Среда. Восемнадцатое октября.
Бабье лето отступает из города. В дежурке прохладно, несмотря на то, что термостаты включены, и в радиаторах слышится легкое постукивание, привычное для начала отопительного сезона.
Осень нагрянула неожиданно и, казалось, без всякого предупреждения. Полицейские грелись, обхватив ладонями горячие кружки с кофе.
В дежурке холодно.
— Берт, у нас к тебе есть вопросы.
— Какие вопросы?
— Вопросы относительно Клэр.
Зазвонил телефон.
— Восемьдесят седьмой полицейский участок, детектив Карелла слушает. Да, конечно, сэр. Нет, весьма сожалею, но мы пока их не обнаружили. Прилагаем все усилия — проводим проверку всех ломбардов, мистер Мендел. Да, сэр, конечно, будем держать вас в курсе. До свидания, спасибо, что позвонили.
Со стороны вся эта сцена выглядела крайне нелепой. Берт Клинг находился за своим столом. Карелла закончил телефонный разговор, повесил трубку, встал и подошел к столу Берта. Мейер сидел к Берту боком, наклонясь вниз и облокотившись о колено. Клинг сидел с мрачным изможденным лицом в ожидании новых неприятностей и был похож на измученного подозреваемого, которого обрабатывают двое закаленных в боях с преступностью полицейских.
— Что ты хочешь узнать? — спросил он.
— В ваших разговорах она никогда не упоминала имя Эйлин Гленнон?
Клинг отрицательно покачал головой.
— Берт, пожалуйста, напрягись и вспомни хорошенько. Это могло произойти где-то в сентябре, когда миссис Гленнон находилась в больнице. Клэр не говорила тебе, что она встречалась с дочерью миссис Гленнон?
— Нет. Я бы вспомнил об этом в ту же секунду, как только имя миссис Гленнон стала фигурировать в деле. Нет, Стив. Она никогда не упоминала имени этой девочки.
— Тогда припомни, упоминала ли она любое женское имя? Я хочу сказать, не высказывала ли она свое беспокойство по поводу какой-нибудь своей пациентки?
— Нет. — Клинг снова отрицательно покачал головой. — Нет, этого я не припомню, Стив.
— А о чем вы разговаривали? — спросил Мейер.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, когда вы были вместе.
Клинг прекрасно знал этот полицейский прием, потому что сам им частенько пользовался. Мейер просто пытался запустить мыслительный и разговорный процесс в надежде, что само обсуждение выведет их на нужные воспоминания. Сознавая всю необходимость этого разговора, Клинг, тем не менее, чувствовал какую-то ноющую боль в сердце — ему очень не хотелось говорить с кем-то о Клэр. Ему вовсе не хотелось произносить вслух вещи, которые они с Клэр шептали друг другу наедине.
— Ну, вспомни, пожалуйста? — мягко попросил Мейер.
— Ну, мы… мы разговаривали о многом.
— А о чем, например?
— Ну… у нее болел зуб. Это было… должно быть в начале сентября.
— Ну, давай, продолжай, Берт, — подбодрил его Карелла.
— И она… она ходила к зубному врачу. Я помню, как… как ей не хотелось идти. И она… она пришла на свидание с онемелым ртом от новокаина. И она попросила в шутку ее ударить. Она… она сказала: «Ну, давай, силач! Ударь! Держу пари я ничего не почувствую». Вот так она пошутила тогда. Ну… мы подшучивали иногда друг над другом. Ну, и шутки были немного связаны с моей работой…
— А о своей учебе, Берт, она с тобой говорила?
— Да, конечно, — сказал Клинг. — У нее были небольшие проблемы с одним из преподавателей. Но это вовсе не то, что вы подумали, — сразу подстраховался Клинг, — там не было ничего серьезного. У этого учителя были свои определенные идеи относительно функций и задач социального работника, с которыми Клэр не соглашалась.
— Какие идеи, Берт?
— Сейчас мне уже трудно вспомнить. Но знаете, как это бывает во время урока. Все начинают высказывать собственные идеи.
