Отель “Альбион” был расположен на Джефферсон-авеню недалеко от Третьей Южной. Узенькая ковровая дорожка зеленого цвета проложена от двери почти до самого тротуара, швейцар в зеленой ливрее, который до этого пялился на прогуливающихся по улице девушек, при появлении Кареллы вытянулся по стойке “смирно”, распахнул перед ним украшенную бронзовыми завитушками дверь и чуть было не отдал честь.

– Спасибо, – сказал Карелла.

– Добро пожаловать, сэр! – бодро отрапортовал швейцар.

Карелла удивленно приподнял брови и, благодарно кивнув еще раз, вошел в фойе. Едва переступив порог, он сразу же почувствовал, что город остался где-то позади. Холл был маленьким, тихим и уютным. Богатые деревянные панели украшали стены и потолок. Толстый персидский ковер покрывал пол. Мебель была обита красным и зеленым бархатом, а с потолка свисала огромная люстра. Карелле вдруг показалось, что он уже не в Соединенных Штатах с их лихорадочным темпом двадцатого века, а где-нибудь в Венеции, богатой, волнующей и с легким налетом декаданса, каким, по его представлениям, был пропитан весь этот город, словно затерявшийся во времени. Карелла никогда не был в Венеции, как, собственно, и нигде за пределами Америки, если не считать войны, и все же ему почему-то казалось, что отель “Альбион” был бы вполне уместен в этом богатом городе каналов и гондол. Сняв шляпу, он направился к столу администратора. За столиком никого не было. Собственно, и весь отель казался покинутым его обитателями, будто только что объявили об атомной бомбежке, и все постояльцы попрятались в винный погреб. На столе стоял небольшой колокольчик. Он вытянул руку и робко позвонил. Звон колокольчика заполнил маленький холл. Приглушенный мягкой мебелью, персидским ковром на полу и тяжелыми портьерами на окнах, звон этот был очень приятен.

Со стороны лестницы послышалось мягкое шарканье домашних тапочек по ступенькам. Карелла посмотрел наверх: маленький сухонький человечек спускался к нему со второго этажа. На вид ему было лет шестьдесят, и двигался он слегка прихрамывая. Лицо его прикрывал зеленый светозащитный козырек, впалую грудь облегал толстый свитер неопределенного коричневого цвета, наверняка связанный ему еще тетушкой со стороны матери где-нибудь в Нью-Гемпшире. Выглядел он типичнейшим янки: знаете, такой маленький, незаметный, из тех, что во всех фильмах играют роли смотрителя отеля или почтмейстера из провинциального городка, возле которого обычно останавливается шикарный автомобиль с откидным верхом, чтобы главные герои могли спросить у него дорогу. Словом, вы наверняка отлично знаете этот тип. Так вот, спускавшийся по лестнице человек как две капли воды походил на него. Всего на мгновение, пока Карелла прислушивался к его неуверенным шагам, ему вдруг показалось, что он и сам участвует в съемках какого-то фильма, и что сейчас нужно будет произнести слова, написанные каким-нибудь голливудским гением, и что в ответ он обязательно услышит реплики, заранее заготовленные тем же сценаристом.

– Привет, юноша, – проговорил типичный янки. – Чем могу быть вам полезен?

– Я из полиции, – сказал Карелла. Из заднего кармана он добыл свой бумажник и раскрыл его так, чтобы виден был пристегнутый с внутренней стороны жетон детектива.

– Угу, – отозвался янки, кивая. – Так чем я могу вам быть полезен?

– Я что-то не уловил вашего имени, сэр, – сказал Карелла и тут же догадался, что в ответ он обязательно услышит: “А я и не произносил его, юноша”. Он слегка поморщился до того, как старик почти буквально повторил эту заученную реплику:

– А я не привык швыряться своим именем, юноша. Фамилия моя Питт. Роджер Питт к вашим услугам.

– Здравствуйте, мистер Питт. – Я – детектив Карелла. Мы обнаружили остатки...

– Как вы сказали – Карелла?

– Да.

– Карелла.

– Да.

– Здравствуйте, мистер Карелла, как поживаете? – проговорил Питт.

– Спасибо, хорошо. Мы обнаружили остатки форменной одежды в печи для сжигания мусора, сэр, а кроме того, нашли там и остатки спичек, на пачке которых значилось название вашего отеля – “Альбион”, и очень может быть, что эта форменная одежда может помочь нам в расследовании дела, которым мы сейчас занимаемся. Вот почему я решил...

