Глава 1

Город представлялся ему галактикой, роем планет, вращающихся вокруг сверкающего солнца, комет и астероидов, взрезающих космическую тьму. В глазницах его порой безумно плясали цветные картинки, проносились трассирующие пули, во тьме, в которую он был погружен, взмывали ввысь стремительные ракеты. Он был слеп, но город этот знал.

В ноябре здесь нередко наступали холода. Он лично этот месяц не любил больше всего. В ноябре ему никогда не удавалось согреться. В ноябре даже пес дрожал от холода. Это был черный Лабрадор – собака-поводырь по кличке Стэнли. Думая о собаке, он с трудом удерживался от смеха – черный с черной собакой. Кто-то сегодня утром бросил в кружку монету, судя по звуку, четвертак, и спросил: «Эй, а собаку как зовут?» По голосу он легко узнал черного. Вообще, услышав человеческий голос, он без труда мог сказать, какого цвета и какой национальности его обладатель.

– Стэнли.

– Ну что ж, братишка Стэнли, держи хвост пистолетом, – сказал человек, отходя прочь.

Братишка Стэнли. Ну ясно, раз черный, значит братишка, Стэнли-то, наверное, принял этого типа за дурачка. «Эх, старина, – подумал он, – без тебя бы я пропал».

– Верно, Стэнли? – произнес он вслух и потрепал пса по голове. Пес никак не откликнулся, да и вообще был неразговорчив. Повезло ему с этой собакой. Когда он вернулся домой, оставив зрение на войне, соседи уговорили купить собаку. Стэнли не немецкая овчарка, но выдрессирован так же и водит его по всему городу, куда ему только заблагорассудится пойти. Он любит этот город. Любил его, когда с глазами было все в порядке, любит и сейчас. Сегодня вечером, по дороге домой, кто-то уступил ему место в метро. Судя по голосу, итальянец. «Эй, приятель, может, присядешь?» – и мягко взял под локоть. Наверное, ему приходилось сталкиваться со слепыми: другие, бывает, чуть не хватают за руку, и от неожиданности аж подпрыгиваешь от страха, а этот просто едва прикоснулся к локтю. «Эй, приятель, может, присядешь?» Что-то такое было в его голосе – нет, ему явно приходилось иметь дело со слепыми. Со старушкой или, положим, с калекой говорят совсем иначе. А здесь как мужчина с мужчиной, – мол, не желаете ли присесть? Он сел. В противном случае отказался бы, но тут никто не унижает жалостью, просто стараются немного помочь. Это нормально.

Слепой...

Даже если тебе всего двадцать лет, но ты слеп, тебя удивительным образом начинают воспринимать как старика. Он вернулся домой с войны десять лет назад с черной повязкой на глазах, мама и Крисси в три ручья рыдали, а он повторял: «Ну же, ну, ничего страшного, право, ничего страшного». Хорошенькое дело – ничего страшного. Ведь это он ослеп.

Но постепенно учишься снова видеть. Учишься обращаться со стариной Стэнли, который готов отвести тебя, куда угодно. Учишься читать и писать по Брейлю. Ну, таким вещам, как, например, завязывать шнурки, ты сразу научился – в конце концов большинство людей делает это, не глядя, так что тут слепота особенно и не мешает. И встряхивать монетки в кружке – непыльная работа. Достаточно повесить себе на грудь картонку, написать на ней несколько слов, и ты начинаешь зарабатывать себе на хлеб. Свободная инициатива. «Не проходите мимо, ради всего святого». Крисси написала эти слова на кусочке картона, сделала отверстия на каждом углу и продела нитку. Картонка, оловянная кружка, Стэнли – черный Лабрадор, и можно начинать зарабатывать деньги. Он навсегда останется благодарен войне. А как иначе он смог бы открыть собственное дело?

Это было десять лет назад.

Пенсия по полной нетрудоспособности. Оловянная кружка. Позванивай, позванивай монетами, прислушивайся к тому, как бросают еще и еще. Неси их домой, Изабел, добавляй к прежней добыче. Вот они сидят вдвоем на кухне, монеты разложены на клеенчатой скатерти, и они ощупывают их, раскладывают по достоинству, и снова ощупывают. С Изабел они познакомились шесть лет назад в каком-то баре. К тому времени он уже вполне освоился с ролью нищего: семенил себе, не отпуская поводка, за Стэнли, шел неторопливо по тротуару, позванивая монетами, на груди картонка, уже с новой надписью – ее придумал один приказчик из магазина на Двенадцатой. Тот день выдался удачным, и он пошел в бар пропустить рюмочку. Было, наверное, часа четыре. Рядом с ним сидела женщина. Запах духов и виски. В углу кто-то включил музыкальный автомат.

– Тебе чего, Джимми? – спросил бармен.

– Бурбон с содовой.

– Сейчас принесу.

– Мой отец любил бурбон с содовой, – сказала женщина.

Судя по голосу, белая. С Юга.

– Вот как?

– Да. У нас вообще любят бурбон с содовой. Я из Теннесси.

Он пробормотал что-то нечленораздельное.

– Вот твой бурбон, Джимми.

Бокал с легким стуком опустился на стойку бара. Он нащупал его.

– Ваше здоровье.

– Ваше. Меня зовут Изабел Картрайт.

– А я Джимми Харрис.

– Очень приятно.

– Вы белая?

– А вы что, не видите?

– Я слепой.

– И я тоже, – она негромко рассмеялась.

Через полгода они поженились. Оба слепые, как летучие мыши. Квартиру сняли на Седьмой, недалеко от Мейсон-авеню, от Даймондбека отказались, и вовсе не потому что Изабел была белой. Просто в Даймондбеке опасно жить – и черным и белым. На свадьбу приехал ее отец из Теннесси. К тому времени они уже полгода жили вместе, и если бы старику это не понравилось и он поднял шум, они мигом бы отправили его назад в Теннесси пить свой бурбон с содовой. Но старикан оказался славный. Уверен, мол, говорит, что за его дочерью будут хорошо присматривать. М-да. Она вышла за человека, который в двух сантиметрах от своей черной физиономии различить ничего не может, однако же в каком-то смысле за ней он действительно присмотрит.

Так оно и получилось.

Иногда они танцевали.

Включали радио и танцевали. До войны он был неплохим танцором. Тайная музыка, он всегда слушал звуки тайной музыки. Вроде как эти сполохи огня в глазницах. Раньше он думал, что слепота означает постоянную тьму. Выяснилось, что это не так. Сполохи. Электрические импульсы, которые посылает мозг, образы памяти, да много чего. В голове все время что-то происходит. Глазами он ничего не видит, но глазницами – кучу разных вещей. Он касается ее лица. Прекрасное лицо. Она говорит, у нее светлые волосы. Старина Джимми Харрис заимел классную женщину, любит ее до безумия. Это ради нее он позванивал монетками, поигрывал своей кружкой. А дома, в постели, поигрывал с ней.

По его расчетам, он находился сейчас в двух кварталах от своего дома на Седьмой. Он доехал на метро до Четвертой, а сейчас пересекал Хэннон-сквер, где над небольшой зеленой лужайкой, осаженной каштанами, нависала конная статуя какого-то военачальника времен первой мировой войны. На его-то проклятой войне никаких лошадей не было. Джунгли и болота – вот его война. Там и зрение оставил. «Отлично сработано, Джимми. Ты достал его». М-16, все еще находившийся в автоматическом режиме, поливал огнем пространство справа от дороги, откуда неожиданно начал стрелять пулемет. Теперь он замолчал. «Отличная работа, Джимми, – услышал он голос сержанта, – ты достал его».

Поверх хлопчатобумажной рубахи на нем был защитный жилет, полевые штаны, парусиновые башмаки на резиновой подошве со специально проделанными дырочками для стока воды, черные синтетические носки, подшлемник. К поясу прикреплен зеленый котелок, выкрашенный под цвет местности. В ранце находились марлевый тампон, солевые таблетки и порошок для ног, в патронташе – запасной магазин для автомата, в сумке на боку – шесть осколочных гранат М-26 и две дымовые шашки; и еще – штык, защитная маска и две фляги с водой. Он лежал в низком кустарнике, выжидая, прислушиваясь. Где-то по радио просили о помощи соседние подразделения.

Граната возникла откуда-то сзади и справа. Один из бойцов «Альфы» что-то запоздало крикнул. Он обернулся и увидел гранату, летевшую сквозь пятнистую листву, кувыркаясь и покачиваясь, как редкостная тропическая птица. Он уже готов был рвануться в сторону, рухнуть в кусты, вжаться в землю, но граната разорвалась футах в четырех над его головой. Хорошо еще, что голову начисто не снесла. Впрочем, лоб пробила, а глаза превратила в яичницу. Врач в госпитале сказал, что ему повезло – выжил. Это произошло уже после того, как подоспела помощь. С тех пор он ничего не видел. 14 декабря. За Ц дней до Рождества. Десять лет назад. Тогда он ослеп.

Листья с каштанов на Хэннон-сквер уже облетели, и только ветер шевелил оголившиеся ветви. Он приближался к статуе – есть вещи, которые слепые ощущают: предметы, отражающие эхо или излучающие тепло; легкие движения, которые чувствуешь кожей. Где-то выше, на Калвер-авеню, автобус с натугой брал крутой подъем. В воздухе пахло снегом. Он надеялся, что снега все-таки не будет. Когда снег, труднее...

Стэнли внезапно остановился.

Он дернул за поводок. Собака не шелохнулась.

– Что случилось?

Собака зарычала.

– Стэнли, я тебя спрашиваю, в чем дело?

Собака продолжала глухо рычать.

– Кто тут?

Он почувствовал запах, который определил сразу же. Знакомый еще с того дня, когда его оперировали в военном госпитале. Хлороформ. Ноябрьский воздух резко пах хлороформом. Не выпуская из рук кожаный поводок, он чувствовал, как пес весь напрягся. Потом завыл, протяжно и жалобно. Запах хлороформа сделался нестерпимым. Стэнли стал медленно заваливаться на тротуар. Он пытался удержать его. Прилагал все усилия. Склонился направо, по ветру. Но собака уже лежала без движения. Где-то высоко скрипели на ветру ветки каштанов. Неожиданно он ощутил страшную пустоту. Ему не хотелось выпускать из рук поводок, потому что без собаки он и впрямь окажется слеп: его глазами был верный пес. Но Стэнли лежал без движения, и он разжал пальцы и отпустил поводок так, словно выпустил из рук нить жизни. Потом сделал шаг назад. В ушах гудел ноябрьский ветер. Ничего не было слышно.

– Кто тут?

Тишина. Ветер.

– Вы где? И что вам нужно?

Внезапно его шею обхватила чья-то рука. Голова откинулась назад, челюсть вздернулась. И затем – боль. Огненная вспышка в горле. Воротник рубашки мгновенно увлажнился чем-то теплым. Широко растопыренные пальцы левой руки судорожно хватали пустоту. Он закашлялся, задохнулся, отчаянно заглатывая воздух. И упал на асфальт рядом с собакой. Из рассеченного горла хлынула кровь, заливая подножие памятника и сбегая струйками в кусты барбариса.

* * *

Тело обнаружила пуэрториканка, не говорившая ни слова по-английски. Был вторник, без десяти восемь вечера. Пристально взглянув на мужчину и собаку, она подумала, что оба мертвы, но тут же заметила, что собака дышит. Сначала она решила было просто пройти мимо: к чему, в конце концов, ввязываться в чужие дела, особенно если на дороге валяется человек с распоротым горлом. За это не платят. Но тут женщина сообразила, что собака – поводырь, и ей стало жаль мертвого. Покачивая головой и прицокивая языком, она пошла в автомат на другой стороне улицы, бросила монетку и набрала номер 911. Она знала, что нужно набирать именно этот номер, потому что об этом напоминали на каждом шагу и по-английски и по-испански, и не зря – в этом районе совсем нелишне знать, как звонить в полицию в случае необходимости. Ответил полицейский, понимавший по-испански. Собственно, он сам по происхождению являлся испанцем, семья приехала в Америку из Маягуэса во время великого послевоенного переселения. Тогда ему было двенадцать лет. Теперь он говорил по-английски без малейшего акцента: скорее уж его испанский не отличался безупречной чистотой. Из возбужденной речи женщины он понял, что она обнаружила труп слепого неподалеку от конной статуи на Хэннон-сквер. Он собирался спросить, как ее зовут, но женщина уже повесила трубку.

Что ж, удивляться не приходится. Это город.

* * *

Когда на месте происшествия появились детективы Карелла и Мейер, у тротуара уже торчала радиофицированная патрульная машина. Рядом стоял черный седан, напоминавший катафалк. Карелла решил, что на нем приехали люди из отдела по расследованию убийств.

– Так, так, – произнес Моноган. – Кого мы видим?

– Так, так, – эхом откликнулся Монро.

Два детектива из отдела по расследованию убийств стояли, заложив руки в карманы, по обе стороны от мертвеца, который, скрючившись, лежал на асфальте. Одеты они были почти одинаково – темный плащ, серая шляпа с широкими полями и синий шерстяной шарф. Коренастые, крепко сложенные, широкоплечие, с мощной грудью и бедрами, с обветренными лицами и глазами привыкшими видеть мертвых. Монро и Моноган выглядели в точности как полицейские, которые разгоняют толпу.

– Мы здесь уже десять минут, – сразу же заявил Моноган.

– Двенадцать, – Монро посмотрел на часы.

– Нас сегодня на части разрывают, – пожаловался Карелла.

– Труповозку мы уже вызвали, – продолжал Моноган.

– И медэксперт едет.

– Спасибо, ребята, – Карелла склонился над телом.

– Парень мертв, это уж точно, – сказал Моноган.

– Да, кто-то прилично обработал у него горло, – подхватил Монро.

– Нет, ты только посмотри, как его разворотило.

– Прямо тошнит.

В этом городе полицейские из отдела по расследованию убийств обязаны были появляться на месте преступления, пусть даже расследование вели детективы из участка, куда сообщили о преступлении. Иногда, правда, очень редко, детективы из отдела убийств помогали в ведении дела советом или информацией. А чаще всего – просто отстранялись. Моноган и Монро нарушили процедуру, вызвав «скорую» до появления медэксперта. Вечер был холодный, и плясать джигу на морозе никому не хотелось. Только ведь все равно ребята из госпиталя и пальцем не прикоснутся к телу, пока не появится медэксперт.

– Терпеть не могу, когда человека закалывают, – заметил Моноган.

– Это не колотая рана, – сказал Монро.

– Да, а что же это? Отравление? Человек лежит с разрезанным горлом, и что это по-твоему – повешение?

– Резаная рана, – объяснил Монро. – А это не одно и то же. Колотая рана – он внезапно вынул правую руку из кармана и, сжав воображаемый нож, сделал выпад. – Колотая это когда р-р-р-р, – Монро продолжал энергично колотить по воздуху. – А рваная – это когда з-з-з, – и он плавно провел все тем же воображаемым ножом.

– С моей точки зрения, – проворчал Моноган, – когда убивают ножом, то это и значит закалывают.

– С моей тоже, – согласился Монро.

– Тогда какого же...

– Да нет, я толкую о том, что скажут после вскрытия. На их языке это называется резаная рана.

– Ну я толкую о том, что скажу жене за завтраком, – и Моноган расхохотался.

Засмеялся и Монро. Изо рта у них вырывался пар. Подобное веселье казалось не слишком-то уместным рядом с трупом. Чуткий слух Кареллы различил нетерпеливые сигналы «скорой». Темные очки мертвого упали с его носа и теперь, разбитые, валялись рядом с телом. Карелла посмотрел в пустые глазницы. Футах в четырех от тела лежал черный лабрадор, над ним склонился Мейер. Кровь хозяина пропитала и черную шерсть на мощной груди собаки. Она все еще дышала. «А с псом-то что делать», – подумал Мейер. Ему еще не приходилось расследовать дела, в которых фигурировали бы полумертвые собаки.

– Что с псом будем делать? – спросил он Кареллу.

– Вот и я о том же подумал.

– Это собака-поводырь, – заметил Моноган. – Может, она видела убийц. Почему бы тебе не спросить ее?

Монро снова расхохотался. Моноган, как автор остроты, скромно потупил глаза, но вскоре не выдержал и присоединился к товарищу. Их смех оглушительно прозвучал в ночной тишине.

Теперь здесь было уже четыре полицейских машины, все с включенными мигалками. Место преступления огородили по всему периметру площади. Несмотря на холод, начали собираться любопытные, и патрульные стремились оттеснить толпу: «Нечего вам здесь торчать ребята, займитесь-ка лучше своим делом». Из подъехавшей машины «скорой помощи» вышел ординатор, повертел головой в поисках кого-нибудь с полицейским значком и направился к Карелле и Мейеру. Там же стояли и детективы из отдела по расследованию убийств.

– Можно забирать тело?

– Пока нет, – ответил Карелла. – Медэксперт еще не приехал.

– Ну так зачем вы нас вызвали? – спросил ординатор.

– Неужели нельзя немного подождать? – вмешался Моноган. – Ничего с вами не сделается.

Ординатор выразительно посмотрел на него.

– Да-да, то, что слышишь, – Моноган энергично тряхнул головой.

– Ты здесь главный? – спросил ординатор.

– Я вызвал «скорую».

– Ну так ты поторопился, – резко бросил ординатор и, повернувшись на каблуках, прошагал к тротуару, где была припаркована машина. Санитар уже открыл заднюю дверь, но ординатор велел закрыть ее.

Через десять минут появился помощник судмедэксперта. За это время ординатор четырежды грозил уехать, но Карелле удавалось его удержать. И каждый раз ординатор говорил: «Слушайте, люди же умирают». Помощника звали Майкл Хортон. На нем был костюм с галстуком и наброшенное сверху темное пальто. Шляпы он не носил. Стянув с правой руки перчатку, Хортон обменялся рукопожатием с Кареллой. Затем склонился над трупом. Лаборант из фотоотдела принялся снимать собаку.

– Чистая работа, – прищелкнул языком Хортон. – Повреждены трахея, сонная артерия и яремная вена. Вот вам и причина смерти. Никаких других следов на теле нет. Посмотрите на его руки. Ни синяков, ни царапин, ничего. Чистая работа. Не иначе, орудовали большим ножом. Один удар, но мощный, такой ножиком для разрезания бумаги не нанесешь, это уж точно. Да, чистая работа, доложу я вам, рука не дрогнула, по краям никаких надрезов. А ну-ка, помогите мне перевернуть его...

Карелла опустился на колени, и вдвоем они перевернули труп. Хортон снова внимательно посмотрел на него.

– Так, здесь ничего, все чисто. – Оттянув на убитом воротник пальто, он принялся рассматривать шею спереди. – Так, проникающая рана, почти до позвоночника. Ладно, давай назад, – и они вернули труп в первоначальное положение. – Мне бы надо резиновые перчатки ему на руки натянуть, может, там чего под ногтями найдется. Вы здесь будете снимать отпечатки пальцев?

– Мы даже не знаем еще, кто это такой, – сказал Карелла.

– Ладно, тогда я подожду, пока вы пошарите у него в карманах. Конечно, надо дождаться результатов вскрытия, но я уже сейчас могу сказать, смерть наступила в результате резаной раны на шее.

– Ну, что я тебе говорил? – встрепенулся Монро.

– Что-что? – не понял помощник.

– Да нет, все в порядке, – Моноган подмигнул приятелю.

– А как насчет собаки? – спросил Карелла.

– Что насчет собаки?

– Да вон валяется. Вы ведь посмотрите ее?

– Собак не осматриваю.

– Я думал...

– Я не ветеринар и не осматриваю собак.

– Ну хорошо, а кто этим занимается?

– Понятия не имею. За все время работы в медэкспертизе мне не приходилось давать заключения по дохлым псам.

– А он еще не сдох, дышит.

– Тогда вообще непонятно, чего вы от меня хотите.

– Чтобы посмотрел, что с ним случилось.

– А я откуда знаю? Я ведь не ветеринар.

– Вон собака. Она без движения. И я думал, что вы посмотрите, что там с ней, и скажете нам...

– Нет, это не входит в мои обязанности. Так, у меня все готово, что там нужно подписать?

– Надо взглянуть, может, снимки еще не все сделаны.

– Ну так и посмотрите.

Появился ординатор, потирая замерзшие руки.

– Все? Можно забирать?

– Так, может, не будем гнать лошадей? – разозлился Карелла.

– Я жду уде...

– А мне наплевать. Это убийство, и все надо делать как положено.

– Но ведь люди же умирают в городе.

Карелла не ответил. Он подошел к фотографу, снимавшему бездыханную собаку.

– С убитым покончили?

– Почти.

– Не торопитесь, делайте все, что надо. Нервные все какие-то стали.

– Да я еще не снял отпечатки пальцев.

– Давайте, а то эксперт хочет на него резиновые перчатки натянуть.

Техник из лаборатории уже обводил мелом на асфальте контуры тела. Фотограф подождал, пока он закончит, и стал делать дополнительные снимки. Ярко вспыхнул блиц. Помощник медэксперта заморгал. Санитар снова открыл заднюю дверь «скорой». Мейер отвел Кареллу в сторону. Когда в участок поступил сигнал, они собирались ехать на склад, за которым наблюдала полиция, поэтому они были облачены в макинтоши и шерстяные шапочки.

– С собакой-то что будем делать? – спросил Мейер.

– Не знаю, – ответил Карела.

– Нельзя ведь ее просто так бросить.

– Нельзя.

– Так что же делать?

– Пожалуй, стоит вызвать ветеринара. А впрочем, не знаю. – Карелла помолчал. – У тебя есть собака?

– Нет. А у тебя?

– А если все-таки вызвать ветеринара, прямо сюда? Может, собаку отравили или что там еще.

– Пожалуй, – Мейер кивнул. – Позвоню-ка я в участок, авось Мерчисон кого отыщет.

– Может, даже в центре кто-нибудь окажется... Знаешь, в полиции есть спецотряд с собаками, которые вынюхивают кокаин.

– Ну да?

– Точно. И у них должен быть ветеринар, как ты думаешь?

– Вполне вероятно. Ладно, пойду позвоню, глядишь, чего и получится.

– Валяй. Так, вроде фотограф закончил, надо отпустить его.

Мейер прошел к ближайшей полицейской машине, перекинулся парой слов с патрулем, залез внутрь и потянулся к телефону. А Карелла вернулся к памятнику, где фотограф вставлял в аппарат новую пленку.

– Можно пошарить у него в карманах?

– Пожалуйста, он в вашем распоряжении, – ответил фотограф.

В карманах пальто убитого Карелла обнаружил только коробку спичек и жетон на метро. В правом кармане брюк оказался еще один жетон, связка из двух ключей, двенадцать долларов и четыре цента – четвертаками, даймами, никелями и пенни. Еще семнадцать долларов лежали в левом кармане, причем все однодолларовыми купюрами. Там же он нашел запечатанную в целлофан карточку из собачьей школы на Сант-Перри, 821. Текст на карточке гласил: «Настоящая выдана Джеймсу Р. Харрису, проживающему по адресу Седьмая улица, 3415. Айсола, и его собаке-поводырю Стэнли – лабрадору черной масти». Карточка была подписана директором школы Израэлем Шварцем и заверена в правом нижнем углу школьной печатью. На оборотной стороне – фотография Харриса с собакой на поводке и запись: «Выдана для использования на транспорте. Передача другим лицам не допускается».

Джеймса Харриса убили всего в двух кварталах от дома. В бумажнике Карелла обнаружил медальон, на вид католический. На левом запястье у Харриса были специальные часы для слепых. На среднем пальце левой руки – обручальное кольцо. А на правой – кольцо, свидетельствующее об окончании средней школы. Школы Эмори в Даймондбеке. И больше ничего.

Подошел лаборант, опустился рядом с Кареллой на колени и принялся собирать вещи убитого в коричневые бумажные конверты.

– Как думаешь, что это? – спросил у него Карелла, показывая медальон.

– Да я не больно-то верующий.

– Похоже на изображение святого, тебе не кажется?

– Но если бы я и был верующим, в моей религии святых нет.

– Все взяли, что нужно? – спросил Хортон.

– Все, – ответил Карелла.

– Ладно, тогда надеваю на него перчатки, – предупредил Хортон лаборанта.

– Валяйте.

– Как вернусь, сразу пошлю своего человека в морг, – пообещал Карелла.

Хортон кивнул, и, попрощавшись, пошел к своей машине.

А Карелла направился к фотографу, усердно снимающему каждый квадратный дюйм площади.

– Мне нужно, чтобы кто-нибудь из ваших снял у него отпечатки пальцев, – сказал он. – А я пошлю человека, пусть отправит их на проверку.

– Когда?

– Часов в восемь утра.

– Да ну? А может, раньше?

– Ну что я могу поделать? – Карелла беспомощно пожал плечами и почему-то махнул рукой в сторону лаборанта, который уже прикреплял бирку к правой руке убитого.

Подошел Мейер.

– Ну, кто это? – спросил он.

– Зовут Джеймс Харрис. Живет на Седьмой. А что с собакой?

– Мерчисон посылает ветеринара.

– Хорошо. Побудешь здесь, пока я проверю адрес?

– Схему сделал?

– Нет еще.

Подошел ординатор из «скорой».

– Слушайте, – возмутился он, услышав последний вопрос Мейера. – Если вы думаете, что мы будем здесь околачиваться, пока вы рисуете эту чертову схему...

– Да ладно, это всего пять минут, – сказал Мейер.

– Следующий раз вызывайте, когда будете готовы, – огрызнулся ординатор. Так, а собака...

– А что собака?

– Да там полицейские говорят, что мы и собаку должны прихватить. Черта с два я возьму ее в машину. Так что...

– А кто говорит, что ты должен ее брать?

– Да вон тот здоровый парень. В темном пальто.

– Моноган, что ли?

– Не знаю я его имени.

– О собаке можешь забыть. Но тело я тебе не отдам, пока не сделаю схему местности. Это займет всего пять минут.

Но Карелла-то знал, что тут и получасом не обойдешься.

– Мейер, – сказал он, – я пошел.

 

Глава 2

В подъезде не было света.

Карелла вытащил из кармана пальто маленький фонарик и осветил ряд почтовых ящиков. Под номером ЗС значилось: Д. Харрис. Он выключил фонарик и толкнул внутреннюю дверь. Она оказалась незапертой. Площадку нижнего этажа освещала, бросая желтоватый отблеск на покрытые линолеумом ступеньки, слабая лампа на длинном шнуре. Карелла пошел вверх по лестнице. Знакомые запахи жилья... За долгие годы работы в 87-м он привык к ним.

Он перепрыгивал через две ступеньки – не потому, что торопился. Просто и это давно вошло в привычку. Он поднимался так по лестницам с двенадцати лет, когда вдруг начал быстро тянуться вверх. А к семнадцати, достигнув почти шести футов, расти перестал. Он был широкоплеч, мускулист, узок в бедрах – стройная фигура настоящего атлета. Шатен с карими глазами, немного косящими, что придавало Карелле слегка азиатский вид.

