Берт Клинг прибыл в участок на следующий день, в субботу, в два час дня, как раз вместе с прибытием отчетом из баллистической лаборатории, расположенной в центре города. Он был небрит, и светлая щетина заметно выделялась на его усталом загорелом лице. На нем был тот же самый костюм и рубашка, что и прошлой ночью, но не было галстука, — по одежде было видно, что он спал прямо в ней, не раздеваясь. Приняв на ходу в коридоре несколько соболезнований и отклонив предложенный Мисколо кофе, он прямиком отправился в кабинет лейтенанта. Он провел у Бернса около получаса. Когда он вышел из кабинета, Карелла и Мейер уже вернулись из университета, где благополучно умерла одна из версий этого преступления. Клинг подошел к столу Кареллы.
— Стив, — сказал он. — Я в деле.
Карелла взглянул на него и коротко кивнул.
— И ты полагаешь, это хорошая идея?
— Я только что разговаривал на эту тему с лейтенантом, сказал Клинг. Голос его звучал удивительно монотонно. — Он — не против.
— Просто я подумал…
— Я хочу работать над этим делом, Стив.
— Хорошо.
— Если рассудить, то фактически… это случилось с мою смену, поэтому… поэтому… с формальной точки зрения…
— Со мной все в порядке, Берт. Я беспокоюсь о тебе.
— Со мной будет все в порядке, когда мы найдем его, — сказал Клинг.
Карелла и Мейер молча переглянулись.
— Да… да, тогда, само собой. Ты… не хочешь взглянуть на отчет баллистической экспертизы?
Клинг молча взял пакет и вскрыл его. В пакете лежало два заключения. Одно из них содержало данные о пистолете 4 5-го калибра, другое — описание револьвера 22-го калибра. Клинг прочел отдельно каждый документ.
Собственно, ничего загадочного в процессе определения марки незнакомого оружия нет, если в наличии есть пуля, выпущенная из него. Как опытный полицейский, Клинг знал это. В то же время сами детали процесса экспертизы во многом оставались для Клинга неясными. Он и не старался слишком вдаваться в эти подробности.
Он знал, что в Бюро по баллистике хранятся огромные досье по видам револьверов, пистолетов и пуль, а также что все эти материалы классифицированы по калибру, размерам и видам полей нарезки, по частоте, ширине и направлению нарезки ствола и т. д. Вдобавок, ему было известно, что все современное оружие имеет нарезную расточку канала ствола, что придает пуле вращательное движение в момент ее прохождения через ствол. Он помнил наизусть, что поле нарезки — это гладкие поверхности между спиральными канавками резьбы ствола. Поля нарезки и бороздки резьбы оставляли на пуле характерные отметки.
Когда находят стреляную пулю — ее отправляют на экспертизу в баллистическое бюро. Там сначала ее прокатывают на копировальной бумаге и сравнивают со всеми образцами, находящимися в картотеке. Если предварительный анализ показывает сходство пули с каким-либо из образцов, то эту пулю и тестовый образец помещают под микроскоп для тщательного исследования и сравнения. Где-то в том месте, где описывались всякие тонкости угла нарезки ствола, Клинг несколько запутался.
Но он особенно и не вдавался в эти подробности. Просто он точно знал, что любая пуля, выпущенная из одной марки пистолета или револьвера, всегда имеет одно и то же количество и ширину бороздок, одну систему нарезки и направление спирали. Поэтому вопросов по сути заключений баллистической экспертизы он не задавал.
— Надо же, оказывается, он использовал два типа оружия? — спросил Клинг.
— Да. Ответил Карелла. — Этим объясняются противоречивые показания свидетелей. Ты ведь, кажется, их пока не читал. Они там, в папке.
— Под какой буквой?
— Под буквой… — Карелла слегка помедлил с ответом. — Под буквой «К»… Клинг.
Клинг коротко кивнул. По его лицу трудно было сказать, о чем он думал в данный момент.
— Мы решили, что он на самом деле охотился за одной жертвой из тех четверых, которых он убил, — сказал Мейер. Он говорил взвешенно и медленно. Ведь, одной из четырех жертв была Клэр Таунсенд.