— Но Клэр отличалась от всех тем, что она совмещала учебу с работой по будущей специальности.
— Да. Правда, так делали большинство студентов в их группе. Она, знаете, использовала опыт работы для написания диплома, она собиралась защищаться на звание магистра.
— И часто она говорила об этом?
— Довольно часто. Знаете, эта социальная работа была очень важной для нее. — Он ненадолго замолчал. — Ну, вам, наверное, трудно себе представить насколько это было важно для нее. И единственной причиной, почему мы… мы были еще не женаты, было то… ну, вы знаете, что она сначала хотела завершить свое образование.
— Какие места в городе вы посещали, Берт? Были у вас свои любимые места, может быть?
— Да, нет, мы в разные места ходили. Кино, иногда театр, танцы. Она любила танцевать. Она очень хорошо танцевала.
В дежурке вдруг опять повисло тягостное молчание.
— Она очень… — начал и снова остановился Клинг.
Снова молчание.
— Берт, а ты не помнишь какие-нибудь из ее идей по улучшению социальной работы? Неужели она не обсуждала их с тобой?
— Обсуждала, но не часто. Обычно только если это как-то соприкасалось с моей полицейской работой, понимаете, о чем я?
— Нет.
— Ну, ее несколько смущала наша приверженность букве закона. Здесь ей казалось, что мы не дорабатываем. Как, например, с уличными бандами. Она считала, что мы неправильно боремся с этим злом.
— Как это, Берт?
— Ну, она считала, что мы заинтересованы только в борьбе с преступностью. Парень подстрелит кого-нибудь, а нам вроде как и наплевать, что у него папочка алкоголик. Вот здесь на помощь должны приходить социальные работники. Она считала, что полицейские и социальные работники должны работать сообща. Ну, мы с ней часто шутили по этому поводу. Ну, друг над другом, я хотел сказать. — Он замолчал. — Я пробовал рассказывать ей о социальной работе проводимой с подростками в уличных бандах, но она уже все знала про это. Она говорила, что необходим более тесный, т. е. живой контакт с людьми.
— Она много работала с подростками?
— Только с теми, которые относились к семьям ее пациентов. У многих ее пациентов, знаете ли, были семьи. И она, естественно, вовлекалась в работу с детьми и подростками.
— Она никогда не рассказывала тебе о меблированной комнате на Первой Южной Улице?
— Нет, — настороженно произнес он. — Какая меблированная комната? В чем дело?
— Мы полагаем, нет, мы точно знаем, что она сняла там комнату.
— Зачем?
— Чтобы привести туда Эйлин Гленнон.
— Зачем?
— Потому что Эйлин Гленнон сделала аборт.
— А какое Клэр имеет отношение…
— Потому что Клэр сама и договаривалась о нем.
— Нет, не может быть, — моментально отреагировал Клинг и покачал головой, — вы ошиблись.
— Мы все проверили, Берт.
— Этого не может быть. Клэр никогда бы… нет, это невозможно. Она слишком хорошо знала закон. Нет. Она всегда задавала мне вопросы по судам и праву. Нет, вы ошиблись. Она бы не стала иметь ничего общего с такими вещами.
— Когда она интересовалась правовыми вопросами… она никогда не спрашивала об абортах?
— Нет. А зачем ей было спрашивать…? — Берт вдруг остановился, и лицо его приняло удивленный вид. И как бы отбрасывая неугодную мысль, он несколько раз потряс головой.
— Что такое, Берт?
Он снова покачал головой.
— Значит, она спрашивала об абортах?
Клинг утвердительно качнул головой.
— Когда это было?
— Как-то в прошлом месяце. Сначала я подумал… я подумал, что она…
— Продолжай, Берт.
— Я подумал, ну, что она… ну, того… сама… для себя спрашивает… но оказалось… она хотела узнать о проведении легальных… ну, разрешенных законом абортах.
— Она так и спросила? Она спросила тебя, в каких случаях аборт считается законным?
