Введение ЖРЕЦЫ – ПОСЛЕДНИЙ БАСТИОН КОРОЛЕЙ

В одном государстве, существовавшем под началом короля, случился бунт. Взбунтовалась чернь, простой люд. Налогами замученный, поборами униженный, жестокостями изувеченный. И двинулась к столице королевства толпа, на пути своем вбирая людские ручейки от хуторов и селений. Бежали впереди королевские слуги и извещали королевских чинов о случившемся.

И тогда король собрал совет. И там спросил: «Что делать?»

Министры короля умом не блистали. Но все же догадались позвать верховного мудреца и верховного жреца. И у них король спросил: «Что делать?»

Верховный мудрец, который действительно был умен, сказал:

– Я выйду навстречу толпе и скажу: «Люди, вы правы, и возмущение ваше справедливо! Надо изменить в государстве правила правления, надо прогнать тупых и алчных министров, наказать насильников. И пусть король выполнит это ваше требование. А потом пусть поможет выбрать во всех селениях доверенных лиц, чтобы выбрать из них министров, которые сделают жизнь справедливой». И тогда народ поймет, что его судьба в его руках. А король – хранитель народной судьбы.

Но жрец возразил мудрецу:

– Умными речами взбунтовавшийся народ не остановишь. Он перешагнет через мудрые предложения.

Молвил мудрец в ответ:

– Через истину и справедливость народ не перешагнет.

И понравилась королю такая неотразимая логика.

Мудрец встретил толпу у столичных ворот, держал речь, убеждал…

Загудела, зароптала толпа. Вожаки ее кричали: «Он оттягивает расплату, он защищает короля и его слуг!»

Страшен и неудержим гнев людской. Мудрец был сбит с ног и растоптан. Разметав городскую стражу, толпа хлынула в ворота и ринулась к дворцу короля.

И там, на дворцовой площади, беснующихся людей встретил жрец – это был последний бастион короля. Он воскликнул:

– Я поведу вас туда, где вы сможете оторвать головы бессовестным министрам и показать их королю. И тогда он поймет, до чего довели народ его слуги. За мной, дети мои!

Толпа, ведомая жрецом, ворвалась в министерские палаты. Расправа над их хозяевами была жестокой.

И когда люди, насытившись местью, успокоились, жрец сказал:

– А теперь пусть король назначит верных слуг народа из вас.

И вожаки толпы, признавшие жреца своим верховным повелителем, дружно перешли под знамена короля.

Толпа хмелела и праздновала победу.

А что мудрец, распнутый толпой? Он стал жертвой гордыни разума.

А жрец? Он был хитер в искусстве управлять людской ненавистью.

Гордыня разума приносит горе, искусство повести толпу смиряет гнев, приносит мир.

Во дни народного гнева жрецы сильнее мудрецов, одержимых всевластием мысли.

Жрецы – последний бастион королей. Они спасают королевства… Если им доверяют короли.

В сегодняшнем мире все ждут понимания, объяснения, все хотят влияния. На этом строится все – политика, экономика, бизнес, культура, да и вообще взаимоотношения людей.

А что такое объяснение, информирование, понимание, предупреждение, убеждение, влияние, как не обмен информацией, не выстраивание коммуникаций. Потребности общества – экономики, политики, социальной жизни, а отсюда и организации власти – пожалуй, основная причина развития коммуникаций.

Устоявшееся определение коммуникации [от лат. communis – общий] означает процесс передачи информации от одного человека к другому, от одного субъекта к другому, от субъекта к объекту с целью сообщения некоего смысла. Но при этом передача информации становится актом взаимодействия людей, основанным на необходимости обратной связи, взаимопонимания. Как заметил один из теоретиков «паблик рилейшнз» (PR) Л. Матра, следует различать информацию как одностороннее сообщение и коммуникацию как сообщение, где присутствует реакция, ответ, т. е. как сообщение с обратной связью.

Коммуникация, как мы ее понимаем, – это процесс взаимодействия людей на основе обмена информацией между членами общества, между властью и обществом, между бизнесом и обществом, между культурой и обществом, между лидером и обществом. Информация – необходимое условие общения, эффективность которого зависит как от источника информации, так и от реакции потребителя.

Массовая коммуникация – это систематическое распространение знаний, информации, образов, символов, мифов среди численно больших рассредоточенных групп людей с целью воздействия на их оценки, мнения и поведение.

Что накопила социология в понимании характеристик массовой коммуникации?

Массовая коммуникация направлена на большие аудитории, нередко характеризующиеся социально-культурной неоднородностью. Аудитория как потребитель информации является не просто объектом воздействия, но и участником коммуникации.

Часто аудитория неопределенна, рассредоточенна, анонимна, она подвижна и изменчива.

Специалисты «паблик рилейшнз» структурируют аудиторию на потребительскую, духовную, профессиональную и половозрастную. Молодежная аудитория в их ви́дении делится на активную, социально-зрелую, пассивно-потребительскую и инфантильную. Институт Гэллапа (это известный американский социологический центр) структурирует массовую аудиторию для средств массовой информации (СМИ) по вероисповеданию, профессиональной квалификации, доходам, демографическим данным (возраст, пол, образование), по месту жительства и по установкам на проблему, по политической ориентации, по отношению к политическим партиям и программам.

Массовая коммуникация носит открытый, публичный характер и выполняет функцию сплочения аудитории вокруг общих идей, политических взглядов, ценностей, моделей потребления.

Распространение информации в процессе массовой коммуникации происходит прежде всего благодаря СМИ – телевидению, радио, газетам и журналам, а также интернету и социальным сетям. Кроме того, информация может распространяться и устно, и посредством семиотических (знаковых) систем, и в процессе массовых акций (так называемый медиа-акционизм).

Главное, что определяет «жизнь» массовых коммуникаций, – это воздействие «послания» на человека, на определенную социальную группу. Такое воздействие должно побудить людей к принятию решений и к действиям.

Но воздействие на человека, на целевую группу связано с преодолением определенных барьеров, к которым относятся внутренний мир личности и общественное мнение, складывающееся в окружающей среде.

С позиции массовых коммуникаций внутренний мир личности – это ценности, которых придерживается человек, это его потребности и интересы. Через них должно пройти послание (месседж), прежде чем побудить к действию.

Духовные ценности (отношение к жизни, к людям) формируются длительное время и во многом определяют поведение людей. Они управляют материальными и духовными потребностями, без которых человек не мыслит своей жизни. Потребности управляют интересами, т. е. тем, во имя чего следует предпринимать конкретные действия.

Воздействие информации на внутренний мир личности – это есть процесс убеждения и внушения. Обратимся к авторитету выдающегося русского психиатра и психолога академика В. М. Бехтерева (если на Западе в изучении сферы сознательного и бессознательного главенствовали 3. Фрейд и К. Юнг, то в России в этой сфере научным лидером был Бехтерев). Исходя из теории Бехтерева вот как выглядит процесс убеждения и внушения в массовых коммуникациях.

Убеждение и внушение являются двумя основными формами влияния одного лица на другое. Все это происходит при взаимодействии личного сознания, где господствуют мышление и чувства (рациональный фактор), и общего сознания, т. е. психической сферы, где господствуют ощущения и интуиция (иррациональный фактор).

Информация, попав в сферу личного сознания, воспринимается весьма активно, к ней вырабатывается определенное отношение. Все входящее в сферу личного сознания подвергается критике, переработке, что приводит к выработке убеждения. Это так называемый аффективный уровень восприятия информации. Убеждение действует на человека силой логики, аргументации, которые «перерабатываются» личным сознанием.

А вот в области общего сознания информация из внешнего мира воспринимается пассивно. Это процесс внушения, которое действует на психическую сферу человека путем непосредственного восприятия психических состояний других людей, т. е. «идей, чувствований и ощущений», и не требует участия личного сознания и логики. Иначе говоря, определенная часть информации может усваиваться человеком, минуя сферу личного сознания, активного мышления. Процесс внушения больше основывается на коллективном бессознательном, которое имеет врожденный и иррациональный характер и проявляется скорее в ощущениях и интуиции. Причем за двумя последними стоят архетипы. И здесь, вспомнив Юнга, скажем, что архетипы – это первичные образы, складывающиеся из мифов, появляющиеся в основном в сновидениях и заставляющие человека вести себя в определенных ситуациях так, как это свойственно представителю определенной культуры. Результатом внушения на основе коллективного бессознательного может быть убежденность, получаемая без логических доказательств.

По Бехтереву, внушение сводится к непосредственному «прививанию» тех или иных психических состояний от одного лица другому, что происходит без участия воли воспринимающего лица и нередко даже без ясного с его стороны осознания происходящего. В этом определении содержится существенное отличие внушения как способа психического воздействия одного лица на другое от убеждения, производимого всегда при посредстве логического мышления и с участием личного сознания [1] .

Главный элемент внушения – непосредственное воздействие. Будет ли внушение производиться посредством слова (пример – церковные проповеди) или посредством какого-либо явления либо действия, оно влияет на людей не логикой убеждения, а воздействием на психическую сферу.

Бехтерев называет основные приемы внушения: оно может осуществляться посредством постоянных заявлений, повторений одних и тех же посланий, примеров одного и того же рода или же посредством повелительного приказа (ярчайший пример – приказ И. В. Сталина от 28 июля 1942 г., который в войсках называли «Ни шагу назад!»; этот приказ помогал преодолевать страх перед врагом – такой страх подавлялся страхом наказания за невыполнение приказа). Бехтерев особо подчеркивает, что и в убеждении, и во внушении велика роль примера. С одной стороны, пример действует на разум путем убеждения в полезности того, что человек видит и слышит. С другой стороны, пример может действовать и наподобие «психической заразы», иначе говоря – путем прямого внушения, как невольное и совершенно безотчетное подражание, заражение.

Трансляция заявлений, примеров и приказов – это трансляция словесных и визуальных образов. В свое время Сталин хорошо понял роль примера и приказа в убеждении народных масс (вполне возможно, что под влиянием теории Бехтерева), поэтому и обратил особое внимание на литературу и кино. Предметно ими занимаясь, он сделал их действительно средством убеждения масс, транслирующим образы-примеры.

Время меняет соотношение словесных и визуальных образов. Главный редактор «New Perspectives Quarterly» Н. Гардельс говорит, что сегодня Америка стала посттекстуальной культурой. Большинство людей получают информацию через образы (имеются в виду визуальные образы). Американцы воспринимают мир эмоционально и нерационально, с помощью того, что действует на них метафорично. Это прежде всего телевидение, кино, реклама. Поэтому процесс убеждения все чаще уступает место процессу внушения. В этом же направлении движется и Россия. Данные, полученные в результате исследования «Чтение в России – 2008. Тенденции и проблемы», проведенного в сентябре 2008 г. Аналитическим центром Юрия Левады («Левада-центр»), говорят, что за последние 15 лет читать в России стали значительно меньше. Сегодня 37 процентов взрослых россиян не читают газет, 54 процента – журналов, 46 процентов – книг.

Понятно, что убеждение и внушение возможны, во-первых, если они соответствуют потребностям и интересам получателя сообщения, и, во-вторых, если в качестве источника информации выступает человек или структура, обладающие высоким авторитетом, пользующиеся безусловным доверием. В-третьих, внушение дает больший эффект при многократной повторяемости сообщения. В-четвертых, в убеждении и внушении велика роль примера и визуальных образов. На действенность убеждения или внушения оказывают влияние психофизиологические особенности человека, менталитет целевых групп с их ситуационными состояниями (например, у молодежи один менталитет, а у пенсионеров – совсем другой).

Но прежде чем личность, размышляя над полученной информацией, придет к окончательному решению, приводящему к действию, она должна преодолеть еще один барьер – общественное мнение. То есть между ценностями, потребностями, интересами личности и ее действиями «вклиниваются» мнения других людей, влияющие на результат убеждения и внушения. Повлиять на мнения – задача массовых коммуникаций.

Возможны два варианта влияния на массовую аудиторию. В одном случае действует известный психологический принцип «стимул – реакция», когда существует прямая связь между посланием и реакцией аудитории («что хотели, то сразу и получили»). Этот вариант возможен при подавляющем господстве телевидения.

В другом случае послание сначала попадает к лидерам общественного мнения, а уже от них – к менее активным группам населения. Эти лидеры являются наиболее активными потребителями массовой информации. Идеи, поставляемые прессой, радио или телевидением, усваиваются многими под влиянием находящихся рядом с ними, как правило, неформальных, но влиятельных «лидеров мнения», подающих пример. А пример, как его трактует Бехтерев, – это инструмент внушения. От СМИ идеи поступают к «лидерам мнения», трансформируются ими, а затем от них переходят к менее активным группам населения.

Действие системы «лидер мнения» – «социальная группа» раскрыла германский социолог Э. Ноэль-Нойман. Она считает, что общественное мнение – это ценностно окрашенное мнение и способ поведения, которые следует демонстрировать прилюдно, если не хочешь оказаться в изоляции. Как показывают современные исследования общественного мнения, давление оказывает не столько арифметическое большинство, сколько агрессивная уверенность одной стороны и страх перед изоляцией в сочетании с боязливым наблюдением за окружающей средой другой стороны [2] .

Получается, что индивид выстраивает свое поведение под влиянием, во-первых, окружающей среды и ее сигналов об одобрении/неодобрении, во-вторых, под влиянием СМИ, в которых проявляются взаимно подтверждающие сигналы. Окружающая среда воздействует на человека своим общественным мнением, которое, в свою очередь, в значительной мере формируется СМИ и лидерами общественного мнения, выступающими проводниками позиций СМИ и заражающими людей своим примером в оценке этих позиций.

Взаимодействие окружающей среды, массовых коммуникаций и лидеров общественного мнения Ноэль-Нойман представляет в образе «спирали молчания». Эта «спираль» закручивается тогда, когда люди, не желая оказаться в изоляции, постоянно наблюдают за своим окружением, отмечая, какое мнение усиливается под влиянием СМИ и «лидеров мнения». Кто видит, что его мнение находит все большую поддержку, тот высказывается прилюдно, становясь неким «вторичным» лидером общественного мнения. А кто видит, что его позиция не находит поддержки у других, – погружается в молчание. По отношению к нему процесс внушения ослабевает под давлением убеждения. Промолчавшие кажутся слабее на фоне тех, кто открыто, на виду у публики декларирует свою точку зрения и тем самым производит впечатление более сильного человека. В результате действительное большинство маскируется. Одни – они же «лидеры мнения» – побуждают других говорить или молчать до тех пор, пока одна из позиций не исчезнет [3] . Барьер общественного мнения, который приходится преодолевать нашему посланию, прежде чем оно подвигнет человека к действию, может оказаться очень высоким.

Особенность массовых коммуникаций – в их взаимодействии с общественным мнением, которое активно вторгается в сферу внушения. Это взаимодействие и создает эффект массового внушения – самого сильного психологического оружия. Не зомбирование сознания с помощью каких-то фантастических волн, а слова и образы, транслируемые с помощью различных средств массовых коммуникаций, усиленные резонансом общественного мнения, интенсивным развитием блогов – сетевых журналов, авторы которых активно оппонируют общественному вещанию, и создают эффект массового внушения. «Пройдя» через внутренний мир личности, «преодолев» общественное мнение, информация (по сути, «сухой информационный остаток», никогда не совпадающий полностью с первоначально направленной информацией) закрепляется в сознании, побуждая человека к действию.

Массовые коммуникации, как обмен информацией, как средство воздействия на оценки, мнения и поведение людей, обеспечивают существование и развитие различных социальных систем. У Баркли нам напоминает, что каждая социальная система существует благодаря согласованному информационному обмену, а информационные потоки, протекающие между системами, могут быть как тормозом социальных действии, так и катализатором, усиливающим и ускоряющим действия [4] . Ни одна социальная система не способна осуществить социальные действия без информационного обмена, без массовых коммуникаций. Коммуникационная продукция в виде информации, знаний, образов, символов, мифов и т. п. обеспечивает зависимость людей друг от друга.

Без этой зависимости, поддерживаемой массовыми коммуникациями, невозможна политическая, геополитическая и экономическая конкурентная борьба. Современное общество динамично по своей природе именно в силу взаимодействия противоречивых интересов разных социальных групп, властной элиты и общества, различных групп внутри власти, интересов финансовых и промышленных корпораций. Противоречия разного уровня выражает конфликт. Современная политология говорит о конфликте между элитой и остальной частью общества, которая считает, что элита не выражает ее интересы в достаточной мере. Реальны конфликты между фракциями политической элиты, а также между различными группами общества, не принадлежащими к политической элите и использующими свои организации, между финансово-промышленными группами. Известны конфликты этнические, международные, геополитические.

Конфликт – это состояние идеологической, политической, социальной или экономической борьбы. Ключевую роль в развитии этой борьбы играют массовые коммуникации. Посредством обмена информацией, влияния на общественные настроения, использования различных методов воздействия на политические, экономические силы массовые коммуникации способствуют разрешению конфликта.

По мнению Ф. Уэбстера, особенность либерального капитализма – это управление с помощью информации, то есть распространение сознательно используемых средств убеждения людей. Этот вывод дополняет Г. Тамер, когда говорит, что массовые коммуникации нужны, чтобы государство, полагаясь на них, манипулировало общественным мнением (в нашем понимании – формировало его) и осуществляло социальный контроль [5] . В этом суть управления с помощью информации.

Именно массовые коммуникации сделали возможным социальный контроль масс , потому что обладали возможностью всеобъемлющего влияния на человека. Сегодня такой контроль является весьма значительной частью культуры влияния на человека. Массовые коммуникации, по сути, «замыкаются» на этот вид культуры, на «обработку людей людьми», что подразумевает образование и воспитание человека, его убеждение в чем-либо, сплочение людей вокруг идеи или модели потребления. Так массовые коммуникации как процесс обмена информацией и стоящими за ней ценностями становятся движущей силой общественного прогресса.

Именно развитостью системы массовых коммуникаций, систем влияния на человека определяется социальный контроль в обществе. Благодаря этому регулируется процесс усвоения индивидом «базисной» культуры, передачи ее от поколения к поколению. Массовые коммуникации активно используются и в регулировании отношений между индивидом и ситуацией, в которой он оказался.

Способствуя усвоению человеком необходимого для жизни социокультурного опыта, система массовых коммуникаций, по сути, обеспечивает процесс формирования личности, что само по себе – существенная часть социального контроля. Начинаясь с семьи, с ее традиций, этот процесс затем продолжается в таких институтах, как культура, религия, образование. Активную роль здесь играют многообразие отношений личности с обществом, с производством – те цели, которых пытается достичь личность в реальных условиях жизни.

Массовые коммуникации «работают» на развитие личности . Они формируют личность в той ее части, что связана с влиянием культуры. Исходя из теории модальной личности, под которой понимается наиболее часто встречающийся личностный тип, обладающий особенностями, свойственными культуре данного общества [6] , можно считать, что посредством массовых коммуникаций общество навязывает своим членам те общекультурные ценности, которые составляют суть модальной личности. Каждое общество развивает один или несколько базисных личностных типов, которые соответствуют культуре этого общества. Массовые коммуникации знакомят личность с социокультурными, базисными личностными образцами.

Социальное богатство человека – в масштабности и содержательности его деятельности, в разносторонности его социального общения. Но социальное богатство как высшая ступень развития личности всецело зависит от влияния различных форм массовых коммуникаций.

Благодаря массовым коммуникациям, существующим в определенных формах, общество и государство решают задачи социального взаимодействия и контроля, в числе которых формирование личности, снятие психологического напряжения у человека, влияние на общественное сознание и настроение. Формы коммуникаций влияют на сознание и настроение граждан тем, что вырабатывают сумму знаний, мифов, представлений, доносят их до людей, добиваясь формирования определенных мыслей, чувств, совершения необходимых поступков.

Понятие «культура» прошло в своем развитии путь от теории греческих софистов, римских стоиков до воззрений мыслителей XVII–XX вв. Все оказалось связано: понимание культуры как общего процесса интеллектуального, духовного и эстетического развития, как способа существования или образа жизни и понимание цивилизации как смысла исторического процесса и его достижений: совершенствования нравов, утверждения законности и социальной стабильности. Именно такое единение ценно для понимания культуры коммуникаций.

Этапы развития культуры отмечены И. Кантом, который с истинно немецкой пунктуальностью выделяет понятия «культура умения» и «культура воспитания» (именно они спустя столетия положили начало «культуре производства», «культуре бизнеса», «культуре войны» и другим частным культурам человеческой деятельности). Такой подход в критические моменты истории сыграл свою роль. В начале Великой Отечественной войны, когда решалась судьба СССР, драматург Ф. Корнейчук пишет пьесу «Фронт», в которой есть ключевая фраза, обращенная к неудачливому генералу: «У вас нет культуры ведения войны».

Г. Гегель в отличие от Канта утверждал, что «культура в своем абсолютном определении… есть освобождение и работа высшего освобождения, а именно абсолютный переходный этап на пути к больше уже не непосредственной, естественной, а духовной, также поднятой на высоту образа всеобщности, бесконечно субъективной субстанциональности нравственности» [7] . По Гегелю, человек, овладевший культурой, становится носителем всеобщности. Гегель делит культуру на высокую и низкую. Высокая культура – это культура той исторической эпохи, когда идеализм главенствует во всех сферах общественной жизни, а человек достигает нравственного совершенства, когда господствует гражданское общество.

Немецкий философ различает также культуру «теоретическую» и «практическую». Исходной точкой выделения «практической культуры» для него является трактовка труда как особого рода деятельности, в процессе которой не только создаются материальные и духовные ценности, удовлетворяющие потребности человека, но и преобразуется сам действующий индивид. Обретение «теоретической» культуры, отражение явлений в логической форме Гегель связывает с процессом образования. В понимании культуры здесь он сближается с Кантом, с его «культурой воспитания», но одновременно расходится с ним, когда сводит культуру к нравственности.

Культура как очищение духа, как восхождение практической деятельности к высотам нравственности и культура «приземленная», культура умений, навыков, приемов, технологий – две ветви развития культуры, «гегелевская» и «кантовская». Где-то в истории они пересекаются, где-то «кантовская» побеждает. В случае такой «победы» линию общественного развития определяют безнравственные люди, овладевшие высокими технологиями, ведомые либо безумными идеологическими доктринами, либо законами бесчеловечного рынка. Вот уж тогда совершенно не кощунственно звучат определения типа «культура насилия», «культура инквизиции», «культура „гламура“»…

В России в конце XIX в. развивается свое понимание культуры, пожалуй, лучше всего выраженное филологом В. И. Далем: культура – «обработка и уход, возделывание», образование умственное и нравственное. А современный российский исследователь А. И. Шендрик утверждает, что «русская философская и общественно-политическая мысль изначально разделяла то понимание культуры, которое своими корнями уходило в рассуждения не столько греческих софистов, сколько Цицерона и римских стоиков, которые видели в культуре результат „воспитания души“, „обработки“ индивида средствами образования с целью формирования у него определенного набора социальных качеств».

И здесь следует вспомнить слова К. Маркса и Ф. Энгельса из «Немецкой идеологии» об «обработке людей людьми». И чем совершеннее эта «обработка», тем выше культура влияния на массы и отдельного человека. Маркс и Энгельс говорили о двух сторонах преобразовательной деятельности, одна из которых – «обработка природы людьми», другая – «обработка людей людьми», под которой подразумевается воспитание и образование членов общества, т. е. социализация человека [8] .

Но с развитием форм массовых коммуникаций, ориентированных на человека, можно говорить об «обработке людей людьми», занятыми в индустрии пропаганды, рекламы, массовой культуры – индустрии производства определенных ценностей и мифов, имеющих целью влиять на человека, формировать его мировоззрение, настроение. Американский социолог Б. Эренрейх характеризует средний класс, куда входят учителя, журналисты, профессора, инженеры, врачи, государственные чиновники, как «фабрику идеологии и ценностей США» [9] , которая обеспечивает «обработку людей людьми».

В конечном счете это и есть культура влияния на человека, объединяющая культуру материальную, создающую технические средства, и культуру духовную, создающую духовные ценности и мифы. Но именно технические средства дают возможность донести эти ценности и мифы до широких масс. Причем технические возможности определяют во многом и суть создаваемых духовных ценностей и мифов. Совершенствование технических средств неразрывно связано с духовным производством и духовным потреблением, распространением духовных ценностей, а по сути – с передачей информации. Эту тенденцию достаточно объективно выразила Э. Ноэль-Нойман: «Культура средств массовой коммуникации – это отбор мира глазами средств массовой информации, и если мир находится вне досягаемости, вне поля зрения человека, то реальность средств массовой информации остается единственным миром человека» [10] .

Понимание культуры современных массовых коммуникаций подразумевает отбор и использование эффективных технологий влияния на людей. Такое понимание близко отчасти к кантовскому пониманию культуры, отчасти – к марксистскому, трансформированному временем, – культуры как «обработки людей людьми», как накопления и использования знаний, приемов, методов и технологий воздействия на массы, культуры как изменения мира постоянно создаваемыми образами, транслируемыми все более совершенными техническими средствами.

По сути, культура массовых коммуникаций – это культура социального контроля масс. Социальный контроль масс – это процесс обеспечения социальной стабильности во имя прогрессивного развития общества и государства посредством массовых коммуникаций – образования, религии, пропаганды, массовой культуры и рекламы, способствующих достижению идентичности политики власти глубинной психологии народа, его национальному характеру, реализации прав человека и стандартов демократии.

В значительной мере социальный контроль масс ориентируется на потребительское общество, для которого характерны широкое распространение потребительских кредитов, разнообразных видов социального страхования, выделения пособий малоимущим. Массовое потребительское общество лучше всякой пропаганды «привязывает» человека массы посредством зарплаты, кредитов, страховок, пособий, владения акциями компаний и т. д. к существующей социальной системе, будит желание жить с ней в согласии и сотрудничестве. А массовые коммуникации только усиливают это желание, учат определенным приемам и методам жизни в потребительском обществе. Потребительское общество – это базовая основа социального контроля масс.

Глобальный контроль масс подразумевает формирование у населения различных стран потребностей в определенных стандартах жизни, деятельности, политики и культуры. Эти стандарты задаются транснациональными корпорациями и центрами экспансии и распространяются посредством глобального рынка, инструментов демократии, влияния на массы с помощью глобальных массовых коммуникаций – образования, религии, пропаганды, массовой культуры и рекламы.

Культура массовых коммуникаций имеет свои индикаторы, благодаря которым можно оценить ее развитие как с позиции культуры духа, отношения к нравственности, так и с позиции культуры умений, технологий влияния на людей.

Задумаемся о форме, структуре и (самое важное!) о философии системы коммуникаций, сложившейся в современном обществе. Но сначала о форме.

Массовые коммуникации действуют в форме образования, религии, пропаганды, культуры (прежде всего массовой), рекламы и публичных акций, имеющих объектом своего воздействия человека. По сути, все это формы жизнедеятельности массовых коммуникаций. От форм массовых коммуникаций зависит характер регулирования отношений между властью, бизнесом, культурой и обществом; между властью, бизнесом, культурой и человеком, а также характер разрешения противоречий между ними. Этот характер может быть эволюционным, компромиссным, взаимно учитывающим интересы сторон, а может быть революционным, манипулятивным, подавляющим интересы одной из сторон (например, в случае превалирования пропаганды, переходящей в манипулирование сознанием).

Но каждая коммуникативная форма «несет свой крест».

Образование как форма влияния на человека, прежде всего молодого, служит усвоению знаний, опыта, накопленного поколениями. Именно система образования в первую очередь формирует сознание человека. Школа (начальная, средняя, высшая), обучая и воспитывая, способствует развитию связей молодого человека с духовной жизнью общества, активно влияет на социализацию личности.

Религия как форма влияния на человека затрагивает его мировоззренческую сферу, помогает преодолевать страдания, стрессы. Используя иллюзорно-компенсаторные инструменты, она способствует общению людей, сплачивает их на основе религиозной веры, определяет поведение людей – приверженцев определенного мировоззрения. По своим иллюзорно-компенсаторным возможностям религия близка как пропаганде, так и массовой культуре.

Пропаганда как социальная деятельность в сфере «обработки людей людьми» (К. Маркс и Ф. Энгельс) направлена на распространение определенных идей, взглядов, аргументов, влияющих на оценку человеком смыслов и реальностей, а через это – на его поведение.

Массовая культура (как совокупность произведений и артефактов) весьма доступна для восприятия, ибо в ней все проблемы, события и явления преобразуются в художественные мифы (чаще всего откровенно «сказочные»), транслируемые на миллионные аудитории, демонстрирующие высокую рыночную эффективность.

Реклама – это вид коммуникации, ограниченный маркетинговой, социальной или политической функцией. Это точно позиционированное для определенной целевой аудитории сообщение о товаре, услуге, идее, персоне, событии. Подготовленная и размещенная по определенной цене, она имеет целью повлиять на предпочтения и поведение аудитории. Реклама – это коммуникативная связь между производителем и потребителем.

Публичные акции стоит рассматривать как совокупность мероприятий, воздействующих на публику с целью достижения социальных изменений. Это воздействие сводится к формированию определенного общественного мнения в пользу конкретных идей, событий, явлений, организаций, персон, к созданию или изменению их образа.

Что объединяет формы массовых коммуникаций? Влияние на человека, на массы посредством распространения содержания, присущего каждой из форм коммуникации. Содержание – это информация. Она определяет сущность массовых коммуникаций. Под ней подразумеваются знания, сообщения, мифы, образы. Источниками информации выступают, в свою очередь, системы образования (знания, мифы), религии (мифы, вера), пропаганды, рекламы, массовой культуры и массовых акций (мифы, образы, сообщения). Но эта информация бесполезна без включения ее в процесс массовой, социальной коммуникации.

Социальная коммуникация предстает как движение знаний, образов, эмоциональных переживаний, волевых воздействий в социальном времени и пространстве. Главное в этом понятии – движение информации в социальном времени и пространстве. А движение информации в социальном времени – это социальная память [11] , без которой немыслима социальная коммуникация. По мнению французского исследователя С. Московичи, коммуникация в высшей степени социальный процесс.

Измените ее форму – и она тут же изменит природу социальных групп и форму власти [12] . Движение информации бывает: традиционным – из уст в уста, что свойственно образованию и религии; современным – с использованием средств массовой информации и Интернета, что свойственно массовой культуре, рекламе; интегрированным – из уст в уста, с использованием СМИ и Интернета, что свойственно пропаганде и публичным акциям.

С. Московичи приходит к выводу, что каждому типу коммуникации соответствует некоторый тип социального сообщества: традиционной коммуникации – толпа; современной коммуникации, берущей начало с газеты, – публика; интегрированной коммуникации, присущей публичным акциям, – публика, толпа. Каждому типу коммуникации соответствует и особый тип лидера: образованию – учитель, писатель, ученый; религии – священник, публицист; пропаганде, публичным акциям – ученый, вождь, публицист, писатель; рекламе – публицист, актер; культуре – учитель, писатель, публицист, актер.

Максимальная информация сложна для человека, она представляется ему хаосом, нагромождением неопределенностей. Помочь справиться с этой лавиной представлений, совершить превращение неопределенности в определенность и призван процесс распространения информации, который обеспечивают «специальные» люди – лидеры массовых коммуникаций. По мнению Московичи, это учителя, ученые, вожди, публицисты, священники, актеры. Образно их можно назвать одним словом – жрецы. По сути, как в источнике информации, так и в сознании ее получателя постоянно идет борьба между упорядоченностью и неопределенностью. Переход от незнания к знанию характеризуется появлением установки в сознании, которая создает упорядоченность в отборе информации.

Таким образом, массовые коммуникации объединяют информацию-содержание, источником которой являются образование, религия, пропаганда, реклама, массовая культура, публичные акции; тип социальной коммуникации, указывающий, посредством чего распространяется информация; порождаемый типом коммуникации тип ее лидера.

Массовые коммуникации как взаимодействие людей, организаций с обществом на основе обмена информацией создают определенную систему. В классическом понимании система – это совокупность взаимозависимых элементов, которая поддерживает свое существование во времени и пространстве путем реагирования и приспособления к изменениям в окружающей среде. Взгляд на коммуникации на системном уровне заставляет думать о философии массовых коммуникаций, их миссии в этом мире, в конечном счете о культуре массовых коммуникаций.

Будем считать, что философия массовых коммуникаций основывается на концепции информационного обмена взаимодействующих систем и подсистем американского социолога Т. Парсонса и концепции социального действия германского философа Ю. Хабермасаб. Ключевая идея Парсонса заключается в том, что наиболее важный социальный процесс – это процесс коммуникации значений, символов, т. е. движения информации. Процесс передачи информации непосредственно «завязан» на социальное развитие общества. Катализатор социальных процессов, по Парсонсу, – информационный обмен взаимодействующих систем и подсистем. Отношения между системами и подсистемами общества и внутри них представляют собой обмен информацией – совокупностью символов, вызывающих структурные изменения в системах. Из этого следует, что любой организм, тем более общественный, будь то семья или страна, сможет жить, развиваться, если между его частями, системами и подсистемами есть информационный обмен. Это тот «бастион», который держит организм. Стоит разрушить коммуникационный «бастион» – и организм умирает. Вот почему коммуникации и их лидеры – «последний бастион» системы.

Вспоминается судьба одной из самых больших мировых социальных систем – Советского Союза. Развал СССР был обусловлен угасанием культуры, интеллектуальной мощи его массовых коммуникаций, оказавшихся неспособными обеспечить полноценный информационный обмен между властью и обществом. Причем обеспечить на метаязыке, т. е. на языке, объединяющем все возрасты и социальные группы. Власть и общество не понимали, не слышали друг друга. Система коммуникаций стала «системой» хаоса, она, в конце концов пала, а за ней и страна. Новую информационную систему (и новую страну) создавали более удачливые лидеры, язык которых («права человека», «частная собственность», «рынок, который накормит всех» и т. п.) был принят публикой.

Т. Парсонс выдвигает крайне важный тезис: любая система контролируется такой подсистемой, которая обладает большим информационным потенциалом и потребляет наименьшее количество энергии. Это утверждение имеет прямое отношение к структурам, контролирующим массовые коммуникации, где на первых ролях управленческие структуры, оснащенные инструментами «паблик рилейшнз». Если некая подсистема контролирует массовые коммуникации, но не с позиции цензуры, а посредством постоянного предложения на понятном всем языке конкурентоспособных идей и смыслов, искусно инициированных конкурентоспособными коммуникативными лидерами для решения острейших проблем, обсуждаемых обществом, то такая система не дряхлеет, а, напротив, усиливает свой информационный потенциал, способный контролировать общество. Такой контроль – это культура коммуникативной демократии. Разрушить его – разрушить социум.

Подходя диалектически к теории Парсонса, по сути отвергающей противоречие как источник развития, Хабермас делает вывод, что в постиндустриальном обществе смещение акцентов с экономической на другие сферы (культурную, коммуникационную) стало источником социального развития. Он рассматривает общество как продукт человеческого взаимодействия, структурируемый нормами, ценностями, которые позволяют понять происходящие изменения в социальной системе.

Современное развивающееся общество, становясь информационным обществом, «перешагивает» индустриальные и постиндустриальные границы (по Э. Тоффлеру). Этот процесс сопровождается созданием новой жизненной среды, утверждением новых социальных и моральных ценностей, нового образа жизни и новых принципов управления обществом. Информационное общество отличает, с одной стороны, возрастающее значение СМИ как части массовых коммуникаций, с другой – растущая информированность населения, свободные СМИ, развитие технических средств, делающих информацию доступной для большинства граждан.

Но почему делается акцент на глобальной культуре коммуникаций? Потому что, благодаря новым технологиям массовые коммуникации давно перешагнули границы государств. Они несут людям информацию, отобранную «своими глазами», на что обращает внимание Э. Ноэль-Нойман. Из этой ситуации родилось изречение: если СМИ рассказали о некоем событии, значит, оно произошло, если умолчали – события «не было». Сегодня человек смотрит на мир глазами СМИ, и он заинтересован, чтобы эти глаза были правдивы и отличались глубиной видения. А глубина видения – это не только охват горизонтального пространства мира, вмещающего страны и народы, но и «уход» в толщу веков, познание вековых ценностей, культур и социальных технологий, позволяющих понять сегодняшние процессы изменения мирового социума. Процесс гуманитарного образования, который становится частью массовых коммуникаций, способных к гуманитарной экспансии и гуманитарному сопротивлению, служит глобальному контролю масс, то есть «обработке людей людьми» – социализации человека. Но глобальная культура коммуникаций – не только обращение к ценностям, но и к технологиям. Смена каналов коммуникаций (вспомним М. Маклюэна) влияет на смену эпох.

Глобальная культура массовых коммуникаций, именно как культура, способна изменять мир, изменять страны, регионы, организации, людей. Именно массовые коммуникации, обладающие культурой знаний и технологий, становятся лидерами изменений. Потому что инструментом этих изменений выступают образы, которые создаются социологическими, семиотическими, художественными методами, и которые меняют первоначальные сущности. Образы глобальны по своей сути и строительный материал для них – это артефакты, извлеченные из прошлых эпох, это сущности настоящего, это прогнозы-мечты будущего. Этот строительный материал накоплен всем историческим и современным знанием, и поэтому он основателен. Из этого материала складывается содержание массовых коммуникаций.

В наши дни меняется сама движущая сила социальных изменений. Ею становятся информационная среда, несущая определенные образы посредством информационных технологий, позволяющих эффективно реагировать на вызовы цивилизации – высокотехнологичной и рыночной. Анализ изменения системы ценностей европейской цивилизации в информационную эпоху показывает, что движущая сила ее развития основательно смещается в сферу изменения сущностей, влияния на людей, в сферу «обработки людей людьми», которая становится тотальной. Эти вызовы информационной эпохи формируют новое поколение лидеров массовой коммуникации, а отсюда – новое качество власти.

Власть все более опирается на культуру управления массами. Если в прошлые столетия во взаимоотношениях с обществом, с другими государствами власть чаще рассчитывала на насилие, то ныне она находит опору в культуре влияния на массового человека, в развитии массовых коммуникаций. Среди различных видов культуры – материальной, духовной, общественно-политической, жизнеобеспечения – все более доминирует культура влияния на человека. И умение управлять этой культурой (что является сферой «паблик рилейшнз») приобретает принципиальное значение.

Сбор, накопление и анализ информации, свободное циркулирование ее внутри общества и между государствами, включенность в систему образования все больших слоев населения, интенсивное развитие СМИ, массовой культуры, широкое распространение различных форумов, встреч, практики переговоров, организации лоббирования, продвижения товаров и услуг, лидеров и работников на экономическом, политическом, образовательном, социальном и т. п. рынках – все эти технологии общественных связей становятся непременными атрибутами власти, без которых она не может выполнять свои функции. Причем это касается любой власти – политической и экономической, центральной и региональной.

В XXI в. мощь и сила любой власти будет оцениваться не столько по мощи репрессивного аппарата и наличию материальных средств, сколько по широте распространения технологий отношений с обществом, технологий социального контроля, т. е. технологий массовых коммуникаций и такого их важнейшего элемента, как «паблик рилейшнз», занимающегося культурой управления массами, культурой влияния на человека. Отношения власти и интеллектуальной, творческой элиты становятся самостоятельной сферой, в регулировании которой участвуют и массовые коммуникации.

Массовые коммуникации в современном обществе достигли того уровня развития, когда обмен информацией, символами стал преследовать в основном одну цель – оказать влияние на человека, на социальные слои и группы с целью обеспечения социального взаимодействия и социального контроля масс. Массовые коммуникации как система производства и передачи информации охватывают весь социальный организм. Они становятся средством регулирования отношений между властью и обществом. Все заметнее становится, что не примат прав человека, не этические нормы, «моральные» законы и традиции, а массовые коммуникации «держат» общество.

Современное государство строит свои отношения с обществом именно посредством коммуникаций. А зная природу коммуникаций (обмен информацией), можно утверждать, что речь идет об управлении с помощью информации. Основоположники теории массовых коммуникаций и «паблик рилейшнз» Г. Лассуэл, У Липпман и Э. Бернайс дали точное определение условий жизни людей в современном мире: управление с помощью информации – необходимое условие существования демократического общества.

Но что такое управление с помощью информации? Это сознательное использование определенных средств, приемов, технологий убеждения людей. Управлять с помощью информации – это значит управлять информационной средой с целью контроля поступков и поведения людей. Вот как обозначил механизм управления с помощью информации Липпман: между частным лицом и сложной средой, в которой оно существует, должен быть некий посредник. Таким посредником сегодня выступают массовые коммуникации, обеспечивающие взаимодействие людей на основе обмена информацией между личностью и обществом, организацией и обществом, между властью и обществом.

Массовые коммуникации в качестве посредника между личностью и средой – этот культурный бастион, охраняющий и развивающий демократическое общество.

Почему идеологию, как совокупность определенных взглядов, ценностей, констант, концептов, образов, мифов можно считать индикатором, то есть показателем культуры массовых коммуникаций? Потому что идеология создается определенными коммуникаторами, распространяется в конкретных исторических условиях для конкретных социальных групп и политических элит.

В «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс назвали идеологию «ложным сознанием», в том числе имея ввиду позицию младогегельянцев, призывавших изменить сознание людей, а не окружающий мир. «Ложным» потому, что взгляды одной социальной группы или класса, как правило, «уходящих», могут навязываться всему обществу. В этом случае для общества их взгляды становятся «ложным сознанием». Но идеология неизбежна, когда встает необходимость объединения людей для решения определенной исторической задачи, когда один класс идет на смену другому, эволюционно или революционно преобразуя мир, или когда необходимо добиться победы в войне. И тогда идеология, будь она идеей либерализма, коммунизма, национализма, рынка, свободы, демократии, патриотизма, суверенности, становится содержанием массовых коммуникаций. При этом, идеология превращается, по словам Антонио Грамши, в социальный «цемент» [13] . А доминирующая сила социальных изменений, будь то класс, социальная группа, клан, используя массовые коммуникации, обеспечивает моральное, политическое, интеллектуальное превосходство и лидерство над всеми остальными классами, группами и кланами.

Но это все касается изменения окружающего мира, а в конечном счете завоевания власти. А когда власть взята, то встает проблема стабильности, то есть поддержания существующего социального порядка. При этом, класс находящийся у власти, стремящийся оставаться передовым классом, не должен скатываться к иллюзорному видению действительности, не должен болеть «ложным сознанием». Для этого он должен поддерживать «истинное сознание». Формулу такого поддержания А. Грамши определил так: во-первых, воспроизводство материальных условий социальной жизни; во-вторых, постоянное воспроизводство широко разделяемых убеждений и ценностей, не входящих в противоречие с объективным процессом исторического развития.

В чем глубина и непреходящая важность последней части этого утверждения? А в том, что не бывает раз и навсегда завоеванных убеждений и ценностей. Каждому новому поколению необходимы новые доказательства существующим ценностям и убеждениям. Если массовые коммуникации способны выработать и довести до конкретных социальных групп убедительные новые доказательства силы существующего порядка, то данный порядок будет жить и развиваться без потрясений. В Советском Союзе в последние десятилетия его существования новых доказательств ценностей его идеологии, соответствующих новым временам не было. Тогда идеология большой страны действительно стала «ложным сознанием». В этом одна из важнейшая причин краха супердержавы. Система массовых коммуникаций, как совокупность образования, пропаганды, массовой культуры, организуя духовное пространство советского человека, не сумело выстроить систему убедительных доказательств социалистических ценностей в новых политических, экономических, социальных условиях. А «старые» доказательства превратились в «ложное сознание», потому что на каком-то историческом этапе отошли от реальной жизни, и стали жить своей внутренней, «ложной» жизнью. Разлагающийся стагнирующий социальный порядок не мог рождать новые аргументы. Идеологи режима искажали действительность, считая, что судьба их политического класса обусловлена мировоззрением самих идеологов.

Но все же, даже в разрыве с окружающей действительностью, можно ли обеспечить убедительные, эффективные новые доказательства «старых» истин, «прежних» убеждений и ценностей, что станут содержанием массовых коммуникаций?

Централизованная идеологическая бюрократическая «машина», да еще в противостоянии с западным рынком массовой культуры и идеологии, обеспечить новую жизнь «старым истинам» не могла. Тот рынок брал мобильностью, изощреностью, гибкостью, агрессивностью. СССР мало что мог ему противопоставить. СССР не создал «социалистического» рынка в экономике, и уж тем более в массовых коммуникациях – в пропаганде и массовой культуре. Ибо только «идеологический» рынок, как рынок конкурирующих доказательств в пользу существующих ценностей и идей, мог работать эффективнее «идеологической» бюрократии. Но рынок контролируемый.

Но увязываются ли идеология и младшая ее сестра пропаганда с рынком? Вполне увязываются через систему заказов на создание конкурирующих доказательств силы определенных идей и смыслов. Заказы делают рынок контролируемым, на таком рынке нет господства товара, а есть господство конкурирующих интеллектуальных продуктов. Зачатки такого рынка в СССР были, но идеологическая бюрократия их придушила.

Ныне насаждаемый в России неконтролируемый «культурный» рынок продает иной продукт. Этот рынок исправно ставит на конвейер производство мифов, образов, стереотипов, которые потом транслируются системой массовых коммуникаций. И все во имя прибыли. Непрерывный поток образов, стереотипов, сменяющих друг друга мифов заставляет человека терять представление о реальном мире, его реальный жизненный опыт заменяется искаженным, навязанным все теми же стереотипами, образами, мифами. Здесь во всей красе господствует «ложное сознание». В условиях такого рынка массовые коммуникации эффективно манипулируют массовым сознанием. Стихийный ли это процесс по воле рынка, или регулируемый «какой-то» группой?

В определенной мере ответ на этот вопрос подсказывает предвидение теоретиков Франкфуртской школы [14] М. Хоркхаймера и Т. Адорно, которые утверждают не без оснований, что на определенном этапе развития мирового капитализма законы рынка становятся определяющими для всех сфер общества, в том числе и для сферы культуры. Продукты «культурного» производства становятся формой товара, созданного на продажу для получения прибыли. Ценность этих продуктов определяется не художественными и нравственными достоинствами, а логикой товарного производства и обмена – прибыльность, стандартизация, массовость, стереотипность, сменяемость, новизна. Рынок заставляет «гнать» образы, рынок погружает человека в хаотичный поток образов, мифов, стереотипов, отодвигая смыслы, сводя реальность только к эмоциям. Рынок и манипулирование массовым сознанием – неразлучны.

О сегодняшних взаимоотношениях культуры и рынка мы говорим с известным российским философом В. М. Межуевым.

Как трансформировалось понятие культуры?

«Культура» – это основное слово XX века. В середине XIX века слово это считалось иностранным, заимствованным, а при Павле даже писали, что «мы русский язык засоряем чужими словами», и среди таких засоренных слов было слово «культура». После словарей Даля и других филологов «культура» входит в русский обиход. Культурология, история культуры, культурная антропология – это всё науки XX века. В XX веке культура становится объектом исследования.

Более того, становится очевидным, что культура – это есть основная социальная реальность, не экономика, а культура. Можете перенести самые замечательные модели экономического или политического развития из одной страны в другую, перенять, а они не будут работать. Как это у нас случилось с реформами. Вот не работают! Почему? Потому что культура другая у нас. И пока вы с этим не будете считаться, никакие реформы экономические и, кстати, политические не пойдут. Все ответы в экономике, политике зависят от того, как решаются проблемы культуры.

Очень важно понять, что культура – не ведомственное понятие. Есть такой миф, что культура – это прежде всего искусство. Это, конечно, неверно. Искусство – это не культура. Написать роман, поставить спектакль или фильм – это еще не культура. Если этот роман люди прочитают, фильм увидят, спектакль посмотрят – вот тогда это становится культурой. А если фильм поставлен и положен на полку, это может быть явлением искусства, но не явлением культуры. Если книга написана и положена в стол – это явление искусства, литературы, но это не явление культуры. В культуре участвуют и создатель и потребитель одновременно. Если этого контакта не произошло, никакой культуры нет.

Надо ли управлять культурой? Кто ею сейчас управляет и с каким эффектом?

Почему погибла советская власть? Она погибла от двух дефицитов. Первый – это был дефицит свободы. Свобода нужна прежде всего художникам, людям искусства, науки. Это было главное требование «шестидесятников» – расширить рамки творческой свободы.

Второй дефицит обнаружился в 70-х годах. Стало ясно, что социализм – это экономика дефицита. Не хватало многого, не только колбасы. Дефицит ощущался и в материальных продуктах, и в духовных. Был «дикий» дефицит на книги. Был дефицит на просмотр фильмов. Был дефицит на информацию. Невозможно было понять, что в мире творится.

Вот от этих двух дефицитов, экономического и политического, дефицита свободы и дефицита потребления, погибла советская власть. Я в этом убежден. Сегодня эти два дефицита преодолены. Сегодня художники, ученые получили достаточную степень творческой свободы. Никто сегодня не говорит о классовости и партийности искусства. Обо всем можно писать, обо всем можно говорить.

И в какой-то степени преодолен дефицит на культурные блага. Книжный рынок – огромен. Театры растут в количестве. Я не берусь утверждать, что по всей стране этот дефицит преодолен, но, во всяком случае, голода книжного, информационного сегодня, конечно, человек у нас в стране уже не ощущает.

Но произошло удивительное. Вместе с ликвидацией дефицита культура резко пошла вниз. Вот что удивительно! Это странная ситуация. Это очень важно понять, почему так произошло. Товары появились, но еще больше появилось бедных. Это в материальной сфере. Предложение книжной, художественной или всякой другой продукции увеличилось, расширилось, а уровень моральной, интеллектуальной, эстетической культуры резко пошел вниз. Я могу это по студентам судить. Мало читают, мало знают и мало, главное, интересуются. Интерес – прагматический. Получить знания для того, чтобы потом получить работу и хорошо зарабатывать. Всё, не выше и не больше. Ни будущее, ни прошлое… Люди живут одним днем. Нет прошлого, нет никаких целей впереди. Такое массовое сознание.

Дефициты ликвидировали. Количество увеличилось – качество пошло вниз. И в этом смысле всегда приходится спорить с социологами. Социологи у нас большие любители, говоря о культуре, в основном оперировать цифрами: сколько открылось театров, сколько книг издано, сколько названий и так далее, и так далее, как будто культуру можно измерить километрами, килограммами, тоннами и т. д. Культура не измеряется штучно. Она измеряется только качественно.

Так что же произошло с культурой в новых обстоятельствах? Культуру передали рынку. Культурой стали управлять не государство и не власть, а рыночные отношения, спрос и предложение. Оказалось, что с помощью культуры можно не только управлять людьми, но с помощью культуры можно делать деньги, да еще какие! Очень большие деньги можно делать. Культурный бизнес – это одна из самых разветвленных частей современного бизнеса.

А кто должен управлять культурой в случае, когда она управляет людьми?

Когда с помощью культуры управляют людьми, сознанием, очень важно, чтобы государство все-таки считалось с культурой, с ее природой. Не подминало ее под себя, потому что, когда это происходит, тогда возникает так называемое казенное искусство, а казенное – мы знаем, что это такое.

И точно так же с рынком. Рынок, конечно, будет использовать культуру. Культура теперь внедряется в производство товара. Сегодня товар неэстетический никто покупать не будет. Вся духовная продукция перешла в экономику. Но очень важно, чтобы рынок считался с природой культуры, а не подчинял ее себе. Одно дело, когда культура служит рынку и государству, а другое – как сделать так, чтобы государство и рынок служили культуре. Вот это и есть демократическая политика. У нас же получилось, что культура стала просто служанкой рынка. Эффективность культуры определяется прибылью, которую она может принести.

Может ли государство быть гарантией качества культуры?

Капитализм, рынок могут ликвидировать дефицит. Чего не может сделать капитализм? Он не может достигнуть качества культуры. И недаром развитие капитализма всегда шло вместе с падением культуры, с возникновением культурного кризиса. Это известная идея. Экономический прогресс не всегда сопровождается прогрессом культурным.

А что тогда может быть гарантией качества? Культура ведь обоюдоострая вещь. Культура может отравить, это не всегда знак «плюс». Такая же проблема, как… с некачественным продуктом. Кто может гарантировать качество культуры, которая не отравит человека, а воспитает из него хотя бы порядочное, более или менее полноценное существо, интеллектуально, эстетически и нравственно развитое? А проблема национальной культуры – как сохранить свое лицо в этом мире?

Здесь может быть гарантом только государство. Но какое государство? В этом все дело – не любое. Есть государства, которые с удовольствием изнасилуют культуру в свою пользу. А есть государства, которые будут считаться с природой культуры и теми, кто там работает и там действует. И вот только такое государство является демократическим. Поэтому политика демократического государства и политика недемократического государства – это разные политики. Вторая насилует культуру, первая служит культуре, и не только финансово, но и организационно.

В демократическом государстве правят не чиновники, а политики. И это разные фигуры, а мы их все время путаем. Политик – этот тот, кого избирают, а чиновник – это тот, кого назначают. Политик, если он избирается, обязан считаться с теми, кто его выбрал. Поэтому государственная политика в области культуры предполагает, что приказы и распоряжения не издаются чиновниками (чиновники их только исполняют), а вырабатываются свободными политиками, которые находятся в постоянном контакте, в совете с теми, кто их избрал.

И тогда есть гарантия того, что политики будут принимать такие законы, будут так распределять бюджет страны, что они не нанесут вреда культуре, а будут считаться с ее возможностями и потребностями, с ее духом. Этого у нас пока нет, к сожалению. Нужно создать такую государственную политику в области культуры, чтобы она работала на культуру, а не против нее.

В постмодернистском обществе, в условиях глобализации культура выходит за границы образовательно-развлекательной сферы и рождает новую деятельность и новые рынки. Особенность новой культурной деятельности заключается в создании такого продукта, который объединяет искусство, производство и предпринимательство. Эта деятельность строится на новых культурных технологиях, ориентированных на потребительские, социальные и мировоззренческие ценности, на конструирование нового образа жизни. Благодаря этим технологиям появились новая система образования, городское и региональное планирование среды, неотуризм, о которых пишут исследователи [15] .

О культурных креативных технологиях впервые заговорил в середине 50-х годов XX в. видный теоретик франкфуртской школы Т. Адорно, когда анализировал процессы массовизации (что означает сплочение масс вокруг определенных идей и моделей потребления) в США, «культурной» стандартизации, способствующей трансформации художественных произведений, продуктов культуры в потребительскую ценность. Критицизм Адорно подхватили французские социологи, изучавшие развитие современной городской среды. Тот период на Западе был отмечен созданием множества центров развлечений, различных клубов, студий, театров, музыкальных групп. Все это стимулировало появление в городах центров, интегрирующих разные виды социально-культурной активности, мобилизующих исторические и культурные ресурсы городов, творческую энергию людей. Исследователи назвали это второй волной «культурной революции» в городской среде, отличающейся непрерывными формами образования и мобильности, формированием инфраструктуры досуга.

Подхватив идеи французских социологов о «культурной революции», Дж. Рифкин в своей работе «The Age of Access» [ «Эра доступа»] выдвинул понятие «культурный капитализм», в основе которого – предпринимательская инициатива, культура умений в условиях глобализации массовых коммуникаций. Она распространяется от товара или услуги к сервису, т. е. к обслуживанию этого товара. Потребителя и производителя объединяют такие отношения, которые становятся условием эффективности бизнеса. Но главное, предметом продажи становятся стиль и образ жизни. Об этом же пишет К. Тайлер в книге «In Praise of Commercial Culture» [ «Похвала коммерческой культуре»]. «Культурный капитализм» признается отличительной особенностью общества постмодернизма. Распространенность «классических» форм идентичности сменяется экспансией «культурного капитализма», сделавшего товаром различные культуры, исторические эпохи, стили жизни, образы событий, явлений, персонажей, а также пропаганду, рекламу, образование, массовую культуру и массовые акции. Культура превращается в продукт массового потребления.

С этим не захотели смириться последователи франкфуртской школы. По их мнению, трансформация культуры в продукт массового потребления означает потерю повода для критики, потерю способности критического суждения. Поэтому культура как продукт потребления ими отвергается, как и функция массовых коммуникаций, именуемая массовизацией. Но отвергаемое явление продолжает жить и трансформироваться под влиянием создателей новой культурной среды, которые ориентируются на наличие такого важного ресурса, как свободное время человека.

Проблема досуга интересует их лишь с той точки зрения, что использование свободного времени приносит экономическую выгоду А раз так, то организация этого времени требует иной структуры пространства. В частности, новый дизайн публичных мест теснит традиционные формы отношения человека с искусственной средой обитания и придает «территории досуга» конкурентоспособность. Свобода человека определяется в огромной степени концентрацией и разнообразием видов инфраструктуры, возможностью выбора деятельности, обеспеченного индустрией культуры.

Социологи справедливо говорят о потере идентичности как следствии глобализации стандартов потребления. Угроза исчезновения идентичности, которая является универсальным ресурсом социально-культурного и экономического развития, порождает активное сопротивление со стороны традиционных форм групповой общности. По мнению этих ученых, глобализация культуры превращает «культурный капитализм» в «культурный империализм», что означает агрессивную экспансию продуктов духовного производства. Здесь их количество дополняется их специфическим качеством, т. е. способностью эффективно влиять на эмоционально-чувственную сферу человека и благодаря новым виртуальным технологиям погружать его в мир новых ощущений, переживаний. Например, Индия занимала первое место в мире по объемам производства художественных фильмов – 787 в 1998 г. А США выпустили за тот же период 591 фильм. Но средняя стоимость американского фильма – около 14 млн долл., а индийского – около 100 тыс. долл., и влияние американского кино на зрителя, несомненно, более эффективно при относительно меньшем количестве снятых фильмов [16] .

Восприятие человеком духовных ценностей как информации подчиняется известным психологическим закономерностям коммуникации. Эти закономерности связаны с проблемами внимания, мышления, давления стереотипов на восприятие информации, динамикой изменений установок личности под влиянием духовной информации, проблемами внушения и убеждения в процессе коммуникационного воздействия на человека. Процесс духовного потребления, который является частью более общего процесса «обработки людей людьми», ныне стал предметом научного анализа.

Духовное потребление как удовлетворение духовных потребностей человека в виде идей, взглядов, художественных образов способствует формированию мировоззрения личности, раскрытию ее творческих сил. Духовному потреблению придается в обществе определенная мировоззренческая направленность. Именно это позволяет управлять процессом формирования ценностных ориентиров личности, ее установок на определенные духовные ценности. Духовное потребление непосредственно связано с распространением духовных ценностей, что предполагает наличие определенных институтов, материальной базы, средств. Сюда относятся все формы обучения человека, деятельность средств массовой информации, учреждений культуры, самодеятельных организаций.

В свою очередь, духовное потребление зависит от духовного производства: насколько насыщенным будет это производство, настолько насыщенным будет духовное потребление. В современном обществе духовное производство – активно развивающаяся часть общественного производства. Оно связано с развитием средств связи, электронной, кинематографической и полиграфической промышленности, Интернета, с работой школ, вузов и культурно-просветительных учреждений. Для своего развития духовное производство требует больших материальных затрат. Научно-технический прогресс порождает и новые формы духовного потребления. Это хорошо видно на примере совершенствования компьютерных технологий, Интернета. Сегодня духовное производство в силу своей специфики – массовое в той своей части, что связана с научно-техническими достижениями. Телевидение, радио, кино, печать, Интернет – база пропаганды, массовой культуры, рекламы, массовых акций.

Духовное производство представлено совокупностью форм индустрии культуры и по сути сводится к определенным формам массовых коммуникаций. Допустимо говорить о формах индустрии культуры [17] , которые соотносятся с формами коммуникаций:

...

Так как продуктом различных форм массовых коммуникаций является производство и распространение содержания, имеющего социальный смысл, то таким образом культурный бизнес становится двигателем экономических и политических процессов. Рождается новая философия глобального управления, нацеленная на изменение образа и стиля жизни больших групп населения в разных странах. Формы массовых коммуникаций и стоящая за ними индустрия культуры превращаются в инструмент управленческих технологий нового поколения.

На стыке XX и XXI вв. проявилась тенденция к ускоренному росту сектора услуг по сравнению с ростом сектора производства. Как утверждает М. Кастельс, в 1970–1990 гг. вложения в «экономику услуг» выросли в Великобритании в 2 раза, в Японии – в 1,5 раза, в США – в 1,4 раза. Это создало глобальную конкуренцию. В свою очередь, объем занятости в «сфере культурной деятельности» вырос в Испании в 1987–1994 гг. на 24 процента, в Германии в 1980–1994 гг. – на 23 процента, во Франции в 1982–1990 гг. – на 37 процентов. В той же Великобритании креативные направления индустрии культуры обеспечили работой более миллиона человек, что составило около 4 процентов всех занятых в стране. Рост значения индустрии культуры демонстрирует динамика затрат на рекламу, которая является частью современного бизнеса. С начала 80-х годов XX в. расходы на рекламу и маркетинг растут вдвое быстрее, чем общий объем национального или регионального продукта.

Как утверждают специалисты из Гарвардской школы бизнеса, «каждый бизнес – это сцена: товаров и услуг уже недостаточно, чтобы быть успешным». Пришло время индивидуальных запросов, которые формируются на основе опыта потенциальных потребителей. Иными словами, «все работники предприятия превращаются в актеров, сознательно создающих специальные эффекты переживаний для своих клиентов». Новое рыночное время требует создавать прибавочную стоимость посредством различных форм индустрии культуры, позволяющих индивидуализировать потребление. Сфера потребления превращается в «экономику переживаний», а формы работы с «культурным опытом» человека призваны создавать принципиально новый для экономического сознания продукт – «уникальное переживание».

Уже в XX в. культурная политика и культурные технологии значительно влияли на социально-экономические и политические процессы. Причиной этого было увеличение свободного времени трудящегося человека, что определило изменение культуры потребления и досуга. Глобализация лишь усилила этот процесс. Но это была только одна часть процесса. Другая же его часть оказалась связанной с переосмыслением исторического опыта развития культуры и превращением его в универсальную норму для развития других сфер человеческой деятельности. То есть культурные технологии, с одной стороны, это предмет деятельности, а с другой – это влияние на экономическую и политическую практику.

Вся система духовного производства, распространения и потребления духовных ценностей относится к той сфере жизнедеятельности общества, что именуется «обработкой людей людьми». Эта сфера качественно менялась на всем протяжении истории цивилизации. Но эта сфера служит показателем культурного прогресса общества, социально-идеологического контроля масс. Коэффициент такого контроля можно представить как отношение количества людей, занятых «обработкой людей людьми», к количеству людей, занятых «обработкой природы», т. е. работающих в промышленном и сельскохозяйственном производстве. Это и будет не что иное, как численный критерий культурного прогресса.

Массовые коммуникации работают с образами. Образ можно выразить так: это некое представление о действительности, истолкованное с позиции определенной идеи, определенного взгляда, мировоззрения. Это представление в конечном счете находит себя в некоем произведении, влияющем на людей. Мир представлен образами организации пространства, жизни и истории народа, образами самого народа, запечатленными в его характере и архетипе, образами людей, образами организации экономической и социальной жизни, социально-политического устройства общества, образами экономического и политического развития, образами глобализации, охватывающей страны и народы.

Квинтэссенция образа – в символе, в его семантической наполненности. Например:

...

Образы многослойны и в то же время «привязаны» к пространству, к истории, к народу. При этом одни образы символизируют демократию, свободу, справедливость, другие – империю, тоталитарное или авторитарное правление. Иногда они существуют параллельно, иногда – совмещаются. Образы «захватывают» массу с помощью различных форм массовых коммуникаций. Образ становится «живым», если связан с архетипом нации, с глубинными структурами сознания, и очень выразительным, когда над ним работает ученый или художник.

Можно говорить о глобальной сфере образов, которые в мировом пространстве где-то объединяются, где-то изменяются, поляризуются по странам и цивилизациям, но в целом составляют ликосферу [от слова «лик»] – мировую сферу образов, влияющую на людей. Ликосфера имеет свою логику – логику выстроенных образов, дополняющих друг друга в соответствии с главными смыслами. Такое логическое обустройство географического, исторического и культурного пространства назовем философской логистикой истории, географии, культуры страны. Образ материализуется в планах, программах, расчетах.

Обратимся к 30-м годам прошлого века. Образ индустриализации в СССР, выраженный лозунгом «Время, вперед!», обрел жизнь в энергии строительства гигантов промышленности: Магнитогорского и Новокузнецкого металлургических комбинатов, машиностроительных и авиационных заводов, крупных железнодорожных магистралей, мощных электростанций, из которых самая известная – Днепрогэс. Энергия образа приводит в движение массы людей, денежные потоки, активизирует конструкторскую мысль. А вот «ключевое послание» вождя-диктатора, породившее известный образ «Время, вперед!», выраженный в одноименном романе-хронике В. Катаева:

...

Может, этот вывод не выверен исторически, но политически – точен.

Далеко не каждый образ обретает материальную жизнь. Большинство вообще не ориентированы на это. Но все они выполняют важнейшую миссию – формируют общественное и индивидуальное сознание, стимулируют прогресс, инновационное развитие в политике, экономике, культуре и искусстве. Поиск человеком идентичности начинается с восприятия образов. Образ субъективен, он инструмент пропаганды.

Что есть прогресс? Это смена образов как результат конкуренции между ними, борьбы за приобретение большего числа сторонников. Сила образа – в завоевании им общественного сознания, общественного настроения. Дефицит образов – гибель для общества, государства.

Процесс хаотичного увеличения числа образов при одновременной экспансии их «взывает» о необходимости управления. Переход от попыток управления системой образов в эпоху индустриализации и зарождения рынка к манипулированию образами означает вступление в эпоху постмодернизма. Но чем «измеряется» такой индикатор культуры массовых коммуникаций?

Прежде всего их способностью производить образы, а также интенсивностью этого процесса и, наконец, мощностью образов, которая определяется силой генотипа и архетипа и пассионарности нации. Страсть, воодушевление как стремление выйти за границы привычного, обыденного, как энергетическое напряжение людей, государства и общества – вот что такое пассионарность. Это энергетика народа. Суть пассионарности лучше всего выразил Л. Н. Гумилёв: если сошлись индивиды с высоким эмоциональным напряжением, с пассионарным потенциалом – жди изменений. У них другая реакция на жизненные и политические ситуации, а стремление к идее сильнее инстинкта самосохранения. И поэтому они всегда в конфликте с другими людьми, «уравнивающими» идею и чувство самосохранения. И образы, «пропитанные» такой пассионарностью, – самые живучие.

Но какие бы они ни были, начинаются они со смыслов и «ключевых посланий». «Ключевые послания» – за учеными и вождями, за художниками – образы, за профессионалами «паблик рилейшнз» – «организация» образа и, главное, продвижение его. Чтобы выразить архетип и пассионарность нации в образах, следует мобилизовать совокупный интеллект ученых, вождей и художников.

Рассказать о каком-либо событии или предмете можно словами, изображением, музыкальным рядом. Человек, воспринимая информацию, редко задумывается над тем, какие для этого выбраны слова, «картинки», ноты. А ведь именно они формируют отношение людей к событию. Выбор слов и интонаций, изображений-«картинок», музыкальных фраз – это и есть технология создания образа в соответствии с определенным смыслом.

В эпоху продвижения образов активно развивался «паблик рилейшнз», управляющий массовыми коммуникациями. Образ в PR, именуемый имиджем, – это рабочий инструмент для воздействия на массовое сознание и настроение.

Имидж – это сконструированный, эмоционально окрашенный образ чего-либо или кого-либо, это образ-символ, воспринятый массовым сознанием, влияющий на поведение личности и целевой группы.

Образ с позиции PR – это рациональное и эмоциональное впечатление о предметах, персонажах, событиях и явлениях материального и духовного мира на основе обозначаемого устойчивого смысла (идеи). Образ вне смысла рассыпается [19] .

Образы бывают стихийные (текущие) и сконструированные. И те, и другие образы основаны на определенных смыслах (идеях). Но только в случае текущего образа идея его – это результат анализа, комментирования впечатления об объекте. А в случае сконструированного образа (то есть имиджа) идея его определяется в соответствии с определенным замыслом.

Возьмем известные лермонтовские строки:

Здесь идея образа России – констатирующая, выраженная строкой «Россия – страна рабов, страна господ».

А вот известные пушкинские строки:

Здесь образ России явно проектируется Пушкиным. И замысел создания образа, воплощенный в идее образа, сводится к фразе: «Россия вспрянет ото сна», то есть Россию ждут изменения, ждет революция.

Образы бывают художественные, исторические, политические, экономические, организационные, ментальные. И они измеряются определенными критериями: эстетическими, экономическими, финансовыми, бизнес-критериями, политическими, историческими и т. д. Например, художественный образ – это форма истолкования и освоения мира с позиции определённого эстетического идеала путём создания эстетически воздействующих объектов. Критерий художественного образа – эстетический идеал. Критерий бизнес-образа – бизнес-идеал, в основе которого прибыль, рентабельность, капитализация. Критерий экономического образа – экономический идеал, в основе которого валовой продукт, темпы роста, инновационное развитие, качество и высокая продолжительность жизни людей.

Сконструированный образ, то есть имидж, является наиболее простым и экономным способом распознавания сложной социальной действительности и основан на результатах обработки информации. С помощью имиджей идет процесс управления поведением людей, влияния на различные социальные группы. Имидж – инструмент управления массовым сознанием и настроением. Например, при показе каких-то событий по ТВ важно получение соответствующей «картинки», она создает образ.

Имидж является эффективным средством воздействия на массовое сознание, потому что он имеет простую, ясную, запоминающуюся форму – знаковую, символическую форму.

Образ, и текущий и сконструированный, может быть представлен как образ-символ. Образ как символ – есть образ представленный знаком, выражающим смысл (идею) образа объекта, и утвердившимся в массовом сознании. Это может быть запоминающийся слоган (метафора), графический знак, музыкальная фраза.

Становясь символом, образ становится прозрачным, смысл «просвечивает» сквозь него, будучи представлен как смысловая глубина, смысловая перспектива [20] .

При взаимодействии с каким либо объектом у человека рождается представление о нем в виде стихийного, текущего образа его. Этот образ тоже может быть представлен символом (как правило, фразой, словом как реакцией на объект).

Естественный, текущий образ объекта складывается стихийно, как результат практической деятельности организации. Этот естественный образ может быть как в интерпретации самой организации, так и в интерпретации СМИ, и в интерпретации публики. Естественный, текущий образ – это взгляд на организацию со стороны самой организации, со стороны СМИ, внешних целевых групп, конкурирующих структур.

Не зря специалисты «паблик рилейшнз» дают такую формулировку текущему образу организации: это целостное восприятие (понимание и оценка) организации различными группами общественности, формирующееся на основе хранящейся в их памяти информации о различных сторонах деятельности организации [21] . Этот образ выявляется посредством социологических исследований.

Но в случае имиджа образ определяется уже как результат конструирования на основе принятой идеи. В практической деятельности имидж (сконструированный образ) рассматривается как позиционирование объекта – предмета, события, явления, персонажа – с позиции определенных интересов: политических, экономических, бизнес-интересов, социальных, эстетических и прочих.

Создать имидж – значит позиционировать объект. Создать имидж – значит рассмотреть предмет с позиции «ключевого послания», ориентирующегося на определенный смысл (идею).

Позиционирование означает интерпретацию (объяснение) целей и назначения объекта посредством определенных характеристик на основе определенного смысла, выражающего определенные интересы. Основной инструмент позиционирования – характеристики.

Позиционирование позволяет представить публике тот или иной предмет, событие, явление, персону, выдвигая на первый план либо положительные, либо отрицательные качества (характеристики). Позиционирование можно представить как отбор тех или иных характеристик объекта, в которых наиболее заинтересован потребитель.

Позиционирование – это создание образа. Именно из позиционирования объекта рождается понимание того, чем наш объект отличается от другого, в чем особенность данной компании, той или иной личности, того или иного события, документа, произведения, в чем их отличие от других, чем наша трактовка их отличается от трактовки их нашими оппонентами.

Вот пример создания сценического образа. Оперная певица Галина Вишневская вспоминает. «Борис Покровский, в свое время главный режиссер Большого театра, мог найти одно слово, благодаря которому весь образ сразу становился ясным. После Татьяны в „Онегине“ и „Фиделио“ Бетховена он мне поручил Купаву в опере Н. А. Римского-Корсакова „Снегурочка“. Партия напряженная, крикливая, я никак не могла почувствовать эту героиню. Он: „Ну что вы как матрона ходите?“ Я: „Да что-то никак не могу почувствовать, как себя вести“. Он: „А сколько по-вашему, лет Купаве?“ Я: „Ну, может быть, 20…“ Он: „Да вы что, смеетесь? В деревне у нее к 20 годам уже куча детей была бы. Снегурочке по тексту лет 15, значит, Купаве – 16. Только у Снегурочки в жилах вода, а у Купавы что? Кровь!“ Мне таких указаний было достаточно. Все сразу становилось на свои места, и я могла делать на сцене что угодно». Вот так был позиционирован образ Купавы – «Кровь!».

Сам процесс конструирования желаемого имиджа сводится к позиционированию объекта, и определяется следующими приемами – интерпретацией текущего образа, определением идеи имиджа, отбором характеристик, преобразованием их. 1. Интерпретация текущего образа – это ограничение объекта теми характеристиками, которые выражают реальные сильные и слабые стороны объекта, ориентированы на потребителя. Прежде чем приступить к конструированию желаемого имиджа, необходимо получить представление о текущем образе объекта (организации, компании, товара, проекта, персоны, идеи). Для этого приходиться определять сильные и слабые стороны его.Определение сильных и слабых сторон объекта производится сначала с позиции потребителей, партнеров, государственных структур, финансового сообщества, персонала, общественных организаций, местной общественности, международной общественности, СМИ, а затем с позиции самого объекта (организации). В первом случае приходится смотреть на объект (организацию) глазами целевой группы, во втором случае глазами самого объекта (организации). Здесь ориентируются на результаты социологических (маркетинговых) исследований и на показатели (индикаторы) репутации компании. Эти показатели, как правило, являются основанием для различного рода международных и российских рейтингов, по которым сравниваются компании. В границах этих показателей выделяются конкурентные преимущества организации.После того, как определены сильные и слабые стороны объекта, отраженные в текущем образе, необходимо привести их в соответствие с желаемым образом-символом, идею которого необходимо определить.2. Ключевая идея имиджа. Ключевая идея имиджа нужна для конструирования имиджа, идея – это несущая конструкция имиджа. Она определяется исходя из миссии и видения компании, в соответствии с которой из текущего образа отбираются только те характеристики (слабые и сильные стороны), которые соответствуют ключевой идее, «работают» на нее. При этом слабые характеристики минимизируются, или «превращаются» в сильные. К этим характеристикам добавляются и желаемые характеристики, которые также должны соответствовать ключевой идее. Ориентиром для идеи имиджа являются миссия и видение компании, сильные стороны текущего образа и особенности целевых групп, на которые ориентирована организация. Идея часто рождается на основе анализа сильных сторон объекта и особенностей целевых групп.Идея имиджа – это идея воздействия на целевую группу.Идея имиджа как символ выражается в слогане (девизе), который передает смысл существования и развития объекта, и которая выражена резюмирующей фразой, как правило, метафоричной по форме.Слоган – ключ к имиджу. Тот, кто владеет девизом, контентом, тот интересен для СМИ, владеет информационными потоками. Миссия компании тоже венчается слоганом.Вот известные слоганы: «„Тефаль“ думает о вас», «„Электролюкс“ – сделано с умом».А вот названия операций армии США в ходе войны с Ираком: «Буря в пустыне», «Безграничная свобода», «Шок и трепет». Операция гитлеровской армии в ходе наступления на Москву называлась «Тайфун».В годы Великой Отечественной войны популярные лозунги-девизы, интерпретирующие войну: «Родина-мать зовет!», «Наше дело правое, враг будет разбит!», «Папа, убей немца!».3. Отбор характеристик – это процесс, в результате которого отобранные характеристики (реальные сильные стороны и желаемые) – усиливаются, то есть заостряются, подчеркиваются в соответствии с идеей имиджа. При этом отбрасываются те характеристики, которые не являются достаточно эффективными, с точки зрения идеи имиджа. Совокупность отобранных характеристик рождает желаемый образ компании.4. Преобразование характеристик – это переложение отобранных и зафиксированных характеристик, разработанного слогана, отражающих идею имиджа, на язык того или иного канала коммуникации – телевидения, радио, прессы. Чтобы имидж стал интересным для СМИ, нужно перевести характеристики объекта в вербальную, визуальную и событийную сферы.С учетом дальнейшего продвижения в СМИ, имидж строится не на абстрактных понятиях, а на убедительных фактах, на той или иной истории из жизни организации или личности, соответствующих характеристикам имиджа.Главный прием преобразования – создание истории, истории связанной с организацией, компанией, предметом, событием, человеком.Имидж организации в характеристиках дополняется имиджем-историей организации. История придает основательность, надежность, способствует вербальной, а затем и внутренней осязаемости компании. Чем богаче история, тем больше авторитет организации.Если истории нет, нужно придумать легенду, не забывая о правдоподобии. Ведь легенда – это не выдумка, она представляет собой определенным образом поданные реальные события в русле того позиционирования организации (компании), которое сделано на основе идеи имиджа и тех характеристик, которые определены в соответствии с ней. История-легенда – продолжение, укрепление созданного имиджа.История-легенда может быть связана не с самой компанией, а с ее основателем или одним из руководителей. Достойный человек становится своего рода символом компании, «звездой» ее.Если удается создать запоминающуюся историю, то интерес СМИ обеспечен. Информация в СМИ и мнения в социальных сетях об одном и том же предмете или событии могут быть противоречивыми, но если история рассказанная об этом же предмете или событии привлекает эмоционально, то возникшее противоречие снимается, скоро забывается. Поведение человека меняется больше под влиянием конкретных историй, нежели абстрактных характеристик. Хорошие истории получают значительный отклик в общественном мнении, чего нельзя сказать о сухих фактах.Пример из практики: как создается имидж?

...

Так чем же берет имидж? Воздействие имиджа как образа-символа осуществляется посредством метафоры (основа слогана), знака и героя, олицетворяющего некую историю, резюмируемую слоганом. (Метафора – употребление слова в переносном значении, эпитет, художественное определение, которое подчеркивает существенное свойство, качество объекта, часто как сравнение).

Созданная миф-история отражает имиджевые характеристики. Все это касается в первую очередь рекламы. Имиджевое воздействие наиболее эффективно, когда происходит по нескольким каналам, среди которых самый важный – визуальный. Образ компании или персоны визуализируется с учетом особенностей целевой группы.

Продвижение имиджа осуществляется с помощью рекламы, а также посредством технологий PR. В «паблик рилейшнз» имидж продвигается через конкретные новости для СМИ об организации, предмете, событии или персоне, которые чаще всего связаны с каким-то информационным поводом.

В постиндустриальную эпоху процесс конструирования имиджа развивается в сторону бренда. Исследователь маркетинга Ф. Котлер дал такую трактовку бренду: символ, обозначающий определенный вид товара или услуги отдельно взятого производителя, и выделяющего его среди товаров и услуг других производителей. Ключевое слово во многих определениях бренда – символ.

Бренд – это позиционирование объекта (товара, продукта, организации, персоны, события) в сознании людей, это самоидентифицирование объекта в сознании общественной группы [23] . Широко известный, мощный бренд позволяет реализовать товар по более высокой цене. Потому что, это не просто товар, а некий образ, выражающий ожидания определенной социальной группы. Соответственно за образ платить надо больше. Высшая степень такой трансформации бренда, когда он обходит по стоимости активы самой компании.

В своем развитии бренд идет от качества товара. Качество давало известность товарной марке. Но качественных товаров одной товарной группы становилось все больше и больше. И тогда качество начало замещаться виртуальным качеством, то есть образами товаров. Появилось понятие параллельный брендинг, брендинг как параллельный мир, когда образ отрывается от товара и объясняется не реальными качествами, а виртуальными.

И вот здесь на сцену выходит технология создания брендов под названием УТП – уникальное торговое предложение. УТП и становиться инструментом создания образов – новых брендов. Они уже не ориентируются на цену товара, на его себестоимость, они ориентируются на целевые группы. Технология УТП породила своеобразную брендовую философию [24] . Это часть массовой культуры, предполагающая устройство жизни людей, диктуемой системой брендов, настойчиво внедряемых в сознание потребителей. Эти бренды регламентируют каждый шаг человека в потреблении, от рождения до глубокой старости. Например, для ребенка – памперсы фирмы «Pampers», игрушки «Gulliver», рюкзаки «Herlitz». Для мужчины, принадлежащего к среднему классу, – это часы «Casio», зубная паста Colgate, бритва Gillette, кофе Nescafe, автомобиль BMW или «Toyota», айфон «Apple» и т. д. В совокупности это уже философия жизни. «Ничто не вечно, только бренды вечны».

Брендовая философия способствовала рождению технологии четырехпозиционного брендинга. Ее автором принято считать известного маркетолога Томаса Гэда. Суть ее в том, что она состоит из четырех функций. Первая – функциональная позиция, позволяющая представить сущность товара, его предназначение и возможности. Вторая – социальная функция, которая позволяет создателям бренда «привязать» потребителя к определенной целевой группе. Третья – ценностная, позволяющая выстроить бренд в соответствии с ценностями людей, принадлежащих к данной целевой группе. Четвертая – смысловая, идейная, та, которая позволяет сделать бренд адекватным идеалам людей, относящихся к данной целевой группе. Каждой из этих функций может соответствовать свой тип бренда, или он может соответствовать двум или трем и даже четырем функциям. Но все больше позиционирование товара превращается в создание символа, отвечающего смысловым, идейным и ценностным ожиданиям людей. Физически товар «растворяется», а господствует только впечатление о нем, выраженное определенным символом. Сущность товара не меняется, а меняется только впечатление о нем. И потребителям эта игра нравится. Да они часто и не подозревают о ней [25] .

Эта брендовая философия – инструмент «социальной дрессировки в потреблении», говоря словами Ж. Бодрийяра. Он точно выразил суть общества потребления: «Общество потребления – это также общество обучения потреблению, социальной дрессировки в потреблении, то есть новый и специфический способ социализации, появившийся в связи с возникновением новых производительных сил и монополистическим переустройством экономической системы с высокой производительностью» [26] . И он подкрепляет этот вывод суждением Гэлбрайта: «Индивид служит индустриальной системе, не принося ей свои сэкономленные средства и обеспечивая ее своим капиталом, а потребляя ее продукты. Нет, впрочем, никакой другой деятельности – религиозной, политической или моральной, – к которой его готовят столь полным, научным и дорогим способом» [27] .

Бренд в современном мире – это ключевой элемент системы потребления, являющейся ядром современного капитализма. Суть этого капитализма в том, что «теперь в него включается система потребления, каковая является системой манипуляции знаками» [28] . «В этой мере может быть проведена параллель (вероятно рискованная) с магической мыслью, ибо и та и другая живут знаками и под защитой знаков. Все больше и больше фундаментальных форм деятельности наших современных обществ дают место логике знаков, предстают в рамках анализа кодов и символических систем…» [29] .

Действительно, бренды действуют в логике знаков, в системе манипуляции знаками. А это приводит к тому, что бренд как проводник потребления, становится мощным элементом социального контроля масс. Снова обратимся к Бодрийяру: «Потребление является… мощным элементом общественного контроля (в силу атомизации потребляющих индивидов)», но именно поэтому оно влечет за собой необходимость все более сильного бюрократического принуждения в отношении процессов потребления, которое впоследствии будет все более энергично прославляться как царство свободы» [30] .

Таким образом, общественный контроль масс, о котором говорит Бодрийяр, нужен для того, чтобы массы восприняли некий набор ценностей (куда входит прежде всего потребление), определяющих их позицию в отношении образа жизни, в отношении власти и ведущих бизнес-игроков на мировой сцене. Он подразумевает формирование у населения различных стран потребностей в определенных стандартах жизни, культуры, поведения, задаваемых транснациональными корпорациями и центрами культурной и политической экспансии, распространяемых посредством глобального рынка, инструментов демократии, влияния на массы с помощью глобальных (не признающих границ) массовых коммуникаций – образования, пропаганды, массовой культуры и рекламы, прежде всего рекламы брендов.

Социальный контроль масс держится на системе потребления и на индивидуализме потребляющих. Индивидуализм потребляющих укрепляет массовое общество «средних» людей, которым можно управлять. И система брендов в этом управлении превосходит управление с помощью информации и знаний.

Одно из противоречий в границах современного постиндустриального общества – противоречие между массовым обществом и гражданским. Это противоречие проявляется в сфере потребления, и зачастую становится источником массовых выступлений. Участники их декларируют простую истину: хотим потреблять все больше и больше, но если в этом будет заминка – будем протестовать митингами и демонстрациями. А массовые выступления – это, как известно, атрибут гражданского общества. Так массовое общество трансформируется в гражданское на столь уродливой платформе.

Бренд – это знаковая, она же управленческая система в общественном контроле масс. Поиск, конструирование символа, знаково (в данном случае – визуально) выражающего бренд, превратилось в важную семиотическую проблему. Эффективным процесс конструирования символа становится, когда найдена идея символа и выявлен фундаментальный знак, который выбирается из совокупности классических геометрических фигур, символически отражающих соответствующие социальные процессы и характер национальных общностей. Крест, треугольник, круг, квадрат как базовые знаки, облеченные неким священным смыслом, выражающие менталитет нации, сущность происходящих и оставшихся в истории социально-экономических и политических процессов, являются строительным материалом, благодаря которому символ находит свое визуальное воплощение и становится брендом.

Символ, раскрываемый визуально, через базовый сакральный знак, – это символ, рассматриваемый с позиции Гегеля. В трактовке гегелевской позиции С. Аверинцевым это звучит так: в структуре символа Гегель подчеркивает более рационалистическую, знаковую сторону («Символ есть прежде всего некоторый знак»), основанную на «условности». К этому пониманию добавим, – «условности», которую создает базовый знак. И здесь проявляется некоторая особенность этой условности: она может «через превратное отождествление знака и смысла стать источником духовной несвободы» [31] . Но условность знака, его визуализированное выражение задает ограничения в его трактовке. И эта же условность способствует четкому позиционированию объекта через его символ в экономическом или политическом пространстве массового общества, тем самым придавая этому символу силу воздействия на «массового» человека.

Высшим развитием бренда становится его переход в категорию артефакта. Эта категория определяется как продукт культуры, способный сохраняться более длительное время, чем сама породившая его культура [32] , как продукт культуры, пришедший из давних времен, но способный будоражить сознание и настроение людей в современную эпоху. То есть, если к жизни бренда в пространстве добавляется координата времени, то он переходит в категорию артефакта. Бренды-артефакты могут быть как осязаемые, так и неосязаемые. Поэтому бренд как артефакт может относиться к материальным (осязаемым) и духовным (неосязаемым) достижениям страны в определенную эпоху, к достижениям искусства, и, наконец, к определенным персонам, чья деятельность оставила отпечаток в истории.

Бренд как артефакт, в основе которого материальный предмет, или идея, или произведение искусства, или персонаж, отражает ментальность, характер народа, его творческий талант, создает образ истории страны, связанный с ключевыми событиями, обеспечивает связку: народ – история – достижения. Истории, отмеченной брендами-артефактами, уготована более долгая жизнь.

Имидж, в том числе имидж как бренд, продвигаемый в массовое сознание – достаточно эффективный инструмент «паблик рилейшнз». Невероятно, но этот инструмент PR родствен такому художественному методу, оставившему след в истории культуры, как социалистический реализм.

Обратимся к учебному пособию для художественных вузов, вышедшему в свет в далеком 1954 г. В нем говорится, что социалистический реализм в своем утверждении положительных образов обобщает и показывает то, что является подлинным, главным и ведущим содержанием реальной действительности в ее революционном развитии. Собирая и синтезируя типические черты нового, прежде всего типические особенности человека советского общества, социалистический реализм в то же время раскрывает черты будущего, становясь мощным средством воспитания людей, строящих коммунистическое общество [33] .

А. А. Жданов, отвечавший за идеологию в СССР в 30-40-е годы XX в., таким видел этот метод: «Правдивость и историческая конкретность художественного изображения должны сочетаться с задачей идейной переделки и воспитания трудящихся людей в духе социализма. Такой метод художественной литературы и литературной критики есть то, что мы называем методом социалистического реализма» [34] .

Этот метод идеализирует ту часть действительности, которая определена как позитивная, важная для будущего, идеализирует человека, связанного с ней. Так социалистический реализм становится методом социальной фантастики, методом создания социального мифа, направленного на воспитание человека или, по Жданову, на его «идейную переделку».

Если убрать из названия метода слово «социалистический», то метод предстанет в «очищенном» виде: синтезировать типические черты нового, одновременно раскрывая черты будущего, посредством утверждения положительных образов, обобщения и демонстрации того, что является подлинным, главным и ведущим содержанием действительности в ее развитии.

Зачинатель политического кино в СССР Ф. Эрмлер нашел свое объяснение феномена социалистического реализма: «Что такое социалистический реализм? Я об этом без конца думал и вот как это для себя решил. Мне кажется, что во всем, что мы создаем, будь то кинематограф, будь то трактор, постройка дома или ателье мод, – во всем, всегда и везде существует обязательно мысль – и коммунизм. Понимаете, каждая созданная нами вещь – это движение, это ступенька, ведущая к чему-то большому, к чему мы стремимся, словом – и коммунизм» [35] .

Этот аргумент, если рассматривать его не с позиции содержания («и коммунизм»), а с позиции технологии, весьма современен. Вот известная капиталистическая компания производит хороший автомобиль. И тогда месседж, исходящий от ее PR-службы, такой: автомобиль – и конкурентоспособность, автомобиль – и лидерство в отрасли. «Паблик рилейшнз» не просто показывает, какая была поставлена задача – сделать хороший автомобиль, но и демонстрирует сверхзадачу – быть конкурентоспособной компанией, лидером в отрасли, в мире. Такая презентация миру позитивной сверхзадачи зеркально отражает метод социалистического реализма в искусстве.

Не в этом ли стратегия «паблик рилейшнз», стратегия управления коммуникациями для продвижения в сознание масс положительного образа страны, организации, промышленной корпорации, проекта и т. д.? Вот как сегодня определяется функция «паблик рилейшнз»: «PR – это управление восприятием с помощью сознательно организованных коммуникаций» [36] . Речь идет о коммуникациях, продвигающих позитивный имидж, создающих определенное общественное мнение. Об этом же говорит руководитель авторитетного PR-агентства «Burson Marsteller» X. Берсон: PR – это методология воздействия на общественное мнение и поведение. С ее помощью можно как создать несуществующее мнение, так и усилить имеющееся мнение либо изменить определенное мнение [37] .

А какой главный инструмент для создания несуществующего мнения или для изменения его? Конечно, управление имиджем, т. е. образом того объекта, в отношении которого необходимо изменить мнение или придумать новое.

Но для этого же использовался метод социалистического реализма. Мнение можно изменять или создавать посредством продвижения положительных образов, которые демонстрируют то, что является ведущим и в то же время желаемым отражением реальности в ее развитии.

А вот для конструирования положительных образов есть в «паблик рилейшнз» такой прием, как создание истории-легенды объекта. Например, история придает организации основательность, надежность, способствует ее «вербальной осязаемости». Чем богаче история предприятия, тем больше его авторитет. Если истории нет, нужно придумать легенду, не забывая о правдоподобии. Ведь легенда – это не обязательно выдумка, это могут быть соответствующим образом отобранные реальные события, поданные в русле того позиционирования компании, которое определено, тех характеристик, которые установлены.

Создание таких историй-легенд – это практика повседневного PR. Появилась она в 20–30-е годы XX в. Обратимся к примеру создания положительного образа по технологии легенды, который приводит американский историк и социолог С. Юэн. Технология рождения легенды была разработана в США времен Ф. Рузвельта, благодаря которому страна выбралась из экономического кризиса 1929–1935 гг. В то время правительственным Управлением защиты фермерства (УЗФ) была выпущена книга «Let Us Now Praise Famous Men» [ «Теперь давайте восславим великих людей»]. Ее авторы, писатель Дж. Эйджи и фотограф У Эванс, придерживались определенной PR-идеологии, по сути соответствующей методу социалистического реализма. Вот как это представляет Юэн: «Преодолевая сопротивление истории, которая привыкла клеймить бедноту позором за принадлежность к безликой, часто омерзительной толпе, фотокартины УЗФ [приведенные в книге. – Авт.] подчеркивали человечность и достоинства тех, кто терпел лишения под натиском пыльных бурь в американской глубинке. Если раньше фотографии бедняков выдавали явно снисходительное и нелицеприятное к ним отношение либо носили следы попыток придать им – в студийной обстановке – черты типичных представителей среднего класса, то теперь это были портреты, возвышавшие и воспевавшие тяжкий труд и страдания как признак человечного в человеке» [38] . «PR-технологи» нашли такие лица, которые отражали главное изменение в настроении людей, преодолевающих кризис, составили из фотографий этих людей серию портретов – и получился позитивный образ бедняков, возвысившихся над кризисом.

А разве вышедшая в 1932 г. первая книга романа М. Шолохова «Поднятая целина» это не история-легенда о коллективизации сельского хозяйства, о создании колхозов, о борьбе с так называемыми кулаками? Этот талантливый роман, классическое произведение социалистического реализма, можно считать классикой «художественного пиара». В Советском Союзе сила «паблик рилейшнз» была в том, что организаторы PR-кампаний привлекали для создания историй-легенд, создающих положительный имидж социализма, власти и страны, талантливых писателей, поэтов, сценаристов, режиссеров, актеров. Литература, театр и кино выстроили такой образ страны, который сохраняется и сегодня, хотя страны той давно уже нет.

А в обществе постмодерна, где стираются понятия добра и зла, где все относительно и хаотично, пожалуй, лишь «паблик рилейшнз» скрепляет общественные отношения. Позитивные образы, ориентированные на развитие, образы, создаваемые PR-структурами, вносят некие смыслообразующие и организующие моменты в социальную и духовную жизнь людей. Если использовать литературные образы, можно сказать, что «паблик рилейшнз» вышел «из шинели соцреализма».

Западное общество прошло в своем становлении аграрный, индустриальный и постиндустриальный этапы и сейчас «осваивает» постмодернистский этап. Все это было предвосхищено в определенной мере Д. Бэллом, Э. Тоффлером, Ж. Бодрийяром [39] , М. Маклюэнном. Но начиная с индустриального все последующие общества, видоизменяясь от этапа к этапу, становятся массовыми. В массовом обществе производство и потребление выходят на первый план. Крупное индустриальное производство с его специализацией, стандартизацией, консолидацией и децентрализацией определило новые условия жизни – активную урбанизацию (что нарушает патриархальные связи), безудержный рост городов, необходимость массовой грамотности населения, развитие образования и СМИ (издание огромными тиражами газет и журналов, широкое распространение радио, телевидения, аудио– и видеозаписей). Эти жизненные условия возвели в культ потребительские ценности. Эти же условия ставили человека в жесткую зависимость от труда, связанного с конвейерным производством, узкой специализацией, жесткой просчитанностью меры труда и меры потребления. Постоянное психологическое напряжение, периодически возникающая депрессия становились особенностями жизни и работы многих людей. Этими чертами отличалось массовое общество эпохи индустриального развития.

В постиндустриальном массовом обществе стираются границы между ценностями бытовыми, повседневными, ценностями рыночными как средством обмена и ценностями-символами. Так видел эту ситуацию Бодрийяр. А вот когда начинается хаос в иерархии ценностей, когда теряются критерии добра и зла, правды и лжи, что «можно» и что «нельзя», в искусстве происходит смешение «жанров», это означает, что общество шагнуло в мир постмодернизма.

В этом мире все относительно, философия его – релятивизм, цели развития – туманны, будущее – абстрактно, этические критерии оценки любого действия, поступка, заявления, произведения – исчезают. Постмодерн – это общество, где, говоря словами английского писателя Г. Честертона, разрешены все мнения, кроме истинного. Единственный критерий – деньги, которые становятся мерилом всего. Это общество страха каждого перед всеми и всех перед каждым. А страх стимулирует хаос. Теперь выбор ценностей диктуется произволом, стечением обстоятельств, волей случая, часто диктатом более сильного и агрессивного. Духовное богатство прошлого, наработанное поколениями, теряет смысл, история стран и народов с ее трагическим опытом забывается, образно говоря, превращается в хлам. Молодежь, издеваясь, осмеивает то, что было священно для прошлых поколений. Но при этом из старого «хлама» возводятся новые «конструкции», новые образы, кардинально меняющие облик и ценности прошлого. Немногие образы прошлых лет устояли, и то благодаря тому, что еще держатся те святыни, что связаны с национальным чувством.

В своем крайнем выражении постмодерн стирает грань между добром и злом, все обращая во зло. Дьявол в людях побеждает, человек человеку все больше – волк, человек природе тоже – волк. И природа мстит, и человек человеку – мстит. Поэтому в идеологии постмодерна все должно окончиться апокалипсисом.

Идеологию как совокупность взглядов, концептов, идей в постмодерне заменяют символы, слова-стимулы. Как заметил Э. Кассирер в своем «Опыте о человеке», человека надо определять как символическое животное. Из чего следует, что свои ценности, мечты и идеи человек отражает в образах-символах. Управление символами – это часть культуры массовых коммуникаций в эпоху постмодерна.

Символы выражают смысл в абсолюте. Если свобода – то «чистая», без ответственности; если демократия – то без границ. Символ выражает смысл и притягивает чувства. Суть управления символами, т. е. коммуникациями, есть «паблик рилейшнз». У Липпман выразился вполне определенно: символы собирают эмоции, до этого отъединенные от своих идей, т. е. в какой-то период символы нужно отделить от смысла, от проблем, их породивших, дающих им развитие. Но когда «смыслы низвергнуты», чувства – «вознесены на пьедестал». Отбрасывая смыслы, усиливаем чувства, и начинается «карнавал» увеселений, обещаний. И этим процессом «веселого хаоса» управляют «паблик рилейшнз» постмодернистского периода.

Для наглядности – пример. Народ, работник, власть – понятные образы-символы. И смыслы у них определенные. Народ, работник – это борьба за права, за рабочие места, против инфляции, нищеты и безработицы. А эмоции, которые они порождают при «отброшенных» смыслах, – потребление, развлечения, страх. В нарастающем хаосе эмоций возникает новая культура коммуникаций, предельно дезориентирующая человека.

Но когда управление символами находит свое проявление в беспрецедентном росте влияния массовых коммуникаций (что является особенностью постмодернистского этапа), символ превращается в код. На этом настаивал Бодрийяр. Если символ выражает объект, явление, событие, то код полностью замещает их. И теперь объект, явление или событие превращается в «гиперреальность», в модель, в образ (по Бодрийяру – в симулякры). Добавим – в мифоимидж. Стирается грань между естественным и искусственным. Управляемый хаос сменяющихся образов «захватывает» личность, лишая ее опорных нравственных констант, будь то убеждения, традиции, память, не оставляя ничего святого ни в политике, ни в этических ценностях, ни в культуре, ни в искусстве.

