ще солнце не осветило двадцать шестого августа обширную поляну перед селом Бородино. Боевые огни догорали. Тишина царила в обоих лагерях, только звякали лопатки и временами раздавались крики ополченцев, заканчивающих земляные работы на укреплениях. Они спешно работали весь день и всю ночь накануне Бородинского боя, но старались скрыть это от неприятеля и работали молча, без криков и громких возгласов. Как затишье всей природы бывает, большей частью, перед бурей, так и это затишье в двух враждебных лагерях предвещало кровавый дождь и громы орудий.

Наш главнокомандующий, Михаил Илларионович Кутузов, предчувствовал, что дело будет жаркое, упорное, кровопролитное. Ему не спалось; он поднялся задолго до рассвета и поехал один на батарею, расположенную на возвышенности, называемой Горки, близ большой Московской дороги. Остановясь на вершине холма, он долго смотрел на наши войска, расположенные, большей частью, корпусами и занявшие находящиеся тут селения Бородино, Семеновское, Князьково, Утицу и другие. На правом крыле, начинавшемся у селения Бородина, близ впадения реки Войни в Колочу, была расположена Первая армия под начальством Барклая-де-Толли. В самом центре, против селения Шевардино, стоял корпус Дохтурова под личным его начальством. Левое крыло наше расположено было начиная от селения Семеновского и состояло из Второй армии под начальством князя Багратиона. Перед селением Семеновским была наскоро сооружена на кургане батарея, названная Курганной; за ней вплоть до Семеновского располагался пехотный корпус Раевского, а затем кавалерийский корпус графа Сиверса первого.

В селении Князево стояла в резерве гвардия, а за селением Утицей, близ старой Смоленской дороги, был поставлен Кутузовым корпус Николая Алексеевича Тучкова. Он скрыт был за оврагом и должен был действовать внезапно в помощь Второй армии и наблюдать, чтобы неприятель не обошел ее. В подкрепление ему стояли за ним семь тысяч ратников Московского ополчения. Остальные ратники Московского и Смоленского ополчений находились позади всех остальных корпусов в местах, где были устроены перевязочные пункты.

Грустно и озабоченно смотрел Кутузов вдаль на селение Шевардино, занятое сутки тому назад французами. Он вспоминал, сколько крови было пролито третьего дня за Шевардинский редут. Сам Наполеон предводительствовал своими войсками и старался во что бы то ни стало овладеть этим сильным укреплением, находившимся между рекой Колочей и старой Смоленской дорогой в Москву. Французская артиллерия осыпала наших ядрами, гранатами и картечью. Кутузову казалось, словно он видит, как французы стремительно бросаются на Шевардино и занимают редут; но вот подходят наши гренадеры, они идут на смертный бой, впереди их священники в облачении с крестами в руках. Завязывается страшная рукопашная схватка. То наши опрокидывают французов, то те теснят наших и снова овладевают редутом. Кровопролитное сражение это кончилось только поздно вечером. Шевардинский редут остался в наших руках. Вот совсем стемнело, и вдруг послышалось нашим, будто французы приближаются снова к Шевардину… но, может быть, это только разъезд их? Вот вспыхнул стог сена — один, другой — и осветил густую колонну французов, двигавшуюся на наших. Генерал Горчаков велел Неверовскому остановить французов. Егеря, готовясь ударить на неприятеля в штыки, разрядили ружья и, тихо подкравшись к нему в темноте, стремительно бросились вперед с громким «ура!». Французы оробели, остановились. Наши смешались с ними, кололи их штыками и гнали назад. Тут подоспела к нашим кирасирская дивизия и довершила поражение неприятеля, отбив у него пять орудий.

К полуночи французы снова двинулись на Шевардино, но Кутузов не нашел нужным долее удерживать редут этот и велел Горчакову отступить и присоединиться к нашим войскам, занявшим местность на расстоянии более версты от Шевардина…

И вот сегодня предстоит им бой несравненно кровопролитнее. Вчера Кутузов объезжал войска и говорил им: «Вам предстоит защищать землю родную, послужить верой и правдой до последней капли крови. Каждый полк будет употреблен в дело. Вас будут сменять, как часовых, через каждые два часа. Надеюсь на вас, Бог нам поможет. Отслужите молебен». Ему отвечали отовсюду громким «ура».