В домах этого квартала было либо слишком жарко, либо слишком холодно. В дом Харриса, казалось, была направлена вся энергия центрального отопления. Карелла стянул шерстяную шапочку и сунул ее в карман макинтоша, затем расстегнул и сам макинтош. Из-за закрытых дверей доносились звуки телевизора. Кто-то спустил воду в туалете. Он добрался до третьего этажа. Квартира 3С находилась в самом конце площадки.

– Джимми? – спросил женский голос.

– Нет, мэм, это полиция.

– Полиция?

– Да, мэм. – Карелла подождал. Дверь со скрипом приоткрылась на ширину цепочки. В квартире было темно, так что лица женщины разглядеть он не мог.

– Покажите ваш жетон, – сказала она.

Жетон уже был зажат в ладони, его всегда требовали показать. Он был прикреплен изнутри к небольшому кожаному бумажнику, в котором лежало также его служебное удостоверение. Карелла протянул жетон, ожидая, что его пригласят войти.

– Он у вас в руках? – спросила женщина.

– Ну да, – полуудивленно, полураздраженно ответил Карелла.

В узкой дверной щели появилась рука.

– Разрешите пощупать, – и только тут Карелла понял, что женщина слепа. Он вытянул руку с жетоном, глядя, как ее пальцы ощупывают голубую эмаль покрытия и позолоту городской печати.

– Как вас зовут?

– Детектив Карелла.

– Ну что ж, вроде все нормально, – она убрала руку. Но цепочку не сняла. – А что вам надо?

– Джеймс Харрис здесь живет?

– Да, а в чем дело?

– Миссис Харрис, – начал Карелла и запнулся. Эту часть своей работы он ненавидел больше всего. По-человечески о таких вещах не скажешь, ну просто не скажешь, и смысл сказанного ничем не смягчишь. – Ваш муж мертв.

Наступило молчание.

– Что?.. Как вы сказали?

– Позвольте войти, пожалуйста.

– Да, да, конечно...

Женщина повозилась с цепочкой, и дверь широко распахнулась. В слабом свете лестничной лампы он увидел стройную блондинку в длинном, схваченном в талии поясом голубом халате и огромных очках, закрывавших не только глаза, но и большую часть лица. В квартире было совершенно темно. Он смущенно потоптался на пороге, она сразу почувствовала это и поняла причину.

– Сейчас зажгу свет, – женщина повернулась и уверенно пошла вдоль стены, нашаривая выключатель. Вспыхнул свет. Карелла переступил через порог и закрыл за собой дверь.

Они оказались в кухне, что Кареллу совершенно не удивило: в этом районе входная дверь часто ведет прямо на кухню. Иные из кухонь блестят, как начищенный самовар, в других от грязи не продохнуть. Эта была где-то посередине. Не знай он, что хозяева – слепые, то, пожалуй бы, сказал, что за домом своим они ухаживают не слишком прилежно. Женщина стояла сейчас лицом к нему в позе, характерной для слепых: подбородок выжидательно выдвинут вперед.

– Миссис Харрис, – начал Карелла, – вашего мужа убили.

– Убили? – она энергично затрясла головой. – Нет... нет, это какая-то ошибка.

– Если бы так...

– Но почему... почему? Нет, не может быть. Ведь он же, знаете ли, слепой.

Он прекрасно понимал ее. Такая мысль просто не может уместиться в голове. Слепых и маленьких детей не убивают. Не душат певчих птиц и не отрывают крыльев у бабочек. Если бы так... И убивают, и душат, и отрывают. Вот как сейчас. В этот самый момент ее муж лежит на асфальте с перерезанным горлом.

– Он мертв, миссис Харрис, – медленно повторил Карелла, – его убили.

– Где он?

– С минуты на минуту его отвезут в больницу Буэна Виста.

– Да, а сейчас где он?

– На Хэннон-сквер.

– Как его убили?

Она говорила с мягким южным акцентом и так тихо, что Карелла с трудом слышал ее. Но вопросы она ставила ясно, желая узнать то самое, что он всячески хотел утаить.

– Его зарезали ножом, – сказал Карелла.

Она надолго замолчала. За окном шуршали шины автомобилей, ревели двигатели, визжали тормоза. Откуда-то издалека донесся гудок паровоза.

– Присядьте, пожалуйста, – она безошибочно указала на кухонный стол. Он подвинул стул и сел. Она устроилась напротив.

– Если хотите, наш разговор можно отложить, – предложил Карелла.

– А разве не лучше сразу?

– Лучше, конечно, если только вы готовы.

– Что вы хотите знать?

– Когда вы в последний раз виделись с мужем, миссис Харрис?

– Сегодня утром. Мы вместе вышли из дома в десять.

– И куда направились?

– Я работаю в центре. А Джимми пошел на Холл-авеню. Обычно он работает там – между Серкл и Монтгомери. – Женщина помолчала. – Он нищий.

– А вы где работаете, миссис Харрис?

– Есть такая компания: услуга-почтой. Я запечатываю каталоги.

– Что за каталоги?

– Реклама наших услуг. Мы делаем такие отправления дважды в месяц. Одна девушка печатает адреса рассылки, а я заклеиваю конверты. Мы продаем разного рода сувениры – пепельницы, солонки, перечницы, подставки для стаканов...

– И как называется ваша компания, миссис Харрис?

– "Престиж Новелти". Это на Датчмен-роу. Прямо в торговом центре.

– Стало быть, вы с мужем сегодня ушли из дома в десять?

– Да. Обычно мы стараемся переждать часы пик. У Джимми собака, так что мы... – Она остановилась на полуслове. – Где Стэнли?

– За ним присмотрят, миссис Харрис.

– С ним-то хоть все в порядке?

– Не знаю, право. Может, его усыпили, а может... – Карелла недоговорил.

– Что вы хотели сказать? Отравили?

– Да, мэм.

– Из чужих рук Стэнли есть бы не стал. Только Джимми кормит его. Так его приучили. Он даже у меня ничего не возьмет. Джимми и только Джимми.

– Скоро все прояснится, миссис Харрис. Ветеринар должен там быть с минуты на минуту. Миссис Харрис, это ваше обычное расписание? Вы всегда выходили из дома вместе и в десять утра?

– По будним дням.

– А возвращались когда?

– Я обыкновенно в три, в половине четвертого. А Джимми гораздо позже: конец рабочего дня, когда люди возвращаются с работы, для него самое удачное время. Потом он пережидает еще с полчасика в баре, чтобы прошел час пик. В половине, без четверти семь садится в метро. Домой обычно приходит... – Женщина запнулась. Она вдруг поняла, что говорит о мертвом в настоящем времени. И мысль эта была ужасна. Карелла увидел, как из-под огромных очков медленно покатились слезы. Он помолчал.

– Прошу прощения, – сказала она.

– Если хотите...

– Нет, нет, – она покачала головой. – Он... он обычно приходил самое позднее в половине восьмого. – С этими словами миссис Харрис резко поднялась с места и безошибочно прошла к буфету над мойкой. Нащупав бумажную салфетку, она высморкалась. – Обычно к этому времени у меня готов ужин. А иногда мы выходили закусить куда-нибудь, Джимми любит китайские рестораны, вот мы и наведывались туда частенько. С собакой не пропадешь, – и она снова залилась слезами.

– У вас одна собака?

– Да. – Слово утонуло в салфетке, прижатой ко рту. Миссис Харрис вытащила еще одну из пачки и снова высморкалась. – Собаки-поводыри дороги. Мне она не нужна. Я все время с Джимми, только что на работе без него, да с работы возвращаюсь, но у меня палочка. Я... Я... – слезы снова покатились у нее по щекам. Откуда-то из самой глубины, из груди, вырвалось мучительное рыдание, так что она даже задохнулась.

Карелла молчал. Миссис Харрис плакала, прижав к глазам салфетку. У нее за спиной, за окном, начал падать снежок. Интересно, закончили они там? Ребятам из лаборатории снег может помешать. Снег падал бесшумно. Она не могла знать, что идет снег. Ни видеть, ни слышать его не могла. Не переставая, она плакала, все в ту же вымокшую и смятую салфетку. В конце концов, откинувшись на спинку стула и подняв голову, она спросила:

– Что-нибудь еще?

– Миссис Харрис, как по-вашему, кто мог это сделать?

– Понятия не имею.

– У вашего мужа были враги?

– Нет. Он ведь слепой. – И опять Карелла прекрасно понял ее. У слепых не бывает врагов. Слепых жалеют, слепым сочувствуют, к слепым никто не испытывает ненависти.

– И никаких писем с угрозами в последнее время не получали, никто не звонил?

– Нет.

– Миссис Харрис, это был смешанный брак...

– Смешанный?

– Я хочу сказать...

– А-а – что я белая.

– Да. Может, среди ваших соседей или... сослуживцев были... ну те, кому этот брак очень не нравился.

– Нет.

– Расскажите мне о своем муже.

– А что вы хотите знать?

– Сколько ему было?

– Тридцать. В августе исполнилось.

– Он с рождения слепой?

– Нет, его ранили на войне.

– Когда?

– Десять лет назад. То есть через месяц будет десять. Четырнадцатого декабря.

– И давно вы замужем?

– Пять лет.

– Как ваше девичье имя?

– Изабел Картрайт.

– Миссис Харрис, – начал Карелла и смущенно замолк. – Скажите, другие женщины у вашего мужа были?

– Нет.

– А у вас мужчины?

– Нет.

– Как родственники отнеслись к вашему замужеству?

– Отец любил Джимми. Он умер два года назад. Джимми приезжал в Теннесси, когда он болел.

– А мать?

– Матери я не знала. Она умерла при родах.

– А вы родились слепой?

– Да.

– Братья или сестры у вас есть?

– Нет.

– А у мужа были?

– У него есть сестра. Крисси. Кристина. Вы что, записываете все это?

– Да, мэм. Вас что-то смущает? Тогда я могу...

– Нет, нет, пожалуйста.

– А родители вашего мужа живы?

– Мать жива. Софи Харрис. Она по-прежнему живет в Даймонбеке.

– Вы ладите?

– Да.

– Миссис Харрис. За последнее время не произошло ли каких-нибудь событий, способных настроить кого-то против...

– Нет.

– Пусть это выглядит сколь угодно неправдоподобно.

– Нет, даже вообразить себе не могу.

– Ну что ж, благодарю вас, – Карелла закрыл блокнот. По правилам, он должен был вызвать жену убитого в морг для опознания. Но это не стандартный случай. Конечно, Изабел Харрис могла ощупать лицо мужа и опознать его не хуже зрячей. Но такая процедура – тяжелое испытание. И оставалось только гадать, каково это – ощупывать тело. Может, лучше позвонить матери Джимми – пусть она опознает его. Софи Харрис. Живет в Даймондбеке. Он записал ее имя, утром позвонит. Но почему, с другой стороны, надо отказывать Изабел Харрис в праве, которое только ей принадлежит – отказывать лишь на том основании, что она слепая. Ладно, надо действовать прямо. Из многолетнего опыта он знал, что это самое лучшее, а может, и единственно правильное.

– Миссис Харрис, – сказал Карелла, – по правилам жене или мужу полагается опознать убитого. – Он заколебался. – Вы как?..

– Да, да, конечно. Прямо сейчас?

– Лучше всего было бы завтра утром.

– В какое время?

– Я заеду за вами в десять.

– Хорошо, в десять, – кивнула она.

Он пошел к двери, но на полдороге остановился. За окнами по-прежнему неслышно падал снег.

– Миссис Харрис...

– Да?

– Вы... Я могу быть вам чем-нибудь полезен?

– Нет, нет, спасибо.

* * *

Когда в дверь постучали, Изабел уже легла.

Она ощупала ручные часы – без двадцати двенадцать. Наверное, этот детектив вернулся, подумала она: почувствовал, наверное, что она ему лгала. Услышал что-нибудь в голосе или по лицу угадал. Она нарочно солгала ему, нарочно сказала «нет», да так решительно, чтобы сомнений не осталось. И вот теперь он вернулся: хочет, наверное, узнать, зачем она лгала. А теперь уже не важно, Джимми больше нет, так что можно было с самого начала сказать правду. Ну, хорошо, скажет сейчас. На ней была длинная теплая ночная рубашка, она всегда надевала ее зимой, но с наступлением весны спала голой. Джимми говорил, что не любит продираться к ней сквозь толстый слой одежды. Изабел опустила ноги на холодный деревянный пол. В одиннадцать отопление выключают, и в квартире становится холодно, как на улице. Она накинула халат и, вытянув руку, чтобы не наткнуться на стул справа, пошла к двери спальни. Прошла в гостиную – порог скрипнул, – миновала пианино, на котором так любил наигрывать Джимми: он играл по слуху, говорил, что из него мог бы получиться чуть ли не Сачмо. Черта с два!.. Удивительно, что она так расчувствовалась. Ведь она его уже год как не любила – и все равно слезы были искренними.

Она добралась до кухни и остановилась у входной двери.

– Кто там?

– Миссис Харрис?

– Да, а в чем дело?

– Полиция.

– Детектив Карелла?

– Нет, мэм.

– А кто же?

– Сержант Ромни. Откройте, пожалуйста. Мы вроде нашли убийцу вашего мужа.

– Минуту, – она сняла цепочку.

Он вошел в квартиру и закрыл за собой дверь. Слышно было, как щелкнул замок. Какое-то движение. Скрип половицы. Теперь он стоял прямо напротив нее.

– Где это?

Она не поняла.

– Куда он положил это?

– Положил что? Кто... Кто вы?

– Говори немедленно, куда он положил это, и тебе ничего не будет.

– Я не знаю, что вы имеете... Не знаю...

У нее уже готов был вырваться крик. Вся дрожа, она отступила и наткнулась на стену. Услышала скрежет металла о металл, почувствовала, что он приближается, и тут же что-то острое уткнулось ей прямо в горло.

– Ни звука! Где это?

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Ты что, хочешь, чтобы я тебя прикончил?

– Нет, нет, не надо, но я, честное слово, не знаю...

– Ну так говори тогда, где...

– Прошу вас...

– Где? – внезапно он изо всех сил ударил ее, так что очки слетели на пол. – Где? – Он снова ударил ее. – Где? Где?

 

Глава 3

– Да, про времена года не со всяким поговоришь, – заметил Мейер. – Возьми хоть среднего жителя Флориды или Калифорний. Что они тебе скажут про времена года? Они считают, что погода должна быть всегда одинаковой, день за днем.

На уличного философа он был не особенно похож, хотя в данный момент поспешал по улице за Кареллой, философствуя на ходу. Выглядел он тем, кем и был на самом деле – полицейским на задании, направлявшимся к дому Харриса. Рослый, плотный, с пронзительно-голубыми глазами и лицом, которое казалось еще круглее, чем было на самом деле, Мейер был совершенно лыс, лыс давно, лет с тридцати.

Облысение стало результатом его феноменального терпения. Он родился в семье портного-еврея – чуть ли не единственной еврейской семье в округе. У старого Макса Мейера было своеобразное чувство юмора. Сына он назвал Мейером, и получилось Мейер Мейер. Ужасно смешно. «Мейер, Мейер, жид заблеял», – дразнили его соседские ребятишки. Как-то они привязали его к столбу и развели у самых ног костер. Мейер терпеливо молился, чтобы пошел дождь. Мейер терпеливо молился, чтобы кто-нибудь прошел мимо и пописал на огонь. Дождь, в конце концов, пошел, но еще до этого мальчик пришел к твердому убеждению, что в мире полно шутников. В итоге он научился жить в ладу со своим именем и привык не замечать всяческие шутки, шпильки, колкости и иронические высказывания по этому поводу. Но за все надо платить. У него начали выпадать волосы. К тридцати годам его череп сделался голым, как мускусная дыня. А теперь, когда лысый полицейский появился на телевизионном экране, возникли другие проблемы. И если хоть кто-нибудь в участке назовет его...

Терпение, повторял он себе, терпение.

К полуночи снег прекратился. А утром на мостовой осталась только снежная пыль, день выдался ясный и безоблачный. Оба копа шли с непокрытыми головами, подняв воротники пальто. Руки они засунули в карманы. Мейер болтал, не умолкая, и изо рта у него вылетал легкий пар.

– Как-то мы с Сарой ездили в Швейцарию. Это было несколько лет назад в конце сентября. Люди готовились к зиме. Подстригали траву, собственно, не подстригали даже, а косили. А потом сушили ее, чтобы коровам было что есть зимой. Запасались дровами, уводили коров с гор, в хлева, словом, целое мероприятие. Они знали, что скоро пойдет снег, и знали, что к зиме следует подготовиться. Да, времена года. А иначе что же? – всегда все одно, а это неестественно. Так я считаю.

– Ясно, – сказал Карелла.

– А ты как считаешь, Стив?

– Да никак, – Карелла считал, что сейчас холодно. Он считал, что для ноября слишком холодно. Он вспоминал прошлый год, когда в городе зимой ждали то жуткого снегопада, то оттепели. Вот и весь выбор. Не хотелось, чтобы и нынче было то же самое. Пожалуй, он не отказался бы жить во Флориде или в Калифорнии. Может, им там, во Флориде, нужны опытные полицейские? Прихватить какого-нибудь деревенщину, которому вдруг взбрело в голову обчистить банк. Сидеть в тени пальм, потягивая что-нибудь холодное. При этой мысли Кареллу передернуло от холода.

В свете дня дом, где жил Харрис, уже не казался таким мрачным, как вчера вечером. Разумеется, сажа на стенах никуда не делась – как же в этом городе без сажи, – но под чернотой все же проглядывал красный кирпич, и дом выглядел почти уютно. Вот этого-то как раз жители города и не замечали. Даже Карелла обычно воспринимал город всего лишь в различных оттенках двух цветов – черного и белого. Покрытые сажей здания, вонзающиеся шпилями в серое небо, черный асфальт мостовых, серые тротуары и бордюры, тусклый, устрашающе мрачный мегаполис. На самом деле все было не так.

Была своя расцветка у домов – красный кирпич вперемежку с желтым, песчаник рядом с деревом, выкрашенным в самые различные цвета – оранжевый, голубой, мраморный, пепельный, розовый. Был свой цвет и афиш и плакатов – приглашая в самые разные места – от концертов рок-групп до салонов красоты, – они налезали друг на друга, смешивались, слипались, и в результате получалось нечто вроде абстрактной живописи. И у уличного движения, и у уличных огней тоже был свой цвет – зеленый, желтый, красный: цвета эти плясали в лужах на асфальте, смешиваясь с отражениями шикарных машин, сошедших с конвейеров Детройта, и образуя удивительную мозаику всех мыслимых и немыслимых оттенков цвета. Цветом обладал и обычный мусор – отходов здесь было больше, чем в любом другом американском городе, и нередко он так и оставались нетронутыми из-за очередной забастовки мусорщиков. У стен жилых домов валялись зеленые, бежевые, бледно-желтые мешки и пакеты из пластика – кладбище отходов современной пищевой промышленности, вместилище остатков съеденного или выброшенного за ненадобностью восемью миллионами жителей города. И уж конечно, – спаси Господь всех, кто ездит в метро – есть свои краски у разнообразных надписей, намалеванных на стенах вагонов. И наконец, есть свой цвет у людей. Здесь живут не просто белые и черные. Цветов столько, сколько жителей в городе.

Двое полицейских молча поднимались по лестнице. Один думал о временах года, другой – о цветовой гамме Оба думали о городе. Добравшись до третьего этажа, они постучали в квартиру 3С. Никто не откликнулся. Карелла посмотрел на часы и снова постучался.

– Ты ей сказал, что заедешь в десять? – спросил Мейер.

– Да, – Карелла возобновил свои попытки. – Миссис Харрис? – Ни звука. Карелла прижал ухо к двери. Ничего не слышно. Он взглянул на Мейера.

– Что будем делать? – спросил тот.

– Пошли к привратнику.

Квартира привратника располагалась как обычно на первом этаже в самом углу площадки. Черный мужчина по имени Генри Рейнольдс, работающий здесь, по его словам, уже шесть лет, прекрасно знал Харрисов. Он явно не слышал, что вчера вечером Харриса убили. На лестнице он без умолку болтал, но и не заикнулся о трагедии, не поинтересовался он также причиной появления полиции в этом доме. Впрочем, ни Мейер, ни Карелла не нашли здесь ничего удивительного. Люди в этом городе редко задают вопросы. Они слишком хорошо знают полицию и полагают, что лучше не поднимать волны и делать, что велено. Рейнольдс постучал, прислушался, наклонив голову к двери, и, пожав плечами, достал связку ключей.

Изабел Картрайт Харрис лежала на полу рядом с холодильником.

Горло у нее было перерезано, а голова странно вывернута. Дверца холодильника оказалась широко распахнутой. Тарелки с мясом и винегретом вынуты, содержимое их выброшено на пол. Повсюду валялись открытые коробки и банки. На полу смешались кровь и мука, сахарный песок и кукурузные хлопья, молотый кофе и печенье, салатные листья и разбитые яйца. Кухонные ящики были выпотрошены до дна, и их содержимое – вилки, ножи, ложки, бумажные салфетки, палочки для спагетти, штопор, терка для сыра, свечи – тоже валялись вперемешку на полу.

– Боже милосердный, – прошептал Рейнольдс.

* * *

Тело увезли в полдень. Ребята из лаборатории управились к двум, и с этого момента квартира осталась в полном распоряжении Мейера и Кареллы. В гостиной и спальне царил тот же бедлам, что и на кухне. Диванные подушки были разрезаны вдоль и поперек. Обивка разодрана в клочья. Диван и мягкие стулья перевернуты и тоже выпотрошены до дна. Единственная лампа в гостиной осталась на месте, только абажур от нее лежал где-то в самом дальнем углу. В спальне с постели сорвали одеяло и простыни, распороли матрас, вытащили набивку. Ящики туалетного столика были перевернуты, комбинации и трусы, бюстгальтеры и свитера, перчатки и платки, носки и колготки, рубахи с глухим воротом и платья в беспорядке валялись на полу. Вся одежда была сорвана с вешалок и вышвырнута наружу. Сам шкаф тоже самым тщательным образом обыскали – коробки с обувью открыты, подошвы туфель отодраны. Клеенка, которой были покрыты полки шкафа, вырвана вместе с кнопками. Похоже, да что там похоже – здесь явно что-то искали. Более того, само упорство, с которым неизвестный убийца вел поиск, указывало на то, что он был уверен: искомый предмет находится где-то здесь.

О себе Карелла и Мейер того же сказать не могли: ничего определенного они не искали. Ну хоть какой-нибудь самый слабый след, который мог бы привести к объяснению случившегося! Двое стали жертвой зверского убийства, причем скорее всего в течение нескольких часов. Первое убийство можно квалифицировать как уличное: таких в этом городе торжества справедливости немало, и мотивы для них, как правило, не требуются. Но второе убийство иррациональным никак не назовешь. На протяжении двадцати четырех часов одинаковым способом убиты муж и жена – это требует какого-то разумного объяснения.

Почему? – спрашивали себя детективы. И искали какую-нибудь зацепку.

То, что оба – и мужчина и женщина – были слепыми, только затрудняло задачу. Нет ни адресов, ни календарей с пометками, ни записных книжек, ни списка покупок – всего того, что может оказаться в доме у зрячего. Вся корреспонденция, которую они отыскали, велась с использованием азбуки Брейля. Разумеется, это они возьмут с собой для последующего перевода, но сейчас толку никакого. В квартире оказалась старая пишущая машинка: с ней уже поработали, на предмет отпечатков, ребята из лаборатории. Нашлась и чековая книжка, выданная местным отделением Первого федерального банка. На общем счету у Харрисов было 212 долларов. Нашли они и старый, покрытый пылью, домашний альбом. К нему явно не прикасались годами. В нем были фотографии Джимми Харриса – ребенка, затем юноши. Снимался он в основном в компании черных. Даже Джимми-солдат окружен людьми одного с ним цвета кожи. В конце альбома была приклеена глянцевая, восемь на десять, фотография, для которой явно позировали. На ней было пятеро мужчин, двое белых и трое черных. Они сфотографировались на фоне какого-то летнего жилища: нижняя часть – деревянная, верхняя – застекленная мансарда. Все пятеро улыбаются. Один из них – на корточках, в первом ряду – прикрывает рукой грубо сделанную надпись: «Огневой расчет „Альфа“. Второе отделение».

Среди бумаг, разбросанных по полу, они нашли собачий паспорт. Чистокровный Лабрадор, кличка – Стэнли. Дрессировку прошел в школе для собак-поводырей на Саут-Перри. Тут же валялись свидетельство о браке – с подписями свидетелей Анджелы Кумз и Ричарда Джерарда, – свидетельство о почетном увольнении из армии США и страховой полис, выданный компанией «Америкэн Херитидж инк». Главная наследница – Изабел Харрис. В случае ее смерти имущество страхователя наследует его мать миссис Софи Харрис. Номинальная стоимость полиса – 25 тысяч долларов.

Вот и все, что им удалось обнаружить.

Телефон на столе у Кареллы зазвонил в двадцать минут пятого, когда уставшие копы только переступили порог своего участка, Карелла рванулся через турникет и схватил трубку.

– Восемьдесят седьмой, Карелла.

– Это Мэлони, из отделения служебного собаководства.

– Да, Мэлони, привет.

– Что нам делать с этой собакой?

– С какой собакой?

– С черным Лабрадором, которого кто-то доставил сюда.

– С ним все в порядке?

– В порядке, в порядке, только как он здесь оказался?

– Это собака убитого.

– Очень интересно, но какое это имеет отношение к нашей службе?

– Никакого. Просто вчера вечером мы не знали, что с ней делать...

– И отправили сюда.

– Да нет же. Дежурный сержант вызвал ветеринара.

– Ага, нашего ветеринара. Ну вот мы и имеем собаку, с которой не знаем, что делать.

– Почему бы вам не заняться ее дрессировкой?

– А ты в курсе, сколько это стоит? К тому же, откуда нам знать, годится она для службы или нет?

– Ясно, – Карелла вздохнул.

– Ну так и что нам с ней делать?

– Я перезвоню.

– Когда? Если не заберешь ее до понедельника, отправлю на живодерню.

– Чего ты волнуешься? Что она, бешеная, что ли? Это собака-поводырь, и, на мой взгляд, совершенно здорова.

– Так ты думаешь? Такого грязного ошейника я еще не видал. Нет, так не пойдет. Зачем она нам? У нас здесь не зоопарк, а полицейская служба, у нас своя работа, как у вас своя. У себя в кабинете ты будешь держать эту сраную тварь? Чтобы она болталась у тебя под ногами, когда ты занят делом?

– Нет, но...

– Ну, так и нам она не нужна. Короче, если утром в понедельник ты не позвонишь и не скажешь, куда доставить собаку, она отправится на живодерню, а там пусть Бог спасет ее душу.

– Ясно, Мэлони.

– Пока, – Мэлони повесил трубку.

В пятницу инспекторская выглядела точно так же, как в любой другой день недели, включая субботу, воскресенье, а также праздники. Чистотой не блистала, краска кое-где облупилась, чувствовалась усталость от слишком тяжкой, без сна и без выходных, работы, однако же уютная и родная – и если начистоту, лучше места в городе не найдешь. Для тех, кто знал ее, другой такой не было в целом мире. Перебрось Кареллу в Пеорию или в Перт, в Амстердам или в Амхерст, – он просто места себе не найдет от скуки. Да даже и в этом городе, переведи его в один из новеньких, с иголочки, участков, и ему покажется, что его послали на Марс. Полицейским он мог быть только здесь. Вообще полицейский – это только служащий 87-го. Вот и все. По крайней мере в представлении Кареллы. Все другие участки и все другие копы оцениваются только по меркам 87-го и его штата. Территориальный императив. Гордость места. Вот и все.