Постмодернизм определяется принципом «движение – все, цель – ничто» или «хаос – все, цель – ничто». На всех уровнях происходит обращение к бессознательному, к инстинктам, к эмоциям. В этом – новая культура коммуникаций: отречение от святынь, потеря ориентиров в калейдоскопе образов, чтобы манипулирование людьми достигло высших пределов, когда человек не замечает, как его поведение, жизнь меняются вопреки его воле, надеждам, интересам. И это – новый этап развития массового общества – глобальный, этап «виртуальной реальности», когда реальность тонет в виртуальных образах и в такой интерпретации становится частью жизненного уклада человека.

И когда Ф. Энгельс писал, что для «диалектической философии нет ничего раз и навсегда установленного, безусловного, святого» [40] , он имел ввиду то, что именно диалектика, как метод познания, позволяет подвергать анализу, исследованию все в этом мире, в том числе любые святыни. Но отречение от святынь, как свойство постмодерна, подразумевает совсем другое, а именно – изменение под влиянием виртуальных образов этических установок индивидов, определяющих их поведение. Изменение, связанное с отречением от нравственных святынь.

Впрочем, человеку оставлено право на основе этих виртуальных образов объединяться с другими «по интересам», минуя государственные границы: экономистам с экономистами, мастерам шоу-бизнеса с себе подобными, женихам с невестами и т. д. Индивидуальности, самобытности трудно противостоять постмодернистскому, глобальному потоку «виртуальной реальности».

Термин «виртуальная реальность» введен М. Кастельсом [41] . В своей работе «Информационная эпоха: экономика, общество, культура» он говорит о культуре как «виртуальной реальности», которая усиливается новыми информационными технологиями и становится фундаментальной особенностью информационного общества.

Но что такое информационное общество? Это новое качество массового общества, новое качество на основе управления образами-символами, на основе «виртуальной реальности», которая достигается в том числе и новыми информационными технологиями – телевидением, Интернетом. Это новое качество массового общества делает его глобальным.

И тогда заговорили о сопротивлении ему.

Первым о сопротивлении глобальному информационному, массовому обществу заговорил М. Кастельс. Он даже ввел новое понятие – «самобытность сопротивления».

Здесь имеет смысл вспомнить теоретиков «докастельской поры», создавших теорию сопротивления системе, размышлявших об этом после прошедших в XX в. революций и войн, т. е. в эпоху становления тоталитарных, а потом авторитарных обществ. Здесь обратимся к взглядам И. Ильина, А. Грамши, В. Поремского.

Имя профессора И. А. Ильина (1882–1954) связано с деятельностью созданного в начале 30-х годов XX в. в русской эмиграции «Народно-трудового союза российских солидаристов» (НТС). В своей книге «О сопротивлении злу силою» (1925) Ильин исходит из известного постулата Л. Н. Толстого о «непротивлении злу насилием». Если Л. Толстой говорил о внутреннем сопротивлении злу, подразумевая под злом монархию и то лицемерное высшее общество, что господствовало в России в его времена, то для Ильина зло – советский режим, с которым нужно бороться, и не внутренним сопротивлением, но активным действием. По Ильину, именно агрессивность зла и потребность для него выливаться во внешние поступки делает недостаточным только внутреннее сопротивление ему и объясняет необходимость внешней борьбы со злом, т. е. его физического пресечения.

И в этой борьбе нравственный человек вынужден совершать неправедные поступки, в том числе и убийство – крайний случай в силовом одолении зла. Человек ведет себя неправедно, но делает это не для себя, а во имя Бога. И тем самым человек совершает благородный поступок, высокое деяние. Сопротивление злу силою и мечом, считает Ильин, не является грехом всюду, где оно объективно необходимо или где оно оказывается единственным либо наименее неправедным исходом. Утверждать, что «такое сопротивление является „злом“, „грехом“ или „нравственным преступлением“ – значит обнаруживать скудость нравственного опыта или беспомощную неясность мышления… Самое сопротивление злу как таковому всегда остается делом благим, праведным и должным» [42] .

Идеологи НТС приняли концепцию Ильина как философию идеологической и вооруженной борьбы с большевиками. Правда, ее отвергли многие русские эмигранты (в частности, 3. Н. Гиппиус, С. Л. Франк и Н. А. Бердяев). Тем не менее у «энтээсовцев» теория Ильина стала популярной. Даже несмотря на саркастическое замечание Бердяева, что чекист, действующий во имя Божие, т. е. «энтээсовский чекист», опаснее чекиста, действующего во имя Дьявола. Ильинская теория сопротивления была теорией прямого действия, имевшей морально-нравственную основу.

В свою очередь, в работах А. Грамши (1891–1937), теоретика марксизма, талантливого исследователя, ценно его представление о том, что власть укрепляется не столько насилием, сколько доверием элиты и народа, взаимным согласием. Но доверие и согласие – это высоты, которые приходится брать постоянно, из года в год. Не все коммунистические вожди понимали это. И поэтому особо и не дорожили доверием граждан. Они считали, что изначально достигнутое согласие народа с властью – это навечно. И они ошибались! Выразителем этого доверия, согласия является элитарная интеллигенция, «культурное ядро», объединяющее общество. И если власть отказывается от постоянного доказательства своей идейной правоты, то достаточно начать регулярно сеять идейные сомнения в умах элиты, добиваться изменения ее сознания, как появится трещина между властью и обществом, исчезнут доверие и согласие.

Взгляды Ильина и Грамши творчески развил в конце 40-х годов В. Д. Поремский (1908–1997), один из руководителей НТС. Вначале он, как и Грамши, ищет ответ на вопрос: что невозможно в тоталитарных условиях? Невозможны разветвленная организационная структура, разделение функций, система подчинения и связи для борьбы с режимом. Но, может быть, структура организации и не столь важна, когда есть единство идей и действий ?

Но чтобы достичь единства идей, а потом и действий, рассуждал Поремский, сначала нужна духовная работа человека над собой. С нее все начинается. И здесь Поремский обращается к труду Ильина «О сопротивлении злу силою». Из его теории он выделяет тезис, что борьба со злом прежде всего есть «процесс душевно-духовный», а физическое пресечение зла имеет значение «лишь в системе верно направленного социального воспитания» [43] . Теория Поремского, в которой организационная структура сопротивления сводится к минимуму, а главным признается влияние на человека, воспитание его в нужном направлении, его духовная работа над собой, подразумевает, что в этом случае люди одной идеи, одного духа тянутся друг к другу, как молекулы, в конечном счете превращаясь в духовный монолит, противостоящий власти. А влиять на людей, воспитывать их в верном направлении может некий центр за пределами страны, используя коммуникации, для которых нет границ (в то время это были печатное слово и радио).

Основные направления такого социального воспитания Поремский заимствовал у Ильина. Во-первых, сопротивляющийся должен развивать в себе чуткость и зоркость для распознания зла и для отличения его от явлений, внешне сходных с ним. Во-вторых, сопротивляющийся должен стремиться к постижению техники внутреннего одоления зла, ибо только тот, кто владеет этой техникой, сможет верно разрешить вопросы социального воспитания. В-третьих, выбирая средства борьбы, сопротивляющийся всегда должен начинать с духовных средств, нисходя к мерам внешней борьбы, лишь когда духовные средства оказываются недостаточными. И наконец, сопротивляющийся должен постоянно проверять подлинные мотивы своей личной борьбы со злом, должен быть уверен в том, что от этого зависит и предметное постижение противостоящего зла, и овладение духовной техникой борьбы, и выбор средств, и осуществление самой борьбы [44] . Когда в стране число людей-«молекул» достигает значимой величины, власть теряет социальную опору и становится неустойчивой, считал Поремский.

Но если Ильин свою теорию создавал, имея в виду сопротивление тоталитарному индустриальному обществу, Поремский – авторитарному индустриальному и постиндустриальному, то М. Кастельс ориентируется на «самобытное сопротивление» постмодернистскому обществу. Он считает, что современное общество все чаще организуется в условиях противостояния сетевых систем и личности. Глобализация, диверсификация хозяйства организационные сети, культура «виртуальной реальности», технологическое развитие ради развития и порождают ту ситуацию, которую Кастельс рассматривает как нарастание самобытности [45] :

...

Какие же формы самобытности сопротивления могут быть? Кастельс считает, что эти формы возникают из сопротивления различных сообществ, а отнюдь не из воссоздания институтов гражданского общества, которые оказываются нежизнеспособными в условиях новых обстоятельств общественного устройства. Мы бы добавили: в условиях обстоятельств трансформированного массового общества, которое более живуче в сравнении с гражданским, ибо намертво сцеплено с рынком. Следуя логике Кастельса, мы приходим к пониманию того, что понятия государства и гражданского общества размываются глобализацией, изменением структуры капитала, развитием культуры «виртуальной реальности», технологий ради самих технологий. Жизнеспособным оказывается общество сетевых структур, трансформированное массовое общество, поддерживающее тенденцию массового индивидуализма.

Если самобытность сопротивления сводится к сопротивлению сообществ, то что ими движет? Вот как отвечает на этот вопрос Кастельс:

...

А вот приемы, которые характеризуют самобытность сопротивления, воплощаемого сообществами, прорвавшимися через паутину массового индивидуализма:

...

Таким образом, по мнению Кастельса, именно самобытность становится главным центром культуры на ряде участков социальной структуры. Отсюда она начинает свое сопротивление или свое наступление в информационной борьбе за культурные коды и кодексы, формируя поведение человека и тем самым новые институты. Но сопротивление это начинается опять-таки с «душевно-духовного процесса», о котором говорил Ильин.

Такая самобытность есть не что иное, как гуманитарное сопротивление, т. е. сопротивление, ведущееся гуманитарными методами посредством всех форм массовых коммуникаций, рождающих и транслирующих культурные коды и образы, основанные на традиционных ценностях, исторической памяти и харизматическом силе лидеров, выражающих настроение масс. По сути, массовым коммуникациям социального контроля, в том числе коммуникациям постмодернистского толка, противостоят коммуникации «самобытного сопротивления».

Но насколько «самобытное сопротивление» сможет переломить ситуацию? Насколько оно сможет противостоять глобальной поступи нового общества, постмодернистского, но при этом массового?

Сможет, если оно, во-первых, станет действительно гуманитарным сопротивлением и если, во-вторых, ограничит рынок в сфере культуры и экологии. Пусть это ограничение будет не запрещением, а своего рода мировым общественным договором, мировым согласием интеллектуальных элит. По сути, это капитализм, ограниченный социализмом. Это возможная центристская модель выживания человечества.

Утопия? Но альтернатива ей – крах цивилизации.

Процесс глобализации стимулировал развитие массовых коммуникаций, а отсюда и глобальный контроль масс. Впервые термин «глобализация» употребил в 1983 г. профессор Гарвардской школы бизнеса Т. Левитт, характеризуя процесс слияния рынков отдельных продуктов, производимых транснациональными корпорациями (ТНК). В научных изысканиях первым этот термин использовал в 1985 г. американский социолог Р. Робертсон, включив слово «глобальность» в название своей работы «Interpreting Globality» [ «Обсуждая глобальность»]. А главным популяризатором нового термина стал К. Омэ, который в 1990 г. опубликовал книгу «Мир без границ».

Активно понятие «глобализация» стало использоваться с 1996 г. Пожалуй, все началось на 25-й сессии Всемирного экономического форума в Давосе, где дискуссия была выстроена по предложению основателя и президента давосского форума К. Шваба вокруг темы «Глобализация основных процессов на планете». В 1997 г. российский журнал «Эксперт» отмечал: «„Глобализация“ – мировой терминологический хит этого года, перепеваемый на всех языках на все лады». В том же году американский журнал «The National Interest» писал, что «термин „глобализация“ стал своего рода клише: он служит для объяснения всего чего хочешь, начиная от упадка германской угольной промышленности и кончая сексуальными привычками японских тинейджеров». Журнал прямо связывал внедрение представлений о «глобализации» с «культурой Давоса».

Термин «глобализация» как обозначение перехода к «единому глобальному рынку» (отрицающему экономическую роль государственных границ и предполагающему их уничтожение) утвердился вслед за созданием в 1995 г. Всемирной торговой организации (ВТО), которая действует в рамках решения Уругвайского раунда ГАТТ (Генерального соглашения по тарифам и торговле). Ключевой лозунг ГАТТ – «Единый мир, единый рынок» («One World, One Market»). В свою очередь «Единый мир» – это эмблема почти полвека действующей Бильдербергской группы – закрытого жестко управляемого клуба мировой элиты (британский журналист Т. Гослинг окрестил его членов «верховными жрецами глобализации»).

К 1998 г. термин «глобализация» прочно вошел в лексику высшего эшелона международной бюрократии. «Для многих, – говорил Генеральный секретарь ООН К. Аннан, – наша эпоха отличается от всех предыдущих явлением глобализации». По определению Международного валютного фонда (МВФ), глобализация – это «в возрастающей степени интенсивная интеграция как рынков товаров и услуг, так и капиталов». Первый заместитель директора-распорядителя МВФ С. Фишер в своем докладе в августе 2000 г. отметил: «Мы сейчас находимся на пути становления единого мира».

За последние два десятка лет в исследовании процесса глобализации появилось несколько ярких идей-концепций.

И. Валлерстайн с его «мир-системным» подходом представляет мировую экономику как систему взаимодействующих регионов: «ядра», «периферии» и «буферной зоны».

Ф. Фукуяма говорит о «закате истории» в связи с глобальным утверждением демократии, о тотальной экспансии неолиберализма. По его мнению, глобальные экономические силы создают новый, более цельный мир, отодвигающий государства в сторону, поскольку капитализм требует образованной рабочей силы и мобильности как фактора роста производительности труда. По мнению Фукуямы, это приведет к культурному единству людей.

По-иному смотрит на глобализацию Т. Фридман. Для него глобализация – это «неукротимая интеграция рынков, наций-государств и технологий, позволяющая индивидуумам, корпорациям и нациям-государствам достигать любой точки мира быстрее, дальше, глубже и дешевле, чем когда бы то ни было прежде». Глобализация означает распространение свободного рынка практически на все страны мира. Поэтому глобализация имеет собственный набор экономических правил, которые базируются на открытии, дерегуляции и приватизации национальных экономик с целью укрепления их конкурентоспособности и увеличения привлекательности для иностранного капитала [46] .

Французский социолог Б. Бадди, дополняя теорию Фридмана, выделяет три элемента глобализации: формирование единого мирового рынка товаров и услуг; универсализация мира как стандартизация поведенческих и потребительских стандартов в культуре и искусстве; «размывание» национальных границ и становление единого информационного пространства за счет интенсификации различного рода обменов и взаимодействий за пределами государственных границ.

Позиции Фридмана и Бадди в отношении феномена глобализации близка точка зрения российского философа и политолога А. С. Панарина: «Глобализацию можно определить как процесс ослабления традиционных территориальных, социокультурных и государственно-политических барьеров (некогда изолирующих народы друг от друга и в то же время предохраняющих их от неупорядоченных внешних воздействий) и становления новой, „беспротекционистской“ системы международного взаимодействия и взаимозависимости» [47] . К числу бесспорных фактов в определении современного мира как глобального Панарин относит растущую взаимозависимость стран и народов, постепенное формирование единых «пространств» – экономического, информационного, научно-технического и т. п.

Другой российский исследователь, А И. Уткин, делал акцент на том, что процесс глобализации, который начался в конце 70-х годов XX в. на основе революции в информатике, телекоммуникациях, определяется рыночными, а не государственными силами, сбалансированным бюджетом, приватизацией, открытостью инвестициям и рыночным потокам. Глобализация означает «гомогенизацию» жизни: цены, продукты, уровень и качество здравоохранения, уровень доходов, процентные банковские ставки приобретают тенденцию к выравниванию на мировом уровне. Глобализация заставляет правительства согласовывать национальную экономическую политику с потребностями соседей и пожеланиями потенциальных конкурентов.

В обстановке интенсивной конкуренции, подталкиваемой ускоренным движением капитала, лишь немногие страны смогут позволить себе проводить независимую валютную политику и обеспечивать экономическую самодостаточность.

В условиях всеобщей глобализации транснациональные корпорации обретают силу суверенных государств. Неправительственные организации и ТНК стали свободно влиять на менее развитые страны, поскольку ни национальные правительства, ни местные власти не смогут собственными силами справиться с проблемами, порожденными растущей взаимозависимостью. Капитал, по сути дела, уже не имеет своей национальной принадлежности и в массовых объемах направляется туда, где благодаря стабильности и высокой эффективности труда возможно достичь максимальной прибыли. Банки, трастовые фонды, промышленные компании выходят из-под опеки национальных правительств.

В наибольшей степени глобализация затрагивает именно экономическую сферу, в частности торговые отношения. К 2000 г. в мировой экономической литературе термином «глобализация» стали обозначать процесс превращения мировой экономики из суммы связанных товарообменом национальных экономик в единую производственную зону и «единый глобальный рынок» (так считает известный американский экономист, один из разработчиков теории «шоковой терапии» в экономике Дж. Сакс), где обращение товаров, услуг, капиталов, людей и информации является беспрепятственным. Дж. Сакс характеризует глобализацию как «подлинную экономическую революцию».

Американский финансист Дж. Сорос смотрит на глобализацию с точки зрения финансовых рынков и растущего доминирующего влияния на национальные экономики глобальных финансовых рынков и транснациональных корпораций. Он отмечает как большое положительное значение глобализации, которая открыла людям новые возможности для предпринимательства, ускорила глобальный экономический рост, так и ее негативные стороны: во-первых, она предрасположена к кризисам; во-вторых, она усиливает неравенство между богатыми и бедными как внутри стран, так и между ними; в-третьих, она вызывает неправильное распределение ресурсов между частными и государственными интересами.

Солидаризируясь с Соросом, американский экономист, лауреат Нобелевской премии Дж. Стиглиц отмечает, что развитие экономической глобализации если и не повысило вероятность дефолтов в экономике развивающихся стран, то точно не нашло до сих пор надежных механизмов ее понижения. Согласно данным, оглашенным на Конференции ООН по торговле и развитию (май 2000 г.), в 1999 г. общая сумма, в которую оцениваются слияния фирм различных стран и поглощение местных фирм иностранными, составила 720 млрд долл. На рубеже XX–XXI вв. в заграничных филиалах компаний производилось товаров более чем на 5 трлн долл.

Задумываясь над феноменом глобализации, нельзя не обратиться к теории американского социолога и политолога С. Хантингтона. В соответствии с его цивилизационным подходом глобализация заставила народы и страны вернуться к своим традиционным основам: «Наиболее очевидная, наиболее важная и мощная причина глобального религиозного подъема проявляется в том, что виделось причиной грядущей смерти религии: процесс социальной, экономической и культурной модернизации». Именно в этом ракурсе глобализация породила феномен антиглобализма. И единая глобальная экономико-политическая система, по Хантингтону, подвергается огромной опасности.

Говоря в целом о феномене глобализации, следует отметить, что набирает огромную силу процесс, охватывающий все страны и континенты, создающий трансконтинентальные и межрегиональные коммуникации, глобальную по своему масштабу взаимозависимость. Одни исследователи рассматривают глобализацию как явление сугубо экономическое, способствующее развитию экономики отдельных стран. Другие считают, что в орбиту этого процесса втягиваются не только экономика, но и политика, идеология, культура, видят в глобализации причину снижения реального уровня жизни населения, разрушения сложившихся традиций и даже прямую угрозу национальным интересам отдельных стран.

Сущность глобализации выявляется в ее взаимодействии с процессом вестернизации, т. е. модернизации общества по западному типу. В связи с этим выявились две точки зрения. Согласно первой, глобализация либо не связана с вестернизацией, либо поглощает ее. Согласно второй, глобализация – это глобальная вестернизация, т. е. безграничное распространение всего западного: бизнеса, культуры, политики, технологий влияния на массы. Судя по реальным процессам, приоритетной оказывается вторая точка зрения.

По мнению американского исследователя Н. Глейзера, глобализация – это распространение во всемирном масштабе регулируемой Западом информации и средств развлечения, которые оказывают соответствующее влияние на духовные ценности тех стран, куда эта информация проникает. В свое время президент Чехии В. Гавел предложил образ бедуина, сидящего на верблюде и носящего под традиционной одеждой джинсы, с транзистором в руке и с банкой кока-колы. Возможно, джинсы и кока-кола малозначительны, но транзисторный радиоприемник, телевизор и Голливуд подрывают первоначальные ценности бедуина, какими бы они ни были. Когда говорят о глобализации культуры, имеют в виду влияние культуры западной цивилизации, в особенности американской, на все прочие цивилизации мира [48] .

И здесь необходимо отметить принципиальную особенность глобализации. Дорогу свободному рынку, стирающему экономические и финансовые границы между странами, дорогу интеграции производств и продвижению технологий, экспансии транснациональных компаний проложило распространение моделей потребления, определяемых западной системой ценностей, западным образом жизни. Глобализацию подготовили массовые коммуникации, «транслировавшие» миру эти модели. Конечно, о человеке, попадавшем в положение, зависимое от них, речи не шло.

Первый опыт «трансляции» моделей потребления и образа жизни был получен уже в первые годы «холодной войны», когда радио «Голос Америки» и работавшие на американские деньги «Свобода» и «Свободная Европа» начали вещание на находящиеся за «железным занавесом» страны социалистического блока. «Открытая» политика и идеология в их передачах составляли половину объема вещания, остальное занимали сообщения о товарах, продуктах, культуре и образе жизни в странах Запада, подсказывающие «социалистическому» человеку, что он должен иметь, к чему стремиться. Для 60–70-х годов XX в. это – коттедж, автомобиль определенного класса, телевизор, магнитофон, транзисторный приемник, холодильник, возможность свободно путешествовать по миру и такой непременный атрибут одежды, как джинсы.

А рассказы о системе потребления демонстрировали возможности рыночных отношений, показывали, как «западный» человек приобретает эти предметы, следуя определенной модели потребления, когда к его услугам определенный уровень зарплаты, кредиты и скидки. Все это представляло систему ценностей, которой придерживается человек западной цивилизации. Эта система ценностей определяла значимость для человека всех объектов окружающего мира, как материальных, так и духовных. В свое время В. И. Ленин тенденцию развития общества выразил так: победит та социальная система, в которой будет выше производительность труда. Сейчас уже понятно, что пока побеждает та система, которая целью экономической деятельности сделала высокопроизводительное производство конкурентоспособных предметов массового потребления.

Модели потребления, «транслируемые» массовыми коммуникациями, не только открыли дорогу глобализации, но и подготовили к этому процессу мировое общественное мнение. До последнего времени (мировой экономический кризис отчасти приостановил глобализационный процесс) эти модели были в авангарде глобализации, порой приобретая уродливые формы. Пример тому – модель «гламура». Человеку рекомендуется жить роскошно, отдыхать в пятизвездочных отелях на экзотических островах, иметь самые роскошные украшения, жить в «супердомах» (а лучше – во дворцах или замках), ездить на самых дорогих, даже уникальных автомобилях. Эту модель породила практика сверхприбыльных финансовых спекуляций, вознесшая ее участников на вершину потребления. Следовательно, можно «предсказать прекрасные дни и будущий апогей системы индивидуалистических ценностей, центр тяжести которой перемещается от предпринимателя и индивидуального вкладчика – центральных фигур конкурентного капитализма – к индивидуальному потребителю, расширяющемуся сразу до всей совокупности индивидов в той же мере, в какой происходит расширение технобюрократических структур», – считает Ж. Бодрийяр [49] .

Такая «сверхпотребительская» модель, продвигаемая массовыми коммуникациями, прежде всего Интернетом, была порождена самой глобализацией. Эта модель, по крайней мере на нынешнем этапе, затормозила ее развитие, что выразилось в экономическом и финансовом кризисе, активно проявившемся в 2008 г.

Экспансия моделей потребления, начавшаяся еще в первые годы «холодной войны», породила своего рода идеологию потребления, которая, по сути, стала господствующей в странах Запада и в России после распада Советского Союза.

Основные постулаты этой идеологии:

примат индивидуалистических ценностей, расширяющий мир личности в сторону потребления и наслаждения и ограничивающий ее мир духовный и профессиональный;

...

Среди транснациональных корпораций культуры первые – Голливуд и «The Walt Disney Company». A среди центров экспансии самые эффективные – Гуверовский институт войны, революции и мира в Стэнфордском университете (интеллектуальный оплот американских консерваторов), Центр международного развития при Гарвардском университете, Институт А. Эйнштейна при Гарвардском университете, Центр российских и евразийских исследований им. Дэвиса при Гарвардском университете, Школа углубленных международных исследований им. П. Нитце при университете Дж. Хопкинса, «RAND Corporation», Фонд Д. Карнеги, американский Фонд Д. Маршалла, американский Институт мира, американский Институт предпринимательства, Институт Брукингса, организация «Heritage Foundation» и др.

Благодаря создаваемому ими потоку «ключевых посланий» и интеллектуальных продуктов, питаемому значительными финансовыми вложениями, складывается глобальный рынок культуры, идеологии и политики. Это новое качество глобализации, еще до конца не осознанное, но служащее глобальному социальному контролю масс. Этому же служит и размывание национальной идентичности. Когда понятие национального исчезает, перед развитыми и развивающимися странами встает актуальная проблема установления идентичности.

И тогда возникает еще один взгляд на процесс глобализации – на основе идеи самобытности сопротивления М. Кастельса. Если концепции глобализации (по Валлерстайну, Фукуяме, Фридману) предполагают экспансию смыслов, образов, капиталов, товаров, услуг, технологий, стандартов, ценностей, наконец революций, то сопротивление такой экспансии дает право на жизнь процессу глобализации, основанному на самобытности гуманитарного сопротивления. Глобализация как экспансия подминает под себя страны и народы силой мирового рынка капиталов, технологий и компетенций, идеологии и культуры, генерируемых транснациональными корпорациями. А глобализация как гуманитарное «самобытное сопротивление» порождает центры кристаллизации смыслов и образов, индустриального производства товаров и услуг, предложений сырья и даже социальных революций. На политическом языке центры кристаллизации – блоки стран и народов.

Гуманитарное сопротивление не отменяет экспансию. Но экспансия через сопротивление делает глобализацию сбалансированной.

Экспансия может идти под флагом имперскости, когда предполагается существование одного центра силы – Запада, а может – под флагом самобытности сопротивления, когда предполагается наличие взаимодействующих центров кристаллизации. Второй путь предпочтительнее, но он требует развитой культуры коммуникаций.

Глобализация требует информационной прозрачности мира, беспрепятственного движения интеллектуальных и материальных продуктов, экспансии «ведущей» культуры, а для этого нужны коммуникации. Они обеспечивают продвижение, экспансию идей, товаров, капиталов, технологий и лидеров.

Глобализация имеет свое «коммуникационное измерение». Принято считать, что коммуникация – это взаимодействие субъектов на основе обмена информацией и непосредственного общения, а также средства и способы такого взаимодействия – финансового, материального, социального, политического и духовного. Коммуникация – это система организации информационных акций, подразумевающая деятельность коммуникаторов, т. е. центров бизнес-экспансии, культурно-политической экспансии, а также каналов коммуникации, и взаимодействие с объектами, на которые направлены усилия коммуникаторов.

При этом коммуникация приобретает ярко выраженный характер – либо деловой (экономические, промышленно-технологические), либо массовой (социальные, политические, культурные). Но и деловые, и массовые в условиях глобального рынка связаны с финансовыми коммуникациями, которые стали, по сути, базисной инфраструктурой глобализации. Она обеспечивает взаимодействие коммуникаций по законам рынка. Она переводит экономические, промышленные, торговые, культурные, политические, идеологические отношения в отношения финансовые, ориентирующиеся на единое мировое финансовое пространство, построенное на ведущих мировых валютах.

В финансовых коммуникациях главными коммуникаторами выступают транснациональные корпорации, Всемирная торговая организация, Международный валютный фонд, Мировой банк, Европейский банк реконструкции и развития, финансовые биржи, различные банковские и кредитные организации, инвестиционные фонды. За процессом активного развития финансовых коммуникаций стоят Соединенные Штаты Америки. В 1990 г. там был заключен так называемый Вашингтонский консенсус – соглашение между Министерством финансов США, Международным валютным фондом и Мировым банком о совместной борьбе против всех препятствий на пути мировой торговли. Можно сказать, что США «бросили свой несравненный военный и экономический вес, свою фактическую гегемонию ради открытия мировой экономики, ради создания многосторонних международных институтов, активно участвуя в многосторонних раундах торговых переговоров, открывая собственный рынок для импорта, предпринимая действенные шаги по реализации торгового либерализма» [50] .

Финансовые коммуникации оперируют такими англоязычными терминами, как: «акции», «фьючерсы», «дивиденды», «деривативы», «лизинг» «диверсификация», «миноритарии», «оферты» и т. п. В условиях глобализации эти коммуникации «работают» на английском языке, приучая мир к его ведущей роли. Английской финансовой терминологией пользуются в первую очередь экономисты, финансисты, бизнесмены. Но так как финансовые отношения универсальны, в определенной мере касаются всех социально активных граждан, то англоязычные финансовые термины «перетекают» в родные языки. Проблема в том, сумеет ли национальный язык адаптировать, переработать англоязычную финансовую терминологию, сделать ее своей органичной частью. Если национальный язык достаточно силен, то, впитав новую терминологию, он останется суверенным языком суверенной страны.

Новые технологии финансовых коммуникаций, основанные на едином языке, единых понятиях, современных средствах связи, позволяют достичь принципиально иного уровня скорости обработки данных, стимулируют создание сетей крупнейших финансовых учреждений по всему миру. Сокращение транзакционных издержек способствует становлению международных и региональных торговых и экономических режимов, которые стимулируют перемещение производств за границы национальных государств. Финансовые коммуникации «прокладывают пути» продажи товаров через континенты, обеспечивают слияние и поглощение компаний и корпораций.

Финансовые коммуникации обеспечивают глобализации такое ее качество, как рыночность. Они сводят ценности мира во всех их проявлениях к единому эквиваленту – деньгам, предстающим в мировой валюте – американском долларе или евро. В глобализирующемся обществе любая ценность, как материальная, так и духовная, становящаяся предметом финансовых коммуникаций, измеряется деньгами. Поэтому финансовая власть, власть мировой финансовой элиты, становится тотальной. Рыночность и тотальность – это сущностные, родовые признаки глобализации, которые можно объединить одним понятием – экспансия.

Вслед за базисными финансовыми коммуникациями набирают силу коммуникации культурные и политические, нацеленные на распространение идей, ценностей, стандартов и «культурных продуктов» посредством средств массовой информации, Интернета, образования, массовой культуры, рекламы и пропаганды. Культурные и политические коммуникации – это не просто обмен информацией, а информационная культурно-политическая экспансия, влияющая на народ, подвергающая трансформации его самоидентификацию и имидж.

Развитие глобального рынка явно подвигло Запад на культурную и политическую экспансию, чтобы попытаться изменить коды (стандарты) власти и культур народов других стран. Если в процесс самоидентификации народа вмешиваются глобальные коммуникации, то транслируемые ими коды могут помешать существованию единства ментальной и информационной идентичности власти, средств массовой информации и народа в определенной стране.

И тогда актуальной становится идея самобытности сопротивления глобальной экспансии. Но воплощение ее весьма затруднительно. Культурные и политические коммуникации, в условиях глобализации переплетающиеся с финансовыми, нацеленные на экспансию новых стандартов в культуре, образовании, идеологии и политике, предполагают наличие транснациональных центров культурно-политической экспансии, «разрабатывающих» месседжи (послания на основе смыслов) остальному миру. Этот интеллектуальный продукт содержит транслируемые коды. Здесь сильны США – своими научными центрами, фондами, институтами, университетами, компаниями, собирающими интеллектуалов по всему миру, сильны разработанными смыслами, массовой продукцией кинематографа, телевидения и СМИ.

Коммуникации – главное средство управления глобализацией. Но развитию глобальных коммуникаций мешает суверенность государств с их территориальными границами, т. е. следование принципам вестфальской системы, сложившейся на основе Вестфальского мира (1648) [51] . Чтобы разрешить это противоречие, идеологи глобализации предлагают организовать управление глобализацией по сетевому принципу, при котором коммуникационные послания исходят не от властных центров государств, а от наднациональных органов, как в Евросоюзе, и параллельно от транснациональных корпораций и центров экспансии – «кураторов». По их разумению, созданная таким образом коммуникационная сеть сможет заменить государственную власть и определять экономическую, политическую, культурную и нравственную жизнь общества. При этом подразумевается, что транснациональные корпорации и центры экспансии принадлежат одному государству – США, осуществляющему функции глобального лидера.

В духе этой идеи в американских центрах экспансии разрабатываются многочисленные смыслы-концепции «мягкого суверенитета», «гуманитарной интервенции», «движения этносов к самоопределению» и т. п. Интересно на сей счет высказывание американского политолога М. Гленнона: «Эти и другие устаревшие догмы [теория справедливых войн или представление о равенстве суверенных государств. – Авт.] покоятся на архаических представлениях об универсальной истине, справедливости и морали… Крайне разрушительной производной естественного права является идея равной суверенности государств… Отношение к государствам как к равным мешает относиться к людям как к равным» [52] .

То, о чем говорит М. Гленнон – есть проявление постмодернизма в политике.

Создание и развитие Интернета качественно повлияло на массовые коммуникации. Интернет породил интернет-сообщество, которое, в свою очередь, влияет на социальные изменения в мире. Благодаря Интернету общество постепенно меняет свой образ – от иерархической системы («общество как фабрика») к сетевой. В сетевом сообществе устойчивость политической и экономической систем определяют не соподчиненные вертикальные связи, а горизонтальные свободно образующиеся коммуникации.

В эпоху индустриального развития источником социального взаимодействия людей были средства массовой информации, транслировавшие продукты пропаганды и действовавшие в рамках определенного пространства – страны, региона, города. Интернет все меняет. Пространство (как ген социальности) преобразуется в сеть, не имеющую границ. Рождается новая форма социального взаимодействия – сетевое сообщество. Его основа не пространство, не территория с ее границами, а сеть, «накрывающая» территории, не знающая границ. Интернет впитал в себя митинги, собрания, общественные форумы, демонстрации. Он хорошо служит глобализации.

Особенности такого сообщества отмечает американский социолог Б. Улман: это – сети межличностных связей, обеспечивающие социальное взаимодействие, поддержку, информацию, чувство принадлежности к группе и социальную идентичность. Эти связи между людьми в процессе общения, работы, отдыха, решения житейских проблем зависят не от пространства, а от средств коммуникации: компьютеров, мобильных телефонов. Такое сообщество предстает не безликой массой, толпой, а массовым собранием личностей. Социальное взаимодействие вне границ основано на личностях, имеющих свои особенности. Для них привычен распад традиционной семьи, индивидуализация отношений между трудом и капиталом, индивидуализм в образе жизни. Сетевое сообщество как новая модель социальности живет в состоянии сетевого индивидуализма (по М. Кастельсу). Но ведь это новое состояние массового общества – индивидуализм как образ жизни, присущий всем. И именно Интернет становится инструментом массовой коммуникации, которая распространяет сетевой индивидуализм.

М. Кастельс подчеркивает, что сетевой индивидуализм – это социальная структура, а не собрание изолированных индивидов. Эти индивиды создают внепространственные сети, блоги, форумы, руководствуясь своими интересами и ценностями. Разные по форме, они схожи по содержанию. Разнообразие форм при единстве содержания – вот что такое сетевой индивидуализм как новая ступень развития массового общества. Рождается доминирующая структура, утверждает Кастельс, воплощением которой становятся эгоцентричные сети, которые предполагают приватизацию социальности.

Но приватизация социальности мало похожа на традиционное гражданское общество. Это преобладание интересов и ценностей индивидуалов. «Я ушел в Сеть, и не трогайте меня, мое жизненное пространство без границ приватизировано мною» – особенность члена массового общества нового типа.

В мире сетевого индивидуализма – эгоцентричных сетей, в мире свободно образующихся коммуникаций правят бал лидеры общественного мнения – пассионарные агенты Сети. Если традиционные СМИ объединяют индивидов, работая по схеме «информационный посыл – нужная реакция публики», то в интернет-сообществе информационный посыл изменяется, усиливается или стихает исходя из позиции «лидеров Сети». Они становятся теми центрами, вокруг которых плетется Сеть, вырабатывается консенсус.

«Лидеры Сети», своего рода элита Интернета, вербуют сторонников тех или иных смыслов и образов среди «индивидуалов». Лидеры общественного мнения собирают интернет-публику вокруг определенных смыслов, культурных ценностей. Так рождаются общественные движения, которым свойственна определенная культурная идентичность – самобытность сопротивления. Такие спонтанные объединения, движимые «лидерами Сети», которые вдохновляются энергией определенных событий и явлений, больше способны повлиять на общественные изменения, нежели традиционные институты власти или институты гражданского общества. Возможен и другой сценарий, когда на «лидеров Сети» влияют не столько те или иные события, сколько стратегии «фабрик мыслей», вынашивающих планы социальных изменений на определенных территориях.

Возникшее интернет-сообщество как некий центр идентичности и сопротивления привлекает интерес массмедиа и через них влияет на соответствующие институты и структуры. Это схема действий протестных движений и движений сопротивления. Среди движений сопротивления наиболее заметные – «цветные», повлиявшие на смену лидеров в ряде стран, а среди протестных движений самое известное – движение антиглобалистов.

Изначальный сигнал движение антиглобалистов получило от некоего независимого медиацентра, обосновавшегося на территории США. Транслируемые им смыслы активизировали ряд «лидеров Сети», выступивших в роли катализаторов создания глобальных независимых медиацентров, объединенных в информационную инфраструктуру мирового движения антиглобалистов. Это движение не имеет постоянного центра, структурированной организации, системы управления, объединяющей программы. По сути, это некая «молекулярная структура», объединяемая смысловой идентичностью и свободой создания образов, относящихся к институтам глобализации. Такие спонтанные сетевые движения объединяются лишь для проведения совместных акций и тут же исчезают, переориентируясь на новые проблемы. В Интернете ни одно движение не может быть «арестовано» или кем-либо контролируемо (кроме как специализирующимися на борьбе с сетевыми сообществами бандами хакеров, с которыми борются).

Если традиционные СМИ, достигнув к концу XX в. наибольшего могущества, становились инструментами правящих элит, манипулирующих массами, то Интернет как информационная сеть, демократичная по своей природе, выступает в качестве альтернативы СМИ. Благодаря сетевым движениям, Интернет стал, по выражению Кастельса, центром социальной мобилизации. А это усиливает «самобытное сопротивление».

В связи с этим контроль интернет-пространства приобретает особую актуальность. События последних лет, начиная с 2009 года, значительно стимулировали интерес к проблеме контроля всемирной сети. Здесь и появление вируса Stuxnet, нанесшего заметный ущерб иранской ядерной программе и показавшего возможности кибероружия для разрушения инфраструктурных систем. Здесь и активное использование социальных сетей для организации общественных протестов и выступлений в странах Северной Африки и Ближнего Востока. По крайней мере эти события показали растущую уязвимость государств от рисков, вызовов и угроз, исходящих из интернет-пространства, которое становится не столько ареной сотрудничества, сколько ареной противостояния. По одну сторону этого виртуального противостояния оказались Россия, Китай, Казахстан, Белоруссия и другие присоединившиеся к ним страны, по другую – Соединенные Штаты Америки и страны, ведомые США.

В сентябре 2011 года Россия представила мировому сообществу два программных документа – «Правила поведения в области обеспечения международной безопасности» и проект конвенции ООН «Об обеспечении международной информационной безопасности». В этих документах предложены нормы регулирования сети с учетом военных, политических, террористических и криминальных вызовов и угроз. Россия предлагала запретить милитаризацию сети, использование ее для вмешательства в дела других стран, для свержения неугодных режимов и при этом предлагала предоставить правительствам широкую возможность действий внутри национальных сегментов интернета.

США восприняли российские инициативы как попытку ввести государственный контроль над интернетом. Объединив вокруг себя ряд стран, США образовали коалицию «За свободный интернет», в основе которой непризнание принципа «национального интернета», но признание принципа доступа к интернету как универсального права человека, которое ни в коем случае нельзя ограничивать. При этом американцы не считают, что взлом цензурных барьеров других стран в интернете является вмешательством в их внутренние дела. Шпионаж, терроризм, криминал с использованием сети участники коалиции считают более серьезными угрозами, чем вмешательства в дела других стран, информационные войны в интернете или межгосударственные интернет-конфликты.

Сегодня Госдепартамент США использует информационные технологии для решения геополитических задач. Это так называемая «цифровая дипломатия», которую американцы называют искусством управления государством в XXI веке. Информационные технологии в обличье «цифровой дипломатии» делятся на публичные и скрытые, «темные». Публичные – это распространение информации через блоги американских послов, странички Госдепартамента в Facebook и Twitter, каналы в YouTube.

А вот «темные» технологии – это явный инструмент дестабилизации неугодных режимов. Финансируются проекты по созданию и распространению технологий, позволяющих обходить цензуру в сети. Эти технологии действуют параллельно с поддержкой оппозиции в «неугодных» странах. Создаются так называемые «технологические лагеря», где оппозиционеров обучают цифровым технологиям, погружают в виртуальные игры, в которых на основе игровых платформ и мобильной связи создаются социальные и политические ситуации, имитирующие продвижение идей прав человека и демократии, и ведется обучение тактике протестного поведения. Американский Госдеп в сотрудничестве с Пентагоном отрабатывает системы «теневого интернета» и автономных сетей мобильной связи, развертывание которых позволяет оппозиционерам обмениваться информацией, обходя запреты властей. Именно после выявления роли социальных сетей при мобилизации масс в ходе «арабской весны» и обнародования СМИ данных о создании Госдепом «теневого интернета» в России, в ОДКБ задумались о необходимости выработки механизмов противодействия информационным усилиям США [53] .

Но искусство управления государством и государствами, а отсюда и миром посредством «цифровых технологий» в видении Госдепа представляет такую объемную, взаимосвязанную программу, в которой борьба за свободу интернета является лишь частью глобального управления. Весомое место занимают социальные программы для конкретных стран. Например, была разработана программа, с помощью которой жители Мексики могут анонимно посредством SMS уведомлять полицию о местах продажи наркотиков. «Когда люди знают, что это безопасно для них, они охотно используют эти технологии, – говорит советник госсекретаря США А. Росс. – Другой пример – Гаити после землетрясения. Мы дали им возможность бесплатно с помощью SMS сообщать о раненых, нехватке бензина, лекарств и еды. Также посредством SMS мы собирали со всего мира пожертвования в адрес пострадавших – всего более $35 млн» [54] . В посольстве США в Москве появилась новая штатная единица – советник по инновациям. Именно он будет курировать реализацию новой информационной стратегии Госдепа. Такие сотрудники появятся еще в ряде ключевых диппредставительств США за рубежом. Возможно, – пишет газета «Коммерсантъ», – уже скоро в России появятся новые американские проекты, аналогичные мексиканскому, – разработанные, естественно, с учетом специфики РФ [55] . США, используя различные фонды, готовы оказать, по словам заместителя помощника госсекретаря США Т. Мелиа, – «долгосрочную поддержку российским неправительственным организациям, работающим на благо политического плюрализма и свободного общества» [56] .

И наконец, весомой частью американской программы «цифровых технологий» глобального управления становится постоянный мониторинг интернет-пространства. Если брать политическое, идеологическое, культурно-ценностное интернетпространство, то образы рожденные сетевыми сообществами и «воюющие» в этом пространстве по всему миру, отслеживаются и используются США, – исполняющими недостижимую для большинства стран роль контролера социальных, идеологических и политических процессов. В основном посредством мобилизации киберпространства.

В ЦРУ существует спецподразделение, неофициально называющее себя «библиотечные ниндзя», которое занимается мониторингом записей в социальных сетях по всему миру. Об этом сообщило агентство Associated Press, чьи корреспонденты побывали в секретном технопарке ЦРУ По данным агентства, аналитики подразделения просматривают в день до 5 млн одних только записей в Twitter. Кроме того они отслеживают посты в Facebook и других соцсетеях, а также анализируют информацию из местных телеканалов, радиостанций, газет и локальных интернет-форумов. Вся информация в виде отчетов затем в ежедневном режиме докладывается президенту США Бараку Обаме на внутренних брифингах в Белом доме. При этом «библиотечные ниндзя» фокусируются на информации из зарубежных источников, они подчеркивают, что не мониторят американские соцсети. Впервые, по данным Associated Press, подобные группы специалистов появились в ЦРУ после теракта 11 сентября. Тогда власти говорили, что они необходимы для борьбы с терроризмом. Однако с тех пор они заметно расширили свою деятельность. Всего в Центре открытых источников (это официальное название подразделения) работает несколько сотен сотрудников. Самые ценные из них, по словам директора подразделения, это «эксцентричные дерзкие хакеры, которые знают, как найти информацию, о существовании которой другие даже не догадываются». Глава центра сравнивает их с главной героиней криминального романа «Девушка с татуировкой дракона». Среди «библиотечных ниндзя» много лингвистов, чьи знания необходимы для отслеживания активности в соцсетях Китая, Пакистана, Ирана, Ирака, Турции и других стран [57] .

Входя в роль контролера, Госдепартамент США инициировал специальную информационную программу – «Команду по цифровым внешним контактам». Перед разработчиками этой программы была поставлена задача эффективно противодействовать антиамериканской информации в Интернете, снижать угрозы для Америки и продвигать свободу. Сотрудники отдела публичной дипломатии Госдепартамента США ежедневно выходят «в Интернет, в чаты, на популярные интернет-сайты и в ряде случаев на блоги и разговаривают об американской политике, исправляют ошибки, которые имеют место, а также отсылают людей к правильным документам». Разговор ведется на языках регионов, наиболее важных или опасных для интересов США (в частности, на арабском, фарси и урду). В перспективе предполагается привлечь к этой работе и русскоязычных специалистов, которые будут вести «войну идей» (в частности, борьбу с экстремизмом) в русском Интернете [58] . Начиная с 2011 г. Госдепартамент США открывает микроблоги в сети «Twitter» на языках русском, китайском и хинди, чтобы общаться с гражданами этих стран, с представителями оппозиционных течений. Похоже, что контроль над Интернетом из единого центра, находящегося в США, явно столкнулся с «самобытным сопротивлением» в масштабах всего мира.

Глобальный контроль масс нужен для того, чтобы массы восприняли некий набор ценностей, определяющих их позицию в отношении образа жизни, власти и ведущих игроков на мировой сцене. Он подразумевает формирование у населения различных стран потребностей в определенных стандартах жизни, деятельности, политики и культуры, задаваемых транснациональными корпорациями и центрами культурной и политической экспансии, распространяемых посредством глобального рынка, инструментов демократии, влияния на массы с помощью глобальных (не признающих границ) массовых коммуникаций – образования, пропаганды, массовой культуры и рекламы.

Глобальный контроль масс – это приобщение масс к внесуверенной демократии, т. е. к демократии вообще, без учета истории, традиций, менталитета, архетипов народов. Это процесс, ведущий к утрате национальной идентичности и национальных интересов. При глобальном контроле масс общецивилизационные ценности, «очищенные» от всего национального, ставятся во главу, а национальные – подавляются, разлагаются архетипы, коды нации и народа, деформируется их прошлое. За ценностными конфликтами стоит диктат глобального рынка, единой мировой системы потребления товаров, услуг и культурных ценностей, в том числе и языковых, – всего того, что объединено понятием «Запад».

Что такое современный Запад как цивилизация? Это территория, ресурсы и население, экономика, военная мощь, наука и культура (последнее представляется как единая интеллектуальная генерация). Характеризуя Запад, примем критерии, выбранные исследователями [59] . Запад как территория – это четверть земного шара. Запад как система двоецентричен: в роли одного центра выступают США и Европа, в роли другого – Япония и Южная Корея. К центрам тяготеет периферия, представленная Латинской Америкой и Турцией. Россия тоже тяготеет к Западу.

Природные ресурсы, которыми владеет Запад, из «неумирающего богатства» переходят в разряд «тающих закромов». По разным оценкам, за последние 10–15 лет западные компании утратили контроль над основными месторождениями полезных ископаемых.

Население постоянно сокращается, в основном из-за падения деторождаемости. Поэтому резко увеличился приток мигрантов: в Европу – до 1 млн человек, в США – до 1,5 млн человек в год.

Если говорить о темпах развития экономики, то в последнее десятилетие на Западе это 2–2,5 процента в год, а темпы развития стран остальной части мира (где и Россия) – 5–6 процентов (по крайней мере, так было до мирового финансового кризиса, активно проявившегося в 2008 г.).

Что касается военной мощи, то здесь Запад всех превзошел. В основном за счет научных и инженерных достижений, нашедших отражение в военной технике и способах ведения войн. Военная мощь косвенно свидетельствует о высоком развитии «западной» науки и техники.

Но западная военная мощь становится бессильной, когда соприкасается с носителями иных ценностей, когда сталкивается с цивилизациями, где жизнь имеет другую цену. Свидетельство тому – войны во Вьетнаме, Афганистане, Ираке, где солдатам армий стран Запада так и не удалось достичь полной победы.

Некоторые исследователи, озабоченные падением темпов роста западной экономики, уменьшением запасов природных ресурсов на западных территориях и – самое главное – неопределенностью в противостоянии военной мощи Запада иным цивилизациям, заговорили о том, что в условиях, когда совокупная военная мощь, экономические потенциалы стран мира начинают выравниваться, может начаться настоящий диалог цивилизаций. Вот одна из таких позиций: «Запад вынужден будет вступить в диалог, потому что его бьют на том поле, которое он всегда считал своим. Этот процесс будет продолжаться 10–20 лет. Мы вступили в переходный период, когда европейская цивилизация вынуждается к диалогу с незападной цивилизацией. Это вопрос ее конкурентоспособности» [60] .

Все так. Диалог всегда прогрессивен, он выстраивает иные коммуникации. Но у Запада (что не принимают во внимание некоторые исследователи) есть более сильное оружие, повышающее его конкурентоспособность, чем военная мощь, – это способность западной интеллектуальной элиты определять смысл жизни и существования народов и цивилизаций и на этой основе создавать «ключевые послания», обращенные и к элитам этих народов, и к массам. Новые смыслы как обобщение культурных кодов становятся полем деятельности массовых коммуникаций, где самая эффективная технология – «бомбардировка» сознания народа мощным потоком сменяющихся образов (по Ж. Бодрийяру – симулякров). А это верный признак постмодернистской цивилизации. Поэтому глобальный контроль масс начинается с наступлением эпохи постмодерна.

Свобода, демократия, права человека без границ, деньги, собственность, религия, искусство, история, нравы, традиции являются сутью новых коммуникативных кодов, которые искусно внедряет Запад. Он умело добивается упорядочения социального и психического, необъятного в своей комплексности. Как считает лидер немецкой социологии Н. Луман, «этот мир регулируется смыслом (последним обобщением кодов…)» [61] , смыслом, определяющим «ключевые послания» исходя из особенностей и ментальности масс. А за «ключевым посланием» – производство образов и симулякров (образов образов) для влияния на массы.

Образы, создаваемые прессой, телевидением, радио, Интернетом (в новостях, репортажах, статьях, интервью, очерках, многочисленных ток-шоу, «круглых столах», дискуссионных клубах, документальных фильмах, интерактивных передачах, на презентациях), образуют контент массовых коммуникаций на центральном, региональном и местном уровнях. Эти образы поддерживаются художественными образами с «фабрик массовой культуры», чей «продукт» – литература, фильмы, музыка, представления, спектакли, шоу и т. п.

В этом же ряду – первые лица государств, ставшие образами и сами активно презентующие миру образы своих стран.

Вещная среда, особенности жизни людей, свойственные определенным цивилизациям, странам и народам, тоже трансформируются в образы, которые распространяются посредством знаний, идей, товаров и услуг, средств массовой информации, рекламы, «фабрик массовой культуры».

Вся эта совокупность образов, «переплавленная» в симулякры, хотя и произведена на основе смыслов, при достижении «критической массы» ищет возможности для свободного развития, где «движение – все, цель – ничто», где цели замещаются моделями потребления, где господствует постмодерн.

Образы в своем превращении в симулякры, в коды ориентируются не только на «ключевые послания». Ориентиром для них становятся также стандарты и рейтинги, по которым оцениваются страны, жизнь людей и деятельность элиты. Запад весьма преуспел в конструировании таких стандартов и рейтингов, используя их в качестве маяков на пути развития стран и народов.

Глобальный контроль масс направлен на то, чтобы коды элиты и власти определенной страны и медийные коды, направляемые западной цивилизацией, совпадали. Главное, чтобы не разнились коды, доминирующие во всех сферах социума [62] . Деньги и собственность, сведенные в понятия «рынок» и «бизнес», – это код-доминанта. И если психическая система, по Луману, определяется сознанием как операционной формой действия, то социальная система определяется коммуникацией. Поэтому коммуникация, руководствующаяся кодом «рыночного фундаментализма», всевластием «купли-продажи», порождает кризис в определении смысла жизни этносом, нацией, народом на определенной территории. Коды социума – архетипы, мифы, традиции, обычаи, нравы, – столетиями живущие в народном сознании, в случае несовпадения, в случае столкновения с кодами коммуникаций, с кодами стоящей за ними элиты порождают кризис сознания, завершающийся либо принятием новой ментальной идентичности, пусть и в болезненной форме, либо социальным взрывом, отвергающим новые смыслы как «текущую актуализацию возможностей» [63] .

Такого рода столкновения кодов реально можно увидеть, изучая результаты социологических разработок последних лет. Из данных исследования Института социологии РАН, опубликованных в конце 2007 г., ясно, как россияне искали ответ на вопрос, в каком обществе им хочется жить. Из всех опрошенных 47 процентов имели «традиционалистские» взгляды на роль государства и общества, которые ответственны за своих граждан; 20 процентов были убежденными сторонниками новых ценностей, когда личность видит себя обособленной от государства и общества и надеется только на себя; 33 процента придерживались «промежуточных» взглядов [64] .

Исторические события, связанные с изменением ментальности, от которого рукой подать до политических изменений, указывают на одно: чем технологичнее коммуникации, чем шире круг используемых возможностей и, что весьма важно, чем «объемнее» массовое общество, тем чаще новые ценности завоевывают сознание и чувства этноса, нации, народа.

В «холодной войне» Запада и Советского Союза – войне смыслов, ценностей, «ключевых посланий» и образов победил Запад. А побежденные заговорили о толерантности и занялись перестройкой своих кодов, смыслов и ценностей, ориентируясь на Запад. Этот процесс отчасти претерпел изменения, когда российская интеллектуальная элита сконструировала некий символ, наполненный смыслом суверенной демократии, когда поняла, что «тот, кто говорит, тот формирует реальность», т. е. когда вняла призыву формировать новые смыслы и «ключевые послания». Сумеет ли этот символ вкупе с этим призывом повлиять на судьбу ментальной идентичности нации, усердно создаваемой новыми коммуникациями?

Омрачивший начало XXI в. мировой экономический кризис нанес по глобализации достаточно серьезный удар. Периодически наступающие кризисы – родовая черта капитализма. Но кризис, активизировавшийся в 2008 г., оказался более масштабным и глубоким, ибо стал порождением новейшей модели существования капитализма – неолиберальной. Неолиберальный – значит освобожденный от регуляторов, от границ и ограничений, норм и правил, что создавали государство и общество, – как финансово-экономических, правовых, так и морально-нравственных.

Неолиберализм как свободный монетаризм, теоретически обоснованный Т. Фридманом, Ф. Хаеком, Р. Манделлой, М. Флемингом, с помощью глобальных коммуникаций подчинил суверенные экономики мировому свободному рынку. Он вышел за пределы экономики и начал влиять на все сферы жизни. Любая деятельность рассматривается им с позиции «купли-продажи», а деятельность рыночных структур становится фундаментом этики. Инструментами монетаризма стали американский доллар, Международный валютный фонд, Всемирный банк и Всемирная торговая организация.

Капитализм неоконсервативной модели – это крайнее выражение свободы денег. С энергией молодого волка он пожирает все «слабое» – социальное, справедливое. В России такая модель начала утверждаться в 90-е годы XX в. Потом случился ее срыв в период кризиса 1998 г., после чего развитие продолжилось в несколько скорректированном виде.

Как и в экономически развитых странах мира, в России эта модель также привела к получению сверхприбылей и развитию сверхпотребления у узкой группы лиц – владельцев компаний, не особо озабоченных социальной ответственностью. По расчетам Н. А. Кричевского, общая сумма, потраченная предпринимателями в 2007 г. на обеспечение жизни работников (социальные расходы), составила, например, на Оскольском электрометаллургическом комбинате и комбинате «Уралкалий» по 7,2 процента, а на Нижнетагильском металлургическом комбинате – 3,3 процента суммы выплаченных акционерам дивидендов. В целом российская экономика не слишком заботится о человеке труда. В том же году в совокупных затратах негосударственных организаций на оплату рабочей силы доля средств на оплату питания и проживания составляла в среднем 0,5 процента, на обеспечение работников жильем – 0,4 процента, на профессиональное обучение – 0,3 процента. Прежде всего кризис выявил необеспеченность сверхприбылей реальным производством, реальными продуктами и услугами, реальными материальными ценностями. Деньги делали еще большие деньги.

По воле американских неоконсерваторов неолиберализм как экономическая модель капитализма шел нога в ногу с неоконсерватизмом – политической, морально-нравственной моделью капитализма. «Морально-политический» неоконсерватизм дополнял «экономический» неолиберализм прежде всего тем, что идейно поддерживал практику освобождения бизнеса от всех пут и регуляторов, практику сверхпотребления и поклонения денежной массе. Он обосновывал эту практику тем, что утверждал необходимость очищения экономического либерализма от традиционных норм и правил, возведения его в абсолют, что заряжает капитализм новой энергией для развития. Такой экономический абсолют становился «добром» в противовес «злу», под которым подразумевались пределы и правила. Для убеждения масс в достоинствах неолиберализма использовались религиозные постулаты: Бог – добро, дьявол – зло. Народу доказывали, что экономика энергично развивается, только если ничем не сдерживается и ориентируется на некий абсолют, имеющий код «добра», т. е. финансового беспредела. По мнению идеологов неолиберализма и неоконсерватизма, только это позволит миру стать безопасным, а США – лидером в нем. Таков был код глобальных коммуникаций, таковы были смыслы и ценности, которые «захватили» в немалой степени и Россию.

Насколько идея меркантилизма, «купли-продажи» столкнулась с традиционной ментальностью людей в России? Кризис 2008 г. обнажил противоречие между абсолютами бизнеса и судьбами людей. Общество заговорило о спасении, обращаясь к государству, к авторитету лидеров страны, авторитету власти. И государство приняло ряд серьезных мер: оказало финансовую поддержку банковской системе, промышленности, взяло под контроль процессы платежей и ограничения безработицы.

В других странах мира пошли примерно тем же путем. И неолиберализм отступил. Мировые лидеры и идеологи заговорили о спасении мира от финансового кризиса, результатом которого станет установление «нового мирового порядка». Появились предложения наладить кооперацию между «регуляторами», с тем чтобы отслеживать все процессы в глобальной экономике, на период спада производства установить новые международные правила управления «рисковыми» фондами и банками, отказаться от протекционизма. По сути, речь идет о «модифицированной глобализации», в условиях которой транснациональные корпорации и финансовые институты должны работать со значительными ограничениями.

Если сначала глобализация спровоцировала кризис, глобальные коммуникации стали «транслятором» его американского «вируса», то потом глобализация оказалась востребованной для регулирования финансово-экономических отношений.

Капитализм спасается регулированием, спасается в определенной мере социализмом. Популярной становится точка зрения, что в одиночку ни одна страна из кризиса не выберется. И глобальным коммуникациям предназначена роль инструмента для вывода из стагнации ведущих стран мира.

Мировые интеллектуалы активно включились в обсуждение причин, тенденций и перспектив мирового финансового кризиса. По большей части признавалась его зависимость от глобальных процессов, необходимость вмешательства государства в экономику. Но нашлись два исследователя, которые оказались настолько смелы в своих оценках и предположениях, что их мнение поспешили «замолчать». А все потому, что они оценили капитализм как устаревающую систему, на смену которой должно прийти иное устройство мира.

Кто же оказался столь прозорливым в своих помыслах? Это академик Российской академии наук Юрий Журавлев, который высказался весьма определенно [65] .

...

Но еще более дерзок в оценках капиталистической системы был всемирно известный социолог и историк, научный сотрудник Йельского университета Иммануил Валлерстайн, который вынес капитализму научный приговор: [66]

...

Интеллектуальному миру были предъявлены два суждения. И что же мир? Смолчал. Боязлив оказался перед смелостью неортодоксальных выводов. Ученая публика и не предполагала, что гегелевская диалектика на новой, глобализационной основе, используя кризис, вытащит вновь «проклятые» вопросы об экономическом и социальном неравенстве, об усталости и шаткости капитализма. Растерянность обрекла интеллектуалов на поиск смыслов, но, увы, не в связи с этими вопросами.

Пока же мы видим одно: глобальные коммуникации, чтобы стать полезными в условиях кризиса, вынуждены корректировать свои коды. Но как они после этой коррекции будут восприняты массами? Здесь значительную роль играют их настрой и их контроль.

Итак, для того чтобы обеспечить глобальный контроль масс, важно добиться не только технологичности массовых коммуникаций, максимально мобилизовать существующие возможности «паблик рилейшнз», но и обеспечить существование в каждой стране массового общества, его непрерывное развитие, его доминирование над обществом гражданским. Наличие такого общества является необходимым условием продвижения глобальных ценностей – внесуверенной демократии, рынка как мерила жизни, таланта, права, добра, духовности.

Что такое массовое общество? Массы – трудящееся большинство населения – на всех этапах исторического развития человечества являлись объектом борьбы, потому что выступали решающей силой социального прогресса. В течение XX столетия в определении понятия «массы» столкнулись два подхода: социологический и социально-психологический. Ряд исследователей, основываясь на теории толпы, разработанной Г. Лебоном, Г. Тардом и К. Юнгом, утверждают, что понятия «масса» и «толпа» идентичны.

Но есть социологи, ориентирующиеся на позицию Б. А. Грушина, утверждающего, что «массы – это ситуативно возникающие (существующие) социальные общности, вероятностные по своей природе, гетерогенные по составу и статистические по формам выражения (функционирования)» [67] . Близко этому и такое определение: масса – это объединение людей не по социально-классовому, а по функциональному, политикопсихологическому признаку; в массу объединяются люди из разных слоев и классов, охваченные в тот или иной момент действием общих политико-психологических факторов [68] . Но и здесь, по сути, имеется в виду тождественность массы и толпы.

Есть еще одна своеобразная точка зрения, когда масса и народ признаются понятиями идентичными: подавляющее большинство населения, проживающего на территории одного государства, составляет народ, который можно характеризовать как массу Исследователи, придерживающиеся этого взгляда, апеллируют к В. И. Ленину, который, по их мнению, использовал понятия «масса» и «народ» как синонимы [69] . Но, по Ленину, масса – это совокупность трудящихся, особенно наименее организованных и просвещенных [70] . Масса делится на классы, считал он, и противополагать массу и классы можно, лишь противополагая громадное большинство, вообще не расчлененное по положению в общественном строе, категориям, занимающим особое положение в этом общественном строе [71] .

Не сильно расходился с В. И. Лениным во взглядах на массу испанский философ X. Ортега-и-Гассет, который считал, что общество всегда было подвижным единством меньшинства и массы: «Меньшинство – это совокупность лиц, выделенных особыми качествами; масса – не выделенных ничем. Речь, следовательно, идет не только и не столько о „рабочей массе“. Масса – это „средний человек“… В сущности, чтобы ощутить массу как психологическую реальность, не требуется людских скопищ. По одному-единственному можно определить, масса это или нет. Масса – всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а ощущает таким же, „как и все“, и не только не удручен, но доволен собственной неотличимостью» [72] . Потенциально масса существует в каждой стране, образуя большинство из огромного количества нейтральных, политически равнодушных людей [73] .

Хотя Ленин и подчеркивал, что массы делятся на классы, но тут же он говорил о громадном большинстве вообще, противостоящем некоему меньшинству – элите. И это громадное большинство наименее организованно и просвещенно. Это была социологическая оценка массы, и она близка социально-психологической оценке Ортеги-и-Гассета: человек массы – это средний человек, а не представитель рабочего класса.

По сути, Г. Маркузе в своем определении массы тоже говорит о «среднем человеке». Для него масса – это люди, не освобожденные от пропаганды, зависимости и манипуляций, неспособные знать и понимать факты и оценивать альтернативы, это большая часть народа, настроенная консервативно [74] .

Более чем за столетие до Маркузе об этом же говорил русский литературный критик и публицист В. Г. Белинский, притом обращая внимание на взаимоотношения гения с массой: «Масса всегда живет привычкою и разумным, истинным и полезным считает только то, к чему привыкла. Она защищает с остервенением то старое, против которого веком или менее назад с остервенением же боролась она, как против нового… Борьба гения с народом не есть борьба человеческого с национальным, а просто-напросто нового со старым, идеи с эмпиризмом, разума с предрассудками» [75] . Соответствуют ли эти оценки сегодняшнему состоянию российского общества?

От определения понятия «масса» социологи пришли к разработке доктрины массового общества. Это общество, в котором царят массовое производство, массовое потребление и массовые коммуникации, формирующие массовое сознание. Такое сознание включает в себя ценности и мораль, знания, традиции, материальные и духовные потребности, ожидания, политические взгляды, мнения, образы, реакцию на различные ситуации. Оно обнаруживает себя в языке, в определенной системе образов, в направленности потребностей и интересов [76] . Массовому сознанию противостоит гражданское сознание, присущее гражданскому обществу, отстаивающему принципы свободы и демократии. Массовое общество, к которому пришла современная западная цивилизация, все более подчиняет себе эти принципы. Налицо конфликт между обществом гражданским и обществом массовым.

Из-за разного понимания, что такое масса, в социологии существуют разные трактовки массового общества. В «элитарной» концепции Г. Лебона, Г. Тарда, X. Ортеги-и-Гассета масса – это толпа, «грядущий хам», «свинячье множество». Ее объединяет склонность к анархии, хаосу, массовым беспорядкам («восстанию масс»), диктатуре. Поэтому массовое общество неустойчиво, склонно к катаклизмам.

В антитоталитарной концепции X. Арендта, Э. Ледерера масса – это аморфное образование, насыщенное эмоциями, которыми в массовом обществе следует управлять. Этим и занимается элита, манипулируя настроениями массы на бытовом, политическом и экономическом уровнях. Отсюда – шаг до фашизма, к которому, по их концепции, приравнен и социализм.

К антитоталитарной близка и либеральная концепция Р. Миллса и Д. Рисмена. Ее сторонники рассматривали массу как пассивное множество полуобразованных людей, объединенных общими интересами в «одинокую» толпу, которую контролирует общественная «машинерия». Под этой «машинерией» подразумевается бюрократический аппарат, обеспечивающий конформизм, манипулирование людьми и контроль масс. В таком варианте массовое общество устойчиво, стабильно до определенного периода – до разногласий в элите.

А вот Д. Бэлл, С. Липсет и Э. Шилз смотрели на массу с точки зрения возможности ее развития, «возвышения», приближения к элите. К такому выводу их подтолкнуло формирование среднего класса, который становится основой общественного согласия и должен вытеснить самый «опасный» класс – рабочий.

Развитие капитализма, его кризисы в 30–40-е и 70-е годы XX в. вели к изменению социальной структуры западного общества. Это изменение в основном проявилось в депролетаризации населения (по формулировке социолога из чикагского Северо-Западного университета Г. Дерлугьяна). Все началось с того, что традиционные производства (добыча сырья, металлургия, машиностроение, химия) постепенно переводились из западных промышленных центров в страны Латинской Америки, Ближнего и Среднего Востока, Индию и Китай. Рабочая сила там дешевле, территории экологически не перенапряжены. Это был мощнейший стимул для глобализации. И хотя Западу пришлось «поработать» над созданием лояльных политических режимов в этих странах, над перемещением капиталов, модернизацией транспортной инфраструктуры, подготовкой местных рабочих – все равно это оказалось и выгодным, и оправданным с точки зрения неолиберальной идеологии.

Но перемещение производства – это одна сторона депролетаризации. Другая – это решение судеб высвобождавшихся людей на Западе. Теперь уже бывшие пролетарии направлялись в сферу услуг, но большинство становилось средним классом. Некоторые превращались в маргиналов, живущих на социальное пособие. Пролетарии же по большей части остались на военно-промышленных предприятиях, производящих электронную технику, «умные» машины, информационные и транспортные системы и средства связи, оборудование для сферы услуг.

Те бывшие пролетарии, что ушли в сферу услуг, становились работниками торговли, транспорта, отелей и предприятий питания. Некоторые, выучившись, заняли места менеджеров, «компьютерщиков», юристов, страховых агентов – становились работниками индивидуализированного труда. Большинство же стали представителями того среднего класса, который в основном живет за счет кредитов и спекуляции на акциях. И в обоих случаях это уже были люди, ушедшие от рабочей профессии, развращенные рекламой потребления, стремящиеся иметь все больше и больше, не задумываясь, насколько это согласуется с их возможностями. Так оценивает ситуацию Дерлугьян.

Взращивание такого среднего класса стимулировалось неолиберальной идеологией: чтобы быть по-настоящему свободным, независимым, человеку нужно заниматься предпринимательством. Идеологию поддерживала сама капиталистическая практика. Немалая часть мирового капитала была выведена из производства и брошена на финансовые спекуляции. И вот эта депролетаризированная масса, питаемая неолиберальной идеологией, спекулятивной капиталистической практикой и психологией среднего класса, стала в западном мире основой общественного согласия.

Отчасти такие процессы шли и в России. В период 1990 – начала 2000-х годов масса рабочих, инженеров и техников с закрывавшихся предприятий подалась в торговлю, сферу услуг, в охранные службы бизнеса. Это тоже был массовый процесс депролетаризации. Рождался новый класс людей, которых приучали быть «свободными», «независимыми», «самостоятельными». Такая масса (по Ленину – «наименее просвещенная», по Маркузе – «настроенная консервативно», по Белинскому – «живущая предрассудками») должна была стать основой общественного согласия.

В таких случаях массовые коммуникации, массовая культура объединяют разные гетерогенные группы, «выплавляют» «среднюю массу» людей, для которых характерны определенные ценности. Общественное мнение такой массы становится предметом завоевания и средством удержания власти. При этом политика превращается в технологию управления, в инструмент достижения компромиссов между различными социальными группами, в инструмент социального контроля, обеспечивающего массовое поведение в соответствии с конституционными нормами. В таком варианте массовое общество достигает своей высшей стадии развития. Такова была тенденция его развития и в Советском Союзе, и в странах западной цивилизации.

Так разрешается противоречие между обществом массовым и обществом гражданским, которые одно без другого сегодня существовать не могут. Подчеркнем – разрешается с помощью технологий управления, социального контроля масс.

Жизнь массового общества, управляемого определенными технологиями, становится понятной, если обратиться к концепции Й. Хейзинги об игровом характере культуры. Этот нидерландский историк определяет феномен игры так [77] :

...

Интересно замечание Хейзинги, что игровой элемент по большей части «растворяется, ассимилируется в сакральной сфере, кристаллизуется в учености и в поэзии, в правосознании и формах политической жизни». Это очень важно, что игра допускается в сферу политики, политических технологий.

Хейзинга выделяет ряд признаков, характеризующих игру. Это обязательное присутствие желания играть (его, правда, можно и развивать современными технологиями); это понимание игры как вымысла, противостоящего реальности «обыденной» жизни; это наличие временных и пространственных рамок игры; это существование внутри игрового пространства определенного порядка. Добавим сюда и такие признаки игры, как состязательность, увлекательность, напряжение и воодушевление «игроков», нетривиальность их решений и поступков. Если все эти игровые признаки присутствуют в политической, социально-экономической жизни общества, в потреблении, в быту, то это – проявление технологий управления массовым сознанием и настроением через организацию игры.

Игра, по Хейзинге, концентрирует силы общества в одно целое. Организация и проведение политических выборов, борьба за голоса избирателей в ходе их подготовки, изобретательность в борьбе конкурирующих сторон, своеобразие форм развития социальной и экономической активности масс – разве это не феномен игры, столь присущий массовому обществу и столь захватывающий для человека массы? Одной из слабостей социально-политической системы в Советском Союзе была неразвитость игрового начала в политической жизни. Торжествовали формализм, бюрократическая зажатость – и людям становилось тоскливо от того, что им не давали «поиграть» в политику.

Западная система – игровая. Здесь даже насилие над личностью не столь заметно, потому что оно несет в себе элемент игры. И чем разнообразнее формы и приемы социальных и политических игр, тем пластичнее социальная система, тем более управляемо массовое общество, тем выше уровень восприятия внешней экспансии. В свою очередь, глобальные коммуникации, обеспечивающие политическую и культурную экспансию, тоже несут в себе значительный элемент игры. Поэтому технологии глобального контроля масс – это «играющие» технологии, во взаимодействии с массовыми коммуникациями дающие синергетический эффект. Вот почему в «национальном» массовом обществе такую весомую роль выполняют службы по связям с общественностью – «организаторы игр».

Если масса – громадное большинство «средних» людей, независимо от того, к какому классу и слою они принадлежат, если масса – это большая часть народа, то чем она объединена? Вероятно, некими ценностями, потребностями и стремлением к определенному психологическому состоянию. Именно в этом качестве масса является оплотом устойчивости и прогресса общества. Поэтому правящая элита всегда ведет борьбу за массу, за контроль над ней – на выборах, на «политических баррикадах», в общественном производстве и в сфере потребления.

Что такое базовые ценности?

Некоторые ученые толкуют это понятие как значимость объектов окружающего мира для человека, социальной группы, слоя, класса, общества в целом. Эта значимость определяется не свойствами объектов самими по себе, а их вовлеченностью в сферу человеческой жизнедеятельности: социальных отношений, интересов, потребностей людей. Различают ценности материальные, духовные, общественно-политические, нравственные, жизненно-бытовые, народные (традиции, обряды).

Ценность как значимость – это одна из сущностных характеристик бытия. Творения природы тоже значимы для человека. Но для человека и общества особо значимы те ценности, что созданы в процессе человеческой деятельности – материальной и духовной, чаще всего творческой. Так, может, ценности – это значимость для человека, социальной группы, общества объектов окружающего мира, созданных в процессе человеческой деятельности, т. е. деятельности, порождающей и физические (материальные), и духовные объекты? К первым следует отнести машины, технологии, сооружения, ко вторым – духовные идеи, произведения литературы и искусства, общественное устройство, социально-экономические и социально-политические формы жизни людей. Причем значимость для человека тех или иных объектов окружающего мира, т. е. тех или иных ценностей, непостоянна во времени и пространстве. В одни периоды человеческой истории и в одних странах и регионах одни и те же объекты (ценности) могут иметь первоочередную значимость, в другие периоды, на других территориях – не обладать этой значимостью.

При рассмотрении понятия «ценность» нужно иметь в виду, что значимость объектов окружающего мира для человека и общества может быть положительной и отрицательной, т. е. допустимо говорить о ценностях и антиценностях. Критерием здесь становятся нравственные принципы, которые могут разделить ценности на собственно ценности и антиценности. Под нравственными принципами в данной ситуации следует понимать представления о добре и зле, свободе и угнетении, справедливости и несправедливости, ценности человеческой жизни. Так было в течение столетий. Но в эпоху постмодернизма эти принципы «расплываются», а потому все труднее находить грань между ценностями и антиценностями. Все труднее, но пока еще возможно.

Исходя из традиционных нравственных представлений к антиценностям, созданным в процессе человеческой деятельности, относятся войны, изобретение и производство оружия, различные формы государственного устройства, подавляющие свободу человека, его способность к реализации своих сущностных сил, и т. п. Как ценности и антиценности влияли на развитие цивилизации, задерживали или ускоряли этот процесс? Шла постоянная борьба между ценностями и антиценностями в любом виде культурного производства (в материальном – мирные орудия труда и орудия войны, их взаимовлияние; в духовном – идеи гуманные и антигуманные, созидательные и разрушительные; в общественно-политическом – государственное устройство, которое либо подавляло человека, либо раскрепощало; в «обработке людей людьми» – воспитание и образование людей и манипулирование людьми, обращение к их низменным страстям). Противоборство ценностей и антиценностей – трудный путь развития человеческой цивилизации. Но в эпоху постмодернизма этот путь все заметнее отклоняется от главного направления общественного прогресса.

В объединяющемся мире жизненные ценности, как индивидуальные, так и общественные, формируют не столько культура и система образования, сколько «потребительский» бизнес. Потребление и деньги становятся главным фетишем мира. Тон задают транснациональные корпорации, работающие на глобальных потребительских рынках, на рынках услуг, занимающиеся производством компьютерных систем и программного обеспечения, систем связи, теле– и видеосистем, бытовой техники, автомобилей, одежды, фармацевтических и косметических товаров, продуктов питания.

...

Что касается образования, массовой культуры, рекламы, то бизнес заставляет и их подчиняться законам рынка. Потребительские настроения населения приводят к небывалому расцвету массового общества, которым удобно управлять. В эпоху глобализации процесс манипулирования – тот же социальный контроль масс, который подразумевает обеспечение социальной стабильности посредством использования инструментов демократии, реализации потребительских прав человека и влияния на массу с помощью образования, религии, пропаганды, массовой культуры и рекламы.

Глобальный контроль масс ориентируется в значительной мере на «консервирование» узкой «специализации» страны в производстве определенной группы товаров и на потребительское общество, для которого характерны широкое распространение потребительских настроений, удовлетворяющий покупателей рынок товаров от мировых производителей, возможность получения потребительских кредитов, разнообразные виды социального страхования, практика выделения пособий малоимущим. Все эти особенности, свойственные потребительскому обществу, способствуют превращению людей в потребителей «без границ».

Массовое потребительское общество лучше всякой пропаганды «привязывает» человека к существующей социальной системе посредством зарплаты, кредитов, пособий, товаров, страхования, владения акциями компаний и т. д. А массовые коммуникации – пропаганда, образование, массовая культура, реклама – учат определенным приемам и методам жизни в потребительском обществе, усиливают желание пользоваться его благами. Потребительское общество – это основа социального контроля масс в условиях глобализации.

В наши дни потребительское общество рассматривается как массовое общество, в котором господствуют массовое производство и потребление, массовые коммуникации и массовое сознание, в итоге ориентирующееся на потребительские ценности. Массовое общество взаимодействует с гражданским обществом, со всеми его институтами, опирающимися на общественное мнение. Современное глобальное массовое общество подчинило себе и свободу, и демократию – главные атрибуты гражданского общества. Сегодня основным противоречием западной цивилизации, которое выявила глобализация, становится противоречие между гражданским и массовым обществами в процессе их взаимодействия. Глобализация бросает вызов гражданскому обществу.

Массовые коммуникации, массовая культура, объединяя разные гетерогенные группы, «выплавляют» образованную массу людей, для которых характерны определенные ценности. Массовое мнение здесь становится средством завоевания и удержания власти. При этом политика превращается в технологию управления, в инструмент достижения компромиссов между различными социальными группами, в инструмент социального контроля, обеспечивающего поведение масс в соответствии с конституционными нормами.

Так разрешается противоречие между обществом массовым и обществом гражданским, которые друг без друга сегодня существовать не могут. Разрешается именно благодаря использованию глобальных коммуникаций для социального контроля масс.

Эффективность и мощь коммуникаций в глобализирующемся обществе зависит от их качества, т. е. от культуры, которая, в свою очередь, определяется степенью включенности в процесс глобализации, степенью использования новейших управленческих и информационных технологий. Культура коммуникаций предполагает применение самых современных методов влияния на страны и народы, обращение к высшим достижениям в технологиях управления экономическими и политическими кризисами, в технологиях противостояния вызовам и угрозам, исходящим от центров экспансии, или в подавлении сопротивления экспансии.

Глобальная культура массовых коммуникаций – это культура постмодерна, культура распространения внесуверенного и вненационального содержания через границы стран и регионов. Эта культура определяется деятельностью транснациональных центров (полюсов) разработки смыслов, символов, стандартов, которые задают некую матрицу для производства и экспансии культурных, идеологических и политических «продуктов» посредством глобальных культурных и политических каналов. Матрица [от лат. matrix – источник, начало] означает общую основу, некую схему, исходную, первичную модель, форму, задающую последующее воспроизведение смыслов, символов, стандартов.

Глобальная культурно-идеологически-ценностная матрица, ориентированная на поддержание или изменение отношений в обществе определенной страны, задает ориентиры духовной жизни. В объединяющемся мире центры производства и экспансии смыслов, ценностей, символов и стандартов являются, как правило, частными структурами, нередко состоящими с государством в партнерских отношениях. Благодаря этим отношениям они контролируют производство и трансляцию новостей, произведений массовой культуры, развивают кинематограф, Интернет, телевидение, компьютерные технологии. Эти центры принадлежат развитым державам мира, прежде всего США, чья интеллектуальная мощь определяется как деятельностью множества университетов, научных и культурных институтов, фондов, ассоциаций, PR-компаний, привлекающих талантливых ученых и специалистов со всего мира, так и интенсивностью посылаемых месседжей.

Экспансия продуктов, созданных по культурно-идеологическо-ценностной матрице, – это своего рода гуманитарное управление глобализацией. В США родилась идея: необходимо убедить элиты других стран в том, что глобализация первична, а интересы этих стран – вторичны. Выступая как центр культурно-идеологически-ценностной экспансии, осуществляя глобализацию на основе собственной системы ценностей, США отказывают России в возможности проявить свои культурно-идеологические инициативы, предлагая при этом свой набор культурно-идеологических «продуктов», смыслы которых представлены в мифологическом виде. Американская глобальная матрица на протяжении двух последних десятилетий навязывала России следующие смыслы:

...

Центры культурно-идеологически-ценностной экспансии, существующие в основном в США, создают определенную мифологию, которая, закрепившись в сознании людей, должна лишить их самоидентификации, превратить из граждан своих стран в граждан мира. История стран подменяется «научной» мифологией. Мифология эта ближе всего к фальсификации, на которую работают тысячи исследовательских и «пиаровских» центров не только в США, но и в Европе. Эту тенденцию уловил писатель А. Зиновьев: «Запад, выигравший в эволюционной войне, стал насильственно навязывать миру определенный способ понимания реальности, который стал изображаться как единственно допустимый и правильный». Он так объясняет этот вывод [79] :

...

Глобальная культура коммуникаций характеризуется «продаваемостью» смыслов, произведений, символов и стандартов, т. е. превращением их в товар и распространением его. Смыслы и ценности, рождаемые в центрах экспансии, всегда покушаются на национальную историю, на национальные идеалы и святыни. Они дают новые исторические трактовки, предлагают новые концепции устройства экономической, политической и социальной жизни в той или иной стране. И они не всегда сочетаются с понятиями национальной независимости, справедливости, национального менталитета, национальных традиций.

Но они продаются – и их «покупают». Их «покупает» та часть национальной элиты, так называемой новой интеллигенции, которая есть во власти и в сфере интеллектуального труда в каждой стране. Эти новые деловые люди поклоняются новым фетишам, главный из которых – деньги. Они прагматичны и всё, в том числе и нравственные нормы, меряют ценой и экономической полезностью. А когда эти люди консолидируются во власть, они преобразуют ее во власть рынка. Человеку не дают стать личностью, а превращают его в «рыночного» человека, которым можно эффективно манипулировать. Кредо некоторой части «новой интеллигенции» можно выразить так: «У России есть единственный шанс остаться великой державой – стать полноценным партнером США, принять американскую систему ценностей».

«Продаваемости» смыслов в условиях глобализации, когда границ для товаров, денег и идей не существует, способствует то, что нация рассматривается как бренд [80] , а государство – как корпорация, управляющая этим брендом [81] . В этом случае национальный суверенитет определяется потенциалом и возможностями национального бренда. Сила власти, национальной культуры уступает силе имиджа, бренда, репутации народа, способного качественно производить определенную группу товаров, которая у других народов получается хуже.

Соединение конкретных товаров с конкретным народом рождает мировой бренд. Один народ «припечатывается» брендом лучшего производителя колбасы и пива, другой – компьютеров, программного обеспечения, третий – самолетов, автомобилей, четвертый – поп-музыки, кинофильмов и т. д. Один народ признается суперразвитым, другой – менее. Но уравнивает их то, что у каждого есть свой бренд: один народ – одна группа товаров – один бренд.

А раз есть бренд, то позиционирование нации в мире можно вести по законам маркетинга, как продвижение товара с помощью глобальных финансовых коммуникаций. Продавать товар, прикрытый брендом нации, несравненно легче:

«Где сделан этот пассажирский авиалайнер?» – «В США». – «О’кей, он будет хорошо продаваться».

«Где снят этот кинофильм?» – «В США». – «О’кей, хорошо пойдет!»

Важно убедить в этом менее развитые народы. Для этого есть инструменты социального контроля масс, которые, по сути, «консервируют» узкую специализацию народов и стран в условиях глобализации и делят народы и страны на более развитые и менее развитые.

Появилось новое понятие – «управление национальным брендом», которое предусматривает четкое выделение тех регионов, у народов которых определенные материальные продукты не получаются, а также не получается производство смыслов и идейных ценностей. Вот тогда происходит насыщение территорий проживания этих народов соответствующей «продукцией» от тех наций, у которых все получается лучше, даже смыслы и мифы. И роль национальной власти в этом случае сводится к регулированию рынков, к управлению национальным брендом.

По мнению теоретиков «продаваемости» смыслов и ценностей, бренд нации должен быть связан не только с продуктом, который нация хорошо производит, но и с социально-психологическими чертами народа, с его историей, с тем, как сегодня воспринимается нация.

Если в истории есть изъяны – это минус для бренда, минус для товара, который хорошо производит эта нация. Если нация сейчас не так «себя ведет», не так реагирует на события, как хотелось бы центру экспансии, – это тоже минус для ее товаров. Значит, нужно корректировать национальную идентичность такого народа. Вместе с ведущими центрами экспансии государство на данной территории должно включиться в работу по формированию нового менталитета нации, для того чтобы создать зонтичный бренд, охватывающий группу товаров, ассоциирующихся с этой нацией.

На страже «материальных» национальных брендов стоит Всемирная торговая организация, чья активность больше связана с регулированием торговых потоков, нежели с технологическим развитием стран и народов.

В некоторых западных центрах экспансии Россию уже «припечатали» брендом сырьевой державы, а ее народ рассматривают как сообщество людей, способных только добывать в суровых условиях нефть, газ, уголь и производить чугун и сталь. Достижения в сферах науки, освоения космоса, культуры, можно сказать, «бросают тень» на бренд страны-«сырьевика». Не потому ли нацию нужно «скорректировать» – отнять у страны победу во Второй мировой войне, придать забвению научные и промышленные взлеты, поспособствовать устранению остатков высокотехнологичных производств, предложить по «рыночной» цене новые ценности?

На корректировку идентичности нации и нацелены глобальные коммуникации. Эффективность этой корректировки определяется способностью глобальных коммуникаций посредством образования, массовой культуры, рекламы и пропаганды, политических технологий обеспечить восприятие населением созданных на основе центровой матрицы в центрах экспансии новых смыслов, мифов, символов и стандартов. Вырабатывая эти «продукты», центры экспансии преуменьшают роль социальных условий и предлагают лидерам политики и бизнеса в решении социальных и политических проблем опираться на такие понятия, как «бренд» и «имидж». Эти центры создают такую культуру коммуникаций, которая нацелена на формирование соответствующего общественного мнения, на управление этим мнением, без чего невозможен глобальный контроль масс, противостоять которому может культура «самобытного сопротивления».

В системе формирования образов народов и стран, что неотъемлемо для глобального контроля масс, Запад нашел место для стандартов и рейтингов, которые стали частью этого контроля. В основу рейтингов положены сравнительные оценки по определенным показателям, которые представлены в виде индексов. Эти оценки выносятся экспертами.

Но вопрос в том, кто эти эксперты, к какой организации они принадлежат и по каким критериям оценивают предложенные показатели. Из публикуемых в мировых средствах массовой информации рейтингов можно увидеть, как правило, только структуру, «стоящую» за рейтингом, и оценочные показатели. Но состав экспертов и методика оценок чаще всего остаются тайной, что вызывает вопрос о корректности оценок.

За каждым рейтингом «стоит» определенная организация, как правило международная. Прежде всего это ООН, ВТО, ЮНЕСКО, а также авторитетные фонды и организации: «Transparency International», «Freedom House», «The New Economics Foundation» (Британский фонд), «Friends of the Earth». Штаб-квартиры этих организаций находятся в странах «золотого миллиарда» – в США, в Великобритании и ряде других стран Евросоюза.

В докладе ООН «Состояние развития человека» за 2007 г. представлены следующие оценочные показатели развития человеческого потенциала:

...

А вот по каким показателям организация «Freedom House» (в свое время ее исполнительный директор признался, что 70 процентов средств эта неправительственная организация получает от американского правительства – в основном от Агентства по международному развитию и Госдепартамента США) оценивает положение с правами человека и демократией в России, в других странах СНГ и в государствах Восточной Европы [82] :

...

Эксперты оценивают страны по этим показателям в диапазоне от 1 до 7 баллов (от лучшего – к худшему).

Все логично: заданы стандарты, которым должна отвечать страна, и показатели, которыми измеряется эта страна. Но почему в этих и других подобных рейтингах, где оценивается более 150 стран, Россия, как правило, занимает второстепенные (причем часто несправедливо) позиции? Ей редко достается место среди ведущих стран.

По разного рода современным мировым рейтингам Россия оценивалась следующим образом (данные 2006 г.):

...

В итоге интегральный образ нашей страны, заданный системой рейтингов, сводится к тому, что она имеет «среднее человеческое развитие», несвободная, с несвободной прессой, экологически отсталая. России постоянно указывают на ее «нецивилизованность», «недемократичность», «неевропейскость».

Соотнесем этот «варварский» образ с цивилизационным потенциалом России, т. е. с потенциалом, влияющим на мировые цивилизации. Россия создала великую литературу, стоящую в одном ряду с итальянской, французской, немецкой, английской. Россия – музыкальная держава, наряду с Италией, Германией, Францией. Это передовая театральная и кинематографическая держава, имеющая свои творческие школы. Это значительная научная держава, унаследовавшая научные достижения Советского Союза. Россия входит в узкий круг стран, которые могут производить самолеты, ракеты, космические корабли, морские суда и подводные лодки, автомобили и тракторы, строить атомные и гидроэлектростанции. Россия входит в клуб G8 – «восьмерку» развитых стран мира.

Образ, задаваемый рейтингами, и образ реальной России – конфликтны. Конфликтны из-за позиции экспертов, зависимой от массовых коммуникаций. Такая же тенденция наблюдается в массовых рейтинговых опросах. По данным опросов фокус-групп, состоящих из «успешных» жителей Москвы в возрасте 25–30 лет (проводился в феврале 2003 г. социологами компании «Validata»), первое, что вспомнили опрашиваемые при слове «Россия», это – Юрия Гагарина, полеты в космос, черный хлеб и водку, автомат Калашникова, русский шоколад и истребитель МиГ. Нетрудно заметить, что все названные составляющие внешнего имиджа России находятся в определенной зависимости от интенсивности упоминания этих имен и предметов в течение последних 10–15 лет в пропаганде, рекламе, произведениях массовой культуры.

Такая же закономерность прослеживается в данных социологических исследований, когда опрашиваемых просят назвать самых выдающихся людей страны за всю ее историю. В 1989 г. называли (по убывающей): Ленина, Петра I, Горбачёва, Сталина, Суворова; в 1997 г. – Петра I, Сталина, Ленина, Екатерину II, Брежнева; в 2001 г. – Ленина, Сталина, Брежнева, Жукова, Андропова. Все эти имена и последовательность их называния находятся в тесной зависимости от числа публикаций и упоминаний в прессе, от числа выпущенных книг и показанных телепрограмм о каждом из этих деятелей.

В 2008 г. телеканал «Российское телевидение» провел игру «Имя Россия». Список из 500 великих политиков, ученых, писателей и спортсменов формировали в Институте российской истории РАН и фонде «Общественное мнение». После предварительного опроса в списке осталось 50 имен исторических персонажей. Предварительное голосование в Интернете вывело на первые пять мест имена Сталина, Николая II, Ленина, Высоцкого, Петра I. По заключительным результатам голосования пользователей русского Интернета 1-е место занял Александр Невский, 2-е – Петр Столыпин, а 3-е – Иосиф Сталин. Выбор этих исторических фигур в немалой степени обусловлен коммуникационным вниманием, интенсивностью выпуска телепрограмм, публикаций, фильмов и книг о них. Как показывает «Яндекс», таких сообщений в Интернете в 2008 г. было: по Сталину – около 133 000 (в блогах 70 529), по Николаю II – более 442 000 (в блогах 11 006), по Александру Невскому – 45 000 (в блогах 12 681), по Александру Пушкину – 61 000 (в блогах 8011), по Петру Столыпину – около 5871 (в блогах 943). СМИ и Интернет, с одной стороны, активно формировали общественное мнение, с другой – определяли его в отношении этих личностей. Беспроигрышная игра массовых коммуникаций!

Посмотрим на оценку американцами более чем двух десятков стран. В частности, согласно рейтингу, составляемому на основе ежегодных опросов населения США с 2005 по 2007 г., отношение американцев к России ухудшилось. Недружественными странами были признаны [85] :

Эти оценки зеркально отражают позицию американских средств массовой информации, которые писали об этих странах в соответствующей стилистике и в определенной пропорции. Под влиянием СМИ восприятие России на Западе как недружественной, несвободной страны становится определяющим в массовом и экспертном сознании. Давление СМИ влияет на оценки тех, кто участвует в рейтинговых опросах. Рейтинги и опросы – инструмент, всецело зависимый от массовых коммуникаций. При этом рейтинги задают определенные стандарты для развития, а система рейтингов устанавливает репутацию страны в мире. Репутация страны определяется как ее имидж, т. е. образ страны, имеющий стоимость, – капитализированный имидж, т. е. сколько на международном «рынке» «стоит» та или иная страна. Это пока трудно определить. Но попытки делаются. Экспериментаторы исходят из того, что единственный показатель имиджа страны, который можно измерить, – отношение к этой стране граждан других государств.Британский социолог С. Анхольт и американская компания «Global Market Insite» (GMI, занимается обработкой данных маркетинговых исследований) в 2006 г. «оценили» 35 развитых и развивающихся стран. Репутацию страны они определяли по семи индикаторам:

...

Опросив 25 907 человек, социологи составили по пятибалльной системе рейтинг национальных брендов. В этом рейтинге Россия заняла 20-е место (из 35). Авторы исследования отметили, что россияне воспринимаются в мире как дружелюбные, приветливые, как достигшие больших высот в спорте, культуре и науке.

Компания «Brand Finance» (BF) каждый из этих брендов оценила в деньгах. Она предположила, что бренд составляет определенную долю в валовом внутреннем продукте (ВВП) страны (2-10 процентов в зависимости от уровня ее развития, что примерно соответствует доле туристского бизнеса в ВВП страны). Тогда стоимость бренда (по методу BF) равна сумме этих долей за пять лет (подсчитывается методом дисконтирования денежных потоков). «Стоимость» страны подсчитывалась как бренд «Coca-Cola».

По «стоимости» Россия заняла 13-е место [86] . Ее бренд авторы рейтинга оценили в 663 млрд долл., или в 113 процентов ВВП. Столько заплатили бы за бренд, если бы он принадлежал не государству, а лицензию на его использование приходилось бы покупать у третьей стороны. Авторы исследования посчитали, что по стоимости своего бренда Россия однозначно попадает в список богатейших стран мира [87] .

В глазах мирового сообщества Россия имеет те качества, за которые ее всегда ценили: духовное богатство, культурные, спортивные и научные достижения. Культура, духовность, интеллектуальные достижения приобретаются десятилетиями и столетиями. К тому же, как высочайшие ценности, они в наибольшей степени формируют образ страны.

Таким образом, когда страна с ее историей, геополитическим положением, человеческим и промышленным потенциалом, духовным богатством, благодаря рейтингам, получает на «рынке» определенную цену, она становится похожа на человека, жизнь и судьбу которого оценили в денежных единицах. Пожалуй, это одна из ярчайших характеристик современной эпохи постмодерна.

Благодаря глобальным финансовым коммуникациям, культура, прежде всего массовая, возвела в абсолют свои рыночные свойства. Чтобы достичь этого состояния, она должна была с помощью немалых инвестиций приобрести масштабность, стать «производством», способным ежегодно заваливать миллионы людей сотнями тысяч произведений определенного уровня. Она должна была стать адекватной вкусам и желаниям этих миллионов. И она стала такой, удовлетворяя массовые вкусы, даже если они по большей части примитивны. Национальный рынок требовал этого, но еще больше потребовал этого глобальный рынок.

Американская массовая культура в достижении «суперпродажного» качества обогнала культуры всех стран и стала лидировать на мировом рынке. Американские фильмы, телепрограммы, поп-музыка продвигаются в большинство стран мира.

Глобальный культурный рынок, который создали США, «внедрил» американский культурный продукт в сферу бытования национальных культур. И многие национальные культуры утратили энергию развития. Финансовый оборот индустрии американской массовой культуры составляет сегодня 200 млрд долл. Это самая крупная статья американского экспорта после продажи оружия.

Встревоженный мир пытается сопротивляться американской культурной экспансии. Осенью 2005 г. сессия ЮНЕСКО приняла конвенцию о культурном разнообразии. Она предусматривает стимулирование альтернатив глобализации культуры в американском варианте. Естественно, США выступили против. И хотя конвенция была принята, все же реальной угрозы американской культурной экспансии она не представляет.

Но здесь забеспокоились сами американцы. А надо ли в продвижении американской культуры, культурных ценностей полагаться только на рынок, на финансовые коммуникации? От этого страдает имидж страны, и прежде всего ее культуры. В газете «The New York Times» в ноябре 2005 г. появилось такое высказывание ее ведущего обозревателя А. Райдинга [88] :

...

Можно было бы поверить в искренность культурной дипломатии по-американски, если бы она не прибегала в годы «холодной войны» к услугам американского Центрального разведывательного управления (ЦРУ), чтобы влиять на советскую интеллигенцию. Обратимся к более чем авторитетному свидетельству, содержащемуся в книге бывшего начальника одного из подразделений оперативного директората ЦРУ по Советскому Союзу и странам Восточной Европы М. Бирдена и журналиста Дж. Райзена «Главный противник» [89] :

...

Интересно звучат в устах американских авторов выражения: «находящиеся на связи эмигрантские издатели», «финансируемые ЦРУ литературные произведения». «Культурная» дипломатия осуществлялась с помощью «шпионских технологий». Продвижение произведений культуры методами спецслужб заставляет видеть в культуре прежде всего пропаганду.