Перед вечером обнесли икону Смоленской Божьей Матери, которую войска наши вынесли из Смоленска, когда оставляли этот город. Горячо молились наши солдатики, громко исповедуясь и готовясь на смерть. «И много, много падет их! — думалось Кутузову. — Но сражение это необходимо. Придется лечь костьми за Россию!»

Почти в то же время, как Кутузов выехал на вершину Горок, Наполеон вышел из своей палатки. Он был в прекрасном расположении духа; его как нельзя больше радовало предстоящее сражение, и он всю ночь посылал узнавать, не отступили ли русские, не хотят ли они снова уклониться от генерального сражения, но ему всякий раз докладывали, что огни горят и слышен в русском лагере шум. Несколько раз будил Наполеон своего дежурного генерал-адъютанта и говорил с ним о предстоящем деле, спрашивая, надеется ли он на победу. Наконец сказал: «Надо выпить чашу, налитую в Смоленске».

Выйдя из палатки, он сел на коня и поехал в Шевардино, где были расположены главные его силы между рекой Колочей и старой Смоленской дорогой в Москву. Вправо от него из русского лагеря громко пронесся в сонном воздухе посланный из тяжелого орудия заряд, и снова все погрузилось в глубокий предрассветный сон. Наполеон велел строиться в боевой порядок. Пробили сбор и стали читать перед выстроенными ротами и эскадронами следующий приказ Наполеона, написанный накануне им самим:

«Настало желанное вами сражение! Победа зависит от вас; она нам нужна и доставит изобилие, спокойные квартиры и скорое возвращение в отечество! Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, Фридланде, Витебске, Смоленске, и самое позднее потомство с гордостью станет говорить о подвигах ваших; да скажут о вас: „И он был в великой битве под стенами Москвы!“».

— Увидим, какова эта Москва! — процедил сквозь зубы Ксавье Арман. — Говорят, в этой столице варваров собрано множество сокровищ… Тем лучше для нас! Каждому достанется крупная часть на долю.

Этьен Ранже, толково читавший перед своим взводом приказ Наполеона, тоже был уверен в победе и радовался скорому отдыху в стенах Москвы, но ему страшно было подумать, сколько прольется крови в предстоящем сражении, сколько останется семейств, горько оплакивающих невозвратимые потери.

В это время заря осветила розовым светом восток, и восходящее солнце рассеяло предрассветный туман.

— Вот солнце Аустерлица! — воскликнул Наполеон.

Окружавшие его радостно откликнулись на это прорицание победы.

Вице-король, принц Евгений Богарне, сын Жозефины, первой супруги Наполеона, получил еще накануне от него приказание вытеснить русских из Бородина. Он до рассвета, пользуясь ночной темнотой, подвел войска свои к Бородину и разом со всех сторон окружил первый русский батальон, выставленный передовой цепью; лишь только рассвело, град пуль осыпал русских егерей.

Барклай-де-Толли, наблюдавший с пригорка, тотчас заметил, что одной дивизии никак не устоять против целого корпуса вице-короля, и послал в Бородино своего адъютанта с приказанием отойти за Колочу и сломать мост, через который они перейдут. Не успел адъютант доскакать с приказанием, как наши ударили уже в штыки, но были оттеснены французами. Неприятель продолжал наступать; егеря перешли через мост, но не успели его вполне уничтожить, как французские стрелки перебежали мост и бросились на батарею, его обстреливавшую; наши, однако, отбили ее у них. Тут был прислан в подкрепление егерям полковник Карпенков. Он построил свои батальоны скрытно от неприятеля за пригорком и в то время, как егеря отступали, велел своим взобраться на гребень пригорка и угостить неприятеля ружейным огнем. Еще дым от этого залпа клубился перед французами, не ожидавшими подобного нападения, как наши ударили на них в штыки. Ошеломленный неприятель побежал к полуразрушенному мосту, но не мог перейти его сплошной колонной, так как более десятка мостовых досок были уже сняты; наши бросились на непопавших на мост и истребили их всех.

Карпенков послал было уже своих стрелков вдогонку за перешедшими на ту сторону французами, но ему приказано было вернуться и разрушить мост, что он и исполнил под пулями неприятеля.