– И это вы заняты расследованием дела?

– Да, сэр.

– А вы детектив?

– Да, сэр.

– Ну, так что же вам хотелось бы узнать у меня?

– Ну, в первую очередь нам хотелось бы спросить у вас, знакомы ли вы с кем-нибудь по имени Джонни?

– Джонни, а как дальше?

– Этого мы не знаем. Но он может оказаться человеком, который носил эту форменную одежду.

– Значит, Джонни, так?

– Да, Джонни.

– Ну конечно.

В холле воцарилась тишина.

– Так, значит, вы его знаете? – спросил Карелла.

– Конечно.

– И как же его фамилия?

– Этого я не знаю.

– Но...

– Это парень Лотты, – изрек Питт.

– Лотты?

– Лотты Констэнтайн. Она живет тут наверху. Он часто бывал тут, этот Джонни.

– Понятно. А эта Лотта Констэнтайн – его девушка, я так вас понял?

– Совершенно верно, – подтвердил Питт.

– А как по-вашему, сколько могло быть лет этому Джонни?

– Могло быть? – быстро переспросил Питт и глаза его понимающе сощурились. – Лет шестьдесят с небольшим, я бы так сказал.

Карелла полез во внутренний карман своего пиджака. Он достал оттуда фотографию в целлофановой обертке и выложил ее на стол. Это была фотография убитого, разосланная для публикации в газеты.

– Вы имеете в виду именно этого человека? – спросил Карелла.

Питт внимательно пригляделся к фотографии.

– Конечно, – сказал он. – Я, правда, никогда не видел его в купальных плавках. Как, впрочем, и спящим тоже.

– Но это именно он?

– Вполне возможно. Но фотография, признайтесь, не очень удачная.

– Возможно, вы правы.

– Я хочу сказать, что человек этот очень похож на Джонни, и в то же время – не совсем. Тут явно чего-то не хватает.

– Возможно, вы и это правильно подметили, – сказал Карелла.

– Да? Так чего же тут не хватает?

– Жизни. Человек, изображенный на этой фотографии, мертв.

– Ах так, – и тут Питт будто внезапно решил умыть руки и прекратить разговор. – Знаете, в таком случае, вам лучше всего поговорить с Лоттой. Я думаю, что она наверняка сможет рассказать больше, чем я.

– А как мне найти ее?

– Она сейчас как раз у себя наверху. Я позвоню ей, и она, возможно, согласится спуститься сюда, чтобы поговорить с вами.

– Нет, нет, не стоит беспокоиться, я сам поднимусь к ней. Мне не хотелось бы...

– Да это всего одна секунда – звякнуть ей, – сказал Питт. Он направился к маленькому коммутатору и вставил в гнездо один из штырьков, прикрепленных к резиновым кабелям. Придерживая наушник, он выждал с минуту и потом проговорил в микрофон: – Лотта? Это говорит Роджер, из холла внизу. Тут один парень задает вопросы насчет Джонни. Да, совершенно верно, насчет твоего Джонни. Вот я и подумал, не поговорить ли тебе с ним самой. Ну, видишь ли, парень этот из полиции, Лотта. Ну, Лотта, тут совсем нет причин так расстраиваться. Нет, он выглядит вполне приличным. Молодой парень. Ладно, я скажу ему.

Питт снял наушники, выдернул штырь из гнезда и только после этого заговорил.

– Она сейчас спустится. Она, должен сказать, расстроилась немножко, когда услышала, что вы – полицейский.

– Да, по правде говоря, все расстраиваются, когда слышат это, – сказал, улыбаясь, Карелла.

Он облокотился о стойку администратора и принялся ждать прихода мисс Лотты Констэнтайн. Если в своей работе он что-то и не любил, так это брать показания у стариков. Хотя в работе его была масса других неприятных вещей, и немало нашлось бы людей, которые под присягой бы показали, что Стив Карелла частенько бывал весьма несдержан. Поэтому было бы преувеличением сказать, что эти божьи одуванчики уж слишком досаждали ему. Но все же допросы людей престарелых занимали первое место, а допрос старух и вовсе стоял впереди всего остального, вызывая у него особую неприязнь. Он и сам толком не смог бы объяснить, почему так не любил старух, но скорее всего именно потому, что они давно перестали быть молодыми. Во всяком случае, беседовать с ними каждый раз было серьезным испытанием для его терпения и выдержки. Вот почему сейчас он без особого удовольствия ожидал встречи с мисс Лоттой Констэнтайн, подружкой убитого, которому явно было за шестьдесят.

