддержания подобного завода в режиме, хотя бы отдаленно напоминающем непрерывное производство. Продажи на международном рынке, с успехом осуществляемые Круппом и Армстронгом, были единственным средством для приближения к максимально полному задействованию производственных мощностей. Это также означало, что пока Вулвич являлся поставщиком исключительно британского правительства, затраты на производство на арсеналах однозначно превышали затраты частных компаний.

Таким образом, согласованные в 1886 г. основные правила позволили Армстронгу, а с 1888 г. и Виккерсу, систематически урезать долю арсеналов. Вулвич был попросту неконкурентоспособен. Кроме того, руководство арсенала никогда не было заинтересовано в объемном расширении производственных мощностей, необходимом для того, чтобы идти в ногу со стремительным темпом технических перемен, вызванных новым характером знакового для 1884–1914 гг. сотрудничества между промышленностью и флотом.

Вулвич и верфи Королевского флота продолжали выполнять большой объем работ для военно-морских сил, однако они, как правило, не могли внедрять важные нововведения. Вулвич был способен от случая к случаю производить сконструированные за его стенами новые вооружения, как, например, производимые с 1871 г. самодвижущиеся торпеды. В получении заказа арсеналу благоприятствовало то обстоятельство, что конструктор торпед Роберт Уайтхед сам желал продать патент Адмиралтейству. Когда же изобретатель предпочитал создание новой компании (как Хайрам Максим — для производства только что спроектированного им пулемета в 1884 г.), закон не позволял Вулвичу приобретение патентов.

Разумеется, армия, а не флот, была основным покупателем пулеметов Максима. То обстоятельство, что поистине действенные конструкции после 1884 г. могли быть приобретены лишь у частных производителей, по всей видимости, укрепило недоверие профессионалов к новому виду оружия. В результате, несмотря на засвидетельствованную во всех без исключения колониальных кампаниях смертоносную действенность пулеметов, заказано военным ведомством их было слишком мало.

До англо-бурской войны 1899–1902 гг. британская армия в основном довольствовалась тем, что поставляла арсенал и всячески избегала заключения контрактов с частными производителями. Последнее облегчалось тем обстоятельством, что технические изменения в вооружении сухопутных войск оставались сравнительно скромными. Все сходились во мнении, что полевые вооружения должны были быть достаточно легкими для перевозки конной упряжкой. Возможности двигателя внутреннего сгорания, разработанного в 1880-х для частных автомобилей, оставались нераскрытыми. Подобный технический консерватизм способствовал поддержанию традиционной привязанности солдат к лошадям — и не менее традиционной подозрительности в отношении корыстных предпринимателей и изобретателей. Это было верным в отношении как континента, так и Великобритании. Даже германцы, чья полевая артиллерия с 1871 г. в основном снабжалась Круппом, а не арсеналами, испытывала глубокую неприязнь к присущим торговцам себялюбию и корысти. Те же немногие офицеры, поверившие в заверения Круппа, оставались изолированной горсткой, к которой остальные сослуживцы относились с различной степенью недоверия. Соответственно, сохранение подобных подходов во всех армиях Европы после 1880-х сдерживало темп технических перемен и являло черепаший темп по сравнению с тем, что происходило в это же время в европейских флотах.

Сама сложность кораблестроения диктовала необходимость совершенно иного подхода, так как Королевский флот приступил к закупке пушек и другого тяжелого оборудования у частных производителей. Личностные связи между ответственными за техническую сторону офицерами и управленцами частных фирм неминуемо вели к сближению и упрочнение отношений сторон. Например, ставший в 1885 г. главным флотским конструктором Уильям Уайт непосредственно до своего назначения два года работал у Армстронга. Он и стал затем главным связующим звеном между Королевским флотом и частной промышленностью. Капитан Эндрью Нобл последовал иным путем: он уволился со флота и перешел работать к Армстронгу, став президентом компании после смерти ее основателя в 1900 г. Существовала также возможность начать службу на самой вершине— как, например, адмирал сэр Эстли Купер Ки, ставший в 1886 г. главой совета новосозданной фирмы по производству вооружений, Компании Норденфельдта по производству орудий и боеприпасов. В первом десятилетии в. адмирал сэр Перси Скотт даже мог подписывать контракт о получении от компании Виккерс премиальных за сделанные в течение его служебной деятельности «on the side» («сделанные попутно») изобретения.

В действительности, стремление к стяжательству во флоте ценилось столь же низко, сколь и в армии; адмирал Скотт имел склад скорее корыстный, нежели предпринимательский. Тем не менее потребовалось пройти долгий путь активных контактов и продолжительных консультаций флотских офицеров и частных предпринимателей по техническим и финансовым проблемам, чтобы растопить лед прежнего недоверия.

Трения и скрытность никогда полностью не исчезали из отношений, определявшихся древними разногласиями между продавцом и покупателем. Однако, несмотря на время от времени раздававшиеся обвинения в недоверии, определяющим оставалось сотрудничество в мириаде проблем вокруг создания новых и более совершенных кораблей. В итоге маленьким компаниям технократов удалось построить узкий мост над пропастью, разделявшей флотских офицеров от мира производства и коммерции. Таким образом они создали условия для воплощения новых возможностей демократической и парламентской политики в форме череды поколений новых вооружений, каждое из которых было более мощным, более дорогостоящим и, в целом, более важным для национальной экономики, нежели предшествующее.

После начала претворения кораблестроительной программы 1884 г. мост между флотом и оружейной промышленностью был в 1889 г. еще хрупким и малозадействованным. На утверждение правительства был представлен Акт о военно-морской обороне. Общая сумма его составляла 21,5 млн ф. ст. — в четыре раза больше дополнительных ассигнований 1884 г., а общее количество кораблей, намеченных к постройке, достигло внушительной цифры 70 единиц (из которых половина— на частных верфях).

Размах программы был подтвержден официальным объявлением «стандарта двух держав». Это означало, что Королевский флот всегда должен был превосходить или равняться по мощи объединенным силам следующих за ним двух крупнейших флотов мира. Утверждалось, что только подобным образом возможно было обеспечить безопасность Великобритании от всех возможных угроз.

Поразительным в отношении программы 1889 г. является то обстоятельство, что она превзошла объем собственно запрашиваемого Адмиралтейством. Частные инициатива и мотивация более не управляли событиями. Взамен организованные группы вступали друг с другом во взаимодействие, а зарождавшийся в результате процесс превосходил все, что могли вообразить его участники. Однако толчок был однонаправленным и заставлял правительство двигаться по пути увеличения вложений на вооружение.

Как и в 1884 г., алармистов на Британских островах было предостаточно. Самым замечательным образом подыграли им французы, начав в 1888 г. широкомасштабную программу строительства боевых судов, не ограниченную более торпедными катерами и крейсерами. Всплеск джингоизма вокруг гротескно-героического образа генерала Буланже также вызвал ответную реакцию британского общества. Наиболее уважаемый солдат империи Лорд Уолсли заявил в Палате лордов, что «дотоле, пока флот будет оставаться столь же слабым как в настоящее время, армия Ее Величества… не может обеспечить безопасность столицы, в которой мы сейчас находимся». И премьер-министр лорд Солсбери убедил себя, что «при определенных обстоятельствах французское вторжение возможно».

То обстоятельство, что даже в период общего процветания сталелитейная промышленность и судостроение находились в достаточно затруднительном состоянии, лишь подлило масла в огонь. Однако более всего повлиял на правительство стратегический подсчет, согласно которому совместными действиями франко-российский флот был способен вытеснить Королевский флот из Средиземного моря. Вдобавок, консерваторы вроде Первого лорда Адмиралтейства в 1889 г. Джорджа Гамильтона признавали, что ассигнования на флот популярны в народе и могут оказать партии поддержку на выборах.

Партийные привилегии, государственные интересы и общественный энтузиазм — все двигались в том же направлении, что и узкие интересы частных производителей оружия, сталепромышленников и судостроителей. Неудивительно, что Адмиралтейство получило в 1889 г. средств на строительство новых кораблей больше, нежели запрашивало или рассчитывало получить. Разумеется, в британском обществе это подтверждало и укрепляло заинтересованность в постоянных и даже расширяющихся ассигнованиях на флот.

Это стало очевидным, когда пятилетний план 1889 г. стал подходить к концу. В 1893 г. наступил общий кризис в торговле. Гладстон вновь возглавил правительство и всеми силами противился повышению уровня налогов для постройки новых боевых кораблей в период экономического спада. Однако когда дело дошло до правительственного кризиса, все министры выступили против него. После двух недель ожесточенных дебатов Гладстон предпочел отставку поддержке плана строительства флота. Представленный Первым лордом Адмиралтейства Спенсером пятилетний план с общим бюджетом 21,2 млн ф. ст. легко прошел процесс утверждения в парламенте. Газетчики быстро и умело обеспечили поддержку данного документа, хотя полностью институционизировалась подобная агитация лишь с учреждением Флотской Лиги в 1894 г.