Клинг кивнул.
— Мы пока не установили, кто ему был нужен, — сказал Карелла.
— Сегодня утром мы опрашивали миссис Лэнд, и нам показалось, она дала нам зацепку, но след оказался ложным. Мы хотим охватить остальных за сегодняшний и завтрашний день.
— Одного бы я взял на себя, если не возражаете, — сказал Клинг. Он помедлил и добавил. — Я бы не хотел беседовать с отцом Клэр, но кого-нибудь другого…
— Конечно, — сказал Карелла.
Наступило тягостное молчание. И Мейер, и Карелла знали, что не договорили с Клингом, что необходимо все прояснить до конца, и сделать это нужно не откладывая ни на минуту. Мейер был старшим из них — и по возрасту и по стажу работы в отделе — но он так жалобно взглянул на Кареллу, что тот понял, что речь держать придется ему. Тот откашлялся и начал:
— Видишь ли, Берт… но нам нужно сразу расставить все по своим местам.
Клинг поднял глаза.
— Мы хотим поймать этого типа. Очень хотим.
— Я это знаю.
— У нас на него почти ничего нет, и нам придется раскручивать дело с нуля, а это, как ты понимаешь, не просто. А еще хуже будет, если…
— Если что?
— Если мы не будем работать над этим делом, как единая команда.
— Мы и работаем как единая команда, — сказал Клинг.
— Берт, ты уверен, что тебе нужно участвовать в этом расследовании?
— Я уверен.
Ты уверен, что сможешь правильно осуществлять опрос свидетелей и выслушивать все факты, связанные со смертью Клэр, и быть в состоянии…
— Я смогу, — ответил Клинг без раздумий.
— Не прерывай меня, Берт. Я говорю сейчас с тобой не о простом убийстве, а об убийстве четырех человек! Где одной из жертв была…
— Я же сказал, что смогу.
— … Клэр Таунсенд. Теперь, что скажешь?
— Прекрати, Стив, черт тебя подери! Я справлюсь, и я хочу участвовать и…
— Очень сомневаюсь.
— А я не сомневаюсь! — с жаром выпалил Клинг.
— Да ты даже здесь, в дежурке, не даешь мне договорить, не даешь мне назвать ее по имени. Приди в себя, Берт! А что ты будешь делать, когда кто-нибудь будет описывать подробности ее гибели?
— Я знаю, что ее убили, — смягчившись, сказал Клинг.
— Берт…
— Я знаю, что ее не вернуть.
— Послушай, откажись от этого дела. Сделай мне одолжение, я прошу тебя и…
— Пятница 13-ое, — сказал Клинг. — Моя мама называла этот день проклятым. Я знаю, что она мертва, Стив. Я смогу… смогу… работать с вами. Я буду вести себя разумно, не беспокойся. Ты не представляешь себе, как сильно я хочу поймать этого типа. Ты даже не представляешь себе, насколько я не готов и негоден для другой работы, пока не сделаю эту, поверь мне. Я, ни черта, не годен ни на что другое. Я могу делать сейчас только эту работу.
— Есть такая вероятность, — сказал Карелла ровным тоном, — что убийца охотился как раз за Клэр.
— Я знаю.
— Есть вероятность, что во время расследования могут обнаружиться такие факты из жизни Клэр, которые именно тебе и не стоило бы знать.
— Ничего нового о Клэр я не узнаю.
— Во время расследования убийств открываются многие потайные дверцы, Берт.
— Ну, так куда вы меня направите? — спросил Клинг. — Что я должен делать?
Карелла снова обменялся с Мейером долгим молчаливым взглядом.
— Хорошо, — сказал, наконец, Карелла. — Отправляйся сейчас домой, побрейся, переоденься и отправляйся по адресу миссис Джозеф Векслер. Мы пытаемся выяснить, не получали ли жертвы каких-нибудь угроз или предупреждений или… а цель этого — понять за кем конкретно он охотился, Берт.
— Хорошо, — Клинг взял листочек бумаги, сложил его вдвое и сунул в карман пиджака. Он уже выбегал из дежурной комнаты, когда Карелла окликнул его:
— Берт?
Клинг обернулся.
