Когда они утром вошли в школу, была уже перемена. Бегает ребятня друг за другом, кричит, пихается, Сашке-то это привычно — в любой школе так, а отец остановился, испугался, наверное, что собьют с ног. Но к ним подошел парень с красной повязкой на рукаве и проводил к раздевалке, потом он показал, как подняться на второй этаж — там учительская.
Вдоль всего коридора на втором этаже висели портреты: Сашка сразу узнал Менделеева, Ломоносова, Николая Островского и Юрия Гагарина. Гагарин улыбнулся ему, будто сказал: наконец-то ты пришел сюда, я давно тебя жду!
Отец зашел в учительскую, а Сашка остался в коридоре и даже не словами, а так просто, взглядами, переговаривался с Юрием Алексеевичем. У Гагарина чуть прищурены смеющиеся глаза, дескать, не трусь, брат! Да я ничего! — ответил Сашка и загладил на висок челку.
Отец появился вместе с учительницей, совсем молодой, может быть, недавно из института.
— Вот, Шура, твой классный руководитель, — сказал отец. (Сашка ненавидит, когда его называют, как девчонку, Шурой). — До свидания, Гера Ивановна.
— До свидания. — Она кивнула отцу и строго взглянула на Сашку светло-голубыми глазами. — Пойдем, я провожу тебя. У меня как раз там урок. Учти, — она опять строго поглядела на него, — класс, в котором ты будешь учиться, лучший в школе. У нас стопроцентная успеваемость, лентяев мы не любим…
Сашка почему-то представлял, что у него будет пожилая классная руководительница. Голос у этой низкий, даже не верится, что её собственный, будто чужой. Она, видно, не очень обрадовалась Сашкиному приходу. Конечно, а что ей было радоваться особенно-то: из интерната, еще неизвестно, что он за тип.
Они шли по коридору. Старшеклассники с красными повязками на рукавах останавливали бегущих, кричащих, барахтающихся мальчишек и девчонок.
Класс оказался здесь же, на втором этаже. Когда они вошли, Сашку ослепило оранжевое зимнее солнце. Оно желтыми озерами лежало на полу, на блестящих крышках парт, отражалось от огромных красноватых листьев каких-то необычных цветов на подоконниках. И, как прожектором, освещало стенную газету с раскрашенным всеми цветами радуги заголовком: «Семиклассник».
— Таня! — окликнула учительница дежурную. — У нас ведь с Олегом никто не сидит?
Высокая девчонка (ничего себе вымахала — выше учительницы) с толстой длинной косой, перехваченной на конце резинкой, перестала вытирать доску и внимательно посмотрела на Сашку.
— Никто, Гера Ивановна.
— Садись на первую парту, Суворов, — учительница показала парту у двери.
— Суворов?! — засмеялась девчонка у доски. — Ну, теперь мы не пропадем…
А чего смеяться-то? Да если она хочет знать, так Сашка не просто тезка великого полководца, а, наверное, какой-нибудь пра-пра-правнук фельдмаршала Александра Суворова. Если убрать на портрете в учебнике седой хохолок у того Суворова, а вместо него нарисовать челку, то, как две капли воды, — он, Сашка: худое лицо, острый нос, глаза круглые, решительные. Факт же!
Сашке вовсе не улыбалось сидеть на первой парте, но не станешь же сразу спорить?
— Ну что ты, Суворов, садись, готовься к уроку, — напомнила учительница.
Таня вытерла доску, повернулась к Сашке, бесцеремонно разглядывая его, — глаза у нее коричневые, а губы смешливые, все время зубы видно, — и неожиданно спросила:
— Ты откуда к нам?
— Из интерната. — Ему почему-то не хотелось признаться, но врать он не собирался.
— А двоек у тебя в четверти нет?
— Еще чего! — ответил Сашка. Она хоть и не очень вежливо допрашивала его, но все равно Сашке было приятно, что им интересуются.
Больше поговорить не удалось, потому что раздался звонок.
