тот день, когда Наполеон выступил из Москвы (7 октября), наш партизан Давыдов получил известие о том, что большой французский транспорт под прикрытием трех полков двигается из Москвы в Вязьму. Узнав при этом, что два конных полка неприятеля пребывают в весьма плохом состоянии, он решился напасть на этот транспорт, хотя прикрытие его было гораздо многочисленнее его отряда. С этой целью он расположил своих партизан между Вязьмой и Смоленском и, разделив их на три части, стремительно напал на врага с разных сторон. Транспорт был отбит. Оказалось, что везли полное обмундирование на один из вестфальских полков. При этом были убиты партизанами 375 человек, взяты в плен 500 человек, отбиты 40 больших фур с сухарями, овсом, одеждой и 140 пар волов. При транспорте отправлены были 60 человек пленных русских, большая часть которых сразу присоединилась к партизанам, воспользовавшись вооружением убитых и плененных французов.

В это время неприятельская армия, обремененная фурами и всевозможными экипажами, битком набитыми кладью, с навьюченными донельзя лошадьми и полными ранцами солдат, имела вид кочевников, переселяющихся со своими пожитками. Впереди шел корпус вице-короля (пасынка Наполеона, принца Евгения Богарне) и составлял авангард армии. Легкие кавалерийские бригады двигались по сторонам всех войск, прикрывая их с флангов. Им было дано приказание жечь все селения, оставляемые ими по пути.

На всяком мосту, всюду, где приходилось проходить потеснее, войска слишком скучивались и движение замедлялось, тогда как и без того шли весьма медленно — из-за тяжелой ноши пехоты и громадных вьюков кавалерии. Тяжелые орудия, двигавшиеся в четыре ряда по дороге, тоже изрядно мешали движению, преграждая путь экипажам, в которых ехали семейства офицеров и множество иностранцев, поспешивших оставить Москву вместе с войсками Наполеона. Беспорядочность и неправильность остановок утомляли солдат более, чем быстрое движение с короткими, но правильными отдыхами.

Известие о том, что Наполеон ушел из Москвы, сильно обрадовало Кутузова. Но он не сразу поверил этому.

— Расскажи, мой друг, — сказал он офицеру, привезшему ему эту весть, — неужто в самом деле Наполеон оставил Москву и отступает? Говори скорее. Не томи мое сердце: оно дрожит…

Когда ему было рассказано самым обстоятельным образом о том, как французские войска выступили и как сам Наполеон ушел со своей гвардией, фельдмаршал зарыдал и, обратясь к образу Спасителя, принялся молиться:

— Боже, Создатель мой! Наконец Ты внял молитвам нашим! С сей минуты Россия спасена!

Желая обойти русскую армию слева, Наполеон направил свои войска по старой Калужской дороге. Чтобы скрыть план своего движения, он старался вновь завести с Кутузовым мирные переговоры, прося его придать войне более гуманный характер и сохранять тем города и селения от погрома…

Кутузов отвечал Наполеону, что он переслал письмо своему императору, а сам позволит только себе повторить истину: «Трудно, хотя бы кто и желал, удержать народ, раздраженный всем совершающимся в его глазах, народ, уже двести лет не подвергавшийся неприятельскому нашествию, готовый жертвовать собой за отечество и неспособный обсуждать, что принято или отвергается в обыкновенных войнах. Касательно вверенных мне армий, льщу себя надеждой, что все признают в образе их действий правила, свойственные народу храброму, честному, великодушному! Я никогда не знал иных правил в продолжение моей долговременной службы и могу сказать, что неприятели, с которыми я сражался, всегда отдавали мне в этом отношении справедливость».

Стараясь выиграть время переговорами, Наполеон двигался далее и так скрытно, что, не будь наших партизан, ему бы удалось обойти нашу армию. Но Кутузов получил от генерала Дорохова уведомление, что восемь тысяч французских войск появились у селения Фоминского, за которыми, вероятно, последует вскоре и вся армия. Кутузов, призвав к себе Ермолова, объявил ему о своем желании, чтобы Фоминское было немедленно занято нашими войсками, и прибавил:

— Ты пойдешь с Дохтуровым, я буду спокоен. Уведомляй меня чаще о том, что у вас будет.