Вся описанная кровавая стычка была устроена Наполеоном с целью отвлечь внимание Кутузова от главного нападения на Курганную батарею Раевского, которую громил Сорбье. Пока корпус вице-короля дрался с русскими у Колочи, маршалы Даву, Ней и Жюно двинулись лесом и его опушкой прямо к Курганной батарее, за которой укрывался корпус Раевского. За пехотой двигалась конница под начальством Мюрата. Тут, разумеется, находились Этьен и Ксавье со своими товарищами. Трудно было коннице двигаться лесной чащей по тропинкам, едва намеченным, но они преодолевали разные препятствия и всевозможные неудобства, ожидая, что «предстоящая им битва будет решительной» и затем им придется только отдыхать и пользоваться всем, что доставит им победа. Одни мечтали о том, с какой славой вернутся они в свое отечество и будут отдыхать в кругу своих близких, рассказывая им обо всех опасностях, которым они подвергались в далекой, незнакомой стране, населенной варварами; другие жаждали захватить как можно больше добычи, чтобы разом разбогатеть; третьи желали отдыха, сытной еды, вина вдоволь… словом, каждый, двигаясь к месту генерального сражения, мечтал о том, что более всего занимало его в жизни…

Вот передовые колонны французской пехоты вышли из леса и строятся под выстрелами двенадцати орудий русской Курганной батареи.

— Однако эти варвары русские хорошо метят! — говорит Ксавье Арман. — Поглядите, сколько наших выбывает из строя.

— Видно, жаркое там дело! — соглашается его товарищ.

— Вот скоро убедимся в этом сами! — замечает не без хвастовства Ксавье. — Без нас дело не обойдется!

И точно! Не прошло и часа, как скачет к Мюрату адъютант с приказанием от Наполеона двинуть кавалерию, ибо действие пехоты оказалось неуспешным; произошло замешательство вследствие несчастного случая с маршалом Даву: лошадь под ним убило ядром, самого Даву сильно контузило, и его сочли мертвым; Дезье, сменивший Даву, тоже ранен, он сдал команду генерал-адъютанту Раппу, но и тот вскоре вынужден был удалиться с поля боя, так как тоже был ранен. Русские дерутся как бешеные; их истребляют целыми дивизиями, а они не поддаются…

Мюрат двинул свою кавалерию в этот ад ядер, картечи, смрада от порохового дыма и крови.

В то время, как главные силы Наполеона направлены были на центр русских, поляки под предводительством Понятовского пошли по старой Смоленской дороге в обход нашей Второй армии. Их бы тотчас мог остановить корпус Тучкова, если бы он оставался скрытым за оврагом, но Беннигсен, не предупредив Кутузова, велел Тучкову выдвинуть свои позиции, и Понятовский успел овладеть селением Утицей прежде, чем Тучков имел возможность двинуть свои войска назад и поставил их близ высокого кургана, на который ввезли четыре орудия и стали отбиваться от войск Понятовского.

Пока это происходило близ селения Утицы, полк, в котором находился Этьен, стоял в бездействии под градом картечи. Тела убитых и раненых тысячами покрывали ближайшее к нему поле перед Курганной батареей. Русские дрались отчаянно. Раненый генерал Буксгевден, истекая кровью, повел своих на занятую неприятелем батарею и пал мертвым. Граф Воронцов, князь Горчаков и принц Мекленбургский были ранены. Князь Кантакузин отбил несколько неприятельских орудий и был убит.

— Ребята! — кричал солдатам полковник Монахтин, указывая на батарею. — Отстаивайте ее, как бы вы отстаивали грудью Русь святую!

Он бросился на батарею и пал замертво, остановленный зарядом картечи.

Князь Багратион послал сказать Николаю Алексеевичу Тучкову, чтобы тот прислал ему в подкрепление дивизию Коновницына. В этой дивизии находился Ревельский полк, которым командовал Александр Алексеевич Тучков. Не теряя времени, дивизия Коновницына пустилась скорым маршем к Семеновскому и вступила в бой, шагая по трупам. Чтобы воодушевить своих солдат, дрогнувших при виде страшного кровопролитного сражения, Александр Тучков бросился со знаменем в руках к Курганной батарее и был ранен…

Этьен Ранже, на глазах которого разворачивалось сражение, заметил сильное замешательство в рядах русских войск, двинутых на подкрепление к Семеновскому. Ему послышалась знакомая фамилия генерала Тучкова, и кого-то понесли из строя. Но в эту минуту град бомб и картечи посыпался в ту сторону, и все скрылось из глаз Этьена в облаке порохового дыма. Когда это облако рассеялось, место, где находился раненый, представляло бесформенную массу: поднятые ядрами глыбы земли, останки человеческих тел, полузасыпанные землей, сломанное оружие… все было исковеркано, перемешано, сбито в кучу.