— Да. Я сказал ей, что только в том случае, если жизни матери или ребенка угрожает опасность. Ну, вы знаете, статья 80 — «если только это необходимо для сохранения жизни матери или…»
— Да, понятно, продолжай.
— Это, собственно, все.
— Ты ничего не забыл?
— А-а, вот еще что, она задала мне один очень специфический вопрос… сейчас… подождите немого.
Они ждали. Клинг наморщил лоб и провел ладонью по лицу.
— Да, вспомнил, — сказал он.
— Какой вопрос?
— Она спросила, если жертва изнасилования… ну, девушка забеременеет в результате изнасилования… и она спросила меня, будет ли аборт в таком случае считаться законным.
— Вот оно! — вскричал Мейер. — Вот откуда эта чертова скрытность! Теперь ясно. Отсюда меблированная комната и поэтому Эйлин не могла вернуться домой. Если бы ее братец узнал, что ее изнасиловали…
— Стойте, стойте, — сказал Клинг. — Я ничего не понимаю.
— Что ты сказал Клэр?
— Я ей сказал, что я точно не знаю. Я ей сказал, что с моральной точки зрения аборт в этих обстоятельствах, должно быть, оправдан, но точно я не знаю.
— А она что тебе ответила?
— Она просила меня уточнить это для нее. Она сказала, что ей надо это знать.
— И ты уточнил?
— На следующий день я позвонил в прокуратуру. Они сказали, что аборт признается легальным только в том случае, если жизни матери или ребенка угрожает опасность. И точка. Остальные случаи принудительного прерывания беременности считаются противозаконным деянием.
— Ты рассказал об этом Клэр?
— Да.
— И что она сказала?
— Она как с цепи сорвалась! Говорила, что ей казалось, будто закон должен защищать невинных жертв и не причинять им еще больше горя и страданий. Ну, я пробовал успокоить ее… ты же знаешь, я говорил… «не я пишу законы!» Казалось, что в ее глазах я был основным виновником и отдувался за все наше правосудие. Я спросил ее, отчего она так волнуется и переживает, а она ответила что-то там о лицемерии пуританской морали, и что эта мораль и есть самая безнравственная вещь на свете… что-то в этом роде. Она сказала, что любую девушку можно окончательно погубить, если к тому, что она стала жертвой преступления, добавится еще и то, что она станет жертвой закона.
— А потом она возвращалась к этой теме?
— Нет.
— А она не спрашивала, не знаешь ли ты каких-нибудь акушеров или гинекологов?
— Нет, — задумчиво произнес Клинг. — Из того, что я понял…
— Он снова задумался. — Значит, вы думаете, что Эйлин Гленнон изнасиловали?
— Да. Это наше предположение, — сказал Мейер. — И по всей вероятности это произошло, когда ее мать лежала в больнице.
— И вы думаете, что Клэр обо всем этом знала… знала об этой беременности… и договорилась об аборте для нее?
— Да. Мы в этом уверены, Берт, — сказал Карелла и замолчал.
— Она даже заплатила за него.
Клинг кивнул.
— Я думаю… проверить ее банковский счет для нас труда не составит.
— Мы вчера уже проверили. Первого октября она сняла со счета пятьсот долларов.
— Понятно. Ну, тогда… тогда мне кажется… ну, значит… ваша правда.
Карелла кивнул.
— Мне очень жаль, Берт.
— Но, вы знаете, если она и поступила так, то только потому, что девочка была изнасилована. Я хотел сказать… она… она бы никогда в другом случае не пошла бы против закона. Вы же понимаете это, ведь так?
Карелла снова кивнул.
— На ее месте, возможно, я поступил бы так же, — сказал он. Он не знал, сказал он правду или солгал, но он все равно произнес эти слова.
— Она ведь только хотела защитить девочку, — сказал Клинг. — Если… если посмотреть на эту ситуацию другими глазами то… она… она фактически пыталась спасти жизнь девочки, а в уголовном праве так и сказано — «для спасения жизни…»
— Но в то же время этим она покрывала от наказания того парня, который изнасиловал Эйлин, — сказал Мейер. — Ему что, это так и сойдет с рук, Стив? С какой стати этот подонок должен спать спокойно…
— А может быть, он вовсе не спит спокойно, — сказал Карелла.