Генерал Дохтуров с двумя корпусами, подкрепленный артиллерией, казачьими полками и партизанскими отрядами Фигнера и Сеславина, выступили десятого октября из Тарутинского лагеря. Весь этот день и всю ночь шел мелкий осенний дождь, от которого и без того плохие дороги совсем испортились. Пехоте приходилось постоянно останавливаться, чтобы вытаскивать завязшие в грязи тяжелые орудия. Ермолов предложил оставить их с прикрытием и идти с одними только легкими орудиями, которых было с ними достаточно много. Пройдя Аристово, Дохтуров остановился на ночлег и решил атаковать неприятеля неожиданно на следующее утро, прежде чем начнет светать. Было уже за полночь, приближался час выступления наших войск, как прискакал Сеславин, посланный с партизанами на разведку. Он донес, что, спрятавшись со своим отрядом в лесу, не доходя четырех верст до Фоминского, он видел Наполеона, двигающегося туда с гвардией и остальными войсками. Дав им пройти мимо, он захватил нескольких отставших и привез их как очевидное доказательство того, что французы уже у Боровска. От этих пленных Дохтуров узнал, что главные силы Наполеона двигаются на Малоярославец.

Дохтуров тотчас же послал уведомить об этом Кутузова, а сам поспешил со своими силами прямо к Малоярославцу. Прежде чем вступить в город, наши сделали обстоятельную рекогносцировку, причем узнали, что вице-король и Даву стоят у реки Протвы, а в Малоярославце находятся казаки, присланные туда Платовым.

Дорога, по которой надо было идти нашим войскам, пролегала по местам трудно проходимым, а тут еще, не дойдя до Спасского, они узнали, что тамошние жители, проведав о наступлении французов, уничтожили плотины на Протве, отчего поднялась вода, и войскам без мостов трудно будет переправиться. Начали наши строить мосты на плотах, как подошел казацкий отряд под начальством Платова, присланный Кутузовым на помощь Дохтурову. Казаки тотчас же отыскали место для переправы и не только переправились сами, но и помогли перейти егерям. Убедившись, что дно у реки твердое, они перетащили бродом несколько орудий и зарядных, ящиков, не подмочив зарядов. Остальные войска переправились по наведенным мостам и, узнав, что Малоярославец занят уже передовыми французскими войсками, стали на рассвете по обеим сторонам Калужской дороги и в пять часов утра пошли в атаку. Началось одно из самых кровопролитных сражений; оно длилось восемнадцать часов. Сражались до сорока тысяч человек. Французы во что бы то ни стало старались пробиться на Калужскую дорогу, где могли найти запасы, наши употребляли все усилия, чтобы не дать им пройти. Ермолову удалось овладеть городом и своим примером и быстрыми толковыми распоряжениями поддержать стойкость и храбрость в войске, наступавшем на неприятеля. Французский генерал Дельзон, видя, что войска его оттеснены русскими и отступают уже к мосту, за которым местность идет понижаясь, что дало бы большое преимущество наседающим русским, кинулся вперед, чтобы ободрить своих и показать пример. Он неустрашимо отстаивал выход из города, но был убит пулей в голову. Брат его бросился к нему на помощь и тоже был убит. Но пример дивизионного генерала и брата его не остался без подражания; французы дрались отчаянно и, снова овладев городом, засели в церкви и домах, выходящих на большую дорогу, и оттуда отбивались от наших, не перестававших наступать. Восемь раз Малоярославец переходил из рук в руки.

К вечеру прибыл фельдмаршал и, расположив приведенные им войска на высотах по обе стороны Калужской дороги, сам отправился в город, в то время занятый нами, и долго следил за ходом битвы и делал разные распоряжения в самом пылу дела, ежеминутно подвергая опасности свою жизнь.

— Ты знаешь, как я тебя берегу! — сказал он Коновницыну. — Но теперь прошу тебя очистить город от неприятеля.

Однако, несмотря на все усилия начальников удержать за собой город и на отчаянную храбрость войска, наши были вытеснены к вечеру из Малоярославца и расположились на бивуаках в полутора верстах от него. Чтобы дать возможность нашей артиллерии громить неприятеля и ночью, вызвали желающих проникнуть в Малоярославец и поджечь в нем крайние дома, которые еще не сгорели. Нашлись двое солдатиков, готовых исполнить указанное, и вскоре наши артиллеристы могли уже метко стрелять в толпы неприятеля при свете вспыхнувших пожаров.