Сегодняшнее возрождение методов «культурной» дипломатии в условиях глобализации продиктовано не борьбой с коммунизмом, а заботой об имидже США, как публично заявляют создатели этих методов. На самом деле главная цель «культурной» дипломатии в условиях глобализации, а не «холодной войны» – это содействие разного рода «цветным» революциям, смещающим неугодные режимы, это помощь рыночной экспансии массовой культуры, которая все чаще натыкается на сопротивление культурной элиты ведущих европейских и азиатских стран, на растущий антиамериканизм, стимулирующий политическую и культурную активность народов этих стран.

Образование как процесс влияния на человека, «обработки людей людьми» – одна из форм массовых коммуникаций. Это система, нацеленная на усвоение знаний, художественных ценностей, опыта поколений. Именно система образования, первая после семьи, формирует сознание молодого человека. По сути, школа – начальная, средняя, высшая, – соединяя жизнь молодого человека с духовной жизнью общества, работает на социализацию личности.

Структура и содержание образования зависят от социально-политического строя государства, его политики. В обществе на переломных этапах его истории всегда шла борьба за содержание образования, его идейную направленность, потому что образование определяет судьбу поколения и будущее общества. Американский социолог Н. Смелзер по этому поводу высказался весьма однозначно: воспитание молодых людей в духе признания культурных ценностей и идеалов, сложившихся в обществе, помогает поддерживать существующий социальный порядок [90] .

Конечно, образование выполняет не только идеологическую и нравственную функции. Оно также готовит человека к осмысленной экономической и социальной жизни. В высшей школе оно непосредственно ориентировано на подготовку кадров для разных сфер жизнедеятельности общества. При этом образование либо способствует поддержанию социальной мобильности, развитию классов и социальных слоев, либо «консервирует» социальную структуру.

В последние два десятилетия, когда мир познал невиданную ранее коммуникационную свободу, образование обретает новое качество. Развитие глобальных массовых коммуникаций, лавинообразный рост информационных источников, «активность» Интернета, блогосферы ведут не столько к интеграции аудитории в стране, сколько к ее дроблению по разделяемым ценностям и особенностям мировоззрения. В этих условиях именно система гуманитарного образования становится своего рода интегратором людей, прежде всего молодых, сплачивая их на основе знания национального языка, литературы, истории, обществоведения, права.

В России центром образовательного процесса в средней школе стала ориентация на единый государственный экзамен (ЕГЭ). С 2009 г. ЕГЭ становится практически единственной формой государственной (итоговой) аттестации знаний школьника и способом его поступления в высшее учебное заведение. Повсеместное проведение ЕГЭ отвечает принципам государственной политики в области образования – созданию в России единого образовательного пространства.

Какую образовательную идеологию несет ЕГЭ? Его создатели утверждают, что он дает одни и те же стартовые позиции при прохождении выпускных испытаний в школе и поступлении в вузы (по всей стране будут выполняться одинаковой сложности задания и будет применяться единая градация оценок), он якобы ценен беспристрастной оценкой знаний, а также уменьшением коррупции в сфере образования. Критики новой аттестационной системы утверждают, что экзамен, в основе которого метод тестирования, не выявляет знания выпускника, игнорирует индивидуальный подход к подростку. По их мнению, введение ЕГЭ означает, что детей теперь будут учить не поиску доказательств, не логике суждения, а тому, как правильно сдавать тесты (которые к тому же подчинены особенностям компьютерной обработки). Но молодой человек, не обученный мыслить, задерживается в развитии.

Приверженцы ЕГЭ исходят из того, что, реформируя систему образования, удастся подняться до уровня «цивилизованного мира». Но теоретики из того «мира» оценивают принятую у них систему образования как «уходящую» культуру. По Э. Тоффлеру, существующая система образования – фабричная модель (индустриальное производство), точно отвечающая матрице массового производства, массмедиа, массовой культуры, массового спорта, массовых развлечений и массовой политики. Особенности этой системы – линейность, конформизм и стандартизация. А что такое ЕГЭ, как не то же самое? Тоффлер утверждает, что выбранная сегодня система образования низводит процесс обучения до механического инструктирования по учебнику и стандартизованного тестирования, лишая творческого развития как учителя, так и ученика. В таком случае школа не готовит молодежь для будущего.

ЕГЭ – неплохой инструмент для выращивания «массового», «среднего» человека массового общества. Этому служит тенденция замены классического, фундаментального образования на прикладное. Прикладная система образования не воспитывает у молодых людей потребности к осмыслению того, что они познают. Она не учит сопоставлять факты и явления, делать умозаключения. В лучшем случае такая система приучает к рациональному, но никак не творческому использованию имеющихся знаний.

Согласимся, что ЕГЭ по математике, физике, химии, биологии, проводимый в тестовой форме, может более или менее объективно показать знания учащегося. Например, в 2008 г. по итогам ЕГЭ было выявлено, что около 20 процентов школьников не справляются с программами по математике и естественнонаучным дисциплинам.

Но проведение экзамена как системы тестов обнажило противоречие между образованием как системой обучения, прежде всего естественным наукам, и образованием как формой массовой коммуникации при изучении истории и литературы, формирующих мировоззрение молодежи. Тестовая система ориентирует молодого человека больше на запоминание, чем на понимание исторических событий, внутреннего мира и поступков персонажей исторических и художественных произведений. Разработчики ЕГЭ быстро поняли, что тесты по литературе создать невозможно. Здесь допустим только единственный вариант экзамена – анализ текста, сочинение или эссе на определенную тему (что и позаимствовали у французской школы). Но при этом было решено, что ЕГЭ по литературе обязателен только для тех, кто намерен получать образование по гуманитарному профилю.

Действительно, литература тестам неподвластна. Литература, в которой «спрессованы» история, философия, мораль, нравственность, оказалась не по зубам формализаторам знаний. А прямолинейное решение российских организаторов образования в отношении формы экзамена по литературе лишает школу возможности влиять на развитие духовного мира молодого человека. Без знания литературы, произведений великих писателей это будет уже другое поколение, духовно «глухое». И здесь открываются значительные возможности для нивелирования личности, для манипулирования ее сознанием.

Незнание художественного произведения и эпохи, в которую оно создавалось, восполняется стереотипами. По У Липпману, стереотип – стандартный вариант интерпретации, «перехватывающий информацию на пути к сознанию». Вместо сочинения по литературному произведению на уроках дается упрощенная интерпретация самого произведения. Фраза побеждает мысль. Реакция не на содержание, а на словостимул – типичная ситуация в преподавании.

Предназначение школьного гуманитарного, общественно-политического образования как формы массовой коммуникации – обучение посредством образов, воспитание на смыслах и образах исторических событий и их персонажей, на текстах художественных произведений и образах литературных героев. Пройдя курс гуманитарного образования, человек должен уметь воспринимать и различать предлагаемые образы, толковать их и пытаться создавать свои варианты идей и героев истории и литературы. Образование – это первоначальная (после семьи) школа общения с образами. Если эта школа не пройдена, человек становится сугубым прагматиком, индивидом «без души».

Посмотрим на эти процессы с позиции преподавания курса истории.

По словам известного французского поэта и философа П. Валери, история представляет собой самый опасный продукт, подготовленный химией человеческого мозга. Она заставляет народы мечтать или страдать, делает их тщеславными, невыносимыми, больными манией величия, порождает у них чувство горечи; во всяком случае, ненависть и страсти народов в первой половине XX столетия гораздо сильнее возбуждались фальсифицированной историей, чем расовыми идеологиями.

И. Фест, автор солидной биографической монографии о Гитлере, считает, что национал-социализм не знал, в отличие от итальянского или французского фашизма, того феномена «искушения историей», который относится к основным чертам фашистского мышления вообще. Он не имел идеальной эпохи, которая мобилизовала бы его тщеславие и героический порыв к подражанию; он знал критическое отрицание истории, т. е. попытку стимулировать нынешнее тщеславие карикатурной картиной бывшей слабости и раздробленности страны. Гитлер, безусловно, извлекал из отрицания прошлого такой же заряд динамизма, как Муссолини – из заклинания славой Римской империи.

Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить о Версальском договоре. Й. Геббельс, например, дал указание своим пропагандистам представлять период 1918–1933 гг. как «преступный» [91] . По большей части это были годы Веймарской республики, социал-демократической по сути и духу. И образ ее для школы и массовой пропаганды Геббельс определил как «преступный период в истории Германии».

А в послегитлеровской, демократической Германии история страны периода правления Гитлера (1933–1945 гг.) вплоть до начала 70-х годов в школах не преподавалась. Считалось, «что события времен гитлеровского правления и Второй мировой войны еще слишком близки и остры, чтобы о них можно было выработать взвешенное суждение» [92] . Теоретики немецкой педагогики создали свои принципы преподавания истории [93] : немецкая история подается в переплетении регионального, национального и европейского контекстов; отбор фактов ориентирован на современность, причинно-следственная связь с сегодняшним днем может быть непосредственной либо опосредованной; политические, экономические, социальные, культурные и повседневно-бытовые аспекты истории излагаются в их взаимовлиянии и многослойности; отдельные события и процессы освещаются на основе различных источников и мировоззрений, предлагаемые исторические интерпретации вступают в отношения конкуренции.

Но если отбор фактов ориентирован только на современность, а люди и обстоятельства прошлого игнорируются, если события и процессы освещаются на основе различных мировоззрений и источников, а исторические объяснения конкурируют друг с другом, то цельное видение страны и ее взаимоотношений с миром, причинно-следственные связи, понимание общественных процессов и их движущих сил заменяются зыбким, «плывущим» образом. Восприятие такого образа делает сознание несамостоятельным. Добившись неприятия милитаризма, нацизма и тоталитаризма (уже великое достижение!), немецкая школа через этот образ своей страны породила у молодежи новое, европейское сознание.

Россия пошла другим путем. После распада Советского Союза, краха социализма и почти пятнадцатилетнего «либерального» шараханья в поиске своего исторического пути во власти и системе образования появилась идея суверенной демократии, которая определила и содержание преподавания истории. Был утвержден образовательный стандарт по историческим дисциплинам, в соответствии с которым должны готовиться новые учебники. Один из базовых принципов, которым следует руководствоваться их авторам, заключается в том, что в прошлом люди жили и действовали в совершенно не сходных с сегодняшними условиях. Их ценности сильно отличались от современных, а потому их поступки можно оценивать только после изучения духовного, культурного, политико-экономического фона рассматриваемой эпохи. Попытка же оценивать поведение и отношения людей того времени с современной точки зрения приводит к историческим подтасовкам или заставляет видеть в прошлом лишь игру неразумных персонажей, не ведающих, что они творят. Важно не столько оценить, насколько нравствен либо безнравствен был Иван Грозный, Николай II, Ленин или Сталин, сколько разобраться в закономерностях процессов, происходивших в их эпоху, понимая при этом, что духовные ценности прежних времен существенно отличались от современных. Основное внимание учащихся должно быть сконцентрировано на объяснении мотивов и логики действий власти.

В концепции школьного учебника «История России (1900–1945)», разработанной А. А. Даниловым и А. В. Филипповым, предлагаются достаточно определенные образы страны, событий и исторических персонажей. В кратком пересказе эта концепция выглядит следующим образом.

...

Образ страны в рамках модернизации 30-х годов XX в. в концепции учебника сводится не к социализму, не к капитализму, а к индустриальному обществу.

Далее предлагаются такие образы, связанные с определенными событиями:

...

Сегодня конкурент «истории в образовании» – «история в медиа», в СМИ и Интернете. «Медийная история» развивается по законам массовой культуры, обращенной в рынок. Медиа взрастили альтернативную историю, занимательную историю из жизни исторических деятелей. В этом «конфликте» историй искусство коммуникации в том, чтобы сформировать у молодых людей целостную историческую картину. Целостную, значит, диалектическую картину.

Образование, как система учебных коммуникаций в государственных и частных учебных заведениях, создает определенные образы. Их совокупность порождает некую мифологию, которая должна закрепить в сознании граждан важные «послания», чтобы соответствующим образом позиционировать страну и ее историю. Россию уже пытались лишить победы во Второй мировой войне, отдав эту победу только Соединенным Штатам Америки, Великобритании и Франции. (Во времена президентства Дж. Буша-младшего в Вашингтоне был открыт Мемориал в честь победы во Второй мировой войне, где СССР даже не упоминается.)

Такому восприятию истории способствовали и многие учебные пособия, которые были изданы в России в первой половине 90-х годов XX в. (особенно те, что создавались под эгидой и на деньги Фонда Дж. Сороса). В них допускалось исторически неверное, тенденциозное, нарочито искаженное освещение событий Второй мировой войны и роли Советского Союза в этой войне. Речь, по сути, шла об изменении информационного кода поколения. В этом контексте наиболее показателен выпущенный в середине 90-х годов учебник А. А. Кредера «Новейшая история. XX век», в котором ряд объяснений не соответствовал исторической действительности. В частности, в книге не говорилось об Октябрьской революции 1917 г., об образовании СССР. Самое скандальное утверждение автора: перелом в Великой Отечественной войне произошел вовсе не в битвах под Сталинградом и Курском, а в ходе сражения возле острова Мидуэй в Тихом океане [94] . Из всех военачальников Второй мировой войны упомянуты только британский фельдмаршал Монтгомери и американский генерал Эйзенхауэр. На пяти страницах рассказывается об успехах союзных войск в Африке и в Азии, и только около десятка строк посвящено действиям Красной армии. Против этого учебника (рекомендованного Министерством образования РФ для преподавания истории в школе) выступили общественность и некоторые областные власти. Так, Воронежская областная дума своим постановлением рекомендовала школам отказаться от него «как антироссийского по содержанию».

В обществе реально возникают ситуации, когда различные группы ведут борьбу за ценности, а по сути – за образы, которые следует усваивать школьникам при изучении гуманитарных дисциплин. В США в 60-е годы XX в. группы родителей выступили против использования в школе учебного материала, в котором отражались расистские, антиамериканские, антисемитские и антихристианские настроения. В результате большинство учебников было переписано. Но одновременно были выведены из широкого обращения некоторые книги. Из многих библиотек страны тогда были изъяты даже «Приключения Гекльберри Финна» М. Твена (ведь одного из героев называли Черномазый Джим).

Что такое идеологический подход в преподавании литературы? Это выбор и утверждение образов, представляемых литературными произведениями. А выбор образов связан с выбором художественных произведений.

Во второй половине 90-х годов XX в. литературоведы И. Медведева и Т. Шишова проанализировали один из учебников литературы для 8 класса [95] . При первом ознакомлении с этой книгой поражала удивительная насыщенность курса и разнообразие материала. Здесь и «Поэтика» Аристотеля, и Белинский, и оба Гумилёва, и Самойлов, и Олеша, и Кривин, и Кукин, и Корнель, и протопоп Аввакум, и Цветаева, и Буало, и Стерн, и Солженицын. А мог ли восьмиклассник осмыслить за год такое количество литературных произведений?

Автор учебника, вероятно, исходил из следующей установки: имея дело с таким социально взрывоопасным материалом, как русская литература, надо максимально запутать картину. «Революция есть зло» – такова основная идея учебника. Из этой идеи вытекает противопоставление гражданского долга и «маленького личного счастья в укромном уголке». Учебник недвусмысленно дает понять, что предпочесть следует второе. Как же автор это делает? Во-первых, используется фрагментация, т. е. мозаичность подачи материала, приводящая к дезориентации в интеллектуальном пространстве. Во-вторых, ложная аналогия. В-третьих, наконец, с помощью противопоставления ученику предлагается высказать свое контрмнение: «Когда я перечитываю „Путешествие из Петербурга в Москву“, то не могу отделаться от неприятного ощущения: Радищеву удается убедить меня… Нет, я не хочу соглашаться с Александром Николаевичем Радищевым, но я вынужден (а) признать его частичную правоту».

В этом учебнике используются приемы формирования образов, которые исходят из определенных идеологических смыслов. В данном случае – противопоставления гражданского долга и личного, обывательского счастья.

Но в школе экспериментируют и с методом создания образов на основе отбора изучаемых авторов.

Летом 2003 г. российские поэты и писатели В. Войнович, 3. Богуславская, А. Вознесенский, Ф. Искандер и Р. Казакова направили в Министерство образования РФ открытое письмо с критикой проекта новой школьной программы по литературе. Согласно ей, школьники не должны изучать творчество А. Платонова, А. Ахматовой (за исключением трех стихотворений), О. Мандельштама, роман Б. Пастернака «Доктор Живаго». По мнению авторов письма, это – «сползание к реставрации и консерватизму». Министерские чиновники ответили, что в «консерватизме» новую «облегченную» школьную программу упрекнуть нельзя, поскольку из нее также убраны прокоммунистический «Тихий Дон» М. Шолохова и почти все произведения М. Горького.

Новый идеологический подход к преподаванию литературы заключается в том, что мерилом ценности писателя выступает не его талант, не художественная мощь его произведений, а принадлежность к лагерю «красных» или «белых». И исходя из размена «белых» на «красных» или «красных» на «белых» выстраивается система литературных образов.

В свое время академик Д. С. Лихачёв говорил, что в школе следует преподавать не отдельные произведения, а историю литературы. Само по себе исторически не объясненное литературное произведение теряет до 80 процентов своей моральной, эстетической, мировоззренческой действенности.

Главная фигура в трансляции образов – учитель. До сего дня актуально замечание В. И. Ленина о том, что «никакой контроль, никакие программы и т. д. абсолютно не в состоянии изменить того направления занятий, которое определяется составом лекторов» [96] . Применительно к системе образования как форме массовой коммуникации следует говорить о ведущей роли преподавателей. Нравственная позиция учителя, его идейные установки сказываются на направленности отбираемых и транслируемых образов, на постижении их учащимися. Но также важна и нравственность ученика, которая в сегодняшней системе образования, со всеми ее пороками и проблемами, с первых шагов испытывается на излом.

Говоря о нравственности человека в современном либерально-демократическом обществе, нельзя не видеть того, что образование как часть массовой коммуникации вступает в непримиримую борьбу за человека с такими ее формами, как массовая культура и реклама. Правда, образование получило неожиданную поддержку со стороны Церкви, которая тоже озабочена нравственностью людей, особенно молодежи. Церковь предложила включить в образовательные стандарты изучение дисциплины «Духовно-нравственная культура».

Когда в новой России школа не смогла стать эффективным воспитателем молодого поколения и в силу стандартизованной, тестовой идеологии образования, и в силу превращения учителей в преподавателей-консультантов, не исполняющих функции воспитателей, – тогда в школу пришла Церковь. Этот неожиданный в условиях современного российского общества союз образования и религии, может быть, отчасти тактический, имеет определенные возможности способствовать такому формированию личности, чтобы в ней развивались не агрессия, цинизм и ненависть, а созидательный настрой, доброе отношение к миру, честность, порядочность и справедливость.

Миссия пропаганды. Изменения во времени и пространстве

Пропаганда среди способов влияния на человека – самое отточенное оружие. Отточенное веками. Во все исторические эпохи определенная техника убеждения масс применялась властями, Церковью, оппозицией как в политической, так и в религиозной сферах [97] .

В 20–30-е годы XX в. наиболее активно изучали специфику пропаганды немецкие ученые. Они выявили особенности влияния пропаганды на человека, сформулировали некоторые законы публицистики. Эти разработки, которые развивали определенные идеи, высказанные Гитлером в его книге «Майн кампф» [ «Моя борьба»], использовал в своей пропагандистской деятельности Й. Геббельс.

После Второй мировой войны в разработке теории пропаганды значительно преуспели американские исследовательские центры. Это в определенной мере свидетельствовало об экспансионистской политике властной элиты США. Один из классиков теории пропаганды, американский социолог Г. Лассуэлл выразил эту тенденцию достаточно внятно: пропаганда – это инструмент тотальной политики вместе с дипломатией, экономическими мероприятиями и Вооруженными силами. Политическая пропаганда – это использование средств массовой коммуникации в интересах власти [98] . Именно в США сложилась наиболее авторитетная школа идеологической и политической пропаганды. Ее представляли такие исследователи, как У Липпман, Т. Парсонс, Г. Лассуэлл, П. Лайнбарджер, М. Чукас, О. Томпсон, Дж. Мартин, Дж. Клаппер.

Что же такое пропаганда [от лат. propagare – распространять]? Существует несколько определений, на основании которых можно выявить самое характерное, свойственное этому понятию, как форме массовой коммуникации.

Министр образования и пропаганды в гитлеровской Германии Й. Геббельс считал, что пропаганда – «это инструмент политики, средство социального контроля… Переубеждение не входит в задачи пропаганды, ее функция – привлечь сторонников и держать их в подчинении… Задача пропаганды при наличии соответствующих путей в охвате всех видов человеческой деятельности в том, чтобы изменить среду обитания человека и заставить его принять точку зрения нацистского движения на мир» [99] .

Американские социологи Р. Хольт и Р. де Вельде утверждают, что во всех определениях пропаганды подчеркивается, что она представляет собой попытку влиять на поведение, воздействуя с помощью средств массовой коммуникации на характер постижения массовой аудиторией смысла и значения окружающего мира [100] .

Но постижение людьми смысла окружающего мира – это и задача образования. В связи с этим американские исследователи Э. Крис и Н. Лейтес отмечают, что образование, в отличие от пропаганды, распространяет результаты познания, т. е. такие представления, которые не носят противоречивого характера, одинаково оцениваются различными группами людей. Если же некоторые представления, в том числе социального содержания, вызывают разное отношение у тех или иных слоев населения, можно полагать, что это уже сфера пропаганды.

Так же оценивал задачи пропаганды профессор Чикагского университета Г. Лассуэлл: пропаганда – это попытка повлиять на установку большого числа людей по противоречивым вопросам, следовательно, нейтральное распространение взглядов пропагандой не является [101] .

Но есть иные точки зрения. Так, историк О. Томпсон, оппонируя Г. Лассуэллу, считает, что к пропаганде относятся любые средства внедрения и передачи образов, идей или информации, которые влияют на человеческое поведение, взятое с его активной или пассивной стороны. Сюда входят почти все аспекты искусства и коммуникации [102] .

По мнению Т. Парсонса, задача пропаганды состоит в том, чтобы влиять на отношения, а отсюда – на действия людей с помощью лингвистических стимулов, слов – письменно или устно [103] . Он рассматривает пропаганду как средство социального контроля, с одной стороны, и как техническое средство, способное изменить ситуацию, – с другой. Парсонс делит пропаганду на усиливающую, революционную и разрушительную. Усиливающая пропаганда закрепляет установки людей в отношении определенных ценностей, социальных систем, оценок (это делается в русле социального контроля). Революционная пропаганда нацелена на то, чтобы заставить людей принять новые ценности и идеи, находящиеся в конфликте с существующими (так было в СССР в период перестройки). Разрушительная пропаганда направлена на разрушение общепринятой системы ценностей (это, по сути, уже манипулирование общественным сознанием, иначе – психологическая война).

Известный американский социолог М. Чукас в своей книге «Propaganda Comes of Age» [ «Пропаганда становится зрелой»] рассматривает пропаганду как часть социального процесса, как часть социализации личности. Под социализацией личности понимается процесс овладения личностью миром культуры, становление индивида как социального существа. Все это происходит под влиянием общественной среды. В связи с этим, рассматривая понятие пропаганды, Чукас считает необходимым напомнить, что на протяжении всей истории различные человеческие общества разрабатывали средства формирования сознания отдельного человека и контроля за его поведением с его рождения и до его смерти [104] .

Конечно, процесс социализации человека предполагает контроль за его сознанием и поведением – это сфера пропаганды. Но приобщение индивида к культуре, к знаниям, духовным и моральным ценностям и нормам неправомерно сводить только к действию пропаганды. Социализация подразумевает включенность человека в общественные отношения, предполагает образование, воспитание в семье, воздействие социальной группы и коллектива, к которым принадлежит личность, воздействие религии. Социализация – это процесс и направленный и стихийный одновременно. И рассматривая его как сферу «обработки людей людьми» (которая тоже шире пропаганды), следует выделить идеологический аспект социализации, т. е. формирование мировоззрения, ценностей личности, ее отношения к обществу, общественно-политическим и нравственным ценностям, к власти, а значит, и к существующему строю. И вот здесь определяющую роль играет пропаганда.

Необходимость пропаганды для существования современного общества обосновывают немецкие социологи К. Козик и К. Пруйс. Пропаганда, по их мнению, рождается там, где циркулируют потоки информации, и она необходимая часть жизни общества, так как дает «образцы мышления», без которых невозможны контроль за сознанием, выработка определенного мировоззрения [105] .

Во всех определениях понятия пропаганды упоминаются социальное взаимодействие, коммуникативный акт, распространение информации, которые в целом можно рассматривать как коммуникативную социальную деятельность. Поэтому в широком смысле под пропагандой следует понимать социальную деятельность в сфере «обработки людей людьми», направленную на распространение социально-политических, философских, научно-технических знаний, мифов, моральных и художественных ценностей с целью формирования у личности определенного мировоззрения и установок, а также целенаправленное воздействие на людей с целью повлиять на их отношение к обществу и власти, на их оценки и поведение. Такое понимание пропаганды близко взглядам Э. Бернайса – «отца» американского PR: это деятельность, направленная на создание или информационное оформление различных событий с целью влияния на отношение масс к предприятию, идее или группе.

Пропаганда как деятельность в сфере «обработки людей людьми» выступает в нескольких видах:

1) пропаганда как социализация – приобщение человека к ценностям материальной и духовной культуры, культуры бытия. Эта деятельность осуществляется системой образования, средствами массовой информации, рекламой, различными организациями и общественными структурами, включающими личность в общественно-экономические и политические процессы. Эта пропагандистская деятельность способствует общению людей в экономической, политической, материально-бытовой, культурной сферах, обеспечивает население разносторонней информацией, необходимой в социальной практике;

2) пропаганда как распространение социальных и политических идей, нравственных ценностей – осуществляется прежде всего средствами массовой информации, государственными организациями и политическими партиями. С развитием Интернета авторы блогов – сетевых журналов, активно высказывающие свою точку зрения, превращаются в «индивидуальные массмедиа», становятся частью пропаганды как формы массовой коммуникации. Блогер – «пропагандист-общественник», который в большинстве случаев получает импульс для своей коммуникационной активности от традиционных СМИ. Блогеры живо комментируют новости и заявления, распространяемые прессой, радио, телевидением, добавляют свои новостные поводы, высказывают оценки, суждения. В отличие от традиционной такая пропаганда строится на новостях, совокупность мнений о которых подводит к определенным взглядам. Так образуется «параллельное» коммуникационное сообщество со своей ментальностью. В нем каждый блогер может не только пользоваться информацией, но и производить ее. Сегодня журналист из традиционного СМИ уже не претендует на сравнительно монопольное производство информации, но у него остается одно преимущество – профессионализм в подаче информации;

3) пропаганда как «образ жизни, социальное окружение» – в качестве средства пропагандистского воздействия выступает сама действительность, жизненная реальность, влияющая на человека не словом, а предметом, ситуацией, практикой. Этот вид пропаганды обосновал французский исследователь Ж. Эллюль. Он предложил использовать понятие «социологическая пропаганда», к которой относится социальное окружение человека (материальная среда, предметы потребления, социальные символы, реклама, образ жизни) [106] .

Продукты массового производства, имеющие свой бренд, наряду со своими функциональными качествами имеют и коммуникативные, несущие информацию о компании, их производящей, о ценностях общества той страны, где была создана эта компания. Потребитель, приобретая брендовые продукты, «посылает сигналы» во внешнюю среду о своих вкусах, предпочтениях и жизненных установках. Продукт становится своего рода «дважды коммуникатором» – транслирует информацию о компании, создавшей его, и о потребителе, купившем его.

В разных типах общества пропаганда имеет свои особенности.

В либерально-демократическом обществе – пропаганда усиливающая (по Т. Парсонсу), т. е. наращивающая усилия в утверждении идеологических и моральных ценностей, присущих этому типу общества на протяжении десятилетий, а то и столетий. В таком обществе нет единого центра, руководящего пропагандой, нет структур, обязывающих всех граждан придерживаться определенной идеологии. Акцент делается на ценности, которые пропагандируют система образования, средства массовой информации, литература, кино, реклама. Вокруг человека создается некое идеологическо-пропагандистское поле, которое постоянно влияет на него. Оно управляется одним импульсом – неприемлемости для активных участников этого пропагандистского процесса определенных ценностей и идей, прежде всего идей социализма, социальной справедливости. Западная пропаганда действует опосредованно, формируя среду, которая активно «работает» с человеком, а повторяемость основных пропагандистских тезисов достигается многообразием форм их преподнесения. Эту среду формируют прежде всего образ жизни, предметы потребления, реклама.

По сути, в либерально-демократическом обществе реклама стала орудием пропаганды. Она внедряет в общественное сознание идеи и ценности, облеченные в образ жизни, товары, услуги, позиции, модели поведения. Реклама как инструмент пропаганды ориентируется на сознательное и бессознательное, на бесчисленные повторения и внушения. А общественно-политическая, экономическая информация (и здесь мы солидарны с американским исследователем Г. Шиллером) передается в соответствии с «коммерческими» законами [107] . Характеризуя американскую информационную систему (пропагандистскую по сути), Шиллер подчеркивает, что она всегда была коммерческой и самоизбирательной, «более того, это было достигнуто без централизованного руководства, под влиянием структур, действовавших в рамках безоговорочных исходных посылок, общих для всех владельцев собственности, и владельцы средств массовой информации не являлись исключением» [108] . Эти общие исходные предпосылки, объединяющие игроков на пропагандистском поле, основываются на принципе неприемлемости ряда идейных ценностей, прежде всего социалистических.

Наряду с системой образования и средствами массовой информации важнейшим и эффективным центром пропаганды стали крупнейшие корпорации и компании. Лозунг «То, что хорошо для Форда, хорошо для Америки» воплотился в систему продуманных воспитательно-пропагандистских мер в отношении персонала компании. Воспитание патриотизма, чувства долга по отношению к своей компании, стремления действовать в русле ее миссии, идеологии – составная часть усиливающей системы пропаганды, свойственной либерально-демократическому обществу.

В социалистическом обществе пропаганда (советская) тоже, по существу, была усиливающей по отношению к коммунистическим идеям, к политике правящей компартии.

Если пропаганда призвана влиять на человеческое поведение посредством идей, информации и образов (а именно так понимали сущность пропаганды советские идеологи), то в Советском Союзе она оформилась в единую партийно-просвещенческую и художественную систему под общим партийно-государственным управлением.

В партийно-просвещенческой системе советского социалистического общества, так же как и в пропагандистской системе либерально-демократического общества, активными центрами пропаганды были система образования и средства массовой информации, а также предприятия, организации, учреждения. Но в советском обществе пропаганда была централизована, все пропагандистские структуры находились под единым началом и действовали в соответствии с определенными установками, порождающими соответствующие смыслы, идеи и информацию.

Содержательной основой коммунистической пропаганды являлась теория марксизма-ленинизма. В Советском Союзе изучение этой теории в системе среднего специального и высшего образования, на предприятиях, в организациях, учреждениях было обязательным. Для этого создавались кружки, школы, народные университеты, занятия в которых вели пропагандисты из числа коммунистов – чаще всего работников того же предприятия или учреждения. На Центральном телевидении была телепрограмма «Ленинский университет миллионов», в которой рассказывали о сути коммунистического учения.

В основу партийно-просвещенческой коммунистической пропаганды изначально закладывался рациональный подход, ориентировавший человека на приобретение знаний. Поэтому организаторы коммунистической пропаганды настаивали на ее научности и истинности, считая это важнейшим критерием ее действенности. Как правило, «политическая учеба» отличалась догматизмом, примитивностью, оторванностью от общественных проблем и реальной жизни.

Другим критерием действенности пропаганды считался ее классовый характер, ее партийность. «…Мы, – писал В. И. Ленин, – по всей линии своей просветительной работы не можем стоять на старой точке аполитичности просвещения, не можем ставить просветительную работу вне связи с политикой» [109] . Действенность также определялась непримиримостью и наступательностью пропаганды в борьбе с антикоммунизмом.

Организаторы коммунистической пропаганды исходили из того, что успехи этой пропаганды определяются тем, насколько глубоко пропагандируемые идеи овладевают сознанием человека, социальной группы, превращаются в мотивы поступков [110] . Поэтому главным в просвещенческой коммунистической пропаганде была признана ориентация на сознание, на мышление, на изучение теории и постановлений ЦК партии. Фактор общественных настроений, чувств, эмоций почти не принимался в расчет. Лишь в переломные моменты, в период войн, политических кризисов, когда решалась судьба советского социалистического государства, партия как организатор коммунистической пропаганды делала ставку на эмоциональный фактор. В истории остались ключевые лозунги тех переломных моментов: «А ты записался добровольцем?» (период Гражданской войны), «Фашистских прихвостней к стенке!» (во время политических судебных процессов 30-х годов), «Родина-мать зовет!», «Дойдем до Берлина!» (период Великой Отечественной войны).

Советские идеологи придумали систему, в которой параллельно с партийно-просвещенческой пропагандой, транслировавшей смыслы, развивалась художественная пропаганда, т. е. производство по социальному заказу «нужных» образов средствами литературы, кино, театра, живописи, скульптуры, архитектуры. Обе параллельные системы управлялись из одного центра – Центрального комитета КПСС, в котором существовали отделы пропаганды и агитации, образования, культуры. Основные установки исходили от партии, а на уровне государства, ориентируясь на эти установки, «производством» художественных образов управляли министерства, руководившие культурой и кинематографией. Между художниками и чиновниками нередко вспыхивали конфликты, и в этом противостоянии рождались интересные произведения.

В 30–40-е годы XX в. И. В. Сталин сосредоточил в своих руках управление всей пропагандой, и партийно-просвещенческой, и художественной. Под его руководством был создан учебник по истории большевистской партии – «Краткий курс истории ВКП(б)» (1938), которым пользовались в системе партийной учебы и при изучении общественно-политических дисциплин в вузах. После окончания Великой Отечественной войны по инициативе вождя с целью выработки определенных смыслов были проведены дискуссии по философии, языкознанию, политэкономии. В художественной пропаганде Сталин инициировал, оценивал, а то и контролировал создание исторических и политических фильмов и спектаклей, литературных произведений, памятников и архитектурных ансамблей, живописных полотен, имеющих социальное звучание.

Коллективизация и индустриализация страны, победа в Великой Отечественной войне поддерживались силой художественных образов. В литературе – это образ председателя колхоза Давыдова в «Поднятой целине» М. Шолохова, коллективный образ строителей Магнитогорского металлургического комбината в романе «Время, вперед!» В. Катаева; в кино – это образы шахтеров, борющихся за увеличение добычи угля и в этой борьбе меняющих свои характеры, в фильмах «Большая жизнь» и «Донецкие шахтеры», образы рабочих, строителей, сельских механизаторов, представителей новой интеллигенции и власти в фильмах «Встречный», «Светлый путь», «Трактористы», «Комсомольск», «Танкер „Дербент“», «Сельская учительница», «Член правительства», образы защитников Отечества в фильмах «Александр Невский», «Суворов», «Кутузов», «Адмирал Ушаков», «Адмирал Нахимов», «Крейсер „Варяг“», «Летчики», «Тринадцать», «Парень из нашего города», «Она защищает Родину», «Два бойца», «Радуга», «Подвиг разведчика», «Секретарь райкома»; о новых отношениях между людьми рассказывалось в фильмах «Аэроград», «Новая Москва», «Весна», «Свинарка и пастух». Людям демонстрировали новую жизнь, показывали им цели, во имя достижения которых они сейчас живут трудно.

После войны Сталин опять форсирует развитие страны. Теперь взоры обращены на восток. Индустриальное преображение огромных малозаселенных пространств Восточной Сибири виделось как создание мощного комплекса предприятий энергетики, металлургии, химии и лесохимии. И кинематографисты начинают создавать новые образы. Уже в 1947 г. на экраны выходит «Сказание о земле Сибирской» режиссера И. Пырьева – музыкальный фильм о мужестве человека, прошедшего войну, о красоте Сибири и о ее новой индустриальной мощи, о силе искусства, «работающего» на преобразование страны.

Но в это же время власть начинает бороться с космополитизмом, с «преклонением перед Западом», и по ее заказу снимаются фильмы-биографии, где представлены образы выдающихся русских ученых, инженеров, врачей, композиторов: «Суд чести», «Пржевальский», «Мичурин», «Жуковский», «Академик Иван Павлов», «Александр Попов», «Пирогов», «Глинка», «Мусоргский», «Римский-Корсаков».

Художественная пропаганда, опиравшаяся в создании образов на принципы социалистического реализма как художественного метода, обслуживала идеологические потребности советского общества. Она ориентировалась на чувства человека, а потому была более воспринимаема массами, чем партийно-просвещенческая. Но в целом эффективность советской пропаганды в немалой степени зависела от того, насколько синхронно взаимодействовали ее составные части – партийнопросвещенческая и художественная. И когда партийно-просвещенческая пропаганда все более догматически трактовала проблемы действительности, она «замораживала» и художественную пропаганду, тогда появлялись серые, беспроблемные произведения. Но бывали случаи, когда художник силой своего таланта «опережал» установки партиино-просвещенческои пропаганды. Так случилось, например, с пьесами А. Корнейчука «Платон Кречет» и «Фронт».

Ориентация на сознание человека в партийно-просвещенческой пропаганде вкупе с жестким контролем партийных комитетов порождали невиданный бюрократизм в пропагандистской деятельности. Отдел пропаганды ЦК КПСС в основном выполнял методические и контрольные функции. Он боялся живых дискуссий, полемики с оппонентами существующей социалистической теории и практике, в первую очередь с так называемыми диссидентами – представителями инакомыслящей интеллигенции. В 70–80-е годы XX в. Комитет государственной безопасности СССР (КГБ) не раз обращался с записками в ЦК КПСС, в которых предлагал начать прямую полемику с А. Сахаровым, И. Шафаревичем, Ю. Орловым и другими известными правозащитниками. Но отдел пропаганды настаивал на репрессивных мерах в отношении всех «несогласных», возлагая на КГБ ответственность за их осуществление. Прямолинейность, негибкость, отрыв от реальности обесценивали советскую пропаганду, а в конечном счете привели к ее краху.

Пропагандистские образы – продукция пропаганды

Продукт пропаганды – пропагандистские, т. е. информационные, публицистические, образы. Они создаются прежде всего средствами массовой информации.

Среди менеджеров и редакторов СМИ до сих пор идет полемика о том, считать информацию пропагандой или нет. По мнению ряда известных российских телевизионных менеджеров, основная задача новостных телепрограмм – оперативно давать публике объективную информацию, очищенную от каких-либо мнений и комментариев, а зритель, народ должен сам сделать необходимые выводы.

Так является ли информация пропагандой?

Дж. Мартин рассматривает пропаганду как акт убеждения с помощью информации [111] . Л. Виндлхэм считает, что политическая информация – это продуманная передача отправителем потребителю политических новостей с намерением повлиять на поведение потребителя информации таким образом, чтобы тот не мог поступить иначе [112] . Но самое точное, на наш взгляд, понимание информации как пропаганды мы находим у Э. и С. Нирингов: пропаганда – это прежде всего метод преподнесения информации, а ее качество всецело зависит от того, кто эту пропаганду ведет [113] .

Это очень важно: именно метод преподнесения информации, без чего она не существует, «превращает» информацию в пропаганду. В прессе и на телевидении этому процессу служат:

1) отбор информации, ее актуальность и новизна. Выбор информационных тем уже сам по себе акт влияния на аудиторию. Обратимся к суждению известного германского философа К. Поппера [114] :

...

...

3) информационная насыщенность сюжета. Объем материала, многообразие источников, предыстория, исторические параллели, подробности, биографии героев – все это в совокупности выделяет сюжет либо тему, превращая ее в телепрограмме или номере газеты в «ударную», а значит, наиболее эффективную по влиянию на аудиторию;

4) порядок преподнесения информации. Это первый шаг в создании пропагандистского образа. Начинается все с компоновки, формы подачи материалов на газетной полосе или в телевизионном информационном выпуске, а продолжается в журналистских, авторских и иных выступлениях. Причем представление материала на полосе газеты или в телепрограмме может быть целенаправленным, акцентирующим, а может быть хаотичным, бессистемным, чтобы в этой бессистемности сознательно «утопить» действительно важное событие. Дж. Мартин замечает, что успешный пропагандист сочетает благоприятную и неблагоприятную информацию, принижая последнюю и одновременно раздувая первую [116] . В то же время Г. Шиллер, обращая внимание на метод преподнесения информации в теле– либо радиопрограмме или на первой странице крупной ежедневной газеты, утверждает, что «общим для всех является полная разнородность подаваемого материала и абсолютное отрицание взаимосвязи освещаемых социальных явлений» [117] . Речь идет о методе фрагментации, который делает для индивида поиск смысла безнадежным занятием;

5) интонация журналиста или ведущего программу. Интонация, стиль общения с целевой группой формируют отношение к информационному сообщению, определяют его пропагандистское качество.

В информационном сообщении создается определенный информационный, публицистический или художественно-публицистический образ события, явления, человека. Любая информация в СМИ – это сконструированный образ. Существующая только благодаря методам преподнесения, информация в СМИ – это пропаганда.

Процесс создания образов в современных СМИ породил новый жанр – шоу-публицистику (показную, развлекательную публицистику). Публицистика [от лат. publiais – общественный] в традиционном понимании – это способ организации и передачи социальной информации, это род произведений на актуальные общественно-политические темы. Но выступления журналистов и политиков в публицистических шоу являют собой развлекательно-популистский стиль. Вопрос или тема, лежащие в основе их выступлений, рассматриваются упрощенно, все противоречия отметаются, факты, ситуации и проблемы изображаются простыми, легкими для понимания. Язык шоу-публициста прост, раскован и одновременно ироничен, саркастичен, насмешлив и агрессивен по отношению к оппоненту – будь то иная точка зрения или иная ситуация.

Шоу-публицист, рассказывая истории, с легкостью «лепит» образы, смешит, нанизывает аргументы из разных, часто нестыкующихся, сфер жизни, разных исторических эпох, смело жонглирует фактами и стереотипами, оправдывая выбранную схему. В эти мгновения публика, завороженно следящая за таким представлением, легко внушаема. Шоу-публицистика особенно эффективна для неинформированного зрителя, а в подверженной предрассудкам аудитории такая публицистика с необыкновенной легкостью творит и укрепляет мифы. Аналитическая публицистика, аналитический стиль требуют от публики напряжения мысли, на что способны немногие. Такая публицистика «скучна», не телевизионна, не увлекательна. Поэтому сегодня в России каждый телеканал, большинство ведущих изданий имеют своих шоу-публицистов.

Манипулирование сознанием

В системе массовых коммуникаций манипулирование сознанием предполагает совокупность агрессивных мер, способных в сжатое время изменить взгляды людей, их настроение и социальное поведение. Это разрушительная пропаганда. Итальянский социолог П. Фрейре считает, что манипуляция разумом человека есть средство его порабощения; пока угнетенные полностью задавлены действительностью, нет необходимости манипулировать ими [118] .

Манипулирование сознанием предполагает активное использование сферы общественной психологии, ибо эта сфера самая чувствительная для воздействия. Она включает в себя такие присущие социальным группам и общностям людей психические образования, как потребности и интересы, сознание, чувства, настроения, общественное мнение, умонастроение; такие массовые психические процессы, как общение, убеждение, внушение, подражание; такие психические состояния, как возбуждение, подъем и спад, энтузиазм и стрессы, решимость и растерянность.

По сути, манипулирование сознанием – это психологическая война, которая предполагает использование мер пропагандистского воздействия на сознание человека в идеологической и эмоциональной областях [119] . Психологическая война есть не что иное, как система воздействия на сознание людей преимущественно через сферу общественной психологии. В большинстве случаев эта система включает в себя аморальные, антигуманные средства: дезинформацию, слухи, информационно-психологические диверсии и как наиболее «объемное» средство – провокацию.

Дезинформация – это оружие интеллектуального действия, агрессия против человеческого разума [120] . Посредством этого оружия людей можно дезориентировать, парализовать их волю, сделать беспомощными. Дезинформация – это сообщение, имеющее целью ввести людей в заблуждение, навязать им искаженное, превратное представление об идеях и реальной действительности. Образы, формируемые этими сообщениями, основываются на лживой, но чаще на полуправдивой информации. Длительная дезинформация «работает» на создание стереотипов мышления, переориентацию убеждений, изменение жизненных установок.

Слухи – это инструмент дезинформации, подсказывающий людям линию поведения. Слухи могут быть пугающими, паническими, подстрекательскими или вселяющими надежду. Они рождаются на основе лживой или скрываемой информации: факт известен, но содержание и подробности события скрываются. Враг слухов – всесторонняя, достоверная и оперативная информация.

Информационно-психологические диверсии, как правило, нацелены на то, чтобы внушить сомнения в социально-политических и моральных ценностях данного общества, данной политической партии, какого-либо движения, разрушить доверие к власти, побудить людей к определенным поступкам, возбудить националистические чувства и национальные предрассудки, что в совокупности должно привести к дестабилизации обстановки. В числе мер, используемых в информационно-психологических диверсиях, – определенного рода публицистика, угрозы и даже шантаж.

Провокация [от лат. provocatio – вызов] используется и как средство побуждения людей к определенным действиям, и как средство изменения общественного сознания, настроения, и как средство политической и экономической борьбы, компрометации конкурентов.

Компрометация [от фр. compromette – подрывать репутацию] – это оглашение информации, подрывающей доверие к определенным лицам/организациям, разрушающей имидж личности/организации. Компрометация подразумевает использование фальшивых сведений, сфабрикованных образов.

Провокация как средство влияния на сознание людей, как средство борьбы с политическими противниками, как средство завоевания, отстаивания и укрепления власти используется как в демократических, так и в тоталитарных обществах. Любая правящая элита знает силу провокации и не спешит исключать ее из арсенала своих действий по управлению страной. Правящая элита прибегает к провокациям в особых случаях, когда необходимо резко изменить ситуацию в пользу определенной группы или какой-либо политической фигуры. Конечно, понимая всю циничность этого средства, провокации маскируют под разного рода идеологические, юридические, политические акции. Как показывает история, провокация может быть как стихийной, так и спланированной («плановая» провокация требует скрытности, поэтому часто это дело спецслужб).

Историк Б. И. Николаевский так характеризует метод провокации [121] :

...

Как соотносится политическая культура общества с политической провокацией? Именно провокация служит средством разрушения политических ценностей, определяющих политическую культуру. Хотя сама технология организации провокации и может ассоциироваться с определенной специфической культурой, но это будет скорее культура абсурда, антикультура. Спрос на ее носителей возрастает в кризисные моменты развития общества, в периоды обострения политической борьбы.

Технология провокации сводится к двум основным формам – документу и акции. Документ как предмет провокации – это, как правило, разного рода фальшивки в виде аналитических записок, писем, статей, книг. В основе же провокационной акции – непосредственное действие, чаще всего развертывающееся по определенному сценарию (например, судебные политические процессы в СССР в 30-е годы XX в., «эра маккартизма» в США и т. д.).

Провокация всегда направлена против кого– или чего-либо: личности, организации, партии, социальной группы, нации. Направленность провокации позволяет определить в первом приближении ее инициаторов, т. е. те группы, лица, которым она может быть выгодна. Провокация имеет своих инициаторов, организаторов и исполнителей. В числе последних могут быть сотрудники спецслужб, аппаратов партий и движений, различных фондов и аналитических центров, служб «паблик рилейшнз» организаций и компаний.

Провокация всегда имеет свою цель, свой объект и свою форму осуществления. Она планируется, имеет свой сценарий. Чтобы ложное сообщение было принято за истинное, надо обеспечить веру адресата в правдивость сообщения. Как обман выдать за правду? Здесь главный прием – использовать феномен полуправды [122] , т. е. провокационный текст должен включать в себя крупицы правды, а также домыслы, искажения, недоговоренную правду и прямую ложь.

Создание правдоподобия зависит от формулировок, способов подачи и интерпретации материала. Чаще всего этим занимаются наемные профессионалы, пришедшие из сферы массовых коммуникаций, сервильно ориентированные деятели литературы и искусства. Можно выделить основные приемы создания правдоподобия: сокрытие и скрупулезное дозирование «плохого» и постоянное прокламирование «хорошего», искусная подмена одного основания объяснения другим, с тонкими смысловыми деформациями; уложение сути документа в традиционные для адресата рамки (нормативы, установки, символы веры и т. д.); показное обращение к высшим ценностям (добро, благо народа). Этими приемами достигается главное: создание полуправды, которая выступает как необходимое средство дезинформации, официальной лжи, инспирации выгодных режиму общественных настроений и векторов активности (т. е. организации общественного мнения, конструирования объектов общественной любви и ненависти, восхищения, презрения, осуждения и т. п.) [123] .

Одни из самых мощных инструментов провокации – средства массовой информации. В тоталитарном или авторитарном обществе они используются от имени государства, его органов. Например, в 30–40-е годы XX в. все советские газеты печатали материалы, публицистические статьи о «врагах народа».

Манипулирование сознанием как психологическая война против разума и чувств человека имеет место прежде всего в условиях резкого обострения социально-политических противоречий в обществе или в условиях враждебного противостояния государств.

Чтобы обеспечить эффективное воздействие манипулятивной пропаганды, нужно сначала нарушить связи человека с традиционными ценностями и структурами, т. е. лишить его корней, превратить в «массового» человека. Такой человек податлив, он наилучший объект для СМИ, используемых для манипулятивной пропаганды. Эта пропаганда эксплуатирует прежде всего человеческие инстинкты: страх, ненависть, зависть, стремление к обладанию, чувство самосохранения. Она манипулирует образами, чтобы сформировать у человека определенные установки и взгляды, привычку к активно распространяемой модели потребления, побудить его к определенным поступкам.

Итальянский социолог Р. Муккиели весьма содержательно описал технологию воздействия манипулятивной пропаганды на массы.

...

Вышеизложенная технология деморализации масс в той или иной степени присутствовала в недавней российской истории, когда совершался переход от социализма к капитализму.

Какие же выводы следуют из анализа этой технологии? Процесс манипулирования всегда строится на четком установлении противника, в отношении которого у публики формируется чувство неприятия, зачастую ненависти. Особо выделяются «лидеры мнения», через которых осуществляется воздействие на общественное сознание. Американские специалисты в сфере манипулирования утверждают, что важнее «достать» одного журналиста, чем пятерых врачей или десятерых домохозяек. Именно «лидеры мнения», которые активно используют полученную информацию для влияния на других, становятся целевой группой в любой пропагандистской кампании.

Информационно-пропагандистские войны

Особая сфера пропаганды – информационно-пропагандистские войны, которые ведутся за господство в духовной сфере государств, находящихся в состоянии жесткой конкуренции, конфликта, конфронтации, «холодной» или «горячей» войны.

Господство в духовной сфере создает духовный настрой людей. Лучше всех о духовном настрое как тех, кто сражается на поле брани, так и тех, кто живет мирной жизнью, соответствующим образом выстраивая свои отношения с государством, сказал Л. Н. Толстой в романе «Война и мир», где он рассуждает о таком понятии, как «желание драться»:

...

Информационно-пропагандистские войны прежде всего ведутся за дух войска, возбуждая в нем желание драться. Было у наших войск это желание в первые месяцы Великой Отечественной войны? Где-то было, а где-то его по большей части не было. В преддверии войны содержание советской пропаганды исходило из следующей установки. К власти в Германии пришла клика Гитлера, которая вместе с военщиной (реакционным офицерством и генералитетом), с капиталистами, прежде всего крупными банкирами и промышленниками, толкает Германию к войне. А немецкий рабочий класс и крестьянство, задавленные и обманутые, этой войны не хотят. Стоит им помочь, как фашистский режим в Германии рухнет.

Лучшим пропагандистом этой позиции в художественной форме был тогда писатель Н. Шпанов, из-под пера которого в 1939 г. вышло сочинение «Первый удар. Повесть о будущей войне».

Однако кинематограф опередил литературу Уже в 1938 г. в кинотеатрах страны стал демонстрироваться художественно-документальный фильм «Если завтра война. Батальный фильм на батальном материале». Авторы сценария – поэт М. Светлов, писатель Г. Березко, режиссер-постановщик и один из авторов сценария – Е. Дзиган (прославившийся фильмом «Мы из Кронштадта»). Режиссер получил прямое указание снять военно-оптимистический фильм от тогдашнего главы кинокомитета, а тот – от начальника Главного политического управления Красной армии. Уже начав съемки, Дзиган поинтересовался: как быть, если на фильм утверждена смета, а наши расходы ее превосходят? На что получил ответ: «Вы делайте все, что нужно, а о смете не думайте».

Фильм был прежде всего обращен к армии и по форме воспринимался как своего рода учебное пособие для бойцов и командиров. По сюжету войска враждебной страны, под которой подразумевалась Германия, начинают без объявления войны военные действия против Советского Союза. Завязываются приграничные сражения, в ходе которых Красная армия громит врага и отбрасывает его передовые части за линию границы. Организуются глубокие прорывы танковых армий и конницы, а бомбардировщики дальней авиации наносят бомбовые удары по штабам, складам и коммуникациям противника. Вражеская армия стремительно отступает. И в это время в тылу страны-агрессора рабочие поднимают восстание. (За кадром звучал такой текст: «В глубоком тылу врага, в городах и промышленных центрах фашистских государств, поднялся на борьбу пролетариат. С красным знаменем шли рабочие, их разгоняла полиция с помощью пулеметов».) Режим рушится, и к власти приходит дружественное Советскому Союзу правительство.

Фильм заканчивался словами диктора: «Первое нападение врага получило сокрушительный отпор. Так может начаться война, которая приведет к гибели капиталистический мир!» Рефреном в фильме звучала мобилизующая песня (музыка Д. Покрасса, слова В. Лебедева-Кумача):

Такое кино соответствовало военной доктрине и пропагандистским установкам того времени. Ведь заявлял нарком обороны К. Е. Ворошилов тогда: «Войну будем вести малой кровью и на их территории. Ни пяди советской земли не отдадим никому». А в фильме он говорит: «Навязанная нам война будет происходить не на нашей советской земле, а на территории тех, кто осмелится первым поднять меч. Эти слова не пусты, ибо за ними сила могучего советского народа».

Слова легендарного наркома трансформировались в главный посыл советской пропаганды предвоенного времени: война малой кровью на территории страны-агрессора, народ которой с помощью Красной армии сбросит ненавистный режим.

Премьера фильма «Если завтра война» состоялась 23 февраля 1938 г., в день 20-летия Красной армии. Его демонстрировали вплоть до 23 августа 1939 г., когда СССР подписал договор с Германией о ненападении. Возобновили показ фильма только в мае 1941 г. Уже в канун войны в армии и на флоте были получены директивы о ведении политической работы в духе подготовки к наступательной войне. Был составлен список кинофильмов для демонстрации в армии: «Если завтра война», «Эскадрилья № 5», «Танкисты», «Моряки» и т. п. Писатель Вс. Вишневский записал тогда в дневнике: «В войсках сосредоточиваются антифашистские фильмы».

Усилиями пропаганды армия наша представлялась мощной, командиры – умелыми, противник – понятным. Это настроение отражено в стихах К. Симонова:

Это же настроение чувствуется в стихах П. Когана:

О крайностях такой пропаганды (а крайности, как известно, лучше выражают суть) рассказ В. Тендрякова «Донна Анна». 1942 год, выжженная степь под Сталинградом, рота, окопавшаяся в полосе обороны. Двадцатилетний лейтенант Галчевский – натура нервическая, поклонник Блока (вот откуда «Донна Анна»: «Дева Света! Где ты, донна Анна?»), Дюма и Конан Дойла, бредящий сценой расстрела матросов из фильма «Мы из Кронштадта» (вот бы так умереть!). Этот командир химвзвода одержим магией войны, романтикой атаки. Но вот получен безумный приказ – брать высоту «в лоб». Командир роты оттягивал начало атаки: думал, как взять высоту с наименьшими потерями. Но этого не мог понять Галчевский, для которого атака и смерть «головой вперед» – высший закон войны. Поэтому командир роты для него – трус, преступивший этот закон. И он убивает его, и сам поднимает роту в атаку с кличем: «За Родину! За Сталина…» Роту уничтожили еще на подступах к высоте. А Галчевский чудом остался жив. Он вернулся в окоп и только тогда в полной мере осознал то, что натворил. Крик его был страшен: «Убейте меня! Убейте его! Убейте его!» Его – это того, кто снял фильмы «Мы из Кронштадта» и «Если завтра война». По приговору военного трибунала Галчевского расстреляли как «врага нашей Родины». Перед смертью он кричал: «Я не враг! Мне врали! Я верил! Я не враг! Да здравствует…»

Вот на таком понимании войны воспитывалось желание драться. Велико же было удивление, разочарование военных, когда реальный враг, напавший на страну, «не вписался» в образ, созданный пропагандой. Желание драться было сильно поколеблено. Вот наблюдение И. Эренбурга, в то время военного корреспондента газеты «Красная звезда»:

...

В Главном политуправлении Красной армии тогда тоже ориентировались на какую-то мифическую классовую сознательность немецкого солдата и немецкого рабочего. Иначе чем можно объяснить появление в августе 1941 г. такой вот листовки под названием «Открытое письмо к немецкому народу», предназначенной для пропаганды среди войск противника. Текст начинался словами: «Немецкий народ! Солдаты германской армии [потом стали писать: гитлеровской армии. – Авт.]! Рабочие и крестьяне Германии! Гитлер вновь погнал вас на братоубийственную войну…» Далее следовало обращение к солдатам и рабочим [124] :

...

Но классовая солидарность с советскими рабочими уже давно была неведома немецким пролетариям, как тем, что стояли у станков, так и тем, что стали солдатами. И до самого последнего дня войны работали моторы немецких танков и самолетов, попадали в цель и взрывались снаряды.

В самом начале война явила моральную растерянность Красной армии, не сразу разглядевшей лицо врага. Эта же война и вражеского солдата явила не в облике бывшего рабочего, мечтающего свергнуть немецких капиталистов и власть Гитлера, а в облике убийцы, садиста и мародера. Гитлеру удалось раскрыть самые худшие качества немца, растлить его сознание, воспитать пренебрежение к людям иного происхождения. Писатель и публицист Эренбург отмечал, что Гитлер сумел «превратить аккуратных, честных, работящих обывателей в „факельщиков“, сжигающих деревни, устраивающих охоту на стариков и детей… Гитлер вовлек в массовые зверства… всю свою армию, связал десятки миллионов немцев круговой порукой».

В то время как наши войска оставляли город за городом, перед пропагандой встала задача – воспитание у бойцов и командиров желания драться. Источником этого желания должна была стать ненависть. Уже с конца 1941 г. армию вела идея ненависти. И не столько к германским капиталистам и генералам, сколько к немецкому солдату. Эта ненависть была объективна, объяснима преступлениями фашистов против советских людей. Она взращивалась усилиями пропагандистов, талантливых публицистов, кинематографистов. В 1942 г. она трансформировалась в пронзительный и хлесткий, как удар бича, слоган «Папа! Убей немца!».

Но в значительной мере мощным «пропагандистским ударом», окончательно «встряхнувшим» армию, стал приказ наркома обороны СССР от 28 июля 1942 г. Стиль приказа № 227, слова «Ни шагу назад!» больше подошли бы пропагандистскому воззванию, нежели военному документу.

Воспитание ненависти стало центральной идеей советской пропаганды уже во второй месяц войны. «Авторами» этой идеи были главный редактор газеты «Красная звезда» Д. Ортенберг и писатель А. Н. Толстой. Уже на первой встрече в редакции они пришли к убеждению: для того чтобы поднять боевой дух и укрепить стойкость армии, нужно научить ее ненавидеть врага. В речи И. В. Сталина, произнесенной 3 июля 1941 г., той, что поразила страну обращением «братья и сёстры», они выделили фразу: «Германский фашизм неукротим в своей бешеной злобе и ненависти к нашей Родине».

Ненависть! Вот ключевое слово. Но ненависть не к политическому течению, именуемому «германский фашизм», а ненависть к немцам. Они воплощают все зло, именуемое германским фашизмом. Фашизм – это образ политологический, а вот фашист, немец – это образ конкретный, «живой». Поэтому и нужно создать образ немца-врага. Толстой и Ортенберг «перевели» политический язык Сталина на язык военной пропаганды, на язык психологической войны. Уже 9 июля писатель публикует программную статью «Я призываю к ненависти»:

...

И дальше Толстой представляет образ немца, которого нужно ненавидеть. Он делает «модель», по которой работали потом советские литераторы, журналисты, кинематографисты, политработники, ибо эта пропагандистская идея оставалась ведущей до самого конца войны.

...

А в августе 1941 г. в статье «Убей зверя», опубликованной сразу в «Правде», «Известиях» и «Красной звезде», А. Толстой заклинал:

...

Статистика раскрывает нам истоки той ненависти, что крепла в военные годы. Вот уточненные данные о потерях с 1941 по 1945 г. – боевых и среди военнослужащих и гражданского населения [125] :

Поражают невероятно большие потери среди гражданского населения в Советском Союзе. На оккупированной территории советских граждан преднамеренно истребляли (более 7,4 млн человек), их убивали, уничтожали в концлагерях, в полосе военных действий, угоняли на каторжные работы в Германию (на них погибли 2,2 млн человек). Люди умирали от холода и голода, чего стоила только блокада Ленинграда! Истреблением советских граждан занимались как СС, так и вермахт. Ни в одной стране не было столько уничтожено мирных жителей, которые погибли в соответствии с доктриной Гитлера в отношении славянских народов, – 14,7 млн человек! В Германии погибли 1,6 млн мирных граждан, в основном от англо-американских бомбежек и в полосе военных действий. Уже к началу 1942 г. масштабы убийств поражали. Солдаты все видели, и их ненависть росла. И пропаганда это всемерно использовала. В 1942 г. был опубликован очерк М. Шолохова «Наука ненависти». Чтобы ощутить то время, приведем фрагмент из него, повествующий о случае, потрясшем главного героя – лейтенанта Герасимова:

...

Из «Науки ненависти» родился потом рассказ «Судьба человека» – о солдате, оплавленном жизнью, обожженном ненавистью, но не ожесточившемся. Но это было уже послевоенное состояние, а тогда, в 1942-м…

В воспитании ненависти сказала свое слово и поэзия. Вот стихотворение из тех дней И. Уткина:

О том же стихи поэта и тогда военного корреспондента К. Симонова:

Но громче всех звучал голос И. Эренбурга. В его памфлетах, очерках, репортажах, фельетонах интонация ненависти оставалась определяющей в течение всех лет войны. Интеллигент, писатель, он возненавидел фашизм, узнав его еще в Испании и Франции, где в конце 30-х годов представлял газету «Известия». И он не делал различия между подразделениями СС и вермахта. У всех были руки в большой крови, и далеко не только солдатской. Фашизм был ненавистен ему и как еврею, переживавшему трагедию своего народа, который гитлеровцы уничтожали изуверски, с немецкой основательностью и педантичностью. Его публицистический дар позволял создавать такие тексты, которые по силе эмоционального воздействия, пожалуй, не имели себе равных.

Публикацию памфлетов и очерков Эренбурга поощрял Сталин, который прекрасно понимал, какой дух нужно вселить в армию, чтобы армия «ломала немца». И поэтому жесточайший по отношению к армии сталинский приказ, известный в войсках под названием «Ни шагу назад!», доходил до сознания солдат и командиров вместе с текстами Эренбурга, Шолохова, стихами Уткина, Симонова и других поэтов, пишущих о войне.

Но было и стихотворение Н. Асеева «Надежда» («Насилье родит насилье…»). Он написал его, когда увидел в одной подмосковной деревне, освобожденной от немцев, как мальчишки катались с горы на трупах немецких солдат вместо санок. Это страшно поразило поэта:

Да, «руки от крови отмоем и грязь с лица отскребем», но не сейчас, не в декабре 41-го, когда еле одолели немца под Москвой. Поэтому и жесток был к поэту секретарь ЦК ВКП(б) А. Щербаков, отвечавший за моральное состояние армии, определив это стихотворение как «политически вредное», ибо не воспитывает ненависть, которая сплачивает, создает энергетику войны и рождает героев. А такие рефлексирующие интеллигенты, как Асеев, пусть пока посторонятся – войне нужны другие поэты.

Воспитанию ненависти служила и кинодокументалистика. В сентябре 1943 г. в своем письме руководителям фронтовых киногрупп начальник «Главкинохроники» подчеркивал, что задача «фронтовых кинооператоров в районах, освобождаемых Красной армией, – это съемки следов злодеянии и разрушении, совершенных немецко-фашистскими захватчиками». Объектами съемок должны быть: «места, где фашисты учиняли расправу над советскими людьми: помещения гестапо, места казней, трупы убитых и замученных граждан, лагери пленных красноармейцев», «вид варварски разгромленных жилищ, музеев, школ, библиотек, церквей». Но когда Красная армия перешла в наступление на всех фронтах, изгоняя гитлеровцев с советской территории, фронтовым кинооператорам была поставлена другая задача: снимать кинохронику, отображающую «боевые действия советских войск, героизм и высокое воинское искусство наших бойцов и офицеров, мощь советской техники и ее умелое применение в боях» [126] .

В 1942-м и 1943-м армия выстояла. Эренбург же стал заклятым врагом Третьего рейха и главного пропагандиста Германии – доктора Геббельса. Это не преувеличение. Пропагандистская машина рейха действительно видела в нем врага и оперативно реагировала на его публикации – где-то истерикой, а где-то профессионально выстраивая PR-защиту. Но немец не сдавался, и Эренбург методично продолжал делать свое дело, даже когда наша армия вступила на территорию Германии.

Ненависть наступавших захлестнула и мирное население. «По дороге на Берлин вьется серый пух перин» – это Александр Твардовский пишет о тех днях начала 1945 г. Грабежи мирных немцев, изнасилования женщин, убийства – все было. «Они, сволочи, хорошо жили, вволю ели, имели скот, огороды, сады и напали на нас, дошли аж до моего города. И нет им пощады за это!» – тогдашнее оправдание «идейных» насильников и мародеров. В 18-й стрелковой дивизии служил старшина Солов – из «идейных». Ему политотдел посвятил целое донесение [127] :

...

А «безыдейные» беспредельничали после изрядной выпивки. При этом неважно, кем был насильник – сержантом, лейтенантом или майором, – водка равняла всех. Из вороха архивных свидетельств выбираем выступление начальника Политуправления 2-го Белорусского фронта на совещании работников отдела агитации и пропаганды фронта (6 февраля 1945 г.), где речь шла о морально-политическом состоянии советских войск на территории противника [128] :

...

Писатель Э. Казакевич, бывший в войну офицером разведки, в своем послевоенном романе «Дом на площади» пишет о том, как старый немецкий профессор, придя в ужас от творившегося, с интеллигентской деликатностью говорит советскому коменданту освобожденного города Лаутербурга: «У вас симпатичные солдаты, добрый и спокойный народ. Я на своих прогулках много наблюдал за ними. Но ваш пьяный солдат – это ужас…» И комендант, знающий больше этого профессора, чистосердечно признается: «Подвыпивший русский солдат почти так же плох, как трезвый немецкий».

В начале 1945 г. в кинотеатрах Германии показали очередной выпуск киножурнала «Deutsche Wochenschau» («Дойче вохеншау»). Немцы были в шоке от кадров, запечатлевших женщин, по словам комментатора, изнасилованных и убитых советскими солдатами. Этот эпизод оказался привязан по времени к осени 1944 г., а по месту – к району в Восточной Пруссии, который недолго занимали советские войска. Сюжет «о насилии» сделали по указанию X. Хинкеля, директора киноотдела Министерства народного просвещения и пропаганды и директора Имперской палаты кино. После прихода нацистов к власти Хинкель стал государственным комиссаром Пруссии по науке, искусству и народному образованию. В середине 1944 г. он с энтузиазмом взялся за претворение идеи Геббельса: целью пропаганды должна стать тотальная борьба против большевизма.

А борьба с большевизмом требовала постоянной демонстрации ужасов и зверств коммунистов. Первая такая пропагандистская демонстрация была на тему о «зверских расправах большевистско-еврейского сброда над украинскими и латышскими националистами» [129] . Потом началась кампания под лозунгом «Большевизм – смертельный враг Европы». Когда в Катыни, что под Смоленском, полиция обнаружила останки польских офицеров, расстрелянных сотрудниками НКВД в 1940 г., германская радиослужба новостей провозгласила: «Массовое зверство евреев-большевиков в Катыни, жертвами которых пали 12000 польских офицеров, вызвало возмущение всего цивилизованного мира» [130] .

В мае 1944 г. «теоретик» и идеолог нацизма А. Розенберг сравнил большевизм, «это сатанинское мировоззрение», с новейшим типом диких орд, надвигавшихся на Европу из степей Центральной Азии, «извращенным неомессианством Востока» [131] . И вот когда в октябре 1944 г. войска 3-го Белорусского фронта генерала И. Д. Черняховского, одного из самых способных советских полководцев, вошли в Восточную Пруссию и с боями пробивались к ее столице Кёнигсбергу, Геббельс дал указание прессе и радио рассказывать о жестоких изуверствах и пытках, которые выпали на долю немецкого мирного населения [132] . При этом он обращал внимание на то, что сведения об издевательствах над немецкими женщинами и детьми на востоке Германии поступают в каком-то «неполном и недостаточном виде». И задача немецких пропагандистов – дополнить эти слухи и расцветить живописными подробностями, чтобы превратить в суровые обвинения против оккупантов [133] . За создание таких «живописных подробностей» взялся Хинкель.

В полосе действий Красной армии были небольшие города, которые советские войска оставляли, потом снова брали. Один из таких городов Хинкель и выбрал для съемок. Приходилось торопиться, ибо на город уже наступали с другого направления. Трупы женщин, погибших от артиллерийского огня, от действий войск на городских улицах, подготовили к съемкам: задрали юбки, стянули белье, раздвинули ноги. И главное – нашли «свидетелей». Несколько испуганных горожан лепетали о русских солдатах-зверях, а закадровый голос вещал, что русскими при взятии города были изнасилованы и убиты 62 женщины. Предполагалось, что после показа таких «свидетельств» немцы будут сражаться за каждую улицу, за каждый дом. Подобные сюжеты Геббельс относил к «поэтической правде» – так он называл метод, посредством которого можно было стимулировать «силы через страх».

Вероятно, под влиянием геббельсовского кино с «живописными подробностями» и цитируемых нацистским радио отрывков из памфлетов Эренбурга командующий немецкой армейской группой «Норд» подписал приказ, в котором утверждалось, что Илья Эренбург призывает азиатские народы пить кровь немецких женщин. Он якобы требует, чтобы «азиатские народы наслаждались нашими женщинами: „Берите белокурых женщин – это ваша добыча“. Илья Эренбург будит низменные инстинкты степи. Подлец тот, кто отступит, ибо немецкие солдаты теперь защищают своих собственных жен».

Чем же ответил Эренбург, когда ему показали этот приказ? Он написал памфлет «Белокурая ведьма». Всего 27 строк, но каких! Разжигающих ненависть по обе стороны фронта. Зовущих одних – мстить, а других – держаться до последнего:

...

«Тотальная война или победа большевизма» – так заострил вопрос Геббельс. Напуганные немцы старательно воевали и трудились, чтобы не пустить большевиков в Германию. Не всему, о чем говорил Геббельс, немецкий обыватель верил. Но в сексуальную дикость русских – верил. Пропаганда Геббельса на последнем издыхании работала над тиражированием мифа об агрессивности солдат Красной армии, о поголовных изнасилованиях немок на территориях, занятых «красными».

Установка на такой миф исходила от самого Геббельса: «В лице советских солдат мы имеем дело со степными подонками… В отдельных деревнях и городах бесчисленным изнасилованиям подверглись все женщины от 10 до 70 лет. Кажется, что это делается по приказу сверху, так как в поведении советской солдатни можно усмотреть явную систему». А так как в рамках тотальной войны был применен новый подход к подаче информации, суть которого заключалась в большей оперативности и откровенности, то миф о сексуальной агрессивности русских «раскручивали» оперативно и с множеством «деталей».

Репортерский подход совмещали с пропагандистскими уловками. Например, агент распространял слух: «Большевики не причиняют никакого вреда населению в оккупированных ими районах рейха» – и тут же появлялся контрслух: «Они совершают вопиющие сексуальные зверства» [135] . Главное, требовал Геббельс, создать мобилизующую атмосферу страха, возбуждаемого «большевистскими вакханалиями».

Кампания страха, начатая в 1943 г., в конце войны охватила всю Германию. И порой русских, входивших в немецкий город, встречали трупы пожилых немцев, повесившихся в своих домах, ибо «лучше повеситься, чем погибнуть от рук зверей с Востока».

Мифы о сексуальных зверствах русских, крепко сколоченные немецкими профессионалами пропаганды на основе массовых случаев красноармейского распутства, в наше время «распространяет» британский историк Э. Бивор. Например, такой [136] :

...

Впечатляющая «сексуальная бухгалтерия», правда, мало согласующаяся с правдой тех дней, по крайней мере, если верить нашим архивам. Занятно и другое. Вероятно, трудно дается Бивору понимание сексуальной страсти, захлестнувшей женщин Европы и, чего скрывать, расположившей их к русскому солдату. Поэтому сексуальные контакты между советскими военны ми и женщинами в тех странах, куда пришла Красная армия, да леко не всегда были насильственными. Но как же это признать и отношении «детей степей, зверей с Востока», да еще не имев ших, как считает Бивор, «необходимого сексуального образования»? Дети степей, звери с Востока – это образ Красной армии, освободившей Европу от фашизма, который создает в своих сочинениях британский историк.

Тема насилия и особо изнасилований стала основной при создании образа ненависти к врагу как в СССР, так и в гитлеровской Германии. Такой образ сильнее влияет, лучше запоминается.

В таких вот отголосках информационно-пропагандистская война, сопровождавшая Великую Отечественную войну Советского Союза, дошла до наших дней.

А каковы особенности современных информационно-пропагандистских акций, которые обслуживают как военные конфликты, так и политико-идеологическую и политико-экономическую борьбу?

Американские теоретики пропаганды рассматривают информационные войны как действия, предпринятые для достижения информационного превосходства в интересах национальной стратегии и осуществляемые путем влияния на информацию и информационные системы противника при одновременной защите собственной информации и своих информационных систем. США создают мощнейшие центры глобального информационного воздействия на мировую информационно-психологическую среду. Для организации такого воздействия объединяются ведущие американские интернет-провайдеры и крупнейшие СМИ.

Несмотря на то что средства воздействия (дезинформация, слухи, пропаганда, агитация и т. д.) остались прежними, средства получения и доставки информации стали принципиально новыми. Прежде всего это системы глобального телерадиовещания, при посредстве которых как реально происходящие события с соответствующими комментариями, так и специально подобранные факты и аргументы становятся доступны людям во многих странах мира. Использование спутников прямого вещания позволяет лидеру какого-либо государства без согласия руководства других стран напрямую обратиться к населению этих стран, что является совершенно новым явлением в мировой политике.

Использование психологических средств информационной нойны предполагает знание структуры и особенностей «вражеских» СМИ, их постоянный мониторинг. Главная проблема состоит в том, каким образом направить необходимую информацию в СМИ противника: непосредственно, через прямое телерадиовещание, или косвенно, через глобальные коммуникационные системы. Уже в течение многих лет США последовательно разрабатывают технологии информационных войн [137] .

В организации информационно-пропагандистского воздействия значительно преуспели китайские специалисты. Современная концепция ведения информационной войны начала разрабатываться в Китае в конце 80-х годов XX в. Под информационной войной понимались действия (политические, экономические, культурные, технологические и т. д.) по захвату информационного пространства.

Китайские теоретики информационной войны сделали вывод о том, что результаты «холодной войны» между Советским Союзом и Западом подтвердили правильность китайского подхода. С учетом уроков «холодной войны» и реализации отечественной концепции информационных войн Китай добился впечатляющих результатов в информационном противоборстве с США. В стране существует секретная государственная система ведения информационного противоборства в финансовой сфере, которая обеспечивает массированное применение сил и средств в нужное время. Ядром системы являются исследовательские бюро при Госсовете КНР и системно-аналитический центр Министерства государственной безопасности. Эта система получает информацию как от разведки, так и от китайских диаспор в странах Тихоокеанского региона. Ведется тотальный контроль за СМИ в этих странах. Значительное число газет, телерадиоканалов приобретены агентами и штатными сотрудниками китайской разведки. Посредством контролируемых СМИ осуществляются активные информационно-психологические операции.

Ведение информационных войн отражает экспансионистскую политику государства, ориентированную на достижение национальных интересов. Внутри страны – это всеобъемлющее информационное влияние на массы посредством ведения конкурентной борьбы на информационном поле. Методы и средства информационной войны (среди них пропагандистские, рекламные, культурно-образовательные акции манипулятивного характера, специальные психологические операции, Интернет, электронные базы данных, спутниковое телевидение, мировое радиовещание) нацелены на изменение информационно-психологической среды, общественного сознания и настроений в глобальных масштабах.

Религия активно обращена к человеку. Предназначение религии – в ее воздействии на людей. Но есть у религии некоторые качества, позволяющие рассматривать ее как одну из форм коммуникации. К ним относятся: мировоззренческое (объяснение мира и места в нем человека); иллюзорно-компенсаторное (отвлекает людей от реальности, создает определенные иллюзии в сознании индивида, облегчает страдания, снимает стрессовое состояние); коммуникативное (средство общения людей в рамках религиозных организаций и отдельных групп); интегрирующее (фактор интеграции отдельных групп граждан, а также общества в целом, укрепляющий и поддерживающий существующую систему социальных отношений); регулятивное (религиозные идеи, взгляды, ценностные установки, стереотипы поведения, культовая деятельность выступают регуляторами поведения приверженцев данной веры) [138] .

В большинстве случаев религия объединяет людей на основе веры, идеи в крупные общности. Религия создала духовный механизм единения, свои методы и приемы, основанные на тайне, на авторитете Бога. Благодаря этим методам и приемам осуществляются власть духовенства, социальный контроль в крупномасштабных общностях верующих. Даже когда власть государства в силу разных причин становилась слабой, именно религия позволяла сохранять порядок. В данном случае религия выполняла консолидирующие функции – в этом была ее сила, универсальность как социального института.

Инструменты религии – это инструменты для влияния на сознание и психологию масс. Какие же инструменты в арсенале религии позволяют ей выступать одной из форм массовой коммуникации?

Прежде всего это понятие Бога, представление его как высшего существа, творца мира. Вспоминаются слова известного ученого и популяризатора науки профессора С. П. Капицы: «Главное расхождение у меня с Церковью в том, что я считаю, что человек создал Бога, а религия считает, что Бог создал человека». Если исходить из того, что человек создал Бога, то он создал самый великий образ, способный влиять на все человечество. А сила коммуникации – в яркости образа. Яркость образа – это:

...

До сих пор историков и социологов интересует, почему именно в Европе зародился капитализм как система производственных и общественных отношений. К. Маркс и М. Вебер по-разному увидели истоки этого процесса. Маркс происхождение капитализма связывал с появлением частной собственности и ее самодвижением. Вебер считал иначе. Частная собственность была и в эпоху феодализма, и даже ранее. Но не было одного важнейшего элемента, который мог бы дать старт капитализму. Он появляется в эпоху Возрождения. И этим элементом стали определенные идейно-психологические настроения людей, определенные этические правила, которые в эпоху Реформации выработал протестантизм как разновидность христианства. По сути, культура влияния на людей способствовала развитию капиталистических отношений. Люди получили идейные установки, которые определяли их поведение в общественных и личных отношениях, в сфере производства. И заслуга здесь прежде всего Церкви. Вебер писал в связи с этим [139] :

...

Эпоха Возрождения подготовила общественное сознание и настроение к рождению капиталистических отношений. И в этом изменении сознания и настроения людей активно участвовали Церковь, школа, книжное дело, первые газеты. Принимая точку зрения Вебера, можно считать, что движущей силой общественного прогресса в эту эпоху стали культура влияния на человека и выражающие ее коммуникации.

Следует особо отметить, что именно в лоне Церкви родились наиболее эффективные средства и приемы влияния на человека. Особенно преуспел здесь Ватикан в период борьбы против Реформации. В 1622 г. там была создана Конгрегация пропаганды веры – организация по защите веры и сохранению Церкви. Отсюда появилось понятие пропаганды, которое тогда означало распространение идей Римско-католической церкви.

Религия как форма коммуникации за свою многовековую историю создала весьма эффективный механизм влияния на человека, позволяющий наиболее действенно осуществлять социальный контроль.

Перемены, произошедшие в российском обществе в последние десятилетия, привели к заметным изменениям в сознании населения. С 1991 по 2006 г. число атеистов в России уменьшилось наполовину, в то время как количество верующих (православных по преимуществу) увеличилось с 34 процентов в 1991 г. до 62 процентов в 2005 г. Предполагается, что к 2015 г. в России может быть уже 25–28 миллионов активных верующих, поскольку их численность растет прямо пропорционально увеличению количества храмов. На протяжении последних пятнадцати лет сохраняется соотношение: 500-1000 человек на один храм. В 1989 г. в России на 6000 церквей было 5 миллионов верующих, регулярно посещающих богослужения и совершающих таинства исповеди и причастия (около 4 процентов населения страны). В 1995 г. уже насчитывалось до 8000 храмов и 7 миллионов воцерковленных, в 2005 г. – более 12 600 храмов и 9,5 миллиона постоянных прихожан (8,5 процента населения) [140] .

В массовом сознании россиян господствует мнение, что конфессиональная принадлежность определяется национальностью. Весьма распространено такое представление: русский – православный, литовец – католик, татарин – мусульманин и т. д. Это мнение влияет на построение коммуникационных связей, на существование некоторой специфики общественного воздействия на людей. Среди социальных групп негативное отношение к представителям иных религий присуще служащим, военным, пенсионерам, студентам и школьникам. Более толерантны работники науки и культуры, бизнесмены [141] .

Полиэтнический и поликонфессиональный характер российского общества требует воспитывать граждан (прежде всего через систему образования и Церковь) в духе терпимости к разным мировоззрениям, национальным и религиозным традициям. Согласие между конфессиями и принадлежащими к ним верующими – это обеспечение стабильности общества. Поэтому Церковь как коммуникационная система должна вносить свой вклад в воспитание граждан в духе терпимости, взаимопонимания, общественной лояльности. По сути, Русская православная церковь является сегодня самым эффективным институтом поддержания морали и спокойствия в обществе.

Православные верующие менее склонны к открытым формам протеста. В этой связи показательна возможная реакция верующих в случае значительного ухудшения жизни: лишь 8,2 процента верующих готовы в этой ситуации принять участие в различных акциях протеста [142] .

Церковь выступает за то, чтобы религия как духовный и культурный феномен обрела свое место в школьной программе. Теперь в школе изучают новый предмет «Основы религиозной культуры и светской этики». Для школьников открывается мир христианства, ислама, буддизма и иудаизма. В поле влияния Церкви попадают миллионы школьников и урок становится массовым средством коммуникации на основе религиозной культуры и нравственных установок. На таких уроках появляется возможность подсказать молодому человеку, что необходимо различать добро и зло, быть готовым к состраданию, ценить человеческую жизнь. А начинается все вроде бы с ответов на такие простые и одновременно сложные вопросы: «Что за праздники Рождество и Пасха?», «Что такое обряд крещения?» и т. п. Это в православии, но такой подход интересен для всех религий.

Общество желает, чтобы Церковь сосредоточила свои усилия на морально-нравственном воспитании людей, прежде всего молодежи. Выходит, что Церковь как коммуникационная система, «работающая» с людьми в морально-нравственной сфере, принимается общественностью. При этом духовное, нравственное воздействие на людей предполагает активную роль духовных наставников – священнослужителей как лидеров этой специфической коммуникационной системы. Но они авторитетом не пользуются. На вопрос: «С кем бы вы могли поделиться своими сокровенными мыслями?» лишь 3,4 процента опрошенных верующих назвали своего духовного наставника [143] .

Отличие массовой культуры от народной, высокой, элитарной

Массовая культура – достаточно эффективная форма массовой коммуникации в силу ее действительной массовости и доходчивости.

Если вслед за Д. Беллом рассматривать общество XIX в. как целостное образование, включающее экономику, социальные отношения и культуру, то культуру следует считать связующим звеном [144] . Культура выступала как форма массовой коммуникации. Она регулировала отношения между производством, потреблением и обществом, между властью и обществом. Но в дальнейшем произошел разрыв между сферой производства и внепроизводственной деятельностью, особенно сферой потребления. И это привело к тому, что культура начала «делиться» на культуру народную, высокую, элитарную и массовую.

Народная культура – это культура определенного народа, в течение веков присутствующая в языке, верованиях, обычаях, традициях, фольклоре, символике, письменности и быте. Для народной культуры характерна межсоциальная диффузия «как в классовых, так и в профессиональных или укладных аспектах, проникновение народной в аристократическую, городской в сельскую, оседлой в кочевую, столичной в провинциальную и наоборот» [145] .

Высокая культура – это художественное исследование истории, жизни общества и личности, нашедшее выражение в произведениях литературы и искусства. По сути, это исследование жизни художественными методами. А если художественные методы близки диалектическому способу познания мира, то это исключает познание с позиции разделенного мира или с позиции черного/белого. Диалектический художественный метод исследует жизнь и человека во всех проявлениях, во всех нюансах общественного и духовного развития. И чем талантливее художник, чем ярче и талантливее художественные средства, тем больше ценность созданного им произведения и для сегодняшнего дня, и для будущих эпох. Именно сила художественного исследования и предвидения сделала классическими и бессмертными такие произведения, как «Гамлет» и «Король Лир», «Евгений Онегин» и «Война и мир», «Братья Карамазовы» и «Тихий Дон», музыку Бетховена и Шопена, Чайковского и Шостаковича.

Произведения высокой культуры нередко входят в противоречия с пропагандистскими установками, господствующими в обществе. Когда на Западе в 1940 г. вышел роман Э. Хемингуэя «По ком звонит колокол», многие соратники писателя по антифашистской борьбе жестко раскритиковали произведение, прежде всего за якобы искаженную картину гражданской войны в Испании. В СССР роман был сразу же переведен, но не издан. Окончательный приговор вынес И. В. Сталин: «Интересно. Печатать нельзя» [146] . Произведение могло войти в непримиримое противоречие с идеологической атмосферой советского общества того периода, нацеленного на формирование определенных установок в массовом сознании.

Элитарная культура – это культура «экспериментальная», ставящая целью поиск новых художественных форм отражения действительности. Но этот поиск зависит не столько от действительности, сколько от идей самого художника как центра мира, центра, вокруг которого существует реальность. Отсюда берут начало художественные течения: символизм, имажинизм, дадаизм, сюрреализм, кубизм, концептуализм, соц-арт и еще с десяток разных. Философия их по большей части близка к экзистенциализму: человеческое существование познаваемо через страдание и смерть, художник – это экспериментатор в познании мира, опредмеченного страхами, страданиями, поступками человека. Такой взгляд на жизнь приводит к идеализации художественного авангарда как единственной формы культуры. Элитарная культура сознательно ограничивает круг своих «потребителей». Французская писательница Ф. Малле-Жоррис открыто признала, что элитарная культура становится заповедником для специалистов, для тех, кто много размышляет об искусстве и строит комбинации, может и интересные умозрительно, но недоступные широкому зрителю [147] . Это искусство для элиты, для избранных.

Особенность же массовой культуры как формы массовой коммуникации в том, что она производное от индустриального общества. Массовая культура не могла появиться без развития радио, кинематографа, телевидения. Понятие «массовая культура» впервые было обосновано в книге «Mass Culture. The Popular Arts in America» [ «Массовая культура. Популярные искусства в Америке»], вышедшей под редакцией Б. Розенберга и Д. Уайта в США в 1957 г. Понятие «массовая культура» невозможно рассматривать в отрыве от понятий «массовая коммуникация» и «массовое общество». Американский социолог Э. Шилз, один из авторов доктрины массового общества, еще в 1960 г. утверждал, что индустриализация обеспечивает интенсивное развитие средств массовой информации, которые, в свою очередь, способствуют объединению индивидов в социальное и культурное целое – массовое общество [148] . Добавим – в контролируемое общество, потому что СМИ объединяют людей в социальное и культурное целое благодаря ценностям массовой культуры.

Сходные вкусы и модели «культурного потребления» распространяются как в привилегированных, так и в низших слоях общества. Средства массовой информации становятся не только трансляторами массовой культуры, но и средством манипулирования сознанием и настроениями людей с помощью продукции этой культуры. А возможности СМИ для этого поистине неисчерпаемы. Образы, созданные писателями, кинематографистами, музыкантами, транслируемые радио и телевидением, продолжают жизнь на аудио– и видеоносителях. Благодаря Интернету, спутниковой связи любое явление культуры становится доступным миллионам людей. Границ для массовой культуры в мире не существует.

Массовая культура – это «экспансионистская», «агрессивная» культура миллионных аудиторий, распространяемая с помощью форм массовой коммуникации. Ее образы, находя отзвук в сознании и душах миллионов, не требуют для своего восприятия напряжения ума и проявления чувств. В то же время они способны создавать положительные и отрицательные эмоции, вызывать сопереживание, наслаждение.

Чем же массовая культура отличается от высокой и элитарной? Это отличие в следующем [149] :

...

Массовая культура с ее экспансионизмом размывает культуру народную, подавляет стремление людей к ценностям высокой культуры. У массовой культуры иной механизм восприятия, влияния на человека, позволяющий охватить большие массы людей разного социального положения, с разным уровнем образования. Свой особенный механизм влияния на человека определяет и своеобразие функций массовой культуры.

Функции массовой культуры

Первичную функцию массовой культуры как формы массовой коммуникации можно определить так: массовое искусство существует потому, что выгодно господствующему классу – приносит финансовую прибыль и, обслуживая идеологическую пропаганду, становится «художественной» пропагандой. Именно то, что массовая культура может формировать в массовом порядке состояние эстетического и психического удовольствия, делает ее идеальным инструментом воздействия на человеческое сознание. Коммерческое искусство может быть столь же действенным, как и полицейский аппарат [150] .

Если высокая культура – это художественное исследование действительности, то массовая культура работает на систему идеологической, «ценностной» пропаганды. Работает всеми своими жанрами – литературой (это прежде всего детективы, фантастика и «женские романы»), музыкой (от музыкальных спектаклей, песен и джаза до рок-и поп-музыки), кинофильмами (в основном мелодрамы, комедии, блокбастеры, триллеры). Кинорежиссер С. М. Эйзенштейн так говорил об этом: «Сюрреализм работает в направлении диаметрально нам противоположном. <…> Если вы стремитесь при помощи вашего произведения высказаться, сюрреалистическая система великолепна. Но у нас иные намерения. Мы хотим при помощи ряда изображений добиться эмоционального, интеллектуального или идеологического воздействия на зрителя, и поэтому для нас система сюрреалистов неприемлема» [151] .

Произведения массовой культуры выступают не только как средство пропаганды политических идей. Они выполняют и функцию снятия психологического напряжения в условиях конфликтных ситуаций, интенсивного труда, жизненных проблем и неурядиц. Во времена Великой депрессии (1929–1932), когда в США была всеобщая безработица, нищета и отчаяние, именно Голливуд как «фабрика грез» спас Америку от социальных потрясений. И вклад Голливуда в это спасение находится в одном ряду с социальными программами «нового курса» Президента США Ф. Рузвельта.

Массовая культура способствует увеличению потребления, подталкивает людей к поддержанию унифицированного, но постоянно обновляемого образа жизни. Потребление – это тоже снятие психологического напряжения. Сила массовой культуры заключается в том, что «она не отделена от потребления в самом широком смысле этого слова и от самого образа жизни. Пища, одежда, жилище, бытовая техника, предметы обихода, образование – все поступает человеку через механизмы массовой культуры, в которой нормативные и престижные стороны переплетены с функциональными. Даже в глазах представителей элиты духовный продукт приобретает ценность лишь постольку, поскольку он становится предметом массового спроса. Непризнанные гении вышли из моды. Их место заняли кумиры и идолы, изготовленные „фабриками грез“» [152] .

И еще одна функция массовой культуры как формы массовой коммуникации – обеспечение социализации человека. Ему необходимо помочь освоить новые социальные роли, научить его способам поведения в нестандартных ситуациях, столь свойственных современному обществу. Массовая культура добивается этого путем моделирования разных жизненных ситуаций, она дает людям представление, как действовать в тех или иных условиях, дает ориентиры в выборе образа жизни.

Социальный заказ и художественный метод в массовой культуре

В конечном счете продукция массовой культуры выражается в художественных образах, воплощенных в книгах, фильмах, музыкальных произведениях, театральных постановках и т. п. Массовая культура – важнейшая индустрия по производству доступных образов. В этой индустрии главный инструмент производства – социальный заказ, маркетинг и художественный метод. Но это и инструменты для управления массовой культурой.

Еще в царской России существовал своего рода социальный заказ, он определялся сначала прихотями монархов, а в начале XX в. – вкусами и интересами крепнущей национальной буржуазии. В годы правления Николая I утверждается российская традиция культурной политики – бесцеремонное вмешательство в художественную жизнь и даже в сам творческий процесс. Царь взял на себя обязанности личного цензора великого поэта России А. С. Пушкина, царь сам назначал президента Академии художеств, притом исключительно из числа членов императорской фамилии. Царь лично уволил из Академии художеств живописца А. А. Иванова, скульптора С. С. Пименова, архитектора А А. Михайлова, а художника А. Е. Егорова еще и с выговором и со взысканием денег.

К концу XIX в. по мере развития капиталистических отношений в России стала явной тенденция к снижению государственного влияния на духовную жизнь общества. Всевозможные общественные объединения, меценаты становятся полноправными субъектами культурной политики. Появились принципиально иные организационные формы: например, художник не нанимается на службу, а на равноправных началах принимается в товарищество или артель.

На таких, к примеру, принципах создавался Московский Художественный театр, основанный на средства Филармонического общества и капиталы предпринимателей Морозовых, а затем (не без помощи меценатов) перешедший в собственность актерского товарищества. В России начала XX в. бурная художественная жизнь породила и новый стиль в архитектуре (модерн), и новый театр, и новые формы творческого содружества, предполагавшие синтез различных искусств (Дягилевские сезоны в Париже), и нового русского читателя. Распространению чтения способствовали заметно возросший уровень грамотности населения, прежде всего городского, огромные тиражи печатных изданий, ослабление цензуры. По свидетельству известного библиографа Н. А. Рубакина, уже к 1905 г. Россию охватило «настоящее книжное наводнение», по числу названий и тиражам книг страна вышла на первое место в мире. Активно создававшаяся народная (т. е. популярная) литература была в тот период одной из богатейших в Европе.

Серебряный век в нашей культуре смог начаться исключительно благодаря общественной инициативе, социальному заказу, на которые были так изобретательны отечественные меценаты. Это была их культурная политика, своего рода «вызов» крепко ставшей на ноги национальной буржуазии одряхлевшему государственному строю.

Социальный заказ может исходить от власти, от вождя, как в тоталитарных и авторитарных обществах. Когда в Советском Союзе началась коллективизация, И. В. Сталин предложил М. Шолохову отложить на некоторое время работу над романом «Тихий Дон» и написать роман о перестройке жизни на селе. Писатель всего за полгода написал первую книгу «Поднятой целины». И она оказалась талантливым произведением. Тогда же, в начале 30-х годов, по совету Сталина А. Н. Толстой написал роман «Петр Первый», где образ царя получился весьма впечатляющим, но таким, каким его хотела видеть власть в лице Сталина. Известно и то, что Сталин предложил режиссеру С. Эйзенштейну снять фильм «Иван Грозный» (этот фильм стал заметным явлением в искусстве кино).

Но, как правило, в советском обществе социальный заказ был продиктован идеологическими требованиями, исходящими от партийных комитетов разных уровней. Это не значило, что художники творили по прямым партийным указаниям, в определенных границах они были свободны в выборе обозначенных тем и их решении. Но, поддерживая политику партии, они следовали ее идеологическим установкам. Как говорил писатель Шолохов, «каждый из нас пишет по указке своего сердца, а сердце принадлежит партии и народу, которому мы служим своим искусством» [153] .

Однако нередко верность велению сердца вступала в противоречие с установками партийной бюрократии. И тогда оставалось только апеллировать к вождю. Летом 1940 г. в письме Сталину известные деятели советского кино М. Трауберг, М. Ромм, А. Каплер, С. Васильев, Ф. Эрмлер и Г. Александров писали: «Руководство кинематографии не понимает, что за 22 года партия вырастила в советском кино кадры подлинных партийных и непартийных большевиков-художников. Вместо того чтобы во всей своей деятельности опираться на эти кадры, оно, руководство, отбрасывает их от себя, рассматривая художников кино как шайку мелкобуржуазных бездельников, как рвачей, как богему» [154] . Аппарат власти не хотел понимать, что деятели искусства – это союзники власти, а не ее подручные, что деятели искусства, разделяющие идеологию правящего класса, проявляют большую ответственность за состояние дел в культуре, чем чиновники.

В том же письме кинематографистов Сталину говорилось, что убогая кинотехника ограничивает движение творческой мысли, что у нас нет высококачественной пленки, современной съемочной и осветительной аппаратуры, современных микрофонов и звукозаписывающих аппаратов, что нет возможности пользоваться тем арсеналом технических средств, благодаря которым заграничные фильмы выглядят столь привлекательными.

Вопрос об отсталой материальной базе кинематографии ставили художники, а не руководители соответствующего ведомства. На основании «жалобы» деятелей кино «на самом верху» было принято решение о закупке за рубежом современного оборудования для кинопроизводства.

Письмо кинематографистов высветило проблему взаимоотношений власти и художника. Их особенность в советском обществе нередко состояла во взаимном недоверии, что привело в конце концов к отдалению многих деятелей искусства от власти. Об этом свидетельствуют судьбы советских деятелей литературы и искусства в 30-80-е годы XX в.

В либерально-демократическом обществе развитие массовой культуры определяется рынком. Социальный заказ исходит от руководства компаний, производящих «культурную продукцию», от издательских концернов, кинематографических и телевизионных корпораций, музыкальных фирм. Этот заказ осуществляется через систему финансирования, институт продюсеров, систему конкурсов на создание произведений массовой культуры. И так всюду, где господствует рынок [155] :

...

Финансируют только те проекты, которые удовлетворяют компанию, продюсеры отбирают только те сценарии и «раскручивают» те проекты и тех исполнителей, которые удовлетворяют вкусам и установкам социальных групп общества. Престижные премии в любой сфере искусства (например, премия Американской академии киноискусств «Оскар») даются авторам тех произведений, которые отвечают идеологическим установкам и критериям художественного воплощения. А всякая премия – это тоже своего рода ориентир для художников. Впечатляет мнение о Голливуде выдающегося американского драматурга и режиссера Дэвида Мэмета: «Голливуд это тоталитарная машина – художник должен либо подчиниться и сотрудничать, либо умереть».