«Какой это генерал Тучков? — промелькнуло в голове Этьена. — Одного я взял в плен и получил за это орден Почетного легиона… Это, верно, брат его!»

Но раздумывать долго ему не дали.

— Стройся! Вперед! — закричал командир, и они понеслись на батарею.

Но русские приняли их в штыки, и как они ни действовали быстро палашами, не могли прорубиться через сомкнутые ряды доблестных солдатиков.

Пока шла эта упорная борьба у Курганной батареи и близ Семеновского, Тучков первый также упорно отбивался от Понятовского, который успел-таки занять пригорок. Узнав, что Багговут идет к нему на подкрепление, Николай Алексеевич решился атаковать неприятеля, дабы не дать ему утвердиться на занятой им возвышенности. Распределив свои дивизии, как напасть на неприятеля с разных сторон, он сам повел один из полков в атаку, вытеснил Понятовского с возвышенности, прогнал к Утице и велел ввезти орудия на отнятую возвышенность и стрелять по отступавшим. Храбрость эта дорого ему стоила: он был смертельно ранен.

В это время Наполеон послал своего адъютанта к вице-королю принцу Евгению Богарне с приказанием напасть на русский центр с противоположной стороны. Принц Евгений Богарне оставил одну из своих дивизий защищать Бородино, другую послал на правый берег Войни, а сам с остальными дивизиями перешел Колочу и двинулся к Курганной батарее, защищаемой Раевским. Их встретили дружным огнем наши стрелки, но французы не отступили перед пулями и, оттеснив русских стрелков, двинулись прямо на батарею. По ним ударили картечью из восемнадцати орудий. Но они и тут не остановились.

Выстрелы с русской стороны становились все чаще и чаще, заряды быстро истощались, наконец густой дым скрыл колонны французов, и нельзя уж было видеть, что происходит в рядах их.

Вдруг на батарее у брустверов показались головы французских солдат; произошел кровавый рукопашный бой, и батарея была занята французами, наши стали отступать в смятении перед неприятелем, теснившим их. По счастью, Паскевич велел командовавшему батареей увезти зарядные ящики и лошадей из-под орудий, и завладевшие ими французы не могли стрелять из них и должны были ввозить торопливо свои орудия, чтобы направить их на расстроенные ряды защищавших батарею. Еще несколько минут, и неприятель утвердился бы в самом центре русской боевой линии.

Тут подъезжают молодой граф Кутайсов и Ермолов, посланные по поручению главнокомандующего. Они видят, что от занятия Курганной батареи зависит по существу судьба всего сражения, и решаются на отчаянный подвиг. Каждый из них становится во главе батальона, громким криком останавливает бегущих в смятении солдат и бросается отбивать штыками батарею. В это время в левый фланг принца Евгения ударил Паскевич, а Васильчиков — в правый, и в мгновение ока колонны неприятеля оказались расстроены; русские погнали их к кустарникам, по пути всех истребляя.

Между тем Кутайсов и Ермолов, взобравшись на Курганную батарею, уничтожали занявших ее. Кутайсов поплатился жизнью за свой подвиг; не нашли даже и тела его, а только по окровавленному следу его лошади узнали, что он убит.

Рукопашная схватка была ужасная; никого не щадили, не брали в плен даже просивших пощады. Одного французского генерала искололи штыками и хотели доконать, как он назвал себя королем Неаполитанским. Его выхватили из этой бойни, и, посылая офицера к Кутузову с донесением, что Курганная батарея снова в наших руках, велели сказать, что при этом взят в плен Мюрат.

— Ура! — кричала свита Кутузова. — Зять Наполеона в наших руках.

Но опытный главнокомандующий не придал значения услышанному:

— Подождемте, господа, подтверждения! — сказал он спокойным, усталым голосом, видимо, не веря сообщенному впопыхах.

Кутузов оказался прав: когда привели к нему пленного, выяснилось, что это был вовсе не Мюрат, а генерал Бонами; он назвал себя королем Неаполитанским, чтобы только избегнуть смерти.

Потеря Кутайсова сильно огорчила главнокомандующего.