Понятно, что после пожара и упорного боя улицы города Малоярославца представляли собой груды развалин. Дома были выжжены дотла, и направление улиц угадывалось только в скоплениях окровавленных мертвых тел. Под дымящимися еще развалинами погребены были убитые и раненые; истерзанные трупы раздавленных орудиями валялись грудами, обозначая путь, по которому проходила артиллерия. Те из раненых, которые еще оставались живы, взывали о помощи, тщетно стараясь выползти из-под трупов и обрушившихся бревен.

Но жертва, принесенная русскими, решила участь армии Наполеона. Все очень ясно понимали необходимость не допустить его выйти на дорогу к Калуге. И Милорадович, находившийся со своим отрядом за пятьдесят верст от Малоярославца, сделал такой быстрый переход, что Кутузов встретил его словами: «Ты ходишь скорее, чем летают ангелы».

Наполеон, видя, что русские войска не допустят его к цели его стремлений, долго оставался в мучительном раздумье. В ночь после сражения он сидел в избе ближайшего к Малоярославцу селения, положив голову на руки и навалившись грудью на стол, на котором разложена была перед ним карта той местности, по какой ему надо было идти. Маршалы, созванные им на совет, с удивлением взирали на своего повелителя, не скрывавшего перед ними смущения от испытанной им неудачи. Прошел целый час в этом томительном молчании, и, наконец, Наполеон отпустил маршалов, так и не сказав им ни слова относительно того, что он намерен предпринять.

На следующий день, тринадцатого октября, донесли Наполеону, что русские войска стоят все на той же позиции и, по-видимому, готовятся к сражению. Наполеон направился к Малоярославцу осмотреть местность. Он ехал со своим штабом, опередив отряд, ему сопутствовавший. В это самое время казаки Платова устремились с трех сторон на селение, где Наполеон провел ночь, и если бы передовой взвод французов не заметил их вовремя, они бы окружили Наполеона со всей его свитой. Наполеон, предуведомленный о грозившей ему опасности, бежал со всей своей свитой, а штабные офицеры и гвардейцы вступили в бой с казаками. В это самое время другая партия казаков сделала набег в тыл неприятельской армии, отбила обоз с церковным серебром и захватила весьма важные бумаги, из которых наши узнали о распоряжениях Наполеона. Третий отряд напал на передовые войска Понятовского, разбил их и многих захватил в плен — в том числе и генерала Тышкевича.

Кутузов вслед за этим писал графу Витгенштейну:

«Последствия сего дела были значительны. Неприятель претерпел большой урон в людях, отбиты нами 16 пушек, взяты в плен генерал Тышкевич, несколько офицеров и 300 нижних чинов. Десять тысяч казаков под начальством Платова и три отряда партизан беспокоят тылы неприятеля, жгут его обозы и заставляют взрывать собственные зарядные ящики. Таковые обстоятельства принудили его отступить вчерашнего числа перед рассветом. Кавалерия наша под начальством Милорадовича сильно его преследует. Он, по-видимому, берет направление обратное — к Боровску».

И точно, Наполеон, обложенный со всех сторон, двинулся по старой Смоленской дороге, окрестности которой были опустошены его же войсками при походе на Москву…

В день выступления Наполеона из Москвы в Слониме еще ничего не знали о его намерении оставить древнюю столицу и продолжали считать его армию непобедимой. К одному из тамошних богачей-аристократов собралось большое общество. Время уже близилось к полуночи. Молодежь по обыкновению танцевала; к ней присоединились и все пожилые, любившие принимать участие в общем веселье, и только степенные товарищи хозяина дома сидели у него в кабинете, ведя оживленный разговор.

— Пляшет, — говорил громажор Таньский про генерала Конопку, указывая слегка по направлению зала, — а между тем вести до нас доходят все более тревожные… Дунайская армия, двинутая императором Александром на Волынь, состоит из боевых опытных воинов. Говорят, численность ее достигает тридцати пяти тысяч. Да еще более двухсот орудий! Косинский, Рейнье и Шварценберг поневоле должны отступать.

— Правда ли, что они отступили за Буг? — спросил Пулавский.

— Мы скрываем это, — тихо ответил Таньский. — Но вам можно сказать по секрету, что в Брест-Литовске уже главная квартира русских, и отряды их заняли Пружаны. Того и гляди нагрянут к нам…

— Нет ничего хуже этих партизан! — заметил веско хозяин дома. — Говорят, они не дают покоя Шварценбергу.