Социальный заказ как метод управления массовой культурой существует во всех обществах, но воплощается в зависимости от типа общества. Массовая культура не может существовать без социального заказа, ибо ее продукты связаны в достаточной степени с обеспечением идеологической пропаганды, а их производство – с необходимостью привлечения немалых финансовых и материальных средств, которые имеются или у государства, или у частных компаний. В либеральном обществе социальный заказ поддерживается системой рейтингов, которые контролируют продаваемость той или иной продукции массовой культуры, а отсюда и определяют значимость творчества того или иного представителя интеллектуальной и художественной интеллигенции. Не художественный и интеллектуальный уровень произведений, а их продаваемость движет сегодня социальным заказом. Поэтому произведения массовой культуры создаются по законам маркетинга.

Своеобразие управления массовой культурой в разных обществах заключается и в том, что эта культура имеет разные художественные методы, которыми пользуются авторы при создании «популярных» произведений. Конечно, нет свода правил, инструкций, и художник может и сам не понять, каким методом он создал свое творение. Но интуитивно он будет пользоваться этим методом как неким правилом, иначе его произведение не будет удовлетворять требованиям массовой культуры, маркетинга, обеспечивающим идеологические установки общества. А методы эти весьма различны в разных социальных системах.

В советском обществе этот художественный метод назывался социалистическим реализмом. Суть его в том, что художник должен создавать положительные образы, показывать то, что является главным содержанием действительности в ее развитии с позиции социализма: «…историческая конкретность художественного изображения должна сочетаться с задачей идейной переделки и воспитания трудящихся людей в духе социализма» [156] .

Но метод социалистического реализма при обобщении и показе того, что является главным содержанием действительности, идеализирует эту действительность и действующего в ней человека. А раскрывая черты будущего, социалистический реализм становится социальной фантастикой. Таким образом, соцреализм – это метод создания социального мифа, направленного на воспитание человека или на его «идейную переделку». В СССР в 30–40-е годы массовая культура, вооруженная методом социадиетического реализма, работала прежде всего на политическую пропаганду Она способствовала воспитанию советского человека – идейного, преданного партии, отечеству, государственному строю, готового к самопожертвованию во имя родины и социализма. Лучшие произведения советской массовой культуры того времени отвечали этому принципу «Поднятая целина» повествует как раз о «переделке» людей в условиях революционного развития – коллективизации. Однако талант, любовь к своим героям позволили Шолохову уйти от социальной фантастики.

Литература и искусство того времени создавали образ советского человека, на примере которого воспитывалось молодое поколение. Наиболее ярким, притягательным этот образ получился в произведениях Н. Островского «Как закалялась сталь», Б. Полевого «Повесть о настоящем человеке», А. Фадеева «Молодая гвардия». В повести «В окопах Сталинграда» (1946) – одной из лучших книг о Великой Отечественной войне – В. Некрасов так выстраивает этот образ:

...

И так объясняет, почему мы победили в войне:

...

В 1946 г. ЦК ВКП(б) принял постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград», осуждавшее творчество писателей М. Зощенко и А. Ахматовой. По существу, оно отражало борьбу между массовой культурой, где господствовал метод социалистического реализма, и элитарной и высокой культурой, к которой принадлежало творчество этих художников. В тот период «холодной войны» для руководителей СССР массовая культура была средством достижения идеологической цели – воспитание патриотизма у граждан страны.

А каков художественный метод в массовой культуре в либерально-демократическом обществе? Он не универсален, ибо связан не только с идеологической ориентацией, но и с традициями, историей, характером народа конкретной страны. Можно вполне определенно говорить о художественном методе, утвердившемся в массовой культуре американского общества.

Конечно, в США этот метод не декларирован и художника не призывают напрямую следовать ему. Но идеологические установки, действующие в обществе в течение уже многих десятилетий, требования рынка, продюсеров, диктат общественного мнения сформулировали принцип этого метода. Обратимся к работам теоретиков культуры, посвященным такому феномену национального сознания, как «американская мечта»: к «The History of the United States of America» [ «История Соединенных Штатов»] (1888–1891) Г. Адамса, «The Epic of America» [ «Американский эпос»] (1931) Д. Адамса и «Развитию цивилизации в Америке» (1987) М. Лернера. Наиболее полно об «американской мечте» и возможностях ее реализации в США говорится в книге «Американский эпос», где ставится знак равенства между «американской мечтой» и американизмом [157] :

...

Художественный метод в американской массовой культуре – это художественное исследование развития человека в процессе реализации «американской мечты», которая связана с национальной этикой и американским образом жизни. Он представляет идею преуспевания, в основе которого – принцип равных возможностей, активный индивидуализм личности. Явно или неявно, но во всех произведениях массовой культуры художники ориентируются на принципы реализации «американской мечты».

Наиболее ярко это проявляется в кинофильмах, созданных в Голливуде. В первую очередь следует говорить о мелодрамах, а также о чисто американском изобретении – вестернах, гангстерских фильмах, блокбастерах и триллерах. Киноэкран «уничтожает понятие о времени, добавляя иллюзию пространства и создавая изысканные мечты. А в этом – эмоциональная идентификация простого человека кинозвезде, с теми мечтами и тем магическим миром, который соткан из грез» [158] . «Американская мечта» как метод творчества позволяет создавать такие социальные образы, в которых действительность переплетается с иллюзиями и социальной фантастикой.

Индустрия Голливуда опирается на социальный заказ и художественный метод. У художника нет выбора: игнорируешь художественный метод – не получаешь социального заказа. Кинорежиссер А. Михалков-Кончаловский признался: «Мой отъезд за границу означал выход из системы. Но за выходом из одной системы последовал вход в другую. Игры с другой системой, другой властью начались в Голливуде. Там не сразу, но пришлось убедиться, что Голливуд – тот же самый ЦК КПСС, только в зеркальном отражении» [159] .

Фабрика образов Голливуд в культуре глобальных коммуникаций

На протяжении десятилетий Голливуд является мировым центром производства социальных образов. Голливуд в соответствии со своими масштабами и мощью создает свою продукцию на основе социального заказа и продиктованного им художественного метода [160] :

...

Привлекательные социальные мифы, производимые Голливудом, – это социальная терапия для населения большинства стран мира. В этом мощь американской массовой культуры. Но эта культура в значительной части антигуманна, потому что несет ценности далеко не лучшего свойства: крайний индивидуализм и коллективный эгоцентризм, примитивизм, насилие и жестокость, хотя и под флагом идеи борьбы добра со злом. Все это входит в понятие американской культурной экспансии, в которой кинематограф составляет самую весомую часть.

Голливуд сегодня – это орудие экспансии американского видения мира, орудие глобализации. Именно голливудская кинопродукция распространяет по миру мифы, изобретенные в США. Сегодня это в основном фильмы в жанре социальной фантастики, которая предлагает строго выстроенный образ будущего мира: борьба добра со злом под эгидой Америки. Новый мир в этих фильмах всегда один и тот же, созданный с помощью компьютерных технологий и эффектных технических трюков – они главные герои фильмов типа «Люди Икс», «Люди Икс-2», «Терминатор», «Матрица», «Планета обезьян», «Троя», «Трансформеры», «Аватар». Такие фильмы увлекательны и пользуются успехом у зрителей во всех странах мира.

Голливуд породил целое тематическое направление – фильмы об истории стран и народов, о древних цивилизациях (например, «Апокалипсис» М. Гибсона – о гибели цивилизации майя), об истории Древнего Рима, Древней Греции. Но образы истории стран и народов в этих по-американски ярких, зрелищных фильмах даны в редакции Голливуда. А это значит, что в центре большинства историй стоят США. Ведь добился же Голливуд того, что многие молодые люди считают, что во Второй мировой войне Америка разбила Гитлера и победила Сталина. Мощь Голливуда, его планы глобализации американских идей и ценностей превращают его в ударную силу глобального контроля масс.

Масштабы наступления Голливуда по миру впечатляют. Только в Европе в 2005 г. 60 процентов кинопроката и телерадиосетей принадлежало США. Малым странам дешевле покупать американские фильмы, чем производить свои. Но Европа против этой экспансии. Еще в 1989 г. была установлена квота на показ американского кино в странах Евросоюза. А в июле 2003 г. в будущую Конституцию Европейского союза было внесено право вето, что позволяет государственным органам европейских стран регулировать показ американских фильмов на экранах, когда есть риск нанесения ущерба языковому и культурному многообразию стран ЕС. Во Франции, например, неевропейское кино может занимать не более 40 процентов эфирного и экранного времени.

Но Россия предоставила почти всю свою кино– и телесеть для американской кинопродукции. По данным статистики за 2006 г., американские кинопрокатчики, заключив долгосрочные контракты, по сути, завоевали российский рынок, получая немалые деньги, которые пойдут на съемки новых американских фильмов. Российское общество, власть вяло сопротивляются этой киноэкспансии, ссылаясь на необходимость конкурентной борьбы на кинорынке.

Особенность глобального влияния американской массовой продукции еще и в том, что она создает некие стандарты кинотворчества, некие «творческие» образцы, которым следуют российские кинематографисты. Они прилежно работают по законам американского массового кино, воспитывая своими фильмами определенные вкусы, привычки, установки у массового зрителя.

Как форма массовой коммуникации реклама – один из инструментов продвижения политических, социальных, духовных смыслов. Реклама рождает образы организаций, лидеров, товаров, определенных жизненных стандартов. Эти образы предстают в сочетании слова, изображения, цвета, музыки, игры актеров, сюжета и эффектного монтажа. А так как образ – это псевдоистория, рождающаяся как артефакт на основе кода массы и манипулятивных возможностей массмедиа и информационных технологий, то такой образ хорошо потребляется. Так реклама организует массы потребителей. Благодаря силе образов и интенсивности их распространения, реклама преобразуется в тотальную массовую коммуникацию.

Посредством образов эта массовая коммуникация связывает производство и потребление, ускоряет процессы купли-продажи, оборачиваемости капитала. Поддерживая связь с рынком и потребителем, реклама способствует продвижению продукта, будь то товар, образ жизни, образ корпорации или лидера. Реклама не только создает спрос на различные товары, предметы и разного рода духовные продукты, но и управляет им.

Коммуникативная связь в виде рекламы существует не только между производителем и потребителем, но и между властью, лидерами, политическими партиями, общественно-политическими движениями и общественностью. Она помогает наиболее эффективно, доходчиво донести до людей определенные образы и стоящие за ними смыслы. Реклама подразделяется на коммерческую, политическую и социальную. В этих трех видах реклама становится социологической пропагандой, т. е. убеждает вещью, предметом, стилем жизни.

Люди, принадлежащие к западной цивилизации, уже много лет окружены миром всевозможных товаров, привыкли к изобилию пищевых продуктов, одежды, бытовой и электронной техники, автомобилей, предметов роскоши. И все это объекты и субъекты рекламы. Их рекламируют, создавая их образы, а они создают представление о корпорации, стране, традициях жизни. Даже организация продаж, когда в коммерческих центрах объединяют магазины и досуговые центры (концертные залы, кинотеатры, музеи, галереи и т. п.), становится своеобразной рекламой стиля жизни.

Реклама потребления окружает человека, предлагая ему смыслы и цели жизни. Она буквально определяет алгоритм его поведения. Самое интересное, что «благодеяния потребления не переживаются в повседневной практике как результат труда или процесс производства, они переживаются как чудо» [161] . За этим чудом – реклама.

Реклама как форма массовых коммуникаций возвела «лидеров потребления» в герои. Реклама славит их образ жизни, полный избытка и требующий чудовищных расходов. Благодаря рекламе, герои производства уступили место «героям потребления», этим, по выражению Ж. Бодрийяра, великим расточителям. Такая реклама – неразумное дитя спекулятивного капитализма – обеспечивает «экономический подъем потребления массы, которое определяется по отношению к престижному потреблению как трудовая субкультура» [162] .

Но реклама работает и на сферу политических предпочтений, в которых образы политических лидеров, движений, идей рассматриваются как товар. А это значит, что даже в политической, социальной, нравственной сфере реклама не выходит за грань потребительского восприятия. Все есть товар!

Реклама как коммуникация расширяет сферу человеческого общения. Делает она это посредством создания виртуальных историй, ситуаций. Идентификация себя с персонажем рекламного сюжета позволяет потребителю рекламы лучше адаптироваться к современному миру, успешно пройти «курс социализации» в нем. Реклама иногда корректно, а чаще навязчиво предлагает некий образ жизни. В рекламной истории он складывается из набора предметов, существование которых определено идеей лучшей жизни в этом мире. Например, холодильник, стиральная и посудомоечная машины определяют быт современного человека, порождая некий суперстиль жизни, ее фирменный знак. Отождествляя свою жизнь с этим «знаком», человек проникается чувством принадлежности к «высшей цивилизации».

Коммуникативная функция рекламы в том, что она «ведет диалог» между различными цивилизациям. Он строится на обмене культурами, духовными и моральными ценностями, образцами поведения, представлениями о мире. Языком этого диалога выступают как содержание рекламы, так и ее технологии, имеющие особенности в разных цивилизационных системах. Если американская реклама – динамичная, постоянно меняющаяся, активная, даже порой агрессивная, то европейская – склонна к традициям, уповает чаще на классические каноны, а японская – больше созерцательная. Но глобализация весьма активно интегрирует эти особенности, направляя диалог цивилизаций в сторону экспрессивного, постмодернистского американского варианта рекламы, потому что ее образы подвижны, агрессивны и ярки.

Как форма массовых коммуникаций массовые акции включают в себя митинги, шествия, демонстрации, пикеты, политические перформансы, карнавалы, а также разного вида зрелища на стадионах и городских площадях. Эти акции охватывают весьма значительное число людей – от трех и более протестующих в пикетах до 100 000 человек во время представлений на стадионах и площадях, на митингах и демонстрациях.

Массовые акции – эффективная сфера управления сознанием и настроением людей, собравшихся в определенное время в определенном месте. В ходе массового общения психологическое состояние человека тождественно психологии толпы, которая «живет» многолюдными митингами и демонстрациями.

Разновидность толпы – публика, т. е. рассеянные толпы, в которые людей соединяют средства массовой информации. Миллионы людей, «которые спокойно читают свою газету, которые непроизвольно вторят радио, составляют часть нового типа толпы – нематериальной, распыленной, домашней. Речь идет о публике или, скорее, о публиках: читатели, слушатели, телезрители. Оставаясь каждый у себя дома, они существуют все вместе. При всей непохожести они подобны» [163] .

Толпа, как ее характеризуют Г. Лебон, Г. Тард, С. Московичи, отличается целым рядом свойств, которые учитываются в общении с ней, в управлении ею:

...

Французский социальный психолог Г. Лебон (1841–1931) отмечал, что «главной характерной чертой нашей эпохи служит именно замена сознательной деятельности индивидов бессознательной деятельностью толпы» [164] . Он считал (и в этом его поддерживает С. Московичи), что в XX в. психология масс как наука вместе с политэкономией оказали наибольшее влияние на социальные процессы, на историю (за исключением Великобритании и США).

Вряд ли можно согласиться с такой точкой зрения. Все же психология человека и толпы – производное от объективной реальности. Философ и психолог С. Л. Рубинштейн настаивал на детерминации психической жизни людей и личности, существующей как процесс непрерывного взаимодействия внешних и внутренних условий [165] . А разве не правомерна точка зрения российского психолога А. В. Брушлинского, который утверждает, что в одной и той же стране в один и тот же период часть толпы обожествляет своего лидера, а другая – люто ненавидит? За этим стоят социальные причины (как был в революционной России раскол общества на красных и белых). Здесь явная противоположная направленность психических сил внутри масс по отношению к одному и тому же образу – образу вождя [166] .

Психологию толпы в свое время впечатляюще раскрыл русский писатель М. Е. Салтыков-Щедрин. В очерке «Каплуны» он смеялся над российской интеллигенцией, обвинял ее в нежелании активно влиять на жизнь. В этом он в какой-то мере даже опередил Г. Тарда и Г. Лебона с их исследованиями о влиянии на толпу. Интересно, что И. В. Сталин отметил в щедринском тексте тот фрагмент, где говорится об особенностях поведения толпы [167] :

...

Сталин подчеркивает в тексте Салтыкова-Щедрина вопрос: «Надобны сверхъестественные силы, чтоб увлечь толпу сразу, а много ли найдется деятелей, обладающих этими силами?» и ответ находит у психиатра и психолога В. М. Бехтерева [168] :

...

В этом тексте Сталин находит подтверждение своей практике обращения с народом. Мысленно он видит и тех своих соратников, чья кровь «утучнила почву», подготовила толпу к его приходу.

Летом 1926 г. Сталин просит помощников классифицировать книги в его личной библиотеке и уточняет задачу: «1) Склассифицировать книги не по авторам, а по вопросам: а) философия; б) психология…» [169] . Психология у него идет следом за философией, за идеологией. И это показательно.

Толпы различаются по своим социально-идеологическим характеристикам, но все они сходны в своей психологии. Поэтому и методы управления толпой едины, не зависят от ее социальной направленности. Каковы же эти методы?

Толпе нужен вождь, так же как ему – толпа. Вождь влияет на толпу авторитетом, а не доводами рассудка. Настоящий руководитель, объясняет Лебон, «начинает посредством обольщения, и обольщаемый субъект, толпа или женщина, располагает теперь только одним мнением – мнением обольстителя, живет одной волей – его волей» [170] .

Толпа становится наиболее управляемой, когда в ней присутствуют так называемые агенты вождя. Они транслируют образ вождя в толпу. Они активно реагируют на его мнение, формулировки, лозунги, заражая окружающих.

Для общения с толпой нужен особый язык – образный, энергичный, в котором преобладают повелительные формулировки. Массы «никогда не впечатляются логикой речи, но их впечатляют чувственные образы, которые рождают определенные слова и ассоциации слов… Их сосредоточенно произносят перед толпами, и немедленно на лицах появляется уважение, головы склоняются. Многие рассматривают их как силы природы, мощь стихии» [171] .

Для масс, для толпы важно, чтобы политика была представлена идеей – революции, свободы, победы в войне или другой подобной. Эту идею внушают до тех пор, пока она не превратится в образы и коллективные действия. По мнению Московичи, грамматика убеждения основывается на двух главенствующих правилах – утверждении и повторении. Для толпы особенно важно ясное, не допускающее возражений, двусмысленных толкований утверждение однозначной позиции, господствующей идеи. Самое эффективное убеждение – это повторение. С помощью повторения мысль «отделяется» от персонажа, формулировки, лозунги проникают в подсознание, становятся элементом коллективного верования [172] .

А вот и доказательство, которое приводит Лебон: «Идеи никогда не утверждаются от того, что они точные, они утверждаются только тогда, когда с помощью двойного механизма повторения и заражения оккупировали области подсознания, где рождаются движущие силы нашего поведения. Убедить кого-либо не значит доказать ему справедливость своих доводов, но заставить действовать в соответствии с этими доводами».

Однако, прежде чем воздействовать на толпу, ее нужно создать, организовать. Вот уж где простор для «паблик рилейшнз», управляющих массовыми коммуникациями.

Как создаются толпы для митингов и демонстраций? Их организацией занимаются комитеты партий, движений, профсоюзов, которые имеют, как правило, свои территориальные или производственные ячейки. Они начинают с разъяснительной работы и объединительных действий, которые в конечном итоге требуют вождя. Только настоящий вождь может стать организатором толпы.

Но толпу может создать и некий центр в стране или за ее пределами, если он обладает достаточно разветвленной структурой, аналитической службой, силами безопасности, средствами связи и его действия хорошо финансируются. Такой центр способен создавать многочисленные длительно существующие толпы, управлять ими. Эта форма массовой коммуникации нацелена на разрушение системы социального контроля в обществе, что в конечном счете приводит к смене власти, а то и к изменению существующего строя.

В 60–70-е годы XX в. западные спецслужбы делали ставку на «верхушечные» перевороты в странах Восточной Европы (вроде пражских событий 1968 г.). Но все попытки заканчивались провалом: объявлялось чрезвычайное положение, в города вводились войска, верхушку власти меняли – и все затихало. С начала 2000-х годов действуют иначе – снизу, с помощью созданной и управляемой толпы. Использование толпы в политических процессах присуще периодам острейших социально-политических кризисов в обществе, экстремальных ситуаций.

Но власть также может пользоваться массовыми акциями для того, чтобы не доводить развитие ситуации до возникновения враждебной толпы. «Улица должна быть наша», – декларирует сопротивляющаяся власть. И, не прибегая к репрессиям, она создает движения, способные «рассредоточить» зарождающуюся толпу. Здесь массовые акции превращают массы не в толпу, а в публику.

Сегодня «жизнь» толпы тесно связана с развитием коммуникационной техники. Благодаря традиционным средствам массовой информации «классическая» толпа трансформировалась в публику. Технический прогресс породил технологию флэшмоба, организующую «мгновенную» толпу. Этот термин создал американский социолог Г. Рейнгольд, который в своей книге «Умная толпа: новая социальная революция» предсказал, что люди будут использовать для самоорганизации новые коммуникационные технологии – Интернет, мобильную связь.

«Мгновенная» толпа образуется благодаря помещенному в Интернете или разосланному через сотовую связь сообщению, в котором объявляется о проведении определенной акции. В указанное время в указанном месте толпа мгновенно собирается, проводит задуманное организаторами представление (перформанс) и так же мгновенно исчезает. Разные люди участвуют во флэшмобах по разным причинам – некоторые от скуки, другие – в силу необычности действа, которое «прикольно», третьи руководствуются своими политическими, коммерческими или художественными целями.

Сегодня технологию флэшмоба активно восприняли политические движения, особенно молодежные. Но даже молниеносно собирающаяся и проводящая необыкновенную акцию «мгновенная» толпа кое-что унаследовала от «классической» толпы: психологическую общность и наличие лидера-вождя, пусть даже анонимного.

Вторая мировая война – одна из главных трагедий XX в. Государства и народы сошлись в кровавом апокалипсисе. В Германии людей готовили к этой схватке целенаправленно, с немецкой педантичностью. Стойкость и самоотверженность являются не последними чертами характера немцев. По иронии или по праву история распорядилась так, что только тоталитарное государство, именуемое Советским Союзом, смогло сломать нацистскую машину. Традиционные демократии оказались бессильными перед гитлеровской Германией. В течение нескольких недель Польша, Франция, Бельгия, Нидерланды пали к ногам завоевателей. Как же удалось так настроить германский народ, что он не «сломался» в самые трагические минуты существования германского рейха и далеко не сразу разочаровался в нацизме? Слишком много вопросов оставил немецкий эксперимент и для сегодняшнего дня: как поддается формированию архетип нации? как манипулируют народными массами? как выясняют и создают общественные настроения? как отслеживают реакцию на пропагандистские воздействия? как влияют на сознание и как подавляют оппозицию в тоталитарном обществе? И какие «таланты» имели для этого те «жрецы духа», которые создавали технологии «обработки людей людьми», технологии выяснения мнений и уничтожения несогласных, – Гитлер, Геббельс, Гейдрих, Мюллер?

С середины 80-х годов XX в. не утихает дискуссия между неоконсервативным и антифашистско-демократическим направлениями в историографии фашизма, начало которой положила статья немецкого историка Э. Нольте о прошлом, «которое не хочет пройти». В ней говорилось, что фашизм в Германии будто бы прежде всего нужно рассматривать как соответствующую реакцию на большевизм в России [173] . Но современные историки приводят впечатляющие аргументы в пользу несостоятельности представления о том, что Германия в войне с СССР преследовала цель освободить Россию от большевизма. Особенно убедительно развенчивается это представление в работе О. Пленкова «Мифы нации против мифов демократии. Немецкая политическая традиция и нацизм». Автор утверждает, что нацистская Германия непосредственно продолжала то мощное стремление к первенству не только в Европе, но и в мире, которое в течение столетия определяло путь германской нации. Еще во время Первой мировой войны выдающийся немецкий социолог М. Вебер писал, что «70 миллионов немцев… обязаны быть империей. Мы должны это делать, даже если боимся потерпеть поражение» [174] . И Гитлер со своей партией стал выразителем того имперского стремления к мировому могуществу, которым были одержимы прежде всего крупные германские промышленные и финансовые монополии и генералитет.

Миллионы молодых немцев, что воевали в составе армий, «сломавших» Францию и Польшу, Бельгию и Нидерланды и потом вторгшихся на советские земли, искренне считали себя достойными сынами великой Германии и фюрера. Так же были искренни в своей верности рейху сталелитейщики Рура, не снижавшие производительности труда даже в марте 1945 г., или физики, делавшие для Гитлера атомную бомбу. Как были искренни и те немецкие окруженцы, что писали на родину из промерзших сталинградских подвалов:

...

Воевало поколение, воспитанное нацизмом и верное ему. Поколение, получившее образование в новой немецкой школе, прошедшее обучение в гитлерюгенде, вермахте или СС. Поколение, знавшее, что их отцы получили работу от Гитлера, что Германия превыше всего и что нет ничего важнее общего дел; и социальной общности всех немцев. Американский историк У Ширер так пишет о том, чему сам был свидетелем [175] :

...

Моральный дух немецкого солдата не падал даже во времена жестоких поражений. Новый, «массовый» немец был «продуктом» Третьего рейха. Это о нем мечтал Гитлер, когда говорил: «Главная наша защита будет… не столько в силе оружия, сколько в силе самих граждан, нашей защитой будет не система крепостей, а живая стена мужчин и женщин, преисполненных высокой любви к отечеству и фанатического национального энтузиазма» [176] . Над воспитанием этих мужчин и женщин трудились нацистская партия, огромный государственный аппарат и спецслужбы. Но главным воспитателем, несомненно, был Гитлер.

Гитлер был порожден европейской цивилизацией. Той цивилизацией, которая достигла расцвета к началу XX в. И вот на рубеже XIX–XX вв. всю Европу с ее устоявшимся жизненным укладом, налаженными промышленными и хозяйственными связями, с ее увлечением новым художественным стилем зажиточных обывателей «бидермайер» – обуял страх. У каждого – у аристократии, крупных и мелких буржуа, ремесленников и крестьян, банкиров и предпринимателей, политиков и художников страх был свой, но в целом это был страх перед промышленной революцией и тем, что она несла: усиленную урбанизацию, «потерянность» человека, превращение его в придаток машины. Это был страх перед разрушением привычных жизненных устоев, перед эмоциональным отупением, перед криминалом, страх, о котором написал в своем философском сочинении «Закат Европы» (1918–1922) О. Шпенглер. Наконец, это был великий страх перед революцией, унаследованный европейцами со времен Великой французской революции. Революция воспринималась как хаос, как стихия убийств, ужаса и разрушений, но не как прорыв к новой жизни, когда историю начинают делать люди, требующие своего места в обществе. Все эти страхи «сошлись» в 1914 г. – и началась мировая война.

Война не истребила страхи, но разрушила либеральную и гуманистическую идею цивилизации. И в этой войне Германию за ее воинственность принесли в жертву будущему Европы, надеясь, что теперь оно будет предсказуемо, что жизнь будет свободной, либеральной и управляемой. Но удивительно – страх продолжал терзать европейцев. И более всего он разросся в побежденной и униженной Германии. А когда экономический кризис 1929 г. весьма болезненно ударил по гражданам Германии, этот страх, охвативший всех, возрос невероятно. Буржуа трепетали перед пролетариатом, помня восстание вооруженных рабочих, моряков и солдат в ноябре 1918 года, а пролетариат томился неизвестностью прогрессирующего кризиса капитала.

И тогда появился Гитлер. Он сумел создать всеобъемлющий образ, вобравший в себя все страхи немцев, – это образ врага, сладить с которым можно было только мечом, свирепой жестокостью, неслыханным террором. Гитлер назвал этого врага – «евреи и коммунисты», мешающие развитию европейской цивилизации. Еврейский капитал, став источником финансового и промышленного прогресса, построенного на конкуренции, якобы ломал судьбы и бизнес немцев [177] . А ведомые евреями коммунисты, опираясь на учение Маркса, делали революции, отменяли частную собственность, изгоняли хозяев. Все это порождало у населения Германии не меньшие страхи, чем ухудшающаяся жизнь. И Гитлеру предназначалась роль избавителя от этих страхов.

Пройдя пекло Первой мировой войны, Гитлер (тогда еще А. Шикльгрубер) не уподобился героям Э.-М. Ремарка и не проклинал ее. Его неотвязно мучил один вопрос: почему мощная Германия, имея отличную артиллерию и лучшие снаряды, имея профессиональных солдат и генералов, воспитанных на идеях О. Бисмарка, А. Шлифена, К. Клаузевица, проиграла войну. Для себя он ответ нашел. Мощь страны – это не снаряды и пушки, а дух солдата, его стойкость, воля и ненависть. Хотя немцы воевали более жестоко, чем войска стран Антанты, все же боевого духа-то им не хватило. А тот, что был, подвергся такой мощной пропагандистской атаке из Англии и России, что выветрился уже к третьему году войны. Руководитель английской пропаганды лорд Нортклифф в своих действиях исходил из принципа, что бомбардировка сознания немцев почти так же важна, как бомбардировка снарядами [178] . К чему это привело, Гитлер видел воочию. Подтверждение своим мыслям он нашел у генерала Э. Людендорфа, которому симпатизировал. Тот вполне ясно написал об этом в своих воспоминаниях: «Постепенно мы были так искусно опутаны неприятельской пропагандой, устной и письменной… что в скором времени многие перестали различать, что являлось неприятельской пропагандой, а что было их собственным ощущением» [179] . Наверное, он имел в виду и большевистскую пропаганду из России, которая Гитлеру была особо ненавистна, потому что творили ее «марксисты и евреи», потому что бед наделала немалых – одно братание в окопах чего стоило.

Итогом этих страстей и раздумий был главный вывод, о котором будущий фюрер сказал в своей книге «Майн кампф»: чтобы добиться возрождения и могущества Германии, надо прежде всего воспитать ее народ в соответствующем духе, воспитать нового человека. Это важнее, чем сталь и пушки, и на это надо бросить все силы. С помощью пропаганды и психологической войны надо завоевать, подчинить и воспитать немцев.

Этот продуманный и небывалый по масштабам и срокам проведения эксперимент состоялся в Третьем рейхе благодаря тотальной пропаганде, репрессиям и социальным мерам типа: каждому рабочему – работу, булку с маслом, радиоприемник и обещание автомобиля. Эксперимент по «программированию» обеспечивали «вещее» слово, кнут и пряник. «Вещее» слово – за партией и пропагандой, внедряющей в сознание немца стереотипы мышления и поведения, кнут – за гестапо, пряник – за правительством и капиталом.

Гитлер начал отрабатывать приемы борьбы за человека, когда нацисты только еще шли к власти. Сам от природы холерик, он словно был создан для пропагандистского искусства. Образная речь, вначале раздумчивая, а потом накаляющаяся до агрессивности, наэлектризовывала атмосферу вокруг слушателей, сводя их эмоции до простейших. О его манере зажигать своими речами толпу написано много. Меньше известно о его рациональной, изобретательной способности «обрабатывать» людей: «Передо мной две-три тысячи человек; в моем распоряжении только два часа: и вот в течение этих двух часов я должен переубедить эту массу людей». Составляя план речи, Гитлер старался представить предполагаемые возражения и обдумывал аргументы для ответов. Когда он выступал на тему о Версальском договоре (тема больная для всех немцев), то говорил о Брест-Литовском договоре, а о Версальском упоминал в сравнении. Это была его находка. После полутора часов аудитория горела «священным негодованием» к «творцам Версаля». Он гордился, что научился владеть теми приемами и жестами, которые необходимы для оратора, выступающего перед многотысячной толпой.

Человек в толпе, «массовый» человек – это человек для пропаганды. Когда собирать толпу? К вечеру, считал Гитлер, ибо воля человека с утра и в течение дня сильнее, чем к вечеру. Вечером он легко поддается воле сильного.

Гитлер был убежден, что все великие исторические перевороты были сделаны при помощи устного слова, а печатные произведения лишь углубляли сложившееся мнение (одну из глав «Майн кампф» он назвал «Первая стадия нашей работы – значение живой речи»). Доказательства он берет из опыта русской революции: «Народ, состоящий из неграмотных людей, был вовлечен в коммунистическую революцию не чтением теоретических сочинений Карла Маркса, а картинами тех небесных благ, которые рисовали ему тысячи и тысячи ораторов».

Ощущения от выступлений Гитлера описаны в многочисленных воспоминаниях жертв нацистского «программирования». Б. Винцер (он потом называл себя солдатом трех армий – рейхсвера, гитлеровского вермахта и бундесвера) рассказывал:

...

Сам того не подозревая, Винцер описал трансовую методику влияния на человека. Сначала его настраивают «полем» толпы, маршами, ожиданием действа. Когда эмоции достигают пика, появляется вождь. Теперь действует «поле» вождя – простая, образная, афористичная речь, необычайно динамичная, на грани истерии. Все это, в общем-то, служит одной цели – подавить волю аудитории, что для нацистской пропаганды считалось важнейшим делом. Гитлер «давит» на людей с садистским упорством, испытывая почти физическое удовлетворение, впрочем, как и толпа. Здесь он исходит из своего понимания человеческой психологии:

...

Но Гитлер заставляет работать на пропаганду и ту реальную психологическую ситуацию, когда более двух третей населения выступают как конформисты по духу и мыслям, подлаживаясь под мнение наиболее активных и энергичных.

Фюрер умел работать с массой. Он выходил к толпе на митингах и празднествах и распалялся от одного только контакта с ней. Гитлер, «охваченный яростью заклинаний, подносил к лицу сжатые кулаки и закрывал глаза, предаваясь экзальтации своей трансформированной сексуальности» [180] . Склонный к мазохизму наедине с женщиной, наедине с толпой Гитлер отличался в своих речах излияниями чувственности. Так он возбуждался, делая ставку на женственную душу толпы. Но возбуждались и женщины, составлявшие более половины любой из его аудиторий. Все эти обезумевшие глаза, тянущиеся к вождю руки и как высшая точка – вопль: «Я хочу от тебя ребенка!» – демонстрировали готовность отдаться господину в кирасирских сапогах. Большая часть женского населения Германии была заражена этими чувствами. И конечно, это определило долю женских голосов, отданных за НСДАП [181] – партию Гитлера в июле и ноябре 1932 г. (она составляла соответственно 45,5 и 44,8 процента). Есть все основания считать, что выбор женщин-избирательниц сыграл определенную роль в сдвиге настроений населения вправо, который привел к быстрому росту влияния НСДАП. Большая часть «женской» Германии боготворила Гитлера, особенно после захвата Судет и Мемеля, завоевания Польши, Франции, Дании и Норвегии. Сошлемся на мнение известного немецкого писателя Г. Бёлля: «А уж немецкие матери – эта высокочтимая категория „немецкой женственности“, – сколько из них не только без сопротивления, бывало, и без особой нужды, а то даже и с воодушевлением позволили своим четырнадцати семнадцатилетним сыновьям ринуться навстречу смерти, принесли их в „жертву фюреру“!» [182] .

Зажечь толпу или чинную аудиторию магнетизмом своей энергии можно было, только имея четкое представление о целях борьбы, о ее программе. Поэтому, как пропагандист, Гитлер всегда заботился о содержании речей, о сотворении иерархии мифов, воплощенных затем в немногочисленные, но яркие краткие лозунги для массы: «Германия, пробудись!», «Нет – нетрудовым доходам!», «Национализировать тресты!», «Универмаги – в общественную собственность!». Со временем лозунги, естественно, менялись.

Талант Гитлера-пропагандиста был в том, что он понимал: его партия, нацистское движение должны выделиться на фоне других политических сил. И выделиться не массовостью (в 20-е годы партия была немногочисленна), а символом – неожиданным, ярким, бьющим по эмоциям, захватывающим воображение, повторенным сотни тысяч раз. Нужны были знамя и эмблема. Их придумали его соратники, а он объяснил так: «Красный цвет олицетворяет социальные идеи… белый цвет – идею национализма, свастика – миссию борьбы за победу арийцев». С этого момента реклама начала работать на политику.

Гитлер не делал тайны из того, что проблемы экономики его особо не интересовали. Но положение рабочих, их настроение, отношение к режиму заботили его не меньше, чем военные и партийные дела. В 1934 г. по инициативе национал-социалистов была принята «Рабочая хартия», согласно которой рабочие должны были трудиться «напряженно и много, не вступать в споры и не проявлять недовольства, в том числе размером зарплаты» [183] . А предприниматели (они же главы предприятий) должны были нести ответственность за благополучие своих работников.

Гитлер был принципиальным противником повышения уровня почасовой оплаты труда. Перед промышленниками он ставил вопрос однозначно: если рабочие хотят большую зарплату, пусть увеличивают интенсивность труда. И если заработок Ганса сократился с 20,4 цента [184] в час в 1932 г. до 19,5 цента в 1936 г., то все же его настроение определяла не столько зарплата, сколько ощущение надежности, гарантия, что он больше не потеряет работу. Синдром безработицы в Веймарской республике еще прочно сидел в сознании пролетариата. Поэтому постановление правительства о трудовой повинности (1938), согласно которому работник не мог быть уволен предпринимателем без согласия ведомства по учету занятости, рассматривалось общественным мнением еще и как забота режима о трудящихся. Эта мера, несомненно, имела побочный пропагандистский эффект. К 1939 г. безработица практически исчезла.

В своей политике и пропаганде Гитлер предпочитал опираться на социальное партнерство, на консолидацию усилий рабочих и предпринимателей во имя главных целей национал-социализма, о чем в своей книге и написал:

...

На заводах создавались комитеты, куда входили главы предприятий и представители рабочих. Скорее это были пропагандистские органы. Вряд ли они влияли на производство и прибыли, но ощущение причастности к делам завода они создавали. Так закладывался фундамент единства нации в преддверии больших испытаний.

Как пропагандист, Гитлер понимал, что заботой партии должна быть настроение рабочего. Забота о душевных потребностях, о радостях жизни, о конкретной мечте стоит не меньше работы и зарплаты. Поэтому он знал, как говорить с рабочими, когда обращался к ним в критические моменты. Например, в 1940 г. он выступал на берлинском заводе «Борзиг» [185] :

...

Демагогия? Да, но замешенная на конкретной мечте каждого, на осязаемых, понятных потребностях, на усвоении образа мечты и образа справедливого, заботливого правительства. Но тут акцентируется образ врага, который не дает мечте стать явью, поэтому враг столь ненавистен. Большая мечта, дело жизни – квартира и автомобиль. А маленькая мечта, мелкие радости – кружка пива, общение, поездки. Чтобы маленькая мечта стала явью, была создана организация «Сила через радость» – сеть многочисленных клубов, объединявших любителей шахмат, футбола, охоты, собак, птиц – в общем, увлеченных чем-либо людей. Рабочим предлагались туристические поездки и морские путешествия. За 25 долларов можно было совершить круиз на Мадейру, за 11 долларов в неделю – отдохнуть на лыжном курорте в Баварских Альпах [186] . Приобщение немцев к театру, музыке, спорту вообще стало одной из главных задач этой организации. Ее мероприятия, в которых ежегодно участвовало до 7 миллионов человек, по сути, стали мощной социологической пропагандой, т. е. пропагандой не столько словом, сколько образом жизни. И хотя тайной целью создания организации «Сила через радость» было «переключить внимание масс с материальных ценностей на моральные», с небольшой зарплаты на уверенность в постоянной работе, на ценности общения и познания, миллионы немцев охотно становились под ее знамена.

Понимая человеческую натуру, нацисты завоевали ее с минимальным насилием: через ликвидацию безработицы, гарантию завтрашнего дня, через маленькие радости быта и бытия. Не этого ли добивался Гитлер, когда говорил, что «немецкого рабочего мы завоюем для немецкой нации не посредством жалких сцен сентиментального братания, а политикой систематического и планомерного улучшения его социального и общекультурного положения»?

По сути, схема завоевания умов, отработанная Гитлером на пути к власти, после 1933 г. превратилась в тотальную систему «обработки» человека. Партия исполняла роль создателя и проповедника образов, а вместе с государством – роль организатора жизни и быта людей. В свою очередь, роль кнута исполняла политическая полиция. Во многом благодаря своей пропаганде только за четыре года (1928–1932) нацисты завоевали голоса 14 миллионов новых избирателей. А когда они завоевали власть и пропаганда превратилась в тотальную систему, подавляющее большинство немцев стали приверженцами режима.

Итоги эксперимента по «программированию» человека в Третьем рейхе позволяют говорить о выработанных Гитлером принципах «обработки людей людьми», на которых держалась вся программа идейно-психологического завоевания немецкого народа.

На вопрос «Что такое пропаганда – цель или средство?» Гитлер отвечал однозначно: средство, и оно должно рассматриваться с точки зрения цели. Он считал, что пропаганда является тем же орудием борьбы, а в руках знатоков этого дела – самым страшным из орудий. И вся история нацизма подтвердила этот тезис.

«К кому должна обращаться пропаганда?» – «Только к массе». Интеллигенции же нужна не пропаганда, а научные знания. Искусство пропаганды в том, чтобы заставить массу поверить: такой-то факт действительно существует, такая-то необходимость действительно неизбежна, такой-то вывод действительно правилен.

«Но как воздействовать на массу?» – «Через чувства и в меньшей степени через разум». Искусство пропаганды, повторял Гитлер, в том, чтобы правильно понять чувственный мир массы. Только это дает возможность донести до народа ту или иную идею. На такую работу надо «поставить самых гениальных знатоков человеческой психологии».

Как же Гитлер представлял себе народ, на который должна воздействовать такая пропаганда? По его мнению, душа народа отличается во многих отношениях женственными чертами. Доводы рассудка действуют на нее меньше, чем доводы чувства. Народные чувства просты и однообразны. Народ знает лишь «да» или «нет», он любит или ненавидит. Народ рассуждает прямолинейно, у него нет половинчатости. Ему важно только одно: правда или ложь? прав или не прав? «Массе нужен человек с кирасирскими сапогами, который говорит: этот путь правилен!» Восприимчивость массы очень ограниченна, круг ее понимания узок, зато забывчивость очень велика.

Из этих постулатов, обнародованных в «Майн кампф», фюрер вывел принципы пропаганды:

...

Эти принципы и облек в конкретный механизм Й. Геббельс. Когда Гитлер, рассматривая кандидатуры на должность министра пропаганды, остановил свой выбор на нем, то, наверное, вспомнил, как писал когда-то о том, что на пропаганду надо «поставить самых гениальных знатоков человеческой психологии».

В 1923 г. братья Штрассеры создали Национал-социалистскую рабочую партию, и с этого момента весьма мощным противником ее на севере Германии стал Й. Геббельс. Он так искусно громил идеи нацистов, что на него не могли не обратить внимание. Один из братьев навел справки: Геббельс – человек из Немецкой народной партии (была такая), живет на подачки. Предложение последовало тут же: должность главного редактора нацистского бюллетеня, хорошая зарплата. Геббельс согласился, как согласился стать и личным секретарем Г. Штрассера. А в 1925 г. Геббельс предложил исключить из партии… Гитлера. Потом он всю жизнь не мог себе простить этого и служил фюреру преданно, даже фанатично.

В 1929 г. Гитлер назначил его гауляйтером Берлина, и Геббельс нес это бремя до последних часов существования Третьего рейха. Неизвестно, как бы повернулось дело после покушения на фюрера 20 июля 1944 г., если бы не решительные действия Геббельса в столице. В апрельские дни 1945 г. из всех соратников Гитлера только он и М. Борман были с фюрером до последней минуты. Именно его Гитлер, прежде чем свести счеты с жизнью, назвал своим преемником и рейхсканцлером Германии. Геббельс пережил Гитлера на 28 часов, после чего с чувством исполненного долга разделил его участь (а с ним и его жена Магда и шестеро детей).

Это его, Геббельса, слова: «Мое оружие называется Адольф Гитлер». Лишь к апрелю 1945 г. он перестал наконец бояться вождя. Когда фюрер сочинил восьмистраничное обращение к немецким солдатам, оборонявшим Берлин, Геббельс выбросил текст в корзину и сам написал листовку, ибо как «профессиональный политработник» знал, о чем следовало говорить в тот момент.

А в самом начале войны с СССР чутье истинного пропагандиста подсказало ему, как информировать народ, настроение которого после нападения на Советский Союз все еще было выжидательным. Он запретил публиковать карты боевых действий – огромные советские пространства подавляют настрой на скорую победу Всю первую неделю боев давалась скупая информация, и наконец 30 июня 1941 г. прозвучало множество чрезвычайных сообщений: взяты Минск, Вильнюс, Рига, Гродно, Брест-Литовск, Даугавпилс; окружены две советские армии, уничтожено 2233 танка и 4107 самолетов. Это был информационный удар. Немцы в шоке: восторг, иллюзия скорой победы. Они уже за войну!

Выпускник Гейдельбергского университета, доктор философии, автор очень посредственного романа «Михаэль», Геббельс довольно неожиданно «нашел себя» в пропаганде. Когда в январе 1933 г. были назначены новые выборы в рейхстаг, он стал руководителем предвыборного штаба нацистской партии и автором плана предвыборной пропаганды. Как влиять на сознание и чувства немцев? Нужны короткие, яркие воззвания и лозунги – они есть. Нужны красочные плакаты с призывами – они расклеены на щитах и фасадах домов. Нужно максимальное участие Гитлера в кампании – и он выступает на митингах, собраниях, участвует в шествиях, которые проводятся по всей стране.

А то, что нужно использовать на полную мощь радио (тогда уже оно было во многих квартирах), – это Геббельс понял раньше своих противников, ибо тот, кто контролирует радио и прессу, «контролирует мозги» населения. Он интуитивно почувствовал то, что сегодня социологи обозначили одной фразой: средство определяет содержание. В данном случае это – радио. Для слушателя важно не то, что он конкретно слушает, а то, что он вообще слушает радио. Он одинаково воспринимает чтение романа или репортаж с митинга. Срабатывает определенный коммуникационный код, и сознание ему подчиняется. Согласно пропагандистскому плану, все выступления Гитлера транслировались передвижными радиостанциями. Интуиция Геббельса подсказывает ему верный ход: «Мы будем осуществлять трансляцию непосредственно из толщи народа, давая слушателю яркую картину происходящего на наших собраниях. Я сам буду предварять каждую речь фюрера вступлением, в котором постараюсь донести до слушателя магию и атмосферу наших массовых митингов» [187] .

Когда сознание напугано, оно еще и податливо. Страх облегчает внушение и убеждение. Чаще всего обывателя пугали угрозой коммунистического переворота: «Это была старая гитлеровская идеальная революционная схема расстановки сил: его [Гитлера] призывают на помощь как последнюю кандидатуру спасителя, к которой люди отчаянно рвутся всей душой в кульминационный момент попытки коммунистического переворота, чтобы в драматической схватке уничтожить мощного врага, покончить с хаосом и обрести легитимность и уважение среди масс в качестве вызывающей ликование силы порядка» [188] .

Но Гитлер и Геббельс тогда просчитались. Германские коммунисты оказались неспособны противостоять нацистам. Вялость и депрессия рабочих, которые были опорой коммунистов, мешали активной борьбе. Да и ошибки самой партии, видевшей в социал-демократии врага, не придавали силы коммунистическому движению. Невероятно, но факт: коммунисты и их сторонники морально сломались и отступили почти без боя. Это был удар по планам нацистов, да еще накануне выборов. Они ждали большевистскую революцию, пугали ею обывателя, а красный террор не состоялся.

Но политик Гитлер и пропагандист Геббельс нашли выход. Если нет коммунистической революции, надо ее создать, попросту спровоцировать. И в ночь на 28 февраля 1933 г., за пять дней до выборов, загорелся Рейхстаг. Что это было делом рук нацистов, сегодня вряд ли кто сомневается. Гитлер, примчавшийся к горящему зданию, весь багрово-красный от возбуждения и жара пожарища, орал: «Теперь не будет никакой пощады! Раздавим всякого, кто встанет у нас на пути! Немецкий народ не поймет мягкотелости. Каждого коммунистического функционера расстреливать на месте. Депутатов-коммунистов повесить этой же ночью».

На другой день Гитлер кладет на стол президенту П. Гинденбургу проект декрета «Об охране народа и государства». В преамбуле декрета говорилось, что он является защитной мерой против насильственных действии коммунистов, представляющих угрозу для государства. Декретом приостанавливалось действие целого ряда статей Конституции: ограничивались права граждан, свободы мнений, печати, собраний и союзов, переписки, телеграфной и телефонной связи, разрешались обыски и конфискация имущества. Декрет был подписан незамедлительно. 3 марта лидер коммунистов Э. Тельман был схвачен нацистами и заключен в тюрьму. 5 марта состоялись выборы. За нацистов проголосовало более 17 миллионов немцев (на 5,5 миллиона человек больше, чем на предыдущих выборах).

Когда нацисты пришли к власти, именно Геббельс разработал и создал всеобъемлющую идеологическую машину. Гитлер считал, что достаточно иметь Министерство прессы. Но Геббельс смог его убедить, что нужно Министерство народного просвещения и пропаганды, охватывающее все духовное пространство рейха. И он возглавил это министерство, продолжая руководить пропагандистским отделом НСДАП. Министерские чиновники разрабатывали содержание пропагандистских акций (на основе идей шефа), а партийные чиновники обеспечивали массовое участие в них населения. Попробуй не приди! У гауляйтеров, крейсляйтеров, блокляйтеров на счету были каждый дом и каждая квартира.

Как-то на совещании у Гитлера главный теоретик национал-социализма А. Розенберг заметил, что не имеет смысла отмечать коммунистический праздник Первое мая, а надо 20 апреля хорошо отпраздновать день рождения фюрера. Геббельс возразил: «Зачем отнимать у трудящихся их праздник? Надо хорошо отметить и день рождения вождя, и Первое мая, но под нашими, национал-социалистскими лозунгами» И вскоре Геббельс утвердил эскиз первомайского плаката. На нем рабочий и крестьянин сомкнули руки, а над ними – милый сердцу немецкого интеллигента портрет И. Гёте. И венчает союз трудящихся и интеллигенции, союз старой и новой Германии надпись: «Слава людям труда». Геббельс знал, на каких струнах играть.

Кровь и почва! Родина-мать! Германия – народ – традиции! Один народ – одна нация – одна Германия – один фюрер! На этих понятиях строились самые ударные акции пропаганды. Все должно работать: и слово, и вещи – немецкая техника, немецкая мануфактура, немецкая кухня. Вещи – это реклама, реклама – это образ жизни. Гениальная находка людей Геббельса: реклама официально утвержденного рецепта айнтопфа – традиционного немецкого супа (густой гороховый суп с мясом – в одном горшке и первое и второе). Айнтопф – образ жизни. Сколько ассоциаций: одно «блюдо» для всех, народная общность в самом повседневном и необходимом, просто и вкусно и для богатого и для бедного – «народный суп»!

«Айнтопф – все мы едим только то, что скромно сварено в одном горшке, все мы едим из одного и того же горшка…» [189] .

Геббельс был мастером постановок. Особо тщательно готовились акции с участием Гитлера. Сценарий расписывался до минуты. Фанфары, вынос знамен, речи, марши, торжественное шествие, рев толпы – зрелище должно впечатлять и убеждать: «Одна империя – один народ – один фюрер». Многие сердца тогда в Германии бились в унисон с ритмом таких празднеств.

Сам превосходный оратор, Геббельс больше всего любил устные выступления. Это он придумал систему «звезд». Как правило, ими были ораторы имперского уровня. За ними шли универсальные ораторы гауляйтерств, участники мобильных ораторских бригад, действовавших в агитационных кампаниях национального масштаба. А были еще и лекторы по «узким» вопросам. И все ориентировались на Геббельса. А он ориентировался на слово.

Пропаганда – это прежде всего слово. Слово, образ, речь как драма – вот что захватывает слушателя. Посредством слова Гитлер и Геббельс создали для немца новый мир, мир мифологической реальности и мечты. Особо преуспел Геббельс – мастер построения речей, как никто чувствовавший слово и фразу. Профессор-филолог В. Клемперер, в 1935 г. изгнанный борцами за чистоту расы из Мюнхенского университета и выживший в гитлеровской Германии, раскрыл тайну технологии Геббельса в создании словесного мира [190] :

...

Геббельса-мастера слова дополнял Геббельс-актер. Драматический актер, игравший на пределе возможностей. Он сочинял вдохновенно, сочинял так, что сам искренне себе верил. Порой в моменты экстаза в его черных глазах появлялся ужас. Это было состояние фанатичной растворенности в идее, состояние отрешенности, идеологического шаманства на грани иррационального.

Но в организационных делах Геббельс был прагматичен, указания давал конкретные и жесткие. Вот установки своим «кадрам» после катастрофы вермахта под Сталинградом: «Ораторы, разъезжающие по стране, должны выступать чаще, должны говорить резче, должны обещать больше, должны изображать окончательную победу делом ближайшего будущего» [191] .

Пожалуй, он первым понял силу слова, звучащего по радио, и добился, чтобы почти в каждой семье появился «народный» радиоприемник марки «Das Deutsche kleine». С начала войны немцы с интересом слушали радиопередачи. Потом, когда военная кампания приняла затяжной характер, а пропагандисты Геббельса начали больше уповать на комментарии, чем на информацию, слушатели научились «ловить» передачи зарубежных радиостанций. Дальновидный Гитлер предвидел такую ситуацию еще до войны и советовал Геббельсу добиться выпуска радиоприемников с фиксированной настройкой, которая не позволит немцам слушать «иностранные голоса».

Однако Геббельс то ли не сумел организовать такое производство, то ли не придал значения словам фюрера, но эфир остался открытым для жителей рейха. Гитлер сильно обиделся на своего соратника. Это действительно был промах, так несвойственный Геббельсу. И министр решил исправить дело принятием указа, которым запрещалось слушать иностранное радио, а виновных ждало наказание (желающих дать показания на соседей не убывало).

Геббельс понимал, что запретами от радиоприемника немцев не отлучишь. Надо менять содержание своих передач, чтобы противостоять английскому радио. Это, конечно, нелегко, когда германская армия на Востоке терпит поражение. Но его люди нашли верный тон – тон сопричастности тяжелой доле сражающихся солдат. И немцы снова поверили своему радио. По предложению Геббельса по всей стране возникли клубы радиослушателей, которые формировали интерес к радиопрограммам, рекламировали готовящиеся передачи, организовывали их обсуждение.

В 30-х годах XX в. в Германии появилось телевидение. Геббельс сориентировал его программы на групповой просмотр.

Радио, пресса и документальное кино, по замыслу Геббельса, стали «ударной силой» пропаганды. В 1940 г. в Германии выходило примерно 2300 газет и 18 000 журналов [192] . Руководство ими было жестким. Дважды в день в министерстве проводились инструктажи для представителей всех берлинских и крупнейших провинциальных газет. В редакциях постоянно получали циркуляры. Управление прессой было отлажено так, что отпала необходимость в цензуре. Но эта подконтрольная пресса обеспечивала все разнообразие вкусов обывателей. Геббельс считал, что каждый должен найти себе издание по интересам и пристрастиям: образованная публика имела издания типа еженедельника «Das Reich», приверженцы культуры и искусства – газету «Frankfurter Zeitung», оголтелые антисемиты – журнал «Der Stürmer», даже любители эротики имели свои журналы.

Когда Геббельс читал сводки службы безопасности о слухах, распространяемых в Берлине и германских землях, он удовлетворенно отмечал: «Работает контора Шварц Ван Берка». Ван Берка, известного нацистского публициста, сделали руководителем агентства по распространению слухов. «Пропаганда шепотом» – еще одна геббельсовская затея в тотальной пропагандистской системе рейха.

В пропагандистских «объятиях» был и вермахт. В составе армий действовали так называемые роты пропаганды. Они не только вели агитацию среди своих солдат, но и занимались психологической обработкой войск и мирного населения противника. В 1943 г. на основе этих подразделений были созданы войска пропаганды (около 15 000 человек). Именно они обеспечили успех выпускам немецкой еженедельной кинохроники «Дойче вохеншау». Даже в марте 1945 г. кинооператоры из рот пропаганды присылали в Берлин отснятые материалы [193] .

Геббельс требовал от кинохроники достоверности, только реальных сюжетов. Постановочные сюжеты снимались в редких случаях. И это позволяло нацистам говорить, что немецкие фильмы – документы исторической правды. Поэтому считалось, что кинооператоры – это те же солдаты, выполняющие свой долг. Считая, что пропагандистские фильмы должны увидеть все, Геббельс централизовал кинопоказ. Фронтовую кинохронику (как правило, она шла не менее сорока минут) демонстрировали повсюду: в кинотеатрах, на предприятиях, по сельским дорогам колесили кинопередвижки. Так, во время победоносного шествия вермахта по польской земле миллионы немцев выстраивались в длинные очереди перед кинотеатрами, желая посмотреть не художественный фильм, а хронику.

Но, конечно, высшее достижение пропагандистского искусства рейха – полнометражные документальные фильмы. Германию покорили «Крещение огнем» X. Бертрама (о бомбардировке Варшавы), «Победа на Западе» С. Нольдана (о завоевании Франции) и, конечно, «Триумф воли» (о партийном съезде в Нюрнберге) и «Олимпия» (об XI Олимпийских играх в Берлине) Л. Рифеншталь. Эти ленты делали лучшие режиссеры документального кино, мастерски овладевшие техникой монтажа, искусством комментария и музыкальной драматургией. Геббельс ставил на «звезд» – и выигрывал очередную кампанию в борьбе за поддержку немцев. Может, он и себя причислял к «звездам пропаганды»?

Композитор Н. Шульце, написавший музыку для фильма «Крещение огнем», под которую «юнкерсы» бомбили Варшаву, вспоминал [194] :

...

Хотя непосредственно немецким кинематографом руководила Имперская палата кино, «за кулисами» стоял доктор Геббельс. Кино оставалось его особым пристрастием. Он давал установки, «благословлял» ведущих актеров и режиссеров. Под руководством министра пропаганды создавалось не художественное, а именно игровое пропагандистское кино. Но при этом откровенно политических фильмов снималось ничтожно мало. Геббельс требовал, чтобы идея преподносилась не «в лоб», а разыгрывалась через людей, семью, любовь. И можно сказать, что звезды кино славно поработали на эту концепцию.

Было ли профессиональное кредо у Геббельса-пропагандиста? Судя по его указаниям и установкам, было. Он всегда ориентировался на точную информацию о настроениях разных социальных слоев и групп населения, но при этом настаивал на том, что нужно не выяснять общественное мнение, а создавать его. Мастер пропаганды обязан пользоваться доверием публики, для этого его информация должна превосходить информированность людей, к которым он обращается. Геббельс исходил из того, что человека не следует оставлять наедине со своими мыслями; правильно, когда мысли, чувства рождаются под чьим-то влиянием.

По Геббельсу, пропаганда – это концентрация информации и одновременно широта ее распространения. Достигается это выбором лозунга дня и обнародованием соответствующих ему сообщений, мощным «информационным валом», накрывающим все население, мобилизацией прессы, радио и кино. А сам лозунг должен быть предельно прост, даже примитивен. Только не используя сложных аргументов, можно достучаться до массового сознания. Но при этом Геббельс не уставал повторять: пропаганда любит простые лозунги, но не любит прямолинейных ходов. Когда в Германии уменьшилась норма выдачи по карточкам мяса и чуть увеличилась норма выдачи хлеба, Геббельс сказал на совещании руководителей своего министерства: «Самая большая глупость – публиковать материалы под заголовком „Хлеба стало больше“. Люди сразу поймут, что их дурачат, и притом топорно. Публику нужно взять откровенностью: „Да, сокращение норм – тяжелая мера. Да, она скажется на каждой семье. Но без этой меры не обойтись, потому что мы сейчас сражающаяся страна, потому что ситуация…“. И дальше нужно на фактах и цифрах, объяснение, после которого наш соотечественник подумает: „Так надо, иначе нельзя“» [195] .

А еще министр внушал своим подчиненным, что сила пропаганды прирастает, если она идет в одном ряду с развлекательной информацией, которая настраивает человека на восприятие пропагандистских идей. Что такое пропаганда? Это не набор бездушных, логически выверенных и подкрепленных фактами тезисов. Впереди пропаганды должны идти развлекательные программы радио, веселые кинофильмы, театральные спектакли и разные представления.

Геббельс смотрел на пропаганду как на художественное творчество: «Яркое пламя энтузиазма не может погаснуть. Лишь оно одно дает художественному творчеству современной политической пропаганды свет и жар. Имеющее корни в глубине национальной души, это искусство должно снова и снова припадать к ним и черпать там все новые силы. Власть, опирающаяся на пушки, это, быть может, и хорошо, но все же лучше и приятнее, если удается покорить и удержать сердце народа» [196] .

Гитлер и Геббельс, зная душу немцев, сумели растлить народ идеей национал-социализма. В роли исполнителей-растлителей выступила творческая интеллигенция, с энтузиазмом соединявшая нацистскую идею и немецкую душу.

Какие цели ставил Гитлер, как глава германского государства, в отношении Советского Союза? Это захват территории, овладение богатствами недр и земли, превращение народов, населяющих страну, в рабочую силу при господствующих немцах. Причем силу числом и качеством регулируемую. Кому и сколько лет жить, каким женщинам рожать и от кого, до какого уровня учиться молодым людям, где, как и в качестве кого работать людям, населяющим территории, завоеванные немецким солдатом – все должно было определяться уполномоченными Гитлера.

Уже через месяц после прихода к власти в феврале 1933 года Гитлер, выступая перед офицерами рейхсвера, вдохновил их заявлением, что немецкая внешняя политика должна способствовать «завоеванию нового жизненного пространства на Востоке и безоговорчной и безусловной его германизации» [197] .

Но еще раньше он об этом сказал в своей книге «Моя борьба»: «жизненное пространство» для германского народа может быть получено только в России. Во всех этих заявлениях он руководствовался помимо экономической целесообразности и своей идеологической доктриной, согласно которой прогресс человечества обеспечивает высшая германская раса, которая выступает носителем культуры, приобщая к этой культуре другие страны и народы до того уровня, чтобы они, «недоразвитые», могли работать на немцев: «Человечество можно разделить на три категории: основатели культуры, носители культуры и разрушители культуры, представителями первой категории может быть только ариец. От него начинаются фундаменты и стены человеческих творений, и лишь внешние формы и краски обусловлены теми или иными характерными чертами отдельных народов. Он поставляет огромные строительные камни и планы всему прогрессу человечества, и лишь исполнение соответствует особенности той или другой расы» [198] .

Как только Гитлер начал войну на восточном направлении, некий профессор Конрад Майер приступил к разработке плана под названием «Ост. Правовые, экономические и территориальные основы развития Востока». Поручил ему это дело рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, ведь профессор был при том еще и оберфюрером СС. Поэтому, хотя в плане и была профессорская ссылка на некие правовые основы применительно к колонизации Востока, но право здесь рассматривалось с позиции СС, с позиции выдуманной Гитлером высшей германской расы как «носителя культуры».

Гиммлер четко ставил задачу Майеру: разработать план колонизации земель, которые должны быть захвачены согласно другого плана, оперативного, под названием «Барбаросса» – плана нападения на СССР. Этот оперативный план предполагал разгром Советского Союза в ходе кратковременной военной кампании, конечной целью которой было «создание заградительного барьера против Азиатской России по общей линии Волга – Астрахань». Все-таки прежде всего Украину и европейскую часть России Гитлер примерял к Германии. Судьба «азиатской» России в гитлеровском сознании тогда еще не определилась – пугала зловещая Сибирь.

За «Барбароссой» следовал «Ост», согласно которому и должна была обустраиваться захваченная территория. Вот строки из него в переводе Льва Безыменского [199] :

...

Генеральный план «Ост» предусматривал физическое уничтожение десятков миллионов человек на территории Польши и Советского Союза и заселения этих территорий 8–9 миллионами немцев.

Сама колонизация по этому плану сводилась к освоению сырьевых богатств, созданию добывающих предприятий, что требовало автомобильных и железнодорожных магистралей, перевалочных станций, городов близ добывающих предприятий. В районах селькохозяйственного производства и близ добывающих городов должны были вырасти крепостные деревни.

Ознакомившись с этим планом, Гитлер дополнил его идеологически. Ибо дело не только в добыче сырья и производства продуктов питания для Германии, айв том, что это завоеванная славянская земля должна была стать немецкой. Дух немецкий должен был поселиться на ней. Как же это видел Гитлер?

Обратимся к «тюремным» воспоминаниям его соратника, главного архитектора Германии, министра вооружений Альберта Шпеера [200] :

Наряду с новыми городами планировалось построить гигантские кладбища, похожие на курганы античного мира, но высотой сто метров или больше. Вильгельм Крейз, которому также поручили построить усыпальницу для героев на моем большом бульваре в Берлине, уже разработал несколько вариантов этих так называемых «цитаделей мертвых», и Гитлер их одобрил. В дополнение к крепостным деревням Гиммлера, в окрестностях русских городов должны были вырасти новые. В качестве примера Гитлер приводил Регенсбург, Аугсбург, Веймар или Гейдельберг. Города должны отличаться друг от друга. Ничего страшного, если мы скопируем знакомые здания – тогда даже в России мы сохраним любовь к родине. В античные времена, говорил Гитлер, никто не придумывал новые формы храмов для, скажем, колониальных городов на Сицилии. Еще он хотел использовать много красок. Он вспоминал, что «желтый цвет Марии Терезии» встречается на любой территории, находившейся под влиянием Габсбургской монархии, даже в такой глуши, как Монтенегро. Любой должен видеть, что наши здания от Украины и Белоруссии до самого Урала – продукты немецкой культуры. Однажды около четырех часов утра, когда все были измучены и почти ничего не слышали, Гитлер выдвинул неожиданную идею – эти города нужно построить по образцу средневековых немецких городов. Было бы нелепо строить скученные Ротенбурги или Динкельсбюли на широких равнинах России. Но Гитлер умел убеждать. На эти города наверняка будут нападать бандиты. Чем меньше периметр городских стен, тем проще защищаться жителям. Плотность средневековых городов – прямой результат уязвимости и междуусобиц того времени, утверждал он, а не культурной отсталости.В непосредственной близости от этих городов в немецком стиле Гитлер хотел разместить производственные предприятия. Все, что вам нужно, сырье и уголь, будет в изобилии, отметил он. Следует также поставить там военный завод, чтобы наши войска, охраняющие границы Азии, не испытывали проблем с вооружением.

Таковы были цели, разработки, планы освоения захватываемых территорий Советского Союза. Но что же Гитлер и его министр пропаганды говорили немецкому народу и немецким солдатам, начиная войну с СССР? А что они говорили гражданам СССР, когда немецкие солдаты занимали советские земли? Как они объясняли нападение Германии на СССР?Объяснение для немцев: почему нужно было напасть на СССР и уничтожить его?

...

Объяснение для советских граждан: почему Германия напала на Советский Союз?

...

Составители этой установочной листовки из пропагандистского ведомства Геббельса исходили из того, что социализм есть немецкий и советско-сталинский, никчемный, угнетающий человека, не дающий ему жить зажиточно, свободно, справедливо. Поэтому германские войска освободят народы СССР от такого социализма, и германские гауляйтеры организуют для народов Советского Союза «истинный» социализм – немецкий, тот, что устроил Гитлер для немцев.

В этой листовке акцент только на жизненных благах: вы «русские-советские» будете жить как немцы, лишь бы вы не сопротивлялись. Текст должен был нейтрализовать у «русско-советских» сопротивленческие настроения, размывая их обещаниями сытой жизни. Такой «социализм» от Гитлера предлагался гражданам СССР в обмен на отказ защищать Отечество. Пропагандистские умы определили ключевые слова для советских людей, которые могли задевать их сознание и настроение – хлеб, дом, питание, одежда, мотоцикл, автомобиль, жизненные блага, порядок, справедливость. Словами о сытой и в будущем, якобы, справедливой жизни мастера по управлению сознанием пытались купить лояльность русских к германскому порядку, тому порядку, который специалисты по германизации готовились реализовать на оккупированной территории по плану «Ост».

Прозрение для этих специалистов наступило уже осенью 1941 года, когда ударная группа армий «Центр» увязла в сражениях на московском направлении.

А что же профессор Конрад Майер? После войны его судил американский военный трибунал и приговорил к 25 годам тюрьмы. Но уже в 50-е годы американцы его освободили. Работу он искал недолго, ему предложили место профессора в Академии планирования в Ганновере, что на юге-западе Германии. Там он обрел известность как крупный специалист по вопросам переселения населения. Умер в 1973 году. Такая вот судьба немецкого профессора.

Вся Германия смотрела фильмы режиссера Лени Рифеншталь «Победа веры» и «Триумф воли», «Олимпия» и «Наш вермахт», которые воспевали германский дух и гитлеровское движение. Одна американская журналистка назвала эту жгучую брюнетку с живыми глазами, с отличной фигурой «жрицей фашистского искусства». Триумфальный успех, которым пользовались ее фильмы, был предопределен как искусной рекламой геббельсовских пропагандистов, которую Рифеншталь называла «конгениальной», так, конечно, и талантливостью самих фильмов. Некоторые из этих лент неоднократно получали международные премии, в том числе на Всемирной выставке в Париже (1937), а фильм «Олимпия» завоевал международный приз уже после окончания войны, в 1948 г. в Лозанне. А началось все в 1932 г., когда на одном из митингов Рифеншталь впервые услышала Гитлера. Она была потрясена «магическим, всепокоряющим воздействием» фюрера. Эта магия моментально нашла отзвук в ее страстной, романтической натуре. Ее душа уже принадлежала этому человеку. Всеми путями она искала личной встречи. «Уважаемый господин Гитлер, недавно я впервые в своей жизни посетила политическое собрание… Я должна признаться, что меня поразили Вы и энтузиазм слушателей. Я хотела бы познакомиться с Вами» [201] . Когда наконец они увиделись, фюрер понял, что эта женщина своим талантом должна служить его делу. А Геббельс тогда же записал в дневнике: «Она единственная из всех звезд, которая нас понимает».

К этому времени Лени, начинавшая как танцовщица, уже познала успех: сыграла в шести фильмах и сняла свою первую картину «Голубой свет» (1929). Эта романтическая лента о судьбе молодой итальянки, вышедшая на экраны в период Великой депрессии, стала популярной в Европе и была даже названа «великим фильмом».

Гитлер тоже был покорен «Голубым светом». И он сказал Лени еще во время первой встречи: «Если мы однажды придем к власти, вы будете делать мои фильмы». Спустя два года он решил: Рифеншталь должна снять картину о партийном съезде в Нюрнберге. Она сопротивлялась: «Я сказала Гитлеру, что ничего не знаю ни о партии, ни о движении…». Гитлер возразил: «Это хорошо. Если за фильм возьмется партия, он будет действительно скучным. Сделайте его как художник».

И она сделала. Фильм скучным не был. Первые кадры: облака, летящий самолет, и Гитлер, как ангел, спускается на землю. На этом фоне звучат слова: «5 сентября 1934 года, 20 лет спустя после начала мировой войны, 16 лет спустя после начала страданий немцев, 19 месяцев спустя после начала немецкого возрождения, прилетел Адольф Гитлер…». Рифеншталь потом рассказала, как шел поиск художественного решения фильма [202] :

...

Это был фильм, в котором первый и единственный раз снялся фюрер. И вплоть до 1945 г. лента не сходила с экрана. Во многом тот имидж, который имел Гитлер в глазах немцев, был создан режиссером Рифеншталь. Здесь был не только талант, здесь были обожание и любовь. С какой же силой влиял на нее нацистский вождь, если она потеряла сознание, когда он вручал ей букет сирени после премьеры «Олимпии»!

В фильме об XI Олимпиаде в Берлине (1936) Рифеншталь верна себе. Первые кадры «Олимпии»: статуи античных героев оживают и передают свои факелы немецким атлетам. Картина снята так, что победа немецкой сборной выглядит как победа немецкого народа и национал-социализма. Фильм смотрела вся Германия, партийные организации устраивали коллективные просмотры, после которых немцы чувствовали себя единой, мощной, сплоченной нацией.

Фильмы Рифеншталь формировали людей с солдатским характером. И понятен ее восторг по поводу побед немецкого оружия. В мае 1940 г. Лени отправляет Гитлеру телеграмму [203] :

...

После окончания войны против Рифеншталь было возбуждено пятьдесят судебных дел по причинам ее нацистского прошлого, и все они были Лени выиграны. Судьи так и не дали ответа, в чем была ее вина как талантливого кинорежиссера.

Чтобы кино стало инструментом пропаганды, оно должно управляться государством, считал Геббельс. Как-то в начале войны он признался, что уже к 1938 г., благодаря тайной скупке акций, основная часть немецкой кинопромышленности оказалась национализированной. Это была хорошо подготовленная операция. Ведущая киностудия Германии «UFA» («Universum Film AG»; «УФА») стала государственным предприятием, для которого помощники Геббельса нашли соответствующую форму – киногород, немецкий Голливуд. За двенадцать лет существования Третьего рейха было создано или запущено в производство более 1300 кинофильмов [204] . Современные эксперты подсчитали, что только 15 процентов из них могут быть отнесены к примитивным пропагандистским поделкам. Однако даже самые «аполитичные» ленты служили целям режима, иначе в то время они просто не пришли бы к зрителю. Развлекательные фильмы позволяли людям снять напряжение от тягот повседневной жизни. Но эти же фильмы способствовали укреплению идеологии режима, потому что славили общечеловеческие ценности в нацистской упаковке.

Геббельс был убежден, что «кино представляет собой самое современное и научно обоснованное средство воздействия на массы. Следовательно, правительство не должно им пренебрегать» [205] .

Немецкое кино тогда «заводило» не только массы, но и вождей, стимулировало их агрессию. Гитлеровский министр вооружений А. Шпеер рассказывал о том, какое впечатление произвел на Гитлера фильм X. Бертрама «Крещение огнем» [206] :

...

В кинематографе немецкие режиссеры достигли максимального соединения социальной иллюзии с социальной фантастикой и особенностями национальной души, что в конечном счете породило привлекательный для немцев социальный миф, позволявший управлять ими в Третьем рейхе.

Как и Геббельс, немецкие мастера кино считали, что выдающийся фильм должен быть и «идейным», и развлекательным. Это единение в максимальной степени было достигнуто в фильме режиссера Э. фон Борсади «Концерт по заявкам» (1940). В нем рассказывается история любви немецкого офицера и немецкой девушки. Случайная встреча, любовь, расставание, когда офицер, выполняя свой долг, уезжает на фронт. Ситуация складывается так, что влюбленные теряют друг друга, но благодаря радиоконцерту по заявкам находят. «Обычный немец», посмотревший этот фильм один, два или даже три раза, не обращал внимания на ходульный сюжет и наслаждался любовной историей, хорошей игрой актеров и миром грез, искусно созданным режиссером… Самыми разными способами представлен в «Концерте по заявкам» нацистский вариант героического самопожертвования. Герой фильма и его подчиненные «готовы на любые лишения для того, чтобы сражаться за рейх, а это, в свою очередь, означает борьбу за немецкую культуру… Мы видим на экране солдата, который, находясь дома, в отпуске, играет на пианино Бетховена. Затем он возвращается обратно на Западный фронт и погибает, играя на органе в соборе, разрушаемом французской артиллерией» [207] . Этот фильм посмотрело более 23 миллионов зрителей.

Благодаря поощряемому Геббельсом методу единения идеи и увлекательных средств ее выражения, художественный фильм режиссера Ф. Харлана «Еврей Зюсс» (1940), страшный в своей ненависти к евреям, встретил у публики весьма теплый прием. В докладах службы безопасности говорилось, что «некоторые учителя и пожилые люди были всерьез озабочены, как бы эта лента не оказала отрицательное воздействие на молодое поколение, настолько… бьющим наповал был заложенный в нее заряд антисемитизма… Некоторые особенно экзальтированные зрители покидали берлинские кинотеатры, изрыгая проклятия и ругательства в адрес евреев: „Прогнать евреев с Курфюрстендамм! Выкинуть последние остатки этого презренного племени вон из Германии!“» [208] . В те годы немецкие мастера кино вдохновенно творили социальные образы, которые хорошо принимались большинством населения рейха.

Кинозвезду Марику Рёкк мир узнал после фильма «Девушка моей мечты» (1944–1945). Вся Европа и Америка смотрели эту «сказку» с удовольствием, с сентиментальной слезой. Звезда будапештской оперетты и манежа Рёкк мила, красива, обаятельна – в общем, женщина до мозга костей, причем с бешеным темпераментом. На киностудии «УФА» судьба сводит ее с актером и режиссером Г. Якоби. Вместе они и создали новый киножанр – фильм-ревю. В таких фильмах Рёкк, как она считала, оставалась верна себе: быть подальше от всякой политики. Но в германском рейхе аполитичность в искусстве легко позволяла нацистским идеям завоевывать немецкие души.

Мягкий голос, виртуозный танец, смелые костюмы актрисы порождали определенные мечты и настроения, создавали тот фон, на котором как бы облагораживались образы ежедневной политической пропаганды. Фильмы с Рёкк помогали пропагандистским идеям овладеть, по выражению Гитлера, «чувственным миром массы». В глазах немцев Марика Рёкк стала персонифицированным символом любви и победы.

Таким же символом была и другая звезда – Лале Андерсен, которая пела самую «главную» лирическую песню Третьего рейха – «Лили Марлен». Лале Андерсен – псевдоним немецкой певицы Лизелотты Бунтенберг. Девушка пробовала себя на оперной сцене, но карьера не сложилась, и она перешла в «легкий жанр», столь любимый в Веймарской республике, а потом и в гитлеровской Германии. Пела в кабаре и имела успех. На нее-то и обратил внимание композитор Н. Шульце, – это он напишет «провагнеровскую» музыку для фильма «Крещение огнем» и марш, которым будут предварять информационные сообщения с Восточного фронта. После выхода фильма о жестокой бомбардировке Варшавы музыкант, известный раньше в музыкальном кругу как Маленький Моцарт, получил другое прозвище – Бомбардировщик Шульце. В один из вечеров марта 1938 г. он пригласил Лале Андерсен за свой столик в кабаре, а расстались они под утро, когда он уходил из ее дома.

В том же году Шульце (к тому времени уже член нацистской партии) написал незамысловатую лирическую мелодию на стихи гамбургского поэта Г. Лейпе и назвал песенку «Лили Марлен». Эта мелодия имела маршевый ритм, что придало песенке какое-то влекущее очарование. Лале Андерсен была третьей среди тех, кто пробовал ее спеть. Ее исполнение не вызвало интереса ни у музыкантов, ни у слушателей, но по настоянию Шульце песню все же записали на пластинку. И когда в 1941 г. в Загребе открылась немецкая солдатская радиостанция, потребовалось много музыки, и не только маршевой. Прокрутили и «Лили Марлен». Успех песни у солдат был ошеломляющий. На радио шли тысячи просьб с фронтов: «Повторить!» Песня звучала во всех немецких траншеях и блиндажах – под Сталинградом и в горах Югославии, в африканских песках и дюнах Нормандии. Это была самая популярная лирическая песня в Третьем рейхе, а дотоле безвестная Лале Андерсен в одночасье стала звездой, символом, мифом, была принята Гитлером. Хотя Геббельс от этой песни морщился.

Чем взяла «Лили Марлен» солдатскую массу? Щемящей мелодией, простыми словами, передающими грусть солдата о мирном времени, и женственным с хрипотцой голосом певицы… Слушая Лале Андерсен, немецкие солдаты вспоминали своих женщин, что вечерами приходили к казарме. В 70-е годы XX в. И. Бродский так перевел слова этой песни:

Так что же сделали для немецкого солдата эти женщины – певицы, актрисы? Своими непритязательными, но выразительными песнями и танцами, сами того не подозревая, они показали ему, за что он воюет, какие чувства, какую будущую мирную жизнь хотят у него отобрать «русские варвары».

Гитлеровская пропаганда ежедневно держала в поле своего воздействия почти 70 миллионов немцев. Групп сопротивления было крайне мало, да и действовали они недолго. Последним актом протеста стал заговор генералов вермахта в 1944 году, который обернулся массовыми казнями и тюремным заключением его участников.

Интересно и другое. Судьба и участь тех групп сопротивления, что прошли через гестаповские застенки и нацистские суды (самая известная – профессорско-студенческая группа «Белая роза» из Мюнхенского университета), так и не всколыхнули немцев. «Предатели и есть предатели» – думало большинство. Отечество, Гитлер и нацизм оставались вне сомнений. Конечно, настроение немцев до 1941 года и после 1942-го было разное. До 41-го – безраздельная поддержка режима, зачастую переходящая в любовь, после 42-го накатывающаяся апатия, некоторое безразличие, в ряде случаев переходящее в раздражение. Но в массе своей это настроение никогда не становилось возмущенным, агрессивным по отношению к власти. Немцы верили и подчинялись власти до кончины режима.

Это самое выдающееся достижение Геббельса. Мир образов, мир пропаганды и массовой культуры держал немца лучше любого штыка. Да, радио и кино, газеты и митинги, воспитание и образование в школе и в «Гитлерюгенде», акции в стиле «паблик рилейшнз» – «Зимняя помощь», «Наши враги мешают нам жить», мероприятия организации «Сила через радость», и десятки других пропагандистских технологий – в наступлении на сознание и настроение немцев достигли наивысшей эффективности. Конечно, за счет мастерства пропагандистов, деятелей массовой культуры, и главного организатора доктора Геббельса. Но и за счет науки.

В 20-е и 30-е годы двадцатого века в Германии велись интенсивные исследования в сфере пропаганды. В этот период заметны работы профессора Э. Дофифата, автора двухтомного труда «Газетная наука», профессора О. Грота, автора четырехтомника «Газета». Эти издания были подготовлены в Институте Дофифата при Берлинском университете.

В 1937–1941 годах под покровительством этого Института публиковались десятки трудов по теории пропаганды, журналистики, общественного мнения. Они отражали и нацистские взгляды и запросы. Один из учеников Э. Дофифата тогда вывел основные законы публицистики: закон умственного упрощения, закон ограничения материала, закон вдалбливающего повторения, закон субъективности, закон эмоционального нагнетания. Эти законы неплохо соотносились с пропагандистскими постулатами, изложенными Гитлером в «Майн кампф».

В те же годы взошла звезда Элизабет Ноэль (после замужества Ноэль-Нойман), талантливого социолога, к тому времени прошедшей курс в Геттингенском, Кенигсбергском и Берлинском университетах. Ее общественная активность, а она была членом национал-социалистического профсоюза студенток, позволила ей получить стипендию Германской службы академических обменов. Как стипендиатка этой службы, в 1937 году она уехала в США изучать новые методы исследования общественного мнения. Там она знакомится с Уолтером Липпманом и Паулем Лазарсфельдом, лидерами американской социологии того времени, впитывает их идеи и суждения, касающиеся общественного мнения и влияния его. Результатом американской командировки стала ее диссертация «Изучение общественного мнения и массовые опросы в США», которую она с блеском защитила в июне 1940 года в Берлине. Некоторые методы, разработанные ею, она пробует в «Еженедельной газете Германии» («Wochenzeitung Das Reich») издаваемой Геббельсом, и во «Франкфуртской газете», где она позже работала.

В своей диссертации, что было замечено научным миром, а потом и Геббельсом, она доказывала, основываясь на американских исследованиях, что «без участия и поддержки общественности правительство не имеет права на существование». И поэтому общественное мнение необходимо изучать в целях более эффективного воздействия на него через прессу. Она доказывает, ссылаясь на Ф. Тенниса [209] , что общественное мнение – это морально окрашенное мнение и способ поведения, которые следует демонстрировать прилюдно, если не хочешь оказаться в изоляции. Поэтому здесь интересны взаимоотношения одной части общества, агрессивно уверенной в своей правоте, и другой части, боящейся оказаться в изоляции.

Потом уже, спустя годы она оформит эти подходы в стройную концепцию, ставшую основой ее монографии 1989 года «Общественное мнение. Открытие спирали молчания». В этой работе она подчеркивает, что как показывают современные эмпирические средства измерения общественного мнения, давление исходит не столько от чисто арифметического большинства, сколько от агрессивной уверенности одной стороны (вот она, практика третьего рейха – Авт.) и страха перед изоляцией в сочетании с боязливым наблюдением за окружением другой стороны [210] . Судя по этой концепции, индивид выстраивает свое поведение под влиянием двух источников: 1) окружающей среды и ее сигналами об одобрении и неодобрении этого поведения, 2) средств массовой информации, в которых проявляются взаимно подтверждающиеся сигналы [211] . Но окружающая среда воздействует на индивида своим общественным мнением, которое в свою очередь в значительной мере формируется средствами массовой информации.

Для практика вывод становится очевиден, – желательно, чтобы средства массовой информации находились в организующем поле системы управления ими, то есть были бы монополизированы. В той своей диссертации 1940 года она весьма парадоксально доказывает этот тезис – объясняет причины отрицательного имиджа Германии за рубежом, прежде всего, из-за искаженного отображения внутригерманских реалий в средствах массовой информации США. А происходит это вот почему: «С 1933 г. евреи, которые монополизировали большую часть интеллектуальной жизни Америки, концентрируют свои демагогические способности на травле немцев». Геббельс оценил это объяснение.

Тогда в 1940 году главный вывод Э. Ноэль, звучал свежо: общественное мнение необходимо постоянно изучать в целях эффективного формирования его посредством воздействия на него через прессу и радио.

Вот прежде всего за что ухватился Геббельс, прочитав работу Э. Ноэль. Пропаганда дурна, а то и бесполезна, если она действует вслепую, без изучения реакции на пропагандистские усилия, без выяснения общественного мнения, без представления о настроениях людей. Да и не просто людей, а целых социальных групп и слоев. Он говорил: «Я должен точно знать, насколько хуже, или лучше, был принят фильм, который мы оценили как хороший. Все случившееся в обществе, среди людей, все политические, экономические, культурные события должны регистрироваться и изучаться с точки зрения психологии для ведения пропаганды». Поэтому нужна разведка политических мнений, неотрывное слежение за настроениями.

И кто же эту разведку должен вести? «Ну, конечно, политическая полиция», – к такому выводу приходит Геббельс. Здесь он вспомнил свою встречу в начале 1933 года с Вальтером Николаи, шефом германской разведки в первую мировую войну, и его совет: создать разведывательную службу по линии пропаганды [212] . Хотя тогда речь шла о пропаганде на зарубежные страны, но почему бы эту идею не распространить на внутреннюю пропаганду? Политическая полиция должна обеспечивать процесс пропагандистского влияния на человека, – размышлял Геббельс, – и обеспечивать не только разведкой настроений и мнений, но и подавлением оппозиции, альтернативных точек зрения и выступлений, в том числе и иностранного радио. Единство пропаганды и политической полиции увеличивает на порядок мощь воздействия на человека – вот к такому открытию пришел однажды доктор Геббельс.

И он нашел хорошего единомышленника в понимании этого. Им оказался некто Рейнхард Гейдрих, создатель известной службы СД – политической разведки нацистской партии. Он тоже интуитивно чувствовал необходимость спецслужбы для пропаганды. Наступил момент, когда открытие Геббельса и интуиция Гейдриха сомкнулись. И аппарат внутренней политической разведки (СД) и аппарат подавления (гестапо) всей своей мощью включились в обеспечение пропаганды.

Чтобы влиять, нужно знать и настроения, и реакцию людей, а узнать это можно усилиями политической полиции – вот такой артефакт родился от сотрудничества науки, пропаганды и спецслужб в тогдашней Германии.

А что же Э. Ноэль? Геббельс, после знакомства с её публикациями и исследованиями приглашал её на работу в аппарат своего ведомства, потом звал в качестве своего помощника. Последнее предложение было в 1942 году. Но не сложилось. Не рискнула она променять кафедру и редакцию газеты на аппарат министерства пропаганды.

К началу Второй мировой войны Рейнхард Тристан Ойген Гейдрих занимал пост начальника Главного управления имперской безопасности (Reichsicherheitshauptamt; РСХА) и заместителя рейхсфюрера СС – Г. Гиммлера. Пост весомый, если иметь в виду, что в это управление входили и внутренняя политическая разведка (СД), и внешняя разведка, и гестапо, и криминальная полиция, и полиция общего порядка.

Гейдрих пришел в гитлеровское движение в 1931 г., двадцати семи лет от роду, после того как был изгнан из флота. А изгнали лейтенанта решением суда офицерской чести. Гейдрих был помолвлен с дочерью директора военной судостроительной верфи, заставил ее стать своей любовницей, а потом бросил. В результате с его военной карьерой было покончено. Зато в гитлеровской Германии открылся путь к новой. Потому что, кроме морали, все остальное для карьеры у него было: семья, в которой царил культ классической культуры, и достойное образование. Его отец – оперный певец, композитор, поклонник Вагнера и мать – прекрасная пианистка преподавали в консерватории в городе Галле. Юный Гейдрих также учился музыке. В восемнадцать лет это был юноша утонченный, пылкий, пытливый, который великолепно играл на скрипке. Но Гейдрих делает шаг не в мир искусства, а в имперский военный флот: поступает в военно-морское училище в Киле. В 1926 г. он становится морским офицером.

Однако не морские походы, артиллерийские стрельбы и торпедные атаки прельщали Гейдриха. Он жаждал работать в разведслужбе флота. И не просто в разведслужбе, а в ее политическом секторе, потому что в его душе морская романтика соперничала с романтикой германского патриотизма, который для него начинался с музыки Бетховена и Вагнера. Еще в гимназические годы он попробовал себя в патриотических делах: организовал молодежный боевой отряд и предложил себя в качестве связного в дислоцировавшейся в Галле дивизии «Люциус», что была ядром добровольческих формирований, громивших социалистов и коммунистов. Офицеры из «Люциуса», экстремисты и патриоты, стали его первыми политическими учителями.

В политической разведке флота Гейдрих начал с постижения азов политического сыска. Однако карьера длилась недолго. Когда после скандала с помолвкой офицерское сообщество изгнало Гейдриха из своих рядов, бывший офицер довольно быстро прибился к кильскому отделению нацистской партии, а затем перешел в местное отделение СС – охранных отрядов партии. И здесь он нашел себя.

Не прошло и двух месяцев, как он возглавил кильскую группу СС и был замечен Гиммлером – тогдашним вождем всех эсэсовских отрядов. На Гейдриха, человека с образованием, специальной подготовкой, неистовой энергией и изобретательным умом, Гиммлер и взвалил всю работу по реорганизации СС, поставив его во главе главного штаба СС в Мюнхене. Шел уже 1932 г., и прежняя организация не отвечала задачам национал-социалистского движения. Гейдрих к тому времени изучил и «Майн кампф» Гитлера, и заметки аса разведки полковника Николаи. И у него уже было свое ви́дение политической безопасности для нацистской партии и СС.

Гиммлер согласился с его идеей создать внутри СС самостоятельную службу безопасности – СД, которая обеспечивала бы охрану вождей и безопасность самих охранных отрядов. Гейдриху и поручили ее возглавить. Теперь проверка настроений эсэсовцев, их политического и морального уровня отдавалась ему на откуп. Здесь начал впервые формироваться его организаторско-полицейский стиль – системный подход. Один из людей, близких к нацистской верхушке, сказал о Гейдрихе: «Это живая картотека, ум, держащий все нити и сплетающий их вместе». Он действительно составил разведывательную картотеку Такой первый шаг мог сделать только профессионал.

А потом наступил январь 1933 г., когда Германия стала гитлеровской. Спустя год, после его многочисленных докладных записок Гиммлеру, а потом и Гитлеру, канцлер Германии подписал указ о новых функциях СД: эта структура становилась разведывательной службой нацистской партии. И тут же она прошла проверку на действенность. События 30 июня 1934 г., когда были уничтожены приверженцы социалистического крыла в партии и вожди штурмовиков, могли состояться только при поддержке СД. Эта операция получила название «Ночь длинных ножей». Несомненно, служба «внутренней безопасности» обеспечила разгром оппозиции внутри нацистского движения, за что ее начальник получил чин группенфюрера СС.

Когда нацисты стали властвовать безраздельно, Гейдрих начал повышать эффективность СД. Он исходил из простого тезиса: партия – единственная в Германии, многочисленная, ее влияние везде столь велико, что служба безопасности партии, по сути, становится службой политической безопасности всей Германии и ее власти. И он разрабатывает основные принципы и технологии СД – «концепцию службы», как он выразился.

1)  Цели и задачи. СД должна быть той службой, которая следит за политической ситуацией в стране, состоянием экономики, настроением граждан рейха, общественным мнением. Она же осуществляет оперативное отслеживание (мониторинг) реакции населения на пропагандистские акции и выступления. Здесь необходимы тесное сотрудничество с ведомством Геббельса, координация пропагандистских и политико-разведывательных планов. По сути, СД выступает средством обратной связи между пропагандистскими центрами и жителями страны. Под контролем СД находятся все оппозиционные группы, прежде всего коммунисты и социал-демократы.

2)  Сотрудники. Цели СД (в отличие от целей других служб безопасности) предполагают деятельность интеллектуалов, а не полицейских. Поэтому в СД прежде всего работают люди с ученой степенью в области экономики, юстиции, промышленных технологий. (Спустя годы эксперты установят, что перед войной штат СД составлял 3000 сотрудников.)

3)  Агенты. Это должны быть «добровольные члены», «доверенные лица». Большая часть из них помогает СД по идейным соображениям; иногда за обеспечение успешных операций им выплачивают премии. В конце 30-х годов Гейдрих констатировал, что с СД сотрудничали 100 000 осведомителей. Но были еще 30 000 «почетных агентов» – в большинстве своем это были женщины.

4)  Сфера деятельности агентов. Агент должен «сидеть на нерве», утверждал Гейдрих, т. е. быть там, где ярче всего проявляется общественное мнение. Поэтому агенты действуют во всех социальных слоях и группах общества, во всех государственных учреждениях, фирмах и компаниях, но прежде всего – среди активных, влиятельных лиц – «лидеров мнения». Здесь Гейдрих выделял учителей, преподавателей, студентов, журналистов, писателей, актеров – они активные, разговорчивые, «независимые». Его «студенческие» агенты записывали лекции своих преподавателей и передавали их в СД, а там исходя из этих конспектов определяли политическую позицию профессоров. Среди ученых, рабочих, сельских хозяев и домохозяек тоже искали самых «активных» и наблюдали за ними глазами агентов.

5)  Изучение социальных слоев и групп общества «для определения базы политического воспитания». Гейдрих и Геббельс делили всех немцев на тех, кого можно обратить в нацистскую веру, и на приверженцев «веймарской» и иной идеологии. В 1935 г. Гейдрих так представлял ситуацию в обществе: хотя враждебные организации сокрушены, угроза того, о чем они говорят, остается. Враг просто стал еще более опасным. Зловещие силы – всемирное еврейство, глобальное масонство, клир, которые планируют увеличить свое политическое влияние, – скоординировали массированное наступление на Германию, Гитлера. А в 1937 г. в служебной записке Гейдрих указывает категории врагов:

...

6)  Служба безопасности (СД) как единственный орган, ведущий политическую разведку в обществе. А вот наносить удары по оппозиции, арестовывать, допрашивать, проводить обыски, превентивно интернировать, заключать в концлагерь может только гестапо – тайная полиция. Действия гестапо основываются на разведывательной политической информации СД, но в ряде оперативных случаев гестапо может вести свою политическую разведку.

После прочтения этого меморандума Гейдриха Гиммлер обратился к полковнику Николаи, признанному мировому авторитету в делах спецслужб, и попросил его высказать свое мнение об организации политической полиции. Вот что вспомнил об этом Николаи на допросах в советской контрразведке в 1946 г. [213] :

...

Все советы и пожелания Николаи были признаны не соответствующими размаху и масштабам проекта политического сыска в новой Германии и отвергнуты.

В своем меморандуме Гейдрих определил принципы системы политической безопасности в лице СД и гестапо, но нужно было найти исполнителей «проекта». И Гейдрих нашел тех творческих организаторов, кто сделал службу безопасности всеохватывающей, владеющей обширной информацией, безжалостной, преступной организацией. Среди этих людей были В. Бест, О. Олендорф, Г. Мюллер и X. Мельхорн – все в генеральских званиях фюреров СС.

Доктор Бест, бывший судья, вполне профессионально разбирался в сыскной деятельности. Он добился статуса официального юридического консультанта нацистской партии и написал книгу «Deutsche Polizei» [ «Немецкая полиция»], в которой обобщил опыт организации спецслужб в Германии. И он же придумал «формулу» для спецслужб: полиция вправе обходить закон, пока правила определены руководством. А доктор Мельхорн, бывший адвокат, слыл не только знатоком юридической практики, но и дельным организатором. Вместе с Бестом они сделали из СД самую совершенную по тем временам спецслужбу.

Картотека СД не имела аналогов. Она была структурирована по разделам и содержала более полумиллиона карточек на всех интересных для политической полиции политиков, бизнесменов, лиц свободных профессий и т. д. Например, все карточки из раздела «А» классифицировались «по врагам» (темно-красная полоса – коммунисты, светло-красная – марксисты, коричневая – убийцы, фиолетовая – недовольные) и по предлагаемым превентивным мерам (красная полоса – арест в преддверии войны, синяя – немедленный арест с началом боевых действий, зеленая – только наблюдение). Огромный электромеханический барабан «выплевывал» нужную карточку через 20 секунд после нажатия кнопки.

Гейдрих тоже организовал свою картотеку – личную. В его сейфе хранились досье на видных функционеров партии, гауляйтеров, министров, банкиров и промышленников, на лиц из окружения фюрера. Папки ждали своего часа. И когда он наступал, Гейдрих с помощью компрометирующих материалов выстраивал систему политического давления.

В организации работы с агентурой Бест и Мельхорн тоже сказали свое слово. Они разработали систему «почетных агентов». Таковых отбирали среди «массовых добровольных членов» по признакам опытности и компетентности и направляли на самые сложные участки политического сыска. По их данным составлялась точная картина настроений в обществе. «Почетные агенты» работали исключительно на центральный аппарат СД, и поставляемая ими информация позволяла контролировать выводы местных отделений службы безопасности. Только «почетные члены» привлекались для проведения спецопераций. Их работу курировал сам глава СД – Олендорф. Гейдрих считал его дельным организатором, способным работать с интеллектуалами: он имел знания в объеме экономического факультета университета и опыт управления отделом в Министерстве экономики. (На Нюрнбергском процессе Олендорф проходил как преступник: спецгруппа под его командованием уничтожила на Украине около 100 000 человек.)

Каким был «механизм» сбора информации, можно понять из докладной записки одного из руководителей службы безопасности в Пруссии, составленной для Главного управления имперской безопасности в июне 1937 г. [214] :

...

А вот ориентировка Главного управления имперской безопасности для подразделений СД по работе с агентами, нацеленными на получение информации об организациях марксистского толка и общественных настроениях в тех сферах общества, что были предметом интереса для так называемых левых [215] :

...

С 1938 г. деятельность СД законом распространялась на весь рейх. Основным «продуктом» СД были аналитические доклады, записки и справки. Они основывались на ежедневно получаемых материалах из территориальных органов политической разведки и на информации из служб безопасности ведущих концернов Германии («ИГ Фарбен», «Даймлер-Бенц», концернов Тиссена, Круппа, Флика и др.), которые стали филиалами ведомств Гейдриха и главы военной разведки Канариса. В центральном аппарате СД всю первичную информацию обрабатывали, анализировали и на ее основе готовили соответствующие резюме, доклады и записки. Дважды в неделю их получали руководители партии и государства.