Вскоре последовали новые кризисы, поскольку другие государства, включая таких промышленных гигантов, как Соединенные Штаты и Германия, в 1890-х также заразились лихорадкой флото-строения. Пытаясь убедить соотечественников в необходимости строительства нового, современного флота, американский морской офицер Альфред Тэйер Мэхан опубликовал в 1890 и 1892 гг. тома знаменитой книги «Влияние морской мощи на историю». Ее успех как на родине, так и за рубежом (особенно в Германии) был феноменальным; в итоге на пороге нового столетия и при драматической изоляции, в которой Великобритания оказалась ввиду Англо-бурской войны, «стандарт двух держав» стал неосуществимым. Неожиданно затяжной и трудный характер этой войны привел к невиданному росту расходов на флот и армию, и до возвращения либералов ко власти в 1905 г. держать военные расходы под строгим контролем не представлялось возможным.

К тому времени адмирал Фишер стал Первым лордом Адмиралтейства и оставался на этом посту с 1904 по 1910 гг. На требования экономии он ответил реформированием кадровой политики в метрополии, закрытием флотских стоянок за рубежом и безжалостным списанием устаревших боевых кораблей. В то же время он сосредоточил усилия на постройке нового сверхмощного линкора «Дредноут». Этот корабль заставил всех соперников — и особенно германский флот — приостановить строительство кораблей до разработки равных «Дредноуту» судов. Либеральные политики были убеждены, что это позволило бы правительству снизить темп судостроения, что являлось предусловием для выполнения намеченных сокращений расходов на флот.

Однако подобная политика означала также безработицу и прекращение работ на верфях и других предприятиях-субподрядчиках судостроения. Одно дело, когда сокращения ударяли по не представленным в парламенте заморским общинам Галифакса, Новой Скотии или Багамских островов — и совсем другое, когда страдали области собственно Великобритании. Консерваторы использовали проблему, чтобы развернуть шумную агитацию за постройку большего числа военных кораблей вместо сокращения их выпуска. Решающим обстоятельством стало объявление в 1908 г. Германией новой, расширенной программы строительства военного флота— и в итоге правительство либералов, в 1909 г. выступавшее за постройку четырех новых линкоров, одобрило строительство восьми! По словам Уинстона Черчилля, «в конце было достигнуто интересное и своеобразное решение. Адмиралтейство требовало постройки шести кораблей; экономисты (одним из которых был он сам) предлагало четыре — и в конце мы сошлись на восьми.»

Эта длинная цепь неуклонно стремившихся к увеличению расходов на флот политических решений подогревалась стремительной технологической революцией, международным соперничеством и изменившимся характером внутренней политики Великобритании. Сложилась мощная взаимосвязь, поскольку без появления представлявших экономические интересы групп технологические преобразования не могли бы протекать столь быстро. Обеспечивая утверждение все более объемных флотских ассигнований, эти группы способствовали увеличению государственных расходов. В свою очередь, каждая новая программа строительства военных кораблей открывала дорогу дальнейшим технологическим переменам, делая прежде построенные суда устаревшими и требуя еще более значительных расходов на следующий этап судостроительной деятельности.

Невозможно точно определить долю технологического новаторства как самостоятельной составной вышеуказанной модели возрастающих расходов — однако изменения в характере первого очевидны. До 1880-х изобретательство почти всегда оставалось уделом одиночек, иногда поддерживаемых кастой техников и высококлассных механиков, изготавливавших опытные образцы и вообще воплощавших идеи изобретателей. Армстронг и Уитуорт придерживались именно этого метода, используя по своему усмотрению возможности своих фирм для разработки новых моделей пушек и других механизмов. Предприниматель нес все бремя расходов на исследовательские и опытно-конструкторские работы, и единственным способом вернуть вложенное и получить прибыль было добиться заказов у скептически настроенных покупателей — будь то гражданские потребители или офицеры вооруженных сил. Риски в области вооружений были крайне высоки. Как Уитуорт убедился в 1863–1864 гг., даже продукт с однозначно лучшими данными мог быть отвергнут консервативными в финансовом и техническом отношениях офицерами и чиновниками.

В подобных обстоятельствах, капиталовложения в исследования и разработку вооружений оставались сравнительно скромными. Однако, как мы увидели в предыдущей главе, даже в подобных условиях малая горстка новаторов — Армстронг, Дрейзе, Крупп и им подобные — смогла революционизировать вооружения простым доведением уровня военной технологии до стандартов гражданского конструирования. Однако этот стиль частного капиталовложения середины XIX в. был явно неспособен поднять конструирование военных кораблей на высоту, достигнутую в 1884–1914 гг. Даже крупные и успешные фирмы Круппа и Армстронга не могли рисковать непомерно раздутыми расходами на эксперименты и разработку при отсутствии заблаговременно гарантированных покупателей.

С 1880-х Адмиралтейство стало на постоянной основе предоставлять запрашиваемые частными фирмами гарантии. Флотские техники стали четко указывать желательные тактико-технические характеристики новых пушек, двигателей или кораблей, что подталкивало конструкторов на разработку образцов с предопределенными данными. Нововведения приняли характер заранее намеченных: конструкции кораблей стали определяться тактическим и стратегическим планированием. Важнее всего, чины Адмиралтейства прекратили занимать выжидательную позицию, рассматривая предлагаемые частным сектором инновации. Вместо этого собравшиеся вокруг энергичного адмирала Фишера технически продвинутые офицеры подстегнули процесс новаторства. В начале XX столетия Адмиралтейство стало облегчать задачу изобретателей, частично покрывая затраты на разработку особо многообещающих опытных образцов.

Одним из первых триумфов этой «командной технологии» было развитие скорострельных пушек. Перед лицом новой угрозы, которую представляли вооруженные торпедами катера, Адмиралтейство в 1881 г. задало тактико-технические характеристики необходимого для борьбы с ними скорострельного орудия. Адмиралтейство затребовало пушку, способную делать 12 выстрелов в минуту и достаточно мощную, чтобы уничтожить торпедный катер до того, как он смог бы приблизиться на 600 ярдов — дистанцию эффективного пуска торпед.

К 1886 г., когда адмиралу Фишеру, наконец, было позволено закупать у частных производителей то, что арсеналы были не в состоянии поставить, уже наличествовали отвечающие требуемым данным две разные конструкции. На вооружение была принята пушка шведского инженера Норденфельдта, который для ее производства немедленно основал компанию — с отставным адмиралом Эстли Купером Ки во главе совета управляющих. В то же время Армстронг разработал крупнокалиберные скорострельные пушки, мощность которых далеко превосходила техническое задание 1881 г. Самая большая из них использовала гидравлические цилиндрические откатники для автоматического возвращения орудия в исходное положение после каждого выстрела. Вкупе с радикально усовершенствованным затворным механизмом и простым устройством запирания каморы в момент выстрела (оба были позаимствованы у французских образцов) скорострельные армстронговские пушки образца 1887 г. являлись подлинно революционными. Все последующие конструкции орудий в основном являются производными этого сочетания устройств, позволявших пушке делать несколько выстрелов в минуту и при этом оставаться наведенной на цель. Человеком, разработавшим новую систему возвращения орудия в исходное положение, был Жозеф Вавассер. Его личная и профессиональная привязанность к адмиралу Фишеру стала столь велика, что не имевший собственных детей француз завещал свое состояние сыну Фишера.

В 1881 г. командная технология не была явлением совершенно новым. Как мы увидели в четвертой главе, в XVIII в. (и возможно, даже ранее) имели место случайные проявления подобных взаимоотношений между государственными чиновниками и изобретателями. С 1860-х, с быстрым изменением конструкции боевых кораблей, для Адмиралтейства стало обычной практикой указывать требуемые характеристики нового судна — размер, скорость, бронирование и вооружение. Иногда предъявлялись и более специфичные требования— как, например, с появлением орудийных башен— возможность кругового обстрела.

Характерной чертой ситуации после 1884 г. являлась не столько абсолютная новизна, сколь масштаб и постоянно ширившиеся разветвления новой флотской версии командной технологии. За тридцать лет (1884–1914 гг.) она подобно раковой опухоли разрослась в плоти всемирной рыночной экономики, ранее казавшейся бессмертной (как, впрочем, и неуязвимой).