— Он незаменим по своей распорядительности! — говорил Кутузов с грустью. — Притом же артиллерия Первой армии осталась без начальника, между тем как дело ведется преимущественно орудиями. Составленный план для действия наших орудий погиб вместе с Кутайсовым, он унес с собой все распоряжения, не успев никому сообщить их… Трудно, трудно будет нам отбиваться и нападать без него.

Между тем Ермолов продолжал действовать на отбитой нашими Курганной батарее. Пришлось ему два раза переменить орудия, так как заряды были все уничтожены. Столько было убитых и тяжелораненых артиллеристов, что их пришлось пополнять пехотинцами. Раевский прикрывал Курганную батарею до тех пор, пока не был уничтожен почти весь его корпус. Только тогда заменил его Лихачев. Ермолов был ранен. Барон Крейц ходил несколько раз с кавалерией в атаку, так как неприятель во что бы то ни стало старался снова овладеть Курганной батареей, был ранен три раза и, наконец, врубившись в колонны неприятеля, был сброшен с лошади и погиб. Началась безумная рукопашная схватка. Кавалеристы, пехотинцы, артиллеристы — все перемешались; бились штыками, прикладами, саблями, тесаками; попирали ногами павших, громоздились на тела убитых и раненых. Французские кавалеристы до того увлеклись, что вскакивали в наши гвардейские полки, не принимавшие участия в этой схватке. Черепок чиненного ядра ударил в правую ногу князя Багратиона и пробил переднюю часть берцовой кости. Он хотел утаить от войска свою рану и, превозмогая боль, продолжал командовать. Но потеря крови лишила его сил, и он едва не упал с лошади. Уезжая из строя и находясь еще под выстрелами неприятеля, он все еще продолжал отдавать разные распоряжения и посылать к сменившему его Коновницыну узнавать, как идет дело.

Овладев укреплениями впереди Семеновского, Наполеон послал кавалерию Мюрата в атаку на батарею. Несмотря на ядра и гранаты, вырывавшие из строя десятки людей, конница стройно двинулась вперед. Любуясь тем, как она шла, словно на параде, сперва шагом, затем рысью и наконец понеслась во весь опор, Наполеон радостно хлопал в ладоши.

Гвардейские наши полки в это время построились в каре и, подпустив французскую конницу на расстояние ружейного выстрела, встретили ее ружейным залпом. Французы не устояли и, повернув коней, умчались обратно. Две следующие их атаки были точно так же неудачны…

В промежутках атак ядра и гранаты так и осыпали русских гвардейцев, но этот огонь не произвел в их рядах беспорядка. Узнав, что французы не перестают ходить в атаку на наших, стоящих поблизости от Семеновского, Кутузов нашел необходимым лично видеть ход сражения и решить, как действовать дальше. Под градом ядер и гранат, осыпавших нашу батарею на Горках, он поднялся на пригорок и стал осматривать поле битвы. Окружавшие умоляли его не подвергаться явной опасности, а он, не слушая их, хладнокровно продолжал свои наблюдения. Адъютанты наконец решились силой удалить его, взяли под уздцы его лошадь и свели ее с пригорка. Главнокомандующий не препятствовал им более, он успел уже осмотреть главные пункты и составить план последующих действий. Он отдал приказание: Платову с казаками и кавалерийскому корпусу Уварова перейти вброд через реку Колочу выше селения Бородина, напасть на войска вице-короля Евгения Богарне и тем отвлечь внимание Наполеона от Курганной батареи и Семеновского.

Казаки и гусары спустились в овраг под начальством Орлова-Денисова, перешли вброд Колочу, поднялись на крутой противоположный берег и стали строиться под огнем неприятельских орудий, затем пошли в атаку на французскую пехоту, и та вынуждена была отступить. Узнав о нападении наших на французские войска, принц Евгений Богарне прискакал из центра битвы к Бородину, велел своим строиться в каре, но чуть было сам не поплатился за это, так быстро было нападение русских кавалеристов.

Казаки между тем перебрались через реку Войню и произвели такой переполох в тылу армии вице-короля Евгения Богарне, что бывший там обоз обратился в бегство, а в нем были не одни только пожитки сражавшихся, но и жены их. Это обстоятельство не только еще более смутило корпус принца Богарне, но и приостановило дальнейшие действия Наполеона на наш центр. Он только что было приказал своей молодой гвардии идти на Семеновское, чтобы окончательно выбить наших из укреплений, находившихся вблизи этого селения, как узнал о переполохе у Бородина. Он остановил гвардию и сам поскакал к Колоче убедиться, не обошли ли русские его войска. Его отсутствием воспользовался Кутузов и усилил наши корпуса, сражавшиеся близ Семеновского.