А все – это комната на втором этаже, отделенная от коридора турникетом. В коридоре были две двери с матовым стеклом, на одной написано: «Канцелярия», на другой – «Мужская комната». «Женская комната» располагалась на первом этаже, напротив стола дежурного. Как-то здесь появился коп с Юга, ему надо было забрать под юрисдикцию своего штата одного типа, которого обвиняли в вооруженном ограблении. Он увидел надпись «Мужская комната» и, решив, что здесь моют руки, спросил, где можно «оправиться». У них на Юге мужской комнатой называлась ванная.

Вообще в Америке туалет это не то же самое, что в других странах. Ванная, комната отдыха – что угодно, но только не туалет. Американцам не нравится слово «Туалет». Слово «туалет» подразумевает отходы. А американцы, хотя отходов у них в стране больше, чем в любом другом месте мира, не любят говорить о них, как, впрочем, и о естественных отправлениях. Воспитанный американец, оказавшись за границей, скорее в штаны написает чем спросит, где туалет. В 87-м только преступники спрашивают, где туалет. «Эй, где тут у вас туалет?» – только и слышно. Кого здесь только не увидишь – хулиганов, воришек, проституток – и всем сразу надо в туалет. Преступники то и дело туда бегают. Это потому, что у них плохой мочевой пузырь. Но как называется туалет, они знают.

Сейчас в инспекторской сидело только двое задержанных, в пятницу днем обычно бывает больше. Один из них находился в зарешеченном помещении в дальнем конце комнаты. Он мерял шагами свою клетку и что-то бормотал под нос. Но, похоже, не о своих правах. Что было странно. Большинство преступников немедленно начинают качать права. Именно поэтому сразу же отличаешь рецидивиста от обычного гражданина, совершившего правонарушение. Рецидивист всегда разоряется о своих правах. «Я знаю свои права, – говорит он, и следом: – А где тут у вас туалет?» Второго задержанного, устроившись за столом по ту сторону шкафов, разделявших комнату, допрашивал детектив Коттон Хейз. Глядя на этих двоих, трудно сказать, кто из них праведник, а кто грешник.

Хейз был высоченный детина весом в 190 фунтов, с голубыми глазами, квадратной челюстью, подбородком с ямкой и рыжими волосами. На левом виске у него белела седая прядь, удивительным образом появившаяся после того, как на этом месте зажила ножевая рана. Нос прямой, без переломов, и четко очерченная линия рта с немного толстоватой нижней губой. Была во всем его облике некая одержимость, как у пророка, который выжил после удара молнии. Напротив него сидел мужчина почти одного роста с Хейзом, но немного потяжелее, с на редкость привлекательной внешностью. В темно-карих глазах его застыло мечтательное поэтическое выражение. Ему было шестьдесят пять, но выглядел он гораздо моложе. Он попался сегодня днем на квартирной краже. Прямо на месте преступления – набор воровских инструментов валялся здесь же, на полу. Он возился со стенным сейфом, когда в квартиру вошли привратник и полицейский. Сказать ему было нечего. Сейчас он спокойно выслушивал вопросы Хейза и отвечал на них слабым, измененным голосом. Это была его третья неудача. Обвинение выдвигалось по статье за невооруженное ограбление. Да, сегодня ему явно не повезло.

Мейер зажег свет. Хейз дернулся, словно рядом выстрелила гаубица. А арестант даже не пошевелился. Он по-прежнему смотрел на свои сложенные на коленях руки. В отличие от него детектив Ричард Дженеро, сидевший за столом у окна, поднял голову. Дженеро печатал отчет. Он ненавидел это занятие, потому что был не в ладах с правописанием. В особенности не давалось ему слово «виновный», слово, надо сказать, весьма существенное в полицейском обиходе. Дженеро всегда писал в точности как произносил, – «веновный». А «туалет» он произносил как «твалет». Дело в том, что Дженеро рос в Калмз Пойнте, а там по-американски говорят так же, как по-английски в Ливерпуле. Детективом Дженеро стал относительно недавно. И досталось ему это высокое место в полицейской табели о рангах благодаря тому, что он случайно ранил сам себя в ногу. Именно эта рана положила начало целому ряду событий, которые в конце концов привлекли к нему внимание начальства и принесли чаемый золотой жетон. В инспекторской его не особенно любили. Но зато его обожала собственная мать.

Дженеро махнул рукой Карелле. Тот подошел к его столу.

– Винов...

– Да, знаю, – Дженеро ткнул пальцем в нужное слово. На этот раз он написал правильно. Это означало, что на следующей неделе он подаст рапорт о повышении. – Стив, тут тебе звонили. Капитан Гроссман из лаборатории. Что-то по поводу ногтей.

– Спасибо, я перезвоню ему.

Дженеро посмотрел на настенные часы:

– Он сказал, что если не вернешься до пяти, то лучше звонить в понедельник.

– А что, он нашел что-нибудь?

– Не знаю.

– Кто это в клетке?

– А-а, это мой клиент.

– А что он сделал?

– Имел половое сношение в парке.

– Разве это преступление?

– "Непристойное поведение в общественном месте" – Дженеро процитировал соответствующую статью уголовного кодекса штата. – «Сознательная демонстрация интимных частей тела или совершение иных непристойностей в общественном месте карается...» Я застукал этого молодчика на месте преступления.

Карелла посмотрел на клетку:

– А женщина где?

– Она удрала. Но мне удалось заполучить ее трусы.

– Здорово, – похвалил Карелла. – Отличное вещественное доказательство. Молодец, Дженеро.

– Да, неплохо получилось, – самодовольно сказал Дженеро. – Месяца три схлопочет.

– Будет знать, как развратничать. – Карелла вернулся к себе за стол. Нарушителю общественного порядка было на вид лет двадцать. Наверное, его подцепила какая-нибудь проститутка из Гровер-парка, и он решил провести приятных полчасика в этот солнечный ноябрьский полдень, опасаясь разве только мороза и забыв о недреманном оке стражей порядка. Сейчас, похоже, беднягу больше тревожила реакция его матери, чем срок, который он запросто мог схлопотать. Карелла вздохнул, открыл справочник служебных телефонов и набрал номер полицейской лаборатории. Гроссман поднял трубку на шестом гудке. Он явно запыхался.

– Лаборатория. Гроссман.

– Сэм, это Стив.

– Я уже был внизу, дай найду папку. Не вешай трубку.

Карелла представил себе Гроссмана в тишине застекленной лаборатории в центральном полицейском управлении в центре города. Это был высокий угловатый мужчина, больше похожий на фермера, чем на эксперта-криминалиста. Он носил очки, за которыми скрывались простодушные голубые глаза. Хоть речь его изобиловала специальными терминами, которые он выпаливал с профессиональной уверенностью, во всей повадке скрывался некий аристократизм, мягкая неспешность, воскрешающая в памяти давно ушедшие времена. Только месяц назад его повысили в звании, и Карелла прошагал полгорода, чтобы пригласить его по этому поводу на обед.

– Стив, ты здесь?

– Да.

– Вот, слушай, Джеймс Рэндольф Харрис, пять футов десять дюймов, сто...

– Где ты раскопал эти сведения, Сэм?

– Из архива прислали. Я думал, ты запрашивал.

– Нет.

– Стало быть, кто-то еще.

– А что, у вас есть что-нибудь на него?

– Нет, нет, это армейские данные. Правда, десятилетней давности, так что, может, не все соответствует...

– Одно точно не соответствует. Он с тех пор ослеп.

– Так что, дочитывать? Тебе ведь наверняка пришлют копию. Они знают, что ты ведешь это дело?

– Наверное. Сегодня утром я послал в морг своего человека. У Харриса как раз снимали отпечатки пальцев. Минуту, у меня тут должны быть результаты.

– Стало быть, дочитывать не надо?

– Нет, скажи только, что там у него под ногтями?

– Этот парень был садовником?

– С чего ты взял?

– У него земля под ногтями.

– Грязь?

– Земля. Это большая разница. Стив, вот у нас с тобой под ногтями грязь. Верно, Стив?

– Да уж точно, – Карелла улыбнулся.

– Впрочем, как и у большинства интеллигентных людей, вроде нас.

– Не могу отрицать.

– Ну а у Джеймса Харриса под ногтями земля. На треть пахотный слой, на треть песок и на треть перегной. Почва плодородная, жирная.

– А где, собственно, у нас в городе можно заниматься садовыми работами?

– У себя дома, на подоконнике.

– Ага.

– Дает это тебе что-нибудь?

– Пока не знаю, Сэм. Его жену тоже убили, слышал?

– Нет.

Твои ребята там были утром. Дашь знать, если они откопают что-нибудь?

– Скажу Дэвису, чтобы завтра утром он тебе позвонил.

– Спасибо.

– Ты где будешь, на работе?

– Вообще-то завтра у меня выходной. Передай ему, пусть позвонит домой.

– Ладно. Что-нибудь еще?

– Да нет, спасибо.

Карелла повесил трубку и потянулся к длинному конверту со штампом «Архив», но, бросив взгляд на часы, передумал и снова открыл телефонный справочник. Было без десяти пять, но все же он решил попробовать.

– Форт-Джефферсон, – откликнулся мужской голос.

– Шестьдесят один – сорок девять, пожалуйста.

– Соединяю.

Вскоре ответил другой мужской голос.

– Центральный армейский архив.

– Говорит детектив Карелла из восемьдесят седьмого. Мне нужно кое-что выяснить.

– Капитан Маккормик разговаривает по другому телефону, подождете, или попросить его перезвонить вам?

– Подожду.

Карелла открыл конверт, адресованный на его имя. Тепло, но не горячо. Как Гроссман и сказал, у полиции сведений на Харриса не было, и отпечатки его удалось обнаружить только потому, что он служил в армии Соединенных Штатов. Впрочем, если бы у него снимали отпечатки для поступления на гражданскую службу, полиция тоже отыскала бы их. Все это мало что давало. Описание внешнего облика, отпечатки, анализ земли, обнаруженной под ногтями больших пальцев на обеих руках. Вот и все. Карелла сложил лист и сунул его назад в конверт. Наконец Маккормик взял трубку.

– Капитан Маккормик.

– Капитан, это детектив Карелла из восемьдесят седьмого участка. Мне нужна ваша помощь.

– Э-э... – Карелла почувствовал, что его собеседник смотрит на часы.

– Я понимаю, что уже поздно, – сказал он.

– Н-да.

– Но, видите ли, мы расследуем двойное убийство, и я был бы весьма признателен...

– И что же вам надо?

– Один из убитых служил в армии. И я хотел бы посмотреть его личное дело.

– Следует послать письменный запрос.

– Капитан, речь идет об убийстве, и нам хотелось бы действовать побыстрее...

– А это убийство напрямую связано с армейской службой жертвы?

– Не могу сказать. Мы все еще как в потемках.

– Н-да. В любом случае здесь у нас только личные дела тех, кто прикомандирован к Форт-Джефферсон.

– Да, это я понимаю. Вам придется связаться с Сент-Луисом.

– А им понадобится от 24 до 72 часов, чтобы найти то, что вам нужно.

– Может, мне самому позвонить туда?

– Не думаю, что это ускорит дело.

– Тогда, может, вы позвоните от моего имени?

– Уже почти пять.

– Там на час меньше.

– Ладно, как зовут этого парня?

– Джеймс Рэндольф Харрис.

– И когда он был в армии?

– Десять лет назад.

– Хорошо, я свяжусь с Сент-Луисом. Вам требуются полные данные?

– Если можно. И скажите им, пожалуйста, что это убийство, которое расследуется здесь, в Айсоле, так что нужно соблюсти все формальности.

– Ладно.

– И еще. Попросите их, пожалуйста, прислать сведения прямо на мое имя.

– Боюсь, они сошлются на закон о свободе получения информации.

– А в чем тут нарушение?

– Они привыкли действовать обычными каналами. В общем, если я надавлю на них, то, наверное, к понедельнику материалы у меня будут. И если мне не удастся найти сержанта, у которого будут дела в городе, вам самому придется приехать сюда, в Калмз Пойнт.

– Я очень рассчитываю на вас.

– Сделаю все возможное.

– Спасибо, – Карелла повесил трубку.

Настенные часы показывали без пяти пять. В другом конце комнаты Дженеро вернулся к своему отчету. Хейз резко поднялся из-за стола и, бросив задержанному: «Ладно, приятель, пошли», повел его снимать отпечатки пальцев. В кабинете у лейтенанта зазвонил телефон. Звонок повторился, потом все смолкло. Карелла выдвинул нижний ящик стола, где держал телефонные справочники всех пяти округов города. Выбрав нужный, открыл его на букву "П" и набрал номер компании «Престиж Новелти».

Трубку взяла секретарша.

– Детектив Карелла из восемьдесят седьмого участка. Я хотел бы поговорить с владельцем компании.

– Мистер Престон, кажется, ушел и, боюсь, сегодня уже не вернется.

– А нельзя ли проверить?

– Конечно, сэр. – В трубке послышался щелчок. Карелла с раздражением подумал, что половину своего рабочего времени проводит в телефонных разговорах. Другая половина уходит на печатание отчетов в трех экземплярах. Может, начать курить сигары? – Вы здесь?

– Да, да, слушаю вас.

– Весьма сожалею, сэр, но мистер Престон действительно ушел.

– А нельзя ли узнать его домашний номер?

– Прошу прощения, сэр, но нам запрещается...

– Речь идет об убийстве.

– И все равно я не могу взять на себя...

– Хорошо, соедините меня с кем-нибудь из начальства.

– На работе сейчас только я и мисс Холигэн. Да и я уже собиралась уходить, когда...

– Соедините меня с мисс Холигэн.

– Сию минуту, сэр, только и она не даст вам домашнего номера мистера Престона. – Снова в трубке послышался щелчок. Карелла ждал. Его отец курил сигары: он курил их до тех пор, пока...

– Мисс Холигэн у телефона, – женщина говорила в нос и очень решительно. – К вашим услугам, сэр.

– Это детектив Карелла из...

– Да, мистер Карелла. Насколько я понимаю, вам нужен домашний номер мистера Престона.

– Именно.

– Нам не разрешается...

– Мисс Холигэн, вы кем работаете?

– Я бухгалтер.

– Мисс Холигэн, мы расследуем двойное убийство...

– Понимаю, но...

– Одна из жертв работала в вашей компании.

– Да, Изабел Харрис.

– Верно.

– Нас уже известили.

– Мне нужен номер телефона мистера Престона.

– Понимаю, мистер Карелла, но нам не разрешается давать домашние телефоны работников компании.

– Мисс Холигэн, как вы понимаете, я могу сейчас отправиться в прокуратуру и получить ордер, предписывающий вам сообщить мне номер телефона...

– Вы позвонили, как раз когда мы собирались закрываться...

– Что вы хотите этим сказать?

– Только то, что даже если вы получите ордер, все равно до понедельника здесь никого не будет. А в понедельник вполне можете позвонить мистеру Престону по этому телефону.

– До понедельника я ждать не могу.

– Весьма сожалею, но ничем не могу вам помочь.

– Мисс Холигэн, известна ли вам статья 195.10 уголовного кодекса?

– Нет.

– Она называется так: «Отказ от сотрудничества с полицейским при исполнении служебных обязанностей». Я офицер полиции, и я исполняю свои обязанности, а вы отказываетесь со мной сотрудничать, мисс Холигэн. – Карелла немного слукавил. На самом деле текст статьи звучал так: «Безосновательный отказ от сотрудничества с полицейским при исполнении служебных обязанностей, который может подтвердить свои полномочия, влечет за собою задержание».

Мисс Холигэн погрузилась в длительное раздумье.

– А почему бы вам просто не посмотреть телефонную книгу? – сказала она наконец.

– Где он живет?

– В Риверхеде.

– Как его зовут?

– Фрэнк.

– Благодарю вас, – Карелла повесил трубку. Вытащив из ящика телефонный справочник Риверхеда, он открыл его на "П" и, пробежав глазами около сорока Престонов, нашел нужный номер. Посмотрев на часы, Карелла в очередной раз поднял трубку.

Через пять гудков подошла женщина.

– Да?

– Добрый день, позовите, пожалуйста, мистера Престона.

– А кто его спрашивает?

– Детектив Карелла из восемьдесят седьмого полицейского участка.

– Кто?

– Детектив Карелла из...

– Полиция?

– Да.

– Его нет дома. А с кем я говорю?

– Это его жена.

– Миссис Престон, а когда вы ожидаете мужа?

– По пятницам он обычно возвращается часов в шесть. А что, это по поводу той слепой девушки?

– Да.

– Какой ужас...

– Совершенно согласен. Миссис Престон, передайте, пожалуйста, мужу, что я позвоню ему попозже.

– Хорошо.

– Спасибо, – Карелла повесил трубку.

Со своего телефона Мейер разговаривал с Софи Харрис, матерью Джимми. «Мы будем у вас через полчаса, это удобно? Хорошо, до встречи». Он повернулся на вращающемся стуле и спросил Кареллу:

– Ты как, поедешь?

– Конечно.

– Она рыдает прямо как ребенок. Только что вернулась из морга, опознала оба трупа. А что тебе удалось выудить из военных?

– Да немного. Я только что звонил Франку Престону, это начальник Изабел Харрис. Его сейчас нет дома попозже перезвоню, может, он нам что-нибудь скажет! Пока-то сплошные вопросы.

– Ты о Джимми и Изабел?

– Ну да. Мы ведь практически ничего о них не знаем.

– Пока нет. Ладно, поехали, поговорим с мамой.

 

Глава 4

Темп городской жизни менялся.

Унылые четыре четверти рабочей недели стремительно переходили в четвертушку, исполняемую в темпе одной восьмой, а там и в шестнадцатую долю со скоростью одной тридцать второй: таково музыкальное оформление пятничного вечера, когда впереди выходные. По всему острову Айсола люди потоками выплескивались из метро, устремляясь к горячему душу и чистой смене белья. В Риверхеде, Калмз Пойнте и Маджесте общественный транспорт был в основном вынесен на поверхность. Шоссейные и железные дороги на опорах в виде металлических труб, закованных в бетон вперемежку с булыжными конструкциями, выросшими еще на рубеже веков, плыли в воздухе со слоновьей грацией, отбрасывая на землю вечную тень. Поезда метро, изукрашенные разнообразными надписями, вырывались здесь из тоннелей, устремляясь в самые отдаленные районы города. Поездка из одного конца в другой занимала два часа десять минут. За это время на «конкорде» можно долететь и до Парижа. Здесь, в Даймондбеке, магистрали были убраны под землю, и на поверхности остались лишь уродливые силуэты домов, выстроившихся в линию вдоль улиц и авеню.

Даймондбек – черное пространство, а черный цвет прекрасен. Но не здесь. Черные, что здесь жили, заняты были на самой разнообразной работе, по большей части черной. Местные женщины убирали дома у других женщин: промывали великолепный фарфор, доводили до блеска посуду из тяжелого серебра, стирали пыль с мебели, тупленной в антикварных магазинах Франции и Англии, развешивали сшитые платья на заказ по шкафам, ломящимся от норок и соболей, прополаскивали бокалы из-под шампанского и выбрасывали в мусорные ящики гигантские бутылки с наклейками, названия которых даже выговорить не могли. Здешние мужчины работали в ресторанных кухнях: мыли посуду, подметали пол, вносили и выносили подносы, а в это время в роскошных залах хозяева жизни поглощали филе-миньон или соте. Другие работали в магазинах одежды: нагрузив доверху каталки, они живо перевозили их из лавки в лавку с риском попасть под машину, демонстрируя при этом ловкость, достойную тореадора на арене, а за рулем машин, из-под которых они уворачивались, сидели такие же черные, развозившие своих преуспевающих пассажиров по их роскошным особнякам и коттеджам, где черные женщины промывали фарфор и доводили до блеска серебро – и не было конца этому круговороту.

Дом, в котором жила Софи Харрис, находился вдали от аристократических особняков в южной части города, что выходили фасадом прямо на реку; и еще дальше от уединенных коттеджей, спрятавшихся на другом берегу реки. Здесь не было привратника: собственно, здесь даже двери не было. Кто-то сорвал ее с петель, оставив лишь пустой проем, за которым был тамбур. Вообще-то больше он походил на крохотную, пять на восемь, кабинку, к левой стенке которой прилепились почтовые ящики. Карелла с Мейером отыскали имя Софи Харрис, позвонили и прошли через сохранившуюся странным образом дверь на площадку первого этажа. Для этого не понадобилось ожидать зуммера.

В Даймондбеке автоматика давным-давно вышла из строя, и хозяева даже не почесались, чтобы поставить новую. Так что арендаторам самим приходилось начинять свои двери целой системой замков, чтобы оградить себя от грабителей. Человеку, которому почти сорок и который не сделался лучшим лекарем собственных недугов, нужен доктор.

Человек, который прожил в Даймондбеке больше сорока лет и не сделался квалифицированным слесарем, явно напрашивался на то, чтобы его обокрали.

Запах мочи ударил в нос, едва они вошли в дом. Карелла даже отшатнулся, словно наткнулся на помойное ведро. Мейер стремительно прошагал к лестнице. Из-за двери на первом этаже доносились оглушительные звуки рок-н-ролла. На площадке второго этажа сидела драная кошка неопределенной окраски. Она опасливо, словно ее заподозрили в краже, посмотрела на детективов. Отовсюду тянуло запахами кузни и вообще жилья, которые в совокупности своей лишали обоняния. Они постучались в квартиру Софи Харрис.

– Кто там? – донесся женский голос.

– Детектив Мейер. Мы только что разговаривали с вами по телефону.

Было слышно, как она возится с замками. Дверь открылась.

– Заходите, – пригласила хозяйка.

«Интересно, – подумал Карелла, переступая порог, – что чувствует большая часть черного населения Соединенных Штатов Америки, глядя на телевизионное изображение своих соотечественников? „Боже милостивый, неужели это я“ – так, что ли, они думают? Жители Даймондбека, где первое, что вы видите, входя в квартиру, это голый, на соплях держащийся провод над раковиной, – неужели они верят, что телевизор верно показывает их жизнь? Или считают, что черные, мелькающие на этом маленьком экране, должны символизировать в глазах зрителей надежду на лучшую жизнь? Неужели настанет день, и не о чем им будет заботиться, и они смогут беспечно болтать, вот так же, как эти манекены, которые заходят к ним в квартиру, где течет потолок и будет течь до тех пор, пока они сами его чем-нибудь не заклеят, хоть тысячу раз звони домовладельцу (который был белым) и в отдел здравоохранения муниципалитета (которому до них нет никакого дела)».

Софи Харрис было под пятьдесят. В молодости она, наверное, слыла красоткой – светло-шоколадный цвет кожи, янтарные, как у кошки, глаза, стройная, до сих пор сохранившаяся фигура, хороший рост... но бремя жизни в нетелевизионном мире черных придавило плечи, посеребрило волосы, покрыло морщинами лицо, а звонкий голос превратило в хриплый шепот. А тут еще эта ужасная трагедия. Она сразу же извинилась за то, что неубрано – на взгляд Кареллы и Мейера, квартира сверкала чистотой, – и предложила им чего-нибудь выпить. Виски? Чай? Может, вина: в холодильнике как будто есть немного? Детективы отказались. За окном гостиной, где они устроились, с опаскою поглядывая на протекающий потолок, вспыхивала, освещая ночь, неоновая вывеска бара. Откуда-то донесся звук сирены «скорой помощи» – в этом городе всегда включены сирены.

– Миссис Харрис, – начал Карелла, – нам надо задать вам несколько вопросов, касающихся вашего сына и снохи.

– Да, да, разумеется, если я чем-нибудь могу быть полезна...

Она пыталась изъясняться в манере, к которой прибегают многие черные в разговоре с белыми, особенно, если белые – люди официальные. Вся эта речь чисто фальшь и подделка, которую так хорошо воспроизводят манекены фальшивого телевидения. Телезрителям манекены кажутся живыми. Бог с ней, с этой грязной конурой в Даймондбеке. Вот она – настоящая действительность – на экране. И настоящая семья времен Великой Депрессии – она тоже на экране, а о собственном отце, которому в 1932 году приходилось семью кормить на пять долларов в неделю, можно и забыть. Телевизионные врачи – врачи взаправдашние, и телевизионные полицейские тоже, вообще – все правда, кроме научной фантастики; впрочем, и она более реальна, чем фотографии луны.

Вот так они и сидели. Двое взаправдашних полицейских и одна взаправдашняя черная женщина. Один из полицейских был итальянцем, но грязное пальто не носил, не запинался и не прикидывался немым. Другой полицейский был лыс, но леденцы не сосал, череп до блеска не выбривал и не одевался, как мэр города. А черная женщина не являлась супругой владельца сети прачечных и одета была не так, будто собралась на прием. В присутствии двух белых она ощущала неловкость – пусть даже собственная сноха была белой. А что они полицейские – так от того только страшнее. Все трое сидели действительной и весьма неприятной близости, потому что кто-то действительно убил двоих – мужчину и женщину. Иначе они бы и о существовании друг друга не ведали. Вот что упускает телевидение – случайный характер самой жизни. В мире телевидения все имеет свои причины; свои мотивы. И только полицейские знают, что даже Шерлок Холмс – это полная туфта и что слишком часто нож между лопатками всаживают просто так, безо всякой причины. А здесь они как раз чтобы выяснить – был мотив или не было: ничего удивительного, если и не было.

– Миссис Харрис, – сказал Карелла, – у вашего сына и снохи было много друзей?

– Да, в общем, были. – Снова та же фальшивая речь. Карелла подумал, что она через каждые три фразы будет вставлять слово «вполне» – верное свидетельство того, что человек говорит не на своем обычном языке.

– А вы их знаете?

– Нет, лично не знаю.

– А ваши сын и сноха когда-нибудь кого-нибудь из них ругали?

– Нет, такого мне никогда не приходилось слышать.

– Не знаете, они в последнее время друг с другом...

– По-моему, они вполне ладили.

– Мы стараемся выяснить, нет ли...

– Да, да, конечно, но, видите ли... ведь они были слепыми.

Ну вот опять. Опять не хотят верить, что их убили – ведь они слепые. Слепые, и поэтому их не могли убить, особенно так жестоко и безжалостно. Но ведь это факт.

– Миссис Харрис, – сказал Карелла, – постарайтесь забыть про их слепоту. Я понимаю, трудно поверить, что кому-то могли помешать два безвредных существа...

– И тем не менее, – заметила миссис Харрис.

– Вот именно. И поэтому мы...

– Ясно.

– Кто, миссис Харрис? Как вы думаете, у кого они могли стать на пути?

– Даже представить себе не могу.

– А может, у них у самих возникли какие-нибудь проблемы? Может, Джимми или его жена приходили к вам в последнее время посоветоваться?

– Нет, ничего похожего.

– Как вам кажется, были они счастливы в семейной жизни?

– Похоже на то.