Даже беглый обзор основных вех флотских технологических перемен 1884–1914 гг. показывает, насколько вырос размах командной технологии за этот период. За появлением скорострельных пушек (калибр которых быстро возрастал за счет незначительного снижения скорострельности) последовало повышение скороходности кораблей. Отправной точкой явилось развитие конструкции «трубчатого котла», изобретенной корабелом Альбертом Ярроу. Он смог получить у Адмиралтейства контракт на постройку нового типа кораблей, который вначале назывался «истребителем торпедных катеров», однако вскоре стал известен просто как миноносец. Задачей этих новых кораблей являлся перехват торпедных катеров до того, как те могли приблизиться к крупным кораблям на дистанцию пуска торпеды. Соответственно, миноносцы должны были превосходить торпедные катера в скорости и вдобавок обладать способностью совершать переходы в открытом море. Это была непростая задача, однако первый миноносец постройки 1893 г. показал скорость в 26 узлов— на 2–3 узла выше, чем современные ему торпедные катера. Четырьмя годами позже, когда котлы Ярроу сменились паровыми турбинами (запатентованными в 1884 г. Чарльзом Парсонсом), скорость миноносцев достигла 36 узлов, вдвое превысив показатели предыдущего столетия.

Морские сражения 1898 и 1905 гг. позволили флотским корабелам лучше представить возможности новых кораблей в бою. Испано-американская война 1898 г., в которой устаревшие испанские корабли стали легкой добычей американских судов, продемонстрировала последствия технологического отставания. В то же время обстрел кораблями в спокойных водах Манильского залива и при волнении в заливе Сантьяго был крайне неточным. Последовавшие мероприятия по совершенствованию методов прицеливания оказались настолько успешными, что при разгроме русского флота в Цусимском проливе (1905 г.) японцы смогли вести прицельный огонь с расстояния в 13 тыс. ярдов, что вдвое превосходило дистанцию стрельбы американцев в Манильском заливе семью годами ранее.

Ответом Королевского флота явился «Дредноут». Он был сконструирован для боя на дальних дистанциях, и, благодаря сочетанию высокой скорости и огневой мощи, превосходил все корабли этого класса. Делая 21 узел, он шел на 2–3 узла быстрее других больших кораблей, а бортовой залп десяти двенадцатидюймовых орудий по массе был много выше показателей всех остальных линкоров. Вдобавок топливо на основе нефти и турбинные двигатели невиданных размеров подарили «Дредноуту» впечатляющий запас хода. Сравнительно легкое бронирование мало что значило, так как благодаря скоростным качествам корабля капитан сам принимал решение — когда, где и с какой дистанции нанести противнику удар.

Однако в 1906 г. способность кораблей Королевского флота на ходу, в условиях качки и при маневрировании, необходимом при контакте с противником, поражать этого самого (и также маневрирующего) противника находилась под большим вопросом. Активные усилия по разрешению данной проблемы значительно повысили дальность действенного огня орудий, однако, когда в 1914 г. разразилась Первая мировая война, большинство британских кораблей не было оснащено уже разработанными усовершенствованными дальномерами и аппаратом централизованного управления огнем. Более того, британские дальномеры не шли ни в какое сравнение с германскими и не могли обеспечить ведение огня на больших дистанциях. Так, например, в 1912 г. у Армстронга были заказаны пятнадцатидюймовые орудия с дальностью стрельбы в 35000 ярдов, тогда как дальномеры оказывались неточными уже на 16 000.

Дальность хода торпед также резко возросла, и усовершенствованные подводные лодки с торпедами на борту стали представлять для Королевского флота опасность более грозную, нежели торпедные катера 1880-х. Как и прежде, французы вырвались вперед, когда Гюстав Зедэ в 1887 г. сконструировал первую действительно мореходную подлодку. В 1903 г. появление перископа позволило подводным лодкам визуально нацеливать торпеды, оставаясь в погруженном состоянии. Это придало новое дыхание столь долго лелеемым французами мечтам о новом оружии для ниспровержения владычества Британии на морях. Однако франко-британская флотская гонка, на краткий миг вновь вызванная к жизни Фашодой (1898 г.), вскоре прекратилась. Договор 1904 г., более известный под названием Антанты, лишил смысла строительство Францией подлодок для противостояния Британии. Ресурсы стали направляться на достижение превосходства над соперниками Франции в Средиземноморье— Италией, Австрией и Турцией.

Технологии становятся определяющими

На снимке слева корабль британского флота «Дредноут»— скоростной, тяжеловооруженный линейный корабль, который своим появлением в 1906 г. изменил основу соперничества флотов Великобритании и Германии. На врезках вид с носа и кормы.

Однако подводные лодки уже стали представлять угрозу даже самым тяжелобронированным кораблям с мощным вооружением, как показывает рисунок вверху справа. Обратите внимание на перископ, изобретенный всего тремя годами ранее.

Быстро развивались и аэропланы: на снимке 1906 г. внизу справа французский авиатор, который летит как бы задом наперед на своем аппарате с толкающим винтом.

Illustrated London News, 1906, pp. 548 (20 Oct.), 301 (1 Sept.) and 841 (8 Dec.)

Англо-германское соперничество, которое приобрело серьезный характер лишь после 1898 г., почти целиком относилось к большим надводным кораблям. Горячие поклонники Мэхана, адмирал Тирпиц и его коллеги рассматривали подводные лодки в качестве «довеска» к истинным владыкам морей — линкорам. В результате подобного узкого мышления, через десятилетие после революции, вызванной «Дредноутом» в 1906 г., конструкция линкоров стала подходить к пределам, обусловленным физическими характеристиками сталей, используемых в двигателях, пушках и бронировании.

Однако достижение подобного равновесия было обречено на нарушение подъемом воздушной мощи (достаточно четко предсказанной до 1914 г.). Например, Королевский флот в 1913 г. провел успешные испытания торпедоносных самолетов (хотя трудности с поддержанием торпеды на боевом курсе после сброса не были окончательно разрешены до начала войны).

На 1914 г. британское Адмиралтейство не разработало технических средств для противодействия угрозам, являемым этими новыми подводными и воздушными вооружениями большим кораблям. Опасения, которые в 1884 г. заставили направить средства на техническую модернизацию Королевского и всех остальных флотов, были все еще живы и даже углублены в техническом отношении. Подобно Красной Королеве в «Алисе в Зазеркалье», для того чтобы остаться на месте, Великобритания и другие морские державы были вынуждены бежать все быстрее. Верно и то, что германская программа строительства флота поставила после 1898 г. Королевский флот перед вызовом более серьезным, нежели любой другой с 1770-х. Однако перед тем как перейти к рассмотрению предвидения адмирала Эстли Купера Ки относительно последствий инициатив Фишера в 1884 г., имеет смысл рассмотреть, каким образом гонка флотов воздействовала на британское общество в предшествовавшие войне десятилетия. Именно в этот период зародился современный военно-промышленный комплекс, который из самого оплота европейского либерализма стал диктовать свою неукротимую и непредсказуемую волю.

 

Вооружение флота и политизирование экономик

Во-первых, строительство кораблей и изготовление различных механизмов для боевых судов стало действительно крупным предпринимательством. Если в 1855 (когда Уильям Армстронг заявил о необходимости вывести производство пушек на уровень современных стандартов) военная технология плелась в хвосте гражданского конструирования, то теперь она стала ведущей силой британского и мирового технического развития. Согласно одному из подсчетов, около четверти миллиона гражданских — или 2,5 % всех рабочих мужского пола Великобритании — были в 1897 г. наняты флотом или основными частными подрядчиками флота. Подсчеты показывают, что в 1913 г., когда ассигнования на флот выросли вдвое по сравнению с 1897 г., шестая часть рабочей силы Великобритании зависела от заказов ВМС.

Процесс, в котором благосостояние и ведение войн объединились для поддержки гонки строительства флотов, имел и свою оборотную сторону. Вопиющие взяточничество и продажность в основном уступили место полуправде и намеренному введению в заблуждение. Желавшие получить заказ предприниматели находили поддержку у местных депутатов парламента, крайне полезных в деле обеспечения благоприятного мнения офицеров Адмиралтейства. В свою очередь, взносы благодарных (или по крайней мере, обнадеженных) жертвователей оказывались крайне полезными для проведения избирательных кампаний кандидатов на места в парламенте. Агитация посредством газет также могла быть подготовлена путем предоставления открытым для сотрудничества журналистам «внутренней» информации. Газетчиков также можно было щедро подкармливать, одновременно намекая на возможность предоставления им в самом ближайшем будущем секретов, о которых те могли бы раструбить.

Подобными методами флотские офицеры начали вести внутренние войны; намеренные утечки информации в прессу в большинстве случаев раздувались спекулятивными журналистами и простым распространением сплетен. В частности, личная вендетта между адмиралами Фишером и Бересфордом, в основном ведшаяся на страницах прессы и в парламенте, в итоге затронула почти все стороны деятельности Адмиралтейства. Флотские офицеры, которым отводились первые полосы в популярной прессе (совсем как кинозвездам немногим позже), зачастую вели себя словно избалованные дети.