Он с тоской следил взглядом за великолепной рыжеволосой женщиной в очень узкой юбке, которая спускалась по покрытым ковровой дорожкой ступенькам со второго этажа. Юбка ее была настолько узкой, что при ходьбе задиралась выше колен. Она осторожно выбирала, куда поставить ногу, склонив при этом голову так, что рыжая грива волос закрывала половину ее лица.

– А вот и она, – проговорил Питт, и Карелла, обернувшись, оглядел холл, но никого не обнаружил. Поэтому он снова глянул на лестницу, решив, что старушка спускается следом за рыжеволосой, но и там не было никого, а красотка уже плавной походкой, настолько плавной, что у него чуть было не пошла голова кругом, направилась прямо к ним и, протягивая руку с алыми ногтями, произнесла приятнейшим голосом:

– Здравствуйте, меня зовут Лотта Констэнтайн.

Карелла от растерянности только громко сглотнул.

– Вы? Вы, да... Вы... Лотта... Констэнтайн?

Девушка улыбнулась. При этой улыбке тубы ее слегка разошлись, как те самые облака, сквозь которые всегда пробивается луч солнца. На щеках у нее появились ямочки. Зеленые глаза приветливо светились.

– Да, – ответила она. – А вы?..

– Детектив Карелла, – сказал он, пытаясь хоть как-то сохранить солидность, присущую его должности. Он ожидал встретить здесь женщину не моложе шестидесяти лет, и потому, увидев эту аппетитную рыжеволосую дамочку, которой на первый взгляд, было никак не больше тридцати, он просто застыл, потрясенный ее внешностью. Однако, приглядевшись поближе, он понял, что девушке этой, пожалуй, не больше двадцати трех, и что она просто пышет юностью и здоровьем. И он в смятении подумал про человека, который звался Джонни и, похоже, даже не нуждался в фамилии; а потом у него замелькали в памяти какие-то странные легенды о любви, включая сказку о принцессе и чудовище. Господи! – А не могли бы мы присесть здесь где-нибудь и немного поговорить, мисс Констэнтайн? – спросил он наконец.

– Разумеется.

Она застенчиво улыбнулась, как бы не слишком представляя себе, как это можно сидеть с незнакомым мужчиной. Ресницы ее затрепетали. Она глубоко вздохнула, и Карелла вынужден был отвернуться, делая вид, будто он выбирает в этом холле кресло поудобнее.

– А мы можем присесть вон там, – сказала Лотта и направилась к стоявшим у стены креслам. Карелла оказался сзади. И вот он, человек женатый и все такое прочее, не в силах был оторвать взгляда от движущейся впереди фигурки и признал про себя, что более аппетитного зада он в жизни не видел. Ему хотелось ущипнуть ее, и он едва сдержался. “Ты слишком молод для нее”, – сказал он себе и улыбнулся.

– Чему вы улыбаетесь? – спросила девушка, усаживаясь в кресло и закидывая ногу за ногу.

– Просто вы оказались намного моложе той женщины, которую я ожидал здесь увидеть.

– А кого вы ожидали?

– Вам правду сказать?

– Конечно, – ответила Лотта.

– Женщину лет пятидесяти с лишком.

– Почему это вдруг?

– Ну, как сказать... – Карелла пожал плечами. И он снова достал из кармана все ту же фотографию. – Вам знаком этот человек?

Она бросила только один взгляд на фотографию и тут же утвердительно кивнула.

– Да, – сказала она. – А что с ним случилось? – Она не вздрогнула, не отшатнулась, не смутилась, не покраснела. Она просто сказала “да”, а потом так же спокойно и даже по-деловому спросила: “А что с ним случилось?”

– Он мертв, – сказал Карелла.

Она кивнула, но так и не произнесла ни слова. Потом чуть заметно пожала плечами, а после этого снова кивнула.

– Кто он? – спросил Карелла.

– Джонни.

– А дальше как?

– Смит.

