Пожилая женщина, одетая с иголочки, аккуратно причесанная, прихрамывая, выходит из лифта еврейского общинного центра в Марьиной Роще. Здесь проходит выставка «Да будет жизнь! Театр в Терезине, 1942–1945».

Евгении Адольфовне, понятно, не довелось увидеть в Терезине ни одной театральной постановки. Но Терезин она помнит. Она даже дневник там вела. Слишком личный, она его уничтожила.

Об этом она обмолвилась по дороге в ресторан, куда я пригласила ее, чтобы побыть в тишине. На выставке было много народу, к тому же она ее видела. Пришла во второй раз, чтобы познакомиться со мной.

Заметив мое огорчение, она пообещала восстановить дневник по памяти.

— День за днем?

— Да, для вас я это сделаю.

Сделала.

В безлюдном грузинском ресторане с красными скатертями, ненавязчивым обслуживанием и неслыханными ценами было тихо.

Взглянув в меню, Евгения Адольфовна возмутилась: непозволительное расточительство!

— Мне оплачивают проживание и пропитание, — соврала я, не задумываясь.

В Праге я тоже приглашаю своих любимых терезинских стариков, которые любят вкусно поесть, в хорошие рестораны и произношу все ту же сакраментальную фразу: «Мне оплачивают проживание и пропитание». Однако с Евгенией Адольфовной этот номер не прошел — она отказалась от еды. С трудом я уговорила ее на блинчик. Победил главный аргумент — жаль растрачивать драгоценное время на пустые препирательства.

Мы сидели, влюбленные друг в друга, в тени большого бизнеса, при блинчиках.

— Ленонька, я так счастлива, что мне довелось с вами познакомиться, — говорила она. — Какие люди, какие таланты! — восклицала она. — Кто узнал бы о них? Где вы это раскопали? Боже мой, маленькая хрупкая женщина, что вы несете на своих плечах! Кто вам помогает? Как относится к этому ваша семья? Я расспрашивала о вас на выставке, милая девушка-гид сказала, что у вас двое детей, что она у вас училась и хорошо знает и ваших детей, и вашего мужа, с которым вы вместе работаете. И что ваша мама — Инна Лиснянская! Вообще невероятно! Ленонька, я врач, и если вам что-то нужно — для себя, для мамы, — в любой час дня и ночи наберите мой номер (сейчас я вам его дам… записывайте) — все, что только смогу, я для вас сделаю…

Я привожу это не для самовосхваления, хотя кому не приятно, когда хвалят за работу, в которую вложена не одна чайная ложка души? Про «чайную ложку» — не мое. Однажды я спросила писательницу Ширу Горшман, как у нее получается такой вкусный форшмак. Она объяснила: возьмите то, добавьте это, смешайте с тем и тем… И закончила: «Главное — не забудьте добавить туда чайную ложку души!»

Минуло десять лет с той первой встречи. Евгения Адольфовна уже с трудом передвигается, но у нее есть шофер, которого раз в неделю ей выделяет социальная служба. За все эти годы я не слышала от нее ни одного слова жалобы. Ей жалуются все. Телефонная трубка служит ей теперь фонендоскопом. «Але, але, я вас слушаю». И после длительной паузы: «Голубчик, это же тривиальный цистит, послушайте меня, сделайте то-то и то-то, и все пройдет» или «Голубушка, сдайте такой-то анализ и перезвоните мне, когда будут результаты на руках. Не беспокойтесь, ничего страшного не происходит…»

— Как вы не устаете?

— Я? Кто бы меня об этом спрашивал! Я избрала профессию, ставшую образом жизни. И это приносит мне глубочайшее удовлетворение. У меня есть три принципа…

— Ой, погодите, я включу магнитофон!

— Ленонька, ну посидите вы спокойно, ничего выдающегося вы от меня не услышите!

— Готово, работает…

— Первый принцип — драться до последнего, но драться разумно. Стоит мне увидеть больного, как в моей голове уже проигрываются все возможные ситуации, которые его ко мне привели. Врач — это доверенное лицо больного, его друг и советчик. Увы, сегодня медицина похожа на странное здание, в котором каждый этаж отделан по последнему слову техники, а вот лестниц, соединяющих этажи, нет. Человек поделен медициной на отсеки. А я лечу по старинке, дую на холодное, слежу за тем, чтобы лечение отдельного отсека не привело к обвалу всего здания. И рискую только в том случае, когда риск обоснован. Второй принцип — не давать страдать. Если я вижу безысходность — не жалею наркотиков: люди должны уходить из жизни легко. И третий принцип: в любой ситуации оставаться в ладу с собственной совестью. Потому что чем старше становишься, тем труднее жить с ощущением собственной непорядочности. Возможно, я достигла бы значительно большего и в материальном благополучии, и в карьере, но я не шла на компромиссы с совестью, и за это я в первую очередь благодарна своим родителям — они преподали мне урок.

По кухне расхаживает ее единственный родственник — малюсенький попугайчик.

— Он очень музыкальный, перебирая лапками по железным крышечкам, он сочиняет целые симфонии.

Приемы на дому попугайчик не жалует. По мнению Евгении Адольфовны, это попросту мужская ревность. Ее муж тоже был ревнив.