— Может быть, поэтому он и принял свои меры, чтобы спать спокойно. И начал он, возможно, с того, что позаботился о том человеке, кто мог что-то знать об изнасиловании, но сам лично не был причастен к нему.
— Что ты имеешь в виду?
— Я хочу сказать, что Эйлин и ее мать не посмели бы рассказать об этом изнасиловании из-за боязни, что потом может натворить этот Гленнон-младший. Но насчет Клэр Таунсенд у него не было подобной уверенности. И он тогда мог последовать за ней в тот магазин и…
— А ее мать знает, кто насильник? — спросил Клинг.
— Да, мы думаем, что знает.
Клинг сдержанно кивнул. В его глазах и голосе не было ничего особенного, когда он сказал:
— Ничего. Мне она скажет.
Его слова прозвучали как обещание.
Этот человек жил этажом выше прямо над квартирой Гленнонов.
Клинг вышел от миссис Гленнон и стал подниматься по ступенькам. Миссис Гленнон осталась в дверях и следила за Клингом, прижав ладонь ко рту. Трудно было сказать, о чем она думала в тот момент. Может быть, она думала, почему это некоторым людям так не везет в жизни.
Клинг постучал в дверь квартиры 4А и стал ждать.
Изнутри квартиры раздался голос: «Одну минуточку!»
Клинг ждал.
Дверь приоткрылась, брякнула и натянулась цепочка. Из щели выглянуло мужское лицо.
— Да? — сказал мужчина.
— Полиция, — равнодушно объявил Клинг. Он раскрыл свой бумажник и показал мужчине полицейский жетон.
— В чем дело?
— Вы — Арнольд Холстед.
— Ну, да.
— Откройте дверь, мистер Холстед.
— Что? А в чем дело? Зачем…?
— Откройте дверь, пока я не вышиб ее! — громко приказал Клинг.
— Хорошо, хорошо, минуточку. — Холстед завозился с цепочкой. Как только он снял ее, Клинг толчком распахнул дверь и вошел в квартиру.
— Вы одни дома, мистер Холстед?
— Да.
— Насколько мне известно, у вас есть жена и трое детей, мистер Холстед. Это так?
В голосе Клинга звучала явная угроза, и Холстед, маленький щуплый человечек в темных брюках и майке, инстинктивно попятился назад.
— Д… да, — сказал он. — Это правда.
— Где они?
— Дети сейчас… в школе.
— А где ваша жена?
— Она на работе.
— А что же вы, мистер Холстед? Отчего вы не на работе?
— Я… я… временно безработный.
— И как долго вы уже «временно безработный»? — В голосе Клинга слышались острые язвительные нотки. Он отрезал слова как острым кинжалом.
— С… с… с этого лета.
— А если поточнее?
— С августа.
— А чем вы занимались в сентябре, мистер Холстед?
- Я… я…
— Помимо того, что изнасиловали Эйлин Гленнон?
— Ш-ш… что? — Звук голоса Холстеда, казалось, потерялся где-то в его горле. Его лицо вытянулось и побелело. Он сделал еще один шаг назад, но Клинг шагнул вперед и подступил к нему еще ближе.
— Наденьте рубашку. Вы идете со мной.
— Я… я… я… ничего не сделал. Вы ошибаетесь.
— Ты ничего не сделал!? — вскричал Клинг. — Ах, ты — сукин сын! Ты ничего не сделал!? Ты спустился вниз и изнасиловал шестнадцатилетнюю девочку! Ты ничего не сделал!? Это называется «ничего не сделал»?
— Тсс… тсс… тише… соседи услышат, — промолвил Холстед.
— Ах, твои соседи услышат! — заорал Клинг. — И у тебя еще хватает наглости…
Холстед попятился на кухню, руки его дрожали от испуга. Клинг наседал на него.