— Да, Луковкин со своим казачьим отрядом тревожит его сильно.

— Не только тревожит Шварценберга, но опустошает берега Вислы и больше наносит вреда жителям, чем все контрибуции начальника Дунайской армии адмирала Чичагова. Мне пишут из Варшавы, там чистая паника. Жители уходят толпами, унося с собой, что могут. Комендант Дютальи принял меры к защите города. Он запер заставы, призывает Жителей к общему вооружению и в то же время отбирает у них лошадей, стараясь сформировать конный отряд. Но, должно быть, он очень глуп… Представьте, вздумал перефразировать известную речь Наполеона перед боем около пирамид и обратился к варшавянам со следующим воззванием: «Поляки! Великий Наполеон смотрит на вас с московских колоколен!».

Все присутствовавшие расхохотались.

— Не может быть! — говорил Таньский, трясясь всем телом от смеха.

— Мне пишет тот, кто сам слышал это воззвание! — утверждал хозяин дома. — Просто досадно было читать!..

— Правда ли, что Чичагов откомандировал сюда к нам отряд под начальством генерала Чаплица? — спросил Пулавский.

— Да, поговаривают, — отвечал Таньский. — Того и гляди нагрянет неожиданно. А у нас никто и не думал об этом…

— Что же вы не говорите генералу?

— Сколько раз говорил, он все только шутками отделывается. Последний раз, знаете, что он мне ответил? «Хочу, чтобы пришли сюда русские. Пусть мои уланы понюхают пороху!»

— Все это хорошо! — заметил хозяин дома. — Но береженого Бог бережет. Все ли у вас, майор, готово для отражения неприятеля?

— Какое там готово! Сами знаете, полк наш еще до сих пор не сформирован, вследствие чего и обязанности офицеров не распределены… Нагрянет к нам Чаплиц — мы пропали!..

— Можно ли поручать полк такому беспечному человеку, как Конопка? — заметил Пулавский. — Ему бы только взвод в атаку водить, а не формировать полк. Для этого не одна опрометчивая храбрость нужна, а еще опыт и рассудительность. Отчего он не ведет нас в Вильно? Давным-давно семнадцатый, восемнадцатый и девятнадцатый уланские полки примкнули к бригаде генерала Вавржецкого, и он отправился с ними в Вильно к начальнику дивизии князю Гедройцу.

— Вы сами причиной тому, что наш полк до сих пор не сформирован! — обратился Таньский к Пулавскому. Мало денег вы нам даете.

— Помилуйте! — воскликнул Пулавский. — Больше тех поборов, которыми обложили нас, несчастных жителей, и враг требовать не может. Мы отдаем не только седьмую часть всех наших доходов, но платим процент со всех продуктов.

— Даже шубами! — заметил Броньский, вошедший в эту минуту в кабинет, чтобы покурить.

— Как шубами? — удивился хозяин.

— А вот послушайте!.. — сказал Броньский, садясь и закуривая трубку. — Приходит раз ко мне Шварцёнберг — надо было ему переговорить со мной о деле. Переговорили мы, он собирается уже уходить и вдруг спрашивает: «Господин подпрефект, я видел, у вас на дворе выколачивают прекрасную шубу. Она ваша?» — «Да, моя!» — ответил я. «Сколько она стоит?» — «Я заплатил за нее в Вильно сто червонцев». — «Это недорого… Мы, я думаю, пробудем здесь, в России, до зимы. Мне шуба необходима, но я не знаю, где бы мне купить ее. Не можете ли вы уступить мне вашу за то, что вы за нее дали?» Что мне было делать? Пришлось отдать! И вот я сижу теперь без шубы…

— Но деньги он вам отдал? — спросил Таньский.

— Если бы отдал! А то, видно, забыл. Так и до сих пор ни одного его червонца я не видел.

— А еще князь!

— Вот куда идут и все наши поборы, — заметил Таньский. — А нам ничего не перепадает.

— Зачем вам деньги? — возразил Пулавский. — Ваш полк формируется из дворян, и каждый обязан сам иметь одежду, коня и оружие.

— Вы забываете, пан президент, что есть между нашими и бедные студенты…

— Пускай богачи снабдят их всем необходимым…

— Пане! Пане!.. — перебил Пулавского внезапно вбежавший лакей; он был смертельно бледен и дрожал от страха.