Вся информация в докладах СД делилась на шесть категорий:

...

Например, зимой 1942 г. руководство СД интересовало, что люди думают о войне вообще, верят ли они в победу, как относятся к тому, что война затянулась гораздо дольше обещанного, насколько распространены миролюбивые настроения. От агентов требовали, чтобы они информировали, не ослабло ли у немцев чувство единения с нацией, насколько немцы вежливы и учтивы по отношению друг к другу в повседневной жизни, как сказываются на настроении граждан перебои в снабжении продовольствием. Агенты должны были выявить мнение граждан о работе полевой почты вермахта, о том, как на деле заботилось государство о семьях павших солдат и офицеров, как складывается единство фронта и тыла. Подобная информация содержалась во всех «докладах» для высших руководителей рейха.

Служба безопасности занималась и выявлением тех, кто голосовал «против» на плебисцитах, проводимых Гитлером. На Нюрнбергском процессе обвинители предъявили документ – секретный доклад отделения СД из города Кохема, информирующий о проведении плебисцита 10 апреля 1938 г. Там был и такой текст: «При сем прилагается список лиц, проголосовавших „против“, и тех, чьи бюллетени были признаны недействительными. Контроль был осуществлен следующим образом: члены избирательной комиссии проставили номера на всех бюллетенях. В ходе голосования был составлен список избирателей. Бюллетени раздавались в порядке очередности номеров, поэтому впоследствии оказалось возможным… выявить лиц, которые проголосовали „против“, лиц, чьи бюллетени оказались недействительными. Номер проставлялся на обратной стороне бюллетеня симпатическими чернилами. При сем прилагается также бюллетень протестантского священника Альфреда Вольтерса» [217] .

Но самую важную работу СД выполняла для ведомства Геббельса. Подразделения политической разведки ставили агентам задачу сообщать о реакции людей на правительственную пропаганду: верят ли массы в объективность информации, поступавшей к ним по официальным каналам, каким предстает враг в воображении немцев, какова эффективность своей пропаганды в сравнении с вражеской, многие ли граждане слушают иностранное радио и обмениваются полученной информацией, много ли граждан верят больше вражеской пропаганде, нежели своей. Периодически появлялись вот такие отчеты [218] :

...

Пожалуй, эта справка больше говорит об успехах в формировании мировоззрения немцев, нежели об их неприятии режима: 400 выявленных слушателей зарубежного радио на всю 70-миллионную Германию – неплохой показатель эффективности нацистской пропаганды и тотального полицейского контроля. Тот, кто пытался мыслить иначе, сразу же испытывал состояние страха, подавлявшего и мысль, и волю. Этот страх «очищал» сознание и душу, готовил человека к получению очередной порции идеологической информации. Но многим он и не требовался, предыдущими пропагандистскими акциями сознание и чувства уже были настроены на «нацистскую волну». И опять обратимся к свидетельству У Ширера, находившегося в те годы в Германии: «Мне на собственном опыте довелось убедиться, насколько легко овладевают умами лживая пресса и радио в тоталитарном государстве… Удивляло, а подчас ужасало, что, несмотря на возможность получать информацию о происходящих событиях из иностранных источников… постоянное в течение ряда лет навязывание фальсификаций и искажений все же оказывало на меня определенное воздействие и нередко вводило в заблуждение». Общение с немцами, с теми, кто принадлежал к интеллигенции, позволяло сделать вывод, что они «повторяют разные нелепости, услышанные по радио или вычитанные из газет» [219] .

Как правило, СД и Министерство народного просвещения и пропаганды работали в режиме обратной связи: СД докладывала о реакции населения на каждое политико-пропагандистское выступление, на каждый вышедший на экраны фильм, на каждый выпуск еженедельной кинохроники – и сразу же следовали корректирующие действия мастеров пропаганды, в том числе деятелей массовой культуры.

Зимой 1942/43 г. СД информировала, что передачи германского радио стали непопулярны. Немцы жаждали услышать известия о боях в Сталинграде и Северной Африке, а им рассказывали о «марионетке евреев» Ф. Рузвельте и о большевистских комиссарах в Кремле. Тогда в пропаганде стали использовать новый принцип подачи информации, основанный на взвешенной откровенности. А участливый, доверительный голос политического комментатора Г. Фриче, преклонявшегося перед мужеством немецких солдат, оказавшихся в сталинградском «котле», оказывал нужное воздействие на слушателей.

Когда радио и пресса недоговаривали или врали, множились слухи. Служба безопасности регулярно информировала пропагандистов об их источниках, содержании и формах распространения. Источниками чаще всего были вражеские листовки, разбрасываемые с самолетов над территорией Германии, и зарубежное радио. Но политическая разведка и сама выступала организатором пропагандистских акций. Усилилось преследование граждан, слушающих передачи иностранных радиостанций. Начал выходить секретный бюллетень «Зеркало слухов», в котором приводились циркулировавшие в обществе слухи с указанием их источника и те суждения, которые они вызывали, а также давалась информация, нейтрализующая их. Наиболее эффективным средством борьбы со слухами было признано распространение контрслухов с помощью агентов СД. Общаясь с товарищем в людном месте, агент «вбрасывал» в толпу информацию, «организованную» в СД или Министерстве народного просвещения и пропаганды, и контрслух начинал жить собственной жизнью. Взяв за основу этот опыт, Геббельс создал агентство, специализирующееся на создании контрслухов.

И Гейдрих и Геббельс прекрасно понимали, что самым сильным оружием пропаганды в Германии стало кино. Поэтому СД пристально отслеживала реакцию населения на демонстрируемые фильмы. Весной 1940 г. политическая разведка первой заметила, что выпуски немецкой кинохроники перестали производить впечатление на зрителей. Оказывается, к тому моменту, когда выпуски «Дойче вохеншау» выходили на экраны, они устаревали (от съемки до демонстрации проходил месяц). Тогда Геббельс перестроил всю технологию производства кинохроники, и она стала появляться в кинотеатрах Германии уже через неделю после фронтовых съемок. И сразу популярность «Дойче вохеншау» повысилась.

В 1943 г., в период Сталинградской битвы, СД обратила внимание Министерства народного просвещения и пропаганды на опасность показа некоторых сюжетов кинохроники. Было отмечено, что впечатление, получаемое зрителем от кадров хроники, противоречит утверждениям газет и радио о том, что войска фюрера одерживают победы на всех фронтах. Геббельс тогда напомнил сотрудникам аппарата своего министерства, что противоречия между различными средствами массовой информации недопустимы и что их материалы должны дополнять друг друга.

В своих докладах СД весьма аргументированно отвечала на вопрос, какие художественные фильмы имели успех у немецкого зрителя и почему Когда в 1941 г. на экраны вышел фильм «Папаша Крюгер», эксперты СД отмечали, что эта кинолента производила на зрителей настолько глубокое впечатление, что они, покидая кинотеатр, даже не обсуждали только что виденный выпуск хроники [220] . В другом докладе говорилось [221] :

...

Реакция публики на развлекательные фильмы также отслеживалась политической разведкой, ибо там считали, что идеологию нацизма могли внедрять и фильмы такого рода. Одним из самых популярных был фильм «Концерт по заявкам». В отношении его СД сделала в свое время следующее заключение: «Согласно сообщениям, полученным к этому времени из различных частей рейха, фильм „Концерт по заявкам“ нашел у публики исключительно положительный отклик, и повсеместно его показ проходил при переполненных залах… Сцены в церкви и органная музыка производят очень глубокое впечатление именно на те слои населения, которые до сих пор находятся под сильным влиянием религии» [222] . Сбывались слова Гейдриха, сказанные им в 1931 г. о политической полиции: СС и полиция будут определять не только экономику и политику, но и пропаганду, и дипломатию, и культуру. Так он представлял себе тотальный контроль над обществом.

Спустя годы историки рисовали отвратительный и зловещий образ Гейдриха: лошадинное лицо с маленькими глазками, белесые прилизанные волосы, длинная шея, длинное туловище, облаченное в зловещий черный мундир [223] . Но фотографии и кинохроника 30-х годов создают иное впечатление: тонкие черты лица, высокий лоб, прямой нос и пронзительные глаза, серо-стальной или черный мундир подчеркивает гибкую фигуру. После В. Шелленберга, начальника внешней разведки, он был, пожалуй, наиболее привлекательным мужчиной из гитлеровских вождей.

Эта интеллигентная натура, тонко чувствующая музыку, создала продуманную до последнего гвоздя систему государственного истребления людей, в которую входили и тюрьмы, и концлагеря с их газовыми камерами и печами для уничтожения трупов. Это он, Гейдрих, технократ и гуманитарий одновременно, формулировал задачи по созданию специального газа для умерщвления людей, думал о вентиляторах, устраняющих его после «акции», о музыке, которая должна предшествовать смерти: громкоговорители разносили по лагерю мелодии его любимых скрипичных концертов, а также песен, среди которых была и самая популярная – «Лили Марлен». Именно Гейдрих настоял на проведении под его председательством известной конференции в Ванзее, где было принято решение о ликвидации всех евреев на оккупированных территориях. Ему это было интересно технологически.

На фоне меланхоличного, осторожного Гиммлера Гейдрих блистал изощренным умом, решительностью, мощной безжалостной энергией, чем весьма дискредитировал своего шефа. Гейдрих добился-таки права напрямую выходить на Гитлера. Не найди он свою смерть в Праге, быть бы ему рейхсфюрером СС и имперским министром внутренних дел. Но даже и в роли начальника Главного управления имперской безопасности, обладая тайной информацией о всех деятелях рейха, страстью к интригам, он оставался теневым центром аппарата власти. Его подчиненный Шелленберг, интриган по призванию, недалек от истины, когда утверждает в своих воспоминаниях [224] :

...

27 мая 1942 г. Гейдрих, тогда еще и гауляйтер Богемии и Моравии, был смертельно ранен чехословацкими рейнджерами, действовавшими по приказу чешского правительства в Лондоне. Спустя неделю он скончался, и торжественная церемония прощания с шефом СД состоялась в Имперской канцелярии в Берлине. Сам Гитлер сказал прощальную речь, в которой назвал усопшего величайшим защитником нашего великого немецкого идеала, человеком с железным сердцем. Гейдриха похоронили, но его система сыска, контроля и уничтожения действовала до последних дней Третьего рейха.

Заместителем Гейдриха в Главном управлении имперской безопасности и начальником гестапо был Генрих Мюллер. В основном его стараниями гестапо превратилось в самую зловещую службу гитлеровской империи. Гейдрих удивительно точно подбирал людей для определенной работы. В отношении Мюллера выбор его был безупречен. Гейдриха совершенно не волновали прежняя деятельность Мюллера в баварской полиции, где он охотился за членами радикальных групп, в том числе за нацистами и коммунистами, его безразличие к партийной фразеологии. Мюллер не был убежденным нацистом. Это был робот, безотказный, работающий в любое время суток. Даже в праздники, даже после вечерних застолий этот человек-машина возвращался в свой кабинет работать. Лучше всего он чувствовал себя за черным столом с телефонами. С 1933 по 1941 г. Мюллер сделал головокружительную карьеру: от секретаря в полиции до генерал-лейтенанта полиции, группенфюрера СС. Для него не играли роли ни идеология, ни политический строй. Он работал на государство, и его безопасность для Мюллера была свята. Он преданно служил как веймарскому режиму, так и потом нацистскому. Государство – Бог, а полицейское тщеславие – идеология.

Он приговорил себя быть ответственным за государство, и поэтому поиск, преследование и убийство врагов государства были для него делом творческим и богоугодным. Главное – эффективность процесса в целом. Мюллер редко покидал свой кабинет, но конвейер смерти в концлагерях он обеспечивал человеческим материалом бесперебойно. Отчеты, таблицы и графики работы лагерей смерти он изучал, как коммерсант изучает графики поставки товара. Его лицо почти никогда не освещала улыбка. Бессменный секретарь Мюллера Анна Ш. (она же постоянная любовница) припомнила после войны, что в любви он был таким же бесчувственным, как в работе. Он ни в чем никогда не сомневался. За это и ценил его Гейдрих. А еще за то, что именно его сотрудники придерживались принципа: «когда у человека есть информация, которая нам нужна, а он отказывается ее сообщить, все средства хороши для того, чтобы заставить его заговорить. Высокий уровень террора отвечает интересам нации» [225] .

Гейдрих не ошибся в преемнике: гестапо работало у него как безотказный механизм. Мюллер исходил из того, что гестаповский аппарат должен быть натаскан не столько на борьбу с разведкой противника, сколько на борьбу с враждебной идеологией и населением. Из двенадцати отделов гестапо лишь три занимались контрразведкой, остальные были идеологическими: коммунизм и марксизм (1-й отдел), Церковь, секты, эмигранты, масоны, евреи (2-й отдел), реакционеры, оппозиционеры (3-й отдел), концлагеря (4-й отдел), аграрные и социально-политические проблемы (5-й отдел), НСДАП и примыкающие к ней массовые организации (7-й отдел)… сбор и обработка информации и сводок (9-й отдел), печать (10-й отдел), гомосексуалисты (11-й отдел) [226] .

Структуры гестапо и нацистской партии соответствовали друг другу. Эти идеологические ведомства охватывали весь германский рейх. Самый «нижний» партийный руководитель – блокляйтер (под его опекой было несколько десятков хозяйств) имел еще и должность в гестапо – «тайного информатора». Заставить работать гестаповский аппарат денно и нощно, без срывов смог Мюллер – чиновник, педант, для которого приказ и циркуляр были всем. Единственное его изобретение – система агентов, суть которой была в том, что каждый немец перепроверялся другим. Поэтому в гестапо неплохо знали настроения тех немцев, которые относились или тяготели к оппозиционным группам.

Сопротивление в Германии не имело успеха потому, что сверхэффективной была система наблюдения и контроля, потому, что слишком жестоким был террор. Еще одна причина неуспеха оппозиции в том, что нелегальные партии и организации рабочего движения так и не смогли объединиться и действовали сами по себе. А гестапо и СД сделали все, чтобы их объединение и не могло произойти.

Однако был один провал в работе ведомства Мюллера, который он не мог простить себе, вероятно, до последних минут жизни. Это покушение на Гитлера 20 июля 1944 г., ставшее, по мнению историков, самой крупной операцией немецкого Сопротивления. К этому времени почти все генералы и высшие офицеры вермахта уже понимали неизбежность поражения Германии в войне. Летом 1944 г. наиболее решительные из них посчитали, что надо действовать. По плану заговорщиков после уничтожения Гитлера подчиненные им войска должны были занять Берлин, арестовать нацистское правительство и провозгласить новую власть. Среди участников заговора были известные военачальники: Бек, Ольбрихт, фон Витцлебен, фон Клюге, Фромм, фон Штюльпнагель. Но самым решительным, энергичным из них был полковник К. фон Штауфенберг, герой боевых операций в Северной Африке. Он взял на себя миссию уничтожения Гитлера. И все бы свершилось, да по случайности взрыв бомбы пришелся на дубовую крышку стола, что и спасло фюреру жизнь. Узнав, что Гитлер остался жив, заговорщики не рискнули захватить правительственные здания. А генерал Фромм приказал немедленно расстрелять Штауфенберга [227] .

Гестапо действовало стремительно: была создана особая комиссия из 400 следователей. В те дни по всей Германии арестовали около 7000 офицеров и генералов вермахта, представителей аристократии и деловых людей. Впоследствии 5000 из них казнили.

Но почему же вездесущие агенты СД и гестапо ничего не знали о заговоре генералов, о планах Штауфенберга? Ведь уже в начале 1944 г. в поле зрения полиции попал «чайный салон фрау Зольф». У этой вдовы дипломата собиралась почтенная аристократическая публика и вела горячие дискуссии о ситуации в Германии. Салон превратился в политический клуб. И однажды в нем появился некто Рекцее, тоже из дипломатов, но и гестаповский агент. Он исправно информировал своих полицейских начальников о том, что замышляют люди из окружения фрау Зольф. Гестапо усердно отрабатывало их связи и контакты, и уже в январе начались аресты. Но до Штауфенберга и его соратников не добрались. Полковника ни в чем не подозревали, тем более в том, что этот закаленный в боях офицер может пронести бомбу в ставку Гитлера. Но почему только после неудачного покушения на фюрера гестапо открылась вся картина заговора?

Причину назвал М. Борман, глава партийной канцелярии, второй человек в нацистской партии, соперник Гиммлера. Гестапо не могло разрушить корпоративную солидарность и товарищество офицеров вермахта. Жесткий бюрократ Мюллер оказался не готов к таким ситуациям. Он чувствовал всю опасность для режима настроений обиженных и разочаровавшихся генералов. Но его ведомству не удалось сломить армейско-аристократическую солидарность. В июле 1944 г. лишь нерешительность выступивших продлила жизнь гитлеровскому режиму.

Силу корпоративной солидарности Мюллер осознал только после случившегося и выместил гнев за свой провал на жертвах массовых репрессий, организованных с одобрения высшей власти рейха. Апогеем жестокости стала казнь главы военной разведки и контрразведки адмирала Ф. Канариса, проведенная по средневековым канонам.

И все же, где разгадка того «нового человека», которого породила Германия в 30-е годы XX в.? Да, исторические отголоски мировой войны, окончившейся позорным для немцев Версальским договором. Да, социально-экономическая и политическая ситуация 1929–1933 гг. Да, искусная система пропаганды и воспитания, в которой принципам внушения, убеждения следовали далеко не формально, а с учетом законов массовой психологии, допускающей огромный уровень конформизма людей, подчинения их воле и мнению активной, политизированной части населения. Да, выверенная система изучения настроений и реакции на пропагандистские акции, система подавления идейных оппозиционеров, несогласных и недовольных. Но неужели только в этом разгадка?

Опубликованные в 60-е годы XX в. секретные доклады о состоянии общественного мнения в Германии во время войны (период 1938–1944 гг.), подготовленные службой безопасности, демонстрируют, во-первых, что население было очень хорошо информировано о массовых убийствах евреев в Польше, подготовке нападения на Россию; во-вторых, ту степень свободы, при которой подвергаемые пропагандистской обработке сохраняли способность к формированию независимых суждений. Все это не ослабляло общей поддержки гитлеровского режима [228] . Но если согласиться с такой точкой зрения, то массовая поддержка тоталитаризма не проистекает из невежества или из процесса промывания мозгов, а формируется путем натравливания массы населения на массу врагов (отсюда массовость репрессий и страх), а также путем организации «массового энтузиазма», что является делом партийной бюрократии. Все это так. Но чем обеспечивается воспитание массового гнева против врагов и массового энтузиазма в труде и в бою? Опять-таки силой пропаганды, силой партийно-государственной организации и партийного фанатизма, силой политического сыска. Подтверждается вывод Э. Ноэль-Нойман, публикации которой в свое время читал Геббельс, что агрессивное общественное мнение, сформированное пропагандой, способно подчинить себе молчаливое большинство.

А основа? Вероятно, ее надо искать в характере народа. Ведь именно он определяет мысли, чувства и действия индивида. Почему натиск нацизма не встретил сопротивления его политических противников? А потому, утверждает философ и социолог Э. Фромм, что большинство из них не было готово бороться за свои идеи, т. е. идеи социалистов и коммунистов. «Детальный анализ структуры личности немецких рабочих обнаруживает одну из причин – хотя, конечно, не единственную причину – этого явления: очень многие из них обладали рядом особенностей того типа личности, который мы назвали авторитарным. В них глубоко укоренились почтение к установившейся власти и тоска по ней. Многие из этих рабочих вследствие такой структуры личности в действительности вовсе не хотели того, к чему их призывал социализм… Иными словами, идея может стать могущественной силой, но лишь тогда, когда она отвечает специфическим потребностям людей данного социального характера» [229] .

К этому-то характеру и сумел подстроиться Гитлер. Интуитивно он вышел на архетип нации. Это его слова: «…правильно понять чувственный мир широкой массы. Только это дает возможность в психологически понятной форме сделать доступной народу ту или иную идею».

Швейцарский психолог К. Юнг пришел к пониманию того, что инстинктивная психика, которую 3. Фрейд назвал «Оно», покоится на глубоком врожденном «слое». Он определил его как коллективное бессознательное, присущее всей нации, составляющее основание душевной жизни каждого. А содержание коллективного бессознательного – это, по Юнгу, так называемый архетип. Он олицетворяет существующие испокон веков всеобщие образы, в которых заключены традиции, символы, поведение, судьбы многих поколений. Другое выражение архетипа – мифы и сказки, которые отражают характер народа.

Гениальный певец немецкой мифологии – композитор Р. Вагнер (тот, кто хочет понять национал-социалистскую Германию, должен знать Вагнера, говорил Гитлер). Неизвестно, читал ли Гитлер работы Фрейда и Юнга (скорее, нет), но как злой гений он интуитивно чувствовал характер нации. И здесь ему помог Вагнер. Ведь его оперы – переложение немецких мифов, а мифы отражают архетип нации. Его цикл опер «Кольцо Нибелунга» являет мир жестокости, насилия, героизма и крови, на вершине которого – гибель богов. В музыкальной интерпретации Вагнера герои древнего эпоса обнажили глубинные основы национального характера, лучшие и худшие черты германцев – грубость, резкость, фанатизм, нетерпимость, жажду насилия и вместе с тем честность, простоту, сдержанность… стремление к праведности [230] .

В архетипе любой нации есть светлые и темные стороны. В трудные, неустойчивые времена со дна поднимается темное и заволакивает сознание (по Фрейду – «сверх-Я»). Гениальность политика – чувствовать особенности архетипа нации. Злодейство политика – использовать темные стороны архетипа. В этом суть пропагандистского искусства, которым Гитлер, Геббельс и Гейдрих владели интуитивно, на чувственном уровне.

А на рациональном уровне (хотя и понаслышке) духовными учителями фюрера и других немецких вождей были И. Фихте с его «Речами к немецкой нации», Г. Гегель с его идеей, что государство – это все, а великая личность – исполнитель воли мирового духа, Г. Трейчке с его восславлением войны и, конечно, Ф. Ницше с его культом власти и силы, концепцией высшей расы и сверхчеловека. Эти идеи, питавшие идеологию национал-социализма, соединившись с далеко не лучшими пластами коллективного бессознательного, предопределили трагедию немцев. Главная вина Гитлера и порожденной им системы, пожалуй, в том, что они воспитали значительную часть народа преступниками.

Когда известный немецкий философ К. Ясперс указывает на коренное различие между преступлениями против человечности и преступлениями против человечества (уничтожение определенных народов), он ведь, по сути, подводит к мысли о том, что нельзя совершить преступление против человечества, не растлив нацию, не мобилизовав ее на злодеяния. Преступное государство делает своих подданных преступниками. И становятся понятными слова американского обвинителя на Нюрнбергском процессе Р. Джексона [231] :

...

Преступными организациями были НСДАП, СС, гестапо и служба безопасности – СД. По сути, преступной организацией было и Министерство народного просвещения и пропаганды. И все они, каждая своими методами, действительно объединяли миллионы немцев вокруг преступной идеи. Гейдрих и Геббельс делали одно дело, хорошо дополняя друг друга. Единство пропаганды, массовой культуры, партийной организации и политического сыска создали в Германии «нового человека» за очень короткий по историческим меркам срок – всего-то лет за десять.

Черчилль страшился присутствия русских в Европе

Через четыре дня после капитуляции фашистской Германии, 12 мая 1945 г., премьер-министр Великобритании сэр У. Черчилль пишет письмо Президенту США Г. Трумэну, в котором называет освобождение Красной армией европейских стран от гитлеровского нашествия продвижением московитов в центр Европы. Дословно это выглядит так: «Генералу Эйзенхауэру придется принять все возможные меры для того, чтобы предотвратить новое бегство огромных масс германского населения на Запад при этом гигантском продвижении московитов…» [232] .

...

В последний год войны геббельсовская пропаганда представляла наступление Красной армии, освобождение ею стран Европы от гитлеровского фашизма как нашествие степных племен, племен варваров, крушащих западную цивилизацию.

Образ для солдат Красной армии, освободивших европейские страны от нашествия Гитлера, Черчилль выбрал запоминающийся. Скорее всего, именно в последние месяцы войны у британского премьера родилась идея, которую он скоро предъявит миру в своей Фултонской речи. К этой идее его подтолкнул страх, порожденный наступлением Красной армии, «нашествием московитов», ведомых диктатором Сталиным, диких степных орд, мародерствующих, все сжигающих и всех насилующих на своем пути по Европе – колыбели мировой цивилизации [233] .

5 марта 1946 г. в Вестминстерском колледже маленького провинциального американского городка Фултона (штат Миссури) Черчилль (уже в ранге экс-премьера Великобритании) произнес свою известную речь. Эта стратегическая речь на то время самого большого политического интеллектуала западного мира была согласована и с тогдашними руководителями Великобритании, и с президентом США. Программное выступление Черчилля явно демонстрировало озабоченность Запада ростом морального авторитета Советского Союза после разгрома гитлеровской Германии, появлением его войск в Европе и стремлением СССР обезопасить свои границы.

Прозорливый и одаренный политик, Черчилль, холодно воспринимавший И. В. Сталина и стоявшую за ним страну, все же понимал, что престиж Советского Союза вырос на крови советских солдат, перемоловших почти 77 процентов самой сильной армии – гитлеровской. Разгром подавляющей массы гитлеровских войск на советской территории позволил СССР войти в Европу и освободить от гитлеровского порабощения Польшу, Венгрию, Чехословакию, Австрию, Румынию, Болгарию, Югославию, почти половину Германии и взять Берлин. Советский Союз в роли освободителя Европы становился, по мнению руководящей элиты Великобритании и США, опасен для западного мира.

Фултонская речь Черчилля выразила все его страхи, комплексы, рефлексии в отношении Советского Союза. Она и сейчас поражает своей политической ясностью и агрессивностью, звучит как меморандум о начале «холодной войны» против СССР. Центральный образ в этой речи – «братская ассоциация народов, говорящих на английском языке» [234] . Этот образ рождает главную идею: «взаимопонимание с Россией» должно «поддерживаться всей силой стран, говорящих на английском языке, и всеми их связями». И дальше идет развитие главного тезиса. Соединенные Штаты Америки находятся на вершине мировой силы. Это торжественный, но и очень ответственный момент для американской демократии. Противостоят англоязычным народам два главных врага – «война и тирания» [235] :

...

Но Черчилль отвергает мысль, что «новая война неотвратима» – ее можно предотвратить «своевременным действием», а для этого «нужно под эгидой Объединенных Наций и на основе военной силы англоязычного содружества найти взаимопонимание с Россией». Если объединить усилия народов Великобритании и Британского содружества наций, говорящих на английском языке, и народа США на основе тесного сотрудничества во всех областях и сферах – ив воздухе, и на море, и в науке, и в технологии, и в культуре, то не будет существовать никакого шаткого и опасного соотношения сил. Тогда, подвел итог Черчилль, «главная дорога в будущее будет ясной не только для нас, но и для всех, не только в наше время, но и в следующем столетии».

На столь программную, порой даже ультимативную речь Черчилля, устами которого тогда говорила правящая элита Запада, Сталин ответил в присущей ему манере. По этому ответу, опубликованному через девять дней в «Правде», можно судить, сколь глубоко он был озабочен новыми идеями недавних соратников по борьбе с нацизмом [236] :

...

Ответ Сталина показал, что, как и у элиты Запада, у правящей элиты СССР, страны, недавно пережившей ужасы германского нашествия, тоже были свои страхи, комплексы и рефлексии, на долгие годы определившие внутреннюю и внешнюю политику Союза ССР. По сути, обмен столь выразительными и воинственными заявлениями между Черчиллем и Сталиным развязал «холодную войну» между капиталистической и социалистической системами. Потом за сорок последующих лет с обеих сторон много было разных заявлений и меморандумов, содержащих идеологические понятия, которые обеспечивали эту войну Самые громкие превращались в доктрины: «Сдерживание мирового коммунизма», «Отбрасывание коммунизма». Из них лепили имидж страны-противника: «США – цитадель мирового империализма, враг народов», «СССР – империя зла», «СССР – душитель прав человека» и т. п. Но первое политическое и идеологическое обеспечение этой войны прозвучало в речи Черчилля и в жестком ответе Сталина.

Даже сегодня речь Черчилля оценивается как концентрированный образ той долгой борьбы англоязычного Запада против коммунистического Востока, что началась с концом Второй мировой войны. Борьбы, пропитанной мессианством Запада и его страхом перед нашествием московитов – страстных «степных, восточных варваров».

Но, позвольте, какие варвары, если британский посол в Москве Ф. Робертс в начале 1946 г., оценивая ситуацию в СССР, говорил о русском народе, что он открыт для внешних влияний. Правда, ему присущ «густой налет лени, недисциплинированности», из-за чего «его надо держать в постоянном напряжении, чтобы сохранять свои позиции в мире», и этот народ малопригоден для строительства мировой империи. Русские «очень непохожи на немцев, которые считают себя расой господ, призванной править миром, и полностью разделяют беспощадную политику своих вождей» – это, конечно, о немцах «довоенных» [237] .

Под впечатлением этих англо-американских оценок встает вопрос: у кого же больше страсти – у вялых, безалаберных русских или у немцев, относивших себя к элите человечества? Если русские столь вялы, как же они могли победить? Вот такая загадка для западных интеллектуалов.

А может, все дело в том, что русская душа становится страстной, когда кем-то она организована, когда она ведома? Для русской страсти, для русской ненависти, которая проявилась в войне с фашистами, нужен вождь, лидер с железной волей и твердой рукой. Если такого нет, страсти, а значит и побед, не будет. Черчилль чувствовал это интуитивно, называя русских московитами. Вождь и поставленные им лидеры должны быть восприняты народом, близки ему, им должны верить. Поэтому ошибался посол Дж. Кеннан, когда в конце 40-х годов телеграфировал из Москвы, что кремлевская правящая группа отчуждена от своего собственного народа. От какой-то части народа она тогда была действительно отчуждена, особенно от той, что относилась к поколению «бывших» или сидела в лагерях. Но и немалая часть народа видела в Сталине своего вождя, кто-то, может, и скрипя зубами. А отдаление большей части народа от кремлевской власти началось после хрущевской «оттепели» и достигло своего апогея в период горбачевской перестройки. Тогда кончилась страсть – и рухнула советская империя.

Это краткое отступление обращает внимание на непростые отношения между угасающей русской страстью, не нашедшей себе вождя в 60–80-е годы XX в., и «холодной войной», навязанной «ассоциацией народов, говорящих на английском языке».

Американские планы для Советского Союза

Фултонская речь У. Черчилля как первая политико-идеологическая доктрина «холодной войны» удачно встроилась в планы американского военного командования. К декабрю 1945 г. у США уже было 196 атомных бомб, и, согласно военным циркулярам, им готовилось достойное применение. В директиве Объединенного комитета военного планирования № 432/д от 14 декабря 1945 г. (т. е. через семь месяцев после совместной с СССР победы над Гитлером) читаем [238] :

...

И началось. В середине 1948 г. был составлен план «Чариотир» – по нему предполагалось сбросить 133 атомные бомбы на 70 советских городов. К 1 сентября 1948 г. появился документ «Флитвуд» – своего рода методическое руководство к составлению оперативных планов. А уже 21 декабря 1948 г. был готов разработанный по этой методике оперативный план бомбардировки СССР. В 1949 г. родился еще один план – «Дроп Шот», по которому в первые дни войны на СССР планировалось сбросить более 300 атомных бомб, не считая обычных, способных уничтожить до 85 процентов советской промышленности [239] .

Был период, когда американские военные даже взялись за подготовку атомного блицкрига. Но не получилось. И не только благодаря растущей военной мощи СССР, у которого к концу 1949 г. уже была своя атомная бомба, но и в силу «внутрисоветских» причин, главная из которых – отношения власти и народа. Далеко не весь советский народ мыслил как солженицынский Спиридон Данилович из романа «В круге первом»:

...

Два плана – Сталина и Маршалла

Когда в конце 40-х – начале 50-х годов XX в. в США наряду с накапливанием ядерных бомб «нарабатывались» планы политического и идеологического сдерживания Советского Союза, вплоть до нанесения по нему ударов, И. В. Сталин тоже готовил свой политический план, который разрабатывался параллельно с планами наращивания военной мощи. Политическое руководство СССР очень хотело, чтобы в Болгарии, Венгрии, Польше, Румынии, Чехословакии представители просоветски настроенных левых политических сил вошли в состав правительств, а то и возглавили их. И если в первые послевоенные годы большинство правительств стран Восточной Европы были коалиционными, то в 1947 г. Сталин поставил вопрос о преобразовании их по советскому образцу.

Его подтолкнул к этому американский план Маршалла – план восстановления послевоенной Европы. 5 июля 1947 г. госсекретарь США Дж. Маршалл выступил с идеей срочной экономической помощи европейским государствам, в том числе и СССР. И хотя она прикрывалась необходимостью ликвидации последствий Второй мировой войны, на самом деле этой помощью надеялись привязать европейские страны, и прежде всего восточноевропейские, к западной экономической, рыночной системе. Тем самым предполагалось сделать Советский Союз зависимым от Запада, ослабить его влияние на страны Восточной Европы. А деньги предлагались по тем временам немалые – на всю Европу 9 млрд долларов.

Советское руководство сначала согласилось с американским предложением, рассчитывая с помощью недавних военных союзников возродить разрушенную промышленность в западной части страны. Но советская разведка заставила кремлевских вождей по-иному взглянуть на американский план. Сотрудник британского Министерства иностранных дел Д. Маклин («наш человек в Лондоне») сообщил в Москву, что план Маршалла – ловушка, что все восстановление промышленности в странах Европы и в СССР будет взято под контроль американским капиталом.

И позиция СССР резко меняется. На парижской встрече министров иностранных дел европейских стран прозвучало заявление советского министра В. М. Молотова. Совершенно очевидно, говорил он, что европейские страны окажутся подконтрольными государствами и лишатся прежней экономической самостоятельности и национальной независимости в угоду некоторым сильным державам. Восточноевропейские страны задумались – и помощь нужна, и СССР против. Те, кто готов был принять план Маршалла, получили от Москвы ультимативное требование отказаться от этого желания. В числе первых этот ультиматум выслушал министр иностранных дел Чехословакии Я. Масарик.

Вот тогда-то Сталин и стал добиваться перестройки власти и общества в восточноевропейских странах по советскому образцу, чтобы максимально приблизить эти страны к СССР, сделать их верными союзниками. Отклонение американской помощи восточноевропейскими странами и осуществление плана Маршалла в западноевропейских странах окончательно раскололи Европу на два лагеря.

И еще одна сталинская инициатива способствовала этому: было решено воссоздать международный коммунистический орган – Коминформ. Москва провозгласила тезис: важнейшим долгом коммунистов во всех странах в новых условиях является оказание помощи и поддержки Советскому Союзу. Этому и должна была способствовать координационная деятельность Коминформа. «Поскольку во главе сопротивления новым попыткам империалистической экспансии стоит Советский Союз, – внушал новым союзникам секретарь ЦК ВКП(б) А. А. Жданов, – братские компартии должны исходить из того, что, укрепляя политическое положение в своих странах, они одновременно заинтересованы в укреплении мощи Советского Союза как главной опоры демократии и социализма» [240] .

Политическое обоснование ведения тайных операций против СССР

Наступательно-сопротивленческая позиция Советского Союза американским планам вызвала в США серьезное недовольство и стимулировала политическую и идеологическую активность. Там окончательно взяли курс на конфронтацию с СССР, да такую, в которой политика и идеология шли рука об руку с тайными операциями. Тогда-то и родилась в американском Совете национальной безопасности директива СНБ-58. Президент США Г. Трумэн 14 сентября 1949 г. утвердил ее как руководство к действию. Изложенные в ней политические цели и технологии не устарели до последних лет существования СССР и других соцстран. Вот некоторые фрагменты из этой директивы [241] :

...

Так осенью 1949 г. впервые обрела право на жизнь идея, в соответствии с которой тайные операции приравнивались к боевым планам.

А в 1950 г. появилась вторая директива – СНБ-68. Ее текст отражает явный прогресс в мыслях и устремлениях создателей [242] :

...

Не иначе как эти программные документы вдохновили политиков на новые предложения по ослаблению Советского Союза на годы вперед. Американский сенатор Г. Хэмфри пишет президенту США, что «для историка культуры… нет ничего более интересного, чем тщательный и объективный анализ наших новейших основных усилий оказать решительное воздействие на культуру другого народа прямым вмешательством в процессы, через которые проявляется эта культура» [243] .

Если к 1949 г. у американских генералов было уже по нескольку планов ядерных ударов по СССР, то у американских политиков, разведчиков и специалистов по «паблик рилейшнз» появился только первый документ – директива СНБ-58, дающая политическое обоснование проведения тайных операций, которые должны были привести к расколу социалистического мира.

Выпускник Принстонского университета, в годы Второй мировой войны глава миссии Управления стратегических служб США в Швейцарии, Аллен Даллес вошел в историю, когда в феврале 1945 г. начал переговоры с руководителем службы СС в Италии К. Вольфом: они обговаривали условия безоговорочной капитуляции германской армии на Апеннинах. И. В. Сталин узнал об этом от советской разведки и понял, что после «итальянской» капитуляции немецкие части окажутся на Восточном фронте. Потрясенный вероломством союзников, он написал о своем отношении к этим переговорам Президенту США Ф. Рузвельту. Даллесу приказали остановиться. Простить этого Сталину он не смог никогда. Именно тогда он осознал, что Россия сделает все, чтобы достичь своих послевоенных целей. С этого момента СССР стал для него врагом номер один.

В 1947 г. американский президент Г. Трумэн предложил Даллесу поработать в комиссии, готовившей доклад о национальной безопасности и о состоянии дел в разведывательных организациях. Даллес отнесся к поручению руководителя страны суперответственно и вскоре представил доклад, ставший, по сути, революционным. Он ломал привычные представления о стратегии и методах работы спецслужб. Главная идея доклада была в том, что из-за своей пассивности США могут пасть жертвой коммунистической угрозы. Поэтому задача создаваемого Центрального разведывательного управления (ЦРУ) не просто получать разведданные с территории СССР, а проводить в самом СССР тайные политические и пропагандистские операции с целью подрыва социалистического строя, разрушения союза СССР со странами-сателлитами и помощи этим странам в поиске своего, несоциалистического пути развития. Благодаря Даллесу термин «тайные операции» стал рабочим в директивах Совета национальной безопасности США.

«Расщепление» элиты

Но Даллес не был бы Даллесом, если бы ограничился лишь революционной теорией тайной войны, изложенной в вышеупомянутом докладе. Не состоя еще на службе в ЦРУ, почти на общественных началах он разрабатывает операцию против советского блока, которая впоследствии получила название «Расщепляющий фактор». Это был плод его стратегического мышления, ненависти к коммунизму и лично к И. В. Сталину. Он предлагает эту операцию ЦРУ и становится неофициальным руководителем тайных операций этого ведомства. В январе 1951 г. Даллес был официально назначен заместителем директора ЦРУ по оперативной работе. К этому времени операция «Расщепляющий фактор» уже вызвала волну кровавых репрессий в странах Восточной Европы.

История этой операции стала известна благодаря сенсационному расследованию британского журналиста С. Стивена. Есть книги, которых политики очень боятся, ибо они содержат правду, неприятную им. Такой была книга Стивена «Operation Splinter Factor» [ «Операция „Расщепляющий фактор“»], вышедшая в начале 70-х годов XX в. в Англии. О существовании книги, раскрывшей правду об операции Даллеса против руководителей стран Восточной Европы в 1947–1951 гг., молчали и в США, и в странах Европы, и в Советском Союзе. У всех были свои причины, а получился общий заговор молчания. Книгу опубликовали в Москве только в 1990–1991 гг. Но по-прежнему ни у кого не появилось желания говорить о расследовании Стивена, ибо оно оказалось невыгодным ни тогдашним советским властям, заигрывавшим с Соединенными Штатами Америки, ни крикливым энтузиастам времен перестройки, ни реформаторам из постсоветской России. Всем была невыгодна правда об этой операции. Что же узнал Стивен?

К разработке своего провокационного проекта под названием «Расщепляющий фактор» (в русском переводе – операция «Раскол») Даллеса подвигли отношения между Советским Союзом и Югославией, которые обострились в 1948 г. Маршал Тито не хотел поступиться суверенитетом страны ради устремлений Сталина. Югославия была исключена из Коминформа, и СССР разорвал отношения с этой страной. Тогда-то у Даллеса и родилась идея использовать ситуацию для того, чтобы и другие страны Восточной Европы последовали путем Югославии и вышли из-под советского влияния. ЦРУ необходимо было создать такие условия, которые привели бы к восстаниям в этих странах под лозунгом «Нет – социализму, нет – социалистическому лагерю во главе с СССР!». Даллес исходил здесь из того, что внутри коммунистических партий стран Восточной Европы были два крыла: коммунисты-«националисты» и коммунисты-«сталинисты», между которыми согласия не наблюдалось.

Даллес отвергал суждения тех американских политиков, кто призывал поддерживать «националистов». Он считал, что, ориентируясь на национальные особенности, они могли сделать коммунизм приемлемым в своих странах. Чтобы не допустить этого, Даллес задумал жестокую акцию по дискредитации авторитетных «националистов», уничтожению их руками национальных служб безопасности, работавших под «руководством» советников из Советского Союза. Тогда неминуемо последовало бы возвышение «сталинистов», которые устроили бы жизнь этих стран по советскому образцу. Люди познали бы практику коллективизации, индустриализации, ожесточенной классовой борьбы. Все это, несомненно, привело бы к общественному напряжению и подтолкнуло бы определенные социальные группы к организации сопротивления. Что, в общем-то, американцам и удалось сделать.

Прежде всего ЦРУ определило, кто из коммунистов-«националистов» станет объектом разработок: генеральный секретарь компартии Р. Сланский в Чехословакии, министр внутренних дел Л. Райк в Венгрии, заместитель премьер-министра Т. Костов в Болгарии, генеральный секретарь компартии В. Гомулка в Польше.

А дальше, в соответствии с планом операции, ЦРУ использовало полковника польской службы безопасности Й. Святло, незадолго до этого добровольно предложившего свои услуги американской разведке, и некоего Н. Филда, бывшего американского дипломата и агента НКВД с 1934 г. После войны Филд работал в международной Комиссии унитарных служб в Женеве. В 1947 г. его уволили, и Филд ездил по странам Восточной Европы в поисках места свободного журналиста или преподавателя. Святло нашел работу в Польше. Польский полковник (он же американский агент) запросил ЦРУ, не является ли Филд их агентом. Вот что пишет об этом Стивен [244] :

...

Святло выполнил поручение ЦРУ Его доклад был направлен советскому руководству Л. П. Берия, как утверждает Стивен, доложил эту информацию Сталину, и машина «расследований» и репрессий заработала.

В мае 1949 г. венгерская служба безопасности арестовала Л. Райка (с советской стороны процесс курировал генерал Ф. Белкин). Показательный суд над Райком и семью соучастниками его «преступления» в сентябре 1949 г. наглядно продемонстрировал существование мифа о заговоре, в центре которого стоял югославский лидер И. Броз Тито, связанный с западными разведслужбами.

Заместитель председателя Совета министров Народной Республики Болгария и секретарь ЦК болгарской компартии Т. Костов в марте 1949 г. был смещен со всех постов, а в мае – арестован за «серьезнейшие преступления против государства». Уже в декабре 1949 г. Костов был приговорен к смертной казни.

Собственный корреспондент газеты «Известия» в Югославии Л. Колосов, он же офицер разведки, разыскал материалы главной прокуратуры Болгарии по обвинению Костова и его группы в организации антигосударственного заговора, в предательстве, шпионаже и измене Родине. Приведем характерные фрагменты из следственных документов [245] :

...

А в ноябре 1950 г. в Праге арестовали генерального секретаря компартии Чехословакии Р. Сланского (процесс курировал руководящий сотрудник МГБ СССР А. Бесчастнов). Сланский и вместе с ним одиннадцать других обвиняемых были приговорены к смертной казни.

В августе 1951 г. были арестованы генеральный секретарь польской компартии В. Гомулка и многие его соратники. Аресты производил сам полковник Святло. (Гомулка остался жив, он вышел из тюрьмы в апреле 1956 г.)

Таковы были первые результаты антисоветского демарша Даллеса, что лишило жизни «национальных» коммунистических лидеров.

Намечая план операции «Расщепляющий фактор», ее автор ориентировался и на свой «германский» опыт, когда сидя в швейцарском Берне он пытался создать оппозицию Гитлеру, используя представителей высших военных кругов Германии. Хотя заговор немецких генералов против вождя Третьего рейха 20 июля 1944 г. провалился, но усилиями Даллеса в число «авторитетных» заговорщиков попал фельдмаршал Э. Роммель, который никакого отношения к этому заговору не имел. Но с самоубийством Роммеля вермахт лишился самого популярного и талантливого полководца Третьего рейха.

Разрабатывая свою «расщепляющую» операцию, Даллес, вероятно, держал в уме и случай фабрикации гитлеровской разведкой документов, уличающих советского маршала Тухачевского в тайных контактах с немецкими генералами. В 1937 г. содержание этих «документов» довели до сведения Сталина. Были контакты советского маршала с германскими генералами или нет, вдохновила эта история Даллеса или нет, – но доктрине Сталина о преобразовании приграничных стран в дружественные по советскому образцу операцией «Расщепляющий фактор» был нанесен существенный урон.

Жестокие репрессии смели с политической сцены тех коммунистических лидеров Восточной Европы, которые могли бы строить свой социализм – с венгерским, чехословацким, болгарским или польским лицом. Теперь везде строился сталинский социализм. Сначала это привело к волнениям познанских рабочих в Польше в 1956 г., потом к восстанию в Венгрии в 1956 г., к «бархатной революции» в Чехословакии в 1968 г., наконец, к движению «Солидарность» в Польше в конце 70-х годов XX в.

Восстание в Венгрии и волнения в Чехословакии

Вторжение в Венгрию советских войск в 1956 г. и в Чехословакию в 1968 г. – самые трагические события в послевоенной истории Европы. Читаем у С. Стивена в «Операции „Раскол“»:

...

Именно этот фактор всячески замалчивали и на Западе, и в Советском Союзе. Советские идеологи больше говорили об опасности крушения социализма в этих странах, нежели о стратегической военной опасности для СССР с потерей союзных государств. Еще в ответе У Черчиллю И. В. Сталин заострил внимание на этой опасности: «Немцы могли произвести вторжение [в СССР] через эти страны [Польшу, Румынию, Венгрию и Финляндию], потому что в этих странах существовали тогда правительства, враждебные Советскому Союзу… что же может быть удивительного в том, что Советский Союз, желая обезопасить себя на будущее время, старается добиться того, чтобы в этих странах существовали правительства, лояльно относящиеся к Советскому Союзу?» [246] . Синдром военной опасности после самой кровавой и смертоносной войны XX столетия был присущ всем лидерам Советского Союза, (за исключением первого и единственного президента СССР), тем более, что все эти лидеры принадлежали к военному поколению.

Генерал-лейтенант А. М. Майоров, чья армия в ночь на 21 августа 1968 г. вошла в Чехословакию, в своих воспоминаниях особо подчеркивает, что советское военное руководство и Генштаб были озабочены потерей Чехословакии прежде всего как члена оборонительного союза – Варшавского договора, и они настаивали на вводе войск в эту союзную страну, пренебрегая политическими и идеологическими последствиями такого решения. Возможное развитие событий они представляли себе так: выброска воздушных десантов НАТО, после чего в Чехословакии появляется марионеточное правительство, которое объявляет о выходе страны из организации Варшавского договора и просит у НАТО защиты от советского вторжения [247] .

И советское политическое руководство, и военное командование действовали под впечатлением этого сценария, хотя пропаганда больше кричала о смене в Чехословакии социалистического строя. Более чем за четыре месяца до ввода в Чехословакию 38-й армии ее командующий был ознакомлен с планом уже разработанной Генштабом операции: «Карта-приказ… на вторжение 38-й армии… в ЧССР с целью подавления, а при необходимости и уничтожения контрреволюции на ее территории…» [248] . Когда войска начали выполнять этот приказ, в Москве на Красную площадь вышла группа советских граждан, протестовавших против вмешательства в дела Чехословакии.

Относительно бескровная операция вторжения закончилась для чехословацкого общества большой морально-психологической травмой. А двенадцатью годами раньше октябрьско-ноябрьское восстание в Венгрии после вхождения в Будапешт советских танков закончилось большой кровью. В тех боях на улицах венгерских городов более 5000 человек погибли и более 19 000 человек были ранены. Потери советской стороны – 640 убитых и 1250 раненных солдат и офицеров [249] . Такое значение придавало советское руководство «военным флангам».

Жесткое противостояние двух военных блоков заставляло мыслить категориями театров военных действий, фронтов и флангов, а не категориями человеческих судеб и обществ. Ответственность за подобное положение вещей, считает Стивен, «обусловившее неизбежность жестокого русского вмешательства, лежит не только на советском правительстве. Ее должны разделять также авторы операции „Раскол“. Эта операция привела к усилению, а не к уменьшению советского господства в этих странах; она усилила страх советского руководства и его подозрительность по отношению к западным союзникам, из-за всего этого она содействовала утверждению в странах Восточной Европы колониального статуса, чего вполне можно было избежать» [250] .

«Они погибли за демократию»

Когда в 1947 г. на востоке Европы еще только разворачивалась операция «Расщепляющий фактор», на западе Европы Центральное разведывательное управление начинало операцию против Коммунистической партии Италии, чтобы она не добилась победы на парламентских выборах. Американцы финансировали ее противников – христианских демократов (10 млн долл. ссудили им на подкупы и пропагандистские акции [251] ). А в 1953 г., когда на очередных выборах в итальянский парламент компартия всего лишь на 3 процента отстала от христианских демократов, ЦРУ так озаботилось этой ситуацией, что немедленно послало в Рим своего сотрудника У Колби для организации срочного финансирования всех антикоммунистических партий (25 млн долл. не пожалели на это). Так же активно действовало тогда ЦРУ против коммунистов во Франции и Греции [252] .

Спустя годы Колби скажет, что операции в Италии были необходимы, потому что Москва в 50-е годы ежегодно пополняла кассу итальянской компартии 50 млн долл., а проникновение коммунистов в правительство создало бы «пятую колонну» в оборонной системе НАТО. И здесь политических игроков интересуют не судьбы людей, а те же пресловутые оборонные системы и фланги.

И хотя в те годы все протесты, движения, восстания в странах – союзниках СССР были задавлены, мастерски разработанная и осуществленная А. Даллесом операция имела далеко идущие последствия для социалистического блока и в конце концов взорвала систему европейского социализма. Конечно, нельзя считать, что операция «Расщепляющий фактор» привела к «холодной войне», но она превратила ее в жестокую драму, подорвала доверие к Советскому Союзу.

Этот стиль ЦРУ, взращенный американскими националистическо-эгоцентристскими интеллектуалами (по выражению бывшего канцлера ФРГ Г. Шмидта), к которым принадлежал и Даллес, просматривается в самых «ярких» акциях ЦРУ в 50–70-е годы XX в. Это и свержение правительств Мосаддыка в Иране (1953) и Арбенса в Гватемале (1954), и неудавшаяся попытка свергнуть правительство Ф. Кастро на Кубе (1961), после чего Даллеса отправили в отставку, и государственный переворот в Доминиканской Республике, и военный переворот в Бразилии, и подготовка вооруженной агрессии против Вьетнама, и заговор против правительства народного единства в Чили, частью которого стало убийство президента страны С. Альенде.

В начале 50-х годов XX в. среди руководящей американской элиты господствовало мнение, что СССР занимается подрывной деятельностью по всему миру и США должны принять этот вызов: «Эта игра не имеет правил. Принятые нормы человеческого поведения не годятся. Мы должны учиться проводить подрывную работу, совершать диверсии, уничтожать наших врагов более хитрыми и эффективными методами по сравнению с теми, которые используются против нас» [253] .

Главный герой одного из лучших романов английского писателя Г. Грина «Тихий американец» – Пайл, сотрудник американской разведслужбы, интеллектуал, окончивший Гарвард. Воодушевленный книгами Й. Гардинга об угрозе демократии и о миссии Запада, он организует серию взрывов на улицах Сайгона. Гибнут женщины и дети, но, по замыслу организаторов акции, это должно привести к власти «национальную демократию». И «тихий американец», удовлетворенный своей «работой», говорит:

...

Какова цена демократии от таких «тихих американцев»? В 1947–1968 гг. это была кровавая цена «расщепляющего фактора», придуманного «тихим американцем» Даллесом.

Цель – изучить Советский Союз

Американская властвующая элита в конце 40-х – начале 50-х годов XX в. мыслила просто. Чтобы вести боевые действия с применением ядерного оружия, нужно хорошо знать противника. А уж если вести против него тайные операции, то знать надо еще лучше. Но в те годы Центральное разведывательное управление и Министерство обороны США явно не имели достаточной информации о Советском Союзе, чтобы обстоятельно действовать в духе намеченных планов завоевания этой огромной страны. Особенно тревожило отсутствие необходимых сведений американские военно-воздушные силы, которые должны были наносить ядерные удары. И тогда штаб ВВС вместе с Государственным департаментом США создают независимый исследовательский орган под названием «RAND Corporation». По замыслу создателей, он должен был изучать противника, определять его уязвимые и сильные стороны и предлагать идеи, полезные для предстоящего ведения боевых действий.

Но тогда в Америке не только ЦРУ и военных интересовала информация о СССР. Благотворительный общественный фонд «Carnegie Corporation» (существует в США с 1911 г.) поспособствовал созданию Русского исследовательского центра при Гарвардском университете. Вице-президент фонда генерал Д. Гарднер, в свое время служивший в военной разведке, знал толк в информационных делах. В июле 1947 г. генерал представил руководству фонда меморандум «Российские исследования». Он не скупился на предложения, в которых главным было слово «необходимо». По мнению бывшего разведчика, необходима программа исследования России, которая включала бы изучение взаимоотношений населения и власти, источников патриотизма, причин стабильности коммунистического режима, отношения людей к идеологии.

Гарднер не случайно выбрал Гарвардский университет в качестве «базы» для Русского исследовательского центра. Гарвард отличался междисциплинарным подходом к изучению общественных явлений, опытом рассмотрения любых проблем с позиций разных наук – философии, экономики, социологии, социальной психологии, культурологии, этнографии. Американских специалистов по русской и советской истории с 1927 г. готовил выходец из России профессор М. М. Карпович, возглавлявший славянское отделение Гарвардского университета.

С февраля 1948 г. Центр взялся за изучение советских институтов власти и «советского поведения», с тем чтобы научиться предсказывать советскую политику [254] . И здесь появляется профессор Р. Бауэр, директор Института человеческих ресурсов ВВС США. Он договаривается о проведении крупного исследования для военных. В соответствии с контрактом, заключенным в июне 1950 г. между Гарвардом и ВВС, университет должен был определить модель функционирования советской системы [255] . Вся эта программа исследований называлась «Гарвардский проект», а Бауэр стал одним из директоров этого проекта, по сути же – возглавил его.

Конечно, потом университетские деятели доказывали, что Русский исследовательский центр, работавший над «Гарвардским проектом», разрабатывал только гражданские научные проблемы и что ни о каком заказе от ВВС речи не было. Военных якобы только ознакомили с научными выводами, сделанными учеными. Но в архивах нашелся документ, в котором весьма внятно изложены именно требования военных к формированию программы исследований [256] . Их интересовало состояние Вооруженных сил Советского Союза, степень влияния на их боеспособность политработников и спецслужб, моральный дух военнослужащих. Интересовали также последствия возможных американских бомбардировок советской территории, реакция населения на уничтожение тех или иных целей и в связи с этим отношение людей к агрессору, действенность советских средств массовой информации, распространение слухов, отношения между властью и народом.

В «Гарвардском проекте» тогда объединились усилия ученых, разведчиков, государственных чиновников и военных. Если «мотором» этого проекта был энергичный Бауэр, то его главным идеологом – Гарднер. Он говорил: «Необходимость такого исследования была очень хорошо поддержана всеми, с кем я это обсуждал: экспертами по России, людьми из Государственного департамента и из ЦРУ, а также многими психологами и антропологами» [257] .

Но, как известно, в основе любого исследования – источники информации. Поэтому сразу встали вопросы: откуда брать данные? как получать сведения об СССР? Ученые предложили классифицировать доступные информационные источники: советские газеты и журналы, радиопрограммы, официальные доклады и отчеты, а также впечатления иностранцев, побывавших в СССР, белогвардейцев, участвовавших в Гражданской войне в России и осевших потом на Западе, свидетельства иностранных журналистов и дипломатов. Как предмет и метод для социального анализа были упомянуты даже произведения советских писателей. В то же время организаторы проекта понимали, сколь недостаточна была такая информационная база. Основываясь только на ней, серьезное исследование выполнить невозможно. Доступа к советским документам и архивам не было, интервьюировать советских граждан было невозможно. Встал вопрос о поиске достойных источников информации.

Помощь пришла от Министерства обороны США. Военные разведчики подсказали, что источником информации об СССР могут быть бывшие советские граждане – эмигранты, перемещенные лица, невозвращенцы. В то послевоенное время их немало проживало в лагерях для беженцев в Германии, в американской зоне оккупации.

Граждан Советского Союза, насильно вывезенных гитлеровцами на работу в Германию или ушедших с немецкими войсками, к маю 1945 г. в Европе насчитывалось более 10 750 000 человек [258] . Конечно, они уже начали возвращаться на родину, но процесс репатриации шел медленно. А параллельно ему набирал силу другой процесс – отказа от возвращения в СССР. Власти ряда западных стран приняли решение не передавать советским властям тех бывших граждан СССР, кто не выразил желания вернуться и не заявил о своем советском гражданстве. К июню 1947 г. таких оказалось около 250 000 человек. Мотивы у всех были разные: кто-то пострадал от сталинского режима, кто-то изначально не воспринимал социализм и советскую систему, а кого-то уже привлек западный образ жизни.

Хвала военной разведке, подсказавшей идею! Первенство у разведки, правда, оспоривали и «Carnegi Corporation», и Государственный департамент США, и разведка ВВС. Якобы они тоже предлагали использовать невозвращенцев. Но, скорее всего, «авторство» идеи действительно принадлежит военным разведчикам, потому что они первыми общались с немецким генералом Р. Геленом, который им честно поведал, как собирал информацию о Советском Союзе.

Опыт Гелена для «Гарвардского проекта»

В мае 1945 г. военная разведка США заполучила в свои руки начальника отдела «Иностранные армии Востока» германского Генерального штаба генерал-майора Рейнхарда Гелена. Вместе со своими приближенными он сдался американцам. И при этом отдал бесценные архивы: пятьдесят стальных ящиков, набитых папками с данными о Вооруженных силах СССР, о советских военачальниках, об экономике и политической системе СССР, с материалами аэрофотосъемки советской территории. Отдел Гелена информировал Генштаб вермахта в годы войны не столько о замышляемых советскими генералами наступательных операциях, сколько о численности Красной армии, о составе и организации ее сухопутных и военно-воздушных сил, военного флота, вооружении и мощи ее дивизий и полков, об уровне подготовки и моральном духе ее бойцов и командиров. А кроме того, отдел Гелена изучал экономику СССР, потенциальные возможности металлургической, нефтехимической, танковой, артиллерийской, авиационной промышленности, пропускную способность транспортных коммуникаций, людские резервы, систему подготовки кадров, творческие возможности советских армейских, авиационных, «промышленных» генералов. Но и это не всё. Сотрудники Гелена въедливо копались в сути социальных, политических, национальных отношений в СССР, во взаимоотношениях власти и населения.

Какие же источники информации использовались для этого? Сначала весьма традиционные. В своих мемуарах, изданных в Германии в 60-е годы, Гелен пишет об этом так [259] :

...

В геленовской службе вначале действительно использовали традиционные информационные источники: данные войсковой разведки, захваченные войсками текущие и архивные документы, советскую периодику. Вскоре немцы столкнулись с той же проблемой, что и после войны американцы, готовившиеся к операциям против СССР в конце 40 – начале 50-х годов, – с отсутствием всеобъемлющей информации.

И опытный Гелен блестяще решил проблему источников такой информации. Военнопленные!

Советские военнопленные (4,5 млн человек) – солдаты и офицеры, в прошлом рабочие, крестьяне, партийные функционеры, директора предприятий, профессиональные военные, государственные служащие, учителя, преподаватели, инженеры, врачи, ученые, попавшие в плен в первые два года войны, – могли быть потенциальными источниками информации об экономике, ресурсах, социальных и национальных отношениях, о настроениях и духовной атмосфере в СССР. Следовало только отобрать наиболее дельных, понятливых и знающих и потом по определенному плану допросить.

Гелен организует «Группу допросов». Американский исследователь биографии Гелена Э. Кукридж так объясняет суть новаторского подхода Гелена [260] :

...

Военная разведка G2-Army Министерства обороны США, которая после войны работала с Геленом, детально ознакомилась с методами его работы в Германии. Особенно поразила американцев массовая работа с военнопленными. О перспективности использования их как информаторов были составлены аналитические записки, которые изучали и в штабе ВВС, и в Госдепартаменте, и в ЦРУ Оставался один шаг до догадки – использовать для получения сведений для «Гарвардского проекта» гражданских невозвращенцев.

Что хотели узнать американцы у советских граждан?

Итак, источники информации были найдены. И в Русском исследовательском центре спешно взялись за разработку программы опросов советских невозвращенцев. Разведчики из ВВС США подготовили 42 вопроса. ЦРУ тоже хотело узнать о многом. Программная группа трудилась долго: уточнялся план исследований, конкретизировались вопросы, выверялась логика опросов. И когда программа была, наконец, закончена, то вызвала удовлетворение у всех заинтересованных сторон: их желания оказались учтены максимально.

Что же в конечном счете хотели узнать гарвардские исследователи у бывших советских граждан? Достаточно прочитать 114 вопросов из социологических анкет, на которые предлагалось ответить. Приведем лишь некоторые [261] .

...

Эти вопросы с такой откровенностью выдавали идеологические и политические цели заказчиков исследования (даже несмотря на социологические приемы маскировки), что делали американцев своего рода продолжателями стратегии германских нацистов. С истинно американским прагматизмом, «по-демократически», без стеснения спрашивали, допускает ли опрашиваемый мысль о сбрасывании атомной бомбы на Москву, хотя это означает убийство сотен тысяч невинных. Вопрос будто для упомянутого уже Спиридона из солженицынского романа «В круге первом», который рассуждал так: «…вот летит такой самолет, на ем бомба атомная <…> я бы сказал… А ну! ну! кидай! рушь!!».

Ну кинули бомбы, ну разбабахали большевистских вождей и большевистское государство. Следом нужно было бы вводить войска, чтобы установить оккупационный режим, причем тот, который не отторгло бы население, пока создавалось бы марионеточное правительство. Поэтому важно было понять немецкий опыт: какова была жизнь во время германской оккупации? кто из немцев вел себя лучше – фронтовые части, СС или СД? какие группы советского населения наиболее дружелюбно относились к немцам? И главное, что хотелось выяснить, – какие ошибки совершали немцы. Вроде как бы мы, американцы, постараемся избежать этих ошибок.

Смелые вопросы. И совсем непохоже, что гарвардские специалисты хотели такой исследовательской программой отлучить американских штабистов от разработки плана нанесения ядерных ударов по СССР.

Как только гарвардская программа была утверждена руководством Русского исследовательского центра, сразу встала проблема: где, на какой площадке в Германии развернуть эту масштабную работу. Центру была нужна организация, действующая в русле западногерманских законов, не чуждая научных интересов, способная стать партнером Гарварда.

И такая организация нашлась – Мюнхенский институт по изучению истории и культуры СССР. В его создании участвовал некто Д. Фишер, личность явно приближенная к спецслужбам. С зимы 1944 по весну 1945 г. он служил на американской военно-воздушной базе на Украине. Была такая под Полтавой, с нее американские самолеты летали бомбить военные объекты в Италии и Германии. А после войны Фишер занимался советскими беженцами и эмигрантами в американской зоне оккупации в Германии. В начале 1949 г. в журнале «Russian review» он опубликовал статью, в которой пытался объяснить, почему советские люди не хотят возвращаться в СССР. Спустя годы Фишер стал известным советологом, авторитетным в кругах идеологов «холодной войны».

Так вот, весной 1950 г. Фишер прилетел в Германию с заданием: установить контакты с советскими эмигрантами и вместе с сотрудниками американских оккупационных властей определить порядок проведения опросов и найти организацию, способную помочь в этом деле. В суете деловых встреч Фишер встретил некоего Б. Яковлева.

Борис Александрович Яковлев (он же Троицкий) происходил из семьи дьякона Симбирской губернии. Уже при советской власти окончил школу, а потом Политехнический институт в Ульяновске. Перебрался в Москву, где сделал хорошую карьеру: от декана Института архитектуры до вице-президента Академии архитектуры. В 1937 г. был осужден по 58-й статье – за контрреволюционную агитацию. Остается предположить, что, по тогдашней логике НКВД, дьяконов сын оказался заметной фигурой для чекистов.

В 1939 г. Яковлева освободили. Бывший архитектор занялся литературой и жил на гонорары от издания сказок для детей.

Началась война, и Яковлев пошел в Красную армию. Воевал, попал в плен. После года «пленной» жизни, прошедшего в мучениях и размышлениях, предложил свои услуги оккупационным властям. И назначили его редактором газеты «За Родину», что издавало ведомство доктора Геббельса в городе Витебске.

В 1944 г. перед приходом частей Красной армии, освобождавших Белоруссию, он перебежал в Русскую освободительную армию генерала Власова. Там ему придумали должность члена редакционного совета издания под названием «Доброволец». В том, что из штаба власовского «движения» вышел «Пражский манифест», – немалая заслуга Яковлева. Он уже выступал как консультант, все чаще общаясь с идеологами из эмигрантского «Народно-трудового союза российских солидаристов» (НТС). В конце войны Яковлев оказался в Мюнхене, где и осел [262] . В послевоенные годы, верный своей политической ориентации, он начал комплектовать Русскую библиотеку. Это было собрание книг, а также самых разных материалов о Советском Союзе.

Поистине, Яковлев стал для Фишера бесценной находкой. Они и создали Мюнхенский институт по изучению истории и культуры СССР, ставший, по сути, главной базой осуществления «Гарвардского проекта». В институт спешно набирали сотрудников, в основном из советских эмигрантов.

Мюнхенский институт существовал на деньги США. Официально им руководил так называемый Американский комитет по освобождению народов России, а фактически – отдел тайных операций ЦРУ [263] .

И вот наступил момент, когда научная экспедиция Русского исследовательского центра «высадилась» в Германии. Приехали 25 профессоров во главе Р. Бауэром: социологи, экономисты, политологи, историки, антропологи. Но самое интересное, что из всей этой команды восемь человек раньше работали в Управлении стратегических служб (т. е. в политической разведке), трое – в военной разведке, один (Фишер) – консультировал разведотдел Госдепартамента США [264] .

Прибывшим создали все условия для работы: набрали штат помощников, подготовили кабинеты для интервьюирования и обработки материалов, обеспечили жильем и питанием. Все было сделано не хуже, чем в свое время у Р. Гелена, организовывавшего работу с советскими военнопленными.

Еще до приезда гарвардцев люди из Мюнхенского института под началом Яковлева уже сделали немало: установили необходимые контакты в лагерях беженцев, создали картотеку на лиц, которых предполагалось опросить; в ней в основном фигурировали люди, имевшие определенный образовательный ценз и специальность.

Работа была организована четко: респондентов привозили в институт, расселяли, и в течение двух-трех дней с ними беседовали, используя вопросник. Скоро поняли, насколько медленно движется дело. И тогда выбрали другой вариант опроса – письменное заполнение анкет. Это можно было делать уже не в Мюнхене, а прямо в лагерях беженцев. Опрашиваемым, конечно, платили за заполнение многостраничных анкет, за информацию, которой они делились (в месяц это обходилось в 20 585 долл.). Это уже был американский стиль – оплачиваемые опросы.

К апрелю 1951 г. работа была выполнена. После тысяч часов бесед с советскими беженцами собранные материалы отправились в Гарвард для научной обработки [265] . Предстояло обсчитать 13 000 анкет, в том числе почти 10 000 – письменных. Началась аналитическая работа – сопоставления, поиск зависимостей, подготовка отчетов. Но ставка делалась на машинную обработку информации (тогда в США уже использовали для этого электронно-вычислительные машины IBM).

Сенсация «Гарвардского проекта»

К сентябрю 1951 г. появились первые результаты исследования. Они потрясли всех – и военных, и ученых.

Да, Сталина называли жестоким, безжалостным, кровожадным тираном, воплотившим все зло, которое творил НКВД. Но при этом у людей он вызывал уважение, основывающееся на страхе.

Да, коммунистическую партию следовало призвать к ответу за преступления режима, но рядовых коммунистов трогать не следовало.

Да, ежедневная советская реальность демонстрировала низкий уровень жизни, постоянное вмешательство государства в личную жизнь граждан, репрессии, раскол общества на «народ» и «власть». Но режим был стабилен. Несмотря на явную неудовлетворенность жизнью, уровень нелояльности режиму у советских людей был крайне низким. Даже репрессии не влияли на положительное отношение людей к стране.

Особо удивляло то, что молодежь была более просоветски настроена, чем старшее поколение. Молодежь защищала советскую систему, демонстрируя образцы массового патриотизма. О настроениях советской молодежи предупреждал и Р. Гелен, когда в начале 1942 г. готовил доклад для германского Генштаба о советских людских ресурсах. По его оценкам, выходило, что в СССР почти половину населения составляли люди моложе двадцати лет. Это означало, что среди людей, призванных в СССР на военную службу, молодежь составляла половину. А в Германии среди призванных только треть можно было назвать молодыми людьми.

Что следовало из рассуждений Гелена? А то, что именно молодое поколение выиграло войну с Германией, ибо начиная с 1942 г. молодежь составляла основу Красной армии, а в идейном отношении это было самое закаленное поколение – продукт сталинской эпохи. Молодежь была верным сторонником режима. Молодые красноармейцы были более стойкими, проявляли большую страстность в бою. Немецкие оккупационные власти и служба безопасности (СД) скоро поняли эту ситуацию. Некий гитлеровский чиновник Хуземан в своем донесении в Берлин о политическом положении в Белоруссии сообщал [266] :

...

Удивительно, но в отношении советской молодежи расчеты Гелена, наблюдения немецкого чиновника и выводы гарвардских социологов сошлись: в лице подрастающего поколения советская система имеет явную и все возрастающую поддержку. А такой вывод никак не прогнозировался [267] .

В целом, как убедились исследователи, активное сопротивление советскому режиму отсутствует и никто этот режим свергать не собирается. Режим умел так воздействовать на людей, что парализовал возможные попытки сопротивления. Это делалось как посредством создания системы управления народным хозяйством, наукой, образованием и культурой, посредством государственного контроля над прессой, радио, кинематографом и театром, так и с помощью многочисленных агентов органов безопасности, информирующих о настроениях людей.

Главный вывод, на котором настаивали исполнители «Гарвардского проекта», – в Советском Союзе массы не только не настроены на активное противодействие власти, социалистическим идеям, но, наоборот, поддерживают основные принципы Советского государства, являющегося тоталитарным. Для ЦРУ был сделан отдельный вывод: бороться с существующей властью в Советском Союзе никто не будет [268] .

Результаты исследования оказались во многом неожиданными и даже шокирующими. Становилось ясно, что по отношению к Советскому Союзу применение силы, нанесение ядерного удара не вызовет массового восстания против социалистического режима. Народ против власти не пойдет. Такой удар еще больше сплотит общество и систему, мобилизует на отпор агрессору.

Нужны были иные методы разрушения советского социалистического государства. Чем завоевать людей, гордых победой над гитлеровской Германией и не избалованных уровнем жизни, свободой? Об этом думали не только в ЦРУ, айв «RAND Corporation», в советологических исследовательских центрах.

Наиболее оригинальными оказались социологи, которые предложили воздействовать на советских граждан демонстрацией западного качества жизни. Они исходили из того, что уровень жизни и организации быта в СССР в тот период (1945–1951 гг.) был несопоставим с уровнем жизни в странах Запада. Когда Красная армия, добивая фашистов, вошла в Европу, солдаты воочию увидели другую, западную жизнь. Увидели ее и сотни тысяч граждан, угнанных на работу в Германию. И в их мировоззрении что-то изменилось. Поэтому в СССР усиливалась антизападная пропаганда. Хотя главной причиной ее была угроза военного конфликта, американского ядерного удара.

Американские социологи стали предлагать варианты воздействия на советских граждан с целью изменения их ценностных ориентиров. Скоро определили и самое уязвимое место в советской системе. Это было различие между военно-промышленной культурой и культурой жизни и быта людей. Отсталость советского быта, низкое качество жизни народа стали основной темой западной пропаганды. Средства массовой информации того времени уже имели возможность проникнуть за «железный занавес». В передачах радиостанции «Голос Америки» можно было рассказать об уровне западной цивилизации, о качестве жизни людей западного мира. Тогда-то и обратились к социологической пропаганде – образом жизни, предметами быта и т. п.

Именно тогда американский социолог Д. Рисмен написал очерк в стиле социальной фантастики, название которого можно перевести как «Нейлоновая война» (1951). В нем он предложил весьма оригинальный способ сокрушения Советского Союза. Согласно его сценарию, тысячи американских бомбардировщиков должны были бомбардировать советские города… потребительскими товарами. 600 самолетов полетели в Ростов-на-Дону и еще 200 – во Владивосток. Они сбросили 200 000 пар нейлоновых чулок, 4 000 000 пачек сигарет, 10 000 наручных часов и т. д. «Этого оказалось более чем достаточно, чтобы вызвать волнения, когда жители рванулись делить товары. Через несколько часов после падения первых свертков дороги к городам – объектам бомбардировки были блокированы. Пришлось возвести на пути к ним баррикады и объявить, что слухи о происходящем – ложь» [269] . Пропаганда вещами оказалась сильнее пропаганды словом.

Потом объектами «бомбардировок» стали Одесса, Якутск, Смоленск и другие города. Советские домохозяйки собственными глазами увидели американские газовые плиты, холодильники, одежду, игрушки. Кремль был вынужден изменить свою линию поведения и, забыв о прежних опровержениях, сообщил о «налетах», но оценил их отрицательно. Толпы людей в разных городах ожидали очередной партии товаров, что привело к снижению производства в среднем на 3 процента в месяц. Наконец, «русский народ без громких слов потребовал платы за сотрудничество с режимом. Цена – „товары вместо пушек“». Советские заводы, поставленные в трудное положение операцией «Изобилие», не могли обеспечить и товары, и оружие, не говоря уже об обеспечении военных операций. Разведка доложила: производство танков сокращено на 25 процентов, пушек – на 75 процентов… Рисмен сочиняет историю о том, как стиральные машины, способные конкурировать с американскими, пойдут с конвейера громадного завода «Красный Октябрь» после того, как его директор будет расстрелян за то, что утверждал: «На конверсию потребуется более двух лет!». Рисмен выдумал массу забавных эпизодов этой «товарной» войны, включая выброску на парашютах 150 джипов на Красную площадь, и предрек победу Соединенных Штатов Америки.

На самом деле качество жизни в стране, называвшейся СССР, начало меняться спустя несколько десятилетий. И в этом есть заслуга западной социологической пропаганды. В течение сорока лет в Советском Союзе так и не был ликвидирован разрыв между военно-промышленной культурой и культурой жизни, адекватной современному уровню западной цивилизации. Государственная система «работала» не на ликвидацию этого разрыва, а на достижение паритета между советской военно-промышленной культурой и западной. И пропаганда в СССР настраивала население жить и работать в условиях противостояния государств в военно-промышленной сфере.

Конечно, в экстравагантности сценарию Рисмена не откажешь. Но в реальности ударной силой «холодной войны» становилась радиобомбардировка сознания советских людей «западными» идеями и фактами.

Но насколько представления американских социологов соответствовали истинной ситуации в СССР в конце 40-х – начале 50-х годов?

Выйдя победителем из Второй мировой войны, страна, потерявшая почти 26,6 миллиона своих граждан [270] , залечивала раны, восстанавливала или заново отстраивала пострадавшие города и деревни, предприятия, электростанции и дороги. В этом масштабном строительстве наряду с «вольными» гражданами трудились и более 2,5 миллиона заключенных и почти 3,8 миллиона пленных немцев.

Но параллельно в стране создавалась атомная и ракетная промышленность, на что были брошены колоссальные средства. Даже после голода, унесшего в засушливом 1946 г. жизни 400 000 человек, страна уже на следующий год увеличила экспорт зерна с 0,4 до 2,4 млн тонн. В минимальной степени финансировались культура (особенно кинематограф – выпускалось не более десятка фильмов в год), образование, здравоохранение, зато в максимальной – производство вооружений. Не было зарубежных кредитов и импортных товаров, выделялся минимум средств на производство продуктов питания, одежды, бытовых товаров. Ветераны вспоминают, что из-за нехватки посуды в больницах случалось использовать консервные банки. Но деньги в военную промышленность поступали без перерыва.

Создание ракет и ядерного оружия требовало развития смежных отраслей промышленности. В то время как советские философы старались доказать, что кибернетика – лженаука, ученые и инженеры разрабатывали быстродействующие электронно-вычислительные машины, необходимые для расчета ядерных реакций и траекторий ракет. Машины серии «БЭСМ» по своим характеристикам ни в чем не уступали американским аналогам. Рождалась мощная современная авиация. В небе над воюющей Кореей пилоты реактивных истребителей МиГ-15 сбивали американские «Сейбры». Но при этом страна не могла вытянуть выпуск автомобилей, тракторов, комбайнов, холодильников, стройматериалов, строительство жилья, чтобы удовлетворить в полной мере запросы людей, предприятий и хозяйств. Поэтому, когда не доставало тракторов, в хозяйствах пахали и сеяли на лошадях, и даже на быках и коровах. Сельскохозяйственные работы легли на плечи женщин и подростков (большая часть мужчин так и не вернулась с войны, а среди вернувшихся большинство были инвалидами). Хозяйства платили непомерные налоги, но крестьянам оставили собственное подворье, с продукции с которого они и жили, и еще умудрялись продавать городу яйца, молоко и овощи.

Власть взращивала элиту – политическую, управленческую, научную, культурную – и хорошо ей платила. При среднемесячной зарплате рабочих и служащих в 500–700 руб. партийные и советские чиновники, старшие офицеры и генералы (так называемая номенклатура) получали 1500–5000 руб.; в вузах и научных институтах профессора и доктора наук получали до 6000 руб. в месяц; известные писатели, композиторы, кинематографисты, чьи произведения формировали образ власти, страны и эпохи, получали в год в виде гонораров до 70 000 руб., что позволяло им иметь благоустроенную квартиру, машину и держать домработницу. Ученые и конструкторы, создавшие атомную бомбу, получили Сталинскую премию (125 000 руб.), дачу с участком, престижный автомобиль «ЗИМ», пожизненное право на бесплатный проезд вместе с членами семьи на всех видах транспорта и другие блага. В такой форме в тоталитарном обществе воплощался принцип «от каждого – по способностям, каждому – по труду». Производственники помнили замечание И. В. Сталина, сделанное после ряда технологических неудач на Южном металлургическом заводе: заинтересуйте людей материально. Заинтересовали (сделал лучше – получи больше, сделал больше – получи больше) – дело пошло. А регулярное снижение цен на товары и продукты Сталин объяснял тем, что при отсутствии конкуренции все равно необходим стимул для роста производительности труда. И этим стимулом сделали снижение цен директивным путем, заставлявшее предприятия использовать резервы и совершенствовать технологии, чтобы не снижать выпуск продукции.

А каковы же были цены при средней зарплате рабочего человека в 500–700 руб.? Водка (пол-литра) – 30 руб., пиво – 22,6 руб., мужские ботинки марки «Скороход» – 150 руб. После того как отменили карточки в 1947 г., товаров стало не хватать, к тому же производители далеко не всегда следили за модой. Но открывались коммерческие магазины, где можно было купить китайский габардиновый плащ «Дружба» за 1800 руб., женские туфли за 1900 руб., нейлоновые чулки за 150 руб. Промышленность, в которой главенствовал военно-промышленный комплекс, тем не менее с 1945 г. начала выпуск бытовых холодильников, с 1947 г. – автомобилей «Москвич» (9000 руб.) и «Победа» (16 000 руб.), с 1950 г. – радиоприемников с проигрывателями для пластинок «Рига Т-51» и телевизоров «КВН».

С едой было плохо, но выручал рынок. А для состоятельных людей в коммерческих магазинах продавалось все лучшее, что выпускала пищевая промышленность: высококачественная колбаса (49 сортов!), ветчина, буженина, сосиски, пельмени, семга, осетрина, крабы, черная и красная икра, сливочное масло, водка, коньяк, вина, сласти. Все это было доступно при зарплате в 2000–5000 руб. в месяц. Подавляющая часть населения довольствовалась малым: это были картошка, капуста, соленые огурцы, каши, селедка, кабачковая икра, недорогие рыбные консервы, немного мяса.

Да, в коммерческих магазинах свободно продавались дорогие товары и продукты, большинству недоступные или доступные в редких случаях. Но демонстрируя товарное и пищевое изобилие, эти магазины, сами того не ведая, вели искусную пропаганду будущего достатка, о котором говорила власть. И эти магазины, и фильмы, подобные «Кубанским казакам», и богато изданная в 1952 г. полумиллионным тиражом книга «О вкусной и здоровой пище», в которой пропагандировалась культура быта, рекламировались разнообразные блюда и продукты, показывали такую жизнь, к которой должны стремиться советские люди (пока что еле сводящие концы с концами). Это был стимул, причем материальный, побуждающий больше учиться, больше работать, больше зарабатывать. Ведь стимул-сказка, завораживающий в книге, доступен – продается в коммерческом магазине. Все эти магазины, фильмы, книги, говоря научным языком, были средством социологической пропаганды, то есть пропаганды предметом, образом жизни.

Другое средство социологической пропаганды – архитектура, дома, сооружаемые в крупных городах, и прежде всего в столице. В Москве середины XX века – это сталинские «высотки» – пять домов-башен, построенных в центре. Они придавали городу величие, создавали образ Москвы как столицы государства, победившего гитлеровскую Германию. В этих домах предоставляли квартиры знаменитым людям: ученым, инженерам, рабочим, художникам, артистам, писателям, генералам.

Но простой народ тоже хотел жить лучше, он устал от ужасов войны, голода, холода и убогих жилищ. И власть не лишала народ этого желания, делая его мечту осязаемой посредством рекламных книг, коммерческих магазинов и ресторанов, величественных высотных зданий, кинофильмов в стиле социальной фантастики.

Гарвардские аналитики эти особенности и контрасты советской жизни начала 50-х годов XX в. знали, видели огромный разрыв в благосостоянии элиты и массы, видели и образцы благ, что демонстрировала власть массе. Но они понимали и то, что атомными бомбардировками советскую власть не сокрушишь. Поэтому стратегия «холодной войны» была сведена к разложению советской системы изнутри, без военной агрессии. Но не было идеи, определяющей методы и технологии борьбы.

Неожиданно помощь пришла со стороны «Народно-трудового союза».

«Народно-трудовой союз» и профессор Ильин

В истории борьбы с властью в Советском Союзе была такая организация – «Народно-трудовой союз российских солидаристов» (НТС), которая на границе 40–50-х годов XX столетия подхватила и достойно продолжила «дело Гарварда».

«Народно-трудовой союз» был создан в 1930 г. в результате конфликта поколений внутри русской эмиграции. Молодежь «восстала» против старшего поколения, по их мнению, скомпрометировавшего себя бесславным бегством из Крыма под натиском красных, созданием безликой организации под названием «Русский общевоинский союз» (РОВС), допустившего похищение большевистскими агентами главы РОВСа генерала П. Кутепова и устранение следующего лидера Союза – генерала Е. К. Миллера. Небезызвестная акция ОГПУ под названием «Операция „Трест“», в результате которой белоэмигрантское движение сделало ставку на монархистскую организацию в России (созданную чекистами!), окончательно подорвала авторитет отцов-основателей РОВСа.

Молодые объединились в организацию, которую возглавил В. М. Байдалаков, бывший офицер армии П. Н. Врангеля. В нее вошли те, кто жаждал действий, а не смирения с судьбой, которое демонстрировало старшее поколение эмигрантов. К началу Второй мировой войны НТС уже являл собой разветвленную и деятельную организацию, имеющую свою программу и филиалы в столицах ряда европейских стран.

Согласно своей первой программе, НТС стремился к установлению народно-трудового строя, к превращению России в правовое государство, где основа экономики – рыночное хозяйство, где социальная справедливость основана на принципе солидарности, а в понимании «энтээсовцев» – на взаимной поддержке, взаимосвязанности и соборности. В общем, идея солидаризма, родственная социал-демократизму, противостоящая «тоталитарным учениям классовой или расовой борьбы», должна была объединить всех.

В период становления НТС роль главного идеолога исполнял профессор М. А. Георгиевский (до революции преподавал филологию в Санкт-Петербургском университете). В 1919 г. он эмигрировал в Югославию, вскоре стал популярен в эмигрантских кругах и заработал себе репутацию теоретика борьбы с советским режимом. Когда в 1944 г. Красная армия вошла в Белград, советская контрразведка арестовала Георгиевского и вывезла в СССР. А дальше – допросы, предъявление обвинения и расстрел по решению суда.

Именно Георгиевский включил идею солидаризма в идеологию НТС, особенно настаивая на синтезе философского идеализма и политического национализма. Несомненно, здесь влияние и хомяковской концепции соборности, и политической философии И. А. Ильина (высланный в 1922 г. из России, на чужбине профессор очень сблизился с НТС). Георгиевский умудрился соединить в программе понятие соборности с ильинской «органической демократией», «органической свободой», имевших свое значение, в отличие от понимания свободы на Западе. У Ильина «свобода» – это больше образ, нежели научное понятие, но для «энтээсовской» программы сгодилось. Но еще больше сгодились его идеи из книги «О сопротивлении злу силою» (1925). В ней он отходит от толстовского «непротивления злу насилием». Если Л. Толстой говорил о внутреннем сопротивлении злу, подразумевая под злом монархию и лицемерное придворное высшее общество, то для Ильина зло – советский режим, с которым нужно бороться не столько внутренним сопротивлением, сколько активным действием. Именно агрессивность зла и необходимость для него выливаться во внешние поступки объясняет неизбежность борьбы со злом, т. е. потребность физического пресечения зла. И в этой борьбе нравственный человек вынужден совершать неправедные поступки, в том числе и убивать – крайний случай в силовом одолении зла. Человек берет на себя неправедность и делает это во имя Бога. И тем самым человек совершает праведный поступок, высокое деяние.

Руководители НТС приняли эту философию Ильина как идеологию вооруженной борьбы с большевиками. Правда, ее отвергли многие русские эмигранты, в частности 3. Н. Гиппиус, С. Л. Франк и Н. А. Бердяев. Но тем не менее у большинства «энтээсовцев» эта теория стала популярной, даже несмотря на саркастическое замечание Бердяева о том, что чекист, действующий во имя Божие, опаснее чекиста, действующего во имя Дьявола.

Но больше всего Ильин способствовал сближению НТС с германскими нацистами. Когда Гитлер пришел к власти в Германии, Ильин как истинно русский националист и монархист постарался увидеть в гитлеризме «спасение России от большевизма» [271] .

О близости программ НТС и национал-социалистов говорил на допросах в советской контрразведке и Георгиевский [272] :

...

В 1938 г. офицеры разведотдела «Иностранные армии Востока» германского Генштаба предложили людям из распущенного тогда в Германии филиала НТС сотрудничать в деле добывания информации об СССР. «Энтээсовцы» поспешили за советом к своему большому другу – философу Ильину. Вместе с профессором они сформулировали ответ: «…до тех пор, пока не внесено изменений во вторую главу „Майн кампф“, ни один русский, обладающий собственным достоинством, не сможет сотрудничать с национал-социалистской Германией» [273] . Конечно, никто не взялся передать Гитлеру это требование, и во второй главе «Майн кампф» по-прежнему утверждалось, что Россия должна стать удобрением для процветания немецкой расы. И тем не менее переговоры «энтээсовцев» с германскими разведчиками продолжились. Участник тех событий, видный деятель НТС В. А. Нерсесиан вспоминал [274] :

...

Но скоро сентенции Ильина о русском национализме, претензии к содержанию «Майн кампф» стали раздражать Й. Геббельса и А. Розенберга. И профессором Ильиным занялось гестапо. В его берлинскую квартиру явились двое агентов, которые на полицейском грузовике доставили профессора на допрос в Управление полиции. Осознав грозящие неприятности, напуганный до смерти, Ильин спешно выехал в Швейцарию, где спокойно прожил до своей смерти в 1954 г.

Но тогда, в 30-е годы, Георгиевский и Ильин, выбирая между гитлеровским «социализмом» и сталинским тоталитаризмом, проложили дорогу для НТС в сторону вермахта, а не СС и нацистской партии. По мнению русских профессоров, немецкие генералы как представители аристократии должны были помочь России стать свободной страной, не допустить превращения ее в немецкую колонию, чего хотели фюреры национал-социализма. Именно поэтому перед началом новой мировой войны НТС налаживал сотрудничество с германским Генштабом и его разведкой, имея дальнюю цель – уничтожение советской власти.

И надо отдать должное НТС, который сумел «профессорскую эмиграцию», в особенности интеллигенцию, высланную из СССР в 1922 г. на «философском» пароходе, сплотить на ниве борьбы с коммунистическим режимом.

Какой же имидж сложился у НТС за десятилетия? Довольно подробно рассказал об этой организации в конце 60-х годов американский журналист С. де Грамон; на презентации во Франции его труд о «тайной войне» был представлен как полный курс истории борьбы секретных служб после Второй мировой воины [275] :

...

А вот как спустя почти три десятилетия характеризует НТС бывший советский диссидент В. К. Буковский [276] :

...

Правда, деятели НТС от сотрудничества с гитлеровцами всячески открещивались и даже говорили, что некоторые из его руководителей были арестованы гестапо, отправлены в концлагеря. Пусть так. Но если НТС изначально создавался как боевая контрреволюционная организация, ставящая целью свержение власти в Советском Союзе, то как же можно было в этом деле обойтись без фашистской Германии?

НТС и генерал Власов

Капитан В. Штрик-Штрикфельдт, из прибалтийских немцев, сильно ненавидевший Россию, в начале войны служил в разведотделе группы армий «Центр», наступавших на Москву через Белоруссию. Человек острого ума, он уже к середине осени 1941 г. понял, что вряд ли немецкой армии удастся завоевать эту страну. Хотя советские части, попадая в окружение, нередко массово сдавались в плен, хотя крестьяне «сдавали» прячущихся у них во дворах красных командиров и комиссаров, хотя немало жителей завоеванных городов охотно сотрудничали с немецкими оккупационными властями, он чувствовал, что есть некий стержень, который, к несчастью, не сломан, и он держит Россию, давая ей силу сопротивления. Этот стержень – власть в Кремле, которая сумела организовать сопротивление врагу. И сломать этот стержень немецкая армия сможет только с помощью тех русских, кто готов выступить вместе с ней против советского режима, против И. В. Сталина.

Капитан делился этими мыслями со своим начальником полковником Герсдорфом, а тот, в свою очередь, с начальником оперативного отдела штаба полковником фон Тресковым и со своим шефом полковником фон Ренне – заместителем начальника отдела «Иностранные армии Востока» германского Генштаба Р. Гелена. И взгляды их на участие русских в войне на стороне немцев не расходились. Штрик-Штрикфельдт предложил подать записку фельдмаршалу Ф. фон Боку об организации из советских перебежчиков и пленных «освободительной армии». Пусть более четверти миллиона солдат этой армии идут в первых рядах и погибают в борьбе с тиранией Сталина, сохраняя жизни немецких солдат. А немецкая армия поддержит этих русских ударной силой своей авиации и своими дивизиями, наступающими во втором эшелоне.

Фон Бок благосклонно отнесся к плану. Оценили его и в Генштабе вермахта. Сразу понял его перспективность и Гелен [277] .

Потом были разные времена. Разгром немцев под Москвой, отставка фон Бока, успешное наступление немецких армий на юге России весной и летом 1942 г. Но идея ведения войны против СССР с активным участием мобилизованных советских людей уже прижилась в головах немецких генералов. Армия восприняла эту идею, чего не скажешь о Гитлере и его рейхсфюрерах. Глава СС Г. Гиммлер, как и Гитлер, считал, что если следовать армейской логике, то создание русской армии со временем поставит вопрос о русском правительстве и о некоем государстве Российском, пусть и вассале Германии. Но гитлеровская концепция покорения славянской России не предусматривала этого. Эти русские – недочеловеки, и они не должны иметь своего государства и своего правительства. Вся советская земля будет разбита на территории, которыми будут управлять гауляйтеры. А оставшиеся русские должны работать на германскую нацию.

Но тогда, в середине 1942 г., еще не произошло столкновения этих двух взглядов на роль русских в войне. И немецкий вермахт, прежде всего Генштаб, поощряемый разведкой Гелена, еще надеялся на осуществление своей идеи – ведение войны вместе с русской добровольческой армией. И даже обсуждался вопрос: кто ее возглавит? Нужен был достаточно известный и авторитетный генерал. Служба Гелена занялась изучением состава советских военачальников, где первенствовали К. К. Рокоссовский, Р. Я. Малиновский, Л. А. Говоров и А. А. Власов. Геленовские аналитики выделили именно этих генералов, предполагая, что они обижены на советскую власть (Рокоссовский, например: незадолго до войны был арестован, потом освобожден – неужели он не затаил злобу на этот режим?) и при некоторых обстоятельствах могут быть готовы изменить ей.

И тут обстоятельства преподносят подарок. На Волховском фронте попала в окружение 2-я Ударная армия, которой командовал генерал-лейтенант Власов. Бросив свой штаб, командующий в течение нескольких дней прятался в одной деревне на сеновале, хозяин которого и сдал генерала немцам. Власов даже не подумал скрыться в лесу, до которого было рукой подать.

С пленным начал работать капитан Штрик-Штрикфельдт. Довольно скоро Власов согласился с доводами умного разведчика о том, что главный враг – это Сталин и надо бороться против него и советского режима. И что он, генерал-лейтенант Власов, объединив русских, сможет эту борьбу возглавить. На это Власов, лихорадочно искавший хоть какое-то внятное объяснение своему предательству, сразу заявил: «С народом русским воевать не буду, а против Сталина – пойду».

Кто же такой генерал Власов, бросивший остатки своей окруженной армии на Волховском фронте и сдавшийся врагу? Власов хотел жить и готов был купить свою жизнь за любую цену. Это хорошо поняли аналитики из гестапо, когда знакомились с рапортом о пленении советского командующего. Осенью 1944 г. в справке, которая готовилась для Гиммлера, они писали [278] :

...

Первым делом армейское командование потребовало от Власова вербовать советских военнопленных, не возражающих воевать против Советов.

Служба Гелена уже имела лагерь-школу в Дабендорфе, близ Берлина, где шла подготовка русских пропагандистов для работы в лагерях советских военнопленных и в сформированных из бывших советских граждан добровольческих частях, которые использовались вермахтом на Востоке. Преподавали в этом лагере функционеры из «Народно-трудового союза». Лучшим преподавателем там был некто Зайцев. За этим псевдонимом скрывался Н. С. Артёмов, один из лидеров НТС, бывший старший лейтенант Красной армии, в прошлом – выпускник Московского университета и аспирант Биологического института Академии наук. Он пришел к немцам сам, когда попал в окружение и понял, что жизнь для него дороже, чем всякие идеи вроде борьбы с врагом до последней капли крови. Оказавшись в Дабендорфе, Артемов старался на совесть готовить антисоветских пропагандистов. А в отделе пропаганды главного командования вермахта трудился другой «энтээсовец» – А. С. Казанцев. Рядом с ним, в некотором роде в роли подмастерья, работал его товарищ по кадетскому корпусу Д. Н. Новосильцев, тоже из активистов НТС. Отдел пропаганды располагался в старом берлинском особняке на улице Виктория. В его подвале сидело несколько советских генералов, с которыми «работал» Казанцев, пытаясь «настроить» их для пропагандистской работы в лагерях военнопленных.

Однажды туда привезли генерал-лейтенанта Власова – и это стало событием для НТС [279] :

...

«Энтээсовцы» дали Власову не только чистую рубашку, они дали ему нечто более важное – политическую программу. В общем-то, сначала Власов затребовал тексты всех эмигрантских программ, чтобы сочинить свою. Но, прочитав их, остановился на «энтээсовской». Он ее подробно изучил, даже пометки на полях сделал. Удовлетворила она и его соратников – бывших советских генералов Трухина, Меандрова и Малышкина, которые даже вступили в НТС. Правда, без споров не обошлось. Но «энтээсовцы» умели вести дискуссии. Спорщики сходились в главном – нужна «третья сила», русская, чтобы с помощью немцев разжечь гражданскую войну, в пламени которой должна сгореть сталинская деспотия. Для этого предстояло создать русские дивизии. И Власов уже видел себя командующим.

Но тут капитан Штрик-Штрикфельдт предложил ему написать листовку, призывающую советских солдат переходить к немцам, чтобы бороться со Сталиным. Власов долго возмущался, доказывая, что он политик и не будет призывать к дезертирству. Однако через пару дней Штрик-Штрикфельдт уже читал текст, сочиненный Власовым с помощью «энтээсовцев» [280] :

...

В службе Гелена были удовлетворены текстом листовки. Власов поехал по лагерям вербовать советских генералов, попавших в плен. Но они отказывались сотрудничать.

Дело шло плохо. Все переговоры армейских штабистов с высшими гитлеровскими чинами о создании отдельной русской армии кончались одним: никакой политики, никакой армии, пусть Власов занимается пропагандой и разложением войск противника. В этой тупиковой ситуации Штрик-Штрикфельдт посоветовал создать Русский комитет, чтобы от его имени обратиться к народу России. Власову идея понравилась: он предложил сочинить манифест и подумать над составом комитета.

Над манифестом работал Казанцев. Текст получился сложный, «профессорский». Власов возмущался, читая его: эмигрантские фантазии! Народ русский изменился. Бороться надо за справедливость, за права, завоеванные в Февральскую революцию и отобранные большевиками, бороться против большевиков, против Сталина – вот что надо показать в манифесте!