Бились до самого вечера — с одинаковым с обеих сторон увлечением.

Когда солнце уже клонилось к западу, Этьен, предводительствуя взводом, несся снова в атаку на Семеновское укрепление. Он изнемогал от усталости, так как почти ничего не ел весь день. Наполеон запретил строго-настрого удаляться им от своих отрядов, чтобы добыть себе пищу, а казенный провиант был ими давно уничтожен. От голода и усталости у Этьена звенело в ушах, голову ломило от дыма и смрада, нервы были напряжены до крайней степени. Тем не менее он врезался в наши ряды, рубя кого попало, но вдруг пуля пробила ему ногу, убив наповал его лошадь. Он свалился на землю, и никто не заметил его падения в общей свалке.

Видел это происшествие один только Ксавье Арман. Он мог бы спасти своего командира, но зависть и злоба пересилили в нем долг чести, и он оставил без помощи своего начальника и земляка.

— Пусть пропадает выскочка!.. — прошипел он злобно и пронесся мимо беспомощно лежавшего Этьена.

Французы ворвались и заняли Семеновское селение. Но гвардейцы Финляндского полка вытеснили их оттуда штыками, и Этьен, раненый, остался на месте, занятом нашими войсками.

Он лежал среди груды тел, неподалеку от того места, где принял смерть Александр Алексеевич Тучков, и ждал ежеминутно, что его приколят или возьмут в плен. Он боялся пошевельнуться, чтобы не обратить на себя внимание, и это неловкое положение подле издыхающей лошади еще более усиливало его мучения. Он чувствовал, как изменяют ему силы с потерей каждой капли крови; в горле у него пересохло, голова становилась все тяжелее и тяжелее… наконец он лишился чувств.

Очнулся он от холодного мелкого дождя. Была уже ночь, все затихло кругом, только раздавались то тут, то там глубокие вздохи и стоны раненых. Кое-где мелькали огоньки, и видно было, как ополченцы проходили с носилками, унося на них раненых. Вдруг огонек мелькнул неподалеку от него и стал медленно приближаться, освещая две человеческие фигуры; но то не были ополченцы с носилками, а монах с фонарем в руке и возле него высокая женщина в темной одежде. Вот они уже подошли близехонько к нему, и молодая стройная красавица склонилась над трупом близлежащего русского офицера. Монах навел фонарь, но, видно, это был не тот, кого они искали. Ее бледное печальное лицо стало еще печальнее, и легкий вздох вырвался из ее груди.

— Нет, не он! — прошептала она чуть слышно.

Хотя Этьен не понял слов, сказанных ею по-русски, не понял смысл их, но этот мягкий голос показался ему таким симпатичным и добрым, что он решился заговорить.

— Помогите!.. — сказал он. — Ради всего дорогого для вас, помогите несчастному…

Молодая женщина, видно, поняла его, хотя он говорил по-французски. Она хотела подойти к нему, но старый монах остановил ее.

— Куда вы, Маргарита Михайловна? — спросил он ее сурово. — Ведь это француз!

Этьен, разумеется, ничего не понял из сказанного монахом; его внимание сосредоточилось только на имени Маргариты.

— Мою мать, как и вас, сударыня, — сказал он, — звали Маргаритой. Хоть ради ее дайте мне воды. Я умираю от жажды.

Маргарита Михайловна двинулась было к Этьену, но монах снова удержал ее.

— Что вы! — сказал он ей тревожно. — Или вы хотите навлечь на нас справедливый гнев наших солдат, помогая французу в то время, когда наши тут же умирают, не подобранные еще ополченцами! Разве вы не видите, что ратники падают от усталости, перетаскивая раненых, а все-таки не успевают подать помощь всем. Приберегите ваше вино для них.

Маргарита Михайловна грустно взглянула на несчастного француза, тщетно ожидавшего от нее помощи, и хотела идти далее, как вдруг фонарь монаха осветил его бледное лицо, и она была поражена сходством его с Санси. Она быстрым движением вырвала свою руку из руки монаха, подошла решительно к Этьену, нагнулась над ним и прошептала:

— Ваша мать Маргарита? Вы сын графа Санси-де-Буврейль?