В класс ввалились ребята, они бросали торопливые взгляды на Сашку и пробегали к своим местам. Прошел один с красной повязкой на рукаве. Высокий, в вельветовой куртке. Рядом с Сашкой уселся улыбающийся пацан, нормального роста, как Сашка, только откормлен получше. Щеки толстые, может быть, поэтому глаза кажутся совсем узенькими. А Сашка уж думал, что у них все такие высокие, как парень в вельветке.
— Ты что, новенький? — роясь в парте, спросил сосед.
На этот вопрос отвечать было нечего: и так все ясно.
Начался урок зоологии. Сашка чувствовал, как его спину буравят любопытные взгляды ребят, поэтому было не очень уютно…
— Оля Кныш написала интересный доклад про лесных птиц, — сказала Гера Ивановна. (Выходит, Сашка не отстал совсем в интернате, они тоже проходили про птиц!) — Только ты, Оля, зря поставила свою фамилию под рисунком. — Гера Ивановна показала тоненький альбом. На обложке его была нарисована акварельными красками сова, глаза вылупленные, как живая, а под ней подпись: «Ольга Кныш. 7 „А“ класс.»
Ребята грохнули хохотом. Сашка посмотрел туда, куда смотрела учительница, и увидел на третьей парте у окна девчонку — покраснела до слез, видно, эта самая Ольга Кныш. Головой вертит от стыда, так что хвост на затылке мотается из стороны в сторону. Глаза вытаращила. Правда, на сову походит. Сашка тоже захохотал. Давно уж ему не было так весело.
— Суворов! Вы изучали у себя птиц? — вдруг дошел до него голос Геры Ивановны.
Сашка поднялся, все еще посмеиваясь.
— Изучали.
— Тогда скажи нам: какие приспособления есть у водоплавающих птиц?
Он заторопился и брякнул:
— Плавники. — Ну что было ему минуту подумать? Не осрамился бы.
Как они все хохотали! Олег прямо корчился рядом от смеха. Сашка оглянулся, увидел разинутые в хохоте рты, смеющиеся покрасневшие глаза. И далее Ольга Кныш — сова несчастная — хохотала. Только Таня, которая первой встретила Сашку в классе, смотрела на него серьезно и сочувственно.
— Подумай, Суворов, — предложила Гера Ивановна.
Но теперь уж Сашка решил — не раскроет рта, раз им весело, пусть смеются сами над собой.
— Ну, так что, не помнишь? — Сашка молчал. — Садись, — недовольно сказала Гера Ивановна. — Кто поможет Суворову?
Олег приплясывал за партой, тянул вверх руку. Наконец, его увидела Гера Ивановна:
— Скажи ты, Олег.
— У водоплавающих птиц на лапах, между пальцами, есть перепонки, — отчеканил Олег.
«Тоже мне, „вещий Олег“», — усмехнулся Саша.
— А еще какие приспособления? — Олег молчал. — Давайте вспомним, какие еще есть приспособления у водоплавающих птиц? Скажи, Кардашов.
— Перья водоплавающих смазаны жиром, чтобы не намокли. Но я не об этом… — помолчал, раздумывая, говорить ему дальше или нет, потом все-таки закончил: — По-моему, плохо, что мы смеемся над каждой промашкой друг друга…
В классе стало тихо. Сашка повернул чуть голову и одним глазом увидел, что говорит тот, в вельветовой куртке, с красной повязкой на рукаве.
— Конечно, нехорошо, — строго ответила Гера Ивановна. — Но сейчас, Кардашов, нам некогда обсуждать этот вопрос. Садись. Сегодня у нас новый материал…
В морозном воздухе пролетали тоненькие сверкающие льдинки.
На чуть приконченных сугробах, на дороге, на крышах частных гаражей, прижавшихся друг к другу недалеко от школы, лежал легкий искристый слой куржака.
Сашка любил взбивать его, как тополиный пух, носами пимов.
Солнце, летящие льдинки, морозец — градусов пятнадцать, не больше — хорошо! И первый день в новой школе уже не казался непоправимым. У Суворова ведь чаще всего получается не так, как сам ждет. Ему лучше заранее совсем ничего не знать, иначе он тут же напридумывает, как все это будет дальше, а потом получается все шиворот-навыворот…
В классе, видно, не все такие, как его сосед. Не понравился он Сашке с первого взгляда. А Кардашов — парень с красной повязкой, кажется, свойский.