Правила игры оставались неясными. Посвященная освещению случаев коррупции и расхитительства журналистика появилась лишь во время Крымской войны, и все те, кто пытался управлять общественными делами посредством газет, оказывался в крайне неприятном положении, раздираемый соображениями личной выгоды и предполагаемого общественного блага. Журналист, запускавший в обращение информацию в ущерб истине, ступал на сомнительную почву. В таком же положении оказывался и промышленник, пытавшийся путем пожертвований в избирательный фонд политика повлиять благоприятным для себя образом на предоставление флотского заказа. Крайне сомнительной также представляется мораль флотских офицеров, пытавшихся задействовать прессу для критики вышестоящего начальства или путем оглашения секретной информации оказать влияние на политику государства, поскольку их личное ощущение «высшего долга» противоречило установившимся правилам послушания и дисциплины. Однако, как наглядно показывает пример адмирала сэра Джона Фишера, именно подобными гамбитами делалась и разрушалась карьера офицеров.

Каждое важное изменение в обществе способно изменить предыдущие моральный кодекс и модели поведения. Неотъемлемая от столь пламенным образом веденных в 1884 г. новых способов мобилизации ресурсов двойственная мораль, возможно, лишь подчеркнула важность этого нового способа ведения дел.

Нижеприведенная таблица 1 наилучшим образом подытоживает степень действенности этого метода. В ней мы видим, как за тридцать лет ассигнования на сухопутные войска не смогли даже удвоиться, тогда как затраты на флот возросли почти пятикратно— и это в век почти стабильных цен. Совершенно ясно, что задействование новых технологий и частного сектора в качестве поставщиков вооружений позволило Королевскому флоту отхватить львиную долю государственных ассигнований. В то же время остававшаяся верной старым формам управления и почти полностью зависевшая от сконструированных и произведенных арсеналами вооружений армия намного отстала.

Таблица 1. Выделенные ассигнования (в млн ф. ст.)

Источник: B. R. Mitchell, Abstracts of British Statistics (Cambridge, 1971), pp. 397 — 98.

Возросшая интенсивность взаимодействия между промышленностью и флотом оказала серьезное давление на две другие — финансовую и техническую— составные государственного управления. Финансовые проблемы приобрели особенно болезненный характер ввиду непредсказуемости цен. Темп роста последних напрямую определялся степенью задействования новых устройств и процессов. Раз за разом новая многообещающая идея оказывалась намного более дорогостоящей, нежели виделось вначале. Однако остановиться посреди пройденного пути или вообще отказаться от попыток задействования новых устройств до окончательного подтверждения их оправданности означало уступить технологическое первенство флота другим.

Разумеется, Королевский флот не намеревался тратить больше, чем выделял парламент. Однако со времен Сэмюэля Пеписа (и до него) Адмиралтейство имело привычку занимать деньги у лондонских банкиров с целью покрытия текущих расходов до выделения средств парламентом. Пока замена кораблей и пушек проходила в достаточно медленном темпе, цены были вполне предсказуемыми. Здравомыслящий Совет правления Адмиралтейства мог в случае чрезвычайных обстоятельств брать заем и затем, получив средства от парламента, покрывать его, не накапливая угрожающе больших долгов. Подобная система давала парламенту то, за что он платил, а Адмиралтейству— полезную гибкость в ведении дел.

Однако когда технологии стали меняться с быстротой, свойственной десятилетиям после 1880 г., предсказуемые пределы расходов исчезли из видимости. Заем как средство покрытия дополнительных затрат стал неизбежным. Отказ от него означал незавершенность постройки нового корабля или предоставление германцам возможности обогнать Королевский флот в какой-либо важной области технического развития. В то же время стоило займам достичь определенного уровня, как одни только проценты вскоре могли поглотить значительную часть ассигнований. Следуя курсом внедрения всех технических новинок, Адмиралтейство напрямую шло к тому, что для любой частной фирмы означало банкротство — и это притом, что кривая ассигнований парламента устремилась вверх.

В силу ряда обстоятельств парламентский контроль над флотскими расходами почти прекратился. Рядовые парламентарии знали о займах Адмиралтейства либо мало, либо вообще ничего — и как общество в целом, предполагали, что утвержденные и выделенные ежегодные ассигнования и являли реальную цифру расходов. К 1909 г. дело зашло настолько далеко, что стало необходимым найти новые источники налоговых поступлений для покрытия как накопившихся задолженностей, так и осуществления постоянно растущих программ строительства новых кораблей. Ответом правительства стал знаменитый бюджет кабинета Ллойд-Джорджа 1909 г., предполагавший осуществление программ социальной помощи и перенесение тяжести налогового бремени на богатых. Он ясно продемонстрировал, что всеобщая гонка вооружений возможна лишь при наличии правительства, готового на самые решительные изменения в прежних социально-экономических взаимоотношениях. В частности, достаточно тяжелые для того, чтобы привести к ощутимому перераспределению средств в рамках общества прогрессивные налоги требовались для мобилизации необходимого для государственных нужд объема ресурсов. Усилия Палаты лордов по блокированию предусмотренных бюджетом Ллойд-Джорджа новых налогов и псевдореволюционная атмосфера, обусловленная решимостью правительства преодолеть вето пэров являлись важными составными в общем разрушении либерального общества и учреждений XIX в., достигшем кульминации в годы Первой мировой войны.

Финансовая неопределенность и нарушение прежних моделей управления не ограничивались лишь рамками Адмиралтейства и Казначейства. Напротив, технология новых вооружений также поставила частных производителей перед лицом крайне трудных управленческих проблем. Обычной альтернативой являлись крайности — либо голод, либо пир горой. Внушительные прибыли одних (в первом десятилетии XX в. дивиденды Виккерс в среднем составляли 13,3 %) уравновешивались банкротством (либо его угрозой) других. Политика Адмиралтейства по предоставлению контрактов колебалась между соображениями узкокорыстного и широкого политического порядков и в большинстве случаев определяла процветание одних фирм и разорение других.

В подобных условиях обычное рыночное поведение оказывалось значительно стесненным. Особые отношения с отвечавшими за закупки чиновниками и продвинутыми в техническом плане офицерами при предоставлении контракта зачастую значили больше, нежели цены на продукцию. Однако и эти комфортные отношения между экспертами могли быть нарушены извне— политическим давлением, имевшим целью либо добиться экономии средств, либо помочь путем предоставления контракта находящемуся в экономической депрессии району или предприятию.

Обычный расчет цен был несовершенным инструментом для любого, кто попытался бы в подобных условиях управлять компанией по производству вооружений. Контракт на производство ранее не существовавшего механизма обычно требовал внушительных капиталовложений — и в то же время никто не мог с определенностью предсказать, будет ли новое предприятие работать или же закроется по выполнении контрактных обязательств. Появление новых устройств или конструкций постоянно грозило сделать более ранние образцы устаревшими и ненужными — и какова же тогда была реальная сумма, необходимая и оправданная для подобного начинания? Могла и должна ли была компания возвращать все свои основные затраты за счет одного контракта? При положительном ответе цены должны были быть крайне высокими, и каждое последующее задействование новых производственных мощностей должно было приносить те возмутительно высокие прибыли, в которых предпринимателей столь рьяно стали обвинять позднее. Однако если основные затраты предполагалось амортизировать в течение более продолжительного отрезка времени, то каковы были гарантии получения последующих контрактов и избежания убыточного простоя нового оборудования? В мире быстро сменяющих друг друга технологий ни Адмиралтейство, ни частные предприниматели не могли дать сколько-нибудь точный ответ на подобные вопросы. Таким образом, оружейный бизнес был областью неминуемо высоких рисков.

Чтобы быть точным, необходимо отметить, что поставки за рубеж могли снизить остроту данной проблемы — однако лишь при условии отсутствия введенных Адмиралтейством экспортных ограничений. Их целью было предупредить доступ иностранных держав к секретным технологическим достижениям, исследование и разработка которых отчасти финансировалась из государственного бюджета. Проведение секретных тендеров с участием конкурирующих компаний было еще более очевидным способом снижения рисков. Адмиралтейство, в свою очередь, вело поиск новых компаний для их последующего вовлечения в процесс производства вооружений, что должно было расширить круг поставщиков, снизить цены и предупредить появление монополий. Например, с 1888 г. именно таким образом стала военно-промышленной компания Виккерс, откликнувшаяся на объявленный Адмиралтейством срочный тендер на производство броневых плит. Однако ее решение было также обусловлено возрастающими трудностями в ценовой борьбе с американскими и германскими конкурентами на гражданском рынке стали. Виккерс благополучно изолировался от неблагоприятно складывающегося соперничества, поскольку Адмиралтейство было заинтересовано в приобретении вооружений исключительно у британского производителя.