– А у Джимми не было другой женщины?

– Нет.

– Уверены?

– Да, иначе я бы знала.

– А как насчет Изабел?

– Она была очень привязана к нему.

– Они часто к вам приходили?

– По крайней мере раз в месяц. Ну и еще по праздникам – на Рождество, в День Благодарения и так далее. Я ждала их на следующей неделе. Уже и индейку заказала. Десять фунтов. Нас должно было быть шестеро – Джимми с женой, Крисси, это моя дочь, с приятелем, и я с одним человеком, с которым встречаюсь.

Тут внезапно тон ее переменился. Разговор о Дне Благодарения, обо всех этих домашних делах словно вернул ее в естественное состояние. Эти двое белых детективов, может, и не могут понять, что это значит – быть черной, но по крайней мере, что такое День Благодарения, они понимают. Белый ты или черный, но всякий в Америке понимает, что такое индейка и тыквенное пюре, сладкая картошка и благодарность Богу за хлеб насущный.

– Когда они в последний раз у вас были...

– Да, – миссис Харрис понурилась. Она думала, что то был действительно последний раз. По лицу легко угадывались чувства. Карие глаза угольно почернели.

– А никто из соседей не высказывался по поводу этого брака?

– То есть, как вас понять?

– Ну, я хочу сказать... ведь Изабелл была белой.

– А-а. Нет. Во всяком случае, в моем присутствии никаких разговоров не было. Может, кто и думал, что не следовало Джимми жениться на белой, но мне никто не смел высказывать таких мыслей.

– А сами-то вы что об этом думаете, миссис Харрис?

– Я любила эту девушку от всей души.

– Вы знаете, что ваше имя значится в страховом полисе Джимми?

– Да, вслед за Изабел. – Она покачала головой – Да спасет Бог их души.

– Двадцать пять тысяч долларов, – Карелла внимательно посмотрел на нее.

– Да спасет Бог их души, – повторила она.

– Миссис Харрис, а этот человек, ну, тот, с которым вы встречаетесь... можно узнать его имя?

– Чарльз Кларк.

– Вы давно знакомы?

– С полгода.

– И насколько серьезны ваши взаимоотношения?

– Ну... он сделал мне предложение.

– И вы приняли его?

– Нет. Пока нет.

– Однако же вы не исключаете, что выйдете за него?

– Не исключаю.

– И он об этом знает?

– Я сказала ему, что надо подождать, пока Крисси не заживет своим домом. Она собирается замуж будущим летом, свадьба назначена на июнь, ее жених кончает школу.

– А сколько ей?

– Семнадцать.

– И вы сказали мистеру Кларку, что, возможно, выйдете за него в июне?

– После того, как Крисси уедет отсюда, да.

– Ну, а он что?

– Да торопится, как все мужчины.

– А чем он занимается?

– Он менеджер у боксеров.

– У кого именно?

– У Черного Джексона. Слышали о таком?

– Извините, нет.

– Он дерется в Сент-Джо. На стадионе святого Джозефа, я хочу сказать.

– Миссис Харрис, надеюсь, мой следующий вопрос не прозвучит бестактно. – Карелла тем не менее замялся. – Вы с мистером Кларком когда-нибудь говорили о деньгах?

– Да, приходилось.

– А он знал, что вы можете получить двадцать пять тысяч по страховому полису?

– Да.

– Это вы сказали ему?

– Нет, Джимми. Он часто говорил, что если с ним и Изабел что-нибудь случится, я буду обеспечена. Он, конечно, и себя не забывал, но обо мне всегда заботился. – Она посмотрела Карелле прямо в глаза. – Если вы думаете, что Чарли имеет какое-нибудь отношение к убийству моего сына и его жены, лучше выбросьте эту мысль из головы, мистер.

– Все же хотелось бы с ним поговорить.

– Это пожалуйста, в любое время, он живет неподалеку, на углу Холман-стрит. Дом 623. Но убил сына не Чарли. Если хотите знать мое мнение...

– Да, миссис Харрис?

– Это был какой-то чокнутый. Иначе просто и быть не может.

* * *

Может, и чокнутый.

В этом городе полно всяких клопов, это правда, и хотя они выползают наружу обычно в жаркие летние месяцы, нет такого закона, по которому сумасшедший не может выйти на улицу в ноябре и прикончить двух беспомощных слепцов. Вся беда с полоумными состоит в том, что они полоумные. А когда имеешь дело с полоумными, глупо искать причины и задаваться вопросами. Когда имеешь дело с полоумными, лучше рассчитывать на случайность: вдруг какой-нибудь малый вломится в переполненный ресторан, начнет скандалить, ты его арестуешь, а он признается, что в прошлом месяце убил 64 слепых в разных местах. Причем одного в Лондоне. В телевизионных боевиках полно сумасшедших, видно, потому, что продюсеры считают, будто зрителю, сидя дома, приятнее думать, что убивает сумасшедший, а не человек в здравом уме, человек, у которого есть мотивы, словом, человек, как все мы. Когда убийца – ненормальный, это несколько утешает. Но ловить их – удовольствие маленькое, потому что не знаешь, с чего начать и в каком направлении двигаться. Остается только надеяться, а надежда может и не сбыться.

В общем, они отправились к Чарли Кларку, у которого хотя бы могла быть причина избавиться от Джимми и Изабел Харрис. А за неимением лучшего хватаешься за любую соломинку, в надежде, что она превратится в бревно или в спасательную лодку.

Дом, в котором жил Кларк, в точности напоминал дом миссис Харрис. Полицейские вошли в тамбур. Слева вкривь и вкось висели почтовые ящики. Под номером 22 было написано: Чарльз К. Кларк. Верхняя часть стены тамбуре представляла собою матовое стекло, через которое во всю длину, из нижнего левого угла в верхний правый тянулась трещина. Дверь была не заперта. На площадке первого этажа воняло мочой и вином. Света не было. Карелла включил фонарь, и они двинулись вверх по лестнице.

– А как ты думаешь, К. что может означать? – спросил Мейер.

– К.?

– Ну да, Чарльз и К. Кларк?

– А-а. Кларенс.

– А я думаю, Кристофер.

– Нет, либо Кларенс, либо Клайд.

– Кристофер, – упрямо повторил Мейер.

На втором этаже лампочка, как ни странно, горела. Карелла выключил фонарь, на двери квартиры 22 насчитали три замка, из чего следовало, что Чарли Кларк отнюдь не дурак. Прямо под номером висел старомодный звонок. Карелла дернул за него. Внутри квартиры раздался резкий дребезжащий звон. Карелла дернул еще раз. Посмотрев на Мейера, он собрался уже сделать третью попытку, но тут в дальнем конце площадки открылась дверь и оттуда выглянул какой-то парнишка лет восьми, темнокожий с карими глазами, а волосы он отращивал на африканский манер. На нем были шлепанцы и купальный халатик.

– Привет, – сказал он.

– Привет, – откликнулся Карелла.

– Мистера Кларка ищете?

– Его самого. Не знаешь, где он?

– В зале. У него там боксер один классный есть, знаете?

– Черный Джексон.

– Ага, вижу, знаете.

– Точно.

– А второе имя у него какое? – спросил Мейер.

– У Черного Джексона? У него нет второго имени. Черный Джексон – вот и все его имя. – Мальчишка принял классическую позу боксера. – Я простуженный. Мне вообще-то надо быть в постели.

– Ну так и возвращайся в постель, – посоветовал Мейер. – А где зал-то?

– Да здесь же, на Холман.

– А какое у мистера Кларка второе имя?

– Не знаю, – мальчишка ухмыльнулся и закрыл дверь.

Они пошли вниз. На первом этаже Карелла снова включил фонарь. У первого пролета, сложив руки на животе, стояла гигантских размеров негритянка в глухом зеленом свитере поверх цветастого платья.

– Какие проблемы, офицеры? – спросила она. Жетонов они не показывали, но она знала и так.

– Никаких, – ответил Карелла.

– Что же вам здесь надо?

– А это уж не ваше дело, леди, – сказал Мейер. – Идите, куда шли, ладно?

– Я управляющая этого дома и хочу знать, что вы тут делаете.

– Мы из отдела градостроительства, – заявил Мейер, – надо проверить, как у вас тут электричество работает. Ввинтите-ка лампы, а то оштрафуем.

– Не из какого вы не из отдела, – бросила вслед негритянка. Мейер и Карелла уже вышли в тамбур. Может, Чарли Кларк ни в чем и не виноват, но им вовсе не хотелось, чтобы менеджера предупредили, что его ищет полиция. Уже выходя, они услышали за спиной: – Градостроительство, ремонт, к-а-а-а-к же.

* * *

Чарли Кларк был щеголеватый человек небольшого роста в рубашке с высоким воротом и светлом свитере, темно-коричневые брюки. Коричневые туфли из первоклассной кожи. В углу рта потухшая сигара. Они нашли его на втором этаже спортивного комплекса. Положив руки на канаты, огораживающие ринг, Кларк наблюдал за спаррингом двух темнокожих атлетов – здоровенного и малоподвижного с боксером поменьше, но поживее Он приплясывал вокруг верзилы, доставая его первыми джебами. В зале было полно других боксеров, одни тренировались со скакалкой, другие работали с мешком. В углу какой-то бледнолицый парень невысокого роста, по виду легковес, методично обрабатывал грушу. Карелла и Мейер проследовали к рингу. Кларка им описали еще внизу. И описание оказалось совершенно точным, вплоть до сигары во рту.

– Мистер Кларк? – осведомился Карелла.

– Он самый, – и тут же Кларк отвернулся. – Эй, мудила, тебе что здесь, зал ожидания? – Боксер, тот, что поменьше и поживее, перестал приплясывать вокруг соперника и в изнеможении опустил руки. На майке сзади у него было написано: Черный Джексон. – Ты что, думаешь этими джебами когда-нибудь нокаутировать его? Сколько раз ты мог его достать левой, так чего, чего же ты телишься?

– Да я ждал, когда он раскроется, – сказал Джексон.

– Слушай, он раскрывался, как шлюха в субботний вечер.

– Нет смысла пускать в ход левую, пока он не раскроется.

– Слушай, ты кем хочешь стать: чемпионом мира в тяжелом весе или звездой балета? Только и знаешь, что пляска да джеб, джеб да пляска. Чтобы сбить с ног такого парня, как Джоди, надо как следует врезать ему. Да в голову, в голову. А ты все танцуешь. – Он резко отвернулся и спросил: – Да, офицеры, в чем дело?

– Нам что теперь делать? – спросил Джексон.

– Давай поработай немного с мешком, – бросил Кларк через плечо.

– С каким?

– С большим.

Джексон повернулся и отправился в дальний конец зала. Партнер последовал за ним. Неожиданно привычный ритмический фон спортивного зала нарушил громкий голос из репродуктора: «Эндрю Хэндерсон, позвоните матери. Эндрю Хэндерсон, позвоните матери».

– Да, так в чем дело? – снова спросил Кларк.

– Джимми и Изабел Харрис, – сказал Карелла.

– Вы что, смеетесь? Я-то какое отношение к этому имею?

– Это правда, что вы хотите жениться на Софи Харрис?

– Правда. Слушайте, парни, что происходит? Вы хотите найти того, кто это сделал, или на меня собираетесь повесить убийство? В газетах пишут, что беднягу прикончили вчера, где-то в половине восьмого вечера, а я в это самое время был здесь, на тренировке.

– Да вы не волнуйтесь, – вмешался Мейер.

– А я и не волнуюсь. Просто кое-что понимаю. В Даймондбеке быстро учишься понимать, необязательно даже, чтобы тебе стукнуло шестьдесят.

– И что же это такое вы понимаете, мистер Кларк?

– А то, что когда убивают черного, легавые всегда ищут черного. Не знаю в точности, что вас сюда привело, но ставлю пять против одного, что все дело в том, что я черный.

– Ну и проиграете, – сказал Карелла.

– Тогда объясните.

– Мы здесь потому, что вы хотите жениться на Софи Харрис и знаете, что она может получить двадцать пять тысяч долларов по страховому полису. Вот почему мы здесь.

– Стало быть, вы думаете, что я прикончил этих двух бедняг, чтобы оттягать доллары?

– Когда вы вчера пришли сюда?

– Слушайте, неужели вы считаете меня таким дураком...

– Если вы чисты, нас через три минуты здесь не будет. Просто скажите, когда вы пришли сюда и когда ушли отсюда.

– Пришел в семь, ушел в двенадцать.

– Кто-нибудь подтвердить может?

– Я работал с Уорреном и его спарринг-партнером.

– С Уорреном?

– С Уорреном Джексоном. Это мой малый.

– А спарринг кто был? Тот же, что и сегодня?

– Нет, другой, его зовут Доналд Риверс. Что-то сейчас его не видно, наверное, уже ушел.

– А кто-нибудь еще был здесь?

– Да так, едва ли не все боксеры и менеджеры Даймондбека. У Уоррена во вторник бой. Ну я и гоняю его в хвост и в гриву. Можете любого сейчас в зале спросить – выбирайте по вкусу – работал я с ним вчера или нет. С семи до двенадцати. Время на ринге у нас было с семи до девяти, можете внизу проверить. А все остальное время он бегал, прыгал, работал с мешком, ну и все остальное.

– А куда пошли отсюда? – спросил Мейер.

– Тут на углу кофейня есть. Названия не вспомню но мы всегда туда ходим. Это прямо на углу Холман и Семьдесят Шестой. Они меня знают, так что можете спросить.

– Обязательно спросим, – сказал Мейер. – А какое у вас второе имя?

– Не ваше собачье дело, – огрызнулся Кларк.

Они походили по залу, и выяснилось, что по меньшей мере полдюжины человек видели здесь Кларка вчера между семью и двенадцатью. Зашли в кафетерий, и хозяин сказал им, что Кларк со своим боксером появились здесь вскоре после двенадцати и просидели до часа, может, до половины второго. Согласно отчету коронера, Джимми Харриса убили где-то между половиной седьмого и половиной восьмого вечера. Он с такой точностью смог определить время, потому что тело было обнаружено почти сразу после убийства и не успело еще окоченеть. Во втором случае амплитуда была шире. По мнению коронера, женщина была убита примерно между десятью вечера и часом ночи. Чтобы убить Джимми на Хэннон-сквер в половине седьмого, а затем к семи добраться до Даймондбека, Чарли Кларку надо было лететь со скоростью пули. Нет, тут концы явно не сходились. Точно так же не мог он оказаться во временном промежутке, указанном коронером, на квартире у Харрисов.

Только это ничего не значило.

В этом городе возьмутся убить за пятьдесят долларов. А если тебе светит двадцать пять тысяч, за десятую часть этой суммы можно нанять целый взвод убийц. Они еще не знали, удалось ли ребятам из лаборатории найти какие-нибудь четкие следы в квартире. А пока решили, что утром надо посмотреть, есть ли в полиции что-нибудь на Чарльза К. Кларка. Из Даймондбека они уехали почти в восемь. Карелла подбросил Мейера до ближайшего метро и отправился к себе на Риверхед.

 

Глава 5

Дверь была заперта.

Такой вечерок, как сегодня, теперь еще эта чертова дверь, стой вот на холоде да по карманам шарь в поисках ключей. Он нажал на кнопку звонка и впрямь принялся шарить по карманам, недовольно бормоча что-то. Пальцы застыли и плохо слушались, так что он никак не мог пробиться сквозь мелочь к ключам, застрявшим где-то в правом кармане. Ну, наконец-то, – он вытащил внушительную связку. Но, кроме ключей, на ней было такое количество отмычек, которого вполне хватило, чтобы осудить человека за попытку ограбления.

Дом представлял собою старую постройку внушительных размеров без ясного архитектурного плана. Купил его Карелла вскоре после рождения близнецов. Раньше, в добрые старые времена, в нем, наверное, жила большая семья и целый штат обслуги. Ну а теперь наступили дурные новые времена. И осталась одна Фанни, которая, наконец, открыла дверь.

– Так, так, сам явился, – заметила она.

Фанни была их домработницей. Крупная женщина лет шестидесяти, облаченная в белую блузу и светло-зеленые просторные брюки, обтягивавшие все сто пятьдесят фунтов ее пышной плоти. Ярко-рыжие волосы прямо-таки полыхали у нее на голове, а говорила она с мягким ирландским акцентом, который чем-то неуловимо напоминал выдержанное виски.

– По правде говоря, я уж и не ждала, что вы вернетесь.

– Фанни, я замерз и мне хочется есть.

– Только не надо угрожать мне, невежа вы этакий. Теодора в гостиной. Вот уж она вам задаст.

– Если ты позволишь мне войти...

– Да, да, я позволю вам войти, ну конечно, позволю, – и она немного отстранилась, пропуская его.

Фанни появилась в семье давно. В ту пору волосы у нее были не такие яркие, она носила пенсне и весила на десять фунтов меньше. Ее нанял на месяц отец Тедди, который решил, что дочери надо оправиться после рождения близнецов. Оплаченный месяц пролетел быстро, и Карелла с огорчением был вынужден сообщить Фанни, что скудная зарплата не позволяет ему держать постоянную домработницу. Но Фанни оказалась женщиной настойчивой. Своей семьи у нее никогда не было, а новых хозяев она прямо-таки обожала. Вот и сказала Карелле, пусть платит, сколько сможет наскрести, а все остальное можно возместить ночной работой: в конце концов она опытная сиделка, а здоровья хватает. Карелла решительно отказался. Тогда Фанни уперла руки в боки и заявила:

– Вы что же, собираетесь вышвырнуть меня на улицу, так, что ли?

В общем, они долго препирались, и в конце концов Фанни победила. И вот она до сих пор с ними.

– Теодора в гостиной, – повторила она. – Принести вам что-нибудь выпить или вы до сих пор при исполнении?

– Я бы выпил скотч с содовой. Побольше виски, поменьше воды. – Карелла стянул пальто и повесил его на вешалку в передней.

– В такую погоду надо бы надевать шляпу, – наставительно сказала Фанни.

– Я не люблю шляп, – ответил Карелла.

– Джентльмены носят шляпы, – заявила Фанни и проследовала на кухню, где была мойка и бар, переделанный, собственно, из того, что некогда служило кухонным шкафом. В комнате для гостей двенадцатилетние близнецы смотрели телевизор.

Карелла остановился на пороге:

– Привет.

– Привет, папа, – откликнулась Эйприл.

– Привет, – сказал Марк.

– Обойдемся без поцелуев?

– Погоди, дай ей выиграть деньги, – сказала Эйприл.

– Куда ей?

– Тихо, пап, тут на кону пять тысяч долларов, – остановил его Марк.

– Ладно, поговорим попозже, – Карелла двинулся в сторону гостиной, но по дороге остановился: – Вы уже ужинали?

– Да, папа, не мешай, – нетерпеливо ответила Эйприл.

Карелла отправился в гостиную. Тедди сидела у камина. Она не слышала звонка в дверь, не слышала, как муж разговаривает с Фанни и близнецами, не слышала его приближающихся шагов; Тедди Карелла была глухонемой. Она сидела у камина, глядя на огонь, и красные, оранжевые, желтые языки пламени отражались на ее лице, рассыпаясь яркими блестками. Карелла замялся на пороге, вглядываясь в темно-карие блестящие глаза, устремленные сейчас на огонь, в безупречной формы скулы. Как всегда, сердце у него подпрыгнуло. Он стоял, безмолвно наблюдая за женой, и испытывал точно те же чувства, что и при первой встрече. Так будет всегда. За это он мог поручиться. Карелла жил в мире, который не всегда мог понять, но существовала одна несомненная вещь: его любовь к Тедди. Он двинулся к ней. Она почувствовала его приближение, повернулась, и в мгновение ока выражение ее переменилось – задумчивость уступила место откровенной радости. Лицо ее ничего не скрывало, оно выражало то, что не мог выразить язык. Тедди поднялась с низкого стула и обняла мужа. Он крепко прижал ее к себе, провел рукой по волосам, мягко поцеловал в губы.

Ее пальцы затрепетали – это были вопросы, и он отвечал на них тоже с помощью рук, она научила его этому языку знаков; иногда, впрочем, он говорил обычным языком, и тогда Тедди внимательно вглядывалась в движение его губ. В гостиную с бокалом виски на подносе вошла Фанни, но ее появление не оборвало оживленной беседы. Он рассказывал ей о второй жертве убийства, и глаза Тедди затуманились, а у него и пальцы, и лицо, и голос – все выражало крайнее возмущение. Он рассказывал ей о Софи Харрис и Чарльзе К. Кларке, чье второе имя все еще оставалось неизвестным, о Мэлони из отделения служебного собаководства, а она спросила, что же будет с собакой, и он ответил: «Не знаю». Они поужинали вдвоем в столовой, где стены были обшиты деревянными панелями, а потом пришли дети пожелать покойной ночи.

Эйприл сообщила, что та женщина все-таки выиграла, а Марк заметил, что на этот вопрос смог бы ответить всякий дурак.

– Вот я бы не смогла, – неосторожно сказала Эйприл, и все расхохотались.

Было почти половина десятого, позади остался тяжелый день, Карелла с Тедди, держась за руки, потягивали кофе. Но дело не отпускало его, снова заявляя о своих правах. Карелла поймал себя на том, что буквально глотает кофе. Он резко встал. Тедди подняла на него удивленные глаза.

– Мне надо позвонить этому малому, Простону.

Она выжидательно смотрела на него.

– А ты иди наверх и ложись.

Она по-прежнему ждала.

– Я скоро, – он мальчишески подмигнул ей.

Она коротко кивнула и притронулась рукой к его лицу. Он поцеловал ей ладонь, тоже кивнул и вышел в гостиную позвонить Престону.

– Да? – ответил мужской голос.

– Мистер Престон?

– Да, слушаю.

– Говорит детектив Карелла, я уже звонил вам.

– Да, мистер Карелла, слушаю вас.

– Мы расследуем убийство Изабел и Джимми Харрисов, и мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.

– Вы хотите сказать – сейчас?

– Если это удобно.

– М-да... ну что ж, пожалуй.

– Миссис Харрис, когда я беседовал с ней вчера, сказала, что работает в вашей компании.

– Ну да.

– В отделе рассылки.

– Да.

– И давно она поступила к вам на работу, мистер Престон?

– Два года назад, может, три.

– Что входило в ее обязанности?

– Она запечатывала каталоги в конверты.

– А кто еще с ней работал в отделе?

– Никто. Еще одна девушка печатала этикетки и наклеивала их на конверты. Но она сидит в другом кабинете.

– А как ее имя?

– Дженни д'Амато. Она у нас еще на телефоне сидит в приемной.

– Вы ее адрес знаете?

– Боюсь, что с ходу не скажу. Да вы позвоните в понедельник на работу, она вам его сама даст.

– Сколько человек у вас работает, мистер Престон?

– Только я и еще трое девушек, впрочем, теперь двое.

– А кто третья?

– Нэнси Холигэн, она у меня бухгалтер.

– Есть у вас служащие, которые работают где-нибудь в другом месте, не в помещении компании?

– Да, на складе.

– А где у вас склад?

– Кварталах в десяти от конторы. У реки.

– И кто там у вас?

– Только двое. Они регистрируют заказы, пакуют корреспонденцию и отправляют ее.

– Так что вся система...

– Это прямая почтовая связь, – пояснил Престон. – Мы рассылаем рекламу, потом получаем заказы и, выполнив, переправляем их на склад. Все очень просто.

– А эти двое, что работают на складе – они когда-нибудь появляются в конторе?

– Да, по пятницам. Это у нас выплатной день.

– С Изабел Харрис они могли там встречаться?

– Да, они знали ее.

– Как их зовут?

– Алекс Карр и Томми Ранниман.

– Где они живут, знаете?

– И это вам скажут в понедельник в приемной. Звоните туда в любое время после девяти.

– Мистер Престон, а как у Изабел складывались отношения с другими служащими?

– Прекрасно складывались.

– Никаких проблем?

– Насколько мне известно, нет.

– А у вас лично как складывались с ней отношения?

– У меня?

– Да, сэр, у вас.

– Да я едва знал ее.

– Как, вы же сказали, что она проработала у вас два или даже три года...

– Это верно, но, помимо работы, я со служащими практически не общаюсь.

– А как вы ее наняли, мистер Престон?

– Я давно уже думал, что можно нанять кого-нибудь с физическим недостатком. Ну, а заклеивать конверты могут и слепые.

– А сколько вы платили ей?

– Соразмерно.

– Соразмерно?

– Да, соразмерно с другими.

– Но не больше?

– Больше?

– Да, сэр. Видите ли, я пытаюсь понять, может, у кого-нибудь были основания завидовать ей или...

– Нет, нет, ей платили не больше других. Соразмерно.

– Сэр, вы уже в третий раз употребляете это слово.

– Все очень просто, мистер Карелла. Тот, кто заклеивает конверты, не может получать столько же, сколько машинистка или, тем более, бухгалтер. Говоря «соразмерно», я имею в виду, что она получала за свою работу столько же, сколько получала бы зрячая. Ни больше, ни меньше. Так что у двух других девушек не было никаких причин для зависти.

– А как насчет этих двоих на складе?

– Не понимаю, что вы имеете в виду?

– Миссис Харрис была привлекательная женщина. Они не пытались за ней приударять?

– Понятия не имею.

– Но они приходили каждую пятницу за зарплатой, так?

– Так.

– И вы встречались с ними по этим дням?

– Чеки выписывает Нэнси. Нэнси Холигэн, мой бухгалтер.

– Но вы же сказали, что они знали миссис Харрис.

– Да я и не отрицаю.

– ...Хорошо... а вам никогда не приходилось видеть, как они разговаривают?

– Приходилось.

– Вы не замечали, может быть, они заигрывали с ней...

– Нет, я...

– ...И заигрывания их отвергались...

– Нет, этого я сказать не могу.

– Мистер Престон, надеюсь, вы понимаете, чем вызваны мои вопросы. Я хочу выяснить, были ли у кого-нибудь из сослуживцев Изабел хоть малейшие причины...

– Да, да, мистер Карелла, я все это отлично понимаю, но помочь вам ничем не могу.

– Ну ладно. Большое спасибо, мистер Престон. Я позвоню в понедельник узнать эти адреса.

– Прекрасно.

– Покойной ночи, сэр.

– Покойной ночи, – Престон повесил трубку. Карелла задумчиво постукивал пальцами по аппарату, Здесь, дома, как и на работе, у него были телефонные справочники всех пяти округов города. Он вынул из ящика справочник Айсолы и раскрыл на букву Д. Карелла знал, что с Нэнси Холигэн ему ничего не светит, но информации явно не хватало, и он решил испытать счастье с Дженни д'Амато. В справочнике Айсолы было 64 д'Амато, но ни одной Дженни. Так, посмотрим в Риверхеде. Двенадцать д'Амато, и снова Дженни нет. В Калмз Пойнте обнаружилось двадцать девять д'Амато, Дженни опять-таки нет, но в одном случае стоит инициал Д. Карелла выписал номер. Теперь Маджеста. Тут он нашел еще одну Д. д'Амато. Карелла выписал и этот номер. Справочник Беттауна он решил даже не смотреть, считая, что здесь, даже после строительства моста, живут только полицейские-пенсионеры. Он начал с Калмз Пойнта и попал с первой же попытки.