Наконец после долгих переписываний текст воззвания устроил всех, и Власов поехал в Смоленск знакомиться с местной общественностью. Конечно, рядом с ним находился человек из геленовской службы. Встречу с интеллигенцией организовали в здании театра. Власов обстоятельно рассказал о том, что Русский комитет, который он возглавляет, ставит своей задачей заключить с Германией договор о сотрудничестве, что, мол, до войны у русских не было возможности выступить против большевиков, нужна была помощь, теперь она есть – немецкая армия. Он, русский генерал, добровольно перешел на сторону немцев, чтобы защищать интересы русских, но для того, чтобы победить, ему нужны помощь и доверие русской интеллигенции, за которыми он и приехал в Смоленск.

В зале смоленского драмтеатра среди немцев и местных активистов сидел Г. С. Околович, который обосновался в Смоленске с конца 1941 г. (его квартира стала оперативным центром для всех групп НТС, действовавших на оккупированной советской территории). По окончании встречи Околович представился Власову. Он долго рассказывал о делах НТС на оккупированных землях, говорил о необходимости сотрудничать. Власов устало кивал, но вдруг оживился: да ведь «сеть» Околовича можно превратить в группы Русского комитета на местах. Может, так и партия получится?

Власов вернулся в Берлин удовлетворенный результатом своей командировки, но вскоре опять впал в меланхолию. Генеральный штаб так и не смог пробить идею создания Русской освободительной армии (РОА). А Штрик-Штрикфельдт не уставал повторять: пропаганда, пропаганда и еще раз пропаганда. Чем больше русских военнопленных согласятся служить в частях вермахта, тем лучше для генерала Власова.

Шел уже 1944 год. Фашистская Германия катилась в пропасть. Главный вопрос, который преследовал Власова днем и ночью: «Что делать?» «Энтээсовцы» собирались у Байдалакова, ожесточенно спорили, решая, как быть дальше. Выход подсказал Казанцев: надо идти к Гиммлеру. Теперь он решает все. Он поддержит идею создания антисоветской русской армии. Но разве мог Власов забыть переданные ему Штрик-Штрикфельдтом слова Гиммлера, когда он, выступая перед офицерами СС, обозвал русского генерала «свиньей», «подмастерьем мясника» и объявил наглостью его заявление, что «Россия может быть побеждена только русскими». Аристократы из службы Гелена, хотя Власов был им неприятен, так не выражались, но зачастую также думали, что «свинья останется свиньей даже в ранге союзника». И все же главное в том, что аристократы из вермахта были беспомощны перед СС. Убедил Казанцев: только у Гиммлера реальная власть, ему Гитлер доверяет больше, чем генералам из армии. У Гиммлера и программа перспективная: европейские нации должны сплотиться в борьбе с большевиками.

Власов согласился довольно скоро: выхода-то действительно не было. Сначала он встретился с Д\'Алькеном, главным пропагандистом СС, редактором эсэсовской газеты «Schwarzen Körpers» [ «Черный корпус»]. Поняли они друг друга сразу. Д\'Алькен потом подробно пересказал Гиммлеру разговор с русским генералом и обнадежил его: есть перспективы.

Гиммлер принял Власова в своей ставке в Растенбурге. Долгая беседа закончилась тем, что рейхсфюрер согласился создать русскую армию, но пока из двух дивизий. И еще предложил создать нечто вроде русского национального комитета, который должен объединить русских для войны с большевиками. Власов, конечно, рассчитывал на большее, но пришлось согласиться. Только попросил передать ему добровольческие подразделения из русских, что несли службу в составе немецких частей.

И Власов, и «энтээсовцы», воодушевленные поддержкой рейхсфюрера, начали формировать русский национальный комитет, который назвали Комитетом освобождения народов России. Далее стали сочинять манифест. Его главным тезисом провозгласили свержение кровавой диктатуры Сталина и создание демократического народного правительства социальной ориентации, гарантирующего соблюдение прав человека. Странновато, конечно, слышать о соблюдении прав человека от людей, работавших над проектом, патронируемым Гиммлером, но «энтээсовские» профессора всегда были открыты для новых идей.

Текст манифеста Гиммлер в целом одобрил, только потребовал доработать вопрос о еврейском большевизме. В штабе Гиммлера было решено провести в Праге учредительный конгресс Русского комитета.

Делегатов на конгресс набрали из русских, вывезенных в Германию для работы на немецких предприятиях, и из солдат батальонов, сформированных из военнопленных, которые добровольно служили во вспомогательных частях вермахта. Конгресс открыли 14 ноября 1944 г. в Пражском Граде. В зале присутствовало много высших эсэсовских и военных чинов. Говорили речи, потом приняли манифест в редакции НТС и СС, избрали членов и кандидатов в члены президиума комитета. Комитет возглавил Власов. «Энтээсовцы» и Власов выторговали у людей Гиммлера главное: в будущем преобразовать созданный только что комитет в русское правительство в изгнании. Вот она – сила антибольшевистской мечты! Находясь в шаге от краха Германии, они предавались иллюзиям о каком-то правительстве.

В ноябре 1944 г. началось формирование двух дивизий власовской армии. Одну из них уже в конце января 1945 г. отправили на фронт воевать с красными. Командовал ею бывший советский командир полковник С. К. Буняченко. Против советских танков, рвущихся к Одеру, бросили противотанковое подразделение этой дивизии, которое должно было их остановить. Больше сотни советских танкистов сгорели от фауст-патронов власовцев. Даже немцы удивились «старательности», с какой власовские русские уничтожали своих соотечественников. За этот бой лучших наградили немецкими орденами.

Начало военной борьбы с Советами действительно было многообещающим, но дивизию Буняченко, выдвинутую на плацдарм перед Одером, ждал разгром, оставшиеся в живых бежали. Немцы были недовольны: так не воюют! Буняченко, разозлившись на всех, игнорируя немецкий приказ, собрал остатки дивизии и увел их в Прагу. В последние дни войны он поддержал чехов, восставших в Праге против фашистов. Но не судьба чехословацкой столицы волновала Власова и его командиров. Решив поддержать Пражское восстание, они рассчитывали, что Прагу займут американцы. Однако первыми в нее ворвались танкисты маршала И. С. Конева, совершившие марш-бросок из-под самого Берлина. А власовцы заспешили на запад, сдаваться американцам.

Этот шаг был предрешен. Еще в марте 1945 г., когда перед Власовым и его соратниками снова встал вопрос: «Что делать?», ему опять ответ подсказали «энтээсовцы»: выходить на американцев. Вот что рассказывал в связи с этим известный «энтээсовский» деятель В. И. Быкадоров [281] :

...

А сам Власов в те майские дни из предместий Праги тоже пробирался на запад, к американцам. Не повезло. Разведчики одного из батальонов 4-го Украинского фронта нашли командующего РОА лежащим на полу легковой машины, да еще завернутым в одеяло. Одеяло, правда, не спасло.

Арест, следствие, суд. По приговору военного трибунала Власов и его соратники 1 августа 1946 г. были повешены.

А НТС продолжал действовать. Кто же из его вождей наиболее «заслужил» право считаться врагом Советского Союза?

«Энтээсовские» ячейки Околовича

По оценке шефа Центрального разведывательного управления А. Даллеса, Георгий Околович – видный руководитель антисоветской эмиграции. Занимался он в основном оперативной, агентурной, боевой работой «Народно-трудового союза», причем занимался увлеченно, изобретательно.

Известно, что еще в 30-е годы Г. С. Околович нелегально пробрался на территорию СССР, поездил по стране, посмотрел на жизнь, изучил особенности перемещения населения, устройства на работу и благополучно отбыл на Запад.

Вторично следы пребывания Околовича в СССР обнаруживаются в годы войны в Смоленске, Минске и Борисове. Как утверждают современные «энтээсовские» историки, на оккупированной немцами советской территории он занимался организацией подпольных групп НТС. В целом ряде документов имя Околовича упоминается в связи с деятельностью оперативной группы «Зондерштаб-Россия». Созданный в марте 1942 г. абвером специальный орган «Зондерштаб-Россия», поддерживавший тесную связь с карательными органами посредством резидентур и агентов, занимался поиском мест расположения партизанских формирований, сбором информации об их численном составе и руководителях, о районах их действия, способах связи с центром, выискивал и уничтожал командиров и комиссаров, выявлял подпольные патриотические организации и советских агентов, заброшенных в немецкий тыл [282] . Две сотни членов НТС служили в этом штабе под командованием ветерана немецких спецслужб Б. А. Смысловского [283] .

Похоже, что кадры НТС «обкатывались» в годы войны на борьбе с партизанами, коммунистами, чекистами и советскими офицерами. Особенно активно действовали агенты из группы «Зондерштаб-Россия» в Минске, где с их помощью был уничтожен подпольный горком компартии Белоруссии. В годы оккупации каждый делал свое дело. Партизаны, подпольщики, спецгруппы НКВД противодействовали «новому порядку», насаждаемому гитлеровцами, уничтожали оккупантов, подрывали транспортные коммуникации вермахта на Восточном фронте. Немецкие спецслужбы и карательные части выявляли и уничтожали группы и отряды Сопротивления. А агенты НТС помогали немцам в этих кровавых акциях и параллельно создавали свои законспирированные группы на оккупированной советской территории.

Сегодня историки НТС скрупулезно описывают «созидательную» деятельность Союза в годы войны: «В 1942 г. подпольные группы НТС работали в 120 городах оккупированной России. Действовала сеть тайных типографий. Члены НТС под самыми невероятными легендами и с самыми разнообразными документами колесили по занятой немцами территории России. Устраивались на работу, ездили курьерами между подпольным центром НТС и группами в Киеве, Днепропетровске, Витебске, Орше и других городах» [284] .

Поскольку германские власти не признают НТС в качестве самостоятельной национальной организации, то как создавать группы Союза на советской территории, контролируемой немцами? Околович придумал: мелкие группы НТС (1–3 человека) в России должны быть автономны и входить в общую сеть по принципу единства взглядов на судьбу советского режима. Каждая ячейка сама выбирает приемы борьбы, но знает, что где-то рядом есть единомышленники. Вот такую сеть сплетал Околович на оккупированной советской территории, сделав Смоленск оперативным центром НТС. И когда немцы оставляли завоеванные города, в них оставались агенты немецких спецслужб – СД и абвера и независимые «энтээсовские» ячейки Околовича.

Кто работал под руководством Околовича? Пострадавшие от советской власти интеллигенты и потомки разоренных предпринимателей, дьячок местной церкви, сын нэпмана, дослужившийся до чина местной полиции. И рассуждали они так же, как служивший в русской полиции Смоленска сын нэпмана Шурик, о котором пишет К. Симонов в подготовительных материалах к роману «Живые и мертвые» [285] :

...

В романе этот Шурик плохо кончил – убили его подпольщики. А в жизни, наверное, бежал бы он с немцами из Смоленска. И одной ячейкой НТС стало бы меньше. Но нам интересна логика его мысли. У всех завербованных Околовичем она была примерно такая же.

Кто в военные годы не «засветился», служа немцам, при вернувшейся советской власти продолжал жить в автономном режиме. Этим «затаившимся» НТС адресовал радиопередачи, присылал литературу Кто-то жил с ощущением тревоги и ненависти, кто-то постарался все забыть. До некоторых органы безопасности так и не добрались, и хорошо законспирированная сеть выжила. Немного их было, агентов НТС, завербованных в годы войны в ряды «третьей силы», якобы не принадлежащей ни Гитлеру, ни Сталину, борющейся с общими диктаторами за национальную, независимую, единую Россию. Как говорил Околович, немцы, свалив Сталина, не будут же вечно оставаться в России, а если попробуют, «мы им такую партизанщину разведем, что небу жарко станет!» [286] .

На самом деле НТС оказывал немецким спецслужбам конкретную помощь, и их взаимодействие скорее смахивало на деловое партнерство.

После войны, когда НТС уже сотрудничал с английской разведкой (скорее, работал под ее началом), Околович занимался привычным делом – готовил агентов, отправлял их в Советский Союз с заданиями: проверить старые адреса, активизировать работу «энтээсовской» агентуры, продолжить создание сети. И вскоре американское ЦРУ заинтересовалось этим каналом проникновения за «железный занавес».

НТС и профессор Поремский

Соратник Г. С. Околовича и глава «Народно-трудового союза» в конце 40-х годов Владимир Дмитриевич Поремский занимался больше идеологией и пропагандой. В 1920 г., когда красные взяли Крым, его семья бежала из Севастополя в Югославию. Дальше – русская гимназия в Белграде, изучение химии в Белградском университете, Сорбонне. Получив диплом инженера-химика, девять лет работал по специальности, много публиковался. Научный авторитет завоевал своими трудами по молекулярным структурам. И позже, когда он всецело ушел в политику, свою теорию свержения власти коммунистов в СССР он назвал «молекулярной».

Политикой Поремский начал заниматься еще студентом. В 1930 г. он уже представлял французский филиал «Народно-трудового союза» на его первом съезде. Все последующие годы он вел активную политическую деятельность в НТС, бился с оппозиционерами за чистоту рядов Союза, много печатался в газете «За Россию». В политической жизни, как и в химии, Поремскому сопутствовали успех и признание. Перипетии жизни Поремского в первые годы Второй мировой войны изложены в его «официальной» биографии, написанной В. Г. Пушкарёвым [287] .

...

О Поремском сохранилось много воспоминаний, например Е. И. Дивнича, который в 1934–1940 гг. входил в руководство НТС [288] :

...

Служба Поремского в лагере в Вустрау, где готовили пропагандистов из русских для русских, прежде всего для РОА генерала А. А. Власова, по существу, сделала его одним из идеологов власовской армии.

Вернемся, однако, к изложению «официальной» биографии Поремского:

...

Что было вполне естественно. Весной 1945 г. англичане любого, кто был замечен в сотрудничестве с гитлеровцами и их пособниками, рассматривали как преступника. Через год, когда началась «холодная война», английская разведка оценила полезность такого специалиста для борьбы с Советами, и Поремского освободили. Британцев интересовала агентура НТС на советской территории, которую там так усердно при немцах насаждали эмиссары НТС. На Союз обратили внимание, поддержали материально и начали разрабатывать планы совместных операций. И пока оперативная служба НТС под началом Околовича готовила новых агентов для заброски в Советский Союз, Поремский, выполнявший в НТС функции «министра иностранных дел», работал над программой идеологического удара по советской власти.

Первым делом он планировал создать издательство и журнал «Посев», затем радиостанцию «Свободная Россия». Под это англичане обещали дать неплохие деньги, хотя и требовали больше агентурной, разведывательной работы.

К тому времени Поремский уже хорошо понимал, что для успешной борьбы с Советами нужна перспективная стратегическая теория. Требовалось не столько установить конечную цель, сколько определить приемы, методы обрушения режима. И Поремский ее создал – «молекулярную теорию», недооцененную (а чаще непонятую) коммунистами, но принятую американцами.

Он, конечно, читал работы К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина, Л. Д. Троцкого, «О сопротивлении злу силою» И. А. Ильина, сочинения монахов из ордена иезуитов, «Теорию государственного переворота» К. Малапарте. Но более всего его интересовали идеи А. Грамши – выдающегося итальянского марксиста, размышлявшего о взаимоотношениях элиты и власти, власти и народа, о революциях и государственных переворотах.

К началу зимы 1949 г. Поремский закончил работу над рукописью под названием «К теории революции в условиях тоталитарного режима». И настал день, когда Поремский предъявил руководству НТС свою концепцию, которую назвал «молекулярной теорией» (инженер-химик, он и в политику привнес образ молекулы, взаимодействующей с системой). Но его «молекулярная теория» – по сути, теория Грамши, переработанная в оперативных целях для воздействия на элиту.

Причем под влиянием идей Грамши Поремский поделил свою «молекулярную теорию» на две части: для властной элиты и для массы, которая включает в себя элиту второго уровня – интеллигенцию. Идеи Грамши оказались особенно ценны для воздействия на элиту во власти.

Политическая борьба в СССР и идея «молекулярной» революции Поремского

На чем держится власть господствующего класса? Оказывается, считал А. Грамши, не только на насилии, но и на согласии. А согласие не есть однажды (сразу после взятия власти) достигнутая величина. Как раз это и недооценивали коммунистические правители. Согласие – величина меняющаяся, динамичная. Поддержание согласия требует непрерывных усилий. Достичь согласия или подорвать его можно постоянным влиянием на «культурное ядро» общества, т. е. на «элитарную интеллигенцию». Стабильность «ядра», достигнутая коллективной волей, создает то самое согласие, которое цементирует общество. А вот если раскалывать «ядро» регулярным воздействием маленьких идеологических «диверсий», можно достичь революционных изменений в сознании элиты. И власть зашатается.

Если обратиться к истории политической борьбы в Советском Союзе в конце 20-х и особенно в 30-х годах XX в., можно найти подтверждение теоретическим постулатам Грамши.

В. Д. Поремский это тоже увидел, когда начал вникать в перипетии разногласий И. В. Сталина и его политических противников. Он тоже считал, что своими постоянными политическими выпадами Л. Д. Троцкий, Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, Н. И. Бухарин, А. И. Рыков, Г. Л. Пятаков и К. Б. Радек пытались расколоть партию, правящую элиту У Сталина и его единомышленников была одна политическая позиция, у этих людей – иная.

В нынешней историографии сталинский курс нередко именуется «новым революционным курсом» [289] . Это оказался курс на создание сильного национального государства на экономической основе социализма. Сталин считал, что можно построить социализм в одной стране, что означало бы приспособление социализма к национальным интересам, особенностям, менталитету России и других республик, объединенных в СССР. С самого начала этот курс был нацелен на создание собственной тяжелой промышленности, крепкой обороны, на развитие собственной науки и культуры.

Не была забыта и идеология. Марксистская интернациональная, она теперь дополнялась национальной идеологией, связанной с историей становления императорской России (Сталин особо подчеркивает историческую роль К. Минина и Д. Пожарского в изгнании поляков из Московского Кремля в 1612 г., в укреплении независимости российского государства). Тогда, в середине 30-х годов, попали в опалу историки школы профессора М. Н. Покровского, отстаивавшие принципы классовой борьбы во взгляде на историю России, и получили поддержку ученые и деятели искусства, видевшие исторический путь России как развитие государственности [290] . Меняется содержание учебников истории, на экраны страны выходят фильмы об исторических деятелях России. Сталин делает символичный жест – сначала возвращает лампасы казакам, а в 1943 г. – погоны армии.

Что проповедовали Троцкий и его соратники-последователи, как левые, так и правые? Эклектику идей, среди которых главной была теория «перманентной» революции. Была и идея продолжения «новой-старой» экономической политики с частным производством, крепким хозяином, с концессиями для западных миссионеров, с сырьем для Запада, с развитием легкой и пищевой промышленности. И все это под бухаринским лозунгом: «Обогащайтесь!»

Троцкий стал злейшим разоблачителем Сталина: «Новая теория победы социализма в одной стране ведет к предательству международной революции ради сохранения безопасности СССР» [291] . Сильный Советский Союз, строящий самостоятельно новую цивилизацию, новую систему отношений, где определяющими становились понятия «государство», «социализм» и «патриотизм», претил Троцкому, мечтавшему о баррикадах на площадях Вены, Парижа и Шанхая.

В 1936 г. в первом номере парижской эмигрантской газеты «Новая Россия» Г. П. Федотов с нескрываемым удовольствием написал о громкой «всероссийской пощечине», которую получил Бухарин за оскорбление России, состоявшее в том, что в своей статье, посвященной В. И. Ленину, он назвал русский народ «нацией Обломовых», «российским растяпой», у которого «азиатчина и азиатская лень» сделались главной чертой характера. Газета «Правда» определила бухаринскую точку зрения как гнилую и антиленинскую, а о русском народе сказала, что его нужно ценить не только за его «революционную энергию», но и за грандиозность его государства, за его гениальные художественные творения.

Сталин выслал Троцкого за границу, а его соратников одного за другим уничтожил. Но за идеи не уничтожают! Уничтожают, считал Сталин, если носители этих идей раскалывают ядро правящей партии, если они выступают агентами влияния и заражают своими взглядами властную элиту и массы.

Больше всего Сталина возмущало их лицемерие: публично говорить о верности курсу партии, а в своем кругу договариваться о противодействии генеральному курсу. Именно об этом был снят кинофильм «Великий гражданин» (1938). Сталин, пожалуй, был первым властителем в мире, кто догадался превратить художественное кино в инструмент политической борьбы. Талантливые актеры в талантливом фильме – что может быть лучше для политического воспитания масс, когда партия борется с оппозицией, считал вождь.

Сталин читает сценарий будущего фильма и потом пишет письмо руководителю Комитета по делам искусств и кинематографии для передачи авторам (сценаристу и режиссеру Ф. Эрмлеру, сценаристам М. Блейману и А. Болыиинцову) [292] :

...

Носителем такой оппозиционной программы, которая, по Сталину, противоречит интересам революции и отвергается народом, в фильме выступает секретарь Ленинградского обкома партии Карташов, трибун, истовый революционер: «И близок час – на площадях Шанхая, Берлина, Вены заполыхают знамена нашей победы… Мы начнем, а наши братья на Западе – закончат!» Идеи Троцкого звучат с экрана.

Но у Карташова конфликт с другим партийным секретарем – Шаховым, в образе которого угадывается С. М. Киров. Шахов озабочен исключительно земными делами: выпуском новых тракторов, порядком на производстве, производственными планами, развитием рационализаторства и изобретательства. Карташов пытается объяснить Шахову: «Вся наша стратегия родилась из расчета на мировую революцию. А мы занимаемся мелочами, говорим о подъеме промышленности, техническом прогрессе в этой России, в этой толстозадой, неповоротливой стране. И еще говорим, что строим социализм. Так дальше продолжаться не может». Это повторение слов Бухарина о «народе-растяпе», «нации Обломовых» с ее «азиатской ленью».

Конфликт Карташова с Шаховым приехал разбирать некто Максим, человек из Москвы. Как полагается, этот представитель Центральной контрольной комиссии встречается с рабочими, выступает перед ними.

...

Даже через много лет после выхода этого фильма на экран новых Карташовых заставить говорить перед народом, как у себя в кабинете, так и не удалось. Ну разве не роднит идеолога советской перестройки 80-х годов, секретаря ЦК партии А. Н. Яковлева с образом Карташова такое признание [294] :

...

В 1927 г. Карташов в своем кабинете говорил проще: «С их лозунгами – к нашим целям». По его логике выходит, что самый эффективный путь для достижения результата – делать одно, а говорить другое, маскируя делаемое словами-прикрытиями. Чтобы завороженная публика очнулась, когда дело сделано. Высший класс манипулирования! В 30-е годы таких манипуляторов более искусный манипулятор Сталин называл двурушниками и подводил к расстрельной черте.

Они ведь как защищались: «Я этого не говорил!» А аргумент Шахова, да и Сталина: «Но ты, очевидно, так думал». Угрозой кровавой расправы НКВД заставлял их на судебных процессах говорить и то, о чем они говорили в своем кругу, и то, о чем не говорили, но о чем могли думать. Следствие, суды превратились в жестокий инструмент политической борьбы.

Удивительно, но Поремскому удалось посмотреть фильм «Великий гражданин» в мае 1939 г. в Париже, на Международной антифашистской конференции. Его зацепила все та же фраза о том, что надо оппозицию заставить говорить перед народом так, как они говорят у себя в кабинетах. Когда он работал над своей «молекулярной теорией», не раз вспоминал эту фразу. По Грамши, стабильность правящего «ядра» при тоталитарном режиме можно расколоть многократными усилиями оппозиционных элементов. Но, добавлял Поремский, при одном условии: говорить они будут одно, а делать другое. И когда масса этих дел достигнет критического предела, «ядро» расколется. Вот такую оппозицию и надо взращивать в коридорах власти.

Но как такую гибкость взрастить у советской элиты? Раздвоенным образом жизни, подсовывая ценности западного мира, отвечал себе Поремский. Пусть элита чаще ездит на Запад, наслаждается его воздухом, сервисом, товарами… А в придачу – пусть знакомится со взглядами и мнениями западных интеллектуалов, литераторов, художников, даже получая их в форме материалов «для служебного пользования», что кладут на стол большим руководителям. И конечно, надо внимательно наблюдать за советскими деятелями, чтобы вовремя заметить появление у них иных взглядов на политическое развитие страны, ее экономику, культуру А заметив новые настроения, надо попытаться развить их, говоря о новых взглядах в западной прессе, в подпольных изданиях и радиопередачах для СССР. Важно поддержать инакомыслящих.

Вряд ли после Сталина новые вожди были готовы «воспитывать» правящую элиту, руководствуясь тезисом: «Надо заставить ее говорить перед народом о том, что она скрывает в кабинетах». Ну а если новых взглядов долгое время не обнаружится, почему бы не приписать их нужным людям и не объявить об этом по радио или в газетах? Главное, чтобы однажды ключевые фигуры советской элиты, говоря «правильные» фразы и также привычно проклиная про себя все коммунистическое, сделали первый шаг против коммунистической идеи. И все пойдет как надо.

«Молекулярная теория» Поремского

Определившись с «перевоспитанием» политической элиты, надо подумать, как повлиять на массу. Вначале В. Д. Поремский устанавливает то, что невозможно в тоталитарных условиях. Невозможна разветвленная организационная структура с ее разделением функций, системой подчинения и связей для борьбы с режимом. Но, может быть, структура организации и не столь важна, когда есть единство идей и действий? Если эффективность организации, рассуждает Поремский, равна произведению трех факторов – структуры, единства идей и единства действий, – то такую же эффективность можно получить, уменьшив первый фактор и увеличив последние два.

И в этом суть организации «молекулярного» типа. Она становится неуязвимой из-за сведения к минимуму структуры внутри страны-противника. Ведь любая «организация» всегда вызывает интерес органов безопасности. А когда ее нет, лишь существует некий центр за пределами страны, который направляет «молекулам» – жителям этой страны безадресную информацию, чтобы усилить единство их взглядов и индивидуальных действий, то сопротивление режиму становится невидимым. При определенных условиях создается единство взглядов, настроений «сопротивленцев», этих людей-«молекул», что способны в час «X» поднять массы. Сами же люди-«молекулы» сигнализируют другим «молекулам» о своем существовании безадресно: распространяя листовки, подпольную литературу, рисуя символы, делая надписи в публичных местах. В нынешних условиях спасением для них стали бы социальные сети.

Чтобы усилить единство идей, следует как можно более широко распространять простые и одновременно стандартные ответы на вопросы «против чего» и «за что» бороться. Ответы должны быть помечены единым символом – НТС и единой целью – национальная или так называемая народно-освободительная революция. Единство действий, в свою очередь, предусматривает, по мнению Поремского, самообразование, общение в группах из двух – четырех человек («кухонные разговоры»), продвижение на выгодные в будущем позиции.

По мере роста числа «молекул» самые активные из них перестают лишь пассивно принимать безадресные сообщения от зарубежного центра, а вступают с ним в конспиративную обратную связь, создавая «каркас» организации. Насыщение страны-противника «молекулами», делает вывод Поремский, изменяет психологический климат в обществе, вселяет веру в собственные силы, подтачивает могущество коммунистической власти и, главное, создает условия, при которых взрывные ситуации станут возможными даже при сравнительно небольших выступлениях, забастовках, демонстрациях, митингах.

Один из соратников Поремского, участвуя в представлении «молекулярной теории» на заседании руководства «Народно-трудового союза», так выразил ее суть [295] :

...

«Молекулярная теория» Поремского «сменила» идею Г. С. Околовича о ячейках-структурах НТС. Однако своей масштабностью она опередила время и в полной мере оказалась востребованной позже – с появлением виртуальных технологий, значительно уменьшающих зависимость от организационных структур во влиянии на людей. Хотя какие-то элементы ее НТС начал использовать уже в 40-е годы XX в.

Космополитизм и национальный суверенитет в психологической войне

Вот уж воистину, когда смолкают пушки, за дело берутся специалисты по связям с общественностью, командующие пропагандистами, литераторами, публицистами, кинодеятелями. Теперь сражения переносятся на страницы исторических изысканий, популярных книг, на теле– и киноэкран и в речи государственных деятелей. И глядишь, через десятилетия проигранные сражения для проигравших выглядят почти победами.

Сразу после окончания Второй мировой войны генералы, командовавшие американскими войсками в Европе, озаботились созданием истории участия США в этой войне. Для выполнения столь важного генеральского заказа, патроном которого выступило Центральное разведывательное управление, начали приглашать ученых. Но сочинение трудов о войне оказалось лишь частичкой «научной» деятельности ЦРУ Разведчики были озабочены привлечением профессорских умов для выработки оценок ситуации в мире и стратегических рекомендаций в борьбе с коммунистической экспансией (по их терминологии). Для этого в 1949 г. создали Управление национальных оценок. И первыми туда пришли гарвардские профессора во главе с Дж. Конантом.

Если есть впечатляющий миф об американском профессоре, так это о Конанте. Постоянно погруженный в себя, прагматик до мозга костей, замкнутый индивидуал и открытый полемист. Научное тщеславие поднимало его по научно-карьерной лестнице. Только американский профессор, следуя мифу о себе, мог молвить такое: мы осилим СССР, и это будет нашим триумфом до конца столетия [296] .

С чем столкнулись профессора из Управления национальных оценок в конце 40-х годов, когда изучали ситуацию в СССР? Со стратегической сталинской идеей противостояния космополитизму в идеологии, культуре и образовании. Для советского общества и в отношениях с Западом И. В. Сталин всегда выдвигал стратегическую идею борьбы и противостояния. Выражаясь сегодняшним языком, он действовал как заправский PR-специалист. Сначала это была идея построения социализма в одной отдельно взятой стране, потом, в предвоенное время и в годы войны с гитлеровской Германией, идея русского патриотизма. И вот теперь – идея борьбы с космополитизмом. Сталин ее выдал в ответ на тезис об объединении англоязычных народов перед советской угрозой, прозвучавший в той исторической речи У. Черчилля в Фултоне, что положила начало «холодной войне».

Противостояние космополитизму – это борьба с экономической и культурной экспансией Запада в «лице» США и Великобритании. Экономическая экспансия нашла себя в плане Д. Маршалла, который, как известно, подразумевал предоставление кредитов пострадавшим от войны европейским странам и контроль за их использованием, а по сути – за экономикой этих стран. Идеологическая, пропагандистская, культурная экспансия – это шедшие с Запада идеи, товары, художественные произведения: книги, фильмы, пьесы, музыкальные сочинения. Правда, не все, а несущие в себе «буржуазные идеи».

К осознанию угрозы космополитизма Сталина подтолкнул не только Черчилль, но, как это ни парадоксально, и советский физик П. Л. Капица. Еще в 1946 г., в разгар работ по созданию советской атомной бомбы, он отправил Сталину письмо, в котором обращал внимание на одну из проблем отечественной науки – недооценку своих и переоценку «заграничных» сил, на то, что «необходимо осознать наши творческие силы и возможности». Он подсказывал вождю, что успешно решать проблемы научно-технического прогресса можно только тогда, «когда мы, наконец, поймем, что творческий потенциал нашего народа не меньше, а даже больше других и на него можно смело положиться» [297] . Сталину, вынашивавшему идею борьбы с «низкопоклонством перед Западом», неожиданно пришла поддержка со стороны выдающегося русского ученого. И за это он был ему благодарен.

Вождь искал слово, которым можно было бы точнее обозначить явление, о котором писал Капица и которое, как думал Сталин, могло трансформироваться в безразличие к Отечеству, в пренебрежение национальным суверенитетом, национальной культурой. И, читая статьи своего любимого литературного критика В. Г. Белинского, он нашел то, что искал, – слово «космополит» и выражения: «фантастические космополиты», «гуманические космополиты». Так и появился космополитизм как течение, как явление.

В мае 1947 г. на встрече с руководителями Союза писателей СССР Сталин категорически и весьма неожиданно для литераторов заявил, что в широких кругах интеллигенции «не хватает достоинства, патриотизма, понимания той роли, которую играет Россия», поэтому «надо бороться с духом самоуничижения у многих наших интеллигентов» [298] .

По мнению Сталина, всему тому, что несло в себе оттенок космополитизма, должен был противостоять советский патриотизм, что вырастал из творений отечественной культуры, науки, техники и, конечно, побед Красной армии.

И началась война с космополитизмом. Научных сотрудников, супругов Роскина и Клюеву, а с ними и академика В. В. Ларина обвинили в том, что они передали американским ученым результаты весьма ценного исследования, касающегося лечения рака. «Непатриотично, готовы продать свое первородство за чечевичную похлебку», – сказал тогда по этому поводу Сталин. Об этих событиях К. Симонов написал пьесу «Чужая тень», А. Роом поставил фильм «Суд чести». А на экранах страны шли художественные кинофильмы о выдающихся русских ученых и деятелях искусства – патриотах России.

Потом появилось «дело критиков». Якобы эта группа критиков-«интернационалистов» ополчилась против писателей и драматургов – «патриотов», противопоставляя их бездарные творения произведениям западных мастеров. Более того, действовала с благословения отдела агитации и пропаганды ЦК партии, который возглавлял тогда Д. Т. Шепилов. Сталин во всем этом усмотрел космополитизм в чистом виде.

И идеологи из ЦК партии, поняв позицию Сталина, действовали, уже спасая себя. Была подготовлена статья, над которой аврально работали А. Фадеев, К. Симонов и А. Софронов. Она была напечатана в «Правде» 28 января 1949 г. под названием «Об одной антипатриотической группе театральных критиков» (предполагают, заголовок предложил Сталин, отклонив невразумительный первоначальный – «Последыши буржуазного эстетства»). Статья положила начало кампании по изгнанию «космополитов» из редакций газет и журналов, из театров, с киностудий, из научных учреждений. В творческих организациях возникла унизительная атмосфера подозрительности, недоверия, страха. Изгоняемых обвиняли в том, что они содействовали намерениям американцев навязать миру англосаксонскую культуру «англоязычного сообщества», унизив культуру советскую.

Но это было только начало. Страну ждало «ленинградское дело», которое можно назвать делом о русском национализме. Почти все его главные фигуранты в разное время работали в Ленинграде: секретарь ЦК партии А. А. Кузнецов, председатель Госплана Н. А. Вознесенский, председатель Совета министров РСФСР М. И. Родионов (симпатизировал «ленинградцам»), секретари Ленинградских обкома и горкома партии П. С. Попков и Я. Ф. Капустин и сотни партийных, советских и хозяйственных функционеров. В исторической литературе в большинстве случаев это «дело» трактуется как серия политических процессов, сфабрикованных в ситуации борьбы за власть внутрипартийных группировок Маленкова – Берии и Жданова – Кузнецова. Так-то оно так, но на какой основе велась борьба? На какой основе чекисты «конструировали» дела?

Было обнаружено три «прегрешения»: некоторая подтасовка результатов голосования на областной партийной отчетно-выборной конференции; стремление некоторых партийных функционеров к личному обогащению, но главное – организация в январе 1949 г. в Ленинграде Всероссийской торговой оптовой ярмарки без ведома союзного правительства (разрешение на открытие ярмарки исходило от Вознесенского и Родионова). Утверждалось, что устройство «самодеятельной» ярмарки привело к растаскиванию государственных товарных фондов, порче продовольственных товаров, свезенных в Ленинград со всей страны, а в целом – к ущербу в 4 млрд руб. Коллизия с ярмаркой обнажила существование ленинградского «правящего клана», связанного узами взаимной поддержки, и «ленинградского патриотизма».

Кроме перечисленных «прегрешений» и обвинений Капустина в шпионаже в пользу Англии, придуманных после его зарубежной командировки, других «преступных дел» не нашлось. Юристам осталось «квалифицировать» разговоры «ленинградцев», идеи, оценки и планы, которыми они делились друг с другом. Руководствовались следователи все тем же принципом: не делал, но говорил, не говорил, но, возможно, так думал.

Так что же это были за идеи? «Кузнецов и Попков вынашивали идею создания компартии России» и, по словам Кузнецова, «считали, что права народа [русского. – Авт.], на который прежде всего легло бремя войны, в настоящее время ущемлены…» [299] . Кузнецов, секретарь Ленинградского горкома партии в дни Ленинградской блокады, любимец Сталина, оказался заложником сталинских слов, сказанных 24 мая 1945 г. на приеме в Кремле в честь командующих войсками Красной армии [300] :

...

Но уже через полгода в своих выступлениях Сталин особо подчеркивал, что в войне победили Советский Союз, советский строй, коммунистическая партия, Красная армия. Сталин говорил о советском патриотизме, о советском народе, о Советской стране, выдержавшей испытание гитлеровским нашествием, о семье народов, о славянах и славянском братстве, о предпосылках новой цивилизации. Еще более настойчиво он говорил об этом после Фултонской речи Черчилля с его призывом к объединению англоязычных народов. И советский патриотизм в устах вождя стал альтернативой пресловутому «безродному космополитизму» и русскому национализму.

А что говорили ленинградские деятели? Н. С. Хрущев вспоминал, что секретарь ЦК партии по идеологии А. А. Жданов уже в конце жизни признавался: «Знаете, Российская Федерация… такая несчастная, в каком она положении!.. Надо создать российское бюро ЦК ВКП(б)» [301] .

В 1947 г. в Ленинграде для пропагандистов и преподавателей ограниченным тиражом печатается стенограмма публичной лекции профессора Ленинградского университета В. В. Мавродина «Формирование русской нации». А вскоре распространились слухи, что Ленинград станет столицей России. Глава российского правительства Родионов даже пытался добиться от Сталина согласия на появление российского гимна, (музыку для него уже написал Д. Шостакович, а слова – С. ГЦипачев) [302] :

Какую же угрозу увидел Сталин во всем этом: и в российской компартии, и в «русской тематике» научных исследований, и в российском гимне, и в Ленинграде как столице России? И чем так уж был плох русский патриотизм? Вождь смотрел в корень. Наделение России самостоятельной партией со своим ЦК потребовало бы создания надпартийного органа для координации деятельности партий всех республик, входящих в СССР. И компартия Советского Союза утратила бы свою ведущую, руководящую роль, превратившись в какой-то странный, наднациональный, ничего не определяющий «комитет 15-ти» – по числу республик. Это, конечно, был бы шаг к развалу СССР. Что, в общем-то, и произошло, когда в июне 1990 г. с одобрения ЦК КПСС была создана Коммунистическая партия Российской Федерации, а Верховный Совет России принял решение о верховенстве законов России на ее территории. Тогда-то и начался процесс распада Советского Союза. Партийные деятели 90-х годов XX в. не понимали, что творили, не понимали, что природа СССР требовала именно такой конструкции, которая держалась на всесоюзной компартии. Стоит изменить эту конструкцию – и Советский Союз рухнет. В конце 40-х годов этого не понимали и партийные деятели, на которых было заведено «ленинградское дело».

Первые аресты по «ленинградскому делу» начались в июле 1949 г. Следствие длилось больше года. Военная коллегия Верховного суда СССР, заседавшая 29–30 сентября 1950 г., обвинила девятерых высших партийных работников в «противопоставлении себя ЦК ВКП(б)», в вынашивании идеи создания компартии России (в материалах дела этот эпизод обозначен как «ленинградский сепаратизм»). Шестерых из них, в числе которых оказались Кузнецов и Вознесенский, расстреляли сразу после суда. Потом началась чистка в ленинградской партийной организации. Всего по «ленинградскому делу» осудили 214 человек, из них 23 человека расстреляли, остальных приговорили к тюремному заключению или ссылке. Более 2000 человек исключили из партии. Были сняты с должности 18 ректоров ленинградских вузов и 29 заведующих кафедрами общественных наук. Только из одного Ленинградского университета изгнали около 300 преподавателей. В апреле 1954 г. почти все проходившие по «ленинградскому делу» были реабилитированы, а уже в декабре состоялся суд над группой высших чинов МВД-МГБ СССР, обвиненных в фальсификации этого «дела» [303] .

А что же делало Управление национальных оценок ЦРУ, где работали теоретики из Гарварда? Оно изучало тот поток информации о политической и идеологической ситуации в Советском Союзе, что шел от резидентуры из американского посольства в Москве, от английской службы разведки. Однажды среди «английской» информации обнаружилась записка о «молекулярной теории» В. Д. Поремского. Люди Конанта читали ее с огромным интересом, завидуя творческим способностям автора. Конант неплохо подобрал свою команду: по каждому направлению была создана группа, изучавшая московские материалы, британские, «энтээсовские». Два раза в неделю – общий «мозговой штурм». Что же они в конце концов противопоставили борьбе с «безродным космополитизмом», придуманной Сталиным?

Весной 1951 г. они подготовили некий меморандум под названием «Психологическое наступление против СССР. Цели и задачи». Документ этот (рассекречен в 1976 г.) представлял собой довольно-таки оригинальную интеллектуальную разработку для политической и идеологической борьбы с СССР, основанную на системе доказательств об идентичности ценностей советского народа и свободного мира, и о противостоянии советского народа и советского правительства. Обратим внимание на главные положения этого меморандума [304] :

...

Далее в документе подчеркивалось дружеское расположение американцев к советскому народу, русской культуре, указывалось на схожесть некоторых качеств национальных характеров двух народов и при этом проводилась мысль, что советский народ и его правительство несовместимы:

...

Все же гарвардцы взяли за основу тезис Поремского о направлении нужной информации людям-«молекулам» в СССР для создания там «подпольного» общественного мнения. Ключевой тезис меморандума – восстановление в СССР прав человека. Он был опробован еще в Пражском меморандуме НТС, потом прозвучал в Фултонской речи Черчилля. В документе, сочиненном гарвардскими аналитиками, акцент сделан не просто на права человека, а на права, являющиеся наследием русского народа. Для нужд пропагандистской войны они переиначили тезис Черчилля, который с изяществом английского политика и журналиста поддерживал имидж западной демократии: «Мы должны неустанно и бесстрашно провозглашать великие принципы свободы и прав человека, которые представляют собой совместное наследие англоязычного мира» [305] . Гарвардцы «англоязычный мир» заменили «русским народом», получившим права человека в наследие от царского режима, от русского императора. Ну пусть император, лишь бы не генеральный секретарь.

В аналитическом отделе ЦРУ хотели надеяться, что русские, осознав права человека, по-настоящему ощутят царящую в СССР коммунистическую тиранию. Русские – свободолюбивый народ, они готовы постоять за права человека: эту идею им надо внушать постоянно.

А дальше – выполнение задачи номер один: всячески показывать, что духовные, моральные ценности советского народа, особенно русских (!), и свободного мира идентичны. Мы одинаковы, а потому все обязаны сотрудничать. Западный мир должен приблизить к себе русских, говоря им, что они такие же приверженцы свободы, прав человека, частной собственности и рынка. У нас одни ценности, близкие культуры, и наша литература тоже, между прочим, выступает за социальную справедливость. И мы, американцы, никогда не воевали с Россией (а об экспедиционном корпусе, высадившемся на российскую землю в начале Гражданской войны, лучше промолчать). Русским надо, не уставая, внушать, что Россия всегда находилась под влиянием творческих, культурных сил Запада. Неизвестно, знал ли Сталин об изысканиях гарвардских профессоров, но логика борьбы с космополитизмом, которую он выбрал, определялась идеями этих аналитиков, которые доказывали, что русские люди должны идти вслед за «англоязычным сообществом» по дороге западной цивилизации.

Но вот мешает этому коммунистический режим. Поэтому советским людям надо настойчиво повторять: есть ценности, отдельные от режима, есть «вклад русских», «русская семья», «русский народ», «русская и украинская народная музыка», «русская литература», «романы и рассказы русских писателей». Иногда надо добавлять некий «фон» в виде привычных для жителей СССР словосочетаний типа «советский народ», «советская наука». Советские – значит, русские. И вновь по кругу: русский народ – часть западной цивилизации (а не советской), и Запад, добиваясь для него свободы и процветания, борется за русский народ с коммунистическим режимом. Русские, помогите нам в борьбе с вашим тираническим режимом! А США помогут вам, как они помогают всем, кто стремится к свободе.

Меморандум «Психологическое наступление против СССР» оставался руководством к действию в течение всего периода «холодной войны». Гарвардцы тогда послушались Поремского – обосновали необходимость «непрерывного, достаточно мощного пропагандистского потока», направленного на «русский советский народ». Для наращивания мощности этого потока к голосам радиостанции «Голос Америки» присоединились голоса радио «Свободная Европа» (1951) и «Свобода» (1953).

В это время Сталин пришел к пониманию того, что главным оружием против космополитизма должна стать идея национального суверенитета. Он так сказал об этом в своей речи на XIX съезде КПСС (1952) [306] :

...

В 40–50-е годы XX в. гарвардские профессора свою задачу в ЦРУ выполнили, создав технологию идейной войны с Советским Союзом. Но ирония судьбы в том, что через 44 года именно гарвардские профессора поспособствовали окончательному умерщвлению советского наследства в новой России, осуществив прогноз Конанта: осилить СССР до конца столетия.

В 90-е годы американский министр финансов Л. Саммерс – воспитанник Гарварда, определявший экономическую политику США по отношению к новой России, – порекомендовал российскому правительству в качестве советников двух гарвардских профессоров – А. Шлейфера и Д. Хэя как людей надежных и дельных. Профессора помогли американской администрации и Саммерсу убедить руководство России действовать в двух направлениях: остановить гиперинфляцию и как можно скорее провести приватизацию государственной собственности. Потом независимые экономисты доказали, что это было ошибкой (сознательной или нет?), обернувшейся тем, что приватизация оказалась жульнической, а российский народ остался без зарплат и пенсий. Гарвардцы оказались еще и нечисты на руку: используя свои должности советников при российском правительстве, они приложили все усилия, чтобы обогатиться (потом за них взялся американский суд в Бостоне). Да и сам университет попался: корпорация «Harvard Management Company», которая управляет университетскими деньгами, в 90-х годах занималась инвестициями в России, хотя не имела права это делать. В суде ответчики согласились выплатить истцу – американскому государству – более 31 млн долларов.

Историю с гарвардскими профессорами вряд ли можно назвать триумфом гарвардской школы. Однако дело было сделано и заняло свое «почетное» место в череде многолетних усилий, толкавших СССР, а потом и Россию в пропасть.

Концепция глобального лидерства по-американски

В организации социальных переворотов лучше себя чувствует тот, кто лучше создает смыслы и управляет образами на их основе. Здесь несомненный лидер США. Если говорить о смыслах, так или иначе оказавших влияние на мир, начиная с середины XX века, стоит назвать теорию стадий роста, идеи «народного» капитализма, государства всеобщего благоденствия, концепции конца истории, неолиберализма и неоконсерватизма.

Над ними трудились американские университеты, научные центры и исследовательские лаборатории, возглавляемые яркими умами. Они создали Америке славу ведущей интеллектуальной лаборатории мира. Поэтому в американские университеты стремилось попасть много способных интеллектуалов из разных стран. Большинство из них после учебы продолжали «служить» в этих университетах. Все это позволило создать конкуренцию ведущих научных школ, замешанную, по словам профессора социологии Рэндалла Коллинза, на интерактивных ритуалах, энтузиазме и эмоциональной энергии.

Во многом благодаря такой конкуренции и рождались идеи и смыслы, воспринятые миром. Причем рождались как ответ на вызовы, риски, угрозы для американского общества как внутри США, так и за пределами страны. А если исследования или разработки рассматривались как ответ на вызов, волнующий общество, элиту, бизнес, то государство и бизнес финансировали их. Самые глубокие, многообещающие смыслы, принятые американским интеллектуальным сообществом, превращались в инструмент глобальной экспансии, глобального манипулирования массами.

В 60-е – начале 70-х годов XX в. Америку захлестнули левые идеи, за которыми стояли теоретики франкфуртской школы, неомарксисты, в частности, Т. Адорно, Г. Маркузе, М. Хоркхаймер. Эти идеи стимулировали массовые выступления молодежи в Европе и в США в то время. Но более всего эти идеи затронули общественные науки, культуру и образование. И тогда против них объединились другие интеллектуалы, тоже, кстати, приехавшие из Европы. Они-то и породили новую теорию: н е о к о н с е р в а т и з м. Идейным и теоретическим вдохновителем «неоконсервативных» интеллектуалов был Лео Штраус. Он бежал из нацистской Германии осенью 1938 года, когда окончательно выяснилось, что в этой стране для евреев наступили жуткие времена. Его новой родиной стали США, где он продолжил занятия философией в Чикагском университете. Скоро у него появились ученики, которые разделяли его идеи, и которые потом нашли себя в науке, политике, государственном управлении.

Его идеи привлекали прежде всего твердостью в противостоянии с «плывущем» либерализмом. Штраус считал, что необходимо разоблачать моральную терпимость, которой пронизаны теоретические изыскания левых интеллектуалов. Их либерализм запятнал себя тем, что признавал равными все точки зрения. Но есть главная точка зрения, основанная на твердых моральных принципах: добро есть добро, а зло есть зло, свобода есть свобода, а тоталитаризм есть тоталитаризм. И поэтому всем упрекам левых интеллектуалов, считавших, что в теории, в исследованиях, в познании такая точка зрения недиалектична, недемократична и не способствует развитию мысли, следует жестко противостоять, а также объяснять широкой публике ущербность такой позиции. Но мало придерживаться только принципа разделения добра и зла, нужно теоретически обосновать необходимость борьбы добра со злом. Добро должно уметь защищаться и нападать. Кстати, о том же еще в 1925 г. говорил русский философ И. А. Ильин, когда выдвинул тезис о «сопротивлении злу силою». Правда, Ильин искал поддержки у Гитлера, а Штраус – у США.

Развивая свою теорию, Штраус делал жесткие выводы. Например, коммунизм и нацизм – зло абсолютное, поэтому борьба с ними должна быть радикальной. А если представить США в качестве субъекта абсолютного добра, борющегося с мировом злом (а его можно найти всегда), то это становится философией развития страны. В этой борьбе объединяются массы, ибо им близки и религия противостояния добра и зла, и государство, которое превращает это противостояние в социальные практики.

Философская доктрина противостояния абсолютных добра и зла Лео Штрауса удивительным образом соответствовала его внутреннему этическому настрою, в котором не последнюю роль играло самомнение. Не зря он так ценил тех древних философов, которые придерживались той точки зрения, что «немытые массы не достойны ни истины, ни свободы».

Философию Штрауса превратил в политический и пропагандистски-идеологический проект американский президент Рональд Рейган. Выступая 8 марта 1983 г. в Орландо (штат Флорида) перед национальным обществом евангелистов, он назвал Советский Союз «империей зла». Это был достаточно жесткий образ, предполагающий мобилизацию сил «добра» для откровенной политической, экономической, идеологической борьбы с носителем «зла» – страной, именуемой СССР.

С этого момента на ключевых постах в экономике, науке, юстиции, средствах массовой информации, системе государственного управления США, в государственной безопасности стали появляться приверженцы философии Штрауса, и с каждым годом их становилось все больше. Примерно в это же время не без их участия Центральное разведывательное управление и другие разведслужбы изменяют направление своей деятельности с аналитического на оперативное, при этом допускается использование любых методов. Так, ЦРУ вернулось к методике 50-х годов XX в., когда оно участвовало в смене политических режимов в некоторых странах Ближнего Востока, Азии, Латинской Америки. Сторонники философии Штрауса действовали, руководствуясь не столько идеологией, сколько нравственно-религиозными принципами и догмами. И противостоять им было трудно.

Последним достижением интеллектуалов школы Штрауса стала концепция политической глобализации. Эта концепция, содержащая идею глобальной демократии, легла в основу миссионерской деятельности Соединенных Штатов Америки. Национальная элита США рассматривала глобальную демократию как самоценную субстанцию, которая необходима всему миру. А раз это субстанция мировая, то и защищать ее должно, по «элитному» разумению, глобальное государство. Роль глобального государства должны играть США, и они обязаны взять на себя ответственность за защиту мировой демократии. В понимании американской элиты эта защита должна сводиться к экспорту демократии в те страны, где ее нет или где она находится под угрозой либо не соответствует глобальным, а по сути американским, стандартам.

К. Райс (в 2000–2004 гг. помощник президента США по национальной безопасности), один из самых верных почитателей теории Штрауса, говорила [307] :

...

Поэтому главная цель США – распространение свободы и демократии по всему миру.

Президент США Дж. Буш-младший оказался весьма восприимчив к идеям младоинтеллектуалов штраусовского толка. Он продолжил творчески развивать проекты Рейгана, хотя в новых условиях, но на основе той же штраусовской философии. В ноябре 2003 г., выступая по случаю 20-летия созданного Рейганом фонда «National Endowment for Democracy», он заявил о начале глобальной демократической революции и в связи с этим о новой внешней политике США, главной целью которой становится распространение свободы в мире. А в марте 2005 г. в Конгресс США несколькими конгрессменами был внесен законопроект, регламентирующий продвижение демократии и демократических ценностей в недемократических странах. Сочинили этот документ в стенах Гудзоновского института политолог, дипломат и бизнесмен М. Палмер, политологи М. Горовиц и Б. Тантильо и юрист Э. Кадель. Неформальным лидером этого «авторского коллектива» был Палмер, который незадолго до того написал книгу, название которой можно перевести так: «Сломать ось зла. Как к 2025 году устранить от власти последних диктаторов». В ней он описал условия, принципы, методы смены режима в той или иной стране [308] .

Известные американские политологи Ф. Фукуяма, Дж. Муравчик и др. приветствовали выход этой книги. Довольны были и политики-практики, в частности бывший директор ЦРУ Д. Булей, лидеры Демократической партии в Конгрессе США Н. Полоси и Д. Байден. Мысли и настроения соратников Палмера удачнее всех выразил Вулси: «В ходе трех мировых войн (двух горячих и одной холодной) мы и наши союзники освободили большую часть человечества. Марк Палмер показал нам, каким образом нужно довести наше дело до конца» [309] .

Этому делу и должен был служить Закон о продвижении демократии и демократических ценностей в недемократических странах. В практической части законопроекта речь шла о финансировании групп и лиц, которые способствуют продвижению демократии. В Госдепартаменте США тогда наметили создать отдельное Управление по демократическим движениям и переходным процессам. В ряде американских посольств планировалось открыть региональные демократические центры. Американских дипломатов должны были поощрять за трудную работу по продвижению демократии [310] .

Особенность влияния США на продвижение демократии в мире заключалась не столько в использовании ресурсов ЦРУ, как в годы «холодной войны», сколько в использовании могущества американской правящей элиты. Вот что пишет об этом теоретик глобального лидерства США 3. Бжезинский [311] :

...

Сегодняшние PR-революции, бескровные перевороты в странах с неугодными США режимами обеспечиваются тремя факторами: теоретической доктриной, организацией и финансами. Достаточно эффективным средством изменения мира они стали благодаря концепциям таких теоретиков-политологов, как 3. Бжезинский, Д. Най и М. Палмер. Доктрина Бжезинского о диалектике мирового господства и глобального лидерства рассматривает перспективы развития человечества с точки зрения глобализации и распространения демократии под управлением американской элиты. Дополняют эту доктрину теория «мягкой силы» (soft power) Ная и понятие «власть народа» (people power), которое появилось в 1986 г., когда в США решили, что президент Филиппин Ф. Маркос должен уйти со своего поста.

«Мягкая сила» – это использование привлекательности определенной культуры, определенных политических идеалов и ценностей для выработки линии поведения на мировой арене. А по поводу «власти народа» британский исследователь М. Алмонд выразился так [312] :

...

Доктрина глобального лидерства, принципы «мягкой силы» и «власти народа» создают матрицу политической экспансии, которая есть тактика бескровного переворота. По Палмеру, тактика смены режимов сводится к следующему [313] :

...

Тактику Палмера профессор Д. Шарп дополняет практическими рекомендациями. В своей книге «From Dictatorship to Democracy» [ «От диктатуре к демократии»] он рассматривает 198 способов ненасильственной борьбы, включая саботаж, разного рода акции, парализующие государственные учреждения, и, конечно, организацию толпы, проведение демонстраций и митингов. Здесь следует вспомнить теории классиков – Г. Лебона, Г. Тарда и С. Московичи.

Активность американской властной элиты в глобальной экспансии демократии и создании для этого глобальных PR-коммуникаций во времена президентства Дж. Буша-младшего способствовала консолидации американской администрации, Конгресса США, а также различных фондов, комитетов, ассоциаций. Все эти бюрократические и «общественные» структуры работали как один гигантский центр экспансии, занимающийся PR-операциями, а точнее PR-революциями. Такие революции – современная форма распространения влияния, экспансии демократии. Основа этой формы – использование «мягкой силы». В противовес «жесткой силе», основывающейся на принуждении, на экономической и военной мощи, «мягкая сила», включающая «власть народа», более эффективна за счет опоры на определенные политические и культурные ценности, определенные принципы поведения на мировой арене.

Наиболее верным способом изменения мира становится сочетание «мягкой» и «жесткой» силы, столь присущее «миссионерам» из США. При этом наиболее действенной оказывается «мягкая сила», проводником которой являются неправительственные организации, различные фонды. Они выделяют гранты, ведут пропаганду, устраивают форумы политиков, организуют обучение национальных лидеров, поездки молодежи в страну, инициирующую «демократическую» экспансию. Все это формирует представление о другой жизни, лучшей, чем та, к которой соответствующую страну привела ее правящая элита.

В конце 2008 г. Дж. Буш-младший покинул Белый дом. Новая американская администрация во главе с Б. Обамой, похоже, придерживается концепции союза «мягкой» и «жесткой» силы. По словам госсекретаря США X. Клинтон, администрация президента США «будет способствовать развитию демократии, поддерживать и защищать ее», основываясь на идее «принципиального прагматизма». Политика в области прав человека и национальные интересы не должны противоречить друг другу. Необходимо «проявлять гибкость в выборе политических инструментов для поддержки демократии в разных странах, а не считать, что только давление и изоляция являются эффективными инструментами укрепления демократии». «Принципиальный прагматизм» предполагает использование различных политических инструментов для поддержки и укрепления демократии – от публичного осуждения (например, в отношении Гвинеи) до давления и жестких переговоров за закрытыми дверями (в отношении стран наподобие России и Китая). При таком принципиальном прагматизме цель остается одна – изменить ситуацию, а не доказать свою точку зрения. И используя для этого совокупность политических инструментов, важно поддержать «смелых людей, которые защищают демократию в момент серьезной опасности» [314] . Это и есть союз «мягкой» и «жесткой» силы в понимании нового поколения американских политиков.

Технологии смены режимов

Если в Ираке смена режима все же была результатом военной операции Соединенных Штатов Америки, хотя и опиравшейся на мощную информационную поддержку различных американских идеологических служб, то в других странах, попавших в круг интересов США, смена режимов и президентов происходила демократическим путем, именуемым то «вельветовой (бархатной, оранжевой и т. п.) революцией», то «революцией роз». В ходе этих революций к власти приходят лидеры, приверженные одновременно как национальным, так и американским интересам, как национальной культуре, так и американской. И тогда в этих странах устанавливается нечто похожее на «внешнее управление».

Алгоритм смены режима в условиях демократической управляемости имеет свои характерные черты. Все они нашли отражение в тактике изменения существующих режимов, предложенной М. Палмером и Д. Шарпом. Прежде всего должно быть недовольство людей существующей властью. Исходя из этого обозначаются уязвимые области в государстве, в его властных структурах, на которые направляются усилия инициаторов экспансии. Параллельно с этим процессом идет консолидация разрозненной оппозиции или ее создание в случае отсутствия. Затем необходимо найти и выдвинуть лидера. Главный инструмент здесь – независимые телеканалы и пресса, а если их нет, их создают. Параллельно идет формирование ударной силы – силы давления, представленной молодежными организациями, чьи вожаки прошли определенное обучение. Каждая из организаций должна иметь свой бренд – слоган, эмблему, соответствующего цвета флаг. В Югославии это был «Отпор», на Украине – «Пора», в Грузии – «Кмара» [ «Хватит»].

Для запуска механизма переворота используется соответствующий повод. Как правило, таким поводом становятся результаты выборов, которыми недовольна оппозиция. Здесь особое значение имеет опрос избирателей, выходящих с избирательных участков. Поскольку данные опросов всегда обобщаются еще до подведения результатов голосования, они получают широкую огласку в средствах массовой информации, вынуждая власти оправдываться. Параллельно оппоненты ведут свой подсчет голосов, чтобы противодействовать якобы подтасовке голосов со стороны власти, имеющей, по мнению оппозиции, так называемую плохую репутацию. Так перехватывается инициатива в пропагандистском сражении с режимом, так появляется повод, чтобы молодежь вышла на улицы, а там к молодежи примыкает разноликая толпа. Но это не стихийный процесс, а управляемый.

Толпой «дирижируют» с помощью разветвленной организации, располагающей штабом, аналитическим центром, службой безопасности, средствами связи. Но на все это нужны средства.

Своего рода социальной лабораторией отработки приемов, методов, технологий социальных переворотов стала организация «Отпор» в Югославии, в свое время изменившая ситуацию в стране так, что лидер государства С. Милошевич вынужден был в октябре 2000 года уйти в отставку. И тогда к власти пришла оппозиция. Как действовал «Отпор»? Об этом говорят его основатели и активисты – С. Попович, И. Марович, М. Миленкович [315] .

...

Эти инструментальные практики изменения сознания, рожденные «Отпором», берут свое начало в таком философском течении, как французский структурализм (К. Леви-Строс, М. Фуко, Р. Барт, Р. Якобсон). Как метод познания, он позволяет выявить структуру отношений, связей, задающих некий смысл, управляющий знаковыми системами. Один из сторонников этого метода Ф. Соллерс считал, что политическая революционность должна идти в ногу с революцией художественной формы. Поэтому технологи революций учатся у художников преобразовывать политический протест в художественные формы, так завораживающие массы. Отсюда все эти перформансы, инсталяции трюки, забавы, провокации, которыми буквально нашпигована протестная активность организаторов социальных переворотов.

Что такое перформанс? Активист этой формы современного искусства М. Абрамович, художник из Сербии, так представляет его суть.

...

Но когда революционеры начинают заимствовать у художников формы для «упаковки» своих протестных акций, они воплощают проект истинного певца перманентной революции Л. Д. Троцкого, который заявлял: «Конечно, конечно, конечно, в будущем театр может быть выйдет из четырех стен, растворится в массовой жизни, которая вся подчиниться ритмам биомеханики и пр., и пр., и пр.» [316] .

Чья фигура встает в памяти после этих слов? Конечно, красного режиссера В. Э. Мейерхольда, творца биомеханики как метода воспитания движений человека в духе высшей целесообразности, творца системы чистой эксцентрики, переходящей в акробатику и пластический гротеск, в жест, демонстрирующий отношение к чему-либо. Уличным перформансам – биомеханика, эксцентрика, гротеск, как кислород, как движение протеста в пространстве города. Дирижируют процессом – актеры улиц, выстраивающие мизансцены-перформансы посредством пластики, ритмики и музыки.

Пожалуй, Мейерхольд, испытавший значительное влияние революционера Троцкого, был первым режиссером, подавшим мысль сделать театр уличным средством борьбы – зрелищным, карнавальным, увлекающим. Такой театр мог бы поднять массу на разрушение, сделать ее творцом хаоса, катализатором и творцом социальных переворотов.

Сталин интуитивно чувствовал опасность Мейерхольда, как режиссера революционных экспериментов Троцкого. Расправившись с одним, он расправился и с другим. Сталину явно претила художественная, она же режиссерская доктрина Мейерхольда. В театральном деле, в воспитании нового человека он ориентировался на систему К. С. Станиславского. Он отдавал предпочтение этой системе, потому что она рассматривала искусство актера, как искусство перевоплощения в образ, как жизнь в образе, как достижение актером определенного психологического состояния образа героя и перенос этого состояния на зрителя, заражение зрителя этим состоянием, тем самым воспитания его.

Несомненно, и Троцкий, этот злейший враг Сталина, и французские структуралисты внесли свой вклад в технологию социальных переворотов, открывшуюся в начале XXI века.

Сегодня эта технология интегрирует политические и художественные формы протеста в современные коммуникации. Такая интеграция задает высшую энергетику массам. Создание многочисленных толп, вовлеченных в уличные представления, протесты, управление этими толпами – это технологии глобальных политических коммуникаций, нацеленные на разрушение сложившейся общественно-государственной системы, что в конечном счете приводит к смене власти, а то и к изменению существующего строя. В политической коммуникации огромную роль играет именно управляемая толпа. Здесь главное – телевизионная картинка, которая демонстрирует «революционную» толпу в десятки тысяч человек, что создает впечатление, будто возмущено все население страны.

К инструментам «мягкой силы» и «власти народа» относятся и новые информационные, виртуальные технологии, служащие распространению идей, способных подорвать любое идеологическое господство. Контролировать виртуальный мир идей и ценностей гораздо сложнее, чем территорию страны. Виртуальные технологии – телевидение, Интернет и мобильная связь – это новое оружие влияния на людей в XXI столетии.

И оно очень хорошо соответствует «молекулярной теории» В. Д. Поремского. Если эффективность влияния на массу определяется произведением организационной структуры на единство идей и единство действий, то современные виртуальные технологии до минимума «уменьшают» саму структуру, преобразуя «сетевую» толпу в реальную с помощью виртуальных социальных сетей (строятся на микроблогах) и мобильной связи.

«Сетевая» толпа превращается за десятки минут в управляемую массу на площади, а после выполнения задачи снова переходит в «сетевое» состояние. Это было продемонстрировано в Молдавии в апреле 2009 г., в странах Арабского Востока в феврале 2011 г., во время выступлений против существующей власти. В «кишиневской» толпе ударной силой были студенты и старшеклассники, для которых интернет-общение и SMS-система – часть повседневного существования. Все они были «завязаны» на форум в Интернете и мобильную связь.

Такое «сетевое» движение не имеет ярко выраженных лидеров, оно существует виртуально, но быстро мобилизуется нажатием всего нескольких кнопок. Получив сообщение, первая пятерка или десятка, используя те же SMS, сеть блогов и «кратких» блогов, именуемую «Twitter» или «YouTube», рассылает его своему «кругу», «круги», в свою очередь, «перегоняют» сообщение новым «кругам». Толпа растет виртуально и одновременно материализуется в указанном месте.

Бороться с подобной схемой мобилизации масс можно, только «остановив» Интернет и сотовую связь. Скорость распространения информации по оптоволоконному кабелю задает скорость материализации толпы, для которой уже не существует государственных границ. Такова сегодня одна из самых действенных форм политической экспансии.

Технологии политической экспансии, которые использовали в 2002 г. в Грузии и в 2004 г. на Украине, были созданы американскими консультантами, политтехнологами, дипломатами, «мозговыми центрами» Республиканской и Демократической партий США и американскими неправительственными организациями. Впервые примененные в 2000 г. в Югославии, эти технологии изначально ориентировались на устранение действующих президентов через избирательный процесс и приведение к власти проамерикански настроенных лидеров. Теперь эти технологии, объединенные под названием «Управляемая демократия через урны для голосования и гражданское неповиновение», считаются чуть ли не классическими, пригодными для обеспечения победы на выборах в любой стране, где возникнет необходимость.

Независимые фонды, организации, учреждения разрабатывают приемы, методы экспансии, планируют, организуют, финансируют массовые революционные PR-акции, создают коммуникации для политической борьбы. В их числе Государственный департамент США, Национальный демократический институт Демократической партии США, Международный республиканский институт Республиканской партии США, организация «Freedom House» [ «Дом свободы»] и институт «Открытое общество» Дж. Сороса.

Весьма эффективна «Freedom House» (FH) – основанная в 1947 г. американская некоммерческая организация, финансируемая за счет грантов и пожертвований. Среди крупнейших «доноров» FH – правительственные агентства «US Agency for International Development» и «US Information Agency», а также ряд фондов, включая «Soros Foundations», «Ford Foundation», «National Endowment for Democracy», «Eurasia Foundation». С 1978 r. FH ежегодно выпускает доклады на тему «Свобода в мире», в которых анализируется состояние дел с политическими правами и гражданскими свободами в различных государствах, для которых определяются рейтинги. В них страны делятся на «свободные», «частично свободные», «несвободные». (С 1989 г. FH ежегодно объявляла Россию «частично свободной» страной.) Доклады готовит базирующаяся в Нью-Йорке группа штатных аналитиков FH при поддержке научных советников (специалистов в области политологии и прав человека, работающих в университетах, неправительственных аналитических центрах). Источниками информации являются сообщения местных СМИ, данные правозащитных групп и личные наблюдения экспертов. Весьма влиятельная в США организация, FH поддерживает прозападные силы на всем постсоветском пространстве (например, подготовила более 1000 инструкторов, которые контролировали избирательный процесс на Украине в 2004 г.). Она не имеет выраженной партийной «привязанности», хотя идеологически тяготеет к Демократической партии США.

Еще одна структура, успешно практиковавшая организацию PR-революций, – благотворительные фонды американского миллиардера Дж. Сороса. Они действуют во многих странах мира, в том числе в Югославии, Грузии, на Украине, в России. Свой первый благотворительный фонд Сорос основал в 1979 г. в США. Тогда его состояние приближалось к 100 млн долл. и он решил, что далее нет смысла стараться заработать еще больше, не имея четкого представления о том, как эти деньги использовать.

В России Сорос появился в 1987 г., когда началась перестройка. С того времени он пожертвовал 1 млрд долл. на гранты российским ученым, на новые учебники для студентов и школьников, на компьютеризацию школ, на поддержку «толстых» журналов, на развитие малых городов. В Грузии Сорос создал фонд развития реформ, а незадолго до парламентских выборов в республике (2004) заявил, что вместе с некоторыми корпорациями берет на содержание всех государственных чиновников Грузии. Подготовка в Грузии «бархатного» переворота, в результате которого президента Э. Шеварднадзе отстранили от власти, велась через этот фонд. И осуществить «оранжевую революцию» на Украине помогли организации Сороса.

Американская компания «Rock Creek Creative» создавала и поддерживала один из основных интернет-сайтов украинской «оранжевой революции» – «Ukraine-in Europe» [ «Украина – в Европе»]. Через несколько недель после окончания выборов, завершившихся победой В. Ющенко, эта компания распространила пресс-релиз, в котором сообщила, что ее сайт служил основным публичным форумом, где велся политический диалог в хаотичные 12 месяцев перед голосованием, – так он превратился в виртуальную площадь Свободы для демократического движения на Украине. Американские PR-специалисты готовили материалы, размещавшиеся на сайте, т. е. занимались «формулированием политики». При этом они уделяли особое внимание тому, чтобы посетители сайта, даже самые подготовленные, не находили никаких следов причастности США, ибо этого требовали интересы «заказчика» и демократического движения на Украине. Глава компании С. Джонсон пояснял: «Мы разрабатывали такие тексты, которые внушали доверие и находили отклик у всей нашей разноплановой аудитории – у украинских лидеров, украинского народа, в других европейских странах и в международной прессе» [317] . Директор по маркетингу К. Бэрри отмечала, что источник средств – загадка для самой фирмы, ибо заказчик сознательно перечислял деньги через несколько промежуточных организаций, чтобы его самого не заподозрили в неподобающем вмешательстве в политический процесс. Фирма «Rock Creek Creative» имеет почти двадцатилетний опыт работы в сфере «паблик рилейшнз». В свое время она занималась созданием и продвижением имиджей таких известных структур, как ЦРУ и НАТО, различных правительственных ведомств США [318] .

Компания «Aristotle International Europe Ltd» основана в 1983 г. и является пионером в области разработки новейших технологий для проведения политических кампаний на местном и общенациональном уровнях. Фирма оказывает услуги политическим партиям и их кандидатам из десятков стран мира и имеет представительства в Лондоне, Вашингтоне, Атланте и Сан-Франциско. Являясь крупнейшим поставщиком программного обеспечения для ведения выборов, эта компания становится, по сути, «контролером» избирательного процесса в различных странах [319] . Структура, контролирующая выборы, может быть признана активным PR-игроком, способным, благодаря передовым технологиям, играть активную роль в глобальных политических коммуникациях, эффективно участвовать в политических кампаниях.

Центры политической экспансии выстраивают весьма эффективные коммуникационные системы – гибкие, приспособляемые к окружающей действительности, способные менять приемы и методы деятельности. Представители властной элиты, работающие в этих центрах, создают эффективные организационные и «имиджевые» схемы, оперативно находят источники финансирования и создают каналы коммуникации. Они владеют технологиями управления конфликтами и массами людей. Во всем этом они опираются как на возможности гражданского общества с его свободами, разделением властей, развитыми демократическими институтами, так и на возможности массового общества с его ценностями и настроениями, массовой культурой и обожанием вождей.

В свою очередь, неразвитость институтов гражданского общества, отсутствие поддержки их деятельности не позволяют противной стороне эффективно конкурировать с центрами экспансии, работающими на PR-революцию. Сегодня в условиях постоянного противостояния массового и гражданского обществ социальный контроль масс возможен, если его организаторы владеют искусством использования преимуществ каждого общества. При этом если массовое общество в наибольшей мере допускает социальный контроль масс, то гражданское общество способствует развитию конфликтов, появлению во власти новой бизнес– и политической элиты. И та элита, которая лучше овладела искусством управления политическими коммуникациями в обществе, имеет больше шансов оказаться или удержаться у власти. По крайней мере, если будет действовать под лозунгом распространения свободы и демократии, на что США готовы потратиться.

Интересен в связи с этим анализ-прогноз, сделанный 3. Бжезинским спустя три месяца после победы «оранжевой революции» на Украине [320] :

...

Таковы планы, под которые создаются глобальные коммуникации, оснащенные новейшими технологиями, призванные осуществить политическую экспансию в отношении определенных режимов и «непросвещенных» народов.

В ожидании большого будущего

Карл Маркс – революционер, основатель теории коммунизма, автор фундаментального сочинения «Капитал». Вильгельм Штибер – директор прусской политической полиции, гонитель марксистов. Они родились в мае 1818 г. с разницей в два дня. Карл рос под влиянием интересов отца-адвоката – приверженца идей Вольтера, Руссо, Лессинга. А отец Вильгельма был налоговым инспектором, и от него мальчик слышал только о налогах, прибыли, укрывательстве… Судьбы двух немцев удивительно пересеклись спустя тридцать лет, когда в Пруссии состоялся судебный процесс над коммунистами. За полтора века не счесть ниспровергателей и критиков Маркса, но Штибер был первым. Первый – значит в чем-то и учитель.

Сначала Штибер готовился в лютеранские пасторы, но потом решил, что лучше быть юристом, чем священником, и окончил юридический факультет. Ему нравились адвокаты – защитники, но первая практика была не адвокатская. Дядя его жены оказался либералом и агитировал рабочих против короля. Когда на него свалились неприятности, он так и не догадался, что о его политических увлечениях полиция узнала от Штибера.

А Штиберу после этого дорога лежала в негласные полицейские агенты. Тем, кого привлекали к суду за связь с революционерами, он представлялся убежденным социалистом-радикалом, другом рабочих и предлагал свои услуги как адвоката, причем безвозмездно. Его яркие речи в защиту гонимых впечатляли. Он стал популярен в либеральных кругах, стал своим там, куда безуспешно пыталась проникнуть полиция. После восстания ткачей в Силезии (1844) только благодаря ему возникло судебное дело по обвинению группы интеллигентов и рабочих в коммунистическом заговоре.

Талантливо лицедействовал Штибер: то под маской секретного агента, то под маской защитника угнетенных и обиженных, то как лазутчик в стане революционеров, то как заговорщик. Но при этом он продолжал делать карьеру солидного адвоката для людей с хорошим состоянием. Его опыт и адвокатский талант были признаны и оценены. Ловкости и хитрости Штиберу было не занимать. Он взялся редактировать полицейский журнал. Готовя материалы в номер, адвокат получал от полиции необходимые данные. В том числе и те, которые потом оглашались на суде против его клиентов. И, зная уже полицейские доводы, Штибер заранее выстраивал систему защиты и выигрывал процесс за процессом.

Ну разве мог такой человек удовлетвориться ролью только полицейского агента?

Кёльнский процесс

К концу первой половины XIX в. политическая карта Германии выглядела как лоскутное одеяло: 38 государств, больших и малых монархий. Пруссия, Бавария, Саксония, Вюртенберг, Гессен и множество других – и везде феодалы, мешающие распрямить плечи нарождавшейся буржуазии, недовольное крестьянство и озлобленный пролетариат. Все враждуют, жаждут перемен, свободы, хлеба и работы. И грянула революция 1848 г. Уличные демонстрации, митинги, собрания проходят под лозунгами: «За свободу», «За единую Германию» и т. п.

В Пруссии революцию делали берлинские рабочие. Прусский король Фридрих Вильгельм IV сначала объявил, что дает либеральную конституцию, а вместо нее двинул войска. В результате к революции примкнули и колеблющиеся. Тогда король написал воззвание «К моим возлюбленным берлинцам». Фридрих отступил, чтобы собрать силы для борьбы. На его стороне были напуганные буржуа и дворяне – все жаждали порядка. И он был установлен обещанием создать Национальное собрание.

А тем временем в Кёльне К. Маркс и его соратник Ф. Энгельс начали издавать «Новую Рейнскую газету», ибо рабочим и революции нужны идеология, организация и трибуна. Со страниц газеты призывали свергнуть все немецкие феодальные правительства, создать единую демократическую германскую республику, начать строить социализм. Но голоса журналистов-революционеров рабочие не услышали.

Зато пришедшие в себя власти весной 1849 г. газету закрыли. А ее редакторов-издателей Маркса и Энгельса полиция внесла в свои кондуиты.

Король Фридрих Вильгельм IV, натура решительная и деятельная, над событиями 1848–1849 гг. размышлял на удивление долго. И идея родилась. Революционеров следует не только примерно наказать, но и морально осудить. Нужен показательный процесс! Но кто мог бы его организовать? И здесь король вспомнил о В. Штибере. Он пишет министру-президенту О. фон Мантейфелю: «Не является ли Штибер той бесценной личностью, которая способна организовать освободительный заговор и устроить прусской публике долго и справедливо ожидаемое зрелище раскрытого и (прежде всего) наказанного заговора? Поспешите же, стало быть, с назначением Штибера и предоставьте ему возможность выполнить свою пробную работу. Я полагаю, что эта мысль плодотворна, и придаю большое значение ее немедленной реализации» [321] . (Удивительно, но король мыслил в категориях «паблик рилейшнз» – публика, зрелище, заговор.)

Указание монарха свято. И как бы ни морщились государственные мужи, 16 ноября 1850 г. полицейский советник Штибер занял должность начальника прусской политической полиции. Больше всех был шокирован полицай-президент Берлина К. Хинкельдей, которому фигура такого всеми презираемого негодяя на роль борца за монархию казалась все-таки слишком грязной [322] . Правда, потом он понял, насколько прав оказался король, выбрав Штибера.

Революция в Пруссии парализовала деятельность политической полиции. Работу надо было налаживать заново, чем и занялся Штибер. По его мнению, Германия сильно отстала от общеевропейского уровня преследования демократов. Для него образцом служили полицейские структуры Франции, Австрии и Англии. И Штибер отправляется сначала в Лондон, потом в Вену, а оттуда в Париж. Официально он едет знакомиться с досье на немецких эмигрантов, но на самом деле изучать полицейскую систему. Она приводит его в восхищение, и он спешит поделиться впечатлениями с Хинкельдеем [323] :

...

Буквально за несколько месяцев Штиберу удается наладить оперативную, сыскную работу. Прежде всего он находит способных людей и создает основу сыска – агентуру. Заводятся досье на рабочие и демократические организации, действующие в Пруссии, в сопредельных странах и даже в Америке. С немецкой педантичностью обрабатывается информация из прессы, картотека и именные указатели пополняются агентурными донесениями. Штибер и его шеф, полицай-директор Шульц, регулярно просматривают донесения агентов, распределяют их по тематическим досье, тщательно отбирая при этом сведения, которые не должны попасть в полицейские управления других германских государств. На основании агентурных сообщений Штибер еженедельно составляет сводки для правительства о состоянии оппозиционных движений и партий.

Усилия Штибера подвигли полицай-президента Хинкельдея организовать централизованное межгосударственное германское Объединение служб безопасности для поддержания общественного спокойствия и порядка, куда вошли руководители германских полицейских служб. Все участники объединения договорились обмениваться информацией, проводить полицейские конференции, чтобы иметь полную картину о развитии демократического и рабочего движения, о политической эмиграции на всей территории Европы. А сводки прусской полиции стали поступать в полицейские управления всех немецких государств.

Вечерами в своем кабинете Штибер листал досье, вчитывался в агентурные сообщения, сопоставлял. Неясно, какое дело взять за основу предполагаемого процесса, кого сделать главными фигурантами процесса. Но все чаще он заглядывает в папку с материалами по крайне левому крылу демократической партии – «Партии переворота», куда входили уже известные полиции Маркс и Энгельс.

В один из январских дней 1851 г. Штибер прочитал сообщение из Лондона. Его автор весьма путано описывал сентябрьские события, связанные с расколом в этой демократической партии: «партийный» социалистический клуб разделился на два. Руководителями одного стали некие А. Виллих и К. Шаппер, другой клуб остался без «особого руководства». А помимо этих двух образований, оказывается, существует еще и «коммунистический клуб под руководством Маркса и Энгельса», и все эти три клуба якобы посылают своих делегатов в так называемый демократический центральный комитет [324] .

Из этого сумбурного сообщения можно было уяснить только одно: в Лондоне идет активный процесс определения политических целей.

Штибер просит отобрать для него те досье, в которых фигурируют люди, связанные с «Партией переворота». Ему на стол ложится досье на Виллиха, который в полицейской картотеке значится как руководитель эмигрантской группировки «Центр». Этот «Центр» оказался Центральным комитетом европейской демократии, созданным в конце 1850 г. при активном участии Виллиха. Кроме немецких эмигрантов, в комитет входили руководители французского эмигрантского общества демократов-социалистов в Лондоне, представители польской, венгерской и итальянской эмиграции. «Центр» полностью контролировался французской и австрийской полицией, и информации о нем было достаточно. Но что делает в Лондоне Виллих, какую роль играет в «Партии переворота»? Что значит «раскол социалистического клуба» и причем здесь Виллих? Эти вопросы не давали Штиберу покоя. И он нацеливает свою агентуру на интенсивную разработку Виллиха и его окружения.

В это же время Штибер узнает, что австрийская полиция имеет в префектуре Парижа своего резидента, у которого на связи целых шесть агентов. Один из них, Я. Бандья, особенно выделялся своей активностью, даже входил в тот самый «Центр». От него пришла информация, что некто Шиммельпфениг, активист «Центра», получив от Виллиха полномочия, отправился в качестве эмиссара в поездку по местам дислокации гарнизонов прусской армии с целью выяснить настроения офицеров и распространить среди них некое революционное обращение. А вскоре в полицию попало и это «Обращение к офицерам прусской армии».

Реакция последовала незамедлительно. По докладу Штибера было подготовлено указание полицай-президента Хинкельдея для всех полицейских управлений вести строжайшее наблюдение за всеми приезжими, за квартирами демократов и при малейшем подозрении задерживать любого. Но прежде всего искали Шиммельпфенига (данные на него поступили во все полицейские участки).

Но эмиссар был хитер – не раз менял внешность и документы, и его не нашли. Зато 10 мая 1851 г. на вокзале в Лейпциге полиция арестовала эмиссара ЦК Союза коммунистов П. Нотьюнга, приняв его за Шиммельпфенига. Задержанного обыскали, причем весьма тщательно. И нашли немало: «Манифест Коммунистической партии», «Обращение Центрального комитета к Союзу коммунистов», письма, адреса и фамилии лиц, которых Нотьюнг должен был посетить.

Эмиссар коммунистов был препровожден в Берлин, где им занялся Штибер. После допросов он долго читал документы Союза коммунистов, «Манифест Коммунистической партии», переписку. И все больше понимал, насколько все серьезно. Его поразили уже первые строки коммунистического манифеста: «Призрак бродит по Европе – призрак коммунизма. Все силы старой Европы объединились для священной травли этого призрака: Папа и царь, Меттерних и Гизо, французские радикалы и немецкие полицейские». И Штибер поспешил изложить свои соображения Хинкельдею. Его письмо заканчивалось словами: «Заговор ремесленников… продолжает распространяться по всей Европе и даже Америке и Африке в такой степени, которая превосходит все ожидания… Цель Союза – коммунизм и якобизм в самой грубой форме, его идеал – красная республика» [325] .

Спустя время он выразится более определенно: «Весь пролетариат заражен, коммунизм, по-моему, сейчас куда опаснее, чем демократия. Здесь кроется действительная опасность. Коммунизм – приманка, которую пропаганда сейчас удачно использует. Демократические эксперименты утратили в народе доверие» [326] .

Первые результаты расследования, доложенные Штибером, посчитали настолько серьезными, что следствие взял под свой контроль берлинский полицай-президент, а директор полиции активно включился в работу по Нотьюнгу.

Что же открылось после допросов Нотьюнга и изучения изъятых у него документов? Оказывается, существует самостоятельная пролетарская организация Союз коммунистов, цель которой – коммунистическое преобразование общества. Это преобразование зависит от наличия объективных экономических и политических предпосылок. Такая позиция устраивает далеко не всех членов Союза. Появилась группа лиц, жаждавших немедленной революции, радикального развития событий вплоть до организации заговора. Поведение этой группы лиц спровоцировало раскол в лондонском ЦК Союза коммунистов. Большинство приняло сторону Маркса и Энгельса: собирать силы, заниматься основательной теоретической подготовкой членов коммунистических объединений, вести убедительную пропаганду коммунистических взглядов, и все это до наступления следующего революционного кризиса. Меньшинство, которое возглавили Виллих и Шаппер, стояло за превращение Союза в заговорщицкую организацию для устройства революции экспромтом.

Бывший прусский офицер, соскучившийся по войне, Виллих обзывал Маркса трусом, мягкотелым теоретиком и требовал немедленных решительных действий. Так же категоричен и несдержан был и Шаппер, профессиональный революционер.

Конфликт большинства с меньшинством закончился исключением Виллиха, Шаппера и их сподвижников из Союза. На этом настоял Маркс и был поддержан соратниками.

Покидая собрание, Виллих обещал создать свою организацию, организацию действия. И действительно создал Зондербунд [Особый союз] – сепаратистскую организацию, к которой примыкало так называемое Просветительское общество рабочих в Лондоне.

А оставшееся большинство ЦК Союза коммунистов («партия Маркса», как назвал его Штибер) постановило перевести ЦК в Кёльн. И вот Нотьюнг уже выступал как эмиссар кёльнского ЦК, и все изъятые у него документы были связаны только с деятельностью «партии Маркса». Эта партия считала, что власть в Германии обречена объективным ходом истории и не нужно создавать организацию для свержения правительства – оно и так падет.

Между марксистским ЦК и Зондербундом началась ожесточенная борьба за привлечение на свою сторону коммунистических ячеек. Люди Виллиха интриговали против Маркса, а марксистские эмиссары разоблачали идеи Виллиха и сепаратизм Зондербунда. Каждый из людей Виллиха имел список адресов активистов Союза коммунистов, входящих в ту или иную ячейку. В Берлине это был адрес Нотьюнга. К нему-то в один из вечеров и пришел Шиммельпфениг. Долго говорили, а потом гость попросил хозяина отправить по почте несколько листовок с «Обращением к офицерам прусской армии».

Встреча с Шиммельпфенигом дорого обошлась Нотьюнгу. Ее использовал в своих целях Штибер, которого уже не волновали идейные разногласия коммунистов. Он трактовал этот эпизод так, как ему было нужно: есть Союз коммунистов, есть его активисты, которые поддерживают между собой связь, и один из них распространяет антигосударственные листовки, провоцируя офицеров и солдат.

Штибер продолжал изучать изъятые у Нотьюнга списки членов Союза коммунистов. По заданию ЦК Нотьюнг должен был встретиться с деятелями Союза для восстановления связей между ячейками. Но теперь уже полиция проводила обыски и аресты по указанным адресам. Так были взяты многие коммунистические активисты: Г. Бюргере в Дрездене, Г. и Р. Беккеры в Кёльне, А. Якоби в Хартуме, Хоупт в Гамбурге. На допросах выясняли замыслы, уточняли связи, организацию работы. Полтора года шло следствие по делу коммунистов, которое Штибер и Шульц назвали заговором, «носящим характер измены». Эта придуманная ими формулировка стала основой обвинительного заключения.

Но это было потом, а тогда, в июне 1851 г., Штибер вспоминал, что они имеют на сегодняшний день по делу коммунистов: наличие ЦК, пролетарских общин по всей Германии, поездки эмиссаров и деятельность активистов. Налицо подпольная сеть. Он убеждал Шульца, что все это можно посчитать деталями заговора и положить в основу организации показательного процесса над революционерами-коммунистами. Ведь какие цели они себе ставят: уничтожение частной собственности, а главное – радикальное изменение общества.

Шульц ему возражал: да, есть ячейки ЦК, поездки эмиссаров, показания арестованных, но ничто из этого о заговоре не говорит. Что такое заговор? Согласно Уголовному кодексу, это определенное насильственное действие, т. е. покушение как объект преступной воли, это договоренность заговорщиков о способах, месте и времени этого действия, это твердое решение заговорщиков об исполнении своих действий. Но все это не доказано! Ну да, коммунисты нацелены на радикальное изменение общества, в котором живут, они против частной собственности, но это лишь отношение, убеждения, а враждебные убеждения нельзя признать заговором. И в Уголовном кодексе нет статьи, предусматривающей ответственность за убеждения и их пропаганду. Суд их оправдает, ибо убеждения – предмет не уголовного процесса, а скорее политического. Безусловно, люди Маркса – чрезвычайно опасная партия, и они столь радикальны в своих конечных целях, что несут угрозу всей Европе. И если их не остановить, беды не миновать. Чтобы поставить коммунистов-марксистов в центр будущего процесса, нужно прежде всего доказать их опасность и подсудность. И если удастся это доказать, то станет возможно разрушить этот Союз и кое-кого посадить!

И Штибер вновь, в который уже раз листает дела арестованных. Вот «Устав Союза коммунистов», и в нем четко видна его структура как организации нелегальной. Вот показания Нотьюнга, Беккера и Бюргерса, в которых они признают существование общества с определенными целями. Штибер все чаще останавливается на показаниях Бюргерса. На вопрос «Чем можете доказать, что ваш Союз, как вы утверждаете, чисто пропагандистская организация?» последовал ответ: «Для этого необходимо ознакомиться с нашими программными документами. Некоторые у вас есть, а остальные можно взять в Лондоне, в архиве Союза (после раскола архив остался у Виллиха с Шаппером)».

Мы знаем, рассуждал Штибер, что в Лондоне существует архив Виллиха. И в нем программные документы и Союза Маркса, и фракции Виллиха. Но Виллих с Шаппером подстрекают армию, готовят мятеж, свидетельство тому – листовки. И нам надо добыть подстрекательские документы из архива и «соединить» их с «партией Маркса»! Надо цели и тактику фракции Виллиха представить тождественной целям и тактике «партии Маркса». Надо доказать, что Маркс и Виллих – это одно и то же! Маркс утверждает, что раскол произошел из-за того, что фракционеры подменили диалектику «Манифеста Коммунистической партии» немецким национальным духом, таким любимым немецкими ремесленниками, и что они считают главным в революции не действительные отношения, а волю вождей и организации. А Виллих объясняет случившееся интригами Маркса и Энгельса, которые задумали с помощью подготовленной ими «группы литераторов» господствовать в Союзе коммунистов и превратить его в орудие личной власти. Итак, что касается разногласий между Марксом и Виллихом, то их, по сути, нет. Все эти идейные разногласия можно представить как личную склоку между Марксом и Виллихом. В целях и тактике борьбы они едины, но поругались из-за места вождя. Исходя из этого и нужно разрабатывать версию антиправительственного заговора.

На сей раз Шульц оценил идею Штибера и отправил его в Англию на поиски архива. Уже в Лондоне Штибера и его помощника догнала обстоятельная сверхсекретная инструкция, подписанная Хинкельдеем. По сути, это был сценарий процесса о заговоре [327] :

...

Дальше в инструкции говорилось, что обвинение в заговоре можно доказать только при наличии документов Зондербунда: «От того, будут доставлены эти бумаги или нет, зависит все, так как из них станет известным распространение деятельности Союза не только в Лондоне и Германии, но и во Франции и Швейцарии». И ниже излагалась конкретная задача для Штибера, звучавшая как приказ:

1) достать «Устав Союза коммунистов» и «Устав революционной партии»;

2) установить тщательное наблюдение за Просветительским обществом немецких рабочих [Зондербунд (союз Виллиха) в Лондоне был представлен Просветительским обществом. – Авт.] с помощью «умного агента, который присутствовал бы на всех его заседаниях»;

3) составить полный список членов Общества с указанием возраста, сословия, места рождения;

4) выяснить связи Общества с северогерманским «Рабочим братством» и другими рабочими союзами Германии;

5) обеспечить перехват писем и жесткий контроль за передвижением членов Просветительского общества [328] .

Итак, Штибер и его помощник Грейф получили официальный приказ добыть материалы Зондербунда. Здесь они надеялись на лучшего своего агента в окружении Маркса и Виллиха – купца из Гамбурга Чарльза Флери (настоящее имя – Карл Фридрих Август Краузе). Он симпатизировал демократам и даже вошел в одну из общин Союза коммунистов. Однажды после одной организованной им коммерческой сделки исчезла некая сумма, о чем была извещена полиция. На допросе Краузе предложил себя в тайные агенты. Дело передали в политическую полицию, и Краузе стал Флери. Теперь ему предстояло выкрасть архив Зондербунда. Вскоре агент установил, что документы Союза коммунистов хранятся на квартире О. Дица, одного из соратников Виллиха. О том, как они были похищены, стало известно из докладной записки, поданной Штибером Хинкельдею 25 августа 1851 г. [329] :

...

И Штибер засел за изучение документов Союза коммунистов. Их было 49, какие-то в оригинале, какие-то в копиях. Особый интерес вызвали отчеты эмиссара Зондербунда А. Майера из Парижа и Женевы, письма из руководящих органов Зондербунда. Эти отчеты и письма свидетельствовали о существовании подпольной сети Зондербунда. И если в Германии сеть только налаживалась, то в Париже уже были боеспособные организации. И Штибер тут же вспомнил о предложении Флери «подогреть обстановку» в Париже для вмешательства официальных властей. Если это сделать, суд получит главный аргумент – наличие немецко-французского заговора. Штибер сообщает Хинкельдею, что он готов провести обыски в Париже с целью захвата архива общин [330] , но сначала отправит в Париж Флери. Под именем Шмидта, видного функционера кёльнского ЦК Союза коммунистов, он должен внедриться в парижские общины и помочь тамошним активистам сплести нити заговора.

Штибер инструктировал Флери, чтобы тот на встречах с активистами Союза и Зондербунда постоянно говорил о том, что Марксу и Энгельсу доверять нельзя, а надо ориентироваться на Виллиха с Шаппером, на их программу.

Важно внести в ряды эмиграции раздор, недоверие, подозрительность друг к другу. Пусть Союз и Зондербунд грызутся между собой, и тогда они забудут о властях. А полиция тем временем подбросит им то, что ей надо, и арестует тех, кого ей надо. Штибер умел стравливать соперников и даже признавал такой метод работы политической полиции универсальным.

Флери отбыл в Париж, а Штибер дал указание своим людям, чтобы имя Флери в переписке не употреблять, заменяя его знаком «плюс». Уж слишком серьезна была миссия Флери, и Штибер решил предпринять все для сохранения тайны.

Шмидт-Флери оправдал надежды. Работал он виртуозно. Ну кого из активистов Зондербунда оставит бесчувственным история про то, как, спасаясь от преследования, агент бежал из Кёльна и при этом еще помог увести из-под носа полиции местную кассу Союза. И теперь он готов употребить эти деньги на то, чтобы «вновь привести Союз в цветущее состояние» [331] .

Агент Штибера с удовольствием наносит визиты руководителям виллих-шапперовских общин. Он уже популярен, у него много идей. Но Шмидту интересны общинная переписка и способы связи между общинами. Он ходит на все заседания, беседует с активистами. При этом говорит одним плохо о других, другим – о третьих и всем – плохо о Марксе.

Шерваль, секретарь одной из общин Союза, пишет своему соратнику Гиппериху в Страсбург [332] :

...

Воодушевленный этим письмом, Гипперих двинулся к Райнеке. Как только он вошел в дом, полицейские замкнули у него на руках наручники. О подробностях операции читаем в рапорте Грейфа [333] :

...

А Штибер внимательно изучал донесения Флери. Он уже неплохо представлял себе структуру парижских общин, их связи, планы, настроения их вождей. Пришла его очередь вступить в игру. 23 августа он уже был в Париже. В отеле «Терминус» его ждал префект столичной полиции Карлье. Они просидели всю ночь, обсуждая детали операции. И если Штибер предполагал постепенно расширять круг арестованных, то Карлье был настроен решительно. Его насторожило одно письмо из архива Дица, в котором шла речь о причастности некоторых членов Национального собрания Франции к распространению революционного займа и о связи их с коммунистами. Карлье хотел арестовать вместе с «подозрительными» эмигрантами-коммунистами и этих депутатов парламента и, пользуясь случаем, провести обыски у представителей оппозиции правительству Луи Наполеона. Бесконечно благодарный Штиберу за доставленные доказательства противоправной деятельности эмигрантских объединений, Карлье был готов устроить настоящую травлю всех безработных и не имеющих паспортов немецких эмигрантов [334] . Штибер сдался.

Всего в течение двух дней, 3 и 4 сентября 1851 г., в городскую тюрьму доставили 200 человек. Было объявлено, что распущены все объединения коммунистов, а заведения немецких эмигрантов закрыты. Газеты возмущались «варфоломеевской ночью Карлье», а Штибер сообщал в Берлин: «Здесь еще не догадываются о подоплеке всего этого дела, в частности, до сих пор удавалось скрыть мое и Флери участие в нем» [335] .

Однако Штиберу на процессах коммунистов во Франции и Германии нужны были свидетели из рядов активистов лондонского Союза коммунистов. Сообщения Флери убедили его в «перспективности» Шерваля. Но этого коммунистического вождя надо было еще заполучить, и Штибер начинает свою парижскую операцию.

Флери сообщает Шервалю, что того ждет некто Райнеке из Страсбурга. Он доставил 500 талеров для парижской сети Зондербунда. Конечно, и Райнеке, и талеры – чисто полицейская дезинформация. Но Шерваль ждет этих денег и спешит на встречу. Флери провожает его до дверей квартиры… где гостя ожидает Штибер. Шерваль входит – и слышит: «Вы арестованы».

Жена Шерваля, узнав об аресте мужа, тут же отправила его бумаги почтой в Лондон. Однако Флери успел перехватить посылку. В ней были протоколы заседаний парижского округа Зондербунда и переписка вождей и эмиссаров Союза коммунистов.

На первом же допросе Штибер предупредил Шерваля, что, если тот будет уклоняться от показаний, в камере ему обеспечат суровый режим. И Шерваль назвал всех, через кого была налажена связь в Брауншвейге, Валансьенне, Вервье, Берлине, Франкфурте-на-Майне, Кёльне, подробно рассказал и о руководителях общин, особенно выделив гамбургского вождя Тица, и о том, что в 1848 г. был принят в Кёльне в Союз коммунистов.