Подобная непредсказуемость политики ценообразования как со стороны государства, так и частных предпринимателей привела к быстрому снижению возможностей для открытой конкуренции. Виккерс и другие новички в оружейном предпринимательстве быстро нашли пути сотрудничества с Армстронгом и другими ветеранами.

Точнее говоря, новый патент мог предоставить новосозданной компании возможность проникновения на рынок оружейного предпринимательства. Однако новички постоянно стояли перед лицом финансового кризиса, поскольку поступавших по завершении срока действия первого контракта заказов для поддержания минимально необходимой загруженности производственных мощностей обычно было недостаточно. В подобных условиях общераспространенным было слияние со «старыми» производителями вооружений и создание корпораций. Финансовые и технические возможности последних позволяли более равномерно распределять риски путем переключения рабочей силы и оборудования на выполнение иных контрактов — как того требовали условия заказов Адмиралтейства или зарубежных поставок.

Когда подобные компании становились достаточно большими, то приобретали многие черты, свойственные государственной бюрократии. Монопольные (или, по крайней мере, псевдомонопольные) позиции в производстве сложных образцов вооружения давали корпорациям возможность выступать на равных или почти равных в переговорах с закупщиками Адмиралтейства. Последним уже некуда было обращаться для приобретения узко специализированных (и зачастую секретных) новых образцов вооружения. Иными словами, частные производители во все большей мере стали напоминать Вулвичский арсенал — с той разницей, что флот и его поставщики привыкли к условиям радикальной изменчивости техники в большей мере, нежели сухопутные войска и арсенал.

Скорость слияния оружейных компаний Великобритании наилучшим образом демонстрируется историей Оружейной компании Максима. Основанная в 1884 г. в качестве производителя пулеметов, она всего четырьмя годами позднее слилась с компанией Норденфельдта. Затем компания Максим-Норденфельдт была приобретена Виккерс (1897 г.). Армстронг также прошел через ряд слияний, самым значительным из которых было приобретение своего давнего конкурента — компании Уитуорт в 1897 г. Таким образом, к 1900 г. на рынке тяжелых вооружений Великобритании господствовали две компании — Армстронг и Виккерс. Каждая заключала контракты с Адмиралтейством на псевдорыночных началах — то есть соображения политических и экономических последствий размещения каждого нового заказа становились в процессе принятия решений Адмиралтейством иногда более важными, нежели простой финансовый расчет. При размещении заказа следовало также учитывать долю двух этих крупных и множества мелких фирм.

В области внешней политики, где конкуренция с Круппом и главным производителем вооружений Франции компанией Шнейдер-Крезо приобрела особо напряженный характер после 1885 г., соображения национального престижа, союзных обязательств и неприкрытого подкупа стали критериями выбора пушек или кораблей технически отсталыми странами. Кредитные соглашения, которые зачастую в некоторой степени определялись обращениями зарубежных миссий к частным британским банкирам, имели еще более определяющее воздействие, поскольку лишь немногие из приобретавших вооружения стран могли на месте оплатить закупки наличными.

Укрепив свои позиции в Великобритании, Виккерс и Армстронг сочли невыгодным соперничать на внешних рынках. К 1906 г. они заключили ряд соглашений по разделу рынка почти во всех уголках мира. Вдобавок патентные и авторские соглашения с Круппом предоставили этим двум фирмам доступ к некоторым германским металлургическим нововведениям, тогда как Крупп взамен получил права на ряд британских патентов. Подобным способом сложилось международное кольцо военно-промышленных компаний, которое после Первой мировой войны стало объектом ярого поношения. Финансовые соображения обыденным образом диктовали необходимость сотрудничества и негласного раздела сфер между ведущими компаниями. С другой стороны, политическое соперничество и национальный престиж иногда находили выражение в ожесточенной конкуренции и доводили цены до экономически необоснованных значений. Итог зависел от характера взаимодействия этих противоположных сил в каждом конкретном случае.

С самого начала технологического прорыва 1850-х частные производители вооружений стали практиковать проникновение на внешние рынки в качестве средства для увеличения доходов и снижения отрицательного воздействия изменчивых запросов внутреннего рынка на их продукцию. До тех пор, пока изобретательство и опытные работы оставались исключительно делом частных компаний, особо деликатных проблем морального свойства не возникало. Однако после 1880-х, когда тесное сотрудничество между флотскими офицерами и конструкторами и промышленниками частного сектора стало неотъемлемой составной создания каждого нового устройства, со всей серьезностью встал вопрос зарубежных поставок — т. е. кто, что и кому имел право продавать. Верность родине лишала возможности заключения выгодных сделок с возможными врагами. Эта проблема могла быть просто обойдена в отношении стран, поддерживавших союзные или дружественные отношения (хотя бы на тот срок, пока дипломатический расклад оставался прежним). Однако заключенные между британскими производителями вооружений и Круппом соглашения об обоюдном использовании патентов, (часть которых продолжала выполняться и в ходе Первой мировой войны), привели к самой жесткой и нелицеприятной постановке вопроса относительно того, что являлось определяющим— государство или компания, общественное благо или частная прибыль.

В целом, видится явным, что оружейные компании стали первопроходцами череды новых технологий: сталелитейной металлургии, промышленной химии, электроприборов, средств радиосвязи, турбин, дизелей, оптики, механических вычислителей (для управления огнем), гидравлических устройств и многого другого. Впрочем, вскоре эти компании-первопроходцы преобразовались в массивные бюрократические образования псевдогосударственного характера. Решения, принимаемые крупными компаниями по техническим и финансовым вопросам, стали обретать характер государственной важности. Боевые качества производимых ими вооружений, в свою очередь, стали для соперничающих и вооруженных сил европейских государств вопросом жизни и смерти. После 1866 и 1870 гг. каждому стало понятно, что достигнутое в какой-либо области техническое превосходство способно предоставить решающее преимущество на войне. Таким образом, каждая из технических возможностей в конструкции вооружений несла также нагрузку политической и военной вовлеченности и должна рассматриваться как с точки зрения государственных интересов, так и финансового будущего фирмы, разрабатывавшей новый вид оружия.

Подобным образом там, где финансовые и управленческие решения Адмиралтейства стали сливаться с финансовыми и управленческими решениями пока еще явственно частных фирм, в краткий срок сложились обратные связи. Государственная и частная политики стали неотъемлемым целым. Либеральные критики 1920 — 30-х гг. и историки-марксисты (или псевдомарксисты) с 1950-х пришли к заключению, что ведущим в этом смешении являлся частный элемент, а погоня за прибылью была побудительной силой. Все остальное считалось побочным и объектом манипуляций со стороны алчных умников, стремившихся обогатить как акционеров, чьи интересы они представляли, так и набить собственные карманы.

Думается, что вышеуказанное является искаженным видением человеческих мотивации и поведения. Несомненно, там, где патриотизм и выгода совпадали, отклик был куда более живым — и именно в таком свете рассматривали свою роль владельцы частных оружейных компаний. Однако человеческими действиями также руководило абстрактное понятие разрешения возникавших проблем. Область торговли оружием в годы, предшествовавшие Первой мировой войне, привлекла непропорционально большое количество новаторов-изобретателей только лишь потому, что именно промышленные опытные работы были тогда сферой наиболее смелых и настойчивых экспериментов. Один-единственный новатор вызывал цепную реакцию появления себе подобных.

Более того, в среде игравших столь важную роль в этом процессе флотских офицеров господствовали концепции технической действенности, служения государству и продвижения по карьерной лестнице благодаря принятию правильных решений. Каждый, кто служил в современных вооруженных силах, может подтвердить, что стимул повышения в должности или звании является мощным средством для того, чтобы вдохновлять людей и направлять их амбиции в желаемом направлении. Разумеется, продвижение означает и экономические приобретения — однако подлинно решающим является предоставляемая высоким званием возможность выделиться и руководить другими людьми. Если соображения финансовой выгоды действительно являлись бы определяющими, то адмирал Фишер не отказался бы от высокооплачиваемой работы, предлагаемой Уитуортом в 1887 г. Подобным же образом конструктор-корабел Уильям Уайт вернулся в Адмиралтейство, хотя жалованье там было втрое меньшим, нежели в компании Армстронга, где он проработал два года.