Этьен взглянул на нее лихорадочно блестевшими глазами и замолк. Он был уверен, что все это представлялось ему в бреду. Но вот бледное лицо красавицы склонилось еще ниже над ним. Она приложила к его губам фляжку с вином, и он принялся с жадностью глотать подкрепляющее питье.

Тихий голос между тем шептал ему:

— Я знаю вашего отца и уведомлю его о нашей встрече… Я не могу спасти вас, но оставлю вам эту фляжку с вином.

В это время к ним стали приближаться носилки.

— Что вы тут делаете? — крикнул грубым голосом один из ополченцев, несших их.

— Да это француженка! — отозвался фельдшер. — Пожалуйте, мадам.

Маргарита Михайловна гордо выпрямилась и сказала с величавым спокойствием:

— Я вдова погибшего генерала Александра Алексеевича Тучкова и явилась сюда с разрешения самого главнокомандующего искать тело мужа…

Фельдшер и ополченцы попятились и, пробираясь как-то бочком, вскоре исчезли из виду. Маргарита Михайловна положила подле Этьена фляжку и хотела что-то сказать ему, но он прервал ее, указывая место неподалеку от себя:

— Тут убит генерал Тучков. Но вы его не отыщете, сударыня: он погребен под грудами земли и новых тел.

Маргарита Михайловна не дослушала его, она стремительно бросилась к указанному ей месту. Старик монах последовал за нею, и Этьен снова остался впотьмах. Он, однако, более не чувствовал себя беспомощным. Он знал уже, что отец его жив, и надеялся увидеться с ним. Мысль эта наполнила его сердце радостью, он забыл на время свои страдания и следил за движущимся фонарем монаха, будто за своей путеводной звездой. Маргарита Михайловна в это время помогала монаху приподнимать убитых, всюду наваленных грудами.

Небо еще более заволокло тучами, пошел чисто осенний дождик, подул холодный ветер. В лагере французов не видно было ни одного костра, и ночная тишина нарушалась в их стороне только нашими казаками, то и дело тревожившими неприятеля своим внезапным появлением то тут, то там.

Ветер и дождь не давали разгореться кострам, разведенным и в русском лагере. И они больше дымили, чем горели, освещая только небольшие пространства тусклым неровным пламенем, при мерцании которого Тучкова и ее спутник монах представлялись некими мрачными привидениями. Наконец все затихло и на нашей стороне, только слышалось ржание голодных коней, рыскающих без всадников, да стоны и оханье раненых.

Вдруг началось движение в русском лагере. По всем направлениям поскакали офицеры главного штаба на своих усталых конях, развозя приказ Кутузова готовиться к отступлению. И всюду в ответ слышались возгласы неудовольствия и досады. Наши жаждали продолжать сражение и победить французов или умереть. Но главнокомандующий решил лучше отступать, нежели терять снова десятки тысяч людей и оставить страну беззащитной, во власти беспощадно грабивших ее алчных французов.

Один из адъютантов, проезжая мимо Тучковой, предупредил ее, что наши отступают к Можайску, и убеждал поторопиться с возвращением в обоз, так как скоро двинется в путь артиллерия. Долее медлить было невозможно и хотя Маргарита Михайловна и не отыскала своего убитого мужа, но она должна была удалиться. Она понимала, что промедление с ее стороны грозило ей страшной бедой: она могла попасть в плен к неприятелю. Тучкова быстро направилась к повозке, в которой приехала, поблагодарила монаха Колонского монастыря, помогавшего ей в поисках, простилась с ним, села в повозку и поехала к обозу.

По пути ей представился весь ужас недавно происходивших тут схваток. Она то рыдала при виде ползающих раненых, то схватывалась за края тележки, чтобы не упасть при переезде через груды трупов, то сторонилась скачущих коней, обезумевших от страха и нестерпимой боли от ран. Она уговорила кучера взять в повозку двоих раненых, и тут только пришел ей на память сын графа Санси и то обстоятельство, что она забыла спросить, под каким именем находится он в армии Наполеона. Ей стало страшно досадно на себя, что она с ним не простилась, не сказала ничего утешительного об его отце, но вернуться на поле битвы не было никакой возможности: она была уже близко от обоза, а вдали слышался шум движущейся артиллерии.

«Господи! Что если они задавят сына Санси!» — подумала она, и в сердце ее словно кольнуло ножом.