На следующем допросе Шерваль сделал признание, которого так добивался Штибер: основанный в Париже округ лондонского Союза коммунистов имел намерение вместе с последним подготовить революцию в Германии [336] . И здесь он получает от Штибера предложение: вы даете признательные показания во французском суде, о Зондербунде, его связях, вождях, активистах, своих соратниках, а шеф прусской полиции и префект парижской полиции гарантируют вам свободу Шерваль, не колеблясь, соглашается с этим предложением. На процессе он и Гипперих получили самый большой срок – восемь лет тюрьмы. Но через месяц им устроили побег: Шерваль еще нужен был Штиберу в Германии.

Однако о побеге скоро узнали в Лондоне, в ЦК Союза коммунистов. Сам Шерваль признался в этом своим – теперь уже бывшим – соратникам по борьбе. Сначала предал их и признался, потом Штибера – и тоже признался.

Теперь Шервалем занялся Грейф, решивший проверить его на «благонадежность». Въедливый прусский лейтенант узнал тайну Шерваля. Его настоящее имя – Йозеф Кремер, родился в Пруссии, вырос в Бельгии. В Кёльне в последний раз был в г., когда делал там фальшивые векселя. Оттуда ему пришлось бежать – в Бельгию, Англию, Ирландию и Францию. А потому не мог Маркс принять его в 1848 г. в Кёльне в Союз коммунистов.

Цену Шервалю знал не только Штибер. Энгельс дал ему уничтожающую характеристику: «опасным революционером» Шерваль был только в своих письмах, а на деле оказался жалким авантюристом, типичным представителем мелкобуржуазной среды, поставлявшей революционному движению «временных попутчиков». Типичной чертой человека с мелкобуржуазными взглядами является то, что он «всегда хвастлив, склонен к высокопарным фразам и подчас даже занимает на словах самые крайние позиции, пока не видит никакой опасности; он боязлив, осторожен и уклончив, как только приближается малейшая опасность… ради сохранения своего мелкобуржуазного бытия он готов предать все движение» [337] .

Но такие люди – клад для политической полиции. Даже лишившись возможности использовать Шерваля на Кёльнском процессе как свидетеля против Союза коммунистов (Маркс-то уже знал, как и почему тот бежал из парижской тюрьмы), Штибер заявил под присягой [338] :

...

Но это все было потом. А осенью 1851 г. Штибер с Шульцем писали докладную записку полицай-президенту Хинкельдею о готовности к процессу над коммунистами и тщательно перечисляли сделанное: арестованы эмиссары кёльнского ЦК Союза коммунистов и Зондербунда, добыты архивы Зондербунда, вскрыта сеть подпольных общин Союза, раскрыт немецко-французский заговор и состоялся суд в Париже. В результате доказано, что Зондербунд и Союз коммунистов – это одно и то же. Налицо заговор против государства и короля.

В ноябре 1851 г. дело кёльнских коммунистов было представлено Обвинительному сенату. Через полтора месяца сенат вернул дело на доследование: слаба доказательная база. Это был удар, ставивший под сомнение работу полиции. Но это был удар и для коммунистов, уверенных в том, что арестованных выпустят. Маркс был возмущен: «На основании нелепого предположения ты должен отсидеть 9 месяцев; затем оказывается, что для этого нет никаких законных оснований. В итоге: ты должен продолжать сидеть, пока следователь не будет в состоянии представить обвинению „объективный состав преступления“, а если такового не найдется, то ты можешь сгнить в тюрьме» [339] .

Штибер энергично взялся за составление нового обвинительного акта. И к июлю 1852 г. этот документ был готов. Уже 4 октября в Кёльне начались судебные заседания. Все обвинение строилось на материалах деятельности фракции Виллиха-Шаппера, а раскол внутри Союза был представлен как ссора личного характера.

Свое первое выступление на заседании суда 18 октября 1852 г. Штибер начал с рассказа о том, как удалось достать архив Дица. Вывод: за деньги у коммунистов можно получить все [340] . Потом он показал некоторые документы из этого архива и стал объяснять судьям, какая мощная и опасная организация у коммунистов в Париже и какие связи у нее в Германии. Именно эта организация встала во главе немецко-французского заговора, а между вождем этого заговора Шервалем и Марксом была давняя связь. И самое главное: между Зондербундом Виллиха-Шаппера и Союзом коммунистов Маркса-Энгельса нет никакой разницы [341] .

Маркс в Лондоне внимательно читает «Kölnische Zeitung», подробно освещающую судебный процесс, и почти ежедневно получает письма (их передавали через надежных людей) от члена Союза коммунистов адвоката А. Бермбаха.

Штибер в каждом выступлении приводил все новые улики. Чтобы адвокаты их могли опровергнуть, им нужны были доказательные документы, и как можно скорее. Здесь все зависело от оперативности Маркса и Энгельса. Прочитав очередное сообщение в газетах и получив информацию от Бермбаха, они немедленно вырабатывали стратегию ответного удара и пересылали в Кёльн необходимые документы и письма с указанием, как действовать. Почта из Лондона направлялась коммерсантам через Париж, Франкфурт-на-Майне, Лейпциг, Гамбург вместе с грузом или прейскурантами. И в девяти случаях из десяти она попадала адвокатам Маркса, минуя руки полицейских чиновников.

Но и люди Штибера не теряли времени даром в поиске адресатов Марксовой почты. Женни Маркс очень эмоционально описала подробности «поединка» коммунистов и полиции [342] :

...

И настал момент, когда Штибер предъявил судьям главную улику: толстенную тетрадь со сводками полиции о «заседаниях» марксистской партии. Их автором-организатором был все тот же Флери, лучший агент Штибера. Но Флери не входил в окружение Маркса, тогда откуда такая осведомленность о протоколах заседания Союза? А это заслуга уже другого агента Штибера – Гирша из Гамбурга, который по указанию Флери составлял протоколы «партии Маркса».

Торговый служащий Гирш на родине примкнул к демократам, потом в Лондоне вступил в Просветительское общество немецких рабочих и там же через секретаря германского посольства предложил свои услуги прусской полиции. Причина – материальные трудности. Штибер сначала проверял его на мелких поручениях, потом задания стали посложнее. И вот, наконец, доверено ответственное дело – проникнуть в Союз коммунистов. Гирш разыграл целый спектакль: поссорился с Виллихом, вышел из Просветительского общества и обратился в «партию Маркса» с просьбой о приеме. Когда его приняли, он стал регулярно информировать помощника Штибера Грейфа о деятельности марксистов. Партийное руководство, однако, потребовало письменного объяснения причин размолвки с Виллихом. И Гирш сочинил весьма убедительный текст. А потом у Маркса появилась информация о возможной связи Гирша с полицией, и в январе 1852 г. Гирша исключили из Союза коммунистов.

Лишившись донесений агента, Грейф тем не менее продолжал методично слать из Лондона в Берлин донесения о «партии Маркса» и о всей немецкой эмиграции, где реальные факты перемежались с домыслами. Главным информатором и сочинителем сводок был Флери, а Гирша использовали как «консультанта» и редактора.

И Штибер понял: смесь правды и вымысла – это то, что надо. Он распорядился изготовить копии с донесений Грейфа, добавил кое-что от себя, отредактировал текст – и родилась «Книга протоколов». Ее-то он и предъявил суду 23 октября 1852 г.

И вновь адвокаты Маркса оказались на высоте. После их выступлений государственный прокурор назвал «Книгу протоколов» злосчастной и признал, что, будь она даже настоящей, она не содержала бы никаких новых доказательств преступления [343] . Штибер тотчас выдвинул контраргумент: возможно, это только записная книжка, захваченная его агентом у одного из членов Союза.

А на присяжных «Книга протоколов» впечатление произвела. Как и речь Штибера, который варьировал одну тему: Союз коммунистов и после ареста его членов в Германии продолжает свои «ужасные козни в Рейнской провинции, в Кёльне, даже в самом зале суда» [344] . Он убеждал прокурора, судей, присяжных, что это опасная партия, и если ее не остановить сейчас, она разрушит немецкую жизнь, религию, общество.

И присяжные ему поверили. На основании их обвинительного вердикта семерых из одиннадцати обвиняемых приговорили к тюремному заключению от трех до шести лет и только четверых оправдали. Маркс так комментировал приговор суда [345] :

...

Именно этого добивался Штибер. Его стараниями присяжные поняли, как чертовски опасны эти коммунисты и как преступно их учение. Страх управлял ими при выносе вердикта: коммунистов – в тюрьму После этого процесса Союз коммунистов распался. То же случилось и с общинами Союза по всей Европе. «Партия Маркса» как организация исчезла.

Но еще в дни кёльнского суда Штибер предчувствовал, что Маркс непременно скажет свое слово о процессе. И действительно, не дожидаясь окончания суда и уже предвидя его финал, Маркс пишет памфлет «Разоблачения о Кёльнском процессе коммунистов». Агент Штибера из окружения Маркса доносит в Берлин [346] :

...

В ответ на «Разоблачения…» Маркса Штибер вместе с начальником полиции из Ганновера Вермутом начинают лихорадочно работать над трактатом об опасности коммунизма для человеческой цивилизации. Скоро из-под их пера выходит фундаментальный труд «Коммунистические заговоры девятнадцатого столетия» («Черная книга») – своего рода антикоммунистический учебник и одновременно руководство для организаторов политического сыска. В нем есть и история рабочего движения, и вопросы теории и практики коммунизма, и методы работы коммунистических организаций. Здесь же приведен «черный список» лиц, связанных с коммунистической деятельностью. Энгельс назовет это сочинение стряпней «двух подлейших полицейских негодяев нашего столетия» [347] .

Книга Штибера и Вермута положила начало антикоммунизму как течению, как практике. В каком-то смысле они выступили его основоположниками: за полтора века у них появилось немало последователей. В конце XX в. французы издали «Черную книгу коммунизма» [рус. пер. 1999]. Ее авторы не из полиции, а из науки – это историки, которые использовали документы и свидетельские показания, материалы из труднодоступных архивов.

Правда, у нового поколения исследователей-антикоммунистов – историков, социологов – таких помощников, что были у Штибера, нет. Мог ли Штибер организовать процесс над коммунистами без своих проверенных в деле агентов – Флери, Гирша? Самому лучшему, Флери, помощник Штибера Грейф дал весьма лестную характеристику [348] :

...

Новый император Вильгельм I посчитал, что его предшественник Фридрих Вильгельм IV совершил глупость, доверив полицию такому человеку, как Штибер. И в 1858 г. Штибера уволили со службы. Тут же все его противники и пострадавшие от него объединились в стремлении отдать бывшего начальника политической полиции под суд. Его обвиняли в том, что, выступая как провокатор, он исковеркал многие судьбы. Но Штибер защищался мастерски: да, он это делал, но с ведома и по поручению короля. И суд его оправдал.

На другой день после суда Штибер вдруг отчетливо осознал, что сейчас он стал всего лишь субъектом частной жизни. Чем заняться, что делать? И вскоре он оказался в морозном Санкт-Петербурге. Там его рассматривали как специалиста, способного создать зарубежную службу, отыскивающую революционеров, бежавших из царской России и осевших в европейских городах. Изучив представленный проект, ему дали должность в соответствующем департаменте и выделили деньги на организацию зарубежного сыска. И он создал для России такую службу, которая действовала до Февральской революции 1917 г.

Но Штибер не был бы Штибером, если бы, работая в России, не собирал бы информацию о ее экономических и военных возможностях. Так, на всякий случай. И случай вскоре представился.

Вместе с Бисмарком

Канцлер Пруссии О. фон Бисмарк заинтересовался В. Штибером. Будущего объединителя германских земель весьма впечатлил Кёльнский процесс коммунистов. О его организаторе Штибере ему подробно рассказал владелец влиятельной «Norddeutsche Allgemeine Zeitung» Брасс. Бисмарк как раз готовил поход на Австрию, и такой человек был ему очень нужен.

Канцлер попросил Штибера провести глубокую разведку состояния австрийской экономики и армии. И Штибер сам отправился в «разведывательное» путешествие под видом коммивояжера. Продавая изделия из кожи, статуэтки святых, цветные картинки и открытки, он объехал всю Австрию, общался с сотнями людей. Доставленные им в Генеральный штаб прусской армии сведения помогли разработать план успешной военной операции.

Когда началась австрийская кампания, Штибер, с одобрения Бисмарка, создал разведслужбу при полевом штабе. И статус его поднялся до главы военной разведки. Правда, прусские генералы, зная Штибера как бывшего полицейского, считали его недостойным своего общества. Тогда Бисмарк пригласил Штибера отобедать с ним. Жест канцлера был понят, и генералы скрепя сердце признали авторитет нового шефа разведслужбы.

Да и как не признать? Размах его деятельности изумляет. Не теряя времени, он создает новые службы: контрразведку с широкими полномочиями, цензуру (все письма с фронта и на фронт проходили через цензоров) и службу пропаганды. Он думал над тем, как поднять боевой дух армии и населения. И придумал: открыл Центральное информационное бюро, которое должно было создавать и распространять слухи о тяжелых потерях противника, о хаосе, а то и о панике во вражеском тылу, о нехватке оружия и боеприпасов у вражеской армии, о подавленном настроении ее солдат. Это был первый случай организации психологической войны.

После победы над Австрией император Вильгельм признал талант Штибера и дал понять, что тот заслуживает военных наград и звания тайного советника.

Но впереди была другая война, задуманная Бисмарком, – с Францией. И, как всегда, вперед была брошена разведка. Штибер разрабатывает масштабную интригу, стоившую Франции большой крови.

Российский император Александр II собрался с визитом в Париж. Там ему как желаемому союзнику готовили достойный прием. И в это время Штибер узнает, что в Париже на русского царя готовится покушение. Организаторы – поляки, которые борются за независимость Польши от России. Как распорядиться этой информацией во благо Германии? Штибер решает молчать. И лишь незадолго до начала парада, на котором будет присутствовать Александр, сведения о возможности покушения доводятся до сведения французской полиции. Все в панике, ищут злоумышленников. Царь и его свита в сильном волнении. Наконец, заговорщики схвачены. Они предстают перед судом, который ничего не решает: ведь по французским законам подозреваемые наказанию не подлежат. Александр обижен на французского императора, который даже не наказал «убийц». Ну разве мог после этого Александр оставаться союзником французов? Так Штибер поссорил императоров, и Франция осталась один на один с Германией.

А служба Штибера в те дни, как до этого в Австрии, ведет разведку во Франции. Она работает как социолого-статистическое бюро: точно, педантично, по плану. Полицейские агенты описывают дороги, мосты, реки, склады, укрепленные позиции, подъезды и подходы к ним, системы вооружения. В поле зрения агентов все: фермы, дома, состояние урожая, количество повозок и лошадей, скота и птицы, численность жителей на направлениях главного удара, моральное состояние войск и населения. Когда немцы, разбив французскую армию, расположились во Франции, жестокость оккупационного режима обеспечивали службы Штибера. За любое проявление недоброжелательства к немецкой армии карали немилосердно. (Через семьдесят с лишним лет гестапо использовало методы Штибера, на порядок ужесточив их.)

Первого марта 1871 г. немецкие войска победным маршем прошли по Парижу. А через три недели восстали парижские рабочие. Они изгнали правительство А. Тьера, с которым Бисмарк подписал условия перемирия, и провозгласили Парижскую коммуну. Видя, как спокойно Бисмарк наблюдал за происходящим, Штибер добился внеочередной встречи с канцлером. Он был взволнован, но нашел самые точные слова о коммунистах, пролетариях, целях Коммуны, об опасности ее для Франции, для всех состоятельных людей. Он сказал, что коммунистическая зараза уже коснулась немецких рабочих, и не дай бог, они объединятся с французскими пролетариями.

Этот разговор заставил Бисмарка пересмотреть свои взгляды. Теперь он знал, как действовать: французам надо помочь задушить революцию, но на определенных условиях. Тьеру разрешили увеличить армию и для этого отпустили из немецкого плена 100 000 французских солдат. Их-то и бросили против восставшего Парижа. Коммуна захлебнулась кровью, а победителем остался Бисмарк. Во-первых, революционная зараза не попала в Германию. Во-вторых, за выпущенных из плена солдат Франция пообещала отдать Германии Эльзас и Лотарингию, выплатить огромную контрибуцию, а до погашения долга согласилась на оккупацию части страны. Штибер гордился тем, что это была и его победа над Францией и коммунистами.

Все последующие годы Штибер совершенствовал созданные им службы разведки и контрразведки. В агенты он вербовал дворян и отставных офицеров, банковских клерков и служащих отелей, продавцов и коммивояжеров, особенно нечистых на руку. Фермеры, ремесленники, парикмахеры и кокотки тоже становились его агентами. При этом он считал, что эффективность работы женщин-агентов, несомненно, выше, чем агентов-мужчин. Особенно полезны женщины «легкого поведения», горничные, служанки, буфетчицы, домашняя прислуга в домах чиновников и аристократов.

Его агенты проникали в международные банковские и торговые сообщества, где получали информацию, нужную Германии. Германия превыше всего! Он уже тогда понимал великую мощь прессы и пропаганды. В его службе специальный отдел занимался анализом материалов из иностранных газет и журналов, изучением зарубежного общественного мнения. Если статья была против Германии, его люди выясняли, что заставило журналиста ее написать, кто за нее заплатил. А потом предлагали редактору большие деньги за иную, пронемецкую публикацию. «Германию Европа должна любить», – говорил Штибер и для этого субсидировал газеты в сопредельных странах. «Используя прессу, противника можно ослабить или превратить в союзника» – эту мысль Штибер внушал своим агентам постоянно.

Умер Штибер неожиданно, весной 1892 г. Похороны были многолюдны. Большинство пришло поглазеть на могилу теперь уже не страшного полицейского чиновника, чья фамилия в переводе с немецкого означает «собака-ищейка».

Великий русский писатель Федор Михайлович Достоевский не избежал искушения революцией. Он уже был известен как автор повести «Бедные люди», когда познакомился с М. В. Петрашевским. Либеральные взгляды чиновника из Министерства иностранных дел произвели впечатление на молодого Достоевского, которому от роду было 26 лет – возраст великих надежд и желаний изменить мир. С таким настроением писатель стал посещать тайный кружок петрашевцев. Там собирались разные люди: разночинцы, чиновники с либеральными взглядами, офицеры, зараженные социалистическими идеями. Обсуждали специальные темы, например учение французского социалиста-утописта Ш. Фурье. Достоевский прослыл яростным спорщиком.

С социалистом Петрашевским они расходились во взглядах на патриотизм. Как истый западник, Петрашевский отвергал национальное чувство, к которому относил патриотизм. Он с горячностью отстаивал свой любимый тезис: «Только развиваясь, то есть утрачивая свои индивидуальные признаки, нация может достичь высоты космополитического развития. Чем на низшей ступени своего нравственного, политического или религиозного развития находится какой-либо народ, тем резче будет проявляться его национальность» [349] . Достоевский возражал, причем резко. Эта резкость шла и от собственной веры, и от того, что тех же убеждений держался почитаемый им критик В. Г. Белинский, который защищал все национальное [350] :

...

Ярость дискуссий вызывала желание действовать. Кого-то из спорящих на заседаниях кружка это желание особо и не терзало, но Достоевский мучился бездействием. В момент такого душевного разлада в кружке появился некто Н. А. Спешнев. Помещик не из бедных, хорош собой, гуляка, романтик и сердцеед, он принадлежал к тому типу русских людей, которые смотрят на жизнь как на поле сражения. С Достоевским они сразу сошлись. «Мой Мефистофель», – говорил о нем писатель.

Спешнев сначала увлек Петрашевского идеями социализма, атеизма и терроризма. Вместо социалистической теории утописта Фурье он предложил «Манифест Коммунистической партии», который написали К. Маркс и Ф. Энгельс. А следующее его предложение поражало крайним радикализмом. Речь шла ни много ни мало о подготовке вооруженного переворота, ударной силой которого должны были быть террористические группы – «пятерки». Петрашевский запаниковал. Такие действия совершенно не вязались с его отношением к жизни и с целями его кружка.

Ситуацию спас Достоевский. Он прямо сказал Спешневу, что с Петрашевским им не по пути и что нужно создать свой кружок, а лучше – тайное общество.

После столь откровенного заявления свой первый визит он нанес другу – поэту А. Н. Майкову. О чем они говорили, написал один из биографов Достоевского [351] :

...

Не получилось с Майковым, зато вышло с Н. П. Григорьевым. Этот человек стал особенно близок Достоевскому, он видел в нем своего рода начальника штаба тайного общества. Дела шли в гору. Достоевский жил в приподнятом настроении: есть перспектива, цель, а это поднимает дух.

И вдруг удар. Под утро 23 апреля 1849 г. в дверь Достоевского постучали – вошли жандармы. Писателя арестовали. Арестовали и его соратников по новому обществу, и Петрашевского с его единомышленниками. Всех привезли на Фонтанку, в помещение Третьего отделения. Там их встретил заместитель начальника Третьего отделения Леонтий Васильевич Дубельт, который и руководил всей операцией по разгрому революционных кружков.

Служебные обязанности Дубельта сводились к руководству сыском, тайными информаторами, т. е. агентами, и следствием. Со своими информаторами Дубельт работал весьма искусно. Группы Петрашевского и Достоевского взяли так быстро и чисто потому, что в окружение Петрашевского был внедрен один из лучших агентов Третьего отделения – И. Липранди. Итальянец по происхождению, он служил в России. При расследовании заговора декабристов этот чиновник дал полезнейшую информацию. Тогда ему и предложили сотрудничать с охранным отделением. Недолго подумав, он ответил согласием. Его самое серьезное задание – внедрение в кружок Петрашевского. Липранди активно участвовал в общей полемике, установил доверительные отношения с соратниками, в том числе с самим Петрашевским.

Когда обдумывался план, как дискредитировать Петрашевского, чтобы подвести его под арест, Липранди помог попасть в кружок еще одному агенту Дубельта – П. Д. Антонелли. План был прост: Антонелли должен посоветовать Петрашевскому тайно встретиться с людьми Шамиля, который возглавлял повстанческое движение на Кавказе против России. Если бы эта встреча состоялась, то Петрашевского и «кружковцев» судили бы за установление связей с врагом России (это не обсуждение теории Фурье, за которое трудно было осудить).

Операцию начали было готовить, даже подобрали на роль посланцев Шамиля двух черкесов из конвойной сотни императора. Но вдруг остановились: Дубельт не решился на откровенную провокацию. К тому же нашелся другой повод для возбуждения дела – чтение запрещенного «Письма к Гоголю» В. Г. Белинского (Липранди вовремя принес эту информацию своему шефу).

Дубельт хорошо руководил своим агентом – и задачи ставил, и советы давал, и ситуации разрешал. И агент старался. Благодарностью ему были чин полковника и работа в штате Третьего отделения (переход из агентов в офицеры – небывалый случай в истории охранных служб). Дубельт сделал своего тайного сотрудника ответственным за политическую цензуру и за агентов в политических кругах. Шеф учитывал и его тягу к сочинительству: Липранди уже был известен как автор интересных исторических трактатов.

Дубельт придавал операции по разгрому организации петрашевцев большое значение потому, что это была прежде всего организация интеллигенции. А интеллигенция, по его разумению, – это люди, генерирующие идеи, из их рядов выходят властители дум. И судьба России под их влиянием могла бы измениться.

Что же это за личность была такая – Дубельт?

С пятнадцати лет на военной службе, сообразителен и смел. Пулям не кланялся, и одна все же ранила его под Бородино. За храбрость и организацию дела был отмечен. Служил адъютантом у генералов – сначала у Дохтурова, потом у Раевского. Войну с Наполеоном закончил в Париже.

В Европе – цивилизация начала XIX в: дороги, товары, свобода. А в России – тайные офицерские общества. И полковник Дубельт близок к будущим декабристам. Однако разговоры о свободе – это еще не членство в тайной организации.

После восстания на Сенатской площади арест миновал командира пехотного полка Дубельта, но в список подозреваемых полковник попал. И перед Следственной комиссией, назначенной императором, постоять ему пришлось. Здесь-то его и увидел A. X. Бенкендорф, глава охранного ведомства, участвовавший в работе той комиссии. Увидел и запомнил: поведение полковника ему понравилось. Суда Дубельт избежал, но в реестре неблагонадежных остался. Продолжал служить. Однажды, вступив в конфликт с начальством, не выдержал и подал в отставку. И вот в этот драматичный момент Бенкендорф предложил Дубельту работу в Третьем отделении.

Глава русской секретной службы Бенкендорф тоже закончил войну в Париже, но вернулся с иными впечатлениями. Как человек мыслящий, он «увидел, какую пользу оказывала жандармерия во Франции. Он полагал, что на честных началах, при избрании лиц честных, смышленых введение этой отрасли соглядатаев может быть полезно и царю, и отечеству, приготовил проект о составлении этого управления и пригласил… многих своих товарищей вступить в эту когорту, как он называл, добромыслящих» [352] .

И уговорил-таки Бенкендорф бывшего армейского командира служить в жандармерии. Соглашаясь, Дубельт предупреждает, что готов служить, только на честных началах, если ему не будут «давать поручения, о которых доброму и честному человеку и подумать страшно». Бенкендорф искренне считал жандармскую службу делом благородным и убедить в этом мог даже весьма искушенных.

Какой талант в деле сыска открылся в бывшем пехотном полковнике! Как никто, умел он по нескольким фактам выстроить картину и сделать прогноз. Через пять лет Дубельт уже генерал и начальник штаба жандармского корпуса, а вскоре и управляющий Третьим отделением. Жесткий, прямой характер, мешавший карьере в армии, способствовал карьере в секретной службе. Его ценили не только сослуживцы, но и те, кто был объектом его внимания.

Дубельт считался в ведомстве Бенкендорфа сотрудником самым просвещенным, причастным к литературе. Он работал с А. С. Пушкиным, А. И. Герценом, с редакторами всех «толстых» журналов. Они-то знали его главный метод – убеждение, уговоры. Это стиль Бенкендорфа, облагороженный терпением и деликатностью Дубельта, его готовностью сочувствовать, сопереживать. Трагедия моих подследственных, думал Дубельт, в том, что они шли «в ложном направлении». Он искренне сочувствовал им и пытался изменить «направление» их деятельности. Герцен заметил, что Дубельт умнее всего Третьего отделения, да и всех трех отделений Императорской канцелярии, вместе взятых.

По делу петрашевцев арестовали тридцать семь человек. Обращались с ними вежливо, режим был хотя и тюремный, но сносный. Обвиняли их главным образом в том, что они читали и обсуждали запрещенное «Письмо к Гоголю», написанное Белинским в связи с изданием гоголевской книги «Выбранные места из переписки с друзьями». Гоголь приветствовал идею монархического правления на Руси, выступал защитником устоявшихся отношений, видел Церковь союзником государя в воспитании русского народа в духе верности режиму. Белинский обличал правящий режим страстно и зло: Россия – это страна, где «люди торгуют людьми», где нет «никаких гарантий для личности», а «есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей», где Церковь «всегда была опорою кнута и угодницей деспотизма», а так называемая исконная религиозность русского народа – это скорее миф, чем правда.

Допросы вел сам Дубельт. Собственно, это были не столько допросы, сколько беседы и споры на мировоззренческие темы. Леонтий Васильевич выступал как оппонент-наставник: вразумлял, убеждал. И все оказалось далеко не бесполезно. На Достоевского произвела огромное впечатление глубина суждений Дубельта – умного (!) генерала политической полиции. Если коротко, то его суждения сводились к следующему:

1) жизнь действительно должна быть по-божески справедливой. Но это невозможно, пока народ не просвещен, а вот ежели дать ему образование, воспитать у него чувство чести и достоинства, то можно из «получеловека» сделать человека и только тогда дать ему свободу. Образование и воспитание – предтечи свободы;

2) еще неизвестно, будет ли просвещенный мужик землю пахать, не станет ли он рабом вредной идеи, не подастся ли «правду» искать;

3) политические споры (в частности, вокруг «Письма к Гоголю») ведут к заговору, а заговор – путь к беспорядкам, к хаосу. Но стремление к хаосу не есть свойство умных людей;

4) главная обязанность умного и честного человека – превыше всего любить свое Отечество, а значит, верно служить своему государю;

5) люди, погруженные целиком в мирские заботы, не ведают смысла жизни, не замечают посланий Всевышнего, обращенных к их душам. В этом – трагедия заблудших;

6) что Россия без царя, без православия? Ничто! Революции, перевороты – это чужое, это из Европы. У нас свой путь, российский.

Дубельт имел явную тягу к славянофильству, говорил иногда, как Гоголь. И Достоевский проникся его доводами (хотя и слышал их от жандармского генерала). Писатель и следственной комиссии заявление сделал под влиянием бесед с Дубельтом. Говорил, что сомневается в том, что тот, кто донес на него, может сказать, к кому – Белинскому или Гоголю – он более пристрастен. Говорил, что он всегда за Отечество, за то, чтобы жизнь улучшалась, но чтобы все это исходило от власти, без всяких переворотов и потрясений.

Вроде бы все осмыслил, все объяснил следственной комиссии – и вдруг удар [353] :

...

Решение суда повергло Достоевского в шок. Мир стал черным и был таким до момента исполнения приговора.

Но свершилось чудо. Царь вынес окончательный вердикт: «Каторжные работы на четыре года, а потом рядовым» и сделал иезуитское воспитательное примечание: «Объявить помилование лишь в ту минуту, когда все уже будет готово к исполнению казни».

Так и сделали. И ранним утром 22 декабря 1849 г. мир для Достоевского воскрес, наполнился красками и звуками.

Эти нервные потрясения создали такое эмоциональное напряжение, что все увещевательные речи Дубельта врезались в память намертво. Именно под впечатлением их споров Достоевский после возвращения с сибирской каторги стал убежденным православным монархистом, сознательным противником революции. Если внимательно вчитаться в его сочинения, письма и дневниковые записи, оценить его общественные инициативы, – за всем видится тень Дубельта.

Только-только отбыв наказание и вернувшись в Санкт-Петербург, Достоевский пишет Майкову (которого когда-то пытался увлечь идеей революции) [354] :

...

Еще на поселении, когда Достоевский нес службу, командуя взводом в чине унтер-офицера, ночами он сочинял повесть «Село Степанчиково и его обитатели». Трудно писалось, еще сложнее было напечатать. М. Н. Катков в своем журнале «Русский вестник» не рискнул. Н. А. Некрасов в своем «Современнике» не решился. Наконец, согласился опубликовать А. А. Краевский в «Отечественных записках».

Что же такого страшного было в этой повести, что редакторы журналов почувствовали опасность? А то, что вывел там Достоевский в лице Фомы Фомича Опискина идеологического диктатора местного уровня – тип смешной и страшный. Лжепророк, одержимый фетишем социальных изменений, нахватавшийся идей безусловной свободы вкупе с патриотизмом, занялся просвещением местного люда. Ненавидя Россию, учил свободе, патриотизму, чтобы удовлетворить свое политическое тщеславие, проявить свою власть над душами, обманутыми и развращенными либеральными патриотическими речами. Народ, завороженный «ученой» наглостью, принимал проповедника за истинного учителя жизни.

Если исходить из суждения Дубельта, которое принимал и Достоевский, что образование и воспитание народа – условие свободы, то весь вопрос в том, кто будет заниматься этим образованием и воспитанием? Кто учителя? Если такие как Опискин, с их душевной черствостью, раздвоенностью, неискренностью, позерством, гипертрофированным самомнением и властолюбием, то это – развращение народа, будто бы предупреждает этой повестью Достоевский. Не потому ли она так напугала просвещенных редакторов ведущих литературных журналов России?

Диалог с Дубельтом Достоевский продолжил, когда сочинял текст объявления о подписке на свой журнал «Время». Основная идея журнала – утверждение в общественном сознании нового пути государственного развития, основанного на решении крестьянского вопроса. Отмену крепостного права Достоевский считал социальным переворотом огромного значения. Поэтому в обращении к подписчикам он не забывает подчеркнуть: «Этот переворот есть слияние образованности и ее представителей с началом народным и приобщение всего великого русского народа ко всем элементам нашей текущей жизни». А ведь еще за десять лет до того Дубельт внушал Достоевскому: «Жизнь действительно должна быть по-божески справедливой. Но это невозможно, пока народ не просвещен, а вот ежели дать ему образование… и только тогда дать ему свободу».

Дубельт утверждал: «У нас свой путь, российский», а Достоевский развивает его мысль: «Мы знаем теперь… что мы не в состоянии втиснуть себя в одну из западных форм жизни, выжитых и выработанных Европою из собственных своих начал… Мы убедились наконец, что мы тоже отдельная национальность, в высшей степени самобытная, и что наша задача – создать себе новую форму, нашу собственную, родную, взятую из почвы нашей, взятую из народного духа и из народных начал…» И добавляет как заклинание: «Первый и главный шаг здесь – распространение образования усиленное» [355] .

Весной 1870 г. Достоевский прочитал в газете сообщение из Москвы: «В Разумовском, в Петровской академии, найден убитым студент Иванов. Подробности злодейства страшны. Ноги окутаны башлыком, в который наложены кирпичи… Он был стипендиатом Академии, наибольшую часть денег отдавал своей матери и сестре». Потом стали известны подробности. Оказывается, известный революционер М. А. Бакунин и его ближайший сподвижник студент С. Г. Нечаев создали в Москве террористическую организацию «Народная расправа». Эмблемой ее они выбрали изображение топора.

А за несколько лет до этого Бакунин, живший в Швейцарии, составил программу тайного революционного общества «Интернациональное братство». Под ее влиянием Нечаев сочинил «Катехизис революционера» – программу действий. Для начала надо создать террористические «пятерки» (из них и состояла «Народная расправа»). Тот, кто повязал себя с «пятеркой», давал обет служить делу страшного и беспощадного разрушения. «Народная расправа» должна была заняться подготовкой политического переворота, спровоцировав вначале недовольство масс. А студент И. И. Иванов, член организации, выступил против такого плана. Его спор с Нечаевым кончился плохо: Иванова тайным решением «приговорили» – убили, а тело бросили в прорубь, привязав к ногам кирпичи.

Эта история потрясла Достоевского. Будто все вернулось на двадцать с лишним лет назад. Вспомнился Спешнев, его прожектерская программа вооруженного переворота силами все тех же «пятерок». Как бы сложилась судьба писателя, если бы агенты Дубельта не остановили его движение к политическому террору? Достоевский признается: «…Нечаевым, вероятно, я бы не смог сделаться никогда, но нечаевцем, не ручаюсь, может, и мог бы… во дни моей юности» [356] .

Размышления о страшной истории со студентом Ивановым вызвали желание высказаться, покаяться перед миром. Сначала Достоевский думал о политическом памфлете, но чем больше размышлял, тем все ясней становилось, что надо писать роман-покаяние, роман-предупреждение, роман о возможной (и, слава богу, несостоявшейся) своей судьбе.

Он назвал его «Бесы». Действующие лица, все эти бесы, списаны во многом с реальных людей: Нечаев превратился в Петра Верховенского, студент Иванов – в Шатова (Шатов ищет новый смысл жизни, но «шатается» в своих умозаключениях). Есть еще старший Верховенский, отец Петра. Его образ должен показать разное понимание отцами и детьми проблемы нигилизма, от которого все зло (не зря Третье отделение выразило И. С. Тургеневу благодарность за создание непривлекательного образа революционера-нигилиста Базарова).

Идею нигилизма Достоевский преобразует в идею бесовства, когда под маской борьбы за человека, за справедливость, за грядущий лучший мир осуществляется всеобщее разрушение и разложение. В конечном счете всякая «бесовщина» оборачивается кровью.

Но кто главный носитель идеи бесовства, главный идеолог? Бакунин? Да. Но есть фигура более знакомая – Спешнев. Бакунин плюс Спешнев – и готов обобщенный тип идеолога. Достоевский назвал его Ставрогиным. Вокруг него и вихрится вся «бесовщина». Разоблачая сущность Ставрогина, писатель, по сути, разоблачал того Достоевского, который в молодости был готов идти за Спешневым «в революцию».

Финал этой бесовской драмы поистине трагикомичный – идеолог Ставрогин вешается, перед этим жирно намылив мылом заранее припасенный шелковый шнурок. По вскрытии трупа медики «отвергли помешательство» идеолога.

Романом «Бесы» Дубельт был бы доволен (как довольна была политическая полиция романами И. С. Тургенева «Отцы и дети» и И. А. Гончарова «Обрыв», в которых непривлекательны образы революционно настроенных героев – Базарова и Волохова) [357] . Предупреждение «бесовщины» соответствует его взглядам, да и задачам спецслужб вообще. Дубельту особо понравилось бы то, что должен быть наказан тот, кто готов пожертвовать человеческими судьбами, жизнями ради воплощения своих бредовых социальных теорий по переустройству мира.

В первых числах января 1900 г. начальник Московского охранного отделения С. В. Зубатов отправил начальству докладную записку, в которой писал, что идеи социал-демократов половина рабочих вообще понять не может в силу своей крестьянской неразвитости. Поэтому жандармское управление предлагает им не связанный с опасностью попасть под удар полиции легальный путь к улучшению их экономического положения.

Заручившись поддержкой московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича, Зубатов начал свой новаторский эксперимент. Первый легальный рабочий кружок создали в пригороде, в Люберцах. А в Москве появился Совет рабочих механического производства. Им руководил токарь одного из механических заводов «Братья Бромлей» Слепов, человек грамотный и энергичный, из числа «народных» помощников Зубатова. Один за другим создавались в Москве рабочие кружки и клубы. Там, сидя за чаем, пели песни, ругали заводские порядки и слушали либеральных профессоров, читавших рабочим лекции. В них говорилось о социальном мире, т. е. об установлении «в промышленных классах» мира и согласия вместо борьбы и раздора.

Хорошее тогда получалось сотрудничество охранки и либеральной профессуры. Ученые просвещали пролетариев, а в охранном отделении по воскресеньям жандармские офицеры принимали рабочих. Беседовали, разъясняли непонятное, давали ход их заявлениям и жалобам. Заводчики и фабриканты изумлялись: в кои-то времена политическая полиция лезет с советами, предостерегает, вступается за какого-то слесаря. Движение росло. Рабочая аристократия Москвы отошла от социалистов с их классовой борьбой.

Спустя десятилетия появится немало теоретиков человеческих отношений: М. Фоллетт, Э. Мэйо, Д. Макгрегор, Д. Карнеги и др. Во всех современных пособиях по «паблик рилейшнз» говорится о способах взаимодействия людей внутри компаний и фирм, о том, как установить гармоничные отношения между хозяевами и работниками. Лидеры крупнейших корпораций «IBM», «Sony», «General Motors» и др. рассказывают о системе взаимоотношений работников во имя процветания промышленных империй и о технологии снятия конфликтов. Но мало кто сегодня помнит, что у истоков этой технологии стоял российский полицейский чиновник Зубатов.

В феврале 1902 г. взбунтовались студенты. И тогда же зубатовские рабочие организации собрали в Кремле у памятника Александру II почти 50 000 рабочих. Пришел и генерал-губернатор Москвы великий князь Сергей Александрович. Отслужили панихиду, возложили венок. С удивлением смотрел на происходящее вице-директор Департамента полиции П. И. Рачковский, приехавший специально из Петербурга. Но Зубатов знал, что делал. Царь – высшая инстанция, он примирит по справедливости алчущих капиталистов и страждущих пролетариев. Пусть поймут это и власти предержащие, и рабочие. Авторитет Зубатова растет. И скоро он оказывается в Петербурге, в кресле начальника Особого отдела Департамента полиции.

В Петербурге Зубатов находит талантливого проповедника отца Гапона. И ставит ему задачу: найти сподвижников среди рабочих и увлечь их идеей создания общества на началах взаимопомощи. События разворачивались по той же схеме, что и в Москве: в 1903 г. начинает действовать Общество петербургских рабочих, благословленное ректором Духовной академии. На очереди создание рабочих организаций в Минске, Одессе, Харькове, Киеве. У себя на квартире Зубатов совещается с будущими лидерами этих организаций – так называемыми друзьями правительства М. Вильбушевичем, Г. Шаевичем, М. Гуровичем.

Однако нашлись те, кто был против Зубатова и его идей социального мира, – это русские промышленники и русские социал-демократы, будущие большевики. За первыми стоял министр финансов, впоследствии председатель Совета министров С. Ю. Витте, за вторыми – В. И. Ленин.

Фабриканты и заводчики уже давно противились «либерализму» Зубатова, особенно московские. На их фабриках машины были хуже, чем на петербургских и лодзинских, и хозяева были против сокращения рабочего дня и выполнения других социальных требований рабочих. Зубатов знал об их настроениях и однажды, еще в Москве, собрал крупных предпринимателей в ресторане для откровенного разговора. Почти час он говорил о том, что фабриканты игнорируют интересы государства и престола, что своими неумными действиями (обсчетами, незаконными штрафами, урезанием зарплаты, неурочной работой, безразличием к многочисленным производственным травмам) они провоцируют рабочих. Все это вместе с ужасными условиями жизни настраивает пролетариев на антиправительственные выступления. В конце своей речи шеф полиции предупредил: если на производстве не будет наведен порядок, не будут улучшены условия труда и жизни рабочих, то государь железной рукой заставит их это сделать, а полиция ему поможет. Ответом было гробовое молчание.

Чванливые русские капиталисты, выросшие порой из таких же мастеровых, на эксплуатации которых ныне делали свое состояние, интересовавшиеся только доходами, неспособные заглянуть на несколько лет вперед, не могли и не хотели пойти на уступки. Да и министра финансов и главу фабричной инспекции Витте заботили только интересы финансовой и промышленной элиты. Когда Россию парализовали забастовки, он и не подумал о положении пролетариев. Все помнили его усердие в пользу фабрикантов при обсуждении закона о нормировании рабочего времени. При подготовке проекта закона интересы рабочих защищали только полицейские чиновники. А когда закон был принят, усилиями Витте его действие свели на нет.

К Витте и побежали московские промышленники после встречи с Зубатовым. В полиции появился смутьян, который натравливает рабочих на деловых людей, – таков был пафос их обвинений. Министр был возмущен, но сделать ничего не мог. Министерство внутренних дел и московский генерал-губернатор были на стороне Зубатова.

Но ситуация менялась. На Зубатова наступали не только промышленные тузы, за него активно взялись социал-демократы. «Полицейским социализмом» назвал Ленин зубатовское движение. Как никто, он чувствовал его смертельную опасность для будущей революции. Большевистская «Искра» в каждом номере печатает антизубатовские статьи. Ленин посылает для борьбы с зубатовщиной лучших людей партии: Н. Э. Баумана и И. В. Бабушкина. Большевистские агенты проникали в зубатовские кружки и клубы, разваливали их (чаще всего постановкой вопроса: «Как материальные интересы рабочих зависят от политических?»). Интересы недовольных русских капиталистов и болыиевиков-«искровцев» совпали.

Зубатов понимал: победит тот, кто овладеет массой. Первый сигнал о надвигающейся катастрофе пришел из Одессы. Зубатовский агент, доктор философии Шаевич, за несколько месяцев создал сеть «независимых» организаций. И когда на чугунолитейном заводе незаконно уволили рабочего, он поднял «своих» на забастовку. Бастующих поддержал весь город. Этим немедленно воспользовались социал-демократы. Радикальные лозунги «искровцев» больше понравились рабочим. Одесса осталась без хлеба, воды и света. Губернатор призвал казаков: рабочих избили, со служащими «разобрались». А власть и заводчики, напуганные силой пролетариев, обрушились на Зубатова. Все, и чиновники, и буржуа, обвинили его в том, что он сам устроил забастовку, что он сам революционер. Николаю II так и доложили: беспорядки в Одессе учинил Зубатов. Это был удар и по миротворческим новациям начальника Особого отдела, и по нему самому. К тому же министр внутренних дел, взвесив все обстоятельства и желая произвести впечатление на государя, принял решение: Зубатова уволить, и немедленно.

Теперь две противоборствующие силы – социал-демократию и российскую буржуазию – никто не сдерживал. А российская тайная полиция потеряла одного из самых необычных и, может быть, самых дальновидных своих руководителей.

…Когда Зубатов уже достиг вершин агентурной работы, то понял, что страну, в которой революционное движение становилось массовым, одним политическим сыском не успокоишь. Исподволь крепло убеждение: с революцией нужно бороться методами политическими, а не полицейскими. Он уже, как никто, знал настроения рабочих и идеи «работавших» с ними интеллигентов. И тогда у него родился план действий: если поддержать рабочих в их конфликтах с предпринимателями, в их экономических требованиях, подружить с либеральной интеллигенцией, то это отдалит их от интеллигенции революционной. Соединить рабочее движение с либеральными идеями – это план не полицейского чина, а социального новатора, государственного мужа. Но Зубатов проиграл, борец-одиночка был обречен изначально.

Его верный ученик жандармский генерал А. И. Спиридович спустя годы понял причины неудачного эксперимента своего наставника [358] :

...

Освобожденный от службы, Зубатов получил возможность подолгу размышлять о государственности России, уже многие годы испытываемой на устойчивость армией революционеров. И что-то ведь неустанно питало этот процесс? Реформы 60-х годов XIX в. раскрепостили человека, породили ощущение свободы, манящих перспектив, но главное – создали «нового» человека, интеллигента-разночинца. Эти «новые» люди хотели что-то делать для народа, для России и в этом найти свое призвание. Хотели надеяться на благодарную оценку потомков. А что им сказала власть?! Сидеть! Во всех конторах и департаментах, даже «прогрессивных», последнее слово оставалось за «стариками», консерваторами, коих было большинство. Идеи интеллигентов встречали у них лишь недоброжелательство, иронию. Он это почувствовал на своей шкуре. Он – о новом, об «управляемом социализме», а ему – уволить, немедленно. И такое же «уволить» получали сотни, а то и тысячи мыслящих людей в России. И куда они пошли после этого «уволить»? В революцию, конечно! Народовольцы, эсэры, социал-демократы – все это жертвы государственного режима, выучившего этих людей, давшего им некоторую свободу и не давшего им должностей и постов, где бы они могли трудиться на благо России. И многие, чей энтузиазм и планы оказались не востребованы, пойдут в революцию. Поэтому Россия обречена на революцию.

Зачем Петербургу стал нужен жандармский полковник?

В России 1905 год начался с январской крови петербургских рабочих, что шли за справедливостью к императору, а закончился большой кровью Декабрьского вооруженного восстания в Москве. Русские революционеры от разных партий – большевики, эсеры, меньшевики – подняли рабочих и крестьян, страдающих от всеобщего экономического кризиса. Митинги, стачки, забастовки, демонстрации в Петербурге, Москве, Варшаве, Риге, Баку, Иваново-Вознесенске. Экономические претензии к власти переходят в политические требования и бунты. В Москве убивают великого князя Сергея Александровича; на броненосце Черноморского флота «Потемкин» – восстание матросов; по всей Центральной России крестьяне громят и жгут хозяйские усадьбы, требуют землю.

К осени обстановка в стране накалилась до предела. Ясно, что в большом государстве властные распоряжения должны исходить из центра… А в Петербурге испуганная власть не знала, как положить конец этой революционной вакханалии. И тогда директор Департамента полиции заявил: в этой обстановке навести порядок может только полковник Герасимов, начальник Харьковского охранного отделения.

Уже с 1903 г., после смещения Зубатова с должности начальника Особого отдела Департамента полиции, охранные службы империи пребывали в состоянии смятения и разброда. Полицейская система России теряла стратегические цели, не могла определиться в методах борьбы. Александр Васильевич Герасимов был ярым противником идей Зубатова, противодействовал их воплощению, как мог. Столкнулись два мировоззрения. С одной стороны – политические интриги, комбинации, игра с революционерами за обладание рабочим классом, с другой – выявление руководящих центров политических партий и контроль за их деятельностью, при необходимости – аресты. В определенный момент власть испугалась зубатовских нововведений, испугалась необычности методов. И она избавилась от Зубатова. Аппарат сыска, ориентированный на его идеи, укрепленный его людьми, не знал, что делать. А «зубатовские» рабочие общества начали искать себя в революционной стихии. При бездействии полиции страна шла к катастрофе. И тогда вспомнили о Герасимове.

Герасимов и Рачковский: два взгляда на борьбу с революцией

Император Николай II очень надеялся на петербургского генерал-губернатора Д. Ф. Трепова, считая, что только тот способен остановить революционную смуту Ему и отдали на откуп всю внутреннюю политику в империи. В прошлом боевой генерал, во внутренних политических делах он чувствовал себя некомфортно. И Трепов сделал своим политическим советником Петра Ивановича Рачковского.

Это была весьма заметная фигура в полицейских кругах. Из дворян, но образование получил только домашнее. Первая должность – сортировщик почтовой конторы, а потом служба в канцеляриях губернаторов – киевского, одесского, варшавского. Пробовал себя в литературном деле, даже заведовал редакцией в журнале «Русский еврей». Попал в историю с неким Мирским, что покушался на жизнь генерал-адъютанта Дрентельна. Полицейский следователь доходчиво объяснил Рачковскому, что грозит ему за укрывательство террориста. И он сделал тогда ловкий ход – предложил себя в полицейские агенты.

Уже в 1884 г. Рачковский заведовал в Париже заграничной агентурой российского политического сыска. Но главное его дело той поры – создание системы информирования о русской политической эмиграции, ее связях с революционным подпольем в России. В течение восемнадцати лет русский агент был своим человеком в кабинетах французских министров и полицейских чиновников. Неугодных он убирал их руками. В круговерти дел не забывал и себя: играл на бирже и имел немалые счета в банках.

А в 1902 г. Рачковский опять попал в неприятную историю: написал письмо вдовствующей императрице Марии Федоровне о том, что ее сын Николай II общается с французским гипнотизером, медиумом Филиппом, агентом масонов. Сыскной чиновник лезет в личные дела императора?! Дело кончилось увольнением сыщика из Департамента полиции.

Но Трепов любил Рачковского за ум, за легкий, отзывчивый нрав. Когда император поручил Трепову отвечать за внутренние дела, генерал сразу понял, что ему нужен Рачковский как советник, консультант. И он добился, чтобы его вернули на службу. В начале 1905 г. на правах вице-директора бывший «французский» агент стал заведовать политической частью Департамента полиции, а также курировать деятельность политической полиции в Петербурге.

Но когда начались серьезные дела и нужно было действовать решительно, Трепов понял, что охранным отделением должен руководить человек действия, мастер сыска с волей боевого офицера. Понял он и другое: революция – это политика, безопасность власти – тоже политика. А потому пусть у полковника Герасимова будет политический советник Рачковский.

Политический игрок и жандармский полковник не ужились. Герасимова раздражало, что, вместо того чтобы организовать розыск преступника, арестовать, в крайнем случае ликвидировать, Рачковский все время уповал на деньги: этому нужно дать, того можно купить, а тому – показать через агента, сколько бы он получил, если бы сделал то, что нам нужно. Гибкость тактики, политические комбинации раздражали полковника, напоминали ему Зубатова, и это усиливало неприязнь к советнику.

17 февраля 1905 г. Герасимов вступил в должность начальника Петербургского отделения по охранению общественной безопасности и порядка. Пришлось заниматься двумя делами сразу: ломать оперативные порядки в отделении и познавать революционную ситуацию в столице. В Петербурге его поразила активность интеллигенции. Еженедельно рождались организации, объединения, союзы инженеров, профессоров, учителей, врачей, адвокатов и даже чиновников. Потом они объединились в Союз союзов со своим центральным комитетом, который, презрев профессиональные интересы, возглавил антиправительственное движение интеллигенции. Дискутировались политические вопросы, вырабатывались программы и выдвигались лозунги, причем откровенно республиканские. Эти интеллигентские союзы вели себя как политические партии, а Союз союзов, по сути, стал теневым правительством. И его идея была понятна и привлекательна для интеллигенции: власть на основе объединения людей всех профессий.

Во время очередного доклада губернатору Герасимов ставит вопрос о ликвидации союзов. Рачковский осторожно предупреждает, что будет слишком много шума. Сошлись на том, что арестуют только руководителей Союза союзов, антигосударственная деятельность которых будет «достаточно задокументирована».

«Союзников» арестовали, а дальше, как и предполагал Рачковский, пресса подняла шум. И Трепов приказал всех арестованных выпустить.

Герасимов негодовал, доказывая, что такими мерами ничего не добиться. А Рачковский стоял за продолжение уступок. Хотят собраний – разрешим собрания, требуют университетскую автономию – разрешим автономию. Герасимов пытался объяснить, что у него нет своих людей в руководстве студенческих организаций, что автономия не успокоит студенчество и профессуру, а приведет лишь к сходкам и митингам. Рачковский был уверен, что все образуется.

…И все образовалось, причем довольно скоро. Студенты проводят митинг за митингом, сходку за сходкой. Герасимов ставит задачу своим офицерам: их агенты должны знать о каждом собрании, сходке, митинге, товарищеской вечеринке. Следует все знать о руководителях и активистах организаций и союзов: адрес, состав семьи, связи, окружение, финансовые дела. Он занимался с каждым из офицеров: детально оценивал ситуацию по организациям и людям, разбирал оперативные планы, размышлял над докладами. Работалось трудно, не хватало опытных агентов, новых находили с трудом.

А чем занимался Рачковский? Его постоянно встречали в кабинетах высоких лиц, с коими он обсуждал политическую ситуацию. Но чаще всего он бывал у председателя Совета министров С. Ю. Витте. На этих встречах и родилась «рачковско-виттевская» идея: чтобы избежать надвигающейся анархии и революционного хаоса, нужно договориться с интеллигенцией и торгово-промышленными кругами, наиболее авторитетных лиц пригласить на государственную службу, включить в состав правительства. Именно они помогут расколоть общественное мнение и привлечь на сторону власти всех мыслящих либералов. А анархистов и радикалов, играющих в революцию, тогда можно будет изолировать. И Рачковский стал действовать: определять кандидатуры, планировать встречи.

Но по решению революционных партий началась Октябрьская всероссийская политическая стачка. Бастовали все: заводы, банки, магазины, управы, железные дороги, почта и телеграф. Даже в полиции, среди городовых заговорили о забастовке.

Власть спасала себя манифестом «Об усовершенствовании государственного порядка», текст которого сочинил Витте. Уже 17 октября 1905 г. манифест был подписан российским императором. Даны свободы, вводится народное представительство. Но жандармского полковника Герасимова это не успокоило. Он был уверен, что революции не избежать. В полицейских сводках отмечается, что на улицах Петербурга идут демонстрации, митинги, появились красные знамена, выступают революционные ораторы.

В эти дни Витте ведет переговоры с представителями либеральной интеллигенции и общественности о новом правительстве. Профессора и земцы уверили, что войдут в его состав. Но обманули. Для Витте это стало ударом. Пообещать поддержку и потом уйти в сторону! Бросить страну в самый тяжелый час! И это интеллигенция?

Революция, стоп!

После царского Манифеста 17 октября 1905 г. начался развал власти. Из тюрем выпустили революционных деятелей, из-за границы вернулись революционные эмигранты. Петербург стал «городом митингов». Революционная активность поддерживалась выступлениями прессы, которая почувствовала себя свободнее благодаря тому, что власть наполовину сняла цензурные барьеры. Открыто, на уличных лотках предлагали большевистскую «Искру», «Революционную Россию» и массу других изданий, отпечатанных в лондонских, парижских, женевских и даже петербургских типографиях. Недавно еще подпольная, теперь эта литература открыто демонстрировала свои революционные девизы – «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» или «В борьбе обретешь ты право свое!». А в сатирических листках и журналах зло смеялись над императором и российской властью.

Министр внутренних дел П. Н. Дурново почти каждый день требовал доклада от начальника охранного отделения. Не скупясь на резкие выражения, А. В. Герасимов откровенно говорил о развале государственности. Однажды между ними состоялся весьма характерный диалог, который вспоминает в своей книге Герасимов [359] :

...

Еще в дни Октябрьской стачки революционные партии создали Совет рабочих депутатов. Постепенно Совет набрал силу и повел себя как второе правительство, будто продолжил дело Союза союзов. Он направлял запросы, требовал объяснений, проводил проверки государственных учреждений, причем очень жестко. Удивительно, но ему отвечали, объясняли, показывали. Настал момент, когда Совет поставил вопрос о своей милиции. Полиция растерянно взирала на происходящее.

Такая же растерянность охватила и армию. Солдаты и матросы отказывались подчиняться офицерам. Исход событий на броненосце «Потемкин» маячил перед теми и другими, одних подвигая на бунт, других удерживая от решительных действий.

Оперативная информация приводит Герасимова к однозначному выводу: самое опасное звено – Совет рабочих депутатов. От него надо избавляться. Герасимов ставит перед министром вопрос о разгроме Совета и получает отказ за отказом. Разрешают лишь арестовать отдельных лиц (ведь действует Конституция!). Наконец, у него в руках агентурное сообщение: Совет принял решение о подготовке вооруженного восстания. На совещании в Министерстве внутренних дел решают: арестовать председателя Совета, в отношении которого Герасимов привел неопровержимые доказательства его прямого отношения к подготовке восстания. Рачковский предложил «политическое» решение вопроса: оттягивать развязку и содействовать организации «благомыслящих» слоев общества. К «благомыслящим» он отнес национальных патриотов – Союз русского народа под предводительством профессора Дубровина. Только патриоты-националисты могут остановить революцию, настаивал П. И. Рачковский. Герасимов считал, что все это несерьезно, так как за ними нет реальной силы. Нужен разгром Совета, и силы для этого у полиции есть. Чувствуя приближающуюся катастрофу, он выразился вполне определенно: «Или мы будем служить революционным украшением петербургских фонарей, или всех революционеров пошлем в тюрьмы и на виселицу». Эта фраза вошла в историю.

На очередном совещании у министра Герасимов убеждал, срывался на крик: «Крушение монархии – дело дней. Любой ценой надо сокрушить главное гнездо революции – Совет рабочих депутатов… Там Троцкий! Меньшевик, но действует как большевик! Этот – фанат революционной войны, он на самом деле руководит Советом. Он – организатор восстания! Там отлаженные связи с заводами, институтами, оттуда управляют боевыми „тройками“ и „пятерками“, оттуда управляют боевыми дружинами, укомплектованными решительными людьми, готовыми на все» [360] .

Неожиданно Герасимова поддержал генерал-прокурор империи М. Г. Акимов. Он написал распоряжение об аресте всего Совета рабочих депутатов.

В тот же вечер, 3 декабря 1905 г., армейское подразделение оцепило помещение Вольно-экономического общества, где заседал Совет рабочих депутатов. Заседание вел Л. Д. Троцкий. И он не прервал его, когда в зал вошел жандармский офицер. Офицер зачитал ордер на арест членов Совета. Троцкий буднично попросил жандарма покинуть зал. В полном замешательстве офицер вышел. И Троцкий сказал: «Арест неминуем, уничтожить документы, оружие привести в негодность». А через несколько минут в зал ворвались жандармы [361] . Всех арестованных отправили в Петропавловскую крепость. Так было покончено с петербургским Советом рабочих депутатов.

Но агенты доносили, что в ответ на разгром петербургского Совета руководство партии социал-демократов и социалистов-революционеров призывает к всеобщей забастовке и вооруженному восстанию. О начале забастовки объявит Всероссийский железнодорожный съезд, который собирается 6 декабря в Москве. На съезде будут и люди от революционных партий и организаций.

Герасимов требует от министра отдать приказ об аресте всех делегатов съезда железнодорожников. Но Дурново и советник Рачковский против этого. Решили, что Рачковский поедет в Москву наблюдать за работой съезда. Герасимов пытается убедить начальство, что с революционной публикой нельзя заниматься политическими играми. Революционеров, собравшихся на съезд под видом железнодорожников, нужно брать.

Споры были прерваны неожиданными событиями. Рачковский по нездоровью на съезд не попал. А ночью министерство получило копию телеграммы, разосланной съездом по всем железным дорогам: объявляется всеобщая забастовка с переходом в вооруженное восстание. Здесь и министр Дурново признал, что надо действовать [362] .

Герасимов уже давно был к этому готов. Сразу после 17 октября, дня выхода царского Манифеста, он на свой страх и риск разработал план пресечения вооруженного восстания. Было мобилизовано 250 человек для наружного наблюдения. Они установили подпольные оружейные мастерские, квартиры всех активистов революционных партий, Совета рабочих депутатов, командиров боевых дружин, их контакты и запасные явки, пути получения нелегальной литературы и оружия. Были составлены схемы связей и маршрутов поступления боевых средств. Герасимов сам разработал план организации арестов: необходимое количество войсковых и полицейских команд, их состав, маршруты выдвижения. Работа велась по 750 адресам. И когда, наконец, он получил приказ, полиция сработала весьма жестко. Вот как он сам вспоминал об этом [363] :

...

А в Москве революционные выступления предотвратить не удалось, и пролилось много крови. Потом первый русский марксист Г. В. Плеханов скажет: «Не надо было браться за оружие». На что ему другой русский марксист В. И. Ленин ответит: «Напротив, нужно было более решительно, энергично и наступательно браться за оружие, нужно было разъяснять массам… необходимость бесстрашной и беспощадной вооруженной борьбы» [364] .

Но в Петербурге было тихо. Там революцию задушили. А если власть устояла в столице, значит, устояла во всей России. И полковник Герасимов имел к этому самое прямое отношение.

Открытия полицейского чиновника

Когда в России министром внутренних дел стал П. А. Столыпин, он приблизил А. В. Герасимова к себе, потому что хотел иметь преданного человека на посту начальника политической полиции в Петербурге. А Герасимов уж ежели служил, то всегда чему-то одному: одной идее, одному человеку.

Преданность министру внутренних дел и завоеванный авторитет борца с революцией сделали Герасимова фактическим лидером политического сыска. В Департаменте полиции, которому подчинялся политический сыск, не смели ему перечить, не то что контролировать его работу. Петербургское охранное отделение, где он властвовал, вело за собой весь политический сыск империи. Теперь Герасимова интересовали революционные партии. И он занялся внедрением своих агентов в их центральные органы (он презрел инструкции Департамента полиции, гласящие, что это недопустимо). Прежняя тактика сыска (идущая еще от С. В. Зубатова) состояла в выявлении всех руководителей партии, их связей, а затем в поголовных арестах. Тогда деятельность партии оказывалась парализованной.

А нужно ли это делать? Ведь сейчас революционное движение действительно массовое. Это не группа заговорщиков, а несколько партий, причем имеющих свои фракции в Госдуме. Даже если разгромить ряд организаций, всегда найдутся новые добровольцы, готовые встать под прежние знамена. Нет, в условиях нарождающейся демократии нужно новое решение. Примерно так думал тогда Герасимов. И он это решение нашел: организационные центры партий следует контролировать и направлять. Даже если создадут тайную типографию, «взрывную» лабораторию или склад оружия, то арестовывать надо «дальних» исполнителей, но никак не лидеров партии. И всегда надо предусматривать, не повлияет ли арест «дальних» на будущее организации, не выведет ли на законспирированного агента. Партии должны работать «под колпаком». И офицер сыска решает, какой шаг им разрешить, а на какой наложить запрет. И он же создает провокационные ситуации для центрального органа партии, чтобы иметь возможность нейтрализовать самого талантливого лидера. Партия продолжает жить, а каждый шаг оставшихся функционеров известен полиции.

Самой главной моей задачей, говорил Герасимов, «было хорошо наладить аппарат так называемой секретной агентуры в рядах революционных организаций, без такой агентуры руководитель политической полиции все равно как без глаз. Внутренняя жизнь революционных организаций, действующих в подполье, это совсем особый мир, абсолютно недоступный для тех, кто не входит в состав этих организаций. Они там в глубокой тайне вырабатывали планы своих нападений на нас. Мне ничего не оставалось, как на их заговорщицкую конспирацию ответить своей контрконспирацией – завести в их рядах своих доверенных агентов, которые прикидывались революционерами, разузнавали об их планах и передавали бы о них мне» [365] .

Одним из таких доверенных агентов Герасимова стал Е. Ф. Азеф – герой почти всех публикаций о русском политическом сыске. Его «учителями», с того момента как он предложил сам себя Департаменту полиции за 50 рублей ежемесячно, были С. В. Зубатов и П. И. Рачковский. К тому времени Азеф, молодой инженер-электрик, уже прочно обосновался в руководстве партии социалистов-революционеров (эсеров). Там его «учителем» был Г. А. Гершуни – глава боевой организации партии (политические убийства, террористические акты). Азеф овладел и полицейскими агентурными, и террористическими навыками. По заданию полиции он, мастерски отстранив от дел Гершуни, возглавил боевую организацию эсеров. По заданию партийного ЦК он лишил жизни министра внутренних дел В. К. Плеве, дюжину средних и мелких чиновников, но при этом, не колеблясь, сдавал полиции «своих». Участь сотен революционных боевиков и партийных руководителей была предрешена: тюрьма, каторга, виселица.

Герасимов положил конец двойной карьере талантливого пройдохи Азефа, строившего ее на интересах партии и политической полиции, одновременно получавшего и «партийные», и «полицейские» деньги. Он предложил Азефу выбрать: или честно служить полиции, или попасть на виселицу. В общем, нашелся тот, «кто мертвой хваткой схватил двустороннего предателя Азефа, заставив работать только на Охранное [отделение]. И тот, кто спас Азефа от убийства эсерами после разоблачения, дав ему подложные документы и деньги» [366] .

После того как Азеф стал работать только на охранку, деятельность партии эсеров уже полностью соответствовала концепции Герасимова: прирученная партия под контролем полиции. Полицейский начальник внятно очертил круг обязанностей своего агента: информировать обо всем, что происходит в ЦК партии, ее совете, на съездах и конференциях, во фракции эсеров в Государственной думе, в других фракциях Думы, которые были близки к эсерам по своим воззрениям, особо информировать обо всем, что происходит в боевой организации партии, чтобы охранное отделение знало о каждом ее шаге.

Информация, получаемая от агентов, позволяла Герасимову достаточно полно представлять себе картину легальной и нелегальной революционной борьбы. Обо всем он регулярно докладывал Столыпину, которого особо интересовали внутренняя жизнь центральных организаций революционных партий и левых фракций Государственной думы.

И здесь Герасимов вспоминает об идеях Зубатова и Рачковского. Почему бы сейчас, когда революция задушена, а большинство революционных партий «под колпаком», не перейти к оперативно-политическим методам борьбы? И он предлагает Столыпину легализовать все русские политические партии, кроме тех, что используют террор. Тогда эсеры и большевики окажутся вне закона и, возможно, будут вынуждены отказаться от радикальных методов борьбы. Так удастся нормализовать общественно-политическую жизнь.

Столыпину идея понравилась. И вдвоем они разработали законопроект, по которому в России политические силы могли быть представлены Союзом русского народа (партией черносотенцев-патриотов), октябристами (партией крупной торгово-промышленной буржуазии), конституционными демократами (партией либерально-монархической буржуазии), народными социалистами (партией мелкой буржуазии) и социал-демократами (меньшевиками). Однако этот красивый проект так и остался на бумаге. Почему?

Этот же вопрос задал в эмиграции Герасимову бывший член ЦК партии меньшевиков, потом профессиональный историк Б. И. Николаевский. И вот что ответил генерал: «Камарилья в зародыше удушила…» Дворцовая «камарилья, вершившая дела у трона, более всех виновна в страшной беде России. Она отстранила Витте (и не только его), убила Столыпина, создала распутинщину и сухомлиновщину и привела к катастрофе революции» [367] .

Однако у «тупой камарильи» оказалась думающая политическая полиция. Познание стратегии и тактики политических партий, начатое Герасимовым, продолжили последующие поколения профессионалов сыска. В сентябре 1914 г. Департамент полиции направил начальникам жандармских управлений и охранных отделений весьма серьезный циркуляр под названием «О деятельности политических партий в России и о мерах борьбы с этими партиями». В нем говорилось [368] :

...

Итак, стратегию знали, информированы были, однако в 1917 г. последователей Герасимова в умении «обезвредить» не нашлось ни во власти, ни в политическом сыске.

Конечно, союз этот сложился под влиянием обстоятельств, которые толкали революционеров и капиталистов навстречу друг другу для свержения монархического режима. И начал он, по сути, складываться еще с начала XX в., когда своей безудержной эксплуатацией рабочих фабриканты и заводчики «погнали» их в леворадикальные партии, возглавившие революционное движение.

Из полицейских чинов первым уловил эту опасность начальник Московского охранного отделения С. В. Зубатов. Следует признать, что Зубатов оказался единственным руководителем российского охранного ведомства, обратившим внимание на опасность для власти устремлений крупного бизнеса к безудержной наживе и на то, что политической полиции необходимо проводить с предпринимателями разъяснительную работу.

Уже с 1909 г. российская либеральная буржуазия начала разочаровываться в способности премьер-министра П. А. Столыпина решить с помощью реформ объективно назревшие экономические и социальные проблемы. А когда после убийства Столыпина кризис политической системы еще более углубился, либеральная оппозиция, выступая глашатаем настроений либеральной буржуазии, предложила свои идеи. Один из организаторов партии конституционных демократов (кадетов) П. Н. Милюков выдвинул лозунг «изоляции правительства», для чего счел возможным пойти на координацию действий с леворадикальными партиями, при этом не повторяя ошибок 1905 г. А лидер левых кадетов Н. В. Некрасов (впоследствии министр Временного правительства) рекомендовал для борьбы с властью создать при Государственной думе специальное информационное бюро для согласования действий с левыми радикалами.

В ноябре 1912 г. к партиям кадетов и октябристов, составлявших основу либеральной оппозиции, примкнула только что образованная партия «прогрессистов». Ее лидеры предложили создать оппозиционный центр вне Думы. В начале марта 1914 г. на совещаниях «прогрессистов», которые проводились на квартирах крупных предпринимателей А. И. Коновалова и П. П. Рябушинского, было принято решение о формировании Информационного комитета, призванного координировать совместные оппозиционные выступления либеральных и леворадикальных партий. Но октябристы и кадеты тогда не поддержали «прогрессистов» [369] .

Таковы были настроения и намерения либералов от бизнеса: чтобы выступить против правительства, организовать союз хоть с большевиками, хоть с эсерами. Особый отдел Департамента полиции, охранные отделения оставили эти тенденции без внимания. Их шефы считали, что заниматься партиями капитала, как и заниматься самими промышленниками и банкирами, «лезущими в политику», не имеет смысла. Главный враг – левые партии. И это при том, что в политической полиции представляли всю опасность союза правых и левых партий. В сентябре 1914 г. в циркуляре Департамента полиции, направленном начальникам жандармских управлений и охранных отделений, говорилось [370] :

...

Стратегическое видение ситуации у политической полиции было, но не складывалась система мер для противодействия союзу правых и левых.

Началась мировая война. Царский режим не справлялся с управлением страной и армией. А русская буржуазия в лице руководителей своих партий и лидеров крупного бизнеса настойчиво вырабатывала у массы агрессивное недоверие к правительству и командованию армии. Их вела одна цель – овладеть министерскими креслами. Жаждавшие власти русские буржуа шли напролом. А политический сыск, возглавляемый тогда В. А. Брюн-де-Сент-Ипполитом, а потом С. Белецким, демонстрировал полное оперативное бессилие в этой ситуации.

Только благодаря военной контрразведке наконец-то начало кое-что проясняться. Выявилась по-настоящему предательская деятельность крупного российского бизнеса в отношении России. По крайней мере, создается такое впечатление, когда читаешь воспоминания В. Г. Орлова, тогда помощника военного прокурора Петроградского военного окружного суда [371] :

...

О ситуации тех дней писал известный историк и публицист того времени В. Л. Бурцев (разоблачитель провокатора Азефа): «Мародерство, предательство, немецкое шпионство – вот что безраздельно процветало в России… Была только одна комиссия, которая изобличала – хотя и не в тех размерах, как это было желательно, – царивших мародеров и предателей. Это была так называемая комиссия генерала Батюшина» [372] . По сути, следственная комиссия генерала Н. С. Батюшина выполняла функции военной, экономической и политической контрразведки. Она занималась делом банкира Д. Л. Рубинштейна. И дело этого финансиста, для которого интересы бизнеса были превыше интересов страны и который регулярно переводил крупные суммы денег в воюющую с Россией Германию, закончилось тюрьмой для виновного. Потом комиссия расследовала «дело сахарозаводчиков». Эти предприниматели нелегально переправляли сахар за границу, создавая искусственный дефицит его в российском тылу и на фронте. Отсутствие сахара и хлеба провоцировало забастовки рабочих, которые левые партии использовали для создания предреволюционной ситуации.

Крупные дельцы объявили войну комиссии Батюшина. Для дискредитации и травли ее они использовали людей, близких к императору, мобилизовали прессу (сегодня мы называем это «черными» технологиями «паблик рилейшнз»). И крупный капитал добился своего – деятельность комиссии в конечном счете была сведена на нет. Политическая полиция никак не реагировала на эти события. После того как Николай II отрекся от престола и власть перешла к Временному правительству, комиссию Батюшина распустили, а через месяц арестовали ее руководителя. Тогда же выпустили из тюрьмы и Рубинштейна, который стал представлять себя пострадавшим от режима.

А вскоре принятым 4 марта 1917 г. постановлением о ликвидации охранных отделений и корпуса жандармов Временное правительство подписало себе приговор. Оставшиеся военные контрразведывательные органы, лишенные помощи офицеров из корпуса жандармов, были бессильны противостоять рвущимся к власти большевикам и эсерам.

Ленин выдвигает лозунг: превратим войну империалистическую в войну гражданскую. Разъяснению этого лозунга он посвятил статью под красноречивым названием «О поражении своего правительства в империалистической войне». Революционный класс в реакционной войне, писал Ленин, не может не желать поражения своему правительству, т. е. должен использовать затруднения своего правительства и своей буржуазии для их низвержения. Но ведь лишь несколько месяцев тому назад крупные российские банкиры, заводчики и фабриканты требовали того же самого по отношению к императору Николаю II и царскому правительству. И они добились своего – получили министерские посты. Правда, вскоре большевики их вышибли оттуда. По сути, большевики пришли к власти на плечах крупной буржуазии (в определенный период в союзе с ней), сыгравшей предательскую роль по отношению к своей стране.

И кто тогда был настоящим агентом Германии – Ленин или российские буржуа? Комиссия генерала Батюшина, по крайней мере, ответ знала, за что и была ликвидирована.

После 1905 г. в российской политической полиции, отвечавшей за предотвращение революций и государственных переворотов, были сторонники двух методов – оперативно-политического (последователи П. И. Рачковского) и оперативно-розыскного (последователи А. В. Герасимова). Оперативно-политический метод – бескровный, но связан с большим риском. Малейший просчет в балансе политических сил – и катастрофы не избежать. Как не избежал ее С. В. Зубатов, заигравшись с подставными рабочими организациями, как стал жертвой «интеллигентского обмана» С. Ю. Витте. В то же время сколько простора для составления различных комбинаций, для игр, интриг, «сведения» и «разведения» политических фигур и политических сил!

Оперативно-розыскной метод просчитан так, чтобы держать всех участников политических боев под наблюдением. Против каждой политической единицы, будь то деятель или партийная организация, выдвигается полицейская оперативная группа. И она ждет сигнала, чтобы принять решительные меры, пока не начался хаос или государственный переворот.

Чтобы остановить социалистическую революцию в октябре 1917 г., глава Временного правительства А. Ф. Керенский выбрал оперативно-розыскной метод, но только действовать было некому Политическую полицию разогнали усилиями «февральских» демократов, вновь созданная контрразведка, которая нацелилась на борьбу с «германскими шпионами-большевиками», оказалась командой необученных дилетантов. А у большевиков был Л. Д. Троцкий, получивший в 1905 г. хотя и неудачный, но все же опыт взятия власти. И тогда самый важный урок ему преподал полковник Герасимов.

Теперь, в октябре 1917 г., Троцкий не горел желанием вести массы на штурм дворцов. Как председатель исполкома Петроградского совета и председатель Военно-революционного комитета он занимался изоляцией правительства и штаба Петроградского военного округа. Для этого он назначил во все воинские части Петрограда своих комиссаров, которые обеспечивали постепенный захват важных объектов: электростанций, вокзалов, мостов, трамвайных депо и автомобильных гаражей [373] . Так городские коммуникации оказались в руках большевиков.

В Петрограде далеко не все понимали, что происходит. На первом этапе это был переворот, проведенный не массами под водительством революционеров, а группами профессиональных организаторов. И лишь потом присоединились матросы с крейсера «Аврора», линкора «Заря свободы», минного заградителя «Амур», поднялись отряды рабочих-красногвардейцев и армейские полки. Они готовились сделать главное: изгнать из Зимнего дворца Временное правительство и взять власть. Сделать то, о чем В. И. Ленин писал в те дни: «…ни в коем случае не оставлять власти в руках Керенского и компании до 25-го, никоим образом; решать дело сегодня непременно вечером или ночью. <…> Промедление в выступлении смерти подобно» [374] .

И большевикам удалось взять власть до подхода с фронта частей, верных правительству. Идейным вдохновителем этого переворота был Ленин, а его организатором – Троцкий.

В 1905 г. Герасимов арестовал членов петербургского Совета рабочих депутатов и Троцкого за два дня до намеченного восстания. В октябре 1917 г. не нашлось второго Герасимова с его полицейским аппаратом и детальным планом нейтрализации революционных штабов. Пока юнкера готовились защищать Зимний дворец и штаб военного округа, встретить огнем революционные массы, люди Троцкого уже находились в частях Петроградского гарнизона и захватывали ключевые пункты столицы. Это было восстание нового типа, которое могло сорваться, лишь столкнувшись с оперативно-розыскной тактикой Герасимова.

Спустя восемь лет после Октябрьской революции 1917 г. Троцкий, член политбюро ВКП(б), председатель Реввоенсовета Республики, вступил в оппозиционную борьбу с лидером партии и государства И. В. Сталиным. Суть противостояния – в разном понимании целей и путей развития Советского Союза и мирового коммунистического движения. Троцкий – за мировую революцию во имя сохранения безопасности страны. Сталин – за индустриализацию и коллективизацию СССР, за строительство социализма в одной стране, и тоже ради сохранения безопасности страны.

Сталин опасается, и не без оснований, что жестокое оппозиционное противостояние может подвигнуть Троцкого и его сторонников на совершение государственного переворота. А сторонников у него, имеющего опыт организации переворотов, в партии, армии и среди молодежи – немало.

Соратники упорно втолковывают Троцкому, что, пока у него есть рычаги влияния в армии, он должен арестовать Сталина и его окружение как предателей революции. Но Троцкий заявил, что он не Бонапарт и будет бороться партийными методами.

Однако Сталин не верит, что Троцкий способен отказаться от идеи захвата власти. Он хорошо помнит его слова: «Нападающая сторона почти всегда заинтересована в том, чтобы выглядеть обороняющейся» [375] . И Сталин для себя выбирает такую стратегию борьбы с Троцким, которая учитывает опасность организации соперником государственного переворота. Надо отметить, что эта стратегия всего лишь соединение все тех же тактик предотвращения переворотов – оперативно-политической и оперативно-розыскной.

Следуя своему политическому плану, Сталин настойчиво стремится изолировать Троцкого в партии. Для этого нужно изменить образ Троцкого в глазах коммунистов и граждан страны (говоря современным языком, изменить его имидж). Из героя Гражданской войны, создателя Красной армии Троцкого «превращают» в капитулянта, отступника, фракционера и, наконец, в предателя, стоящего во главе группы оппозиционеров. Сталину подчиняется большая часть общесоюзной прессы, прежде всего «Правда» и «Известия». Не без помощи журналистов удалось менее чем за год сделать из Троцкого врага партии и народа.

Следующий оперативно-политический шаг – отсечение от Троцкого единомышленников. Об этом Сталин пишет своим соратникам 25 июня 1926 г.: «Группа Зиновьева [ближайшего сподвижника Троцкого. – Авт.] стала вдохновителем всего раскольничьего… Такая роль выпала на долю группы потому, что: а) она лучше знакома с нашими приемами, чем любая другая группа, б) она вообще сильнее других групп, ибо имеет в своих руках Коминтерн, представляющий серьезную силу… И удар должен быть нанесен именно по этой группе… объединить Зиновьева и Троцкого в один лагерь преждевременно и стратегически нерационально сейчас» [376] . Но позже, после разгрома группы Зиновьева, это будет рационально.

Изменить имидж противника, отсечь его окружение и оставить противника одного – именно такую оперативно-политическую комбинацию разыгрывал Сталин в борьбе с Троцким. Но теперь ему нужна «помощь» председателя Объединенного главного политического управления (ОГПУ) – политической контрразведки. Ее глава В. Р. Менжинский должен «добить» Троцкого, используя все возможные оперативно-розыскные меры. Для начала чекистам поручают вести постоянное наблюдение за оппозиционными группами и срывать их акции.

Оппозиция потребовала от ЦК партии, чтобы накануне партийного съезда ее политическое заявление было напечатано и распространено. В этом ей отказали. Тогда троцкисты попытались напечатать это заявление нелегально. Офицеры ОГПУ нашли подпольную типографию и арестовали всех, кто участвовал в недозволенном деле. Четырнадцать коммунистов тогда исключили из партии. Когда троцкисты собирали митинги, сотрудники ОГПУ их срывали, мобилизуя для этого отряды «возмущенных» коммунистов. За Троцким и его самыми активными сторонниками велась тотальная слежка, их телефонные разговоры прослушивались, их письма перлюстрировались.

Частью оперативно-розыскных действий стал и срыв демонстрации троцкистов 7 ноября 1927 г. – в день десятой годовщины Октябрьской революции. Колонны сторонников Троцкого в Москве и в Ленинграде были немногочисленными, но сплоченными; много было портретов Ленина, Троцкого, Зиновьева, лозунгов и транспарантов. В Москве на подступах к центру в колонны троцкистов вливались колонны, организованные городским комитетом партии и Московским управлением ОГПУ Когда дошли до гостиницы «Париж» (была такая в Охотном Ряду), на ее балконе появились ближайшие соратники Троцкого. «Товарищи!» – начал было И. Т. Смилга, но ему не дают говорить: в толпе свист, крики… Вот уже чекисты и партийцы, верные Сталину, теснят троцкистских ораторов. А «влившиеся» в толпу не пускают троцкистов спасать своих вождей. Троцкому, который оставался в автомобиле, стоявшем на краю площади, тоже досталось: машину забросали камнями. Так выступление Троцкого и его сторонников, похожее на прелюдию к перевороту, остановили, использовав тактику «народного возмущения». Герой Октября, теперь Троцкий стал его изгоем.

Через неделю по решению ЦК ВКП(б) Троцкого и Зиновьева исключили из партии. Троцкого отправили в ссылку в Алма-Ату. Оттуда он разослал почти 800 писем, в которых обвинял партию и Сталина в бюрократическом перерождении, отходе от идей Ленина и революции. А 7 января 1929 г. Менжинский получил выписку из протокола заседания Политбюро ЦК ВКП(б): «Слушали: о Троцком. Постановили: выслать за границу за антисоветскую работу» [377] . Спустя несколько дней ОГПУ арестовало почти 150 троцкистов – соратников Троцкого, отправленного в эмиграцию.

В 1905 г. Герасимов посадил Троцкого в каземат Петропавловской крепости, но так и не смог прервать его революционную «карьеру». Сделал это спустя 35 лет НКВД: 20 августа 1940 г. Троцкий был убит в своем доме в пригороде Мехико.

Как можно сопротивляться глобальному контролю масс, который подразумевает глобальное формирование у населения разных стран определенных ценностей и стандартов жизни? Ведь эти стандарты задаются транснациональными корпорациями и центрами культурной и политической экспансии и транслируются глобальным рынком, демократическими институтами, массовыми коммуникациями, использующими новейшие технические достижения.

Сопротивление наиболее эффективно тогда, когда оно самобытно (М. Кастельс). Самобытность сопротивления является одним из индикаторов культуры массовых коммуникаций и подразумевает обращение к традиционным ценностям: Богу, нации, семье, к исторической памяти, к силе харизматических лидеров, способных выступать от лица массы. Этот процесс подразумевает также обращение к социальным движениям, выступающим в качестве создателей и распространителей культурных кодов – образов, генетически обусловленных архетипом нации. Вся эта совокупность методов говорит о гуманитарном характере сопротивления глобальному контролю, в основе которого культура массовых коммуникаций. Она определяет разработку смыслов, а потом и образов, выражающих духовную силу народа, способного обрести свое лицо в объединенном мире.

В ряде случаев гуманитарное сопротивление сопоставимо с другими видами сопротивления (политическим, силовым). Впрочем, гуманитарная составляющая свойственна и процессу экспансии, который и порождает, собственно, сопротивление. Но все же гуманитарное сопротивление самостоятельно само по себе и, по сути, определяет философию всякого сопротивления и экспансии.

Идеи для любого вида сопротивления рождаются благодаря научному языку. Язык – это методология познания. Если научный язык обогащается с течением времени, то возможности рождения новых смыслов преумножаются. В России в 90-е годы XX в. развитие языка социально-гуманитарного знания было искусственно прервано. После отвергнутого марксизма, не догматического, а истинного, именуемого неомарксизмом, по выражению российского философа А. В. Ахутина, общественные науки в России утратили свой теоретический язык. Тот язык, который был совместим с западной культурой, на котором можно было творить и быть понятым западными философами, политологами, культурологами.

Потеря языка – потеря методологии, потеря диалектического метода познания действительности. Когда это случилось в России, исследователи обратили взор на Запад. Брали все: концепции Барта, Бодрийяра, Валери, Вебера, Гэлбрайта, Деррида, Лумана, Маклюэнна, Маркузе, Леви-Стросса, Парсонса, Поппера, Тоффлера, Фуко, Фрейда, Фридмана, Хаека, Хосе Ортеги-и-Гассета, Хюбнера, Ясперса. Эклектика теорий вытеснила методологию. Пришло время методологического хаоса, а в нем редко рождаются серьезные новые смыслы.

Несмотря на идеологическое и административное давление, в СССР в социально-гуманитарных науках существовали сильные научные школы [378] . Советский Союз был одной из пяти Стран мира, которые активно финансировали исторические, антропологические, лингвистические исследования. Советские научные школы античного мира и мифологии А. Ф. Лосева, диалектической философии Э. В. Ильенкова, аутентичного марксизма Г. С. Батищева, философии М. К. Мамардашвили, теории общественного сознания А. К. Уледова, психологии С. А. Рубинштейна, Л. С. Выготского и А. Р. Лурия, психологии бессознательного Д. Н. Узнадзе, семиотики Ю. М. Лотмана, массового сознания Б. А. Грушина сформировали новый научный язык – язык неомарксизма. Именно глубина научных изысканий, жесткая логика научного познания позволили состояться научным школам в условиях засилья догматического марксизма и его носителей, возглавлявших научные институты и университетские кафедры. Их тоже имел в виду А. И. Солженицын, когда в 1973 г. говорил в своем «Письме вождям Советского Союза»: «Ваше заветное желание – чтобы наш государственный строй и идеологическая система не менялись и стояли вот так веками. Но так в истории не бывает. Каждая система или находит путь развития, или падает» [379] .

В 90-е годы место коммунистических догматиков и бюрократов в социально-гуманитарных науках заняли антикоммунистические обществоведы. Они задавили неомарксизм: одни – по недомыслию, другие – из чувства мести. Тогда-то наработанный к тому времени язык российского гуманитарного дискурса был уничтожен. Теперь отечественное обществознание пытается найти себя по большей части в колее западного знания, представленного в России эклектичным набором концепций. Но в такой колее новые смыслы и концепции рождаются редко, а появляются на свет блеклые «фрагменты» гуманитарного знания, часто несовместимого с мировым по научному языку.

Как вопль отчаяния прозвучал призыв высшей PR-власти, ответственной за имидж России, к российским обществоведам: «Надо пытаться выйти за пределы той ниши, которую нам отвела чужая речь… Тот, кто говорит, тот формирует реальность… Как только у России появится собственная предъява, появится и дискурс… Это же катастрофа… когда мы не участвуем даже в игре, когда нас нет, мы ничего не предлагаем?..» [380] .

Страна должна иметь идею жизни, развития. Такая идея перспективы определяет образ страны, и она называется цивилизационным проектом. Образ США составлен из ценностей американской демократии. Это свобода и равенство возможностей, позволяющих реализовать американскую мечту о преуспевании в определенных жизненных стандартах, это сменяемость власти при свободных выборах, это свобода деятельности СМИ и судей. Американская идея пользуется спросом в мире: многие страны, не имея своей идеи жизни, обращаются к американскому опыту.

Все же российские интеллектуалы из неомарксистов попытались сформулировать и предъявить миру свою идею. Сопротивляясь политической экспансии американизированного Запада, Россия провозгласила идею суверенной демократии. Впервые объяснение этого понятия появилось в работах А. С. Панарина [381] , а начиная с середины 2004 г. стало встречаться в выступлениях и публикациях политиков и политологов, превратившись в определенную политическую концепцию.

В их интерпретации суверенная демократия – это такой образ политической жизни общества, при котором власти, их органы и действия выбираются, формируются и направляются исключительно российской нацией на основе национальных интересов. По их мнению, существует угроза превращения России либо в придаток транснациональных корпораций, либо в закрытое общество. Этой угрозе и противопоставлена концепция суверенной демократии: «Суверен-демократический проект относится к числу допускающих будущее, и не какое-нибудь, но отчетливо национальное. Мы обязаны выстроить базис инновационной культуры, системы создания уникальных знаний, поскольку знание – это власть и капитал для сбережения народа. Мы обязаны конвертировать сырьевую экономику в интеллектуальную, чтобы проложить России путь в будущее, в сообщество креативных наций, направляющих историю» [382] .

Но развитие страны в условиях глобализации не может определяться только идеологией сопротивления. Вместе с ней энергетику развития должна задавать идеология экспансии, которая также служит разрешению основного противоречия эпохи – между глобализацией и суверенитетом. Какая политико-философская концепция выражает идеологию экспансии современной России? В разработках российского внешнеполитического ведомства она выглядит так: во внешней политике «не будет друзей и врагов, а будут только интересы» [383] . Исходя из этого принципа, важно установить взаимодействие между национальными интересами и суверенной демократией. Национальные интересы не могут быть предметом купли-продажи. Если они станут продаваться, падение суверенной демократии неизбежно.

Каким же образом можно сохранить и развивать национальные интересы и суверенную демократию в современном мире? Дипломаты предлагают такое решение этой задачи: в интересах России важно «укрепление отношений взаимозависимости с ведущими мировыми державами на основе взаимопроникновения экономик и культур» [384] . Взаимопроникновение экономик и культур – вот что позволит удержаться в поле сопротивления политическому и культурному поглощению. Принцип «только интересы» предлагает и определенную практику – партнерство с иностранными инвесторами, готовыми «вкладывать деньги в России и развивать вместе с российским бизнесом совместные проекты по всему миру» [385] . При таком варианте развития событий экспансия рассматривается и как сопротивление глобальному поглощению.

В глобальном сообществе процесс сопротивления политической и культурной экспансии предстает в разных формах. Китай в своем противостоянии принципам экономического и политического развития по «вашингтонскому консенсусу» (глобальная приватизация, жесткая монетарная политика, либерализация торговли, отказ от бюджетного дефицита) выдвинул свои принципы модернизации – «пекинский консенсус»: экономический рост в интересах простых людей при сохранении независимости, стремление к инновациям и экспериментам (специальные экономические зоны), защита государственных границ и интересов, накопление инструментов асимметричной силы (создание валютных резервов). Следуя этим принципам, Китай добился эффективного экономического роста и достойно справляется с последствиями мирового экономического кризиса.

Россия определяет свой путь экономического роста медленно, оглядываясь то на идею суверенной демократии, то на идею глобализации интересов и выгоды. Правда, образов «опредмеченной перспективы» пока не хватает. Да и выведут ли страну на новую орбиту идея суверенной демократии и принцип «только интересы»? Нужны новые смыслы и интеллектуальная работа, способная их сотворить.

Россия всегда была сильна высокой культурой, влияющей на развитие философских и политических наук. Школа литературоведения, в которой сохранился теоретический язык, подсказывает области исследования, где могут появиться новые смыслы, чтобы затем преобразоваться в новые образы. Здесь есть резон обратиться к проблеме влияния творчества А. С. Пушкина на русский Ренессанс, а отсюда к проблеме человека. Ибо Ренессанс предполагает раскрепощение и развитие личности, утверждение достоинства человека, ориентацию его на усвоение культурного наследия, на социальные и творческие свершения.

Творец русского Ренессанса

Само понятие «русский Ренессанс» всегда неоднозначно воспринималось отечественными учеными. Тем не менее сегодня, в условиях глобализации, политической и культурной экспансии американизированного Запада вполне правомерно рассматривать вопросы возникновения и развития идей европейского Возрождения в русской культуре для поиска смыслов развития России.

Для Италии Возрождение – самостоятельная и целостная культурная эпоха. Применительно к другим странам Западной и Восточной Европы, включая Россию, можно говорить лишь об особенностях развития их культур на отдельных стадиях своего развития. В контексте общих типологических черт это – рост национального самосознания, антропоцентризм, универсализм, гуманизм, становление национального типа личности, формирование национальных языков и художественных стилей. Культура Италии эпохи Возрождения стала для всей Европы культурой-донором, породив множество культур-реципиентов сопредельных государств, в числе которых и Россия. Культуры европейских стран испытали мощное влияние итальянского Возрождения и породили своих национальных титанов: Германия – И. Гёте, Англия – У. Шекспира, Франция – Ф. Рабле, Испания – М. Сервантеса, Россия – А. Пушкина.

Общепринятым является мнение, что в культуре России не было периода гуманизма с его представлением о человеке, основывающемся на новом мировоззрении, на антропоцентристской картине мира. Страна якобы шагнула из Средневековья прямо в век Просвещения. Здесь надо помнить, что в России значительно дольше, чем в Западной Европе, шло угасание «средневекового мира». Но в этом процессе именно культура влияла на развитие цивилизации. Эту особенность подметил еще В. О. Ключевский. Говоря о культурном значении наследия преподобного Сергия Радонежского, он отмечал, что нравственное влияние таких, как Сергий, «украдкой западая в массы, вызывало брожение, незаметно изменяло направление умов, перестраивало весь нравственный строй душй». Экономическому и политическому возрождению народа всегда должно предшествовать духовное, нравственное – таков вывод знаменитого историка [386] .

Кроме того, надо учитывать и то, что после христианизации Руси ее культура формировалась под воздействием не только византийских, но и тюркских влияний, в том числе в рамках сложных процессов взаимоотношений Золотой Орды и русских княжеств. Несомненно, велика была роль и западноевропейских влияний на культурные процессы средневековой Руси. Между тем именно столь сложный характер культурных скрещений обусловил самобытность, уникальность и мощь русской культуры. В мировой науке все увереннее говорят о русской (или славяноправославной) цивилизации как одной из восьми самых значительных мировых цивилизаций (наряду с западной, или евроамериканской, и исламской).

Казалось бы, о каком Ренессансе в России можно говорить, если духовная жизнь народа развивалась в контексте норм и образцов допетровского традиционного общества. Большинству русских были чужды западные ценности. Однако Н. А. Бердяев подчеркивал особенность русских, проявляющуюся в том, что они в своем творческом порыве ищут совершенной жизни. Даже русский романтизм стремился не к отрешенности от жизни, а к лучшей действительности. Русские искали в западной мысли прежде всего силы для преображения собственного неприглядного настоящего. Они находили эти силы в немецкой философии и французской социальной мысли.

Возникла ситуация трагического для всего последующего развития России разрыва культур – народной культуры и культуры образованного класса. «Народ, принадлежавший к иному типу культуры, увидел в университетской интеллигенции что-то ложное, нечто себе чуждое и даже враждебное» – так характеризует Д. С. Лихачёв противостояние культур на рубеже XIX–XX вв. [387] . В этих условиях встал вопрос о культуре простого народа, культуре «безмолвствующего большинства», оттесненного от книги и письменной фиксации своих идей, «побуждений и чувств» [388] .

Поднять культуру «безмолвствующего большинства» до высот европейского Возрождения можно было, только подняв национальное самосознание, благодаря чему мог появиться интерес к человеческой личности. И тут наступает эпоха русского универсализма – по Бердяеву, ренессансная эпоха.

Ученые отказывают России в эпохе Ренессанса. По их мнению, русская культура якобы совершила скачок от Средневековья сразу к Новому времени, которое ориентировано на западноевропейскую традиционную схему развития: классицизм – просветительский реализм – сентиментализм – романтизм – критический реализм.

Европейский гуманизм с его новым видением человека стал утверждаться в России только с середины XVIII в. – параллельно с развитием просветительских идей в Европе. Это определило своеобразие «русского гуманизма». По мнению Бердяева, если в России и была хоть какая-то «вспышка Ренессанса», то это было творчество Пушкина: «Нам не дано было пережить радость гуманизма, у нас, русских, никогда не было настоящего пафоса гуманизма, мы не познали радости свободной игры творческих избыточных сил. Вся великая русская литература, величайшее наше создание, которым мы можем гордиться перед Западом, не ренессансная по своему духу» [389] .

Драма «маленького человека», сострадание к униженным и оскорбленным, народопоклонство – все то, что, по мнению Бердяева, отличало русскую литературу, – не являются темами классического гуманизма с его жизнеутверждающим оптимизмом и возвышением человека до уровня Бога. Гуманизм радуется жизни во всех ее проявлениях, исполнен сознания дарованного человеку совершенства. Русская литература плачет и скорбит по поводу несовершенства мира. Русская литература XIX в. «была не пушкинская. Мы творили от горя и страдания; в основе нашей великой литературы лежала великая скорбь, жажда искупления грехов мира и спасения. Никогда не было у нас радости избыточного творчества… Творчество Гоголя, Достоевского, Толстого в этом смысле не гуманистическое и не ренессансное. Наше государство, философия, мораль, вся наша национальная судьба противостоит радостному духу Ренессанса и гуманизма» [390] . И в этом Бердяев видит не недостаток, а великое преимущество России перед Западом.

Здесь вспоминается его тезис о появлении буржуазного общества как конце Ренессанса, как кризисе гуманизма, с которыми приходит и конец человеческой истории.

Погруженная в контекст остросоциальных и духовных проблем, русская литература по сути своей всегда была антибуржуазной. Исполненная «лелеющей душу гуманностью» (В. Г. Белинский), она органически впитала в себя лучшие традиции Возрождения, и прежде всего представление о человеке как основополагающей субстанции. В этом и состояло главное открытие гуманизма, получившее название «открытие человека» [391] .

В России идеи Ренессанса нашли лучшее выражение в литературе. Бердяев одним из первых обратил внимание на то, что именно Пушкин был величайшим явлением русского творческого начала первой трети века, создателем современного русского литературного языка и новой русской литературы. Наиболее «ренессансной» чертой пушкинского гения был его универсализм. По мнению Бердяева, хотя творчество Пушкина стоит особняком от произведений русских писателей, тем не менее именно Пушкин возделал почву для произрастания таких колоссов, как Гоголь, Лермонтов, Лев Толстой и Достоевский. При этом Бердяев убежден, что Пушкин – «единственный русский писатель ренессансного типа», и это свидетельствует о том, что «всякий народ значительной судьбы есть целый космос и потенциально заключает в себе все» [392] . Бердяев объясняет отличие Пушкина от последующей плеяды писателей тем, что тот утверждал творческую свободу человека, в то время как, например, Н. Гоголь, Л. Толстой усомнятся в праве на творчество. Но основной русской темой будет не творчество совершенной культуры, а творчество лучшей жизни [393] .

