По распоряжению т. Мокроусова, была послана связь к Альминскому партизанскому отряду, которым командовал Сережка Захарченко (Забияченко). Через несколько часов от Сережки прибыли военком Леонид Киселев и партизан Антон Кубанец. Они заявили о полном своём подчинении Мокроусову. Альминский отряд был, как батальон, влит в 3-й Повстанческий Симферопольский полк. Затем мы двинулись к Бешуйским копям.
С большими предосторожностями ночью мы подкрались к шахтам. Все же часовой услышал стук копыт и шорох.
— Стой! Кто идет?
Мы замерли. В двух шагах от нас переговаривались:
— Господин поручик, я слышал шум...
— Тебе вечно кажется,— небрежно ответил офицер.
Я отдал распоряжение идущим впереди ротам:
— Первый вправо, второй влево, в цепь!
Послышался шорох, и белые встревожились.
— Стой!
Затрещал пулемет.
— Часто начинай! Пулеметный огонь!— громко скомандовал я. Эхо повторяло раскаты стрельбы, ловило малейшее движение отряда. Казалось, что с нашей стороны наступает не менее тысячи.
— Вперед! Ура! Ура!
Партизаны бросились на шахты. Отряд белых в числе восьмидесяти трех человек, — из них восемь офицеров, при шести пулеметах,— разбежался. Несколько офицеров спряталось вблизи шахты в окопы, опутанные проволочными заграждениями, и зачастили из пулеметов. Но их одинокая попытка не спасла шахты от красных. Мы ворвались в офицерские флигели. По всем признакам, мужчины удрали в одном белье. А их полуодетые жены не понимали в чем дело.
— Где же ваши вояки? — спросил Мокроусов.
Одна из жен дерзко ответила, окидывая нас презрительным взглядом:
— Кто вы такие и как смеете врываться к нам?
— Мы краснозеленые. Простите, что побеспокоили. Но вы нам не нужны. Мы только удивляемся, что храбрые мужья бросили жен.
Женщины побледнели и дрожащими голосами запросили пощады. Мокроусов только досадливо отмахнулся. Не было времени объяснять, что краснозеленые — не разбойники. Мы побежали из помещения. Мокроусов распорядился:
— Товарищ Макаров. Попридержите белых подольше. Когда я зажгу шахту, я пришлю весть, Тогда можно отступить.
Белые, не жалея патронов, развили сильный огонь из Максима. Партизаны лежали в цепи за деревьями.
Я крикнул:
— Белогвардейцы, послушайте, что вам скажу! Колчак расстрелян, красные войска под Варшавой, за что вы бьетесь? За капиталистов? Бросьте оружие, переходите к нам, мы вам гарантируем жизнь. Сдавайтесь!
Меня перебили:
— Убирайся к такой-то матери, босяк! Семеновцы не сдаются.
— Ну хорошо, сволочь! Мы вас живьем возьмем! — пригрозил я. И, обернувшись к партизанам, гаркнул во всю глотку, на поучение белым:
— Не стрелять! Второй батальон, принимай вправо по балке, не выпускай бандитов. Окружить и взять живыми!— Последние мои слова заглушил треск пулеметного огня. Белые шпарили по балке, где не было ни одного партизана. Когда стрельба немного стихла, я крикнул:
— Первый пулемет, огонь!
— Та-та-та-та, — затрещал наш пулемет. И тотчас же партизаны быстро перенесли этот же пулемет на сто шагов влево, и опять команда:
— Второй пулемет, огонь!
— Та-та-та...
— Товарищ Макаров! Шахта зажжена. Приказано отступать по дороге, какой шли!—быстро сказал посланный от Мокроусова партизан.
Отбежавши не менее четверти версты, мы встретились с т. Мокроусовым и присели на отдых.
Вдруг раздался мощный взрыв. Земля под нами загудела, как при землетрясении. Сверху посыпались камни. Минутный страх сменился общей радостью. В шахте было заложено около двадцати пудов динамита. Взрыв остановил добычу угля; Мокроусов с первых же дней нанес чувствительный ущерб транспорту Врангеля.
Белая пресса умолчала о действиях краснозеленых. Лишь в одной из газет появилась маленькая заметка о казни двух офицеров, сбежавших во время штурма шахт.
Отдохнув в районе Чатыр-дага, Симферопольский полк двинулся к деревне Куру-узень. Около деревни Шумы мы порвали телеграфные провода. Скоро с одной из возвышенностей перед нами развернулось море. Алушта дразнила наши аппетиты. Мокроусову очень улыбалось занять город, но для такой операции не хватало сил.