— Я… я… я… это все она придумала, — быстро забормотал Холстед. — Это все она… она… она сама хотела, а я… нет… не хотел… это она…
— Ах, ты лживый грязный подонок, — сказал Клинг и залепил Холстеду увесистую пощечину.
Холстед издал испуганный писк, потом жалобно застонал, дрожа всем телом.
— Не бейте меня, — он прикрыл лицо ладонями.
— Ты изнасиловал девочку, да? — спросил Клинг.
Все еще пряча лицо в ладонях, он утвердительно качнул головой.
— Зачем ты это сделал?
— Я… я… не знаю. Ее… ее мать, миссис Гленнон, видите ли, была в больнице. А она… она, миссис Гленнон, очень дружит с моей женой. Они вместе ходят в церковь… читают девятидневные молитвы… они.
Клинг терпеливо ждал, пальцы его постепенно сжимались в кулаки. Он готовился задать главный вопрос, а потом собирался здесь же на кухне превратить этого насильника и убийцу в кровавый винегрет.
— И когда ее забрали… в больницу, моя жена помогала… готовить еду для детей… для Терри и… и Эйлин, и…
— Продолжай!
— И я спускался к ним и приносил еду… когда… когда моя жена уходила на работу.
Медленно Холстед убрал руки от лица, но глаз не поднимал, боясь встретиться с взглядом Клинга. Вместо этого он виновато вперил глаза в изношенный и грязный линолеумный пол, сознавая, что он натворил. Он все еще продолжал дрожать всем телом — маленький тщедушный человечек в майке.
— Была суббота, — сказал он. — Я видел, как ушел Терри. Я смотрел в окно и увидел, как он ушел. Моя жена была на работе. Она вышивает бисером. Она очень искусный мастер. Ну, значит, была суббота. Помню, здесь в квартире было очень жарко. Вы ведь помните, как жарко было в начале сентября?
Клинг оставил вопрос без ответа, но Холстед, по всей видимости, ничего другого и не ожидал. Сейчас, казалось, он даже не замечал присутствия Клинга. Он нашел себе собеседника, и это был протертый линолеум на полу. Он не отрывал глаз от пола.
— Я помню, что было очень жарко. Моя жена приготовила сэндвичи для детей, и я должен был их отнести. А я знал, что Терри уже ушел, понимаете. Я бы все равно отнес эти сэндвичи, понимаете, но я знал, что Терри дома нет. Я признаю, что знал тогда, что Терри ушел.
Он замолчал и продолжал долго смотреть в пол.
— Когда я спустился, я постучал. Никто не ответил. Я… я… подтолкнул дверь, она оказалась открытой… и я… вошел. Она… Эйлин была еще в кровати… она спала. Было уже двенадцать часов… а она… она все еще спала. Одеяло… простыня… сползла вниз… и я… я увидел ее. Она спала, и я был рядом. Я уже не помню, как все случилось. Кажется, я поставил поднос с сэндвичами и лег в постель рядом с ней, а когда она попыталась закричать, я прикрыл ей рот рукой и… я… я… сделал это.
Он снова спрятал лицо в ладонях.
— Это сделал я, — сказал он. — Это сделал я, это сделал я.
— Нечего сказать — хорош ты, мистер Холстед, — злобно процедил сквозь зубы Клинг.
— Просто… так получилось.
— Просто так дети не получаются.
— Что? Какие дети?
— А ты не знал, что Эйлин забеременела?
— Забе… о чем вы говорите? Кто? Что вы хотите…? Эйлин. Никто не говорил… почему никто не…?
— Так ты не знал, что она беременна?
— Нет. Клянусь! Я этого не знал!
— А отчего же тогда, по вашему мнению, мистер Холстед, она умерла?
— Ее мать сказала… Миссис Гленнон сказала, что произошел несчастный случай! Она даже сказала моей жене… что и ее лучшая подруга…! Она бы не стала врать моей жене.
— Отчего же?