Подогреваемый карьеризмом внутри флотской командной иерархии интерес общества в сочетании с открытым политическим давлением со стороны кабинета министров и парламента сделали больше, нежели соображения частной выгоды. Однако вопрос о том, который именно из сложного комплекса мотивов являлся определяющим в процессе принятия решений, был бы действительно неуместным с точки зрения исторической науки. Подлинно важным является то, насколько близко сходились и сочетались государственные и частные мотивации. До 1914 г. рынок и финансовые соображения не были четко подчинены политическому управлению — однако тогда политические и военные решения подобным же образом также не находились в подчиненном положении относительно стремления частных производителей добиться максимально возможных прибылей.

До 1914 г. в относительно слабых и недостаточно развитых в промышленном отношении странах Европы движение к принятию политических решений в критически важных областях экономической инновации было очевидным (в Японии этот процесс прошел без ошибок). Однако Великобритания и Германия с 1880-х также достаточно быстро продвигались в том же направлении. Крупные оружейные компании также далеко обгоняли другие области промышленности в политизировании принятия определявших жизнь и деятельность решений. Оружейные компании и сотрудничавшие с ними вооруженные силы, таким образом, стали основными определяющими силами двуединого процесса индустриализации войны и политизирования экономики, ставшего знаковым для XX века.

 

Пределы рационального конструирования и управления

Хлынувший на Королевский флот после 1884 г. поток новых технологий не только создал напряжение в сферах морали, денег и управленческой организации, но сам стал выходить из-под контроля. К началу Первой мировой войны устройства управления огнем корабельной артиллерии стали настолько сложными, что наделенные правом выбора адмиралы более не понимали, в чем, собственно, заключается различие соперничающих конструкций. Требовались слишком глубокие знания в областях математики и определяющих функционирование устройств управления огнем механических устройств — вернее, их было слишком много. Таким образом, решения принимались вконец запутавшимися и без того загруженными по службе людьми, и зачастую определялись причинами финансового, личного или политического свойства.

Секреты сталепрокатной промышленности также были крайне сложны для восприятия. Нам видится, что адмиралы так и не разобрались в химических формулах, определявших появление постоянно революционизировавших броню и пушки новых сплавов. Однако результаты испытаний последних были явными и после опробования каждый мог определить лучший тип орудия или брони. Когда дело касалось устройств управления огнем, также можно было положиться на результаты их испытаний — однако и здесь оставалось значительное пространство для различных толкований относительно условий их проведения. Если корабли шли на параллельных курсах, то это было одно, а если лавировали-другое; на высоких скоростях качка судна была иной, нежели на малом ходу; волнение на море еще больше осложняло задачу. Более того, настройка орудий корабля соотносительно к способной наводить каждую пушку машине была дорогостоящим делом. Подобная процедура была делом экспертов, знавших все мельчайшие секреты устройств корабля.

Основной проблемой являлось обеспечение необходимого уровня точности для устройств управления огнем. В свою очередь, разрешение этой проблемы зависело от того, какого рода сражения намечалось проводить. Если германский флот планировал вести бой в нельсоновских традициях— на коротких расстояниях и параллельных курсах — то острой необходимости в устройствах, позволявших в сумерках накрыть корабль противника первым залпом с дистанции 20000 ярдов не было. В то же время, если подобное устройство могло быть создано, то какой флот мог чувствовать себя в безопасности без него? Когда гражданский изобретатель-одиночка А. Дж. Х. Поллен объявил о разрешении математических и механических проблем, необходимом для точного прицеливания на дальние дистанции даже в условиях движения и качки судна, Королевский флот оказался перед лицом необходимости принимать поистине судьбоносное решение. В 1906 г. Поллен представил Адмиралтейству свои чертежи и был с энтузиазмом встречен адмиралом Фишером, объявившим, что флот не остановится ни перед чем для приобретения исключительных прав. В течение месяца с Полленом был заключен контракт о выплате 100 тыс. ф. ст. и значительных процентов с каждого проданного в будущем устройства — при условии, что испытания подтвердят истинность его обещаний. Благодаря контракту изобретатель основал новую компанию по производству своего устройства. Однако вскоре череда вполне предсказуемых при создании опытного образца проблем поставила Поллена в затруднительное финансовое положение. Адмиралтейство также было стеснено в средствах и ухватилось за обещание своего технически подкованного офицера создать подобное устройство как за возможность сэкономить обещанные Поллену сто тысяч. Для доведения флотского устройства (да и то срисованного с модели Поллена) до рабочего состояния потребовалось четыре года. Как бы то ни было, в 1913 г. Первый лорд Адмиралтейства Уинстон Черчилль мог заявить в парламенте:

«Принятие системы Поллена не намечается, взамен мы будем пользоваться более удовлетворительной, разработанной нашими собственными экспертами… Я руководствуюсь аргументацией моих флотских коллег и советами экспертов, которым должно доверять Адмиралтейство.» [402]

Однако «разработанная собственными экспертами» машина могла обеспечивать ведение прицельного огня лишь при условии следования корабля прямым курсом, тогда как устройство Поллена могло быть приспособлено для стрельбы при ходе переменным курсом. Устанавливаемые с 1913 г. устройства управления огнем имели и другие недостатки: в частности, в Ютландском бою 1916 г. оптические дальномеры Королевского флота показали куда меньшую точность, нежели германские. Способные продемонстрировать преимущество устройства Поллена испытания никогда не проводились, так как могли вынудить уплатить обещанные изобретателю 100 тыс. фунтов, а также могли дискредитировать влиятельную касту экспертов Адмиралтейства.

Разумеется, можно утверждать, что способная работать в условиях определенных ограничений и гораздо более дешевая машина была, как выразился в парламенте Черчилль, «более удовлетворительной», нежели разработанное частным лицом дорогостоящее устройство. Учитывая финансовые затруднения, которые флот начинал испытывать, трезвомыслящие люди могли прийти и к подобному решению. Более того, ведение огня с постоянного курса было традицией — как же еще адмирал мог управлять флотом и вести максимально действенную стрельбу? Как можно было поддерживать флотские традиции в безнадежно запутанном мире — даже если это облегчало противнику прицеливание? Британские адмиралы предпочитали нельсоновскую формулу и для достижения решительной победы стремились сблизиться с противником в кратчайший срок. Изменение принципов управления флотом и тактических доктрин в угоду понятному немногим, кроме его изобретателя, механизму, было уже чересчур.

Ясно, что непримиримая схватка противоречащих интересов в значительной мере скрыла техническую сторону проблемы. Лишь немногие понимали, что именно поставлено на карту; сама проблема считалась секретом— и являлась таковым за рамками узкого круга немногих посвященных. Однако принимавшие решения лица сами не были достаточно компетентными в техническом плане и полагались на мнение других. В подобных условиях гражданский статус Поллена, подозреваемого в корысти ставил его в безнадежно проигрышное положение по сравнению с «экспертами флота», продвигавшими свои технически отсталые устройства. Как гневно писал один из адмиралов в 1912 г.,

Предоставив г-ну Поллену статус предпочтительного изобретателя, мы тем самым позволили ему распоряжаться самыми сложными устройствами наших систем контроля огня и подвергались постоянному давлению со стороны г-на Поллена относительно выплат больших сумм денег за то, чтобы эта информация оставалась бы в нашем исключительном владении. Каждый раз, когда мы платили ему [за монопольные права], он обретал еще более секретную информацию… это все более беспощадно затягивающаяся вокруг нашей шеи удавка [405] .

Решение предпочесть худшую систему управления огнем было неверным еще и потому, что Королевский флот был привержен идее ведения огня на предельных дистанциях. Так называемые линейные крейсера постройки 1905–1910 гг. были вооружены самыми крупнокалиберными орудиями и могли развивать самую большую по тем временам скорость— однако их бронирование можно охарактеризовать как не более чем условное. При контакте с линейными кораблями противника линейные крейсера могли надеяться на неуязвимость лишь при условии нахождения вне дальности обстрела вражеских орудий и задействования большей дальнобойности своих пушек. Фишер был убежден, что эти новые корабли станут второй революцией в кораблестроении, сравнимой с постройкой ознаменовавшего его правление в Адмиралтействе «Дредноута». Однако в отсутствие систем управления огнем, позволявших задействовать преимущества обстрела на предельных дистанциях, эти корабли были всего лишь смертельными ловушками для собственных экипажей.

Странным образом, это никого не волновало-даже адмирала Фишера, чье первоначальное воодушевление относительно изобретения Поллена испарилось, когда его подчиненные обрисовали возможности своего более дешевого устройства. Тактические выкладки Фишера так никогда и не были воплощены в форме доктрины, а принявший в 1913 г. командование эскадрой линейных крейсеров адмирал лорд Битти рассматривал последних как своего рода морскую кавалерию. Высокая скорость, таким образом, должна была служить для ведения разведки и завязки сражения. Однако мыслившие в рамках традиций флотские офицеры находили нечто недостойное и противоречащее нельсоновским принципам в том, чтобы постоянно ускользать от ответного огня подвергаемого обстрелу с предельных дистанций противника. Как бы то ни было, существовавшие системы управления огнем не позволяли добиться подобного результата, а потому наставлениями предписывалось вести огонь с самоубийственной для легкобронированных линейных крейсеров дистанции в 9 тыс. ярдов. Бюрократическая инерция — пусть даже и иррациональная— восторжествовала.