Карелла недоуменно уставился на нее.

– Все верно – Смит, – сказала она. – Джон Смит.

– А вы себя как ему назвали? Если он действительно типичный Джон Смит – человек с улицы, то вы...

– Не вижу тут ничего забавного. Он сказал мне, что зовут его Джоном Смитом. С чего мне было не верить ему?

– Да и в самом деле – с чего бы? Как давно вы знакомы с ним, мисс Констэнтайн?

– С января.

– А когда вы виделись в последний раз?

– Где-то с месяц назад.

– А не смогли бы вы припомнить поточнее?

– В последних числах месяца.

– У вас с ним были серьезные отношения?

Лотта пожала плечами.

– Не знаю, – тоскливо сказала она. – А что это значит – “серьезные отношения”?

– Ну, были ли вы... были ли вы чем-то более, чем просто друзьями, мисс Констэнтайн.

– Да, – резко бросила она. Она задумалась, как бы ощутив свое одиночество в этом тихом и уютном гостиничном вестибюле, который почему-то так напоминал Карелле Венецию, а потом кивнула, будто в ответ на свои мысли: – Да. – Она снова кивнула. – Да, мы были больше чем друзья. – Она подняла на него свои зеленые глаза, а затем резким движением головы отбросила со лба волосы и сказала с вызовом: – Мы были любовники.

– Так, хорошо, – сказал Карелла. – А не могли бы вы предположить, мисс Констэнтайн, кто мог хотеть его смерти?

– Нет. – Она помолчала. – А как... как он умер?

– А я все ждал, когда же вы, наконец, зададите этот вопрос.

Лотта Констэнтайн с вызовом встретила взгляд Кареллы и не опустила глаз.

– И кого это вы тут разыгрываете? – спросила она. – Сурового и решительного полицейского?

Карелла промолчал.

– И почему это я обязательно должна была поинтересоваться, как именно он умер? – продолжала она. – Разве не достаточно уже того, что он мертв?

– Большинство людей обычно интересуются этим, – сказал Карелла.

– А я – не большинство, – резко бросила она. – Я – это я. Лотта Констэнтайн. У вас же все разложено по полочкам. Вот и радуйтесь тому, что у вас там вместо мозгов настоящая электронно-счетная машина. Вы ведь так рассуждаете: нажал нужные кнопки, вставил дискету, раз-раз – и готов правильных ответ. Вы вот являетесь сюда неизвестно откуда и заявляете мне о том, что Джонни мертв, а потом задаете кучу дурацких вопросов и еще объясняете мне, как большинство людей реагирует на это. А я вам говорю, мистер, не знаю как вас там, что можете проваливать к чертовой матери со всеми вашими раскладками и полочками! Большинство двадцатидвухлетних девчонок никогда не влюбятся в человека шестидесяти шести лет – да, да, ему шестьдесят шесть – и нечего глазеть на меня, изображая изумление. Именно столько лет было Джонни! Поэтому перестаньте мне здесь талдычить о том, что сделало бы большинство людей; да по мне вы хоть перетопите это большинство или повесьте их всех вверх ногами – я и пальцем не шевельну, потому что плевать мне на большинство!

– Он был убит выстрелом из охотничьего ружья с близкого расстояния, – сказал Карелла, пристально вглядываясь в ее лицо. Но оно оставалось неподвижным, не отразив ни тени эмоций, никаких движений души.

– Ну хорошо, – сказала она, – значит, он был убит выстрелом из охотничьего ружья с близкого расстояния. И кто же это сделал?

– Мы пока не знаем.

– Я этого не делала.

– Никто и не говорит, что это сделали вы.

– В таком случае, какого черта вы оказались здесь?

– Пока что мы пытаемся всего лишь выяснить личность убитого, мисс Констэнтайн.

– Ну вот вы и установили его личность. Убитый был Джоном Смитом.

– Ну вы, наверное, и сами понимаете, что такие сведения не очень-то помогут нам. Правда, мисс Констэнтайн? Имя-то уж слишком заурядное.

– А чего вы тут душу мне выматываете? Черт побери, это же его имя, а не мое, и не я его придумала.

– А он никогда не называл вам своего настоящего имени?

– Он представился мне Джоном Смитом.

– И вы поверили.

– Да.

– А если бы он сказал вам, что его зовут Джоном Доу?