– Да.

– Позовите, пожалуйста, мисс д'Амато.

– Я у телефона.

– Дженни д'Амато?

– Да. – Настороженно, выжидательно.

– Это детектив Карелла, по-моему, мы с вами уже сегодня разговаривали.

– А-а. – Молчание. Пауза затягивалась. – Да, слушаю.

– Я говорю с сотрудницей «Престиж Новелти»?

– Да.

– Мисс д'Амато, я хочу попросить вас рассказать мне немного об Изабел Харрис.

– И что же вы хотели бы узнать?

– Больше всего меня интересует, как она ладила с другими сотрудниками компании.

– Прекрасно ладила.

– И никаких споров, никаких ссор?

– Нет. Ну...

– Да?

– Как правило, никаких.

– Что вы хотите этим сказать – «как правило»?

– Ну, вы же знаете, как это бывает на работе, особенно когда штат такой маленький. Иногда, конечно, обозлишься или на тебя обозлятся, но ничего...

– А поточнее нельзя?

– Да я уж и не упомню. Ну, например, кому-то звонили, а ты забудешь передать. Или пойдешь за кофе и не спросишь, может, кому что нужно – в общем, всякая ерунда.

– Ведь обычно отвечаете на звонки вы, так?

– Да.

– Но иногда и другие, и они-то как раз забывают передать.

– Да это всего раз и было.

– А кто подошел к телефону и забыл передать, что звонили?

– Изабел.

– И кого же она обозлила?

– Ну... Нэнси. Видите ли, это ее приятель звонил, а Изабел не передала.

– Давно это было?

– Да уж с месяц, наверное.

– А поближе ничего похожего не было?

– Да нет, в общем, нет.

– А что там насчет кофе? Вы сказали...

– Это уж я виновата. Пошла как-то за кофе и не спросила Нэнси, может, и ей что нужно, ну она и подняла шум. Изабел тут ни при чем.

– А как насчет тех двоих, что работают на складе?

– А... Алекс и Томми.

– С ними она ладила?

– Да, конечно. Вообще-то Алекс любил валять дурака, все поддразнивал ее, что хорошо бы... ну, вы понимаете.

– Что вы хотите сказать?

– Да все же понятно.

– То есть, вы хотите сказать, он приглашал ее пойти куда-нибудь?

– Да нет, побольше, вы же понимаете. Отправиться куда-нибудь вместе на выходные. Но это просто игра. Он же знал, что Изабел замужем.

– А как она отвечала на заигрывания?

– Я бы даже не сказала, что это заигрывания. Он просто повторял, бывало: «Эй, крошка, а не рвануть ли нам куда-нибудь вдвоем?» Ну, а она смеялась.

– А как насчет Томми? Он тоже любил пошутить с ней?

– Пожалуй, да. Ведь она была слепая. Ну вот я и думаю, что они просто хотели поднять ей настроение.

– Что, только шутки и ничего больше?

– Думаю, да.

– И она никогда...

– Вряд ли. Это же просто игра. Ну, Алекс иногда перегнется через стол и поцелует ее в щечку.

– И Томми тоже?

– Нет, тот никогда.

– А как вы думаете, она с кем-нибудь из них не встречалась, я имею в виду, после работы?

– Иногда они провожали ее до метро. Они ведь только по пятницам приходят, за зарплатой. Изабел, как правило, уходила с работы в половине третьего, а они появлялись раньше, чтобы успеть зайти в банк, обменять чек. Ну вот иногда и провожали ее до метро.

– Вместе?

– Да.

– Но вы не думаете, что она назначала кому-нибудь из них свидания?

– Этого я не знаю.

– Понимаю, но как вы думаете?

– Я думаю, что для слепой она была излишне кокетлива.

– А именно?

– Ну, как она одевалась, в какой позе сидела... В общем, мне кажется, она была слишком кокетлива.

– А как она одевалась, миссис д'Амато?

– Очень открытые платья. В «Престиж Новелти» у нас синих чулков нет, да и как...

Она оборвала себя на полуслове. Карелле даже показалось, что их разъединили.

– Мисс д'Амато?

– Да, да, я здесь.

– Так что вы хотели сказать?

– Только то, что, на мой вкус, Изабел одевалась слишком вызывающе.

– Но вы говорили...

– Вот это я и говорила.

Карелла решил не настаивать. Он сменил тему.

– Мисс д'Амато, кто-нибудь удивился, когда Изабел не пришла на работу сегодня утром?

– Все удивились. Она за все время не пропустила ни одного дня и никогда не опаздывала. Очень дорожила этой работой. Когда она не пришла сегодня утром, мистер Престон велел мне позвонить и выяснить, в чем дело.

– Так он и сказал?

– Что-что?

– Я говорю, так он и сказал: «Позвоните и выясните, в чем дело?»

– Ну, точных слов я не помню. Он подумал, что она, может, заболела или что-нибудь еще.

– Так он и сказал?

– Да, он сказал, что Изабел, должно быть, заболела или еще что случилось, потому что иначе она пришла бы на работу. Ну, и попросил меня позвонить.

– И вы позвонили?

– Да.

– Когда это было?

– Около половины одиннадцатого. Она обычно приходила на работу в десять.

– И кто-нибудь ответил?

– Нет.

Они с Мейером в это время, наверное, были еще у подъезда, поджидая медэксперта и людей из лаборатории. Так что в квартире не было никого, кроме Изабел Харрис, а она подойти не могла.

– А больше не звонили?

– Звонила. В половине двенадцатого. Трубку поднял полицейский. От него мы и узнали, что ее убили.

– Полицейский назвал себя?

– Да, но я забыла его имя.

Наверное, кто-нибудь из лаборатории. Явно обернул трубку носовым платком. Ответил, потому что это мог звонить убийца.

– Вы сказали мистеру Престону, что произошло?

– Да.

– И что же он?

– Ну... как сказать... конечно, он был потрясен.

– А еще?

– Просто потрясен.

– Видите ли, по вашему голосу мне показалось...

– Нет, нет.

– ...Что было и что-то еще.

– Ну, она ему очень нравилась.

– Мистеру Престону?

– Да.

– Так что не просто потрясен был?

– Он заплакал.

– Заплакал? Заплакал, когда вы сказали ему, что Изабел умерла?

– Да.

– А дальше?

– Он попросил оставить его одного. Ну я и вышла из кабинета, а через некоторое время он вызвал меня и попросил снова позвонить Изабел домой – может, все это ошибка.

– И вы позвонили?

– Да. Ответил тот же полицейский. Он спросил – как и в первый раз – кто говорит, я сказала: «Престиж Новелти». Изабел наша сотрудница, это точно, что она... она... умерла?" Он говорит, да, точно. Я сказала спасибо и пошла к мистеру Престону.

– Ну а он?

– Он просто кивнул.

– Мисс д'Амато, утверждая, что мистеру Престону очень нравилась Изабел, имеете ли вы в виду, что их отношения выходили за пределы служебных?

– Об этом я ничего не знаю.

– Но что-то все-таки было, а?

– Я не могу вмешиваться в личные дела мистера Престона.

– Мисс д'Амато, есть ли у вас основания считать, что между Изабел и мистером Престоном что-нибудь было?

– Было, не было – не знаю.

– Но у меня есть такое ощущение, будто вы думаете, что было.

– Ну ладно, я же говорила вам, что она любила пококетничать. Если не знать, что она слепая... на ней всегда были эти огромные черные очки... когда сидит себе за столом и работает, даже не скажешь, что слепая. И у нее всегда и для всех была широкая улыбка, особенно для мужчин. Так что если мужчина ищет приключений, то может подумать, что и Изабел тоже не прочь.

– А мистер Престон думал, что она не прочь?

– Откуда мне знать, что думал мистер Престон?

– А он пошучивал с ней на манер Алекса и Томми?

– Нет, никогда.

– Тогда отчего же вам пришло в голову, что он к ней неравнодушен?

– Слушайте, он женатый мужчина, и я вовсе не хочу, чтобы у него из-за меня были неприятности. Изабел больше нет, и ей уже ничто не может повредить. Но он-то жив. И он женат.

– Так было у них что-нибудь или не было, мисс д'Амато?

– Однажды я видела их вдвоем.

– Где?

– Недалеко от нашего офиса есть коктейль-бар. Как-то на прошлой неделе я пошла туда после работы и увидела их сидящими в кабинке, у дальней стены.

– А мистер Престон вас видел?

– Не думаю. Меня ждали в противоположном конце зала, туда я и пошла.

– Ваш спутник знал их?

– Нет.

– А вы сказали ему...

– Ей.

– Вы сказали ей, что вон там сидит босс с девушкой с вашей же работы?

– Да. Потому что я вроде как неловко себя почувствовала и даже хотела уйти оттуда.

– Но не ушли?

– Нет, мы с подругой выпили по рюмочке. А они держались за руки.

– Мистер Престон и Изабел?

– Да. Слушайте, мне вовсе не хотелось бы навлечь на него неприятности.

– Да нет, на этот счет можете не волноваться. Это самые обычные вопросы, мы всегда их задаем, и никто никого не собирается арестовывать по подозрению в убийстве.

– Надеюсь. В конце концов никакого преступления нет в том... Ну, вы понимаете меня.

– Понимаю.

– В том, чтобы держать девушку за руку.

– Никакого.

– Или даже... Вы понимаете.

– Понимаю. Мисс д'Амато, вы очень помогли нам, извините за то, что отнял у вас столько времени. И большое спасибо.

– Мне просто не хочется, чтобы из-за меня у кого-нибудь были неприятности.

– Покойной ночи, мисс д'Амато.

– Покойной ночи.

 

Глава 6

Саут Эджхед-роуд находилась в той части Риверхеда, которая еще сохранила какую-то негородскую свежесть. Правда, сама улица выглядела не такой уж деревенской, как то следовало из названия, однако некий аромат загородной жизни здесь ощущался – во всяком случае, в большей степени, нежели в кварталах, расположенных буквально по соседству, в каких-нибудь двух милях отсюда.

По обе стороны недлинной улицы выстроились жилые дома, но на севере она упиралась в парк с площадкой для гольфа, и даже в ноябре здесь сохранялось ощущение обширного зеленого пространства и чистого, не засоренного разными архитектурными излишествами неба.

В девять часов утра улица выглядела еще полусонной Карелла припарковал машину и направился к кирпичному дому, в котором жил Фрэнк Престон. В вестибюле он разминулся с женщиной в черном пальто, которая, судя по сумкам в руках, явно направлялась в магазин. Она еще и на улицу не вышла, а ей вроде уже стало зябко, во всяком случае, лицо жалобно сморщилось. Карелла отыскал имя Престона в списке жильцов, поднялся на пятый этаж и позвонил в квартиру 55.

Дверь открыла женщина лет пятидесяти пяти, с модно уложенными каштановыми волосами и карими глазами, прятавшимися за слишком узкими для ее лица очками. У женщины был твердо очерченный подбородок, прямой нос, четкий овал да пронизывающий, прищуренный взгляд. Она внимательно смотрела на Кареллу через свои очки-щелочки.

– Ваш жетон, пожалуйста.

Он вытащил жетон и удостоверение. Женщина внимательно изучила то и другое, кивнула и произнесла:

– Хорошо, а в чем дело?

– Я детектив Карелла, вчера я звонил...

– Да, да, я ведь видела ваше удостоверение. Чем могу?

– Мне бы хотелось поговорить с мистером Престоном, если он дома.

– Мне кажется, вы говорили с ним не далее, как вчера вечером.

– Простите, вы миссис Престон?

– Да.

– Миссис Престон, возникло несколько вопросов, которые желательно задать вашему мужу лично. Он дома?

– Да. Сейчас посмотрю, может ли он встретиться с вами.

– Спасибо.

Она закрыла дверь, и Карелла остался один на площадке. В доме было совсем тихо. Ах, эти старые дома с толстыми стенами... Дверь вновь открылась.

– Заходите, – пригласила миссис Престон.

Своим расположением квартира напоминала перевернутую букву L. Входная дверь находилась у самого основания вертикальной палочки, во всю ее длину тянулся коридор и в конце резко сворачивал налево. Карелла проследовал за миссис Престон, оставив по левую руку кухню а затем гостиную и спальню, где начиналась горизонтальная палочка буквы L. В конце другого коридора, покороче, оказалась еще одна небольшая комната, дверь в которую была открыта.

Престон в бордовом домашнем халате и коричневых шлепанцах сидел в удобном кресле перед телевизором. На вид ему было немного за шестьдесят – крупный мужчина с большой головой и огромными руками. За исключением тонкой каемки волос у ушей и основания черепа, он был совершенно лыс. Над пронзительными голубыми глазами кустились светлые густые брови. На любом другом лице нос показался бы излишне крупным, но у него был в самый раз. Из Престона мог бы получиться недурной театральный актер – у большинства театральных актеров большие головы и внушительное телосложение. По телевизору показывали одну из утренних новостных программ. Престон неторопливо поднялся и выключил телевизор.

– Что-то вы рано, – сказал он.

– Хотел застать вас дома.

– А почему не позвонили?

– Да я был в этих краях и решил просто зайти.

– Мне казалось, мы вчера уже обо всем переговорили.

– Хотелось бы задать вам еще несколько вопросов.

– Пожалуйста.

– Если можно, с глазу на глаз. Миссис Престон извинит...

– Да, да, я оставляю вас, – она стремительно повернулась и вышла из комнаты.

Карелла закрыл дверь. По лицу Престона неожиданно мелькнула тень тревоги. Он пошарил в кармане халата, извлек смятую пачку сигарет и протянул Карелле. Тот отрицательно покачал головой. Престон сунул сигарету в рот и снова пошарил в халате. На сей раз на свет Божий появились спички. Престон прикурил и бросил обгорелую спичку в пепельницу на столике для телевизора, в комнате было два окна, выходящие на железнодорожный виадук над Барбара-авеню.

– Мистер Престон, – начал Карелла, – я хотел бы спросить о ваших взаимоотношениях с Изабел Харрис.

– Моих взаимоотношениях?

– Да, сэр.

– Что вы имеете в виду, какие у нас могли быть взаимоотношения? Она была моей служащей.

– Мистер Престон, это правда, что вы вчера утром узнав о смерти Изабел, заплакали?

– Кто вам сказал?

– Это правда?

– Да.

– А правда ли, что вы, по крайней мере однажды, вместе были в баре?

– А разве это запрещается?

– Я не говорю, что это запрещается, мистер Престон. Я просто спрашиваю, правда ли это?

– Да, это правда.

– И когда это было?

– На прошлой неделе.

– Вы пригласили ее выпить, не так ли?

– Да, но это было не то, на что вы намекаете.

– А что это было?

– У нее были какие-то неприятности. И она хотела поговорить об этом со мной. Мы зашли после работы в бар. Все. Точка.

– А что за неприятности у нее были, мистер Престон?

– Сугубо личные дела.

– Да, но все же?

– Послушайте, ее дела это ее дела, вам так не кажется?

– Нет, не кажется.

– Ну а мне кажется.

– Мистер Престон, что это были за неприятности?

– Это не имеет никакого значения, как вы не можете понять? Я просто пытаюсь сказать, что ваши намеки...

– Какие намеки?

– Намеки на то, что у нас с Изабел был роман или что-нибудь в этом роде.

– Ни на что подобное я не намекал.

– Ну и прекрасно. Потому что если бы между нами что-нибудь было, я не повел бы ее в бар в двух шагах от работы. Ничего секретного в нашей встрече не было. Моя сотрудница пришла ко мне посоветоваться, а я хотел ей помочь.

– Разве у вас нет кабинета на работе?

– Есть. Но какое это...

– А там вы не могли поговорить?

– Такие дела требуют не десятиминутного разговора.

– Хорошо, расскажите мне, что произошло в тот день.

– Изабел пришла в бар около трех, я уже ждал ее в кабинке у дальней стены.

– И что она вам рассказала?

– Сначала она вообще ничего не хотела говорить.

– А потом?

– Джимми. Ее муж.

– Что Джимми?

– Я же уже говорил...

– Мистер Престон, оба они мертвы, и если то, о чем Изабел хотела с вами поговорить, имеет какое-нибудь отношение...

– Не имеет.

– Откуда вы знаете?

– Ну как?.. Так мне кажется.

– А может, позволите мне судить об этом? Так в чем же все-таки дело?

– Хорошо... ей казалось, что у него появилась другая женщина.

– Ага.

– Ну и естественно... ей было больно. Она очаровательная женщина... и ей было больно думать, что муж ей изменяет.

– А с чего она это взяла?

– Просто ей так казалось.

– Интуиция, что ли?

– Наверное.

– Но никаких доказательств? Ей просто казалось, что он ходит на сторону.

– Да, пожалуй, что так.

– Никаких телефонных разговоров полушепотом, и рубашки не пахли духами...

– Нет, нет.

– Стало быть, в этом и заключалась ее проблема. И именно поэтому она пришла к вам, а вы пригласили ее в бар. Чтобы потолковать, на самом ли деле Джимми Харрис загулял на стороне.

– Да.

– А чего, собственно, она от вас ожидала, какой помощи, мистер Престон?

– Да, наверное, никакой.

– Так зачем же она пришла к вам?

– Просто... просто поговорить.

– Я так понимаю, никого другого для этого разговора у нее не нашлось.

– Похоже на то.

– Девушки не годятся.

– Наверное, нет.

– Только вы.

– Ну...

– Это у вас в первый раз? Ну, я имею в виду поход в ресторан.

– Да.

– Точно?

– Точно.

– Видите ли, – сказал Карелла, – у меня на этот счет несколько другие сведения. – Он умолк и посмотрел Престону прямо в глаза. Ничего другого, помимо того, что рассказала ему Дженни д'Амато, он не знал, а она видела Престона и Изабел вместе только один раз, на прошлой неделе. Вот и все его достижения. Точка. Сейчас он лгал, сейчас он блефовал. И блеф прошел.

– Ну... может, и до этого раз или два мы заходили что-нибудь выпить.

– А точнее, мистер Престон? Раз или два?

– Два.

– Теперь уж точно?

– Да.

Карелла высоко поднял брови. А что еще ему оставалось?

– Ну, по правде говоря, больше. Я бы сказал, несколько раз, – не выдержал Престон.

– А несколько – это сколько?

– Раз шесть.

– Все в том же маленьком баре рядом с работой?

– Нет.

– В другом?

– Да.

– И не в одном?

– Да.

– А может, и не только в барах?

– Мистер Карелла...

– Мистер Престон, убиты двое, и я пытаюсь понять, как это произошло. Буквально несколько минут назад вы сказали мне, что вас с Изабел Харрис связывали только служебные отношения. И выпить вы с ней пошли только потому, что она хотела поговорить с вами о каких-то своих делах. Прекрасно. Но теперь вы говорите, что встречались с ней вне работы по крайней мере шесть раз...

– Да, но больше ничего не было.

– Да-да, шесть раз, полдюжины. Вы спали с Изабел Престон?

– Да.

– Стало быть, у вас был-таки роман.

– Я не считал это романом.

– А что же это было, мистер Престон?

– Я любил ее. Собирался на ней жениться.

– Ага. – Карелла понимающе кивнул. – А жена ваша об этом знала?

– Нет.

– А Джимми?

– Нет. Об этом мы и толковали в прошлую среду. Как сказать им.

– Стало быть, вся эта история о том, что у Джимми другая женщина...

– Я придумал ее.

– Это была ложь.

– Ну что ж, если вам угодно, назовите так.

– А вы как бы это назвали, мистер Престон?

– Пожалуй, так же.

– Стало быть, встретились вы в последний раз – когда, говорите, это было?

– В среду днем.

– В среду днем вы встретились, чтобы обсудить, как сказать вашим...

– Да.

– И на чем вы порешили? Какую схему выработали?

– Это была не схема, мистер Карелла. Мне не нравится это слово, и вообще никаких схем мы не вырабатывали и заговоров не составляли.

– А что же вы делали, мистер Престон?

– Двое, мужчина и женщина, любящие друг друга собираются оставить свои прежние семьи и пожениться.

– И все это после шести встреч?

– Ну...

– Или, может, все-таки больше?

– Ну...

– Так как же?

– Мы встречались на протяжении всего этого года.

– Ах, вот как.

– Мы любили друг друга.

– Понимаю. Мистер Престон, где вы были в четверг вечером, между половиной седьмого и половиной восьмого?

– А зачем вам это?

– Потому что тогда был убит Джимми Харрис.

– Я не убивал его.

– Тогда скажите, где вы были.

– Я был...

– Да?

– С Изабел.

– Где?

– В мотеле, на Калвер.

– Вы зарегистрировались под собственным именем?

– Нет.

– А под каким?

– Не помню.

– Вспомните, мистер Престон. Прошу вспомнить. Я самым убедительным образом прошу вас вспомнить это – и сию же минуту.

– Но я правда не помню. Я всякий раз менял имена.

– Тогда, боюсь, мне придется попросить вас одеться и сказать жене, что вы вынуждены пройти со мной в участок.

– Минуту.

– Да?

– Феликс... Феликс... дальше не помню.

– Феликс?..

– Феликс... и дальше какая-то фамилия на "П".

– Не торопитесь, вспоминайте.

– Феликс Пратт или Феликс Питт – одно из двух. Какое именно, не могу вспомнить.

– Раньше вы эти имена использовали?

– Да.

– Ладно, как называется мотель?

– "Голден Инн".

– На Калвер, говорите?

– Да, недалеко от больницы.

– Ну что ж, я позвоню туда и спрошу, действительно ли вы там регистрировались в четверг днем. Вы как, не против?

– Ничуть.

– Откуда можно позвонить?

– Но жена...

– А вы ее чем-нибудь займите, пока я говорю. Потому что, если вас не было там в четверг, когда Джимми Харрису перерезали горло, вам придется отправиться со мной. Я ясно выражаюсь?

– Я там был.

– Вот и хорошо, тогда позовите жену и скажите, что мне нужно сделать конфиденциальный звонок.

– Хорошо.

– Ну так давайте, действуйте.

– А вы не...

– Нет, я не собираюсь говорить ей про ваши амуры.

– Спасибо.

– Ну же, зовите ее.

Престон открыл дверь, выглянул в коридор, а потом снова обернулся. Карелла ободряюще кивнул. «Сильвия!» – крикнул Престон. Откуда-то из недр квартиры послышалось: «Да, Фрэнк?»

– Сильвия, мистеру Карелле нужен телефон... зайди на минуту, а?

– Иду.

– Телефон в спальне. За холлом, – сказал Престон Карелле.

– Спасибо.

В коридоре он столкнулся с миссис Престон.

– Телефон в спальне, – сказала она.

– Да, благодарю вас.

Карелла прошел в спальню и подождал, пока Престон с женой уйдут в комнату. После чего сам закрыл дверь и направился прямо к аппарату, стоявшему на ночном столике у кровати. Через квартал отсюда прогрохотал поезд. В окно видно было, как он мчится, разрезая воздух, черные вагоны на фоне серого ноябрьского дня. Было в этом что-то странно знакомое. Может, игрушечный поезд? В доме на Риверхед, когда он был еще мальчишкой? Густой смех отца...

Поезд на мгновенье отвлек Кареллу от действительности. И только когда состав притормозил у платформы, он поднял трубку и связался со справочной. Получив телефон мотеля на Калвер, он немедленно набрал его. Поезд отъезжал от платформы. Библиотека. Или еще что-то. Он идет в библиотеку, зажав под мышкой книги. Поезд на виадуке. Снег на мостовой.

– "Голден Инн", доброе утро, – отозвался мужской голос.

– Доброе утро, говорит детектив Карелла, из полицейского управления.

– Слушаю вас, сэр.

– Нельзя ли проверить, останавливалась ли у вас одна пара в прошлый четверг, это было восемнадцатого ноября?

– Сэр?

– Да?

– А можно вам перезвонить?

– Я не в участке.

– Ах вот как? Но как же тогда я могу быть уверен, что вы из полиции?

– Позвоните в восемьдесят седьмое отделение и спросите, работает ли там детектив Карелла. Номер Фредерик 7-8024: потом перезвоните по номеру Уэстмор 6-2275. Записали?

– Да, сэр.

– Только побыстрее, пожалуйста.

– Да, сэр, сию минуту.

– Хорошо, – Карелла повесил трубку.

Он ждал. На виадук въехал еще один поезд. Он ждал. Поезд отошел от платформы. На комоде напротив кровати стояла фотография Фрэнка и Сильвии Престон, на которой они выглядели много моложе. Были тут и фотографии взрослых детей. И еще две свадебные фотографии – тоже, наверное, дети Престонов, решил Карелла. Секундная стрелка на электрических часах на комоде неумолимо обегала круг за кругом. Карелла вздохнул. Он ждал. Прогрохотал еще один поезд. Карелла раздраженно схватил трубку и набрал номер мотеля.

– "Голден Инн", доброе утро.

– Доброе утро, это снова детектив Карелла. Вы звонили в участок?

– Извините, сэр, но как только я повесил трубку, сюда позвонили, так что я просто не мог...

– Как вас зовут?

– Гэри Отис.

– Прекрасно, мистер Отис, а теперь послушайте меня. Я расследую убийство, и у меня нет времени ждать, пока вы будете названивать по всему городу, выясняя, действительно ли я полицейский или просто самозванец. Меня зовут – карандаш у вас есть? – Стивен Луис Карелла, я детектив второго класса, работаю в восемьдесят седьмом участке, в Айсоле. Номер моего жетона 714-56-32, а мой начальник – лейтенант Питер Бернс. Записали?

– Да... Вроде как.

– Хорошо. Если окажется, что я самозванец, можете подать в суд на город. А пока, мистер Отис...

– Прошу прощения, сэр, но как я могу подать в суд на город? Предположим, что вы чей-то муж и хотите узнать...

– Предположим, что я настоящий полицейский, которому начинает надоедать этот разговор. У вас там регистрационный журнал под рукой?

– Да, сэр, но я надеюсь, вы понимаете, почему я не могу раскрывать имена своих гостей.

– Мистер Отис, я, конечно, могу поехать в центр и получить ордер, дающий мне право заглянуть в ваш драгоценный журнал. Но тогда я разозлюсь всерьез. Если вы вынудите меня сделать это и если, добравшись до вас, я найду в мотеле хоть одного таракана, сразу же вызову людей из отдела здравоохранения, и вашу лавочку прикроют. Так что советую надраить полы до блеска, чтобы ни пылинки.

– Вы что, угрожаете мне, мистер Карелла?

– Это уж как вам будет угодно, мистер Отис. Итак?

– Тараканов у нас в комнатах нет.

– Отлично. В таком случае ждите меня с ордером в руках.

– Ну, если вы и вправду полицейский...

– Я и вправду полицейский, мистер Отис.

– И если речь действительно идет об убийстве...

– Речь действительно идет об убийстве. Слушайте, мистер Отис, почему вы работаете в регистратуре? Вам бы больше подошла роль адвоката в Филадельфии.

– Я не работаю в регистратуре. Я хозяин этого мотеля.

– Ага, ясно.

– Так что вполне естественно, что я защищаю интересы своих гостей.

– Разумеется. Мистер Отис, останавливались ли у вас в четверг днем некие мистер и миссис Пратт? Или, возможно, мистер и миссис Питт? Имя, кажется, Феликс.