— Да. Она сказала, что в Маджесте ее сбила машина! И она… она там гостила у ее сестры… И там случилась авария… Так нам рассказала миссис Гленнон.
— Может быть, твоей жене она так и рассказала. Но, скорее всего, что эту историю ты выдумал сам, чтобы спасти свою жалкую шкуру.
— Нет. Я не лгу! Клянусь! — Слезы ручьями катились из его глаз. Он подался вперед, вытянул руки и умоляюще стал цепляться за руки Клинга, ища у него поддержки.
— Что вы скрываете от меня? — рыдая, взмолился Холстед. — Умоляю, скажите мне, господи…
— Она умерла, пытаясь избавиться от твоего ребенка, — сказал Клинг.
— Я не знал. Честное слово, я не знал. О, господи, я клянусь, я не…
— Ты — лживый ублюдок! — вскричал Клинг.
— Спросите миссис Гленнон! Я клянусь богом, я ничего не знал об этом…
— Ты знал, и ты выследил другого человека, который тоже знал!
— Что?
— Ты выследил Клэр Таунсенд…
— Кого? Я не знаю никакой…
— …выследил, как она зашла в магазин, и убил ее, мерзкая гадина! Где оружие? Куда ты дел оружие? Говори пока я не…
— Я клянусь, я клянусь…
— Где ты был в пятницу начиная с пяти часов вечера?
— Здесь, в этом здании! Я клянусь! Мы ходили в гости к Лессерам, на шестой этаж! Мы вместе поужинали, а потом играли в карты. Я клянусь.
Клинг долго изучал его лицо.
— Так ты не знал, что Эйлин была беременна? — спросил он, наконец.
— Нет.
— И ты не знал, что она собиралась сделать аборт?
— Нет.
Клинг все это время внимательно смотрел ему в лицо. Затем он сказал:
— По пути сделаем две остановки, Холстед. Во-первых, зайдем к миссис Гленнон, а во-вторых, заглянем к Лессерам на шестой этаж. Может быть, ты — везучий сукин сын.
Да. Арнольду Холстеду по жизни везло.
Он был «временно безработным» с августа, но когда-то ему крупно повезло с женой, которая оказалась искусной кружевницей по бисеру и взвалила на себя бремя по содержанию такой большой семьи, чтобы он мог спокойно сидеть дома и смотреть в окно спальни на улицу. Он изнасиловал шестнадцатилетнюю девочку, но ни сама Эйлин, ни ее мать не донесли об этом случае в полицию, потому что, во-первых, Луиза Холстед была близким другом их семьи, а во-вторых, что еще важнее, Гленноны боялись, что Терри неприменно убьет Арнольда, если когда-нибудь узнает об изнасиловании.
Да. Мистеру Холстеду повезло.
В этом районе вообще жили люди, у которых полно личных проблем и неприятностей. Миссис Гленнон родилась здесь и знала, что дни свои тоже закончит здесь. Она также знала, что заботы и неприятности будут преследовать ее и не оставят до конца жизни. С этой мыслью она давно смирилась. Поэтому она не видела смысла причинять еще и боль своей подруге — Луизе Холстед, может быть, единственной близкой ей душе в этом жестоком и враждебном мире. И вот теперь, когда дочь ее была мертва, а сына задержали за нападение на полицейского, она не захотела обвинить Холстеда в убийстве дочери и, отвечая на вопросы Клинга, сказала правду, как все и было.
Она сказала, что он ничего не знал ни о беременности ее дочери, ни об аборте.
Арнольду Холстеду очень повезло.
Миссис Лессер с шестого этажа сказала, что Луиза и Арнольд поднялись к ним в квартиру в четыре сорок пять в пятницу днем. Они вместе поужинали и после этого сели играть в карты. Так что, ни при каких условиях он не мог находиться вблизи того магазина, где произошли все эти убийства.
Да, повезло Арнольду Холстеду.
Теперь ему грозило лишь обвинение в изнасиловании, а не в убийстве. Правда, еще перед этим «везунчиком» открывалась перспектива провести ближайшие двадцать лет за решеткой.