— Да, в чем дело?
— Ты… ты, надеюсь, понимаешь, как мы переживаем за тебя?
— Думаю, что понимаю, — кивнул Клинг.
— Ну, хорошо.
Некоторое время они молча смотрели друг на друга, затем Клинг повернулся и быстрым шагом вышел из комнаты.
Большие города объединяет одна общая странность раздробленность и не сочетаемость их частей. Думается, что все компоненты должны совпадать, как кусочки в детской картинке-головоломке, но по какой-то неведомой причине, все эти реки, ручьи и туннели соединяют собой такие городские районы, которые, казалось, больше напоминают иностранные государства, находящиеся за многие сотни миль друг от друга, чем соседние сегменты одного и того же протяженного мегаполиса.
Несомненно, Айсола считался сердцем большого города, а 87-ой участок, находясь в его центре, подобно ступице, вращающейся в середине большого колеса, впитал в себя все характерные черты этого города. Название «Айсола» относилось к острову, как можно догадаться по смыслу этого слова, которым без лишних раздумий, наградил его лишенный воображения итальянский путешественник, случайно наткнувший на Америку спустя долгие годы после того, как его соотечественник уже открыл эту землю и объявил остров собственностью королевы Изабеллы. Вопреки Колумбу, этот незадачливый припозднившийся бродяга обладал чувством прекрасного и, прибыв на этот чудный остров, был настолько поражен красотой окружающий природы, что долго не мог вымолвить ничего кроме слова «исола». Не «исола белла», или «исола беллисима», или «исола ла пью белла д'Италия», а просто «исола».
Просто остров.
Поскольку этот скиталец был коренным итальянцем, уроженцем маленького городка Сан-Лиуджи, то и произнес он это слово на чистейшем итальянском языке. В течение последующих веков если не сам остров, то его название по разному уродовали новые поселенцы, произнося его то «Айсла», то «Айсула». Столь извращенный язык, возможно, и покоробил бы крестного отца этой местности, доживи он до двадцатого века и окажись в этих местах, но, скорее всего, он просто не узнал бы остров. Небо над Айсолой проткнули шпили небоскребов, под землей прорыли туннели. Жизнью острова теперь правил большой бизнес. В его порты стекались товары со всего света. Его берега усеяли бесчисленные мосты, соединявшие остров с менее активными частями города. Айсола далеко ушел от Сан-Луиджи.
В отличии от Айсолы, Маджеста и Бестаун своими названиями отражали английское влияние на новый свет, по крайней мере, в той ее части, что касается увековечения имен британского королевского дома. Бестаун, например, получил свое имя в честь королевы-девственицы Елизаветы I. В порыве верноподданнической любви и, отчасти, фамильярности королевские министры решили назвать этот остров «Беттитаун». Но посланник ее величества, который удостоился чести объявить колонистам волю государыни, был шепеляв от рождения и сказал тогдашнему губернатору, что согласно королевской воле это место получает название «Бестаун». Так оно и вошло в исторические хроники. К тому времени как венценосная Бетти обнаружила эту нелепую ошибку, жители городка уже свыклись с этим названием, и королева решила не переучивать и без того малограмотных колонистов, оставив все, как есть — за исключением головы шепелявого посланца — но это, как говорится, был уже чистый шоу бизнес.
Что касается Маджесты, то это имя было дано в честь короля Георга III, чьи советники сначала решили назвать это место Джорджтауном, но потом, поразмыслив, пришли к выводу, что на земле и так уже полным-полно Джорджтаунов, и нужно найти другое имя. Порывшись в латинских текстах, они наткнулись на слово «маджестас», что означало «великий», «великолепный», откуда собственно, как они вдруг поняли, и происходит обращение к королям «Ваше величество». Им показалось, что это название будет должным образом отражать величие их монарха. Правда, через некоторое время у его величества возникли кое-какие неприятности с любителями чая в Бостоне, и ореол венценосного правителя несколько поблек, но название «Маджеста» сохранилось в умах преданных короне людей как воспоминание о добрых старых временах.