– Послушайте, мистер, я поверила бы ему, даже если бы он назвал себя Иосифом Сталиным. Ну, и что вы на это скажете?

– Неужто это было так здорово и прямо сразу? – спросил Карелла.

– Именно так оно и было.

– А чем он зарабатывал себе на жизнь? – спросил Карелла.

– Он не работал уже. Получал какую-то небольшую пенсию или социальную страховку.

– А как же форма?

– Какая форма? – впервые на лице Лотты Констэнтайн отразилось удивление.

– Форменная одежда. Та, которую кто-то снял с него и засунул в печь для сжигания мусора.

– Понятия не имею, о чем вы говорите.

– Вы никогда не видели его в форменной одежде?

– Никогда.

– А была ли у него какая-нибудь работа? Ну, прирабатывал он где-нибудь в дополнение к пенсии? Может, он был лифтером там или еще кем-нибудь?

– Нет. Иногда я... – она прервала себя.

– Да?

– Нет, ничего.

– Вы давали ему деньги? Именно это вы собирались сказать?

– Да.

– А где он жил, мисс Констэнтайн?

– Я... я не знаю.

– Как это так, неужто вы...

– Я не знаю, где он жил. Но он... но он часто приходил сюда.

– И оставался здесь?

– Иногда и оставался.

– И как долго?

– Ну... самое большее... он тут оставался, это было, когда он пробыл здесь две недели.

– Питт знает об этом? Лотта пожала плечами.

– Не знаю. А какая разница? Я – хороший постоялец. Я живу безвыездно в этом отеле целых четыре года – с первого же дня, как приехала сюда. И какая кому разница, если старый человек... – она оборвала начатую фразу и снова поглядела прямо в глаза Карелле. – И нечего пялить на меня глаза, будто я вам Лолита или еще там кто-нибудь. Я любила его.

– И он никогда даже не упоминал при вас о форменной одежде, так ведь? И не говорил ни о какой работе?

– Он говорил о каком-то дельце.

– И что же это было за дельце? – спросил Карелла, наклоняясь к ней поближе.

Девушка уселась поудобнее.

– Он не говорил, в чем оно заключается.

– Но он упоминал о каком-то деле?

– Да.

– Когда это было?

– Когда мы в последний раз с ним виделись.

– А что конкретно он тогда сказал?

– Он только упомянул вскользь о том, что у него намечается какое-то дельце с глухим.

Они сидели сейчас в глубоких мягких бархатных креслах, в богато убранном вестибюле за низким кофейным столиком, и вдруг показалось, что вокруг воцарилась мертвая тишина.

– С глухим? – спросил Карелла.

– Да.

Он глубоко вздохнул.

– А кто этот глухой?

– Я не знаю.

– Но у Джонни было какое-то дело с ним, правильно?

– Да. Это он так сказал. Он сказал, что у него намечается какое-то дело с глухим, и что он скоро здорово разбогатеет. Он собирался... Мы собирались обвенчаться с ним.

– Значит, глухой, – проговорил вслух Карелла. Потом он тяжело вздохнул. – Где я могу отыскать вас, мисс Констэнтайн, если вдруг возникнет срочная необходимость увидеться с вами?

– Либо здесь, либо в клубе “Гарем”.

– А что вы там делаете?

– Я работаю там. Вожу по залу тележку и продаю сигареты. Вот там-то мы и встретились с Джонни, в клубе.

– Он купил у вас сигареты?

– Нет. Он курит... он курил трубку. Я продала ему табак для трубки.

– Морской? – спросил Карелла. – Этот сорт табака называется “Морской”?

– Д-да, а что... Откуда вы...

– Позвольте дать вам мою визитную карточку, мисс Констэнтайн, – прервал ее Карелла. – Если вы припомните что-нибудь еще, что может помочь следствию, позвоните мне, пожалуйста, хорошо?

– А что именно?

– Простите, не понял...

– А что, по-вашему, я должна припомнить, чтобы потом позвонить вам? И откуда мне знать, что для вас может быть полезным, а что – нет?

– Ну, например, любая информация об этом глухом очень помогла бы...

– Я о нем больше ничего не знаю.

– Или, например, если вдруг вам вспомнится, что еще говорил Джонни об этом дельце, которое...

– Я уже рассказала вам все.

