Гануш Гахенбург писал стихи и пьесы, переводил русских поэтов. Его труды также опубликованы в «Ведеме». О нем известно мало. Единственное воспоминание о нем я вычитала в дневнике Ханы Посельтовой-Ледереровой.

«18.6.1943 …Поздним вечером я увидела на улице мальчика. Потрясающий ребенок! В его огромных темных глазах была неземная мудрость. Он не обратил на меня внимания. Естественно. Мимо него проходило столько чужих людей! Разве всех заметишь? Но, может быть, и скорее всего, это так, ему нельзя было вечером быть на улице. Столько указов и приказов, не знаешь, какому следовать. Но глаза его притягивали как магнит, и я решила к нему подойти. Я задала ему глупый вопрос, куда он идет. Он остановился, взглянул на меня удивленно и сказал, что ищет друга, который ушел без разрешения, и никто не знает, где он. “Сколько ему лет?” – спросила я его. – “Как мне, четырнадцать”. – “Можно я помогу тебе его искать?” – “Пожалуйста, но думаю, нам его не найти. Скорее всего он у мамы, но я не знаю, в каком блоке она живет”. – “А где живет твоя мама?” – “Нет у меня никакой мамы и отца нет”. В этот момент я сказала себе: идиотка, ничего ни у кого не спрашивай, здесь все хуже, чем можно себе представить… Не знаю, но почему-то мне подумалось, что вот и черешня созрела, а у мальчика ничего нет, ни мамы, ни черешни, ни отца. Голова шла кругом, я еле сдержалась, чтобы не обнять его и не расплакаться…

Феликс Блох. «Очередь за едой». 1943.

Неизвестный автор. «Смерть». 1943–1944.

Звали его Гануш Гахенбург. Тихий-претихий мальчик, за которым простиралось море печали. В свои четырнадцать он уже понял, что такое смирение. И что такое мудрость, купленная тяжелой ценой. Душой он был старше меня, хотя я была старше него на десять лет…

Мы побродили немного, но друга его не нашли. Постепенно мальчик расположился ко мне и спросил: “Хотите послушать стихотворение, которое я написал?” – “Конечно, хочу, тем более твое. Ты давно пишешь стихи?” – “С того времени, как потерял маму и папу и оказался в Терезине”. – “А как называется стихотворение?” – “Терезин”. – “Так читай, а потом перепиши мне на память, ладно?”

Он начал читать:

На стенах грязных грязи пятно. Колючая проволока. Окно. 30 тысяч уснувших навеки. Однажды проснутся они и увидят Собственной крови реки. Я был ребенком назад два года, Мечтал о дальних мирах. Теперь я взрослый, узнал невзгоды, Я знаю, что значит страх, Кровавое слово, убитый день. Не рассмешит меня дребедень, Не напугает чучело на огороде. При этом верю – все это сон, Колокол вздрогнет – и окончится он, Проснусь и вернусь я в детство, Оно, как дикая роза в шипах. Ребенок ущербный у матери на руках, — Она его нежит больше детей других. Дни моей юности – что ожидает их? Враг да удавка. Юность страшна. Страшен ее приговор: Вот – зло, вот – добро, а вот твой позор. Там, вдалеке, где детство уснуло сладко На узеньких тропках Стромовского парка, Кто-то смотрит из дома. Но в том окне Одно лишь презренье осталось ко мне. В ту пору, когда сады набирали цвет, Мать подарила мне божий свет, Чтобы я плакал. Я сплю на досках при свете свечном. Но время придет, и увижу в упор, Что был я всего лишь маленьким существом, Таким же крохотным, как этот хор Из тридцати тысяч жизней, Замолкших тут. Однажды воскреснут на милой Стромовке они, Подымут холодные веки, Глянут во все глаза на текущие дни И снова уснут Навеки.

И он умолк. Спустя какое-то время я сказала: “Прекрасное стихотворение. Спасибо. Только очень печальное. До слез. Но здесь, наверное, не место веселым стихам, да и мог бы ты их писать?” – “Нет, у меня бы не вышло. Да и зачем?” – “Ты любишь писать?” – “Мне легче, когда я пишу стихи. Это единственные мгновения, когда мне хорошо…”»

Эрика Странска (22.5.1930—18.5.1944). «Домик». Коллаж. 1944.

Кто я такой? Какого племени, роду? К какому я принадлежу народу? Кто я – блуждающий в мире ребенок? Что есть Отечество – гетто застенок Или прелестный, маленький, певчий край — Вольная Чехия, бывший рай?

Бедржих Хофман (4.4.1932—19.10.1944). «Пейзаж». 1944.

Когда я ребенком был – мир ясный был и простой: Дерево в полую ветку как в дудку поет, Статуя Вацлава – заживо окаменевший герой, Луна – большеротая девочка дивной красы, Человек растет, когда дождик вовсю идет, В тюрьму заключенное время – это часы. А что же сейчас? Обезжизнело всё, красота исчезла, хотя Любила меня и была подружкою мне. Но снова, как из пелен вылезшее дитя, В жизни постылой ищу красоту и вижу во сне. Ребенку везет – любимую вещь детвора Взглядом отыщет и там, где царит разруха. Мне ж научиться любить мертвые вещи пора, А для этого надо набраться духа. Вы, свинцовые облака, которые ветром гонимы, вы летящие к цели, которая вами не зрима, образ синих небес несете вы вместе с собою, вы несете в себе пепельный запах дыма, вы несете в себе кровавое марево боя. Вы, сохраните нас! Вы, которые только газ; вы плывете в мирах, не ведая цели и жажды. Я, ожидающий смерти скиталец, хочу однажды, как вы, до будущего расстоянье – метр за метром — измерить, но не возвращаться с попутным ветром. Вы, облака из пепла, что на горизонте пасется, вы – вечная наша надежда и веры знамя, вы, в грозный час затмевающие нам солнце, гонит вас время! И день – за вами. Это кафе – прекрасное место для жалкой натуры, Стаканчик чаю добудешь наверняка. Фальшивит музычка. Взираю я свысока На колючую проволоку немецкой комендатуры. Девушки кофе разносят – улыбка как на заказ — И мне вполне хорошо сейчас. Хорошо развлекаться и делать хорошую мину. (А внизу катафалк толкая, везут мертвеца Старики-доходяги, свою торопят кончину, — Сил уже нет, недалеко до конца. А за спиною – зеленая богадельня, Где от тифа десятками мрут еженедельно.) С какой это стати сидим мы в тепле сейчас, Когда молят о крошке хлеба бессильные многотерпцы? От всего, что творится вокруг, сжимается сердце. Кафе аплодирует – музыканты лабают джаз. Джаз доносит рыданье кошачье да крик вороний Над равниной снежной. А я, всему посторонний, Чувствую, что лечу, как от стакана стекло, В бездну могилы, где не бывает тепло. И обнял я дольний мир времени, вьюжного ветра, Мир голода и нужды, простертый на километры. Я здесь в гостях, я солнца цветок, я забрел случайно В сей мир, который есть тайна [54] .