Калмз-Пойнт не мог похвастаться столь великой «родословной» — откуда пошло это название толком неизвестно. Известно лишь, что долгое время на этом островке примыкающему к большому острову Айсола вообще никто не жил. Населяли островок лишь дикие звери, рыскавшие в лесных дебрях в поисках добычи. Городские жители между собой называли этот безлюдный островок, расположенный по другую сторону реки Харб, — Калмз-Пойнт, т. е. уголок покоя. Затем несколько отважных авантюристов очистили островные дебри от всякого зверья, разбили пару палаток и начали там размножаться. Нормальное начало для любого предместья крупного города: через некоторое время, когда местное племя увеличится, можно подать ходатайство в городской совет о налаживании паромного сообщения, а если на островке произойдет бум рождаемости, то можно даже надеяться на строительство моста с «большой землей».
Берт Клинг направлялся в Риверхед, где жила миссис Джозеф Векслер. В старые времена первых голландских поселенцев верхняя часть острова Айсола попала под покровительство человека по имени Риерхерт. Фермы Риерхерта были расположены на хорошей земле, обогащенной вулканическими породами. С ростом города Риерхерт распродал часть своих земель, а часть безвозмездно передал городу. В конце концов, все эти окрестности постепенно отошли к городу. Риерхерт — труднопроизносимое название. Поэтому уже к 1917 году, когда любые слова, мало-мальски указывающие на свое немецкое происхождения, вышли из моды, Риерхерт стал именоваться Риверхедом, т. е. исток реки. В общем, кое-какая вода в Риверхеде была. Водой звался ручеек под громким названием «Файв-Майл-Понд», т. е. пруд в пять миль. Стоит отметить, что ни в ширину, ни в длину, ни в какую-либо другую сторону, подобными размерами он не обладал. Это просто был ручеек под названием Файв-Майл-Понд, мирно протекавший по району под названием Риверхед, где не было никакого истока реки.
Странная вещь — большой город. Глупо здесь искать логические соответствия.
Миссис Векслер жила в большом многоквартирном доме с обширным двором перед входом, где по бокам стояли огромные каменные горшки для цветов, в которых не было ни единого цветка. Клинг прошел через двор мимо каменных горшков и вошел в вестибюль. Найдя табличку с именем «Джозеф Векслер, квартира 4А», он нажал кнопку звонка. Замок на внутренней двери вестибюля послушно открылся, и Клинг отправился на четвертый этаж.
Остановившись перед нужной дверью, он глубоко вздохнул и постучал.
Дверь открыла женщина.
Она с любопытством осмотрела Клинга и спросила:
— Да?
— Миссис Векслер.
— Нет? — Ее интонация оставалась вопросительной. — Это вы наш новый раввин?
— Что такое?
— Новый…
— Нет, простите, я из полиции.
— А-а, — женщина немного помолчала, — тогда вам, наверное, нужна Руфь?
— Это имя миссис Векслер?
— Да.
— Именно ее мне и хотелось бы видеть, — сказал Клинг.
— Видите ли… — казалось, женщина смутилась. — Она… видите ли… у нас шивах. Вы случайно… не еврей?
— Нет.
— У нас семидневный траур по усопшему. По Джозефу. Я его сестра. Я думаю, что было бы лучше, если бы вы выбрали другое время…
— Мадам, я бы был искренне признателен вам, если бы мог поговорить с миссис Векслер сейчас. Я… я понимаю… но…
Неожиданно он почувствовал острое желание уйти. Ему не хотелось вторгаться в атмосферу скорби этого дома. Но потом он подумал: уйду — и убийца получит на руки козырь времени.
— Пожалуйста, я вас очень прошу, мне необходимо увидеть ее сейчас? — попросил он. — Пожалуйста, попросите ее?
— Я спрошу ее, — сказала женщина и закрыла за собой дверь.
Клинг остался ждать в коридоре. Жизнь многоквартирного дома бурлила вокруг него — кругом раздавались звуки голосов и стуки дверей. Это был гул жизни. А за закрытой дверью 4А стояла гробовая тишина.
По лестнице на площадку поднялся молодой человек с книгой под мышкой. Он многозначительно кивнул Клингу, остановился рядом с ним и спросил:
— Здесь живут Векслеры?
— Да.
— Благодарю вас.