— Что случилось? — встревожился хозяин дома.

— Русские остановились в корчме — в трех верстах от Слонима.

— Откуда эти вести?

— Шмуль прибежал, как шальной… пробирался он кустами, а то всюду пикеты расставлены.

Таньский быстро вышел и через несколько минут вернулся в сопровождении генерала Конопки, эскадронных командиров и старших офицеров.

— По-моему, нам надо как можно скорее отступать к Вильно для соединения с бригадой генерала Вавржецкого! — сказал Таньский решительно.

— Как! Бежать? — воскликнул с досадой Конопка, боявшийся представить начальнику бригады свой полк не вполне сформированным. — Нам? Бежать?.. Ни за что! Мы должны показать, что умеем бить неприятеля. Показать, что мы недаром называемся императорскими гвардейцами!

— Не отступим! В бой! Покажем себя врагу! — кричали заносчиво офицеры.

Таньский пытался их образумить:

— Храбрость не в том, чтобы кидаться без толку на верную смерть, а в том, чтобы пожертвовать жизнью с пользой для отечества. Мы не можем устоять против прекрасно обученных, привыкших к походной и боевой жизни русских войск. И нечего нам вступать в неравный бой с ними: лучше отступить с честью, чем попасть в плен.

— Не сдадимся! Умрем! — кричали офицеры.

— Это — по моему! — одобрил их Конопка. — И не станем больше терять время на пустые разговоры! Сядем на коней и — в карьер на неприятеля!..

Уже через минуту все уланы седлали своих коней и готовились к немедленному выступлению. Их окружили родные и знакомые, осыпая их на прощание всевозможными пожеланиями. Конопка в это время прощался со своей женой.

— Будь спокойна, душечка! — говорил он ей. — Мы не позволим Чаплицу войти в Слоним. Оставайся тут с нашими милыми детками.

— Хорошо, хорошо, мой друг! — отвечала супруга грустно. — Останусь тут, пока не будет явной опасности.

— Все готово, генерал! — доложил громажор Таньский. — Прощайте, сударыня! — обратился он к госпоже Конопка и тихо прибавил ей: — Увозите поскорее детей и сами уезжайте в Вильно. Дела наши плохи…

Зная, что старик Таньский не станет пугать ее понапрасну, госпожа Конопка сразу же после ухода мужа велела закладывать лошадей и, собрав наскоро деньги, все мелкие ценные вещи и серебро, уложила все это в экипаж, посадила детей с няней, села сама и, велев прислуге размещаться в двух бричках, где было уложено все необходимое для дальнего пути, приказала ехать по дороге в Вильно.

— Победят наши, — наказывала она остававшемуся работнику. — Садись верхом и догоняй нас. Мы тогда тотчас же вернемся.

Она выехала по Виленскому тракту в то же самое время, как беспечный муж ее строил к выступлению свой полк, составленный из блестящей, самой образованной молодежи всего края. Но не успели уланы хорошо построиться, как со всех сторон грянуло русское «ура!», и войска генерала Чаплица с трех сторон окружили их. Завязалось жаркое дело. Молодые уланы дрались отчаянно, но не могли долго стоять против многочисленной, опытной в бою кавалерии. Они были смяты и побежали в беспорядке по разным направлениям.

— Щадите юнцов этих! — приказал генерал Чаплиц, видя, что многие из противников даже не вооружены как следует и дерутся только саблями и пиками, тогда как в них стреляют из пистолетов.

Офицеры разнесли это приказание, и большая часть бежавших уланов была захвачена в плен.

Генерал Конопка, видя, что его полк уничтожен, поскакал по черному Новогрудскому тракту. За ним пустился Алоизий Пулавский с несколькими товарищами. Они надеялись укрыться в дремучем лесу, окружающем усадьбу Пулавских, и, не щадя своих коней, мчались три версты без остановки. Уже лес чернел перед ними, еще каких-нибудь полчаса — и они спасены. Но вдруг конь Конопки захромал, зашатался и рухнул на дорогу. Молодежь спешилась и бросилась поднимать своего генерала. В это время их окружили казаки и всех взяли в плен.

Уланы, поскакавшие в другие стороны, подвергались той же участи. Избежали плена только те, которые бросились бежать по Виленскому тракту.

Догнав госпожу Конопку, они сообщили ей о несчастье, постигшем их полк, и поскакали далее в Вильно.