В ответ Карелла лишь молча пожал плечами.

– Так, может, вернуть вам вашу визитную карточку? – спросила Лотта Констэнтайн.

* * *

Этот вечер глухой решил отметить поторжественнее. Возможно, что поводом послужил его успех в кафе-мороженом, расположенном сразу же за строительной площадкой. А может быть, он отмечал завтрашнее событие и, как бывалый генерал, поднимал символический тост за предстоящее сражение.

Этот символический тост в данном случае был посвящен приглашению девятнадцатилетней девушки с немалыми достоинствами, причем отнюдь не интеллектуального порядка.

Однако глухой, как вы наверняка уже догадались, был человеком весьма экономным и всегда точно знал, что он хочет. В этот вечер он не был расположен вести научные дискуссии и математические споры. Не интересовали его и душеспасительные беседы с особами прекрасного пола о возвышенных стремлениях, духовных запросах, тяге к независимости и равенству этих особ и, уж тем более, об их борьбе за более полное раскрытие своей личности. Намерения его были значительно проще и скромнее: он просто хотел переспать с хорошей бабенкой. И выбирал он партнершу примерно так же, как намечал бы место очередного ограбления. Он недели две присматривался к ней, пораженный ее несомненной красотой: она была брюнеткой с огромными глазами, полным чувственным ртом и высокой грудью. Даже скрытая под форменным нарядом официантки, грудь ее выглядела упругой и соблазнительной. Ноги у нее тоже были что надо – длинные, изящные и гладкие.

Однако сами по себе юность и красота, как считал глухой, еще не обещали всего того, что ждут от хорошего партнера в постели. Поэтому он продолжал внимательно приглядываться к девушке. Он заметил, что черные и яркие ее глаза поглядывают на окружающих весьма вызывающе, и что вызов этот обращен к каждому мужчине, который входил в ресторан. Он бил несколько удивлен такой откровенностью девятнадцатилетней девушки и попытался по достоинству оценить это ее качество.

Ему совсем не улыбалось оказаться в постели с нимфоманкой. Он прекрасно знал, что чувство наслаждения может возрастать до бесконечности, если оба партнера испытывают его одновременно, и у него вовсе не было желания иметь дело с ненасытной женщиной. С другой же стороны, ему не хотелось связаться и с неискушенной невинностью, с девушкой, которая превратит этот долгожданный вечер в нелепость с потоками пота, крови и слез. Вызов же в глазах девушки означал, что у нее уже были обладатели, они могут быть и в дальнейшем, а кроме того, вселял надежду, что на обладание ею стоит потратить и время, и усилия – нужно только достойным образом встретить бросаемый ею вызов. Довольный сделанными наблюдениями, он продолжал следить за ней.

Конечно, объем груди у этой девушки, похоже, склонной к полноте, несмотря на свою привлекательность, мог оказаться всего-навсего избытком жировых отложений.

В этом случае ее прелести не представляли особого интереса, однако этому явно противоречило то, как девушка несла свою грудь. Она прекрасно сознавала ее великолепие и все время помнила о ней. Каждое движение, каждый шаг были наполнены упоением своей красотой, и глухой безошибочно определил в этой девушке скрытую силу и страсть.

Ноги ее тоже таили немалый запас чувственности. Они были отличной формы, с полными и сильными икрами, изящно переходящими в узкую лодыжку. Официантки, как правило, носят туфли на низком каблуке. Однако она выбрала для себя ту обувь, которая особенно подчеркивала форму ее ног. И хотя она не решилась на высокую шпильку, что было бы слишком утомительным, в туфлях на французском каблучке она выглядела и красиво, и достаточно соблазнительно. Эти ноги, сильные и ловкие, с быстротой и легкостью переносили ее от стола к столу. Словно рычаги, они приводили в движение ягодицы и бедра, да и просто служили ее украшением. Как бы невзначай, он однажды вступил в разговор с ней. Девушка, как он и предполагал, вряд ли могла претендовать на замещение профессорской должности где-нибудь в Гарварде. И первый его разговор, как он позднее припоминал, свелся примерно к следующему обмену фраз. На десерт тогда он заказал себе шоколадный эклер.

– А вы падки на сладенькое, – заметила девушка.

– А я люблю все сладкое, – отозвался глухой.

– Ну, так уж и все, – кокетливо возразила она и упорхнула к следующему столику.