Сашка оглянулся на школьную дверь, которая почти не закрывалась, — все выходили и выходили ребята — и опять увидел на стене рядом с дверью красную мраморную доску. Еще утром, когда шел с отцом, заметил ее, но прочитать не успел. Он вернулся, поднялся на невысокое крылечко; на мраморной доске золотыми буквами было написано: «В этой школе с 1936 года по 1941 год учился Герой Советского Союза Валерий Поздняков».
Вот она какая теперь у него школа! Герои Советского Союза из нее выходят. Живой или нет этот Валерий Поздняков?
Все-таки с какой стороны ни возьми — неплохо, что он ушел из интерната. Сейчас придет домой, отец и тетя Клава еще на работе, Павлик в детском саду. Сашка сам себе хозяин! Хочет — будет уроки делать, а захочет — просто почитает, уроки потом…
В интернате ему жилось худо. Взялся там один парень — Бобер — дразнить Сашку, что он Суворов, проходу не давал. И вдруг нынешней зимой — подобрел, решил приручить, видно, а это еще хуже. Ненавидит Сашка, чтобы им распоряжались.
Однажды Бобер все-таки заставил обшарить на вешалке все карманы.
— Зачем малышне деньги? — говорил Бобер. — Были бы нужны, в карманах не оставляли… А не сделаешь — ох, Суворов! — жалко мне тебя будет.
Сашка до сих пор себе не признается, почему подчинился. Побоялся взбучки: Бобер на три года старше, хоть и сидели в одном классе. Или действительно поверил, что малышне деньги ни к чему.
Помнит он, как противно было в темноте нащупывать карман за карманом и запускать туда руку. Копейки какие-то насобирал. Отдал все деньги Бобру и сказал, что больше не заставит.
Бобер только усмехнулся, а Сашке хотелось садануть по этой усмешке кулаком. Конечно, не саданул… Боялся он его, теперь-то уж чего прятаться. У Бобра компания была.
И вот нынче, после зимних каникул Сашку забрали из интерната, теперь он живет дома.
В то воскресенье, перед самыми новогодними каникулами, когда уже выключили телевизор, Сашка, расстилая свою постель на диване в столовой, сказал отцу: была бы у него — у Сашки — родная мать, она бы не отдала его в интернат.
Отец на это ответил такое, что Сашка и его чуть не возненавидел, как Бобра.
Отец сказал: «Не воображай, пожалуйста, мать измучалась с тобой. Ты вечно болел». Зачем он это сказал?!
Мать умерла, когда Сашке не было еще и пяти лет. Но он помнит один вечер… Или ночь это была? Он лежал, может, правда, болел. В комнате было темно. Он испугался темноты, но тут же над ним наклонилась мать. Лица ее не помнит, а вот как наклонилась над ним и страх прошел — помнит. Темную комнату и как исчез его страх. Отец просто этого не знает…
«Неправда, — ответил Сашка отцу. — Она меня любила, ты не знаешь».
Отец покраснел и прошептал, чтобы не услышала тетя Клава, а она и не могла услышать, она в ванной Павлика купала: «Я вру, по-твоему?.. Щенок еще…»
Все равно Сашка точно знает, что мать любила его, а вот отец не любит, поэтому и променял на тетю Клаву…
А через неделю после того разговора Сашку забрали из интерната. Может, тетя Клава все решила? Отец ей рассказал, а она решила? Вообще-то она незлая. Толстые не бывают злыми. А тетя Клава толстая, глаза у нее черные, а волосы совсем светлые.
Интересно получается: тетя Клава Сашке никто, чужая, а ее сын — Павлик, родной Сашкин брат. По отцу. Когда Сашка пришел из интерната совсем домой, она попросила: «Только ты не обижай Павлика». Знала бы она, что Сашке даже нравится, что у него есть родной брат, да еще младший…
Он тогда обещал отцу, что и учиться и вести себя будет отлично. А что? Он сумеет! Только не надо ворон на уроках ловить, как сегодня с проклятыми плавниками. Да чепуха это! Сашка еще себя покажет. Зря, что ли, он — Суворов!