Он постучал в дверь. Ожидая, пока кто-нибудь откликнется на его звонок, он аккуратно прикоснулся к мезузе — клочку пергамента с молитвой, прикрепленной к дверному наличнику. Они стояли молча и ждали. Откуда-то сверху какая-то женщина кричала своему сыну, который был на улице: «Мартин! Поднимись и надень свитер!» А внутри квартиры 4А все было тихо. Молодой человек постучал вновь. За дверью послышались шаги. Сестра Джозефа Векслера открыла дверь, посмотрела сначала на Клинга, потом на пришедшего:
— Вы — раввин? — спросила она.
— Да, — ответил молодой человек.
— Входите, пожалуйста, реббе, — сказала она.
Затем она обратилась к Клингу:
— Руфь сказала, что поговорит с вами, мистер… извините, как ваше имя?
— Клинг.
— Да. Мистер Клинг. Мистер Клинг, она только что потеряла мужа. Поэтому… пожалуйста… будьте добры…?
— Конечно, я понимаю, — сказал Клинг.
— Тогда входите, пожалуйста.
Они расположились в гостиной. На кофейном столике стояла корзиночка с фруктами. Картины и зеркала были завешены черной тканью. Пришедшие на траурную церемонию сидели на деревянных ящиках. У мужчин на головах лежали черные ермолки, головы женщин покрывали шали. Молодой раввин вошел в комнату и начал читать молитву. Руфь Векслер отделилась от собравшихся и подошла к Клингу.
— Здравствуйте, — сказала она. — Рада с вами познакомиться.
Она говорила со страшным еврейским акцентом, который поначалу сильно удивил Клинга, потому что она показалась ему очень молодой девушкой, а плохое знание английского языка как-то плохо гармонировало с молодостью. Затем, правда, приглядевшись к ней внимательнее и привыкнув к полумраку комнаты, он вдруг понял, что ей далеко за сорок, а возможно, уже за пятьдесят: она, по-видимому, принадлежала к тому типу семитов, у которых трудно определить истинный возраст — черные как смоль волосы и блестящие карие глаза. Сейчас ее глаза блестели еще ярче, потому что они были полны слез. Она едва прикоснулась к нему, он неуклюже пожал ее руку, не зная, что сказать: его собственное горе, как будто утонуло в красивых глазах этой бледной женщины, у которой не было возраста.
— Пойдемте, пожалуйста, со мной, — сказала она. Акцент у нее, действительно был ужасающим. Клинг припомнил кривляния глупых персонажей в дешевых водевильных сериалах, вызывающих смех публики. Однако смех в данном случае был полностью вытеснен безутешным горем, которое было слышно в каждом звуке ее голоса. Клинг автоматически произвел поправку в уме: он отбросил прочь внимание к акценту и мысленно переводил любопытные фразы и путаные словообразования на нормальный язык, пытаясь добраться до смысла ее слов.
Она повела его в маленькую комнатку рядом с гостиной. В комнате стояла кушетка и выключенный телевизор в углу. С улицы, куда выходили два окна, доносились звуки бурной городской жизни. Из гостиной слышался голос раввина, отпевающего усопшего по заведенному обычаю на древнееврейском языке. Усевшись рядом с Руфь Векслер, Клинг вдруг почувствовал, что их души связывает общее горе. Ему захотелось взять ее за руку и тихо поплакать вместе с ней.
— Миссис Векслер, я понимаю как вам трудно…
— Не нужно так. Я как раз с удовольствием буду иметь этот случай, чтобы приговорить с вами, — сказала она. Слово «переговорить» она произнесла как «приговорить», потом кивнула несколько раз головой и добавила:
— Я хочу помогать полиции. Как можно ловить и поймать этого убийцу, если я и никто не будет-таки помогать полиции. — Акцент был чудовищный, но Клинг смотрел в ее блестящие от слез глаза и понимал все, что она говорила.
— Ну, тогда… это очень любезно с вашей стороны, миссис Векслер. Я постараюсь быть по возможности кратким и не мучить вас лишними расспросами.
— Не надо думать о времени. Сидите и спрашивайте сколько хотите, — сказала она.