– Одну минуту. Карелла ждал.

– Да, у меня здесь записаны мистер и миссис Феликс Питт.

– А вы были в регистратуре, когда они регистрировались?

– Не помню. Или, минуточку, минуточку. Она слепая?

– Да.

– В таком случае я сам регистрировал их. Красивая женщина, муж у нее гораздо старше. Сначала я даже и не сообразил, что она слепая. На ней были большие темные очки, так что не поймешь. И только потом, когда он повел ее к лифту...

– А в котором часу они регистрировались?

– В журнале это не записано.

– Вспомнить не можете?

– Да уж смеркалось.

– А уехали когда?

– Часов в восемь. Я выходил перекусить, а когда вернулся, они уже уезжали. Он расплатился наличными. Это я помню.

– Спасибо, мистер Отис.

– Надеюсь, вы понимаете, отчего...

– Да, да, понимаю. – Карелла повесил трубку.

Он немного посидел, не снимая руки с аппарата. Итак, Изабел Харрис и Фрэнк Престон действительно провели вместе по крайней мере вторую половину дня в четверг. Охваченные, так сказать, слепою страстью...

Ни один из них не мог между половиной седьмого и половиной восьмого оказаться на Хеннон-сквер и перерезать горло Джимми Харрису. Более того, в восемь они только покидали приют Гэри Отиса. Наверное, Изабел Харрис вернулась домой буквально за несколько минут до того, как Карелла постучал к ней в дверь. К тому времени ее муж был уже часа два, а может, и больше, как мертв.

Карелла вспомнил вопросы, которые задавал ей в тот день, и среди них: «А у вас другого мужчины нет?» Изабел тогда коротко бросила: «Нет». Ко лжи Карелла привык. Когда речь идет об убийстве, всегда бывает полно вранья. Привык он и к слезам. Иногда плачут по тем, кого ненавидели годами. Слезы текут сами собой, это такая же элементарная реакция, как вопль доисторического человека, выдернувшего из огня головешку. Карелла поднялся, прошел в холл и поблагодарил хозяев. Престон вопросительно посмотрел на него. Карелла, чувствуя себя заговорщиком, коротко кивнул.

 

Глава 7

Два гроба были установлены в часовне так, чтобы между ними остался проход и пришедшие отдать последнюю дань не устраивали толкучки. Тут были и черные, и белые. Часть из них шепотом переговаривалась снаружи, в вестибюле, устланном ковром. Некоторые сидели в часовне на складных деревянных стульях, некоторые молились, опустившись на колени у железной решетки, за которой стояли на каталках обитые черным крепом гробы.

Софи Харрис сидела в первом ряду, вся в черном – черные туфли и чулки, черное платье и черная шляпа с вуалью. Она напоминала Карелле женщин из его семьи – овдовевших троюродных теток и сестер, которых он видел только в черном. Он сел рядом с Софи, та бегло посмотрела на него через плечо и тут же отвернулась.

– Миссис Харрис, – сказал он, – мы не могли бы выйти на минуту?

– Мне нечего вам больше сказать.

– Ну здесь-то давайте не спорить.

Она посмотрела на гробы.

– Мне надо с вами поговорить, – настаивал Карелла. – Давайте выйдем.

Она неохотно поднялась со стула и молча прошла сквозь открытые арочные двери в вестибюль. Карелла следовал за нею.

– Ну что, насчет Чарли удовлетворились? – тихо проговорила она, едва разжимая губы и сцепив руки на животе.

– Я должен был поговорить с ним.

– Но почему? Я же вам сказала, что он тут ни при чем.

– Надо было проверить.

– Ну и как, проверили?

– Да, это действительно не он.

– Вы привязались к нему, потому что он черный.

– Нет. Это не так, миссис Харрис. И к тому же я не привязывался к нему. Я задавал ему вопросы. И только потому, что он мог оказаться убийцей вашего сына и снохи.

Женщина пристально посмотрела на него.

– Я хочу найти того, кто их убил.

Она по-прежнему не сводила с него глаз.

– Прошу вас, поверьте.

– Ну хорошо, – кивнула она.

– Я на нуле, – признался Карелла. – Просто на нуле. И мне нужна ваша помощь. Я прошу вас вспомнить, может, Джимми или его жена с кем-нибудь не ладили...

– Нет. – Софи отрицательно покачала головой. – Не было такого.

– Или просто не сошлись в чем-то. Бывает, люди обижаются по совершенным пустякам, и тогда...

– Нет. Если бы вы знали Джимми... Он и грубого слова никому сказать не мог.

– Миссис Харрис, человек, который убил Изабел, похоже, что-то искал. Вы не представляете себе, что именно?

– Нет.

– Джимми никогда не говорил, что прячет деньги или драгоценности, что-нибудь в этом роде?

– Нет.

– Бывает, люди прячут дорогие вещи от воров...

– У него не было дорогих вещей.

– Миссис Харрис, а Джимми не был связан с людьми подозрительными, с преступным прошлым?

– Нет, – сказала Софи и тут же добавила: – А белому вы бы такой вопрос задали?

– Знаете, – возмутился Карелла, – давайте покончим с этим. Ваш сын зверски убит, а убийство – это самое тяжкое преступление, и я хочу знать, может, среди его знакомых были преступники. Это совершенно естественный вопрос, цвет кожи тут ни при чем, так что не будем об этом. – Карелла понизил голос и повторил: – Так как, были у него знакомые с преступным прошлым?

– Нет. Во всяком случае, прямо он никогда об этом не говорил.

– То есть как вас понять? А не прямо?

– Нет, ни о каких знакомых преступниках он никогда не говорил.

– Тогда что вы имели в виду, употребив слово «прямо»?

– Мой сын никогда в жизни не сделал бы ничего дурного.

– Миссис Харрис, вы только что сказали, что ваш сын никогда прямо не говорил о своих знакомых с уголовным прошлым. Что это значит?

– Ничего.

– А не говорил ли он о какой-нибудь преступной деятельности, к которой имел отношение?

– Мой сын не имел отношения ни к какой преступной деятельности.

– Может, он задумывал что-нибудь в этом роде?

– Не знаю. Честное слово, не знаю. Он был нездоров.

– То есть как это нездоров? А что с ним было?

– Кошмары.

– Какие кошмары?

– Они у него с тех самых пор, как он выписался из Форт-Мерсера.

– А что такое Форт-Мерсер?

– Военный госпиталь на севере штата. Недалеко от тюрьмы.

– Так что за кошмары?

– Иногда он просыпался с криком. Я заходила к нему в комнату, он сидел на кровати и вглядывался в темноту, словно зрячий. Я обнимала его, а он был весь в холодном поту. «Что с тобой, Джимми, что случилось, сынок?» – спрашивала я, но он не отвечал ни слова. Он просто дрожал у меня в руках.

– А днем он про эти кошмары когда-нибудь говорил?

– Нет. Но Изабел рассказывала мне, что он от них так и не избавился.

– И когда же она вам об этом говорила?

– Да совсем недавно.

– Итак, миссис Харрис, вам ничего не известно о планах Джимми. А в принципе там могло быть нечто противозаконное?

– Пожалуй, да.

– Он говорил вам что-нибудь в этом роде?

– Он говорил, что они разбогатеют.

– Кто?

– Они с Изабел.

– А каким именно образом, не говорил?

– Мистер Карелла, я должна сказать вам правду. Мне кажется, он задумал что-то не совсем чистое.

– Он говорил это?

– Нет.

– Так почему же?..

– А зачем бы иначе ему понадобился старый приятель по армии?

– Что вы имеете в виду?

– Он сказал мне, что нашел одного из своих приятелей.

– По армии?

– Да, по-моему, так он и сказал.

– И кто же это?

– Имени я не запомнила.

– А он не сказал, зачем ему понадобился этот приятель?

– Сказал, что тот поможет им с Изабел разбогатеть.

– А каким образом, не сказал?

– Нет.

– Так почему же вы решили, что тут что-то нечисто?

– Сама не знаю. Может, потому что солдат учат обращаться с оружием.

– Но прямо сын ничего вам не говорил...

– Нет.

– Ну что ж, – Карелла пожал плечами. «Как в кино, – подумал он. – Двое старых фронтовых друзей находят друг друга, чтобы очистить банк или казино в Лас-Вегасе. Вообще-то и такое возможно. Все возможно. Но сомнительно. И все же – возможно, черт возьми». – Спасибо, – сказал Карелла, – вы нам очень помогли.

Но сам он в этом совсем не был уверен.

* * *

В это субботнее утро инспекторская скорее походила на церковь. Кроме шуток. Лучи ноябрьского солнца сплошной пылевой дорожкой пробивали под острым углом длинные зарешеченные окна и золотистыми пятнами собирались на крышках столов и пишущих машинках. Радио на столе Дженеро передавало органную музыку. Карелла ожидал божественного чуда, но его все не было.

Дженеро печатал.

Он купил себе карманный словарь в мягкой обложке и время от времени сверялся с ним, отрываясь от работы. Эта стрекотня машинки, да еще с перерывами, раздражала Кареллу. Печатать в храме – святотатство. А помимо всего прочего чудес в мире больше не происходит, и дело его было совсем табак – черствее, чем вчерашний хлеб.

Органная музыка заполнила инспекторскую. Карелле даже захотелось исповедаться. Он не был на исповеди с того самого времени, как перестал ходить в церковь. То есть с пятнадцати лет. По странному совпадению тогда же он потерял невинность на крыше одного жилого дома в Риверхеде, с девушкой по имени Сузи Райан, ирландкой. Она ходила в ту же церковь, что и Карелла. После посвящения на крыше Карелла решил, что надо исповедаться в своем грехе. Но потом подумал, что священник может поинтересоваться ее партнершей, соучастницей греха. Таким образом всплывет имя Сузи Райан, такой щедрой, такой страстной. В те ранние годы Карелла готов был и в пекло за ней пойти. В общем, он колебался и в конце концов решил не ходить на исповедь. А заодно и вообще никогда больше не ходить в церковь, но это решение к Сузи Райан никакого отношения не имело. Просто церковь всегда навевала на него сон.

«Отчего ты больше не ходишь в церковь?» – спросил отец. «А ты отчего, папа?» – ответил Карелла вопросом на вопрос. «Ну так забудем об этом», – подытожил отец.

А сейчас он подумал, что если бы не многолетнее отступничество, то можно было бы помолиться Богу и попросить его сотворить чудо или хотя бы дать в руки путеводную нить, и тогда все проблемы развеялись бы как дым. А так – по радио звучала органная музыка, да Дженеро стучал на машинке, а у Кареллы не только не было путеводной нити в руках – он даже не представлял себе своего следующего шага.

«Ладно, позвоним в Форт-Мерсер», – подумал он.

Ход его мыслей не имел ничего общего с классической дедукцией. Звонок – это просто от отчаяния. До разговора с Софи об убитом он не знал практически ничего. Когда расследуешь подобное дело, весьма важно знать, как человек провел последние двадцать четыре часа жизни – с кем встречался, где был, что видел. Что касается Изабел Харрис, то здесь была хоть какая-то ясность: она провела их в постели с Фрэнком Престоном. Но о Джимми он знал только, что в то утро он, как обычно, ушел из дома в половине десятого, в течение дня занимался своим нищенским бизнесом на Холл-авеню, потом скорее всего зашел в бар, чтобы переждать час пик, и, наконец, двинулся домой.

Карелла забыл спросить у Изабел, всегда ли Джимми заходил в один и тот же бар. Ошибка. Может быть, большая ошибка. У Изабел теперь уж ни о чем не спросишь, а ведь нельзя исключить возможность, что Джимми в баре с кем-то встретился, поспорил, слово за слово – черт, все могло быть. Бар оставался загадкой, причем исключительно по его собственному растяпству. Как же он так мог опростоволоситься? Эта мысль раздражала его, но он не позволил себе слишком уж впадать в отчаяние. Лучше заняться фактами, которыми он располагает – вроде никакой внутренней связи между ними нет, но, во всяком случае, в их свете Джимми Харрис из трупа превращается в живое существо.

Что касается информации номер один, то сейчас из нее ничего не извлечешь. Если Джимми Харрис и впрямь связался с каким-нибудь старым приятелем по армии, чтобы сделать – и возможно, незаконным путем – быстрые деньги, убедиться в этом Карелла мог только одним способом: потолковать со старыми армейскими приятелями Харриса. Пока его сведения касательно военной карьеры Джимми были весьма скудны: он служил в огневом расчете «Альфа» второго отделения и в результате полученного во время операции ранения ослеп. Если повезет, капитан Маккормик в ближайшее время предоставит ему сведения, которые он запрашивал у армии. Впрочем, тут на удачу особо рассчитывать не приходится. Но от Софи Харрис он узнал и еще одну вещь.

Ее сына преследовали кошмары.

Карелла позвонил в справочную. После долгих выяснений девушка-оператор дала ему код Форт-Мерсера, и Карелла принялся за дело: набрал единицу, код города, 555, и, наконец, 1212. Занимаясь этой длинной вереницей чисел, он забыл все на свете: зачем звонит, номер своего полицейского значка, номер страховой карточки и свое второе имя. Снова голос дежурной: «Справочная, с кем вас соединить?» Карелла объяснил, что дозванивается в Форт-Мерсер, это где-то рядом с Роли. «Форт-Мерсер находится в городе Пэкстон, – сказали ему, – но там много номеров. Что именно вам нужно?»

– Госпиталь.

– Там два госпиталя – Главный и для выздоравливающих.

– Давайте начнем с Главного.

– Запишите, пожалуйста, номер, сэр.

– Да, записываю.

– 963-7047.

– Спасибо. А 963...

Но в справочной уже повесили трубку. Карелла вздохнул, набрал единицу, затем код, а затем номер. Послышались гудки. Дженеро перевел радио на другую волну, и теперь в комнате звучала легкая музыка. Телефон в Пэкстоне продолжал звонить. «Может, по субботам там никого нет», – подумал Карелла.

– Госпиталь, – раздался в трубке мужской голос.

– Это Главный госпиталь Форт-Мерсер?

– Да, сэр.

– Говорит детектив Карелла, из восемьдесят седьмого полицейского участка в Айсоле. Мне хотелось бы выяснить кое-что об одном вашем пациенте десятилетней давности. Может, мне кто-нибудь...

– А с кем бы вы хотели поговорить, сэр?

– С любым, кто может мне подробно рассказать об этом пациенте.

– Да, сэр... но мне-то откуда знать, кто это?

– Хорошо, тогда с кем-нибудь, кто работал у вас десять лет назад. Есть такие?

– Да, сэр, наверняка есть. Но... видите ли, у нас тут большое учреждение, и я, право, не знаю, с кем вас соединить.

– А можно поговорить с кем-нибудь из руководства?

– Да, сэр, например, с генералом Ригли.

– Можете соединить меня с ним?

– Одну минуту, сэр.

Буквально тут же в трубке раздался женский голос:

– Приемная генерала Ригли.

– Говорит детектив Карелла из восемьдесят седьмого полицейского участка в Айсоле. Нельзя ли переговорить с генералом?

– Весьма сожалею, сэр, но его нет и сегодня не будет.

– Может, вы мне поможете?

– Да, сэр, а в чем дело?

– Мы расследуем убийство человека, который когда-то находился на излечении в вашем госпитале. И мне хотелось бы узнать об этом пациенте как можно больше.

– А когда он у нас был?

– Десять лет назад.

– Ого.

– Да, давнее дело, я понимаю.

– Это уж точно.

– Но я уверен, что архивы того времени еще не уничтожены.

– Конечно, нет, сэр, это не проблема.

– А в чем же проблема?

– Боюсь, по телефону вам выяснить ничего не удастся.

– Видите ли, я просто хотел сберечь время. Ведь речь-то идет об убийстве.

– Хорошо, я свяжу вас с архивом.

– Спасибо.

– Не вешайте трубку: будет щелчок, это я просто переключаю вас на нужный номер.

– Спасибо.

И вновь потянулись минуты ожидания. Убийство, думал Карелла, это нечто вроде вторжения в чужую жизнь. А такого никто не любит, никому не нравится, когда звонят из большого города и спрашивают о человеке, который здесь лечился десять лет назад. «Я свяжу вас с архивом. В архиве вам, наверное, помогут...» В архиве имеют дело с историей, давней и не столь отдаленной. «Я свяжу вас с архивом, потому что, видите ли, здесь люди хоть и больные, но живые, и у нас нет времени заниматься трупами...»

– Архив. Сержант Холлистер у телефона.

– Говорит детектив Карелла из восемьдесят седьмого полицейского участка. Я собираю информацию о человеке, ставшем жертвой убийства.

– Ничего себе, – присвистнул сержант Холлистер.

– Его зовут Джеймс Харрис, он был на излечении в Форт-Мерсере десять лет назад.

– Второе имя есть?

– Рэндольф.

– Потребуется некоторое время. Разрешите, я перезвоню вам.

– Мой номер Фредерик 7-8024. Только, сержант...

– Да, сэр?

– Вообще-то мне хотелось переговорить с кем-нибудь, кто знал его, когда он лежал у вас. Я хочу сказать, это важнее, чем данные, которые вы мне зачитаете.

– Мне все равно надо найти его карту, сэр. Я перезвоню.

– Сержант, речь идет об убийстве.

– Да, сэр, понимаю.

– Спасибо, буду ждать звонка. Послышался щелчок – трубку повесили. Карелла взглянул на настенные часы. Десять тридцать семь.

– Как пишется слово «перевозочный» – «пе» или «пи»? – спросил Дженеро.

– У тебя же словарь, возьми да посмотри, – посоветовал Карелла.

– Как же я посмотрю, если не знаю, как оно пишется?

– Но что начинается с "П", ты знаешь, не так ли?

– Да, но вторая-то буква какая?

Карелла снова поднял глаза на часы.

Десять тридцать восемь.

* * *

Из госпиталя позвонили в самом начале двенадцатого. К тому времени Карелла уже успел связаться с центральным архивом и попросил поискать, нет ли чего на Чарльза К. Кларка, а также напечатал в трех экземплярах отчет о проделанной работе. В архиве ему пообещали перезвонить сразу же. Но до понедельника, думал он, ничего не дождешься, если только не подтолкнуть их сегодня же еще одним звонком. Наверное, и в госпиталь придется перезванивать. В Америке, да, как показывает опыт, и во всем мире, ничего не добьешься, если не позвонишь дважды. А после второго звонка не пошлешь письма. А после письма не позвонишь через неделю в третий раз. Карелла подозревал, что так было и во времена Древнего Рима, а когда варварские орды вторглись с севера и рассеялись по улицам города, сенаторы, путаясь в тогах и прижимая к груди вощеные дощечки с так и оставшимися без ответа письмами, бежали в страхе за свою жизнь. За ними поспешали, жуя на ходу резинку и не успев даже привести себя в порядок, секретарши.

– Восемьдесят седьмой, Карелла.

– Говорит полковник Андерсон, из госпиталя Форт-Мерсер.

– Да, сэр.

– Сержант Холлистер доложил, что вас интересует пациент, которым я занимался десять лет назад.

– Так точно, сэр, его зовут Джимми Харрис.

– Холлистер сказал, что его убили, это верно?

– Да.

– Весьма печально. Так что вы хотели бы узнать, мистер Карелла?

– Вам это, наверное, покажется странным.

– Тем не менее, слушаю вас.

– Сегодня утром я говорил с его матерью, и она сообщила, что Джимми мучили кошмары.

– Да, ну и что?

– Так вот, я хотел бы переговорить с кем-нибудь, кто в этом разбирается.

– О кошмарах?

– Да, в природе кошмаров.

– Видите ли, я хирург, и к нервным заболеваниям никакого отношения не имею. До нас Харриса лечили еще в трех госпиталях. Наша задача заключалась в том, чтобы подготовить его после тяжелейшего ранения к гражданской жизни. Рана была действительно очень тяжелая, пришлось провести несколько операций. Но адаптацией к новой жизни занимались психиатры. Вот они-то, наверное, и могут вам рассказать о кошмарах.

– А не знаете, кто возглавлял группу психиатров?

– Полковник Кенигсберг.

– Можно с ним переговорить?

– Он у нас больше не работает. Перевелся в Вашингтон, в госпиталь «Уолтер Рид». Попробуйте отыскать его там. Полковник Пол... минуточку, это он здесь был полковником, сейчас, наверное, генерал-майор.

– Полковник Андерсон, а где могут быть архивы психиатрического отделения? У вас в Форт-Мерсере?

– Думаю, да.

– Если я подъеду сегодня днем, можно будет взглянуть?

– Да.

Карелла посмотрел на настенные часы.

– Часа в два не поздно?..

– Прекрасно. Я закажу вам пропуск. Ваше полное имя, пожалуйста.

– Детектив Стивен Карелла. К-а-р-е-л-л-а.

– Главный госпиталь находится справа от здания из красного кирпича – это административный корпус. Как проедете через ворота, держитесь правее, там будет стоянка для посетителей. А прямо у входа приемная, секретарша скажет вам, как найти меня. Мой кабинет на втором этаже.

– Буду у вас в два.

– Прекрасно. Жду вас.

Карелла повесил трубку, снова посмотрел на часы, а потом перевел взгляд на стену, где висело расписание дежурств. Сегодня у Мейера выходной. Тем не менее он позвонил ему домой. Подошла Сара Мейер и, узнав его голос, взмолилась:

– Нет, нет, ни за что.

– А что, у него какие-нибудь дела?

– Мы идем на свадьбу.

– В котором часу?

– Не задавай дурацких вопросов, Стив. Ладно, говори с ним сам.

– Ни за что, – сказал Мейер, едва взяв трубку.

– Я еду в Форт-Мерсер.

– А где это?

– Рядом с тюрьмой «Касталвью».

– Приятного путешествия.

– А кто женится-то?

– Малыш Ирвин.

– Твой племянник?

– Только теперь он вырос, можешь себе представить? Стив, извини, но я, право, не могу поехать с тобой. Мне еще надо взять смокинг из чистки.

– Ну хорошо, а в одно место ты хоть сможешь заехать по дороге?

Мейер вздохнул.

– Мейер?

– Да, да, я здесь. А куда это?

– Сэм Гроссман сказал, что под ногтями у Джимми Харриса обнаружили землю. Пройдись еще раз по квартире, ладно? Может, он как раз закопал то, что искал убийца.

– А где же это можно закопать в городской квартире?

– Ты там никаких горшков не заметил?

– Нет.

– Хорошо, тогда посмотри сначала на подоконниках, и если горшков нет, спустись во двор, может, там недавно что-нибудь закапывали.

– Самая работенка для человека, который собрался на свадьбу.

– А когда она?

– В три.

– Так у тебя почти четыре часа.

– Ну да, полно времени, чтобы покопаться во дворе, съездить в чистку за смокингом, принять душ, побриться и отвезти семью на Бульвар Адамса. А что ты забыл в Форт-Мерсере?

– У Джимми Харриса были кошмары.

– И у меня тоже, – Мейер отключился. Карелла улыбнулся и повесил трубку.

И тут же телефон вновь ожил. Звонили из центрального архива. На Чарльза К. Кларка у них ничего не было.

* * *

В квартире висело тяжелое безмолвие смерти.

Кто-то вымел мусор из кухни, но в комнатах все еще царил совершеннейший бедлам. «Кто, интересно, займется этим?» – думал Мейер, переходя из комнаты в комнату. Нарисованный мелом на полу у холодильника силуэт отмечал место, где была обнаружена убитая Изабел Харрис. Рано или поздно кто-нибудь вымоет пол на кухне, сотрет мел и пятна крови на линолеуме. Рано или поздно кто-нибудь арендует эту квартиру. Однажды новый жилец между делом заметит, что в этой кухне было совершено убийство. Бедную женщину нашли вот здесь, У холодильника, с перерезанным горлом. «Да ну?» – удивится гость, и они продолжат разговор о последнем туре первенства по бейсболу.

А пока Изабел Харрис сохранялась в этом доме в форме смутного мелового наброска на полу да засохших пятен крови на линолеуме. И еще разбросанная одежда в комнате... Где-то Мейер читал, что слепые раскладывают одежду в разные ящики соответственно цвету, чтобы ненароком не надеть зеленый галстук к красной рубашке или алую блузу к юбке апельсинового цвета. Еще они различают одежду по швам: глаза им заменяют пальцы.

Сам Мейер не мог представить себя слепым. Ослепни он вдруг, – наверное, в ту же минуту покончил бы с собой.

На кухне, поверх раковины, было небольшое окно, сейчас совершенно замерзшее. В квартире стоял жуткий холод, наверняка привратник отключил все батареи, едва полиция ушла – к чему кормить этих и без того зажравшихся арабов. Натянув перчатки, Мейер принялся тереть стекло тыльной стороной ладони до тех пор, пока не образовался неровный круг, через который можно было рассмотреть и кирпичное здание напротив, и подоконник, выступающий наружу.

На подоконнике стоял цветочный горшок.

В горшке полегли, как солдаты в бою, высохшие стебли и увядшие листья цветов прошлого лета. Мейер потянул на себя раму: обычно в жилых домах окна закрывались наглухо, но эта поддалась легко. Он взял с подоконника горшок, поставил его на стол и закрыл окно. В куче разбросанной по полу посуды он нашел большую столовую ложку и принялся копаться в горшке. Сначала замерзшая земля поддавалась туго, но вскоре Мейер добрался до мягкого слоя. Кто-то явно здесь копался, причем совсем недавно – ложка входила в землю без малейшего усилия. Мейер снял перчатки и засунул обе руки глубоко в горшок. Ничего. Он повертел головой, открыл шкафчик под мойкой и нашел там пачку коричневых бумажных салфеток. Вытащив одну, он расстелил ее на столе и принялся вытряхивать на нее землю.

Вскоре горшок опустел.

В нем ничего не было.

Мейер ссыпал немного земли в конверт для вещественных доказательств, который надо было переслать Гроссману в лабораторию, и пошел во двор.

 

Глава 8

Главный госпиталь в Форт-Мерсера был построен прямо накануне испанской войны. Это Карелла узнал от девушки-сержанта, которая показывала ему дорогу в архив. Сомневаться в ее словах не приходилось; так и впрямь строили на рубеже веков: высокие потолки, толстые стены, огромные окна, поднимающиеся прямо от пола. Из кабинета полковника Андерсона они спустились на лифте на первый этаж и сейчас шли по коридору, напоминавшему монастырскую колоннаду. За окнами виднелся голый сад и лужайка, сбегавшая к реке. Вдалеке, на обширной косе вырисовывались стены тюрьмы «Касталвью» – крупнейшего исправительного учреждения в этом штате. Здесь у Кареллы было много знакомых преступников. Так сказать, деловые партнеры.

Его проводница, привлекательная блондинка лет тридцати с небольшим, была одета строго по форме – бледно-оливкового цвета рубаха и ботинки на низком каблуке. Покачивая бедрами, она четко печатала шаг по черепичному полу, и в голубых глазах ее отражались лучи тусклого ноябрьского солнца.

– Похоже, они готовились тогда к этой чертовой войне, – заметила она. – Иначе зачем строить здесь целых два госпиталя? А знаете, как называют этот?

– Шутку слышали?

– Нет. Что за шутка?

– А где же госпиталь для рядовых?