Ученые, специализирующиеся на изучении сущностных черт культуры эпохи Возрождения, всегда выделяли ее антропоцентризм, т. е. признание человека центром мироздания. Это абсолютизирование человеческой личности и есть то новое, что Ренессанс принес человечеству. Сущностной чертой эпохи Возрождения было и воссоздание в иной языковой «материи» высокоразвитых литературных стилей, в результате чего появляются национальный художественный стиль и национальный литературный язык. Таково принципиальное отличие эпохи Возрождения от других культурных эпох и направлений. И если признать, что в России в начале XVIII в. еще отсутствовали свой художественный стиль и национальный литературный язык, то просто удивительно, откуда вдруг в конце XVIII – начале XIX в. возникло стилевое многообразие.

Известный литературовед В. В. Кожинов обратил внимание на то, что типологической чертой русской литературы первой трети XIX в. явилось «равновесие», т. е. относительное единство нации, личности и государства, и что эта черта роднит ее с западноевропейской литературой эпохи Возрождения. Только после восстания декабристов обнаружилась полная непримиримость личности и государства, в связи с чем русская культура начала стремительно «отделяться» от государства и к 40-м годам XIX в. преуспела в этом.

Только когда личность осознает самое себя, когда бесконечная сущность человечества как некоего социального организма найдет выражение в своем индивидуальном проявлении, станет возможным ее дальнейшее развитие. Именно поэтому важны для человеческой культуры идеи Ренессанса.

Если рассматривать Россию как самостоятельную цивилизацию, как совместную жизнь многих народов, синтез различных культур, родивший общее миросознание и общий образ жизни, то сам дух и культура Ренессанса с его абсолютизированием человеческой личности и были тем новым и необходимым русскому человеку, без чего было невозможно его дальнейшее развитие. В то же время принято считать, что становление личности не может происходить без роста национального самосознания, без становления самой нации. Вот почему ни один народ не может миновать в своем культурном развитии этот этап.

Эпоха Возрождения знаменательна тем, что именно в тот период происходит становление личности, которое «есть необходимое условие всякого духовного развития народа» [394] . Именно в начале XIX в. в России наиболее рельефно проявляются ренессансные, «личностные» черты русской культуры.

Этому в значительной степени способствовала и победа России в Отечественной войне 1812 г. Прошедшие войну молодые люди получили возможность сравнить свое Отечество с Европой и пожелали видеть Россию иной – европеизированной. Стремление к европеизации предполагало появление во всех областях общественной жизни ярко выраженного индивидуального, личностного начала.

Свободный, внутренне раскрепощенный человек-творец – именно такой тип личности был теперь особенно востребован русским общественным сознанием. Он нашел свое воплощение во многих произведениях деятелей русской культуры первой трети XIX в. И прежде всего в художественном мире Пушкина проявился новый, в основе своей ренессансный тип художественного сознания. В то же время его «европеизм» произрастал «изнутри», на основе национальной русской духовности. Здесь следует отметить одну странность в восприятии европейцами творчества Пушкина: он для них был недостаточно русским, ибо он «равноправен с Шекспиром, Данте, Гёте, он чувствует и думает так же, как и они» [395] .

Освоение Россией принципов и гуманистических идеалов эпохи Возрождения протекало на фоне активного изучения культур эпохи Просвещения – романтизма, классицизма и т. д. Именно поэтому в творчестве Пушкина по-новому предстали такие, казалось бы, вечные, незыблемые ценности, как Любовь, Дружба, Красота. По определению Кожинова, художественный метод Пушкина можно представить как «ренессансный реализм», в основе которого принципы антропоцентризма, гуманизма и титанизма.

Радость бурлящей жизни, уверенность в способности человека изменить мир к лучшему – все это присутствует в пушкинском творчестве, пробуждая в душе русского человека чувство собственного достоинства, обусловленного верой в свои силы. Такие основополагающие ценности, как Свобода, Творчество, Счастье, – разве это не должно лежать в основе развития современной России?

В период расцвета итальянского Возрождения только осознание себя частицей национальной целостности позволило человеку той эпохи преодолеть корпоративное сознание. Рассматривая русскую культуру первой трети XIX в. с этих позиций, можно понять ее «ренессансную природу». И тогда Пушкин представляется своеобразным титаном русского Ренессанса.

Острый вопрос для россиян: является ли Пушкин всемирным поэтом? Действительно, имя Пушкина все чаще ставится в один ряд с именами Шекспира, Гёте и других великих деятелей западноевропейской культуры. Но, как отметил Д. С. Мережковский, «Пушкина Россия сделала величайшим из русских людей, но не вынесла на мировую высоту, не отвоевала ему места рядом с Гёте, Шекспиром, Данте, Гомером» [396] . Выходит, что величие художественных деятелей Запада, являвшихся выразителями идеалов своего народа, обусловлено величием народа. Если страна не выдвинула на мировую арену своего гения, то означает ли это отказ в праве народу этой страны встать в один ряд с народами, подарившими миру титанов духа?

Исследователи не раз отмечали неоднозначность личности Пушкина: «Если стихи его подбирать как документы, то с одинаковым правом вы можете утверждать, что Пушкин был и истинный христианин, и грубый язычник, и народолюбиМец, и противник народа, и человек целомудренный, и циничный грешник, и враг насилия, и сторонник его» [397] . Но если рассматривать Россию как симбиоз народов, верований, религий, то сама Русь была еще более многообразной, чем творческая личность Пушкина. Как выразитель чаяний, идеалов своего народа он не мог быть «одномерным» в своей духовной сущности в период становления нации. Отсюда его «Подражания Корану», и «Отцы-пустынники и жены непорочны…», и «Египетские ночи», и «Песни западных славян» как желание постичь разные миры – и мусульман, и христиан, и древних язычников.

Но титанизм Пушкина наиболее полно проявился в выражении общего миропредставления и общего образа жизни русского народа. Пушкин описывает своих героев как бы изнутри, раскрывает их внутреннюю жизнь так, как ее представляет себе сам описываемый тип. В этом отношении он превосходит многих гениальных писателей (например, Ф. Шиллера или У Шекспира), у которых, как правило, герой является воплощением какой-нибудь одной страсти.

Внутренний мир Пушкина был многомерным, универсальным. Этим качеством наделены были Шекспир, Рабле, Сервантес и др. И это не случайно: внутренний мир каждого вобрал в себя все многообразие его нации.

Пушкин утверждает суверенность своего поэтического сознания не только перед власть имущими, но и перед своими читателями. Нет большей для него власти, чем собственный суд, поскольку «самостоянье» человека – залог его величия. Ведь, как удачно сказал Бердяев, Пушкин творил «от радостного творческого избытка», тогда как последующие русские писатели станут творить «от жажды спасенья народа» [398] .

Европейский гуманизм с его новым видением человека пришел в Россию только в середине XVIII в. вместе с потоком просветительских тенденций, которые захватили тогда всю Европу. Это определило своеобразие «русского гуманизма».

Пушкин глубоко чувствовал свой народ, его душу, знал его историю, его мифы. И при всем том он обладал той внутренней свободой, которая позволяла искать новые пути, не считаясь с запретами и препонами, которая иногда превращала его в «беззаконную комету в кругу расчисленном светил», но которая была необходима ему как пророку. Его призвание состояло в том, чтобы принять душу русского человека во всем ее объеме и создать ее образ, а вместе с ним – и образ России.

По словам И. А. Ильина, Пушкину было предначертано принять русскую душу во всех ее исторически и национально сложившихся противоречиях и страстях; найти, выносить, выстрадать, осуществить и показать всей России достойный ее творческий путь, преодолевающий эти трудности, развязывающий эти узлы, вдохновенно облагораживающий и оформляющий эти страсти [399] . В своем развитии русская литература, следуя художественному методу Пушкина, именуемому «ренессансным реализмом», в ряду своих героев явила нам и образы сверхчеловека.

В начале XX столетия русский Ренессанс нашел себя, по нашему мнению, в культуре Серебряного века, которую характеризовали ярчайшие проявления индивидуализма и ницшеанского титанизма, за которыми тоже просматривалась идея сверхчеловека. Позже, в советскую эпоху, в русской культуре главенствовал социалистический реализм как своего рода продолжение «ренессансного реализма», в основе которого были все те же основополагающие принципы Ренессанса – антропоцентризм и титанизм. Приверженность новой литературы этим принципам способствовала в ней появлению нового типа индивидуальности – личности социалистического типа, человека не «винтика», а человека, одухотворенного идеей, патриота своей родины, особенно ярко проявившего себя в годы индустриализации страны, в Великую Отечественную войну, в послевоенную пору.

Восприятие Пушкина как творца русского Ренессанса рождает мощный стимул для гуманитарного сопротивления, опирающегося на сущность русской души – суверенность созидающей личности, способной преодолеть сложившиеся противоречия, облагородить мирские страсти. Так открываются новые возможности для создания образа российского человека, образа России и определения ее места в мире.

Русский Ренессанс и национальная идея

Говоря о том, что страна должна иметь цивилизационный проект, несущий яркую национальную идею, обратимся к Пушкину – творцу русского ренессанса. Потому что, идея русского Ренессанса все та же, из эпохи Возрождения – это прогресс человека. И достижение Пушкина в том, что он соединил этот прогресс с национальным характером и национальной историей. Лучше всего об этом достижении сказал Николай Васильевич Гоголь: «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет. В нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла» [400] .

Подчеркнем же особенности русского человека в его развитии, оглядываясь на Пушкина и Гоголя, вспоминая образы, явленные нам литературой и искусством – это влияние русской природы (размах, масштабность, контрасты разнообразия), это русская душа (всемирная отзывчивость), русский язык, свойственный характеру русского человека (мелодичный, мягкий, сочный, легко принимающий и интегрирующий слова и выражения языков других народов), это русский характер, выявленный русской литературой, в котором энергия жизни, свободолюбие, желание справедливости, самостоятельность, стойкость, непосредственность, доброта и терпение, и как следствие – неизжитые леность, беспечность, инерционность.

Говоря о Пушкине, Гоголь представляет нам, потомкам, концепцию личности, которую создал Пушкин, которую он воплотил в своем творчестве, которую устремил в будущее. Она идет от мыслителей и выдающихся художников эпохи Возрождения, провозгласивших человека центром мироздания, – к пушкинскому видению человека, в основе которого творческая свобода, по утверждению все того же Бердяева.

Склонив головы перед Пушкиным, великие русские писатели в своем слове о нем раскрыли, что такое творческая свобода человека в пушкинском понимании.

Иван Сергеевич Тургенев: «В поэте, как в полном выразителе народной сути, сливаются два основных ее начала: начало восприимчивости и начало самодеятельности… У нас же, русских, позднее других вступивших в круг европейской семьи, оба этих начала получают особую окраску; восприимчивость у нас является двойственною: и на собственную жизнь, и на жизнь других западных народов со всеми ее богатствами – и подчас горькими для нас плодами; а самодеятельность наша получает тоже какую-то особенную, неравномерную, порывистую, иногда зато гениальную силу: ей приходится бороться и с чуждым усложнением и с собственными противоречиями. Вспомните, мм. гг., Петра Великого, натура которого как-то родственна натуре самого Пушкина. Недаром же он питал к нему особенное чувство любовного благоговения!» [401] .

Восприимчивость в тургеневской интерпретации – это ведь частица всемирной отзывчивости, восприятие опыта других народов. Однажды Ленин предельно откровенно и прагматично выразился на эту тему, когда говорил о социализме: «Черпать обеими руками хорошее из-за границы: Советская власть + прусский порядок железных дорог + американская техника и организация трестов + американское народное образование etc. etc. + + = Е = социализм» [402] .

А самодеятельность русского человека – это не слепое копирование, подчинение иному опыту, а творческое освоение его, цивилизационный прорыв, пусть с издержками, жертвами, но это свой путь и новое качество русской цивилизации, путь, сокращающий разрыв с европейской цивилизацией, самодеятельный путь гениальной силы, проложенный Петром Великим, натура которого так родственна Пушкину, благоговевшему перед личностью Петра. Петр явил материальный ренессанс, Пушкин – духовный.

При Петре Великом империя стала обретать черты русской цивилизации, потому что открыла сущностные силы русского человека, дала простор и стимул творчеству его. И как здесь опять не вспомнить слова Гоголя: «Русская история только со времени последнего ее направления при императорах приобретает яркую живость; до этого характер народа большею частию был бесцветен, разнообразие страстей ему мало было известно» [403] . Выходит, империя как цивилизация дает и задает простор творчеству русского человека? Империя дает и задает энергетику движения человеку, энергетикой и волей имперской преодолевая леность и инерционность характера русского.

И еще Тургенев: Пушкину пришлось исполнить две работы: «установить язык и создать литературу». «А такие образы, как Пимен, как главные фигуры „Капитанской дочки“, не служат ли они доказательством, что и прошедшее жило в нем такою же жизнью, как и настоящее, как и предсознанное им будущее?» [404] . Будем надеяться, что всякий наш потомок «докажет, что он, подобно Пушкину, стал более русским и более образованным, более свободным человеком!» [405] .

Это и есть имперский прогресс личности: стать более русским, болеее образованным, более свободным. Более русским, значит, верным родине; более образованным, значит, постоянно приумножающим знания свои во имя творческих дел; более свободным, значит, более образованным и способным к социальному, научному и духовному творчеству.

Федор Михайлович Достоевский: «Все это, конечно, фантастично, но „гордый-то человек“ реален и метко схвачен. В первый раз схвачен он у нас Пушкиным, и это надо запомнить… Тут уже подсказывается русское решение вопроса, „проклятого вопроса“, по народной вере и правде: „Смирись, гордый человек, и прежде всего потрудись на родной ниве“, вот это решение по народной правде и народному разуму. „Не вне тебя правда, а в тебе самом, найди себя в себе, подчини себя себе, овладей собой, и узришь правду. Не в вещах эта правда, не вне тебя и не за морем где-нибудь, а прежде всего в твоем собственном труде над собою. Победишь себя, усмиришь себя – и станешь свободен, как никогда и не воображал себе, и начнешь великое дело, и других свободными сделаешь, и узришь счастье, ибо наполниться жизнь твоя, и поймешь, наконец, народ свой и святую правду его“» [406] .

Да, стилистика Федора Михайловича проповедническая. Потому по духу ренессансная, высветляющая особенность национальной идеи для России. Вслушаемся: «Не было бы Пушкина, не определились бы, может быть, с такою непоколебимою силой… наша вера в нашу русскую самостоятельность… а затем и вера в грядущее самостоятельное назначение в семье европейских народов» [407] . Вот и Достоевский, как и Тургенев, говорит о самостоятельности русского человека, о самодеятельности его.

Каким же видит Достоевский самостоятельное назначение наше в европейской семье?

«В самом деле, в европейских литературах были громадной величины художественные гении – Шекспиры, Сервантесы, Шиллеры. Но укажите хоть на одного из этих великих гениев, который бы обладал такою способностью всемирной отзывчивости, как наш Пушкин» [408] . И далее: «Мы не враждебно…, а дружественно, с полною любовию приняли в душу нашу гении чужих наций, всех вместе, не делая преимущественных племенных различий, умея инстинктом, почти с самого первого шагу различать, снимать противоречия, извинять и примирять различия, и тем уже выказали готовность и наклонность нашу, нам самим только что объявившуюся и сказавшуюся, ко всеобщему общечеловеческому воссоединению со всеми племенами великого арийского рода. Да назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только… стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите» [409] .

Если назначение русского человека всеевропейское и всемирное, в трактовке Пушкина Достоевским, значит удел этого человека, обратившегося, благодаря Пушкину, к ценностям эпохи европейского ренессанса, и принявшего в душу свою гениев чужих наций, – стремится к творческой свободе, к творческим прорывам в условиях нового мира.

Вслушаемся в Достоевского: «Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли, потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей» [410] . Вот в этом и есть суть русской империи как возбуждение национального характера.

Творческая свобода человека, как видел ее Пушкин, понимал ее и прогнозировал ее, определялось восприимчивостью человека к болям и бедам, самодеятельностью его. Творческая свобода заключалась в победе над собой, в собственном труде над собою, в непрерывном образовании, во всемирной отзывчивости. В этом прогресс личности.

Такое понимание творческой свободы органично ожидаемой идее российского цивилизационного проекта. Национальная идея как прогресс человека, условием которого является свобода и социальная справедливость. Если либерализм и неолиберализм останавливаются на свободе человека, то общественный прогресс предполагает использование свободы и демократии для прогресса человека. Общественному прогрессу, движимому ценностями европейского ренессанса, совершенно не чужда формулировка К. Маркса и Ф. Энгельса: «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех» [411] .

Прогресс личности как свободное развитие ее подразумевает личность каждую, а не только личность, принадлежащую к определенной социальной группе. По сути прогресс личности должен вести к прогрессу народа. Либерализм спотыкается на этом, но логика общественного прогресса с трудом, но исправляет заблуждения либералов.

Если принять за идею цивилизационного проекта прогресс человека, то обращаясь к стандартам и рейтингам, составляющим основу современных управленческих технологий, можно задать ориентиры развития людей, развивающие страну, и попытаться определить стандарты и рейтинги для таких ключевых характеристик прогресса человека, как:

...

Язык служит общению людей и одновременно является инструментом воздействия на человека. Богатство языка свидетельствует о мощи культуры, представляемой им. Чем богаче язык, тем больше возможностей он дает как для общения людей, так и для влияния на них, воспитания их.

Но язык – это и средство мышления, средство внутренней речи. Человек мыслит понятиями и образами, которые выражаются языком. Это познавательная (когнитивная) функция языка. И здесь весьма важно, на каком языке (не в смысле на русском, английском или ином) идет процесс мышления: на литературном, профессиональном, бытовом или на сленге. Речь идет о разновидностях, стилях языка.

Стилевые разновидности обусловлены своеобразием сфер общения и функциями языка. Чаще всего говорят о речи научной, профессиональной, официально-деловой, публицистической, художественной, разговорной (бытовой). Художественный стиль использует языковые средства всех стилей.

Конечно, хорошо, когда мышление осуществляется на литературном языке, способном выразить то понимание человека и событий, которое адекватно «соразмерности» мира. Мышление плодотворно, когда у мыслящего гибкое языковое сознание, способное оперировать совокупностью образов, формируемых словами, предложениями, ассоциациями. Проблемы начинаются, когда человек плохо владеет литературным языком, когда он вне языкового сознания. И тогда он пытается мыслить в лучшем случае на языке своей профессии или на бытовом, в худшем – на сленге. Такой «мыслительный» процесс приводит к интеллектуальной и эмоциональной деградации человека, который оказывается вне общественной, коммуникативной сферы.

Современный филолог Б. М. Гаспаров предложил гипотезу лингвистического существования. Суть ее в том, что особенность языка говорящего можно понять и почувствовать, если сосредоточиться на бесконечном и нерасчлененном потоке языковых действий, выраженных мыслями, представлениями, воспоминаниями, переживаниями, т. е. совокупностью образов, включающих рациональное и эмоциональное. Чем богаче образы переживания (а богатство это – явное производное от литературы), тем ярче язык, который их передает. Тогда поток языковых действий рождает своеобразный артефакт, который проявляется в реакции контрпозиционной стороны. Но реакция эта невозможна без духовного начала как у стороны, рождающей артефакт, так и у стороны, воспринимающей его. Без духовного начала, которое идет от литературы, без взаимодействующих сторон невозможно создание новых смыслов. Богатство мысли, представлений, воспоминаний, переживаний – условие появления новых образов, порождающих новые смыслы.

Литературный язык – «высший» язык. И чем «мощнее» культура, которую выражает этот язык, тем «мощнее» сам язык, тем больше у него возможностей быть средством создания ярких, запоминающихся образов, стать языком межнационального общения. Русский язык – в числе мировых языков. Выдвижение языка на роль мирового определяется общечеловеческой значимостью культуры, созданной на этом языке.

Язык лучше всего передает душу, психологию народа. И когда говорят о русском народе, о его стремлении к извечной справедливости, о широте русской души, то подтверждение этому находят в языке, который все это выражает. И поэтому сегодня не потерял актуальности тот заочный спор по поводу развития языка, который произошел между И. В. Сталиным и академиком Н. Я. Марром (1864–1934). Марр был признанным автором «нового учения о языке». Он представлял язык как категорию историческую, меняющуюся на основе развития общественного производства и производственных отношений, которые, собственно, и создают новый язык: «Человечество сотворило свой язык в процессе труда в определенных условиях и пересоздаст его с наступлением действительно новых социальных форм жизни и быта, сообразно новому в этих условиях мышлению» [412] .

Из этой теории следовало, что лексико-грамматический строй языка определяется политико-экономическим строем, культурой производства, социальным и властным устройством.

Марр настаивал на идее классовости языка, так как увязывал язык и общественно-экономические и производственные отношения: «Отсюда разница языков в одной и той же стране между различными входящими в состав ее населения группировками, классами, сословиями и вообще общественными слоями» [413] .

Теория Марра, разработанная к концу 20-х годов XX в., получила достаточную известность у лингвистов. Одни ее принимали, другие – нет, но явно не оспоривали. Власть в эту ситуацию не вмешивалась. В период политических репрессий 30-х годов одинаково страдали как соратники, так и противники теории Марра.

Но вдруг 9 мая 1950 г. газета «Правда» начала дискуссию по проблемам языкознания. Закончилась она уже 20 июня публикацией ответов Сталина на вопросы «товарищей из молодежи». Позднее эти ответы были оформлены в виде работы под названием «Относительно марксизма в языкознании». Почему Сталин обратился к проблемам языкознания (имея в виду, конечно, теорию Марра) в тот момент, когда страна только начала подниматься из разрухи, когда стране угрожали агрессией США, когда началась война в Корее, в которой сошлись интересы США и СССР, когда страна создала свое ядерное оружие, когда набирала силу «холодная война», когда Черчилль призвал ассоциацию англоязычных народов противостоять тирании?

Чтобы понять это, попытаемся разобраться в высказанных им идеях относительно языка:

1) язык создан не тем или иным базисом, старым или новым, внутри данного общества, а всем ходом истории общества и истории базисов в течение веков. Да, язык связан с производственной деятельностью человека, но только в части его словарного состава, который сразу отражает изменения в этой деятельности (появляются новые понятия, новые слова);

2) с помощью языка выражается любая идеология, но нельзя приписывать самому языку некую идеологию;

3) люди используют язык в своих интересах, и хотя язык безразличен к людям, но люди не безразличны к языку;

4) общество – это целостная система, и язык одно из связующих звеньев этой системы [414] .

Сталин упрекает Марра и его единомышленников в том, что они утверждают, будто «национальный язык есть фикция, что реально существуют лишь классовые языки». Нет ничего ошибочнее такого вывода, говорит он, добавляя, что «национальный язык есть форма национальной культуры, что национальный язык может обслуживать и буржуазную и социалистическую культуру» [415] . И это самое интересное в суждениях Сталина.

Эта вполне оправданная защита национального русского языка была продолжением новой сталинской политики, выражающейся в переориентации с классовых интересов на национальные, в том числе на национальную культуру. В стране, выигравшей войну благодаря духу народа, провозглашался культ русской истории, великой русской культуры: литературы, театра, музыки, искусства кино.

Укреплению этого культа способствовала начавшаяся «холодная война». В Фултонской речи У Черчилля, произнесенной в марте 1946 г., изложена идеология этой войны, в ходе которой братская ассоциация народов, говорящих на английском языке, должна на основе военной силы найти взаимопонимание с Россией. Сталин, отвечая на это заявление, сделал особый акцент на «языковом» противостоянии: «По сути дела, господин Черчилль и его друзья в Англии и США предъявляют нациям, не говорящим на английском языке, нечто вроде ультиматума: признайте наше господство добровольно – и тогда все будет в порядке, в противном случае неизбежна война» [416] . Состоявшийся обмен столь воинственными заявлениями положил начало длительной конфронтации между социальными системами – англоязычной и славяноязычной.

В «холодной войне» с Западом великая русская культура оставалась самым сильным оружием для защиты духовного сознания советского народа. И русский национальный язык как носитель этой культуры не должен был быть разрушен научными теориями о классовой природе языка.

Ведь «классовый язык» – это основание для раскола советского народа. А национальный язык – язык русского народа, русской культуры – сможет укрепить единство наций.

Не соглашается Сталин с Марром и по поводу тезиса последнего, что «язык есть орудие производства». Сталин иронично замечает, что «орудия производства производят материальные блага, а язык ничего не производит или „производит“ всего лишь слова» [417] . Но производство обеспечивается также и «производственными» словами, а изменение технологий требует новых слов. Но Сталин со своим замечанием выходит на совсем другую тему – возможности языка в производстве новых слов и понятий. Ведь «производство» слов – это не только объяснение новых технологий, но и производство смыслов, адекватных эпохе или опережающих ее. На основе смыслов создаются «ключевые послания», которые мотивируют людей, формируют их духовный мир, определяют отношение к жизни, к стране, к миру. Эта великая способность языка быть орудием духовного производства всегда востребована. И не каждый язык может справиться с этим. Но язык на котором уже создана великая культура – может.

Это подтвердили и революция, и коллективизация, и индустриализация страны. Уже тогда общественное развитие, идейное противостояние требовали чуть ли не постоянного создания новых смыслов, способных овладеть сознанием граждан страны. И Великая Отечественная война это подтвердила. Литераторы создали понятие «наука ненависти» по отношению к гитлеровским убийцам. Это понятие стало основой «ключевых посланий», после которых их авторов объявляли в Германии врагами Гитлера и Геббельса.

В годы «холодной войны», когда пропагандисты англоязычных стран использовали такие яркие образы, как «железный занавес», «империя зла», «права человека», «свободный мир», язык советских пропагандистов пестрел такими убогими выражениями, как «безродный космополит», «загнивающий Запад», «американский империализм» и т. п. Да и могло ли быть иначе, если тексты писали партийные пропагандисты, а не интеллектуалы-гуманитарии.

Причина была и в том, что развитие языка сдерживалось отставанием обслуживающих его наук.

Еще в 1940 г. известный языковед Л. В. ГЦерба ввел в лингвистику понятие «тезаурус», но развить его в коммуникативной практике не получилось. А тезаурус давал новые возможности для коммуникаций, потому что он подразумевал наличие открытой и подвижном системы значении, хранящихся в памяти индивида и организованных по принципу: от общего – к частному внутри определенной сферы употребления. Во многом тезаурус формировался коммуникативным окружением индивида, вбирающим в себя особенности того социально-культурного контекста, в котором протекает знаковое общение с другими людьми. Но партпропагандист, как правило, не общался с интеллектуалами-гуманитариями, потому его тезаурус был заведомо беспомощен. Но тогда, в условиях сдерживания развития лингвистики, понять это было трудно. Зародившаяся в СССР в 40–50-е годы психолингвистика (а языковое сознание оттуда) не обогатила коммуникативные процессы из-за «подозрительного» отношения к ней.

А на Западе набирали силу и психолингвистика (Н. Хомский) и социолингвистика (X. Карри), которые исследовали отражение различных социальных и социально-психологических явлений и процессов, роль языка в жизни и развитии общества. И когда социология заявила о возможности социального конструирования реальности (П. Бергер, Т. Лукман), лингвисты взялись за изучение роли языка в этом процессе. Они доказали способность языка к созданию грандиозных систем символических представлений, которые возвышаются над реальностью повседневной жизни подобно явлениям иного мира [418] . По сути, эти исследования вывели массовые коммуникации на новый, глобальный уровень.

Но язык – такая субстанция, которая живет не только сознанием, но и чувствами. Ускорение совершенствования «чувственной» стороны языка, развиваемой литературой, публицистикой, так же возможно, как и ускорение процессов интеллектуализации языка, развиваемой наукой. Когда поэзия смыкается с рациональным знанием, это, несомненно, открывает новые возможности для массовых коммуникаций. Не об этом ли строки Н. Заболоцкого:

Сила массовой коммуникации зависит от участия в ней поэтов и писателей, причем талантливых. Дайте волю поэтам – и они перевернут сознание.

Понимая силу пропагандистского слова, которое исходило не от партийных чиновников, а от литераторов, Сталин не воспринял выступление главного редактора газеты «Известия» Н. И. Бухарина на Первом всесоюзном съезде советских писателей (1934). Его доклад «О поэзии, поэтике и задачах поэтического творчества в СССР» расколол съезд. «Пролетарские», «комсомольские» поэты категорически не приняли его позицию. Поэт С. Кирсанов обвинил Бухарина в том, что тот «стремится увести поэзию с боевых позиций участия в классовой борьбе». Серьезное обвинение, особенно в то время, когда в стране идет коллективизация села, индустриализация экономики, ускоренно строится социализм.

Сталин не принимал «литературную» позицию Бухарина, считая, что в накалявшейся политической борьбе по поводу методов достижения промышленной мощи страны писатели и поэты должны словом поддерживать его, вождя, политику. И пусть это будет прямолинейно, пусть будет рифмованный лозунг, но строки должны мобилизовать трудящихся и разить врага, как у В. Маяковского:

А о чем говорил Бухарин? Он убеждал писателей, что «пересказ газетной статьи и рифмованный лозунг – это… уже не искусство», говорил о силе образов, которых недостает современным поэтам. О поэтах-трибунах суждение его было однозначным: об А. Безыменском – «он стал элементарен, стал стареть», о В. Маяковском – «время его агиток прошло». Зато, говорил он, пришло время поэзии Б. Пастернака, его «вереницы лирических жемчужин».

Конечно, это противоречило взглядам Сталина, который считал, что в политической борьбе поэзия высокого образа, рефлексии менее действенна, чем «удар» словом. И выступление Бухарина, увлеченно доказывавшего, что будущее за поэзией Пастернака, что важно «мышление в образах», приводящего строки Н. Гумилёва, что «солнце останавливали словом, словом разрушали города», Сталин посчитал не только непониманием политики партии, но и предательством ее.

Нет, Сталин был не против образов в искусстве. Но ему нужны были образы, рожденные не рефлексией, а ненавистью к политическому противнику, когда пропагандистское слово становится полководцем «человечьей силы». Поэтому он объявит Маяковского «лучшим, талантливейшим поэтом нашей, советской эпохи».

Сталинская логика была понятна: именно политическая поэзия и публицистика «прямого удара», в которой образы ярки, остры и прямолинейны, нужна в годы великого строительства, великой войны и великой трагедии. Такая поэзия и публицистика в эпохи массовых потрясений удерживает идею и веру, помогает обрести смысл существования. Она же держит людей в напряжении.

Но наступает минута, когда человека настигает психологическая усталость. А уставших – бьют, это закон борьбы. Тогда соратником гражданской поэзии становится поэзия рефлексии. Слово Маяковского всегда должно сопровождаться словом Пастернака, а в иные моменты и уступать первую линию пастернаковскому слову. Сталин отчасти осознал это в годы Великой Отечественной войны благодаря трогающим душу строкам гражданских и лирических стихов К. Симонова («Жди меня»), А. Суркова («Бьется в тесной печурке огонь…»), А. Твардовского («Василий Тёркин»).

Но после окончания войны гражданскую поэзию сменяет поэзия рефлексии, обращенная в глубины человеческого естества. Суть, ритм, тональность таких произведений, по мнению партпропагандистов, не способствовали мобилизации масс, уже живших в эпоху «холодной войны» и атомного оружия. И тогда в 1946 г. ЦК ВКП(б) принимает специальное постановление, в котором выносит суровый приговор творчеству А. Ахматовой и М. Зощенко.

Конечно, язык – инструмент производства новых смыслов и образов, прямых и рефлексирующих. Но не забудем, что, как говорил А. Пушкин, в языке должна быть «соразмерность» человеку, месту и времени. Если смыслы и образы будут адекватны пространству и времени, их запомнят.

По подсчетам некоторых современных исследователей, в английском литературном языке около 400 тыс. слов, в немецком – 250 тыс., в русском – около 150 тыс. слов. И хотя методика таких подсчетов, по мнению лингвистов, дело не бесспорное, очевидно, что темпы словарного обогащения русского языка в последние десятилетия сильно замедлились. Новые жизненные явления, процессы порой не находят адекватного отражения в русском литературном языке. А язык «отставший» или вяло используемый теряет силу гуманитарного сопротивления.

Но пока снижение темпов обогащения словарного запаса русский язык восполняет своей гибкостью и выразительностью. Обладающий выразительной интонацией, русский язык словно создан для массовых коммуникаций. В немалой степени именно интонационная особенность русского языка позволяет развивать тезаурус как множество смыслоразличительных элементов – словосочетаний, смысловых отношений.

В гуманитарном сопротивлении явлениям глобализации национальный язык играет первую роль. На его основе происходит создание и продвижение образов. Сила языка – это завоеванное массовыми коммуникациями пространство влияния на людей. Россия еще только начинает осваивать языковые формы сопротивления культурной экспансии. Внутри страны локальные битвы за русский язык происходят в основном в сфере гуманитарного образования. Но гораздо более серьезные – в ряде бывших советских республик: отлучение их от сотрудничества с Россией начинается с вытеснения русского языка с их территорий, из всех сфер жизни.

По данным Центра демографии и экологии человека РАН, из 10–12 ведущих мировых языков только русский язык на протяжении последних десятилетий утрачивает свои позиции в мире. По прогнозам, к 2025 г. владеть русским языком будет не более 152 млн человек. Особенно заметна эта тенденция в странах СНГ (кроме РФ) и Балтии. Если за 15 лет количество не знающих русский язык в этих странах выросло от нуля до 38 млн человек (по официальным данным), то еще через 10 лет оно увеличится почти до 80 млн человек. В странах Восточной Европы в начале XXI в. русский язык знало около 20 млн человек [419] , но предполагается, что в ближайшее время таковых станет вдвое меньше. В Западной Европе количество знающих русский язык несколько увеличилось исключительно за счет эмигрантов из России. В странах Азии, Африки и Латинской Америки владеют русским языком только специалисты, учившиеся в Советском Союзе.

Сокращение сферы распространения русского языка в мире – это и сокращение российского влияния, как культурного, так и политического, это падение сопротивляемости глобальной культурной экспансии. В определенном смысле это удар и по российскому экономическому влиянию, поскольку наличие в той или иной стране русскоговорящих предпринимателей и финансистов весьма способствует развитию деловых и торговых отношений.

«Сопротивленческий» опыт имеется у стран Западной Европы. Это прежде всего образование лингвистических сообществ, в перспективе перерастающих в политические организации. Лидер гуманитарного сопротивления – Франция. Именно она стала инициатором в деле защиты родного языка. Вот что гласит первая статья Закона об использовании французского языка: «Являющийся государственным языком республики в соответствии с Конституцией, французский язык представляет собой основной элемент исторического лица и наследия Франции. Он служит средством образования, работы, обменов и услуг в государстве. Он является основной связью между государствами, составляющими сообщество франкоговорящих государств».

Еще на заре глобализации Франция инициировала франкофонное движение, сделав ставку на французский язык и культуру, объединив страны, пользующиеся французским языком, объединив людей, говорящих по-французски, использующих его как второй язык, язык культуры или изучающих его. В 1970 г. это движение оформилось в Международную организацию Франкофонию (МОФ). Это первое в мире объединение государств, ассоциаций и т. д. на лингвистической основе, ныне переросшее в политическую организацию на основе французского языка – общего для участвующих стран. Эта группа государств стала центром «франкофонной кристаллизации», выражающим идею гуманитарного сопротивления и экспансии. Страны Франкофонии придерживаются принципа, что между людьми, говорящими на одном языке, должны существовать особые связи. Франкофония – это не только совокупность людей и стран, говорящих на французском языке, это государственные и частные организации, это духовное партнерство, питаемое чувством принадлежности к одной духовной общности – французскому языку, французской культуре и воплощаемым ими ценностям, это использование достижений культуры и цивилизаций друг друга. Франция – лидер и главный спонсор Франкофонии – делает основной акцент на духовную составляющую объединившихся стран. В рамках МОФ разработана конституция франкофонного сообщества, учреждена конференция министров национального образования и культуры, действует Агентство по культурному и техническому сотрудничеству.

Сегодня Франкофония объединяет более 70 стран, ассоциаций, университетов и т. п. МОФ сильна своей культурной составляющей. Ее основные лозунги: противостояние стандартам глобализации, сохранение национального достояния народов, развитие культурного и лингвистического разнообразия, диалог культур. Франция сумела мобилизовать лингвистический ресурс для формирования дружественного политического, экономического и культурного пространства. Языковая политики Франции в большей части подчинена интересам ее внешней политики [420] . Сложился механизм формирования лидеров «франкоговорящих» стран, которые являются приверженцами одновременно двух культур: своей национальной и французской.

Франция создала глобальную телесеть, которая может конкурировать с оккупировавшими информационное пространство британскими и американскими телеканалами. В декабре 2006 г. во Франции начала работу круглосуточная служба новостей «France 24». С помощью спутников и кабельных сетей «France 24» пришла к 75 миллионам зрителей в Европе, Африке и на Ближнем Востоке. Этот телеканал выдвигает Францию «на передовой край всемирной битвы идей», бросая вызов таким медиагигантам, как ВВС, CNN и «Аль-Джазира». Как говорят создатели этой телесети, – она «будет отражать национальные ценности, любовь к спорам, дискуссиям и противоречивым идеям» [421] .

Опыт Франции в сопротивлении культурной глобализации соответствующим образом интерпретировал для себя Китай. В 2004 г. китайское правительство одобрило пятилетнюю программу «Chinese Language Bridge Program», которая направлена на пропаганду и распространение китайского языка в мире, прежде всего в США, Великобритании, Германии, Японии и Корее. Только за три года экзамен по китайскому языку сдали более 1,2 миллиона иностранцев. Кроме того, во многих странах в качестве базы для культурных и научных обменов создаются «Институты Конфуция». Политика китайского руководства ориентирована на распространение языка в наиболее развитых государствах или в стратегически важных и ресурсно богатых развивающихся странах, которые представляют для Пекина наибольший политический интерес [422] .

Русский язык тоже вынужден противостоять англоязычной экспансии. Возможная стратегия сопротивления та, которая подразумевает экспансию не столько русского языка как такового, сколько русской науки и культуры. Россия – одна из немногих стран мира, способная на своем языке вести научные изыскания, создавать теории и вносить вклад в мировое знание. Поэтому миссия России – развивать науки, продвигать их достижения, быть «производителем» научных трудов, учебников, справочников и энциклопедий по разным отраслям знаний.

Мировая экономика, бизнес, промышленность, наука, дипломатия в подавляющей части используют английский язык. Русский язык потенциально предпочтителен как язык гуманитарного и нравственного общения, духовного самопознания и убеждения. В глобальном сообществе русский язык может стать языком диалога. Диалоговый потенциал русского языка, его сила гуманитарного сопротивления – в его связи с русской литературой. Стать языком сопротивления русский язык заставляет и серьезная проблема нашей действительности: новым поколениям россиян становится все труднее грамотно (литературно) выражать свои мысли на русском языке [423] .

Среди форм массовых коммуникаций самая «языковая» форма – гуманитарное образование. Поэтому нельзя «оторвать» русский язык от великой русской литературы, созданной на этом языке. Сделать это – значит помешать формированию культурных кодов, сделать сознание и чувства молодого поколения особо податливыми для экспансии чужих смыслов и образов, значит отучить выражать свои мысли на литературном языке.

Русская литература характеризуется соединением двух стилей – реализма как правдивого, неприкрашенного отображения жизни и романтизма, но не пассивного, примиряющего человека с действительностью, а активного, укрепляющего волю человека в жизненной борьбе [424] . Именно слияние романтизма и реализма делает русскую литературу сильной во влиянии на человека. Активный романтизм – главный источник сопротивленческого духа русской литературы. А сопротивленческий дух русской литературы заключен в ее кодах свободы, справедливости, реформаторства и революционности.

Большевистские руководители очень хорошо понимали силу литературного слова. После победы Октябрьской революции в России, решая задачи пропаганды, они все чаще обращались к произведениям Пушкина, Гоголя, Тургенева и Достоевского с их верой в Россию, в народ, во власть, с их предупреждением об опасности «бесовщины» и нигилизма. Гражданскую позицию этих гениев литературы можно определить словами П. А. Вяземского – «либеральные консерваторы». Большевистская власть пыталась примерить опыт «либеральных консерваторов» к «консерваторам советским» и выстроить пропаганду в соответствии с этим пониманием.

Пушкина любили все, в СССР широко издавали его сочинения. Тургенева чтили за «Отцов и детей». Достоевского замалчивали из-за «Бесов», но тем не менее отмечали, что неприглядность таких героев-революционеров в романе взывает к борьбе с ними. В самом начале 1935 г. издательство «Academia» (где директором был опальный Л. Б. Каменев) выпустило очередное издание романа «Бесы». А уже через несколько дней в «Правде» партийный критик Д. Заславский выступил со статьей «Литературная гниль», основной пафос которой – зачем переизданы «Бесы»? В статье досталось и автору романа, написавшему «грязнейший пасквиль, направленный против революции», и издательству за публикацию произведения. Вмешался М. Горький, который сказал, что он против превращения легальной литературы в нелегальную, которая будет соблазнять молодежь своей запретностью. Одним словом, «Бесы» из авангарда литературного перекочевали в политический.

А разве для Сталина Зиновьев, Каменев и Бухарин не бесы? Правда, и он для них был бесом, но у него была власть. Вождь внимательно читал сочинения и дневники Достоевского, и он оценил силу писателя, припечатавшего словом «бесы», по его разумению, «оборотней революции». Вот такой писатель был нужен Сталину, такой, который вывернул бы нутро нынешних бесов. А то ведь как «литераторы» из НКВД и отдела пропаганды ЦК партии обозначили внутренних врагов – «английские, немецкие, японские шпионы». А где яркое писательское слово? Такое, которое сказал Пушкин после подавления бунта в Польше (и Николай I это оценил!):

Могут ли нынешние поэты так сказать о победах? Вероятно, Сталин задавал себе этот вопрос и, наверное, признавал, что у Пушкина надо учиться современным мастерам мобилизующего жанра.

Сила влияния массовых коммуникаций по большей части определяется талантами, мировоззрением и психологическими особенностями интеллигенции. Люди интеллектуального труда вырабатывают смыслы, «ключевые послания», создают образы, которые несут отпечаток их взглядов и психологии. Они наполняют содержанием все формы массовой коммуникации. Они же являются и основным носителем литературного языка. Особая сфера коммуникаций – гуманитарное сопротивление и экспансия.

Специфика массовых коммуникаций в Советском Союзе, особенно в 20–40-е годы XX в., была в том, что власть сделала ставку в производстве образов на талантливых деятелей литературы и искусства. Политическая власть и организаторы пропаганды только обозначали политические смыслы дня. Произведения литературы и искусства становились частью системы пропаганды, когда их авторы понимали требования времени и власти, знали обстоятельства жизни народа, его чувства и, главное, когда верили в то, что делали. Стимулом для творчества было не самовыражение, а овладение искусством влияния на людей, «управления» читателем или зрителем.

Есть история о «моменте истины» для интеллигента. В известном романе В. Богомолова «В августе сорок четвертого» («Момент истины») одна из коллизий связана с нелепой смертью боевого офицера, по ранению временно прикомандированного к военной комендатуре. Его включили для прикрытия в оперативно-розыскную группу контрразведчиков, ищущих немецких агентов, действия которых могут сорвать предстоящее наступление советских войск. В этой операции военной контрразведки (СМЕРШ) погибает Игорь Аникушин, ушедший на фронт с последнего курса Московской консерватории, три года храбро воевавший в пехоте, любимый солдатами за ум и искренность, за независимость и справедливость, настоящий «толстовский» офицер. Погибает, в общем-то, из-за нелюбви к чекистам как таковым: «Кантуются по тылам… да еще героями себя чувствуют».

Когда розыскники-смершевцы начали проверять документы у неизвестных офицеров, а это, как скоро выяснилось, были немецкие агенты, капитан не внял полученным наставлениям, а, глядя на чекистские «причуды» в момент проверки (в момент истины!), даже разозлился. Не подозревал он, какая ведется игра. Окончилась она, когда старшему группы, капитану Алехину, стадо ясно, что за «офицеры» перед ним. Прозвучала условная фраза: «Не могу понять… будьте любезны» – и лесную тишь разорвали выстрелы чекистов. Лишь теперь помощник коменданта понял чекистский замысел, оценил ситуацию и схватился за кобуру – но поздно. Фашистский агент успел дважды выстрелить ему в грудь.

Литературный критик С. Рассадин признавался, что не любит роман Богомолова, и все из-за эпизода с гибелью Аникушина. Капитан «не хочет слушать указания поисковиков и в результате гибнет, бедняга». «Бедняга? Или… сам виноват?., из-за своей интеллигентщины, своего чистоплюйства… так сплоховал?.. Читатель… обязан быть раздражен непонятливым, недисциплинированным… интеллигентишкой. Доходя, может быть, до обобщения: „Все вы такие… Путаетесь под ногами!“ И разве он не прав по-своему?» [425] . Для критика чекисты в романе – олицетворение зла по отношению к интеллигенции.

Но все же, почему помощник коменданта оказался неспособен понять миссию чекистов? Ведь и помощник коменданта Аникушин (учившийся до войны на композитора) и командир опергруппы капитан Алехин (до войны – научный сотрудник) – были не только офицерами одной армии, они оба принадлежали к интеллигенции. Алехину капитан из пехоты понравился «своей прямотой и задиристой откровенностью». И Алехин не уставал ему внушать для его же блага: поймите, специфика у нас такая… «Дурацкая у вас специфика, – отвечал ему Аникушин и уточнял: – Мы очень разные люди, и быть таким, как вы, я не желаю! Извините – противно! Ну что вы все время смотрите, чего выискиваете?» Не поняли они друг друга. И это взаимное непонимание стоило жизни одному и пробитой головы другому.

И все же почему честный и порядочный капитан Аникушин оказался «несовместим» с миссией контрразведчика Алехина? Может, потому, что отказывал чекистам в праве на их дело, считая его никчемным? Может, потому, что не понимал специфики этого дела, его особенностей? И, не пытаясь вникнуть в предмет, он тем не менее считал возможным возмущаться, демонстративно игнорировать советы профессионалов. Самомнение интеллигента-интеллектуала погубило его.

Это самомнение, присущее части интеллигенции и разделившее ее на два «лагеря», ярко выразилось в преддверии Октябрьской революции и сразу после нее, отчасти исчезло в годы Великой Отечественной войны, потом опять появилось и в разных вариантах существует до сегодняшнего дня. Самомнение, порой переходящее в высокомерие, как психологическая черта, присущая части интеллигенции, породило тот раскол в ее рядах, что способствовал трагедии России в 1917 г. и трагедии распада СССР в 1991 г. Все минувшие десятилетия прошли под знаком конфликта, когда разные группы интеллигентов не находили взаимопонимания. И самое печальное, что из-за их одержимости самомнением они не были поняты народом.

Оставляя за интеллигенцией право на независимость, на созидание и сохранение духовных ценностей и образов, взгляд со стороны выявляет определенные социально-психологические черты, порожденные характером ее труда и образом жизни. Прежде всего это ее отзывчивость на события и идеи, и ее индивидуализм. С одной стороны, индивидуализм способствует самостоятельности и независимости, собственному творчеству, творческой конкуренции, а с другой – развитию самомнения, высокомерия, эгоизма, порой переходящего в эгоцентризм, в крайних проявлениях толкающего к предательству как нравственных принципов, так и людей. И именно индивидуализм интеллигенции заставляет общественность относиться к ее идеям и заявлениям с немалой долей недоверия.

Индивидуалистический «бунт» представителей «новой» гуманитарной интеллигенции порой принимает формы демонстративных выходок, в которых «тонут» серьезные оппозиционные идеи. Как выразился Ж.-П. Сартр, «мне хотелось, чтобы установившийся порядок существовал, а я мог бы бросать в него бомбы: мои слова» [426] .

Надо признать, что конфликт, в основе которого господство самомнений, высокомерия, раскалывает коммуникационное пространство. Для интеллигенции преодоление высокомерия – тяжелая духовная работа. И когда преодолеть высокомерие удается, роль интеллигенции, прежде всего гуманитарной, как хранителя духовных ценностей, как созидателя смыслов и образов в процессе массовой коммуникации становится определяющей.

Культура массовых коммуникаций – это, с одной стороны, культура экспансии смыслов, ценностей и образов, а с другой – культура гуманитарного сопротивления этой экспансии, в особенности когда это касается суверенности личности и страны. Если эти две культуры присущи всем формам массовой коммуникации – образованию, пропаганде, религии, рекламе, массовой культуре, массовым акциям, – то неудержимо растет эффект их влияния на человека и общество.

Вспомним конфликт мудреца и проповедника-жреца, описанный в начале нашей книги. Он показывает, что сила массовых коммуникаций не в противостоянии мудрецов и жрецов, а в их союзе, когда усилия мудреца дополняются усилиями жреца.

Как убедительнее, изобретательнее донести до людей смыслы, выработанные мудрецами, озабочены как раз жрецы-проповедники. Владение искусством создания и трансляции образов, несущих смыслы, – основа культуры массовых коммуникаций. Восстание толпы и сопротивление ему на уровне выработки политических ходов, комбинаций и интриг – дело организаторов массовых коммуникаций, играющих роль проповедников. У них есть собственные достижения, своя культура, взращенная столетиями общественного развития.

Но ситуация глобального общества заставляет совсем по-иному посмотреть на роль массовых коммуникаций. Суверенность и мощь государства, обладающего значительной территорией, огромными запасами сырья, большим научно-промышленным потенциалом, интеллектуальными ресурсами и эффективной армией, обеспечивается не столько непроницаемостью государственных границ, сколько многовариантной системой договорных отношений с соседними странами, переплетением бизнес-интересов, экономическими и научными связями, сколько развитой системой массовых коммуникаций, экспансией и сопротивлением. Глобальный мир – это мир, имеющий центры кристаллизации, где разные культуры взаимодействуют либо в форме экспансии, либо в форме сопротивления. В числе ведущих оказываются не страны-корпорации, а страны, образующие очаги кристаллизации.

Какова же роль массовых коммуникаций?

Разнонаправленная (экспансия – сопротивление) культура массовых коммуникаций провоцирует культуру кристаллизации. Необычная эта культура, вероятно, и определит в будущем облик объединяющегося мира.

Но кристаллизация возможна, если появляются кристаллизующие смыслы, концепции, задающие идейный вектор развития-сопротивления стран, сообществ, союзов, корпораций, людей. Производство смыслов определяет силу и способность к развитию-сопротивлению любой системы. Но производство смыслов зависит от интеллектуальной силы, имеющейся у системы. Коммуникации начинаются со смыслов, культурных кодов, трансформированных архетипов и появившихся на их основе современных идей экспансии и сопротивления. Обретая свои формы в виде пропаганды, рекламы, образования, религии, массовой культуры и массовых акций, насыщая их содержанием в соответствии с заданными смыслами, коммуникации не только поддерживают существование любой социальной системы, от страны до личности, но и дают им энергию развития или сопротивления, энергию социальных изменений.

России нередко напоминают, что она в свое время отстала от европейской цивилизации на триста лет, что означало отставание в смыслах. Но провозвестник русского Ренессанса А. С. Пушкин сократил это отставание как минимум на столетие. Потом другие гении русской культуры «сжимали пространство и время» – Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский, А. П. Чехов, П. И. Чайковский, Д. Д. Шостакович, С. С. Прокофьев, К. С. Малевич… Но во второй половине XX в. кристаллизация в нашей стране теряла притягательную силу, так как исчезали идеи, смыслы. В конце концов влияние российско-советской духовной экспансии, лишенное интеллектуальной мощи, снизилось. Сегодня мы испытываем экспансию западной кристаллизации. И не всегда понимаем, что отчасти это продукты распада, правда, весьма жизнестойкого, способного на порождение «неожиданных» шквалов в виде промышленных, финансовых, культурных кризисов. Вся современная система коммуникаций работает на это, начиная с производства оправдывающих смыслов.

Случится ли суд и получит ли приговор эта система, прежде чем в жерновах коммуникации сопротивления, этого «последнего бастиона» цивилизации, перемелются те продукты кристаллизации, что запечатлены в смыслах распада? Может быть, такую ситуацию предчувствовал И. А. Крылов, когда почти за два века до наших дней писал басню «Сочинитель и Разбойник». В ней идет речь о суде над безнравственным сочинителем.

Разве это не актуально сегодня ?

Примечания

1

См.: Бехтерев В. М. Внушение и его роль в общественной жизни. СПб., 2001. С. 160–162.

2

См.: Ноэль-Нойман Э. Общественное мнение. Открытие спирали молчания. М., 1996. С. 341.

3

См.: Ноэль-Нойман Э. Общественное мнение. Открытие спирали молчания. С. 343.

4

См.: Burkly W. Sociology and Modern Systems Th eory. Oxford, 1967. P. 138.

5

Tumer H. (1993b) «Taming the Truth», British Journalism Review, 4 (1): 37–41.

6

См.: Dubois С. Th e Peoples of Alor. Minneapolis, 1944. P. 3–5; Фролов C.C. Основы социологии. М., 1997. С. 130.

7

Гегель Г. Собр. соч.: в 14 т. М. – Л., 1928–1958. Т. 7. С. 219.

8

См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.: 2-е изд. Т. 3. С. 35, прим.

9

См.: Ehrenreich В. Angst vor dem Absturz. Miinchen, 1992.

10

Ноэль-Нойман Э. Общественное мнение. Открытие спирали молчания. С. 213.

11

См.: Соколов А. Введение в теорию социальной коммуникации. СПб., 1996. С. 4, 13–14.

12

См.: Московичи С. Век толп. Исторический трактат по психологии масс. М., 1996. С. 229.

13

См.: Грамши А. Тюремные тетради.

Антонио Грамши – один из выдающихся мыслителей XX века, теоретик марксизма, публицист и политический деятель, основатель и руководитель Итальянской коммунистической партии. А. Грамши – автор многочисленных трудов по философии, истории, общефилософским проблемам эстетики, литературы, искусства, массовой культуры, а также вопросам взаимоотношений интеллигенции и народа. В своих работах Грамши называет марксизм «философией практики» и исследует связь теории марксизма с практикой политической, идеологической и пропагандистской деятельности.

14

Франкфуртская школа в немецкой философии и социологии возникла в 1931 году в Институте социальных исследований во Франкфурте-на-Майне, затем продолжила свою работу в Женеве и Париже (1934–1939 гг.), а потом в США (1939–1946 гг.). Ведущие исследователи этой школы: М. Хоркхаймер, Т. Адорно, Г. Маркузе, Э. Фромм, в 60–е годы – Ю. Хабермасс. В своей философско-социологической «критической теории общества» представители этой школы сочетали марксистские критические подходы к буржуазной культуре, идеи гегелевской диалектики с психоанализом З. Фрейда. Эта теория оказала влияние на развитие социально-философской мысли в США и ФРГ. Противоречивый характер этой теории привел к распаду Франкфуртской школы в начале 1970–х годов.

15

См.: Зуев С. Новый культурно-экономический курс? // Росс, экспертное обозрение. 2006. № 3. С. 14, 42–47.

16

См.: Зуев С. Новый культурно-экономический курс? С. 42–47.

17

См.: Зуев С. Новый культурно-экономический курс? С. 42–47.

18

Маркс К. Капитал // Маркс К., Энгельс Ф. Соч.: 2–е изд. Т. 23. С. 770.

19

Аверинцев С. Собрание сочинений. София – Логос. Словарь. – К.: Дух i Лitera. 2006. С. 386–387.

20

Аверинцев С. Собрание сочинений. С. 386–387.

21

Кондратьев Э. В., Абрамов Р. Н. Связи с общественностью. М.: 2007. С. 132–133.

22

См.: Комсомольская правда, 21.04.2009.

23

Траут Д., Райс Э. Позиционирование: битва за умы. СПб.: 2008. С. 41.

24

Чумиков А. Н., Бочаров М. П. Связи с общественностью. Теория и практика. М.: 2008, с. 176.

25

Чумиков А. Н., Бочаров М. П. Связи с общественностью. Теория и практика. С. 180.

26

Бодрийяр Ж. Общество потребления. Его мифы и структуры. Пер. с французского. М.: 2006, С. 111.

27

Там же. С. 114.

28

Бодрийяр Ж. Общество потребления. Его мифы и структуры. С.14.

29

Там же.

30

Там же. С. 115.

31

Аверинцев С. Собрание сочинений. София – Логос. Словарь. С. 393.

32

Социологический словарь. Т.1. М.: 2003. С. 64.

33

См.: Русское советское искусство. М., 1954. С. 50.

34

Там же.

35

Эрмлер Ф. М. Документы. Статьи. Воспоминания. Л., 1974. С. 140.

36

Чумиков А. Н., Бочаров М. П. Связи с общественностью: теория и практика. М., 2008. С. 151–152.

37

См. там же.

38

Юэн С. PR! Или умение «раскручивать». Социальная история паблик рилейшнз. М., 2006. С. 295.

39

Жан Бодрийяр, французский философ, социолог и культуролог, представляет то поколение французской интеллигенции, мировоззрение которой сформировалось в ходе знаменитых студенческих волнений 1968 г. Он исследовал проблемы постиндустриального общества, современных СМИ. Его первые книги «Система вещей» и «Общество потребления» вышли в свет 1968 г. Бодрийяр одним из первых стал говорить о том, что не предложение создается исходя из запросов потребителя, а в капиталистическом обществе потребности людей подгоняются под необходимость производства тех или иных товаров. Он раскрыл сложный механизм потребления как знаковую систему. Широкую известность получила концепция Бодрийяра, согласно которой сегодня реальность замещается симулированием чувств и переживаний. Эта новая «гиперреальность», с доминированием торговых центров, новостей, телешоу и кинофильмов, не имеет смысла, но настолько сильна, что искать пути возвращения к обычной реальности более не представляется возможным: «Что такое наша свобода? Это свобода купить одну машину вместо другой, т. е. симуляция настоящей свободы». Наиболее известные работы Бодрийяра: «К критике политической экономии знака» (1972), «Th e Mirror of Production» («Зеркало производства», 1975), «Симулякры и симуляции» (1981), «Ecstasy of Communication» («Экстаз коммуникации», 1983), «Les strategies fatales» («Фатальные стратегии», 1986).

40

См.: Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., 2–е изд. Т.21. 1955–1981. С. 276.

41

Мануэль Кастельс – известный социолог, занимающийся проблемами глобального развития. Из-за участия в движении протеста против режима Франко был вынужден бежать из Испании и просить политического убежища во Франции. Получив степень доктора социологии, преподавал в Парижском университете социологию и методологию социологических исследований. В 1972 г. издал свою первую книгу «Th e Urban Question. A Marxist Approach» («Вопросы города. Марксистский подход»), ставшую классикой исследований социологии города. Кастельс предложил концепцию «коллективного потребления», являющегося источником прогрессивных социальных конфликтов. В 1989 г. он предложил концепцию «потоков», материальных и нематериальных компонентов глобальной экономической и информационной сети. В работе «Информационная эпоха: экономика, общество, культура» (1996–1998) он суммирует свое представление о функционировании и устройстве общества с позиции структурирования общества вокруг новых, сетевых форм организации и разнообразных практик, с помощью которых люди утверждают собственную идентичность в изменяющемся мире. С 1979 г. Кастельс преподает в Беркли (Калифорнийский университет).

42

Ильин И. А. О сопротивлении злу силою. М., 2005. С. 189.

43

Ильин И. А. О сопротивлении злу силою. С. 121–122.

44

См.: Ильин И. А. О сопротивлении злу силою. С. 127–128.

45

Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество, культура. М., 2000. Т. 2. Могущество самобытности // http://iiT-mp.narod.TU/books/inozemcev/page_1292.html

46

См.: Understanding Globallization. Th e Lexus and the Olive Tree. N. Y., 2000.

47

Панарин А. С. Политология. М., 2000. С. 10.

48

См.: Glazer N. Two Cheers for «Asian Values» // Th e National Interest. 1999. Fall. P. 27.

49

См.: Бодрийяр Ж. Общество потребления. Его мифы и структуры. М., 2006. С. 114.

50

Уткин А. И. Глобализация: процесс и осмысление. М., 2002. С. 35.

51

Вестфальский мир (два мирных договора, подготовленных в Мюнстере и Оснабрюке) завершил Тридцатилетнюю войну (1618–1648) и закрепил и усилил политическую раздробленность Германии. По договору Швеция получила устья почти всех судоходных рек Северной Германии, Франция – часть Эльзаса, за германскими князьями были фактически признаны права суверенных государей.

52

Гленнон М. Совет Безопасности: в чем причина провала? // Россия в глобальной политике. 2003. Т.1. № 3. С.118–120.

53

Черненко Е. Невиртуальный гость. – Коммерсантъ, 24.10.2011.

54

Цит. по: Черненко Е. Невиртуальный гость. – Коммерсантъ, 24.10.2011.

55

См.: Черненко Е. Невиртуальный гость. – Коммерсантъ, 24.10.2011.

56

Цит. по: Гришин А. На оппозицию в России прольется новый заграничный «золотой дождь». – Комсомольская правда, 20.03.2012.

57

См.: ЦРУ взяло под контроль соцсети по всему миру. – www.top.rbc.ru.

58

См.: Воробьев В. Война добралась до Сети // Росс, газета. 2008. 30 октября.

59

См.: Материалы VIII Международных Лихачёвских научных чтений в Санкт-Петербурге // Известия. 2008. 16 июня.

60

Кувалдин В. Б. Новое похищение Европы // Известия. 2008.16 июня.

61

Луман Н. Власть. М., 2001. С. 228–230.

62

См.: Попов В. Д. Социальная информациология – наука XXI века. Проблемы становления и развития. М., 2004. С. 69.

63

См.: Луман Н. Социальные системы. Очерк общей теории. СПб., 2007. С. 105.

64

См.: Добрынина Е. Россия как она есть // Известия. 2007. 24 декабря.

65

Цит. по: Медведев Ю. Цифровой подход // Российская газета, 13.01.2010.

66

Цит. по: Капитализм находится в нокдауне: Беседа с И. Валлерстайном // The New Times. 2009. № 34.

67

Грушин Б. А. Массовое сознание. М., 1987. С. 234–235.

68

См.: Ольшанский Д. В. Массовые настроения переходного времени // Вопр. философии. 1992. № 4. С. 8.

69

См.: Яковлев А. И., Кириллов Н. П. Сознание народа. Томск, 1999. С. 104.

70

См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 193.

71

См. там же.

72

Ортега-и-Гассет X. Избр. труды. М., 1997. С. 45–46.

73

См.: Арендт X. Истоки тоталитаризма. М., 1996. С. 415.

74

См.: Маркузе Г. Одномерный человек. М., 1994. С. 330, 336.

75

Белинский В. Г. Собр. соч.: в 3 т. М., 1948. Т. 3. С. 190.

76

См.: Грушин Б. А. Массовое сознание. С. 288, 313–314, 323.

77

Хейзинга Й. Человек играющий. 1992. С. 24.

78

Рассчитано на основании данных, приведенных в журнале «Коммерсантъ-Деньги» (2006. № 19. С. 118–126).

79

Зиновьев А. А. Фактор понимания. М., 2006. С. 322.

80

Бренд [англ. brand – (фабричная) марка] – имидж товарного знака определенного товара, в сознании покупателя выделяющий этот товар в ряду конкурирующих; это код, формирующий положительное восприятие товара.

81

См.: Малкин В. Ребрендинг государства // Ведомости. 2006. 27 ноября.

82

См.: Цветкова Р. Эксперты «НГ» не уверены, что рейтинги FH объективны // Независимая газета. 2010. 1 июля.

83

Эксперты «Freedom House», определившие рейтинг России как «несвободной страны», в своем пояснительном докладе «Права человека в современном мире» (2007) говорят так: «Усиливалось давление на правозащитников и независимое гражданское общество…»

84

Цит. по: Лучший ВВП на всю восьмерку // Время новостей. 2007. 13 августа.

85

См.: Преображенский И. США не любят Россию // Ведомости. 2007. 16 августа.

86

Методика GMI не учитывает потенциал России, иначе наша страна заняла бы более высокое место.

87

См.: Иванова С. и др. $ 663 млрд за имидж // Ведомости. 2006. 1 марта.

88

Райдинг А. США пора возродить культурную дипломатию // Известия. 2005.10 ноября.

89

Бирден М., Райзен Дж. Главный противник. Тайная история последних лет противостояния ЦРУ и КГБ. М., 2004. С. 405–406.

90

См.: Смелзер Н. Социология. М.:1994. С. 428.

91

См.: Фест И. Адольф Гитлер: в 3 т. Пермь, 1993. Т. 3. С. 76–77.

92

Забалуев В. История Германии 1871–1918 гг. в немецких школьных учебниках // Новая и новейшая история. 1997. № 5. С. 214.

93

См.: Jeismann К. Geschichtsbewustsein // Geschichte in Wissenschaft und Unterricht 44. 1933. N 11. S. 725–728.

94

См.: Кредер А. А. Новейшая история. XX век. М., 1996. С. 143.

95

См.: Медведева И., Шишова Т. Князь Курбский как первый русский невозвращенец // Новая газета. 1996. № 44.

96

Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 47. С. 194.

97

См.: Th omson О. Mass Persuasion in History. An Historical Analysis of the Development of Propaganda Techniques. Edinburgh, 1977. P. 3.

98

См.: Lasswell Н. Psychopatology and Politics. Chicago, 1960. P. 218.

99

Цит. по: Блэк С. Паблик рилейшнз. Что это такое? М., 1990. С. 19.

100

См.: Holt R., Velde R. Strategic Psychological Operations and American Foreign Policy. Chicago, 1960. P. 87.

101

См.: Lasswell Н. Psychopatology and Politics. P. 218.

102

См.: Th ompson О. Mass Persuasion in History. P. 7.

103

Cм.: Parsons T. Essays in Sociological Th eory. N.-Y., 1967. P. 142, 171–172.

104

Cм.: Choukas M. Propaganda Comes of Age. Washington, 1965. P. 41.

105

См.: Koszyk К., Pruis К. Propaganda. Worterbuch zur Publizistik. Miinchen, 1970. S. 291–292.

106

См.: Лавровский А. Американская социологическая пропаганда. М., 1978. С. 50–51.

107

См.: Шиллер Г. Манипуляторы сознанием. М., 1980. С. 168.

108

Там же. С. 169.

109

Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 41. С. 399.

110

См.: Поздняков П. Эффективность коммунистической пропаганды. М., 1975. С. 344.

111

См.: Martin J. Eff ectiveness of International Propaganda, Propaganda in International Aff airs // Th e Annals of the American Academy of Political and Social Sciences. 1971. Vol. 39. P. 62.

112

См.: Windlesham L. Communication and Political Power. L., 1966. P. 17.

113

Cм.: Ниринг Э., Ниринг С. США сегодня. М., 1956. С. 105.

114

Цит. по: Де Вито М., Параскандоло Р. Сэр Поппер ненавидел телевидение и предлагал ограничить его свободу // Литер, газета. 1996. 28 августа.

115

См.: Ноэль-Нойман Э. Общественное мнение. Открытие спирали молчания. С. 232–233.

116

См.: Martin J. International Propaganda. Minneapolis, 1958. P. 18.

117

Шиллер Г. Манипуляторы сознанием. С. 44.

118

См.: Freire P. Pedagogy of the Oppressed. N. Y., 1971. С. 144–145.

119

См.: Choukas М. Propaganda Comes of Age. P. 210.

120

См.: Nord P. L’intoxication– Arme absolue de la Guerre Subversive. P., 1980. P. 6.

121

Николаевский Б. И. История одного предателя. М., 1991. С. 18.

122

См.: Дубровский Д. М. Обман. Философско-психологический анализ. М., 1994. С. 65.

123

См. там же. С. 66–67.

124

См.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 35. Л. 5–11.

125

РГАЛИ. Ф. 2451. On. 1. Д. 112. Л. 8–9; РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 117. Д. 409. Л. 105–107.

126

РГАЛИ. Ф. 2451. On. 1. Д. 112. Л. 8–9; РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 117. Д. 409. Л. 105–107.

127

См.: ЦАМО. Ф. 372. Оп. 6570. Д. 76. Л. 216–217.

128

См.: ЦАМО. Ф. 372. Оп. 6570. Д. 78. Л. 30–32. Основной смысл приказа № 006 – «мародеров и насильников расстреливать на месте».

129

См.: Герцштейн Р. Война, которую выиграл Гитлер. Смоленск, 1996. С. 440.

130

Там же. С. 443.

131

См.: Герцштейн Р. Война, которую выиграл Гитлер. С. 447.

132

См. там же. С. 473.

133

См.: Брамштедте Е., Френкель Г., Манвелл Р. Йозеф Геббельс. Ростов-на-Дону, 2000. С. 359.

134

Хипесница – проститутка, обкрадывающая своих клиентов (из воровского жаргона, распространенного в 20–40–е годы XX в.). – Прим. авт.

135

См.: Герцштейн Р. Война, которую выиграл Гитлер. С. 517.

136

Бивор Э. Падение Берлина. 1945. М., 2005. С. 530–531.

137

См.: Панарин И. Н. Информационная война XXI века. Готова ли к ней Россия? // Власть. 2000. № 2. С. 101–104.

138

См.: Кудрявцев В. В. Лекции по истории религии и свободомыслия. Минск, 1997. С. 17–19.

139

Вебер М. Избр. произведения. М., 1990. С. 203–204.

140

По материалам «круглого стола» «Религия в современном российском обществе», проведенного в РИА «Новости» 9 ноября 2006 г. Были оглашены результаты социологического исследования религиозного сознания населения, проведенного Институтом общественного проектирования (опрошено 15 000 человек).

141

См.: Мчедлов М. и др. Религия в зеркале общественного мнения // Социологические исследования. 1994. № 5.

142

См.: Мчедлов М. О религиозности российской молодежи // Социологические исследования. 1998. № 6. С. 110.

143

См.: Социологические исследования. 1998. № 6. С. 110.

144

См.: Bell D. Th e Cultural Contradictions of Capitalism. N. Y., 1976. P. 14.

145

Ерасов Б. С. Социальная культурология. М., 1996. С. 270.

146

См.: Гиленсон Б. А. Эрнест Хемингуэй. М., 1991. С. 146.

147

См.: Литературная газета. 1982. 2 июня.

148

См.: Shils Е. Mass Society and Its Culture // Daedalus. 1960. N 2. P. 294.

149

См.: Разлогов К. Э. Феномен массовой культуры. Культура, традиции, образование. М., 1990. Вып. 1. С. 141.

150

См.: Dufrenne М. L’Art de masse existe-t-il? // Revue d\'Estherique. 1974. № 3–4. P. 13–15.

151

Эйзенштейн С. М. Мемуары. М., 1997. Т. 1. С. 403.

152

Ерасов Б. С. Социальная культурология. С. 412.

153

Цит. по: Второй всесоюзный съезд советских писателей: Стенограф, отчет. М., 1956. С. 377.

154

Цит. по: Сталин и кино // Искусство кино. 1993. № 3. С. 101.

155

См.: Лернер М. Развитие цивилизации в Америке. М., 1992. Т. 2. С. 339.

156

Жданов Л. А. Советская литература – самая идейная, самая передовая литература в мире. М., 1953. С. 8–9.

157

См.: Adams J. Th e Epic of America. N. Y., 1931. P. 174. – Пер. A. Николюкина.

158

Лернер М. Развитие цивилизации в Америке. С. 343.

159

Кончаловский А. С. Низкие истины. М., 1998. С. 199.

160

См.: Лернер М. Развитие цивилизации в Америке. С. 349.

161

Бодрийяр Ж. Общество потребления. Его мифы и структуры. С. 12.

162

Там же. С. 71.

163

Московичи С. Век толп. Исторический трактат по психологии масс. С. 241.

164

Лебон Г. Психология народов и масс. СПб., 1995. С. 145.

165

См.: Рубинштейн С. Л. Бытие и сознание. М., 1957. С. 226.

166

См.: Брушлинский А. В. Социальная психология в России и теория Сержа Московичи // Московичи С. Век толп. С. 18–20.

167

См.: РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 3. Ед. хр. 231. С. 72–73.

168

Бехтерев В. М. Внушение и его роль в общественной жизни. С. 147–148.

169

См.: РГАСПИ. Ф. 558. On. 1. Ед. хр. 2510. Л. 2–3.

170

Цит. по: Московичи С. Век толп. С. 180.

171

Там же. С. 187.

172

См.: Московичи С. Век толп. С. 192.

173

См.: Frankfurter Allgemeine Zeitung. 1986. Juni 6.

174

Цит. по: Пленков О. Ю. Мифы нации против мифов демократии. Немецкая политическая традиция и нацизм. СПб., 1997. С. 141.

175

Ширер У. Взлет и падение Третьего рейха. М., 1991. Т. 1. С. 295–296.

176

Цитаты из «Майн кампф» Гитлера даются по русскому переводу книги (М., «Т-ОКО», 1992).

177

См.: Зомбарт В. Евреи и хозяйственная жизнь. СПб., 1912. С. 140.

178

См.: Pound R. Harmsworth – Northcliff. L., 1959. P. 657.

179

Людендорф Э. Мои воспоминания о войне 1914–1918 гг. М., 1923. С. 294.

180

Фест И. Адольф Гитлер. Т. 2. С. 190.

181

От нем. Nationalsozialistiche Deutsche Arbeiterpartei. В отличие от сокращенных названий других партий в отечественной литературе принята аббревиатура НСДАП – от немецкого сокращения NSDAP.

182

Бёлль Г. Собр. соч.: в 5 т. М., 1996. Т. 5. С. 668–669.

183

Ширер У. Взлет и падение Третьего рейха. С. 304.

184

Историк и журналист У. Ширер писал для американских читателей и для их удобства перевел немецкие марки и пфенниги в американские доллары и центы.

185

См.: Филиппов И. Записки о Третьем рейхе. М., 1970. С. 87.

186

См.: Ширер У. Взлет и падение Третьего рейха. С. 307.

187

Цит. по: Фест И. Адольф Гитлер. Т. 2. С. 18.

188

Там же. С. 285.

189

Цит. по: Клемперер В. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога. М., 1998. С. 310–311.

190

Там же. С. 326–327.

191

См.: Piess С. Joseph Goebbels. Eine Biographie. Baden-Baden, 1950. S. 339.

192

См.: Piess С. Joseph Goebbels. S. 283.

193

См.: Wedel Н. Die Propagandatruppen der deutschen Wehrmachte. Neckargemund, 1962. S. 62, 66.

194

См. стенограмму выступления Н. Шульце по радио. – Пер. автора.

195

Документ и перевод в архиве Ю. Квицинского.

196

Цит. по: Кракауэр 3. Пропаганда и нацистский военный фильм // Киноведческие записки. 1991. № 10. С. 117.

197

Vogelsang Т. Neue Dokumente zur Geschichte der Reichswehr 1930–1933 // vfz, 1954. S.435.

198

Мазер В. История «Майн кампф». Факты, комментарии, версии / Пер. с нем. Сорокина Г. – М.: 2007. С. 152.

199

Копии этих планов находятся в архиве Мюнхенского Института современной истории. См. также: Безыменский Л. Разгаданные загадки третьего рейха. М.: 1981. С. 267.

200

Шпеер А. Шпандау: тайный дневник. М.: 2010. С. 182–183.

201

Цит. по: Der Spiegel. 1987. № 33. S. 73. – Пер. автора.

202

Riefenstahl L. Hinter den Kulissen des Reichsparteltag-Film. Miinchen, 1935. S. 29. – Пер. автора.

203

См.: Der Spiegel. 1987. № 33. S. 73. —Пер. автора.

204

См.: Герцштейн Р. Война, которую выиграл Гитлер. С. 329.

205

Цит. по: Furhammer L., Isaksson F. Politics and Film. N. Y., 1971. P. 41.– Пер. автора.

206

Шпеер А. Воспоминания. Смоленск, 1997. С. 316.

207

Герцштейн Р. Война, которую выиграл Гитлер. С. 358–359.

208

Герцштейн Р. Война, которую выиграл Гитлер. С. 540.

209

Tonnies F. Kritik der off entlichem Meinung. Berlin. 1922.

210

Ноэль-Нойман Э. Общественное мнение. Открытие спирали млчания. Перевод с нем. – М.: 1996. С. 341.

211

Там же. С. 342.

212

См.: Таратута Ж. В., Зданович А. А. Таинственный шеф Мата Хари. Секретное досье КГБ № 21152. М.: 2000. С. 147.

213

Цит. по: Таратута Ж. В., Зданович А. А. Таинственный шеф Мата Хари. С. 95.

214

См.: Тотальная война будущего не должна застать Германию врасплох… // Военно-исторический журнал. 2001. № 6. С. 78–81.

215

Документ и перевод в архиве Ю. Квицинского.

216

См.: Герцштейн Р. Война, которую выиграл Гитлер. С. 459.

217

Цит. по: Ширер У. Взлет и падение Третьего рейха. С. 315–316.

218

См.: IML. ZPA. P. St. 3/155. В1. 17. – Пер. Н. Яковлева.

219

Ширер У. Взлет и падение Третьего рейха. С. 286–287.

220

См.: SD Auss. Bielefeld, May 2,1941, N.A. Т-175/272/2768670–675.

221

Цит. по: Leiser E. Nazi Cinema. L., 1974. P. 159. – Пер. автора.

222

Там же. С. 158–159.

223

См.: Мельников Д. Е., Черная Л. Б. Империя смерти. Аппарат насилия в нацистской Германии. 1933–1945. М., 1987. С. 186.

224

Цит. по: Мэнвелл Р., Френкель Г. Знаменосец «Черного ордена». Гиммлер. М., 2000. С. 138.

225

См.: Валтин Я. Из мрака ночи. М., 2000. С. 436.

226

См.: Нюрнбергский процесс: Сб. материалов. М., 1960. Т. 6. С. 163; Мельников Д. Е., Черная Л. Б. Империя смерти. Аппарат насилия в нацистской Германии. С. 71.

227

См.: Финкер К. Заговор 20 июля 1944 г. Дело полковника Штауфенберга. М., 1976. С. 272, 356.

228

См.: Аренд X. Истоки тоталитаризма. М., 1996. С. 7.

229

Фромм Э. Бегство от свободы. М., 1990. С. 233.

230

См.: Ширер У. Взлет и падение Третьего рейха. С. 120.

231

Цит. по: Нюрнбергский процесс. Т. 6. С. 305–306.

232

Черчилль У. Вторая мировая война. М.: 1991. Кн.3. С. 633.

233

См. речь А. Розенберга 11 мая 1944 г. Документ и перевод в архиве Ю. Квицинского.

234

Цит. по: Th e Sinews of Peace by Winston S. Churchill: A Speech at Westminster College (Fulton. Missouri), 5 march 1946. Fulton, 1995. P. 10–13,15. – Пер. автора.

235

См.: Черчилль У. Мускулы мира. М., 2006. С. 482–483, 485.

236

Цит. по: Правда. 1946.14 марта.

237

Цит. по: Печатнов В. Возвращение в Фултон // Россия в глобальной политике. 2006. № 2.

238

Цит. по: Новое время. 1980. № 8. С. 28–29.

239

См.: Drop Shot. Th e United States Plan for War with the Soviet Union in 1957 / Ed by A. Brown. N. Y., 1978. P. 6, 20–38; Containment. Documents on American Policy and Strategy 1945–1950 / Ed. by T. Etzold, J. Gaddis. N. Y„1978. P. 357–360.

240

Цит. по: Адибеков Г. М. Коминформ и послевоенная Европа. 1947–1956 гг. М., 1994. С. 53.

241

См.: Containment. Documents on American Policy and Strategy 1945–1950. P. 212, 222. – Пер. автора.

242

Цит. по: Chester L., Hodgson G., Page P. Th e American Melodrama. N. Y., 1969. P. 778. – Пер. автора.

243

См.: Harry S. Truman Library. President\'s Secretary\'s File. – Пер. автора.

244

Стивен С. Операция «Раскол». Страницы истории самой секретной операции «холодной войны» // Диалог. 1990. № 18. С. 86–87.

245

Цит. по: Колосов Л. С. Собкор КГБ. Записки разведчика и журналиста. М., 2001. С. 407–408.

246

Правда. 1946.14 марта.

247

См.: Майоров А. М. Вторжение. Чехословакия, 1968. Свидетельства командарма. М., 1998. С. 193.

248

Там же. С. 19.

249

См.: Желицки Б. Й., Кыров А. М., Капиченко Н. 1956. Осень в Будапеште. М., 1996. С. 152.

250

Стивен С. Операция «Раскол». С. 97.

251

См.: Barnes Т. Th e Secret Cold War. Th e CIA and American Foreign Policy in Europe, 1946–1956 // Historical Journal. Vol. 24. № 2 (1981). P. 412–413.

252

См. там же. С. 660–663.

253

Цит. по: Ranson Н. Secret Intelligence in the United States, 1947–1982: the CIA\'s Search for Legitimasy //Andrew and Dilks. Missing Dimension. L., 1984. P. 209.– Пер. автора.

254

См.: Harvard University Archive. UAV 759.10. Box 1948–1949, «Sm – Z», 1948–1950, «А – В», File «Th e Study of Russia at Harvard».

255

CM.: Harvard University Archive. UAV 759.10. Refugee Interview Program: Basic documents… 1950–1954, Box 1950–1951, «SL– Z», 1951–1952, «А – С».

256

См.: Harvard University Archive. UAV 759.175. Refugee Interview Program: Correspondence «А– Z», 1950–1953, Box «А– Bi», File «Evaluation Division. Special D/I requirements for social science information».

257

Цит. no: Diamond S. Compromized Campus. Th e Collaboration of Universities with the Intelligence Community, 1945–1955. N. Y., 1992. P. 67. – Пер. автора.

258

См.: Proudfoot М. European Refugees: 1938–1952. A Study in Forced Population Movement. Illinois, 1956. P. 33–34.

259

Гелен Р. Служба. М., 2001. С. 43–44.

260

Кукридж Э. Гелен: шпион века. Смоленск, 2001. С. 92.

261

Использованы данные, полученные Е. В. Кодиным, который в начале 2000–х годов имел возможность изучить документы, относящиеся к «Гарвардскому проекту», в том числе вопросы социологической анкеты. См. также: Harvard University Archive. UAV 759.175. Refugee Interview Program: Correspondence «А – Z», 1950–1953, Box «А – Bi».

262

См.: O\'Connell С. Th e Munich Institute for the Study of the USSR. Origin and Social Composition, University of Pittsburgh, Th e Carl Beck Papers in Russian and East European Studies. 1990. № 808. December. P. 12–16.

263

См.: O’Connell С. Social Structure and Science: Soviet Studies at Harvard. Los Angeles, 1990. P. 251.

264

См. там же. С. 407.

265

См. там же. С. 428–430.

266

Цит. по: Война Германии против Советского Союза. 1941–1945. Документальная экспозиция города Берлина. Берлин, 1992. С. 87.

267

См.: Bauer R., Inkeles A., Kluckhohn С. How the Soviet System Works. Cultural, Psychological and Social Themes. Cambridge. 1957. P. 192, 194,196.

268

См.: Кодин E. В. «Гарвардский проект». М., 2003. С. 90, 147.

269

Цит. по: Социологические исследования. 1994. № 3, С. 135–141.

270

См.: Кривошеев Г. Ф., Андроников В. М. и др. Великая Отечественная война без грифа секретности. С. 43.

271

См.: Гуль Р. Я унес Россию. М., 2001. Т. 2. С. 116.

272

Цит. по: Кентавр. 1994. № 4. С. 116–122, 125–126.

273

Цит. по: Нерсесиан В. А. Переговоры с руководством немецкой армии в 1938 году. // Посев. 2000. № 7.

274

Там же.

275

Цит. по: Герен А. Командос «холодной войны». 1972.

276

Буковский В. К. Московский процесс. Париж – М., 1996. С. 168–170.

277

См.: Гелен Р. Служба. С. 44.

278

Документ и перевод в архиве Ю. Квицинского.

279

См.: Новосильцев Д. Н. Пораженец, предатель или национальный герой // Кадеты. Белое дело: www.xxl3.ru/kadeti/vlasov.htm

280

Документ в архиве Ю. Квицинского.

281

См.: http://www.Posev.ru/files/nts-about/ne8999.htm

282

См.: История советских органов госбезопасности. М., 1977. С. 335.

283

См.: Дробязко С. И. Эпопея генерала Смысловского // Материалы по истории Русского освободительного движения. М., 1999. Вып. 4. С. 133.

284

Мордвинкин И. Б. Белогвардейцы. Гл. 16 // /ittp://kadet.ru/old/library/litera/belo/bel_pOO.htm

285

Симонов К. М. Софья Леонидовна. М., 1985. С. 44, 46–47.

286

См.: Трушнович Я. На путях в Россию // Посев. 1991. № 6.

287

См. http://www.syneigetic.ru [сайт Московского международного синергетического форума].

288

Дивнич Е. И. НТС – нам пора объясниться! Нью-Йорк, 1969. С. 88–90.

289

См., например: Такер Р. Сталин у власти. 1928–1941. История и личность. М., 1997. С. 63.

290

См.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 131. Д. 190. Л. 33.

291

Цит. по: Волкогонов Д. А. Троцкий. Политический портрет. М., 1997. Кн. 2. С. 70. См. также: Белади Л., Краус. Т. Сталин. М., 1989.

292

См.: РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 10. Д. 127. Л. 188–189. Копия.

293

Котерия [из фр. coterie] – уст. кружок, сплоченная группа лиц, преследующих своекорыстные цели. – Прим. авт.

294

Яковлев А. Н. Сумерки. М., 2003. С. 469.

295

Из доклада Р. Редлиха на заседании совета НТС в мае 1972 г. – Документ в архиве Н. Яковлева.

296

См.: Conant J. Th e Th reat to Our National Security. N. Y., 1952. P. 12.

297

Капица П. Л. Письма о науке. М., 1989. С. 248.

298

См.: Симонов К. М. Глазами человека моего поколения. Размышления о И. В. Сталине. М., 1988. С. 128–130.

299

Они не молчали. М., 1991. С. 391, 399.

300

Цит. по: Правда. 1945. 25 мая.

301

Хрущев Н. С. Воспоминания // Вопросы истории. 1990. № 4. С. 62; 1991. № 11. С. 45.

302

См.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 121. Д. 453. Л. 23.

303

См.: ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 3289. Л. 63–64.

304

См.: Harry S. Truman Library. President\'s Secretary File. – Пер. автора.

305

Черчилль У. Мускулы мира. С. 471.

306

Цит. по: Правда. 1952. 15 октября.

307

Цит. по: Американский идеализм как способ спасти мир // Известия. 2004. 18 мая.

308

См.: Palmer М. Breaking the Real Axis of Evil. How to Oust the World\'s Last Dictators by 2025. Rowman & Littlefi eld Publishers Inc., 2003.

309

Цит. по: Palmer М. Breaking the Real Axis of Evil… Предисловие. – Пер. О. Попова.

310

См.: Кашин В. Эталон демократии // Ведомости. 2005. 5 марта.

311

Бжезинский 3. Выбор. Мировое господство или глобальное лидерство. М., 2004. С. 254.

312

Цит. по: Th e Guardian. 2004. December 7. – Пер. автора.

313

Цит. по: Palmer М. Breaking the Real Axis of Evil. How to Oust the World\'s Last Dictators by 2025. Rowman & Littlefi eld Publishers Inc., 2003.

314

Цит. по: Демократический прагматизм // Время новостей. 2009. 16 декабря.

315

Асламова Д. Наш секрет успеха – сделать сумашествие нормой. – Комсомольская правда, 09–10.04.2012.

316

Троцкий Л. Д. Литература и революция. М.: 1991. С.185.

317

См.: http://www.old strana.ru/stories/02/09/03/3144/239989.html

318

См.: Шитов А. Пропагандисты «оранжевой» революции выходят из тени // Парламентская газета. 2005.15 февраля.

319

См.: http://www.Sovetnik.ru

320

Цит. по: Ведомости. 2005. 30 марта.

321

Цит. по: Михайлов М. И. История Союза коммунистов. М., 1968. С. 449.

322

См.: Mehring F. Einleitung zu Karl Marx. Enthullungen iiber den Kommunisteriprozess zu Koln. Berlin, 1914. S. 22.

323

Цит. по: Головина Г. Д. Борьба К. Маркса против полицейских преследований Союза коммунистов: Канд. дисс. М., 1987 // Рос. центр хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ). Ф. 191. Д. 668. Л. 174, 176.

324

См.: Der Bund der Kommunisten: Dokumente und Materiallen. Bd 3. 1851–1852. Berlin, 1984. D. 10/2.

325

См.: РЦХИДНИ. Ф. 191. Д. 63. Л. 2, 3, 4. – Пер. Г. Д. Головиной.

326

Там же. Ф. 191. Д. 63. Л. 7. – Пер. Г. Д. Головиной.

327

См.: РЦХИДНИ. Ф. 191. Д. 68. Л. 12. —Пер. Г. Д. Головиной.

328

См.: РЦХИДНИ. Ф. 191. Д. 68. Л. 12.

329

См.: РЦХИДНИ. Ф. 191 Д. 68. Л. 3.—Пер. Г. Д. Головиной.

330

См.: РЦХИДНИ. Ф. 191. Д. 63. Л. 6.

331

См.: Маркс К., Энгельс Ф. Разоблачения о Кёльнском процессе коммунистов // Соч.: 2–е изд. Т. 8. С. 439.

332

См.: Gataatserchiv Potsdam Rep. 30, Berlin, С, Tit. 94, Lit. G, Nr. 217, Bl. 21–22. – Пер. Г. Д. Головиной.

333

См.: РЦХИДНИ. Ф. 191. Д. 708. Л. 52. – Пер. Г. Д. Головиной.

334

См.: РЦХИДНИ. Ф. 191. Д. 68. Л. 28, 44.

335

Там же. Ф. 191. Д. 68. Л. 44. – Пер. Г. Д. Головиной.

336

См.: РЦХИДНИ. Ф. 191. Д. 17. Л. 42; Ф. 191. Д. 708. Л. 456–457.

337

Маркс К., Энгельс Ф. Германская кампания за имперскую конституцию // Соч.: 2–е изд. Т. 7. С. 114.

338

Цит. по: Bittel К. Der Kommunistenprozesses zu Koln 1852 im Spiegel der Zeitgenossichen Presse. Berlin, 1955. S. 101. – Пер. автора.

339

Маркс К., Энгельс Ф. Соч.: 2–е изд. Т. 28. С. 406.

340

См.: Bittel К. Der Kommunistenprozesses zu Koln 1852… S. 93; Маркс К., Энгельс Ф. Разоблачения о Кёльнском процессе коммунистов. С. 434.

341

См.: Bittel К. Der Kommunistenprozesses zu Koln 1852… S. 92–103.

342

Цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.: 2–е изд. Т. 28. С. 542–543.

343

См.: Маркс К., Энгельс Ф. Разоблачения о Кёльнском процессе коммунистов. С. 474.

344

Там же. С. 451.

345

Там же. С. 490–491.

346

См.: РЦХИДНИ. Ф. 191. Д. 19. Л. 10. – Пер. автора.

347

Маркс К., Энгельс Ф. Соч.: 2–е изд. Т. 21. С. 214.

348

См.: РЦХИДНИ. Ф. 191. Д. 708. Л. 563. – Пер. автора.

349

Цит. по: Петрашевцы: Сб. материалов: в 3 т. М.—Л., 1926–1928. Т. 2. С. 186–187.

350

Белинский В. Г. Собр. соч.: в 3 т. М., 1948. Т. 3. С. 189.

351

Селезнев Ю. И. Достоевский. М., 1993. С. 130–131.

352

Волконский С. Г. Записки. Иркутск. 1991. С. 178–179.

353

См.: Бельчиков Н. Ф. Достоевский в процессе петрашевцев. М., 1971. С. 154.

354

Достоевский Ф. М. Собр. соч.: в 15 т. СПб., 1996. Т. 15. С. 120.

355

Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч.: в 30 т. Л., 1971–1990. Т. 18. С. 36.

356

Достоевский Ф. М. Собр. соч. Т. 12. С. 153.

357

См.: Спиридович А. И. Записки жандарма. М., 1991. С. 20, 210.

358

Цит. по: Спиридович А. И. Записки жандарма. С. 106.

359

Герасимов А. В. На лезвии с террористами: Воспоминания. М.: 1991. С. 43.

360

Герасимов А. В. На лезвии с террористами. С. 48–49.

361

См.: Волкогонов Д. А. Троцкий. Политический портрет. М., 1994. Кн. X. С. 84–85.

362

См.: Герасимов А. В. На лезвии с террористами. С. 50.

363

Герасимов А. В. На лезвии с террористами. С. 51.

364

Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 13. С. 371.

365

Герасимов А. В. На лезвии с террористами. С. 56.

366

Гуль Р. Б. Я унес Россию. Апология эмиграции. М., 2001. Т. 1. С. 153.

367

Цит. по: Гуль Р. Б. Я унес Россию. Апология эмиграции. С. 154.

368

См.: ГАРФ. Ф. 102. Оп. 260. Д. 179. Л. 96–102.

369

См.: Власть и оппозиция. Российский политический процесс XX столетия. М., 1995. С. 62–64.

370

См.: ГАРФ. Ф. 102. Оп. 260. Д. 179. Л. 96–102.

371

Орлов В. Г. Двойной агент. Записки русского контрразведчика. М., 1998. С. 57–59.

372

Бурцев В. Л. Панама старого режима // Будущее. 1917. № 2.

373

См.: Троцкий Л. Д. К истории русской революции. М., 1990. С. 278.

374

Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 34. С. 436.

375

Троцкий Л. Д. К истории русской революции. С. 372.

376

Письма И. В. Сталина В. М. Молотову. 1925–1936 гг. М., 1995. С. 72–74.

377

См.: Власть и оппозиция. Российский политический процесс XX столетия. С. 134.

378

См.: Механик А. «Мы живем, под собою не чуя страны» // Эксперт. 2008. № 34.

379

Цит. по: Диалог. 1990. № 4. С. 96.

380

Цит. по: Кригер И. Апрельские тезисы Владислава Суркова // Новая газета. 2008. № 31; см. также: Закатнов А. Национальная игра для интеллектуала // Росс, газета. 2008. 28 апреля.

381

Америкой «последовательно отвергается ключевое для демократии понятие политического суверенитета народа. Дело в том, что там, где имеет место такой суверенитет, национальные интересы по определению не могут быть предметом купли-продажи» (Панарин А. С. Народ без элиты. М., 2006. С. 23).

382

Сурков В. Национализация будущего: параграфы pro суверенную демократию // Эксперт. 2006. № 43.

383

См.: Гаазе К., Зыгаръ М. Пусть опять будет солнце // Русский Newsweek. 2010. 11–16 мая. С. 13.

384

Гаазе К., Зыгарь М. Пусть опять будет солнце. С. 13.

385

Там же. С. 15.

386

См.: Ключевский В. О. Значение Преподобного Сергия для русского народа и государства. М., 2006.

387

Лихачёв Д. С. Заметки о русском // Сов. культура. 1988. 27 августа.

388

См.: Социальная история и историческая наука // Вопросы философии. 1994. № 4.

389

Бердяев Н. А. Смысл истории. М., 1990. С. 143.

390

Бердяев Н. А. Смысл истории. С. 143.

391

См.: Межуев В. М. Идея культуры: Очерки по философии культуры. М., 2006. С. 49.

392

См. там же.

393

См.: Бердяев Н. А. Смысл истории. С. 143.

394

См.: Русское общество 30–х годов XIX в.: Мемуары современников. М., 1989. С. 144.

395

Русское общество 30–х годов XIX в. С. 196.

396

Мережковский Д. С. Пушкин // Пушкин в русской философской критике. М., 1990. С. 96.

397

Там же.

398

Бердяев Н. А. Русская идея. М., 2004. С. 37.

399

См.: Ильин И. А… Пророческое призвание Пушкина // Пушкин в русской философской критике. М., 1990. С. 328–355.

400

Н. В. Гоголь. Несколько слов о Пушкине – Пушкин А. С. Собр. соч. Т.10. М.: 1981. С. 241.

401

И. С. Тургенев. Речь по поводу открытия памятника А. С. Пушкину в Москве. – Пушкин А. С. Собр. соч. Т.10. М.: 1981. С. 246.

402

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 550

403

Н. В. Гоголь. Несколько слов о Пушкине – Пушкин А. С. Собр. соч. Т.10. М.: 1981. С. 243.

404

И. С. Тургенев. Речь по поводу открытия памятника А. С. Пушкину в Москве. – Пушкин А. С. Собр. соч. Т.10. М.: 1981. С. 249.

405

Там же. С. 253.

406

Ф. М. Достоевский. Пушкин. Очерк. – Пушкин А. С. Собр. соч. Т.10. М.: 1981. С. 256.

407

Там же. С. 262.

408

Там же.

409

Ф. М. Достоевский. Пушкин. Очерк. – Пушкин А. С. Собр. соч. Т.10. М.: 1981. С. 264.

410

Там же.

411

Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии. – Избранные произведения в 3–х томах. Т.1. М.: 1983. С. 127.

412

Цит. по: Звегинцев В. А. История языкознания XIX–XX веков в очерках и извлечениях. М., 1964. Ч. 2. С. 287.

413

Марр Н. Я. Язык. Сумерки лингвистики // Из истории отечественного языкознания: Антология. М., 2000. С. 178.

414

См.: Сталин И. В. Относительно марксизма в языкознании. К некоторым вопросам языкознания. М., 1950. С. 5.

415

Сталин И. В. Относительно марксизма в языкознании. С. 5.

416

Цит. по: Правда. 1946.14 марта.

417

Сталин И. В. К некоторым вопросам языкознания. Ответ товарищу Е. Крашенинниковой. М., 1950. С. 6.

418

См.: Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М.: 1995. С. 70.

419

По данным Центра демографии и экологии человека РАН, обнародованным в августе 2006 г.

420

См.: Пономаренко Л. В., Лаврова Е. В. Франкофония. История, структура, тенденции современного развития. М., 2005.

421

См.: Сэмюэль Г. Франс Телевизор // Газета. 2006. 7 декабря.

422

См.: Русский как иностранный // Коммерсантъ. 2006.17 августа.

423

См.: Русский язык. Современное состояние и тенденции распространения. М., 2005. С. 93.

424

См.: Горький М. Собр. соч.: в 16 т. М., 1979. Т. 16. С. 287.

425

Рассадин С. Страна Чекистия // Новая газета. 2006. 2 ноября.

426

Sartre J. P. Preface // Nizan P. Aden Arabic. P., 1960. P. 24. – Пер. автора.