— Миссис Векслер, вы случайно не знаете, что делал ваш муж в этом книжном магазине?
— Так там у него рядом есть свой магазин.
— Где именно, миссис Векслер?
— На углу Стем и Северной Сорок Седьмой.
— А что это за магазин?
— Скобяные изделия.
— Понятно. Значит, этот магазин расположен рядом с книжным. И часто он посещал этот книжный магазин?
— Да, часто. Мой Джозеф, знаете, был большой любитель и читатель книг. Джозеф, знаете, он тоже не очень-то хорошо говорит по-английски. У него, как и у меня, этот ужасный акцент. Но ему нравилось читать. Он говорил, что так лучше запоминать слова и исправлять язык. Поэтому он читал вслух себе и мне в постели. Я думаю… я думаю, он пошел туда за книгой, о которой я говорила с ним на прошлой неделе — я сказала, что хорошо бы нам ее почитать.
— А что это была за книга, миссис Векслер?
— Это книга Германа Вука. Этот Вук, знаете ли, хороший писатель. Джозеф мне уже читал вслух две его книжки: «Восстание на „Кейне“» и «Это БОГ мой». И я сказала Джозефу, что надо-таки взять почитать его новую книгу «Марджори Морнингстар», потому что, знаете, когда она вышла, то поднялся такой шум, что многие евреи на него страшно обиделись. Тогда я сказала Джозефу, что не мог такой приятный человек как Герман Вук написать такую книгу, которая бы так обидела евреев? И еще я сказала Джозефу, что тут какая-то ошибка. Знаете, сейчас слишком много легко ранимых и впечатлительных людей. Они сами, знаете, на все обижаются. А я опять же говорю Джозефу, что может так статься, что обижаться-то, знаете, надо вовсе не им, а наоборот — мистеру Вуку, потому что, наверное, они его неправильно поняли и приняли, знаете, его любовь за что-то другой. Вот что я сказала Джорджу. И потом я ему еще сказала: «Джордж, мы должны-таки сами во всем разобраться — пойди и найди эту книгу».
— Понятно. Значит, вы считаете, что он пошел туда за этой книгой?
— Да. Я так думаю.
— Он регулярно ходил в этот магазин? И покупал книги именно в этом магазине?
— И покупал, и брал читать, знаете, как в библиотеке.
— Понятно. Но почему именно в этом магазине? А, к примеру, не в том, что находится где-нибудь здесь в вашем районе, рядом с вашим домом?
— Нет. Это ему было неудобно. Знаете, Джозеф много занимался собственным бизнесом и любил-таки выполнить в обед или после работы какое-нибудь маленькое поручение для дома или по хозяйству, но чтобы не надо было далеко ходить от своей лавки, а то бы он не успевал.
— А какие поручения вы имеете в виду, миссис Векслер?
— Ну, такие маленькие вещи — сейчас, дайте вспомнить. Ну вот, например, несколько недель тому назад у нас поломался такой переносной радиоприемник. Ну, что делать — надо чинить. Так, Джордж взял его с собой на работу, сбегал, знаете, в какой-то там соседний магазин или мастерскую и починил-таки его там.
— Понятно.
— Или вот другой случай. Поцарапали ему крыло на автомобиле. Знаете, он стоял себе просто на улице, так кто-то зацепил его сзади и содрал краску с крыла… и что теперь с этим делать?… А полиция не может помочь?
— Ну… а в страховую компанию вы обращались?
— Ну да. А что они могут? У нас страховка начинается, если ущерб превышает пятьдесят долларов, а тут сами понимаете.
— Да.
— А тут всего-то дел долларов на двадцать пять, тридцать — там подбить, там подкрасить — и все. Ой, забыла. Мне же еще надо оплатить по этому счету. Красильщик машины прислал мне счет на прошлой неделе.
— Понятно, — сказал Клинг. — Короче говоря, у вашего мужа было правило иметь дело с теми, у кого был свой бизнес в том районе, где располагался его собственный магазин. Но тогда кто-то мог знать, что он часто захаживает в этот книжный магазин?
— Само собой. Кто-то мог знать.
— А был ли кто-нибудь… у кого были причины для того, чтобы убить вашего мужа, миссис Векслер?