Карелла недоуменно посмотрел на нее.

– Для рядовых, – повторила она.

– А-а, понимаю. Главный. Генеральский.

– Точно, – женщина засмеялась.

«Она что, заигрывает со мной? – подумал Карелла. – Пожалуй, нет. А впрочем, может быть. Нет, наверное, все же нет».

– Ну вот и пришли, – она быстро шагнула к массивной деревянной двери по правую сторону коридора и открыла ее.

Карелла вошел вслед за ней в огромное помещение, все пространство которого занимали металлические шкафы. Здесь были такие же высокие потолки и большие окна, пропускавшие достаточно света. Шкафы стояли от стены до стены рядами, как могилы на кладбище, Карелле вдруг показалось, что найти здесь дело Джимми Харриса – задача совершенно неразрешимая. Всего пять минут назад полковник Андерсон сказал, что сержант поможет ему отыскать то, что нужно. Но, судя по всему, ему тут и взвода будет мало. Наверное, на лице его отразилось смятение.

– Да ну же, не смущайтесь, – засмеялась девушка. – Здесь все подобрано, как надо. Медицинскую карту мы найдем без проблем, а там уж я помогу вам в ней разобраться. Кстати, как мне обращаться к вам – детектив Карелла, мистер Карелла – как?

– А мне как вас называть?

– Джанет.

– Стив.

Пожалуй, проблемы с поисками карты у них бы все же возникли, если бы не второе имя. За время существования госпиталя через него прошло ни много ни мало сорок семь Джеймсов Харрисов – ветераны по крайней мере четырех войн: для Америки это было горячее времечко. Но только двоих раненых звали Джеймс Рэндольф Харрис, один – белый, другой – черный. Так что на самом деле им понадобилось всего пять минут, чтобы найти нужную папку. Если о важности судить по весу и толщине, то могли бы искать и подольше.

Джанет провела Кареллу в соседнюю комнату, которая выглядела почти как монашеская келья – выбеленные стены, маленькие окна, простой деревянный стол и вокруг него стулья с высокими спинками. Карелле пришло в голову, что его ассоциации сегодня имеют сугубо религиозный характер: инспекторская напомнила церковь, коридор – монастырский интерьер, а вот теперь комната – келью. Того и гляди появится кто-нибудь в черной рясе со старым манускриптом в руках.

– Это мое самое любимое место во всем госпитале, – сказала Джанет и, придвинув стул, села.

– Ну и что нам с этим теперь делать? – спросил Карелла.

– А это зависит от того, что вам нужно, – ответила Джанет, перебрасывая ногу на ногу. Ноги у нее были красивые. «Она что, кокетничает со мной?» – снова подумал Карелла, но тут же отмел свои подозрения.

– Мне нужно все, что имеет отношение к кошмарам, которые мучили Харриса.

– Ладно. Тогда давайте разделим папку пополам. Вы пойдете к середине с конца, а я с начала. Годится?

– Отлично.

– Вам говорили, что у вас глаза немного скошены вниз? – спросила Джанет.

– Слышал.

– Ну так вот – так оно и есть.

– Знаю.

– Ага, – по лицу Джанет скользнула легкая улыбка.

– Ладно, – сказал Карелла, – давайте-ка за работу. Спасибо, что согласились помочь мне.

– Приказ есть приказ, – снова улыбнулась Джанет. Они работали, молча листая страницы, как дегустируют вино – испытывая на вкус, отставляя в сторону, снова допытывая на вкус, глоток за глотком, страница за страницей. Джанет первая наткнулась на упоминание о кошмарах.

– Вот, кажется, что-то похожее, – заметила она.

Это «что-то» оказалось запиской некоего майора Ральфа Лемара, адресованной подполковнику Полу Кенигсбергу и касающейся сна, рассказанного майору рядовым Джеймсом Рэндолфом Харрисом.

"Дело происходит перед Рождеством.

Родители Джимми украшают рождественскую елку, Джимми вместе с четырьмя другими детьми сидит в гостиной и смотрит на старших. Отец Джимми говорит ребятам, что они должны помогать наряжать елку. Они отказываются. Мать Джимми говорит, что если устали, то и не надо. Рождественские игрушки начинают падать с елки и со звоном разбиваются. Отец от неожиданности отшатывается, теряет равновесие и падает с лестницы прямо на осколки игрушек. Один осколок впивается ему в тело. Зеленый ковер покрывается пятнами крови. Отец истекает кровью и умирает. Мать рыдает. Она поднимает юбку – под юбкой оказывается пенис".

– Ну и что скажете? – спросила Джанет.

– Я и собственные сны понять не могу, – хмыкнул Карелла. – Давайте лучше посмотрим, что на этот счет думает майор Лемар.

На этот счет майор почти ничего не думал. Раньше пациент не говорил ему о подобных вещах, и из памятной записки никак не следовало, будто майор считал, что этот кошмарный сон будет повторяться. Единственный его отклик был связан с теми сведениями, которые Джимми сообщил ему раньше. Отец мальчика погиб в автомобильной катастрофе, когда Джимми было шесть лет, так что мать поднимала семью в одиночку. В этой связи майор Лемар высказал предположение, что Джимми, возможно, потому «пересадил» мужской половой орган женщине, что Софи Харрис стала ему не только матерью, но и отцом.

– Ну что же, – Джанет пожала плечами. Видно, истолкование кошмаров оставило ее равнодушной.

Карелла вполне мог понять ее. Он вырос в семье, где сны считались предвестием реальных событий. Если вам снятся семеро мужчин, втаскивающих восемь тюков с хлопком на четыре ступени, то надо незамедлительно бежать к местному букмекеру и ставить на число 784. Если снится, что тетя Клара свалилась с крыши, не помешает предупредить гробовщика, либо по крайней мере зарезервировать место в ближайшей больнице. Никто в семье Кареллы не считал, будто сны каким-то образом объясняют характер или поведение человека. И только поступив на службу в полицию, Карелла стал смотреть на эту проблему иначе. Полицейский психиатр объяснял ему, что повторяющийся сон можно рассматривать как тускло освещенный туннель, ведущий в прошлое. Пациент и врач, в союзе друг с другом, могут осветить этот туннель, добраться вместе до истоков, то есть до той травмы, которая и вызывает этот сон, и таким образом дать возможность пациенту осмыслить его реалистически, а не выискивать действие каких-то таинственных сил. Впрочем, в то время Карелле все это мало что объяснило.

Однако же Карелла относился к той породе людей, которые, раз столкнувшись с какой-нибудь проблемой, не успокаивались, пока не разрешали ее или хотя бы не понимали. Это не значит – понимали до конца. Например, он не мог бы в точности сказать, каким именно образом специалисты по баллистике теоретически определяют скорость вращения пули по количеству нарезов на ней; но как они это делают практически, он более или менее представлял, и этого было достаточно. Точно так же он представлял на обывательском уровне процесс мозговой деятельности. Карелла не вполне разделял теорию, согласно которой истоки всех преступлений, а в особенности убийств, следует искать в отдаленном прошлом: такие идеи он оставлял на долю писателей-фантастов из Калифорнии, которые, судя по всему, считают, что убийство это нечто такое, что варится в горшке в течение полустолетия, а точки кипения достигает только в тот момент, когда частный детектив оказывается без работы. Карелла никогда в жизни не встречал частных детективов, расследующих убийство.

Но сегодня утром Софи Харрис сказала ему, что ее сын недавно разыскал какого-то своего армейского дружка. Хорошо, это ниточка, ведущая в прошлое, ниточка к человеку, которого Джимми не видел, в самом буквальном смысле, последние десять лет. И если Джимми возвращался в прошлое в поисках чего-то – Софи считала, что ему нужна была помощь в осуществлении какого-то незаконного дела, – то, может быть, и Карелле тоже следует отправиться в прошлое. За этим, собственно, он сюда и приехал. Чтобы пройти по тускло освещенному туннелю, чтобы выяснить, удалось ли кому-нибудь в этом госпитале разгадать кошмары, от которых Джимми просыпался ночами весь в поту.

Новое упоминание о кошмаре появилось в отчете, который майор Лемар составил шесть дней спустя. Он спросил Джимми, отчего, по его мнению, мать ему снится с мужским половым органом, и Джимми ответил:

– Но это же сон. А во сне чего только не бывает.

– Да, но она у вас с пенисом, верно?

– Верно.

– Так что, она как бы представляется вам мужчиной?

– Мать? Да вы смеетесь.

– Тогда почему же у нее пенис?

– Но это же сон.

Во время следующей встречи, два дня спустя, Лемар попросил Джимми разрешения включить диктофон. «Зачем?» – спросил Джимми. Лемар ответил, что если записать их разговоры слово в слово, то потом, расшифровав пленку и изучив запись, ему будет легче прийти к каким-то разумным выводам. Джимми согласился. Соответственно, далее в деле были подшиты, как минимум, пятьдесят машинописных страниц, связанных исключительно с кошмарами Джимми, которые преследовали его каждую ночь. На двадцатой странице Джанет явно потеряла интерес к их занятию.

– Кофе не хотите? – спросила она.

– Да, от чашечки бы не отказался.

– Думаю, удастся раздобыть, – она подмигнула Карелле. – Вы как, сегодня возвращаться собрались?

– Что?

– Я говорю, в город сегодня возвращаетесь?

– Да, собирался.

– Я спрашиваю, потому что со всей этой кипой – она указала на монбланы бумаг на столе, – мы и за день не управимся.

– Да знаете, дальше я могу и один. Так что если вам нужно...

– Нет, нет, мне даже интересно, – перебила она. – Вот только за кофе схожу, ладно?

– Конечно. Но серьезно, если у вас дела...

– Да нет же, все в порядке, – повторила она. Тут взгляды их встретились, и Карелла понял, что она и впрямь с ним флиртует, только вот как вести себя в этой ситуации, не знал.

– Ну что ж, прекрасно.

– Я пошла за кофе.

– Ладно.

– А потом вы решите, возвращаться вам в город или нет.

– Идет.

Она кивнула и вышла через противоположную дверь. На мгновенье он увидел коридор, освещенный ноябрьским светом. Джанет прикрыла за собой дверь, и Карелла услышал удаляющийся стук ее каблучков. Он взглянул на часы – три десять – и обратился к записям.

Беседа за беседой.

«Та самая рождественская елка, елка во сне – это действительно рождественская елка? И это действительно ваш отец? А в каком именно месте он поранил себя, упав с лестницы? Вы уверены, что у вашей матери пенис?» Все время одно и то же, одни и те же вопросы и практически одни и те же ответы. Кошмар наслаивается на кошмар, и в конце концов Карелле самому вслед за Джимми и Лемаром захотелось от него избавиться.

Он снова посмотрел на часы. Почти половина четвертого интересно, куда запропастилась Джанет со своим кофе. Да, кстати, а как ее фамилия? Полковник Андерсон сказал просто: «Сержант проводит вас вниз и поможет отыскать, что нужно». Может, полковник столкнулся с ней в холле и велел возвращаться наверх к своим обычным сержантским обязанностям?

Воинское звание никак не подходило Джанет. Сержантом был сержант Мерчисон за столом дежурного в 37-м, а также дюжина старых сплетников, что разъезжают по городу в патрульных машинах и смотрят, как полицейские несут службу. К Джанет – как ее там – это явно не относилось. Право, трудно о ней думать как о сержанте. А почему, собственно, он вообще о ней думает? Карелла решил, что переборщил с чтением психиатрических отчетов и, кажется, готов уже, да еще как, изучать собственные эго и либидо. Он вздохнул и снова обратился к папке с документами.

И тут ему попались слова «решающий прорыв». Лемар употребил их применительно к разговору, который произошел за полтора месяца до того, как Джимми выписали из госпиталя и одновременно уволили из армии. Делая запись такого рода, майор явно не обратил внимания на каламбур. Карелла улыбнулся: интересно, что сказал бы Лемар на шутку Джанет по поводу Главного – Генеральского госпиталя. Так, опять Джанет, но где же она, наконец? В Колумбию, что ли, за кофе отправилась? Карелла отложил «решающий прорыв» в сторону; как только он отгадает тайну рождественских кошмаров Джимми Харриса, надо садиться в машину и возвращаться в город. Так прошло три минуты. В три тридцать пять Карелла вернулся к чтению записи:

Лемар. Ну что же, Джимми, давайте еще раз обратимся к этому случаю.

Харрис. Зачем? Я уже до смерти устал от болтовни об этом странном сне.

Лемар. Да и я тоже.

Харрис. Ну так и забудем о нем, док.

Лемар. Да нет, не надо забывать. Если мы забудем, то вы не сможете забыть никогда.

Харрис. Да пошел он, этот сон.

Лемар. Расскажите мне о рождественской елке.

Харрис. Вижу рождественскую елку.

Лемар. Что за елка?

Харрис. Обыкновенная рождественская елка.

Лемар. И мать с отцом ее украшают, так?

Харрис. Да так, так же.

Лемар. А вы с приятелями сидите на полу и смотрите на них?

Харрис. Да.

Лемар. И сколько вас?

Харрис. Со мной пятеро.

Лемар. Просто сидите и смотрите.

Харрис. Да, сидим на диване.

Лемар. А вы только что сказали – на полу.

Харрис. Что?

Лемар. Вы сказали, что сидите на полу.

Харрис. На полу, на диване, какая разница?

Лемар. Так все же – на полу или на диване?

Харрис. На полу.

Лемар. В гостиной.

Харрис. М-да.

Лемар. В гостиной, я правильно понял?

Харрис. Да, да, я ж говорил.

Лемар. И сколько вам лет в этом сне?

Харрис. Не знаю. Восемнадцать, может быть, девятнадцать. Что-нибудь в этом роде.

Лемар. Но ведь отец умер, когда вам было шесть.

Харрис. Да.

Лемар. А во сне вам почти двадцать, и вы смотрите, как он наряжает елку.

Харрис. Но ведь это же сон.

Лемар. Вы говорили, на полу был ковер.

Харрис. Да, зеленый ковер.

Лемар. В гостиной.

Харрис. Да.

Лемар. Толстый?

Харрис. Да.

Лемар. Но игрушки, когда упали с елки, все равно разбились.

Харрис. Да.

Лемар. На ковре.

Харрис. Да.

Лемар. С шумом.

Харрис. Да.

Лемар. Что за шум?

Харрис. Грохот. Как будто стреляют из рождественских хлопушек. Вот какой это был шум.

Лемар. Ага.

Харрис. Или барабаны. Такой шум, как от барабанов.

Лемар. Ага, такой звук? Звук барабанов?

Харрис. Да. На проигрывателе.

Лемар. На каком проигрывателе?

Харрис. Там был... Кто-то бил в барабан.

Лемар. Где?

Харрис. На проигрывателе.

Лемар. На каком проигрывателе?

Харрис. Там был проигрыватель.

Лемар. Где, в гостиной?

Харрис. Нет, в...

Лемар. Да?

Харрис. В клумбе. О Боже.

Лемар. Что такое?

Харрис. О Боже милосердный.

Лемар. В чем дело, Джимми?

Харрис. Он...

* * *

Открылась дверь.

– Привет, – сказала Джанет. – Извините, меня тут перехватили по дороге. – В руках у нее было по картонному стаканчику кофе. Она поставила их на стол и уселась напротив Кареллы, скрестив ноги. – Надеюсь, вы пьете сладкий.

– Ага, сладкий.

– Ну и прекрасно. Нашли что-нибудь?

– Решающий прорыв.

Джанет сняла крышки со стаканов и подвинулась к Карелле.

– Не против, если и я тоже прочитаю? – спросила она, слегка касаясь его коленом.

– Нет, зачем... а впрочем, пожалуйста, – он потянулся к стакану и едва не опрокинул его. Руки у Кареллы дрожали. Он отхлебнул кофе и вернулся к чтению. Присутствие Джанет тревожило его, – она сидела так близко, голова ее склонилась к его плечу, а колени под столом касались его колен.

* * *

Харрис. Клуб. О Боже.

Лемар. Не понимаю.

Харрис. О Боже милосердный.

Лемар. Джимми, о чем речь?

Харрис. Он...

Лемар. Продолжайте.

Харрис. Это был Ллойд.

Лемар. Кто такой Ллойд?

Харрис. Президент.

Лемар. Президент чего?

Харрис. Президент нашего клуба.

Лемар. Какого клуба?

Харрис. Клуба «Ястребов». В Даймондбеке. Еще до того, как меня призвали в армию.

Лемар. Так что там насчет Ллойда?

Харрис. Он танцевал с ней. В клубе, в подвальном помещении. А мы сидели на полу, пятеро. И стучали барабаны, много барабанов, они стучали, как... целая куча барабанов.

Лемар. А с кем он танцевал?

Харрис. Со своей женщиной. С Роксаной.

Лемар. А вы и еще четверо...

Харрис. Мы сидели на диване и смотрели. Они танцевали небыстрый рок, Ллойд повернулся к нам и сказал: «Эй, вы чего вытаращились, а ну катитесь отсюда». А Роксана говорит: «Чего там, пусть сидят, если устали». А Ллойд говорит: «Если я говорю, чтобы катились, пусть катятся». Тогда она поворачивается к нам и говорит: «Вы что, позволите ему командовать вами?» А ребята говорят: «Еще чего» и вскакивают с дивана, и хватают его...

Лемар. А куда он хотел, чтобы вы ушли?

Харрис. Наверх.

Лемар. Почему?

Харрис. А потому что мы сидели и слушали, как бьют барабаны.

Лемар. Что Роксана имела в виду? Ну, говоря, что вы устали?

Харрис. А мы и вправду устали, парень. Мы перед этим гудели весь месяц.

Лемар. Гудели? Что значит гудели?

Харрис. Дрались. С врагами, парень, дрались с врагами.

Лемар. А когда это было, Джимми? Харрис. Прямо перед призывом. Лемар. И сколько вам было? Харрис. Восемнадцать.

Лемар. И вы входили в банду «Ястребы»? Харрис. Ну да, в клуб.

Лемар. И у вас была война с другой бандой? Харрис. Да, начиная с декабря.

Лемар. А когда эта история в клубе случилась? Тоже в декабре?

Харрис. Незадолго до Рождества. Лемар. И весь этот месяц вы воевали с другой бандой? Харрис. Да, и это были не шутки, парень. Лемар. И теперь вы отдыхали. Харрис. Да, а Ллойд велел нам идти наверх. Лемар. А что он имел в виду? Харрис. Я же сказал. Наверх.

Лемар. А Роксана сказала: «Если устали, оставайтесь».

Харрис. Точно. Ребята сказали ему, чтобы заткнул свою пасть. Они схватили его и оттащили от Роксаны – они там танцевали в середине комнаты. А пластинка все еще играла, и барабаны грохотали. Классный, видно, был барабанщик.

Лемар. И кто же схватил его? Харрис. Да все четверо. Я остался на месте. Лемар. Ну а потом?

Харрис. Там в центре комнаты был стол, ну вроде стальной балки такой. Так они прижали его к ней. Я понятия не имел, что они собираются с ним делать, он ведь президент, разве так можно, они что, неприятностей себе на голову ищут? Ну я сказал им: «Эй, ребята, потише, он же наш президент». Но они... они...

Лемар. Продолжайте, Джимми.

Харрис. Но они и слушать не захотели. Они просто... они привязали его к дереву, а Роксана заплакала. Ой, как она заплакала.

Лемар. К дереву?

Харрис. То есть к столбу, я хочу сказать. Роксана плачет. Они хватают ее. Она отбивается, она не хочет, а они все равно делают, что задумали, они вонзают, один за другим, пока все не пройдут.

Лемар. То есть они изнасиловали ее, это вы хотите сказать?

Харрис. Я старался остановить их, но у меня ничего не получилось. Потом они вынесли ее наружу, подняли с пола и вынесли.

Лемар. Зачем?

Харрис. Потому что у нее шла кровь. Это из-за них, когда они...

Лемар. И куда они отнесли ее?

Харрис. На пустырь.

Лемар. На какой пустырь?

Харрис. Да, есть там пустырь.

Лемар. Где?

Харрис. На углу. Там полно всяких сорняков. Они бросили ее.

Лемар. А дальше?

Харрис. Не знаю... Не знаю... О черт, почему же...

Лемар. Ладно, Джимми, успокойтесь.

Харрис. Но я-то почему плачу? Ведь я ничего ей не сделал, ничего.

Лемар. Все в порядке, Джимми, может, вам надо выплакаться.

Харрис. Зачем Богу понадобилось отнимать у меня зрение? Ведь это они четверо набросились на нее. Почему же Бог меня наказывает?

Лемар. Джимми, это давняя история, и с вашей слепотой она не имеет ничего общего.

Харрис. Ну да, не имеет, только она и имеет.

* * *

На этом разговор окончился. Кончилась и пленка. Из записей доктора Лемара следовало, что на последних словах Джимми Харрис разрыдался и не мог успокоиться в течение получаса. В конце концов доктор отвел его в корпус и сделал укол.

Во время следующей встречи Джимми отказался вернуться к этому эпизоду и не назвал имен членов банды, которые привязали Ллойда к столбу и изнасиловали Роксану. По мнению доктора, ужас, испытанный пациентом в тот день, в ситуации, на которую он не мог оказать никакого воздействия, – и породил этот повторяющийся кошмарный сон. Почему во сне Роксана становится отцом Джимми, Лемар до конца так и не понял. Он решил только, что оттого пенис и передается матери, какой она является. Джимми во сне: бессознательная попытка постичь символику, так бывает. Но помимо того, бессознательное нашептывало Джимми кое-что еще. Даже не нашептывало, во весь голос говорило, что символическая смерть на деле была изнасилованием. У женщины во сне под юбкой оказался пенис; а в действительности под юбкой у Роксаны было целых четыре пениса. Когда Лемар спросил Джимми, что произошло с Роксаной после того, как его приятели бросили ее на пустыре, он сказал, что не знает.

– Нашел там ее кто-нибудь?

– Не знаю. Она просто исчезла.

– И вы никогда с ней больше не встречались?

– Нет.

– А что произошло с Ллойдом?

– Мы выкинули его из клуба и выбрали нового президента.

– Стало быть, это и все? – спросила Джанет.

– Похоже на то.

– Вот и объяснение?

Карелла промычал что-то невразумительное.

– И теперь у вас есть то, за чем приезжали?

– Пожалуй.

– Ну и как, помогает это вам?

– Нет.

– Выходит, полное поражение?

– Выходит так.

– Тогда почему бы вам не пригласить меня поужинать?

Карелла посмотрел на нее.

– В четыре я освобождаюсь, – продолжала Джанет. – Можно зайти ко мне и выпить чего-нибудь. А там я переоденусь, устроим ранний ужин, и... quien sabe? Это по-испански, – Джанет подмигнула. – Что скажете?

– Скажу, что я женат.

– Ну и что? Я тоже замужем, но муж сейчас в Японии. А ваша жена в городе, из чего следует, что мы здесь пребываем вдвоем в одиночестве. Итак?

– Не могу.

– Можете, можете, – Джанет снова подмигнула. – Хотя бы попробуйте.

– Да и пробовать нечего.

– Я знаю чудесный ресторанчик неподалеку от госпиталя, свечи, вино, скрипки, цыганская музыка – настоящая романтика. Неужели вам не хочется маленького приключения? Мне так чертовски хочется. Вот только дойду до дома, переоденусь в красное платье, а потом мы...

– Джанет, право, не могу.

– Ну что же.

– Джанет...

– Да ладно, чего уж там.

– Прости.

* * *

Возвращаясь в город, он думал о ней.

Недавно на глаза ему попались результаты исследования, предпринятого одним журналом. Согласно им, пятьдесят процентов американских женщин в возрасте от тридцати пяти до тридцати девяти лет постоянно нарушают обет супружеской верности. Если сравнить эту статистику с исследованиями Кинси, то процент резко возрос – тогда было всего тридцать восемь. Трудно сказать, как обстоят дела во Франции, Италии и Германии – ведь это тоже страны Общего рынка, – но в глубине своего сентиментального диккенсовского сердца Карелла твердо знал, что к дамам времен Британской империи современная женщина никакого отношения не имеет. При любых обстоятельствах, в любой день недели одна из двух американок либо держит путь в постель мужчины, либо только что вылезла из постели, при том что мужчина с этой искательницей приключений брачными узами не связан. Нетрудно также предположить, даже при отсутствии хитроумных журнальных выкладок, что пятьдесят процентов мужчин в возрасте от тридцати пяти до тридцати девяти лет ведут себя точно таким же образом, то есть половина населения этой чертовой страны заводит шуры-муры.

Такие цифры ошеломляли.

Но еще более ошеломляло то, что среднестатистическая женщина, готовая погулять на стороне, налетела на среднестатистического мужчину из другой половины населения – которая не гуляет на стороне. «Так вроде и не бывает», – подумал Карелла. Но, оказывается, бывает. Сержант Джанет – как ее там – и детектив Стив Карелла оказываются в одной комнате, напоминающей ему монастырскую келью, головы их склонены, как в молитве, колени соприкасаются, а он, черт побери, ведет себя, словно дал обет безбрачия, да к тому же только что дар речи не потерял: «Извините, Джанет, извините, – жалкое бормотание, – право, мне очень неловко, Джанет», – словно четки перебирает или на ночь молится, а теперь возвращается домой и не может отвязаться от мысли о том, что упустил там, под бледно-оливковой юбкой, да и какие у нее губы, да какая грудь...

«Ладно, прекрати», – приказал себе Карелла.

И тут же переключившись на отчет Лемара, решил, что выводы доктора так же неутешительны, как и беглое свидание с Джанет. Как полицейский Карелла, разумеется, куда больше внимания уделил бы криминальным эпизодам, возникающим в больной памяти Джимми, но, наверное, психиатры работают иначе, наверное, их мало занимает истекающая кровью девушка, которую изнасиловали, а потом бросили на пустыре...

"Нашел ее там кто-нибудь?

Не знаю. Она просто исчезла.

И вы никогда с ней больше не встречались?

Никогда".

Вот и все, за исключением, может быть, случайного замечания, что на место Ллойда выбрали потом другого. Так, это изнасилование в подвале случилось, судя по всему, двенадцать лет назад, когда Джимми было восемнадцать. Нетрудно будет выяснить у Софи Харрис, где они тогда жили, потом посмотреть, что это за участок, и дальше узнать, есть что-нибудь на уличную банду под названием «Ястребы», ее смещенного президента Ллойда и изнасилованную девушку, которую звали Роксана. Как только вернется в город, сразу же и займется этим. Да, надо будет этим заняться. Может, Лемару нужно было только добраться до истоков кошмаров – удалось, не удалось это сделать – другой вопрос, – но ему-то, Карелле, надо выяснить, нашли ли лиц, виновных в преступлении категории Б.

Карелла нажал на акселератор, и скорость сразу подскочила до 60 миль в час – максимум на этом шоссе. Уже начинало смеркаться, а он был все еще в сорока милях от города.