В ретроспективе ясно видно, что межгрупповая борьба и техническая безграмотность в сочетании со скаредностью (что собой представляли 100 тыс. фунтов стерлингов Поллена в сравнении со стоимостью линейного крейсера?) завели в явно неверном направлении. За эти ошибки Королевский флот заплатил в Ютландском сражении дорогую цену: огонь на дальних дистанциях и перемена курсов лишили британцев возможности одержать победу, на которую те могли рассчитывать.

Поэтому было бы уместным отметить, что перед Первой мировой войной технические вопросы вышли из-под контроля в том смысле, что сложившаяся практика более не обеспечивала принятия рациональных или удовлетворительных в практическом отношении решений. Соображения секретности (так же, как и соперничество между кликами и подозрения в своекорыстии) возобладали над мудростью. Математическая затруднительность проблемы, совершенно явственно превосходившая уровень знаний большинства людей даже из самого узкого круга посвященных, лишала политику минимальной рациональности.

Столь бурно начавшаяся в 1884 г. техническая революция вряд ли могла иметь более иронический результат. Как и многое другое в гонке флотов первых лет нового века, этот результат был предтечей явлений будущего и предвидением технологически непредсказуемого и неуправляемого мира, в котором мы в настоящее время очутились. Тот факт, что ознаменовавшиеся невиданными и впечатляющими успехами на всех фронтах энергичные условия по рационализации управления тем не менее, в целом сделали общественную систему неуправляемой, является огромным парадоксом. В то время как составные части социума становились все более рациональными, более управляемыми и более предсказуемыми, собственно человеческое общество, в котором существовали Королевский флот и его соперники, становилось все более беспорядочным и бесконтрольным.

 

Международные последствия

Международная сторона этого парадокса является наиболее очевидной— как всем хорошо известно, из Великобритании военно-промышленный комплекс быстро распространился по всем другим индустриальным регионам. До 1890-х Франция являлась единственным значительным возможным соперником на морях, однако продолжающееся сопротивление французских налогоплательщиков увеличению ассигнований на флот не позволило достичь уровня подобной возникшей после 1884 г. в Великобритании самоподдерживающейся обратной связи. Даже столь значительный технологический прорыв французов, как открытие в 1875 г. метода промышленного производства однообразного и надежного сплава для флотских нужд, не смогло сделать французский флот надежным и постоянным рынком для национальных металлургов. Как мы видели выше, вместо этого Палата депутатов Франции отложила строительство линейных кораблей в 1881–1888 гг.

Вдобавок усилилась ценовая конкуренция со стороны германских сталелитейщиков. Французское правительство в 1883 г. ответило введением защитных таможенных пошлин, а в 1885 г. отменило запрет на продажу вооружений за рубеж. Не имевшие ранее возможности конкурировать с Круппом, Армстронгом и Виккерсом французские производители вооружений достигли поразительных успехов. В 1890-х ведущая оружейная компания Франции — Шнейдер-Крезо — вытеснила Круппа с российского рынка. И действительно, французская полевая артиллерия значительно превосходила соперников по конструкции пушек, однако окончательно закрепиться на российском рынке французам позволило политическое сближение 1891–1894 гг., сделавшее Париж и Санкт-Петербург союзниками в противостоянии Берлину. Сигналы, исходившие от министерства иностранных дел Франции, обеспечили предоставление банками страны щедрых кредитов, наделявших царское правительство требуемой платежеспособностью и позволявших ему расплачиваться за поставки стратегически важных французских товаров. Сталь для рельсов была столь же важна, сколь оружие — в особенности для французских сталелитейщиков. Благодаря новым иностранным рынкам последние, наконец, сумели достичь объема производства достаточно большого, чтобы сделать прибыльными новейшие технологически продвинутые прокатные станы. В итоге темпы роста черной (ферритной) металлургии Франции в 1894–1914 гг. далеко превзошли даже показатели Германии. Новая техническая действенность вкупе с некоторой безоглядностью французских банков, предоставлявших кредиты обладавшим сомнительной платежеспособностью государствам, позволила французским компаниям вторгнуться на германские рынки вооружений и стали на разных континентах — в Китае, Италии, на Балканах, а также в странах Латинской Америки и в России.

Экспорт вооружений и стальных рельсов был сопоставим с экспортом технологий. Французские и британские компании деятельно помогали России строить новые и расширять старые оружейные производства, развернув особо бурную деятельность после 1906 г. Вскоре призрак перевооруженной, технически модернизированной России, обладающей железнодорожной сетью, способной обеспечить быструю мобилизацию своих огромных людских резервов, стал все более настойчиво преследовать планировщиков германского Генерального штаба. Финансово-техническая смычка Парижа и Санкт-Петербурга в условиях поддержки со стороны Лондона придала вес опасениям германцев относительно возможности оказаться в окружении.

В силу экономических и военно-стратегических причин французское вторжение на иностранные рынки вооружений стало предметом серьезной озабоченности Круппа и германского правительства. Для обеспечения своих предприятий заказами Крупп постоянно нуждался в продажах на внешних рынках. Например, в 1890–1891 гг., непосредственно до того, как конкуренция со стороны французов начала оказывать значительное влияние на уровни продаж, за рубеж уходило 86,4 % всех произведенных вооружений, тогда как германский государственный заказ составлял всего лишь 13,6 %. В последующие годы цифры данных продаж иностранным покупателям перестали публиковаться, однако ясно, что новые поставки французских (и британских) вооружений зарубежным государствам в значительной мере осуществлялись за счет Круппа. В итоге к 1914 г. доля продаж на внешнем рынке упала ниже 50 % всех произведенных вооружений. К началу войны Шнейдер также экспортировал приблизительно половину своей продукции, тогда как Виккерс — менее трети.

Раз за разом ценовая конкуренция, в которой лидировал Крупп, уступала место соображениям политической экономики после 1903 г. Крупп более не мог получать оплату за свои пушки, убеждая французские банки предоставлять новые кредиты России и другим неплатежеспособным государствам. Ранее подобное было возможно благодаря традиционной погоне инвестиционного капитала за максимальной прибылью — вне зависимости от политических границ и союзов. Однако после 1904 г. французские кредиторы стали все настойчивее требовать от своих клиентов приобретения французских вооружений и других товаров. Как отмечал представитель Шнейдер-Крезо нескольким позднее, «мы рассматривали себя в качестве [партнеров], сотрудничающих с правительством, и не вели переговоров и дел без его одобрения». Подобное сотрудничество позволило французскому экспорту вооружений менее чем за двадцать лет вырасти вдвое — от 6,6 млн франков в среднем за год в 1895–1904 гг. до 12,8 млн в 1905–1913 гг. Разумеется, сокращение внешних рынков Круппа означало потребность компании в политически гарантированных заказах на продукцию. Как хорошо известно, управляющие компанией нашли выход в виде программы строительства военного флота Германии, начавшейся в 1898 г. и затем продолжаемой в постоянно возрастающих объемах до 1914 г.

Вначале германская флотская программа являлась лишь одной из ряда подобных угроз превосходству Королевского флота. Подъем Японии как дальневосточной морской державы был делом куда более срочным, поскольку самым решительным образом менял баланс сил в китайских водах. В ответ официальный Лондон сделал Токио своим союзником (1902 г.). Вдобавок засвидетельствованный разгромом Испании в 1898 г. подъем флота Соединенных Штатов означал установление американской сферы влияния в Карибском море и Тихом океане. В 1901 г. Первый лорд Адмиралтейства поставил в известность кабинет министров, что учитывающий флот «стандарт двух держав» превосходит возможности Великобритании. Показная сердечность между американскими и британскими флотскими подразделениями в американских водах сменилась полным выводом эскадр Королевского флота и почти столь же полным закрытием британских военно-морских баз в Новой Скотии, Британской Колумбии и на Карибских островах. Это помогло адмиралу Фишеру сэкономить средства на постройку «Дредноута», а союз с японцами позволил сконцентрировать большинство флотских подразделений в водах метрополии. В 1904 г. соперничество с Францией, чьи подводные лодки представляли серьезную угрозу, сменилось заключением союза, а разгром России Японией в 1904–1905 гг. убрал русский флот из раскладов сил. Таким образом, Германия осталась единственным соперником Великобритании.