Тут Руфь Векслер вдруг сказала:
— Вы знаете, я все еще не могу привыкнуть, что его больше нет. — Тон ее речи был совершенно обыденный, как будто она рассуждала о погоде. Клинг умолк и терпеливо слушал. — Я не могу представить себе, что он никогда больше не будет читать мне вслух на ночь, когда мы лежим в кровати. — Она горестно покачала головой. — Не могу привыкнуть.
В комнате воцарилась тишина. За стеной торжественно и мелодично звучала заупокойная молитва.
— Были… были ли у него какие-нибудь враги, миссис Векслер? — мягко поинтересовался Клинг.
В ответ Руфь Векслер отрицательно покачала головой.
— А не получал ли он каких-нибудь угрожающих писем, записок или телефонных звонков?
— Нет.
— Может быть, он поссорился с кем-нибудь? Или поругался? Или что-то в этом роде?
— Я не знаю. Думаю, что нет.
— Миссис Векслер… когда ваш муж умирал… в больнице, то детектив, который был рядом с ним, слышал, как ваш муж произнес слово «обойщик». Может быть, вы знаете какого-нибудь человека, которого так зовут?
— Нет. Обойщик? Не знаю. — Она отрицательно покачала головой. — Нет, мы не знаем никого с таким именем.
— Ну, а может быть… ваш муж хотел починить что-то из мебели: обить диван или поклеить обои?
— Нет.
— Тогда бы он, наверное, связался с каким-нибудь мастером по дереву или мебельщиком?
— Нет. Я не знаю.
— Ничего такого не припоминаете? — спросил Клинг. — Вы уверены?
— Абсолютно.
— Может быть у вас, миссис Векслер, есть какие-то предположения, почему он произнес это слово? Ведь он повторил его несколько раз. Мы предполагали, что здесь, возможно, кроется нечто важное.
— Нет. Никого такого не знаю.
— У вас хранятся письма и счета вашего мужа? Возможно, он переписывался с кем-нибудь или имел деловые контакты или…
— Я был в курсе всех дел моего мужа. Там нет никаких дел с никакими обойщиками, столярщиками или мебельщиками. Извините меня, но что нет, то нет.
— Ну что ж, и все же разрешите мне взять на время эти письма и счета? Я обещаю, что верну все в целости и сохранности.
— Только, пожалуйста, не задерживайте счета, — попросила Руфь Векслер. — Я привыкла вовремя платить по счетам. — Она глубоко вздохнула. — Теперь придется самой читать.
— Простите меня, я не понял…
— Книгу. Книгу мистера Вука. — Она замолчала. — Бедный мой муж. Бедняжка моя.
И хотя при произнесении слова «бедняжка» она смешно исковеркала его, Клингу было вовсе не смешно.
Уже выйдя в коридор и затворив за собой дверь, Клинг неожиданно устало привалился к стене и плотно закрыл глаза. Он сделал несколько глубоких судорожных вдохов и выдохов, затем отошел от стены и стал медленно спускаться вниз по ступенькам.
Была суббота, и на улице было полно детей, которые рано вернулись из школы. Бойкая компания мальчишек в одних рубашках под теплым октябрьским солнцем играла прямо посредине улицы в игру напоминающую бейсбол. Девочки в ярких платьицах прыгали через скакалку на тротуаре — «Раз, два, три, четыре, пять вышел зайчик погулять!» Двое малышей играли на обочине в шарики, причем, один обвинял другого в жульничестве. Дальше по улице он заметил группу из троих маленьких заговорщиков, двоих мальчиков и одной девочки, — все ростом как лилипуты. Посовещавшись, они перебежали на другую сторону улицы, воровато оглядевшись, подкрались к двери и позвонили в звонок. Затем они во весь дух припустились на противоположную сторону улицы. Когда Клинг поравнялся с этим местом, дверь отворилась и на пороге, удивленно осматриваясь, появилась хозяйка дома. Тут же с противоположной стороны раздалось дружное пение троицы: «Леди, леди, это — я! Леди, леди, это — я!..»
Их громкие голоса звучали в его ушах на протяжении целого квартала.