Вчера солнце хоть проглядывало, а сегодня все небо затянуло серыми дождевыми тучами. Дождь начался рано утром, когда в щели сарая только-только стал пробиваться рассвет.

Сашка проснулся, потому что около двери жалобно заскулила Жучка. Он выпустил ее и взглянул на дом: о мокрое крылечко разбивалась тоненькая дождевая струя с крыши. Дверь снизу намокла, потемнела. И весь дом был такой притихший, смирный под дождем.

Сашка поежился, залазить снова в остывшую постель не хотелось: наверное, выспался.

Натянул штаны, пиджак надевать не стал, он аккуратно висел на гвоздике — не здесь же его таскать. Прямо на рубашку — давно уже ставшую серой от грязи — надел старую телогрейку, на которой спал, он ее вытащил из-под кровати Мулата.

— Это не имя, — объяснил ему длинноволосый, — кликуха, — Сашка и этого не понял. — Кличка, прозвище — допер? — Длинноволосый смеялся. — Говорят, у него отец — цыган был.

И Сашка вспомнил, что мулатами называют наполовину белых, наполовину негров. Он «Хижину дяди Тома» недавно Павлику вслух читал. Все-таки когда он окончательно устроится, Павлику он напишет. Может, и в гости позовет.

Сашка уже третью ночь спит не дома, а в сарае. На железной ржавой кровати. На доски Сашка настелил старого сена, стожок этого сена он обнаружил в чьем-то огороде на другом конце поселка. Сильно-то шататься по поселку он боится: не так далеко от города уехал, чтобы не нарваться на знакомого.

Поэтому и на работу его устроить трудно — объяснил Мулат — вдруг откроется, что и он «беглый».

У Мулата ни черта нету. Даже старое пальто с клочьями грязной, вылезающей сквозь подкладку ваты принесла Сашке Тамарка.

Один раз, когда никого из парней не было, эта Тамарка вымыла пол в доме. Скребла, скребла его, а вечером снова всё затоптали, заплевали…

Не может Сашка спать в этом доме.

Теперь у него свое хозяйство: в сарае печурка — Мулатова мать на ней летом готовила.

Сейчас она уехала куда-то. В старом, дырявом чугуне Сашка хранит хлеб. Под кроватью у него полведерка картошки, принес из подпола. Не бесплатно взял, он уже почти пол-огорода вскопал. От лопаты — мозоли: кожа на ладонях вначале вздувалась пузырями, а потом засыхала белыми твердыми лепешками.

Тамарка — девчонка с мелкими, как мышиными, но очень белыми зубами — заставляла Сашку копать огород. Очень уж она выслуживается перед Мулатом: то яичек принесет, то капусты им притащит, мяса, луку и в большом чугуне сварит щи. Не очень вкусные, но густые. Сашка ел их с удовольствием, потому что привык: тетя Клава каждый день заставляла есть суп…

Мулат все-таки твердо обещал — выдался такой день за всю неделю, когда он был с утра трезвый — найти Сашке работу — дело, как он говорил. Такое, что можно будет быстро заработать на все необходимое. И тогда — дня он здесь не останется!

Теперь Сашка больше думает о будущем, о том, как заработает денег и поедет на Север. Поэтому обиды уже не жгут его так, как прежде. Ему бы только устроиться в жизни, и тогда будет всем ясно, что он за человек.

Сашка натянул ботинки — уже порются по швам, хорошо еще, что подошва крепкая. Вот когда Сашка научился ценить вещи. Сам стирает носки и сушит на теплой печурке.

— Ишь, чистоплотный! — смеется над ним длинноволосый, вообще-то его все зовут Алик, но Сашка про себя — длинноволосый. — Только надолго ли тебя хватит? — и вытирает указательным пальцем губы, будто выскребает из углов рта что-то. — Умеешь ты устраиваться, — и насмешливо оглядывает Сашкино хозяйство.

Этот длинноволосый странный какой-то. Выйдет вечером из дому совсем желтый и вроде не слышит ничего, как угорелый, отлежится на Сашкиной кровати и так же молча уползает со двора.

А в доме по ночам пьянствуют, в карты режутся… И Тамарка там. Говорит, любит Мулата. Не видела она людей, если такого любит… Разве можно так жить?

Длинноволосый говорит, что у них сейчас отпуск. Врет, поди. Как это у всех сразу отпуск? Да Сашки это не касается. Они сами по себе, он — сам по себе. Вот еще день-два подождет, если не устроят на работу, значит, врут. Тогда уйдет он от них.

Сашка взял со стола помятый большой бидон, там еще было немного воды, покрутил ее — всегда остается на дне белый осадок. Вышел из сарая, выплеснул воду и закрыл плотнее дверь.

Один раз оставил дверь открытой, приходит вот так же с водой от колонки, а Мулат, спьяну, видно, перепутал сарай с уборной…

Теперь Сашка каждый раз поперек двери кладет жердь на загнутые гвозди — сам придумал такой запор.

Жучка уже крутилась возле ног: маленькая, рыженькая собачонка с пушистым, загнутым калачиком хвостом. Немой привел как-то вечером.

Сунул Сашке кусок колбасы и показал, чтобы он собаке дал. Жучка взяла из Сашкиных рук колбасу и осталась с ним.

Прежде чем выйти из калитки, Сашка взглянул вдоль улицы и тут же прихлопнул калитку: из-за угла вывернул милиционер на мотоцикле. Вчера тоже мимо проезжал. А вдруг сегодня к ним?