Не торопя события, он вскоре продолжил этот разговор. Новая беседа только подтвердила его прежние выводы. И когда в конце концов он предложил ей провести остаток вечера вместе, то был уверен, что она согласится. Так оно и произошло.

В этот вечер, а было это четырнадцатого апреля, он поразил ее блеском своего остроумия за обеденным столом. Она слушала его, широко раскрыв глаза от изумления, и почти не вмешивалась в разговор, завороженная его речью. Потом они прогуливались под усыпанным звездами небом, и глухой неустанно и твердо направлял их шаги в сторону своей квартиры на Франклин-стрит. Когда он предложил ей подняться наверх и чего-нибудь выпить, она немного помялась, а сердце у него радостно забилось от предвкушения: значит, все не будет так просто, предстоит хоть какая-то борьба, а это только возбуждает аппетит.

В квартире разговаривали очень мало. Они сидели на шикарном диване в отлично обставленной комнате. Девушка сбросила туфли и поджала ноги под себя, глухой же разлил коньяк в большие пузатые бокалы. Так они просидели некоторое время, держа их в руках. Девушка кокетливо поглядывала на него поверх своего бокала – взгляд этот она явно заимствовала у какой-нибудь кинозвезды. Глухой же изредка отпивал глоток-другой, отдавая должное жгучему напитку с отличным букетом. При этом он мысленно живописал себе, что именно будет проделывать с ней, и постепенно в груди его разливалось предвкушение удовольствия с некоторым налетом жестокости, но жестокости контролируемой – да, контроль здесь, в таких вещах, пожалуй, главное.

К полуночи девушка окончательно охмелела.

Она была уже полуголой и сама не знала, что происходит с ней, да и не склонна была раздумывать над этим – у нее было только тело, тело, которое сейчас целиком подчинялось ему; напитанное огромной жизненной энергией, оно уже как бы ей вовсе не принадлежало, и сильные руки несли ее по коридору в ближайшую из трех спален квартиры. Неожиданно для себя она обнаружила, что чулки с нее сняты, юбка высоко задрана, а под ней уже ничего нет, да и блузка расстегнута. Каким образом он умудрился снять с нее бюстгальтер, не снимая блузки? Она успела только глянуть на свою белую вздымающуюся грудь и вдруг совершенно отчетливо увидела его, склонившегося над нею. Робко и выжидающе глядя на него, она испытывала какой-то неведомый ей ранее страх, страх перед неизбежным полным подчинением, а потом сознание ее отключилось.

Был полный провал в памяти. Она ничего не знала, ничего не помнила. Ее уносило куда-то к ослепительно сияющему солнцу, не давая приблизиться к нему; сияние то было совсем рядом, то удалялось. Он не знал никаких запретов: каждой клеточкой своего тела она подчинялась его воле и вся принадлежала ему и только ему. Опьяненная, одурманенная, она уже не была собой, но и не стала кем-то другим. Она бездумно плыла по течению, подчиняясь до полного самоотречения, до самозабвения, отдаваясь одновременно любви, страсти и насилию, и не было в этом ни начала, ни конца. Эту ночь она запомнит и будет вспоминать с тоской и наслаждением, как, впрочем, и с чувством вины и стыда; как ночь, когда она отдала себя всю без остатка, без норм и границ совершенно чужому и незнакомому человеку, отдала с таким пылом, которого она никогда в себе не подозревала.

А в три часа ночи он сделал ей подарок. Он встал и пересек комнату (она была слишком усталой, чтобы следовать за ним хотя бы взглядом), а потом снова возник перед нею. Он раскрыл длинную объемистую коробку и вытащил из нее что-то тонкое и шелковистое, завернутое в папиросную бумагу.

– Надень.

Она подчинилась. Встав с постели, она натянула через голову коротенькую ночную рубашку черного цвета.

– А теперь – туфли, – приказал он.

Она снова подчинилась. Голова у нее шла кругом, и все равно ей хотелось как можно скорее снова оказаться в его руках. Коротенькая рубашка плотно облегала тело, едва доходя до бедер. Она почувствовала на себе его взгляд, сейчас он жадно смотрел на ее длинные ноги, изящные линии которых подчеркивали высоченные каблуки туфель.

– А теперь иди ко мне, – приказал он, и она с жадностью бросилась к нему.