Адмирал Тирпиц был крепким орешком — как, впрочем, и его коллеги. Приверженец идей Мэхана и убежденный сторонник победы в решающем сражении как конечной цели всей флотской политики Тирпиц сделал ставку на постройку линейных кораблей. Угроза британскому флоту стала явной, хотя германское правительство и не желало публично заявлять о том, что новый флот строился для вытеснения британского присутствия из тесных северных морей. Вместо этого Тирпиц провозгласил теорию «риска», означавшую создание флота настолько сильного, чтобы представлять реальный риск для британского морского владычества. Только тогда, по мнению автора теории, Великобритания стала бы уважать интересы Германии как великой державы. Тогда и только тогда была бы устранена постоянно нависавшая над германскими предпринимателями и стратегами угроза перекрытия британцами доступа к заморским рынкам и сырью.

В 1898 г. Тирпиц столкнулся с трудностями в деле обеспечения необходимого количества голосов для проведения программы через процедуру утверждения в рейхстаге и был вынужден обещать, что строительство новых кораблей не потребует повышения уровня налогообложения. Затем в 1906 г. появление детища Фишера — «Дредноута» — спутало все карты, поскольку для того чтобы не отставать от британцев, германцам необходимо было строить гораздо более дорогостоящие, чем предполагалось ранее, корабли. Вдобавок необходимо было предпринять расширение открытого в 1885 г. Кильского канала для перехода массивных линкоров из Балтийского в Северное море и обратно, а также работы по углублению фарватера в Вильгельмсхафен и другие порты на Северном море.

Запрос дополнительных налоговых средств у рейхстага был делом рискованным и мог нарушить хрупкое согласие между консервативными интересами аграриев и интересами предоставлявших основную поддержку планам Тирпица городских слоев общества. Даже защищенные высокими пошлинами на ввозимое зерно прусские помещики — класс, из которого традиционно выходили армейские офицеры — и так с трудом сводили концы с концами и однозначно противились увеличению налогов в любой форме. Аграрии не упускали возможности напомнить, что три линейных корабля обходились во столько же, сколько пять армейских корпусов, однако общественная поддержка, которой заручились Тирпиц и его помощники, оказалась непреодолимой даже для представителей старого прусского правящего класса.

Когда германское Адмиралтейство впервые стало склоняться к постройке флота, способного соперничать с британским, Тирпиц был убежден в необходимости обеспечения гарантированной поддержки общества. Он добивался ее систематически и целенаправленно. Газетчики и журналисты, промышленники и университетские профессора, политики и священнослужители— не был упущен никто из тех, кто мог оказать влияние на политические процессы в Германии. Успех пропаганды подтверждался численностью Флотской лиги, основанной Круппом в 1898 г. Уже в следующем году она насчитывала не менее 250 тыс. членов, что далеко превосходило численность аналогичной организации, созданной британцами тремя годами ранее.

В итоге, когда «Дредноут» нарушил первоначальные планы Тир-пица, он все еще был в состоянии провести увеличенный бюджет через рейхстаг (1908 г.) — как видим, как раз вовремя, чтобы вызвать в 1909 г. британскую реакцию, а именно решение повысить темп строительства до восьми дредноутов в год.

Однако дебаты и конфликты вокруг того, что и кого должно было облагать налогом для финансирования растущей программы строительства флота, поколебали позиции фон Бюлова в рейхстаге, и в 1909 г. канцлер был вынужден подать в отставку. В том же году Великобританию стали сотрясать споры вокруг предложенного Ллойд Джорджем бюджета — последний, в свою очередь, также предполагал финансирование увеличенной программы строительства Королевского флота. Явственным образом обе страны столкнулись с трудностями в покрытии расходов на свое соперничество — и даже когда оба правительства проявили заинтересованность в его прекращении (как, например, в 1912 г.), эти попытки оказались безуспешными.

Несмотря на продолжающуюся постройку кораблей, после 1909 г. план адмирала Тирпица по созданию достаточно сильного для разгрома британцев в Северном море флота оказался невыполненным. Его исходные предположения оказались неверными. Вместо того чтобы оказаться втянутой в соперничество с Францией и Россией, Великобритания заключила с ними союз. Более того, в 1910 г. британское правительство доказало свою способность устанавливать новые дифференцированные налоги как для строительства флота, так и осуществления социальных программ в недоступных германцам масштабах.

Более того, к 1912 г. Тирпиц и германский флот столкнулся с новым внутренним соперником в лице сухопутных войск. Призрак революции преследовал прусских офицеров еще с 1848 г. Даже триумф 1870–1871 гг. не устранил страха перед реальными возможностями подлинно массовой армии и опасения имущих классов лишиться своих привилегий. Рост численности населения позволил военному руководству призывать на военную службу все меньший процент от общей численности молодых людей. Сокращение сухопутных войск до удовлетворительного для прижимистых депутатов рейхстага минимума позволило в то же время сохранить однородность и аристократичность офицерского корпуса — надежного заслона на пути про-поведуемой социалистами революции.

К концу первого десятилетия XX в. в свете ускорившихся темпов финансируемого Францией перевооружения России действенность подобной политики стала выглядеть сомнительной. Скоротечный разгром в Первой балканской войне 1912 г. германского протеже — Турции — странами, вооружение которым поставила Франция, еще более обострил ощущение углубляющейся изоляции Германии. Военные советники кайзера сошлись во мнении, что, несмотря на риск возможной революции, армия должна быть увеличена путем призыва большего числа мужчин на срочную службу. Кроме того, было решено вооружить войска артиллерией более крупного калибра. Затраты на осуществление подобной программы были значительными и напрямую соперничали с планами строительства флота. Более того, новый канцлер Теобальд фон Бетман-Хольвег активно поддерживал армейскую программу в качестве сдерживающего фактора запросов адмирала Тирпица.

Россия также стала оправляться от последовавших вслед за поражением в русско-японской войне революционных возмущений — факт, поставивший под сомнение выполнимость плана Шлиффена. Если России удалось бы развить достаточно густую сеть железных дорог для мобилизации своих объемных людских ресурсов, то у Германии могло не хватить времени на разгром Франции, прежде чем подвергнуться вторжению русских орд. Еще с 1893 г. Великий генеральный штаб (как после 1871 г. начал называться прусский Генштаб) безоговорочно верил в то, что единственным способом ведения войны на два фронта было нанесение первого удара по Франции через территорию Бельгии, пока русские все еще находились в процессе отмобилизовывания личного состава. Именно таково было заключение начальника Великого генерального штаба в 1891–1905 гг. Альфреда фон Шлиффена, поставленного перед необходимостью разрешения проблемы франко-русского сближения 1891–1894 гг.

Ежегодно план Шлиффена подвергался тщательному пересмотру с учетом поступавших разведданных относительно изменений в ресурсах противников Германии и самой империи. Однако с момента написания в 1893 г. и до момента боевого применения в 1914 г. основополагающая идея оставалась неизменной. Германских штабистов мало заботило то обстоятельство, что нейтралитет Бельгии гарантировался международным договором 1839 г., под которым стояла и подпись Пруссии. Вторжение могло вызвать принятие ответных военных мер со стороны Великобритании, поскольку независимость Бельгии (в противовес Франции) являлась долгосрочной задачей официального Лондона. Однако когда вслед за франко-британским союзным договором 1904 г. последовало заключение аналогичного русско-британского договора (1907 г.), германцы пришли к заключению, что Великобритания все равно рано или поздно (а может, с самого начала войны) присоединится к ее противникам. Быстрый и окончательный разгром Франции во мнении германцев стоил вызываемого вторжением в Бельгию неминуемого противостояния.

Еще одним важным последствием скрупулезной подробности разработки в 1893–1914 гг. плана германского наступления был тот факт, что однажды запущенный механизм мобилизации невозможно было остановить. Все должно было работать с точностью часового механизма. Любое вмешательство извне неминуемо приводило к сбою и в итоге парализовывало предусмотренное планом отлаженное перемещение людей и материалов. Таким образом, достаточно затруднительное для Бисмарка в 1866 и 1870–1871 гг. подчинение военных действий политическим соображениям стало окончательно невозможным. Никто, включая самого кайзера, после принятия решения о начале военных действий не мог изменить план. Подобные жесткие ограничения существовали также во Франции, России и Австрии, хотя меньший престиж армии делал политическое вмешательство (даже во времена кризиса) гораздо более возможным по сравнению с Германией.

Нельзя было более убедительно продемонстрировать иррациональность рационального, профессионализированного планирования. Загадочным образом сомнамбулическая поступь, которой ведущие державы пришли к войне в августе 1914 г., точно ознаменовала центральную дилемму нашего столетия — противоречивость целого, вызванная (или многократно усугубленная) более полной гармонией или превосходной организацией его составных.