Всем, кто приходил в дом, Мулат говорил про Сашку: двоюродный брат гостит… Разве милиционер поверит? Надо прятаться… Все ближе и ближе мотоцикл. Если остановится, Сашка успеет юркнуть за сарай. Но мотоцикл прострочил мимо…

Когда он совсем затих вдали, Сашка опять выглянул: улица была пустой, молодая, только что зазеленевшая трава мокро блестела, на ней отпечатался темный след мотоцикла.

Сашка добежал до колонки, около нее травы не было, и ноги расползались по мокрой глине… Отвернув ручку, нацедил бидон и так же торопливо прошмыгнул во двор, будто он преступник… Никакой он не преступник, вот только скорей бы ему отсюда выбраться. Он взглянул в темное окошко — там теперь до полудня будут спать…

— Не трогай! — приказал крутившейся под ногами Жучке и поставил бидон на землю, чтобы открыть двери сарая.

И собачонка, точно поняла его слова, уселась в сторонке и хвост свернула около лап. Удивительные эти собаки, лучше людей понимают Сашку…

Когда они с Жучкой уже ели теплую картошку, калитка открылась — Сашка чуть не нырнул под кровать, подумал — милиционер, но во двор шагнул незнакомый мужик в синем дождевике с капюшоном.

Жучка вначале встрепенулась, а потом спокойно продолжала слизывать с дощечки остатки размятой картофелины.

Мужик по-свойски, без оглядок поднялся на крылечко, толкнул дверь и вошел в дом.

Кто бы ни был этот мужик, а с улицы ему в доме покажется хуже, чем в помойке. Сейчас выскочит как ошпаренный.

Но вместо мужика первым из дому вышел Мулат. Прошел в дальний конец двора, потом заглянул к Сашке:

— Ну-ка, полей вольненькой водички!

Сашка обрадовался, что Мулат вроде трезвый и в хорошем настроении.

— Мулат, я уйду от вас… Обещал на работу устроить, не устраиваешь! Сколько мне ждать?

Мулат тер мокрые щеки и шею. Хоть кому приятно умываться студеной водичкой.

— Сегодня и устрою! — весело пообещал Мулат. — Как раз дело подвернулось.

В это время на крыльце показались два парня, ночевавшие в доме. Не сказав ни «здравствуй», ни «прощай», они двинулись к калитке. Длинноволосый никогда не ночевал здесь, и Тамарка не оставалась до утра, перед рассветом убегала, значит, в доме только немой и мужик в плаще.

— Готовься, сегодня и отправимся, — стряхивая с рук капли, Мулат ушел в дом.

Сашка принялся собираться. Мулат не сказал, где он будет работать, но уж, конечно, не за столом с шариковой ручкой и телефоном…

На стеганке была всего одна пуговица. Сашка осмотрел старое пальто, которым укрывался, — еще одна пуговица нашлась, он ножиком без черенка — хоть такой, но завелся у него в хозяйстве — срезал эту пуговицу с обломанным краем. Иголка и нитки у него тоже были, правда нитки только белые — принесла ему Тамарка, но их можно сажей закрасить… Надо будет еще ботинок зашить… это он все сделает быстро — главное, что работать начнет.

И Сашка уже видел себя на второй полке вагона; он едет на Север, в кармане у него билет и деньги — рублей двадцать хватит на первое время. Под головой новенький рюкзак со всем необходимым. Может быть, он еще и Жучку с собой возьмет. Собачонка умная, жалко ее здесь бросать. И на Севере собаки нужны. Верный друг человека! Он шутя пихнул Жучку ботинком, та лизнула этот ботинок.

— Вот дура! — рассердился Сашка. Ничего, он отучит ее от этих привычек…

Дождь то переставал, то снова клевал крышу сарая. В одном углу стало протекать, Сашка подставил таз…

Чтобы ожидание не было таким тоскливым, Сашка принялся вырезать из сухого полешка наган. Только разве этим ножиком вырежешь хороший наган? Павлику он часто вырезал совсем как магазинные. Вообще, жалко ему теперь Павлика. И не звал он его дома Павликом, прозвище придумал, «кликуху», выходит. «Жуком» звал: маленький, черноволосый, хитрый — настоящий жук. И тот уж привык, отзывался. Дурацкое, в общем, прозвище.

Тетя Клава из себя выходила, когда слышала его…

Сашка уж решил, что опять Мулат обманул его. Опять напьется — мужик в синем дождевике все торчал в доме. И длинноволосый притащился.

— Всё! — решил Сашка. — Тогда он от них и уйдет. Поедет в это самое Черепаново. А там как-нибудь дальше… Тамарка, правда, говорит, что Томск совсем в другой стороне…

— Эй, работяга, пошли! — Мулат спускался с крыльца, а за ним — длинноволосый и мужик в дождевике.

Сашка заторопился, закрыл двери сарая, взялся за горбыль, чтобы заложить их…

— Зачем эту корку надел? — Мулат недовольно глядел на затасканную, лоснящуюся от грязи стеганку. — Простудиться боишься?

— Я думал… — хотел объяснить Сашка, что на работу и такую ладно.

— Кончай базарить! — Мулат был в черной «под кожу» куртке, такой же фуражке и резиновых сапогах. С того дня, когда Сашка встретил их в электричке, Мулат ни разу не надевал всего этого. — Где твой пиджак?

Пока Сашка снимал стеженку и надевал пиджак, они ушагали порядочно: Мулат с длинноволосым, мужик свернул в другую сторону. Сашка догнал их бегом. И только перешел на шаг, начал мерзнуть. Поднял воротник пиджака, руки засунул в карманы. С волос по щекам уже текли струйки дождя…