Женщина, которая неуверенно брела сейчас по тротуару, жила в мире тьмы с самого рождения. Ей было шестьдесят три года, дом ее находился на Делавер-стрит. Здесь, на территории в половину квадратной мили, сгрудились два десятка кинотеатров, где крутили порнофильмы, да столько же массажных салонов. Эти замки человеческой плоти свое назначение не скрывали, на стеклах, выкрашенных в темный или кричаще-зеленый цвет, от руки были написаны зазывающие объявления, сулящие море удовольствия всего за десять долларов за сеанс. Кинотеатрики тоже не должны были показаться своим зрителям обителью недосягаемой мечты: сюда заходили после беготни по магазинам дамы – дать отдых истомившимся членам, а заодно пощекотать себе нервы картинками, которые для того и предназначены.

У женщины был аккордеон. Этим она зарабатывала себе на жизнь. Нищенкой она себя не считала, да, пожалуй, и не была его. Она была слепым музыкантом. Играла на углах улиц, подбирая по слуху мелодии на инструменте, который принадлежал еще ее покойному отцу. Он умер сорок лет назад, когда ей было двадцать три года. Тогда-то и пришлось начать самостоятельную жизнь, и она гордилась тем, что это у нее вполне получается. Она и не знала, что на протяжении последних четырех лет район, где она жила, превратился в совершенную клоаку.

Каждое утро она обменивалась приветствиями с портным, расположившимся на углу Делавер и Пирс, и не ведала, что в двух шагах отсюда мужчины входят в салон под названием «Божественные тела», а в открытом кинотеатре напротив рекламируется фильм под названием «Сладкий пирожок изнутри». Она знала, что на пути от дома к метро сидят, привалившись к стенам, пьяницы, но ведь это же город, и к пьяницам не привыкать, они всегда были. Закупки она делала в основном в большом супермаркете в четырех кварталах от дома и не знала, что с обеих сторон он окружен массажными салонами. Как-то проститутка, промышлявшая рядом с торговым центром, сунула ей листок с фотографическим изображением обнаженных юных дам и лысых мужчин, наслаждавшихся обществом друг друга то ли в сауне, то ли в бассейне, то ли где еще. Правда, на женщину с аккордеоном это никакого впечатления не произвело. Лишенная зрения, она жила в безоблачном мире, в мире, где не было зла и порока, но выбрасывая листок, она услышала позади себя темный и загадочный смех.

Сейчас она шла домой, выставив далеко вперед длинную белую палку и легонько постукивая ей по тротуару. Палка словно порхала на несильном ветру у нее в руках – вперед-назад, вверх-вниз. Она повернула на Пирс-стрит. Вот и мастерская ее приятеля-портного. Закрыта. Она закрывается в шесть, а сейчас половина восьмого. Женщина ощупала палкой железные перила лестницы, ведущие вниз, в мастерскую; так, через несколько шагов будет еще одна лесенка, она спускается к мусорным бакам – в холодном ноябрьском воздухе запах безошибочно различим, – вот столб с другой стороны лестницы, и теперь впереди спуск; перила резко, под прямым углом изгибаются в правую сторону, подъезд большого кирпичного жилого дома, а оттуда уж и до ее собственного дома рукой подать.

«Интересно, сколько денег удалось сегодня заработать?» – подумала она. В холодную погоду играть трудно. На ней были шерстяные перчатки с обрезанными кончиками и хотя она старалась, чтобы пальцы ни на секунду не останавливались, все равно в какой-то момент они замерзали и переставали разгибаться, так что приходилось засовывать руки в карманы черного ватного пальто и отогреваться. На ней была большая муфта, алого, как ей сказала продавщица, цвета, люди так добры. А вот и мусорные баки прямо у входа в дом номер 1142 по Пирс-стрит, привратник никогда раньше полуночи не убирает их во двор, сидит, наверное, в своей подвальной комнатенке пьяный в доску, и вспоминает, что баки надо занести, тогда, когда их пора уже выносить. По всей округе вонь.

Она и сама бы не прочь сейчас глотнуть чего-нибудь холодненького, только не такого холодненького, как воздух. Улыбаясь собственному каламбуру, она вошла в подъезд и нащупала третий почтовый ящик слева – свой ящик. Она всегда проверяла, нет ли какой корреспонденции хотя за последнее время, помимо писем от племянницы она только однажды получила послание: город призывал ее к выполнению своих обязанностей в суде присяжных. Это письмо прочитал ей портной, и она долго-долго хохотала. А потом отпечатала ответ на своей специальной машинке, в которой уведомила, что была бы счастлива служить справедливости, будучи слепой, как Фемида, но, к сожалению, ей приходится каждый день выходить на улицу с аккордеоном, чтобы заработать на жизнь. Ей ничего не ответили, и с тех пор ее никто не беспокоил.

Из сумочки она вынула маленький ключ, вставила его в замок почтового ящика – замок за то время, что она жила здесь, ломался и чинился семнадцать раз, сейчас он, слава Богу, был в исправности, – и пошарила внутри. Ничего. Больше никаких сюрпризов. Теперь уж не припомнить, когда ей в последний раз преподносили сюрприз. Ах нет, вспомнила. Тогда ей исполнилось шестьдесят, и Джерри Эпштейн, сосед напротив, устроил в ее честь вечеринку. Пригласил всех жильцов дома и того портного, которого, как она тогда выяснила, звали Атанасиусом Парасевопулосом, но она все равно продолжала называть его портным, ибо не могла выговорить имени, даже про себя. Это был замечательный сюрприз – полно вкусной еды и виски – пожалуй, ей и впрямь не помешал бы сейчас добрый глоток, она до костей продрогла. Но это был единственный сюрприз, который ей удается вспомнить. «Печально, – подумала она. – Какая же радость в жизни без сюрпризов?»

Она положила ключ от почтового ящика в кошелек, а кошелек в сумку, открыла дверь в вестибюль и уверенно двинулась к лестнице. Левой рукой она держалась за перила, в правой была ненужная сейчас палка, а шею оттягивал тяжелый аккордеон. Хорошо бы поскорее избавиться от него, налить себе немного виски и посчитать деньги. Кто-то положил в кружку свернутую банкноту, только она не знала, какого достоинства, надо спросить Джерри, если он дома. А нет, – так утром обратиться к портному. Впрочем, завтра воскресенье, он не работает. Рука ее скользнула вверх по перилам. Женщина достигла площадки второго этажа, когда услышала, как внизу открылась и тут же закрылась дверь в вестибюль. Она прислушалась. Заскрипели ступеньки. Кто-то поднимался по лестнице. Шаги приблизились. Она дошла до пролета и двинулась было вверх, когда кто-то сзади грубо схватил ее. Она даже и вскрикнуть не успела. Последним сюрпризом в ее жизни стал нож, безжалостно полоснувший горло от уха до уха.

 

Глава 9

Город, на службе которого состоял Карелла, был разделен на пять больших отдельных районов, но само-то понятие «город» употреблялось только применительно к острову Айсола. Если вы живете в Калмз Пойнте или в Риверхеде, на противоположном берегу реки в Маджесте или в Беттауне, отправляясь на Айсолу, вы «едете в город». А уж вы находитесь либо в «верхнем городе», либо в «нижнем городе», либо в «центре». Если вы проехали через верхний город и выехали на один из мостов, что ведут в Риверхед, никто никогда не скажет, что вы движетесь на север; вы едете в Риверхед. А если из Риверхеда направляетесь в центр, то, стало быть, едете в город. Когда же вы из центра собрались в деловой квартал города и далее, в Олд Порт, то и дорога ваша лежит в нижний город. И так далее.

Совсем иное дело авеню и стрит.

Заботливые и дальновидные отцы-основатели для удобства приезжих распланировали город согласно простому узору решетки: Холл-авеню перерезает город с востока на запад, деля его на две равные половины. С севера остров ограничивает река Харб, через которую перекинут мост Гамильтона. Река длинная, широкая и грязная, а шире и грязнее всего она там, где сразу после второй мировой войны был построен мост Таслу Стройте. Говорят, дело там попахивало миллионными взятками. Скандал расследовал сам прокурор города – впрочем, и он, как впоследствии выяснилось, тоже был куплен, но это уже другая история. С юга Айсолу окаймляет река Дикс, где в тридцатые годы вылавливали во множестве трупы, закатанные в цемент. Позднее подобного рода находки стали более характерны для других мест, например, Сэнд Пойнта, где трупы гангстеров нередко разлагались в запертых багажниках автомобилей новейших марок. Улицы, идущие параллельно Холл-авеню, сходились и поворачивали в сторону Олд Порта, где можно было сесть на паром и добраться до Беттауна или через туннель – до Маджесты и Калмз Пойнта, или просто вернуться на северную оконечность острова и перебраться в Риверхед. Это был запутанный город, но все же лучше, чем Токио. Да и чем Билокси; надеюсь, никто не в обиде. Женщину с аккордеоном убили в центре. Вне всяких территориальных соображений или соображений служебного престижа, а всего лишь для простоты, полиция разделила центр города на два географических района – Мидтаун Ист и Мидтаун Уэст. Такое деление скорее перерезало город на две половинки по горизонтали, по талии, так сказать, чем по вертикали, от черепа до кончиков пальцев на ногах. Когда-то, впрочем, все было наоборот, город разбивался по длине, и на полицейском языке районы называли Мидтаун Норт и Мидтаун Саус. Правда, происходило это еще в те времена, когда по мощенным булыжником улицам ездили экипажи. Да, город был запутан, но еще более запутанной была система полицейских подразделений. Британская денежная система тоже когда-то была запутана, но все в конце концов меняется к лучшему.

Только не для женщины, которая лежала на площадке у лестничного пролета, ведущего на третий этаж. Сообщение принял дежурный Мидтаун Ист детектив по имени Бруно Таубер. Когда дед и бабка Таубера высадились на этих берегах, в написании имени был умляут, и произносилось оно как «Тойбер». В ходе натурализации умляут исчез, и имя приобрело свое нынешнее написание и произношение. Впрочем, даже сам Таубер не видел никакой разницы. Просто так говорили его отец, мать и братья. И он сам. Таубер. Наверное, дед с бабкой разницу знали, но их уже не было на свете, и, возможно, они согласились бы с мыслью, что все на свете в конце концов меняется к лучшему.

Таубер посмотрел на убитую. Вся лестничная площадка была залита кровью, пятна были и на клавишах аккордеона. О Боже, хоть одна суббота в этом городе может пройти без непременного убийства?

– А где тот человек, который позвонил в участок? – спросил Таубер у патрульного, стоявшего рядом.

– Да вон он. В сером свитере.

– Как его зовут?

– Не знаю.

– Ладно, спасибо. Только смотри, ничего здесь не трогай, понял?

– А с чего это мне трогать?

– Вот-вот, об этом я и толкую, – и Таубер пересек лестничную площадку, направляясь к человеку, стоявшему у входа в квартиру 1А.

Это был мужчина лет шестидесяти, худощавый, лысоватый, в мятых темных брюках и сером свитере. Надетом прямо на нижнее белье. Заметив на свитере множество прожженных дырок, Таубер автоматически определил, что этот человек курит трубку. Или же систематически пытается устроить акт самосожжения. За стеклами очков в темной оправе беспокойно бегали карие глаза. Увидев Таубера, человек поскреб подбородок, явно нуждавшийся в бритве. Таубер решил, что сегодня вечером этот человек был дома. Субботний вечер. Дома. Мысленно Таубер взял это на заметку.

– Это вы нашли тело? – спросил он.

– Да, сэр.

– Как ваше имя?

– Джералд Эпштейн.

– Вы знаете эту женщину? – Таубер кивнул на тело, лежащее в противоположном углу площадки.

– Это мой очень добрый друг. Ее зовут Эстер Мэттисен, она живет на третьем этаже.

– А как вы наткнулись на тело?

– Что вы имеете в виду?

– Я говорю, как вы очутились здесь, на площадке? Вы что, возвращались откуда-нибудь домой?

– Нет, мне надо было спуститься вниз за молоком. Молоко в доме кончилось.

– В котором часу это было?

– Без четверти восемь.

– И вы увидели, что она лежит в дальнем конце площадки?

– Ну да.

– И подошли к ней?

– Да.

– И сразу узнали ее?

– Да.

– И что потом?

– Потом я вернулся к себе в квартиру и позвонил в полицию.

– И когда это было?

– Да всего несколько минут прошло. После того, как я ее обнаружил.

– А что-нибудь перед этим слышали?

– Ничего.

– Ничего? Ни криков, ни шума борьбы, вообще ничего?

– Ничего. У меня был включен телевизор.

– Вы весь вечер были дома?

– Да.

– И ничего не слышали?

– Нет.

– Как, вы говорите, ее имя?

– Эстер Мэттисен.

– По буквам, если можно – я запишу.

– М-э-т-т-и-с-е-н.

– Ей сколько лет, случайно не знаете?

– Шестьдесят три.

– А родственники у нее есть?

– Есть племянница. Раньше она сюда заходила, но потом переехала в Чикаго.

– И когда это было?

– Около полугода назад.

– Как зовут племянницу?

– Стефани Уэллс.

– Где она живет в Чикаго, не знаете?

– Где-то на Уоррингтон-авеню. Точный адрес не знаю.

Когда Эстер получала от нее письма, она просила меня прочитать их.

– А она что, читать не умела?

– Как это?

– Эстер. Убитая.

– Так она же слепая. Вы что, не заметили?

– Слепая?

– Вы что, не заметили белой палки?

– Нет. Не заметил. Слепая, надо же...

* * *

Телефон зазвонил в тот момент, когда Карелла, покончив с ужином и взглянув на каминные часы, решил, что самое время отправиться с женой в постель. Было только девять, но близнецы уже спали, Фанни смотрела телевизор в комнате для гостей, а игра, которую затеяла в Форт-Мерсере Джанет, по-настоящему разогрела его, и теперь он явно хотел собственную жену. И Тедди – судя по вызывающим и дразнящим позам, которые она время от времени принимала, читая журнал в противоположном углу комнаты, – это желание с очевидностью разделяла. Услышав телефонный звонок, Карелла сразу же посмотрел на каминные часы, вздохнул и направился к двери, где на низком столике стоял аппарат.

– Да?

– Мне нужно поговорить с детективом Кареллой, – послышался мужской голос.

– Кто у телефона?

– Таубер, из Мидтаун Ист.

– В чем дело, Таубер?

– Я звоню из дома 1144 по Норт Пирс, у меня здесь труп женщины. Ей перерезали горло.

– Ну а я при чем?

– Она слепая. Мы тут на днях получили уведомление, я только что отзвонил в управление, и мне назвали твое имя. В восемьдесят седьмом дежурный сержант сказал, что ты дома. Надеюсь, ни от чего не оторвал.

– Нет, нет, все в порядке.

– Так ты подъедешь или как? Вроде это твоя птичка. Во всяком случае, так говорят парни из отдела по расследованию убийств, они только что подошли. Они говорят, что если так, то можно будет легко переоформить это дело на тебя. Так как, подъедешь? Медэксперт уже сделал свое дело. Я попросил женщину-полицейского еще раз осмотреть убитую. Не хочу спихивать на тебя лишнюю работу, но если тут действительно один и тот же почерк, то, по-моему, тебе надо браться и за это дело.

– Выезжаю, – сказал Карелла.

– У нас тут еще полно дел. Записывай: Норт Пирс...

– Я запомнил.

– Ладно, двигай, – Таубер повесил трубку.

* * *

Они все выглядят на одно лицо.

Одно место преступления ничем не отличается от другого: к тротуару припаркованы одинаковые патрульные машины с включенными мигалками, и только номера меняются от участка к участку. Место преступления везде огораживается одинаковыми деревянными панелями с диагональными черно-белыми полосами. И надписи: «Место преступления. Не входить». Густой черный цвет на фоне белого, как смерть; одно и то же, одно и то же. И полицейские повсюду выглядят одинаково, будь то зима или лето, весна или осень. Разве что погода меняется, да и то не всегда.

У патрульных на месте убийства всегда делается немного торжественный, немного испуганный вид; они велят прохожим не останавливаться, идти своей дорогой: «Ребята, не на что тут глазеть», но на самом деле в глубине души вполне сочувствуют их любопытству, словно они здесь не блюстители закона, а обычные зеваки. Было холодно. В прежние времена патрульные в этом городе носили зимой плотные синие пальто, а теперь – просто байковые длинные кальсоны под штанами, что придавало иным из них вид куда более внушительный, чем в действительности. Они мотались по городу, переговариваясь друг с другом шепотом, и повышали голос только тогда, когда отгоняли прохожих от места преступления. Сейчас они шептались об убийстве.

И детективы тоже были похожи друг на друга, как братья-близнецы. Высокие мужчины мощного телосложения – Карелле даже иногда казалось, что полицейских берут в детективы не за их способность делать разумные выводы или выдвигать безумные гипотезы, но за соответствующий рост и вес. Как правило, детективы не носили шляп, не вынимали изо рта сигарету. Многие ходили в приталенных коротких куртках на молнии с манжетами. Посторонний человек вполне мог подумать, что детективы, появившиеся на месте преступления, только что покинули кегельбан.

А полицейских из отдела по расследованию убийств было как раз очень просто узнать: все они выглядели и говорили, как Моноган и Монро. Эти, конечно, являлись совершенными образцами, у других могли быть какие-нибудь небольшие отклонения, но суть одна. Из всех цветов они предпочитали черный. Черный – цвет смерти. Был в свое время знаменитый полицейский этого отдела, некий Сондерс, который всегда был одет в черное с головы до пят. Его подвиги стали легендой, и прозвище у него было подходящее – черная Чума. Черные брюки, черный пиджак, черный галстук на белоснежной рубахе, зимой – черное пальто и, наконец, черный котелок, который он как-то, навещая деда с бабкой, купил в Лондоне, где Скотланд-Ярд принимал его как заезжую знаменитость. И еще, когда шел дождь, он брал с собой черный зонт, называя его «зоунтиком», на манер бабушки, которая жила в доме, занимавшем едва ни целый квартал. Распутать дело об убийстве – для него было, что орех расколоть. В те времена отдел действительно расследовал убийства, не то что сейчас, когда их передают детективам из разных участков. После Чумы в черное начали одеваться и другие полицейские отдела. Это стало знаком принадлежности к элитной части. Видишь полицейского в черном штатском, можешь быть уверен – из отдела убийств. И даже детективы из городских участков порой облачались в черное, в надежде, что их примут за людей из Отдела.

Но это было давно. Теперь полицейских из Отдела, за вычетом ветеранов, отличишь разве по хозяйскому виду, с каким они являются на место преступления – просто самодовольные бюргеры, выглядывающие из окон своих огромных особняков. Жетоны их ничем не отличаются от жетонов детективов – голубая эмаль в золотой каемке; разве что надпись другая: «отдел убийств». У всех детективов, прибывающих на место преступления, жетоны приколоты к пальто или пиджаку. Их не отличишь друг от друга.

И женщина, неловко лежащая на площадке второго этажа, выглядела, как всякая жертва убийства, – их тоже не отличишь друг от друга. Когда видишь много смертельных ран, они утрачивают всякую специфику – разве что медэксперт улавливает ее. Какая разница, как тебя убили – застрелили из пистолета или обреза, ударили ножом, зарубили топором, проломили голову ледорубом или бейсбольной битой, результат один – и он без устали напоминает детективу-оперативнику, что жизнь – штука хрупкая. Но напоминает он и еще кое-что и это кое-что как раз и делает работу такой тяжелой. Он напоминает детективу, что жизнь в этом мире ничего не стоит. Что смерть может обрушиться внезапно и совершенно бессмысленно – а в глазах Кареллы насильственная смерть всегда была бессмысленной. Такой смерти невозможно найти разумное оправдание.

Двое санитаров положили тело на носилки, и один из них уже собрался накрыть его резиновой накидкой. Карелла представился и попросил подождать, ему хотелось бы посмотреть на убитую.

– Нам велели убрать ее отсюда, – недовольно буркнул санитар.

– Хорошо, но мне-то всего минутка и нужна, – сказал Карелла.

– Здесь медэксперт командует, когда увозить труп, а когда не увозить. И к тому же, что вы здесь делаете? Разве вы расследуете это дело? Мне казалось, тут был другой офицер.

Карелла промолчал. Он склонился над трупом и пристально посмотрел в глаза убитой, словно надеялся найти в них отражение убийцы. Рана на шее выглядела устрашающе, и он отвернулся. На руки убитой были надеты пластиковые мешочки – как всегда в случае ножевых ран. Ни один добросовестный медэксперт не упустит возможности поискать под ногтями у жертвы кровь или кусочки кожи с лица или руки убийцы.

– Ладно, забирайте, – произнес Карелла.

– Ну что, уже все вычислил? – насмешливо спросил санитар. – Знаешь, кого арестовывать?

Ни слова не говоря, Карелла поднялся с колен и пристально посмотрел на санитара. Тот явно вздрогнул и поспешно принялся накрывать тело резиновой накидкой. Вместе с напарником они подняли носилки и понесли к ватине.

– Карелла? – окликнули его откуда-то сзади.

Карелла обернулся. Напротив него стоял плотно сбитый мужчина с голубыми глазами и светлыми волосами. Жетон, прикрепленный к лацкану его твидового пальто, свидетельствовал о принадлежности к племени детективов.

– Таубер? – в свою очередь осведомился Карелла.

– Да. Стало быть, приехал?

– Приехал.

Рукопожатием они не обменялись. Это вообще не принято среди полицейских. Даже на приемах, организуемых разными благотворительными обществами, они не жмут руки. «Странная профессиональная привычка», – подумал Карелла. В средние века рыцари протягивали друг другу руки, чтобы показать, что в кулаке не зажата рукоятка кинжала: оружие было спрятано в рукаве. Может, у полицейских нет ножей, которые надо укрывать?

– Видел ее? – спросил Таубер.

– Да, посмотрел.

– Тут женщина-полицейский. Кое-что нашла, я собираюсь послать это в управление, как положено. Но может, ты тоже хочешь кинуть взгляд? Знаешь Янга из отдела по расследованию убийств?

– Нет.

– Это он сказал мне, что ты займешься делом, – если приметы совпадают, то и убийца, возможно, один и тот же. Ну что, перерезанное горло – это одно. Но я еще вспомнил, что в твоем уведомлении говорилось, что обе жертвы – слепые и что у них ничего не взяли, верно?

– Так.

– Ну вот. У этой были в сумочке двадцать два с половиной доллара, на шее золотой крестик, на правой руке небольшое золотое кольцо с изумрудом. И еще хороший аккордеон, вон он, у стены, я уже присобачил к нему бирку, долларов двести, наверное, стоит, а? И ничего не взяли. Так что ограблением здесь и не пахнет. В общем, я думаю, это тот же случай.

– Похоже на то.

– Поверь, я не стараюсь спихнуть все на тебя. У меня сейчас полно работы, но в конце концов, какая разница – одним делом больше, одним меньше. Просто мне кажется, что это твой клиент.

– Понимаю. А кто нашел тело?

– Да один парень, он живет в этом доме. Я задал ему несколько вопросов, но, может, ты сам захочешь с ним поговорить? Если только возьмешься за это дело. Ну так как?

– Да, наверное, берусь.

– Хочешь, чтобы я задержался?

– А как мы все это оформим?

– Пока не знаю, наверное, пошлю рапорт в отдел убийств. По телефону Янг сказал мне, что этого достаточно. А ты как думаешь?

– Не знаю, право.

– Ладно, вот что я сделаю. Как вернусь к себе, сразу же позвоню в отдел убийств и спрошу их. Как скажут, так и сделаем. А ты позвони мне попозже. По мне, так можешь просто начинать заниматься этим, как если бы сам получил сообщение.

– Да, но это не на нашей территории.

– Неважно, уведомление-то ты рассылал? И там говорилось о двух странных убийствах. Вот и третье, очень похожее. На мой взгляд, этого вполне достаточно.

– Думаешь, уведомления хватит?

– Мне кажется, да.

– Ладно, только бы не связываться с этой чертовой писаниной. Меньше всего хочется заниматься ею, когда речь идет об убийстве.

– Не волнуйся, все будет в порядке.

– А что, к примеру, делать с ее вещами? Куда посылать их – к себе, в восемьдесят седьмой, или к вам?

– Думаю, к себе.

– И я тоже так думаю. А где все это хозяйство?

– Да там почти ничего и не было, кроме денег и драгоценностей. Я сложил их в пакет, если хочешь, можешь взглянуть. – Он повел Кареллу наверх, где к стене был прислонен аккордеон. Рядом лежал коричневый бумажный пакет. На том и на другом были бирки.

– Можно потрогать?

– Теперь это твое дело, – пожал плечами Таубер.

– Я хочу сказать, ребята из лаборатории уже сделали свое дело?

– Ну вообще-то отпечатки там могут быть. Бумажник, щетка для волос, телефонная книга. Но она сделана по системе Брейля, так что вряд ли она тебе много скажет.

– Но посмотреть-то можно?

– Да валяй.

Карелла извлек из пакета телефонную книгу. Это был небольшой черный блокнот в твердой обложке, дюйма три толщиной и пять длиной. Страницы неразлинованы и покрыты какими-то наколками. Линия сверху, линия посередине, линия снизу, затем пробел, и еще одна линия. Карелла решил, что таким образом обозначаются имена, адрес и телефон абонента.

– Интересно, как они справляются с этой грамотой, – сказал Таубер. – Слепые, я имею в виду.

– Наверное, пользуются каким-нибудь приспособлением.

– Наверное.

– Как ты думаешь, в управлении кто-нибудь разберет эту тарабарщину?

– У них есть дешифровальный отдел, туда и обратись.

– Смотри-ка, – Карелла извлек из внутреннего кармана книжки клочок бумаги. На нем было написано корявым почерком:

«Если со мной что-нибудь случится, дайте пожалуйста знать мисс Стефани Уэллс по адресу Першинг-авеню 1487, Айсола, 2-1474».

– Может, она предчувствовала...

– Похоже на то, – сказал Карелла.

– Ей пришлось писать от руки, иначе бы...

– Да.

– Но тебе это все равно не поможет, – заметил Таубер. – Адрес старый. Шесть месяцев назад эта Стефани переехала в Чикаго.

– А куда в Чикаго?

– Вроде на Вашингтон-авеню.

– А кто эта Стефани?

– Племянница.

– Другие родственники есть?

– Насколько я знаю, нет.

– Надо бы связаться с ней.

– Как только ребята из лаборатории закончат, можешь зайти в квартиру. Там, наверное, есть письма с обратным адресом.

* * *

Перед первой мировой войной Першинг-авеню называлась Грант-авеню. В архитектурном отношении все осталось, как и прежде. Сохранилась зеленая разделительная полоса, и росли на ней кусты боярышника и клены, с которых сейчас, к середине ноября, полностью осыпались листья. По обе стороны теснились громадные дома с фасадом из известняка. У широких подъездов по обе стороны были установлены могучие цветочные горшки из бетона. До первой мировой войны этот район считался одним из самых изысканных и дорогих во всем городе. А сейчас фасады домов покрывали надписи-автографы участников местных банд. Надписи набегали одна на другую. Паук 19 уступал место Ножу 21, а Нож – Салазару 4 – недолговечны были эти имена и, в общем-то, ничего не значили.

Может, Паук 19 испытывал те же чувства, что и генерал Уиллис Грант у себя на небесах, когда авеню назвали именем Першинга. Впрочем, Першинг и сам едва избежал той же участи, когда после убийства Кеннеди название решили было в очередной раз переменить – тогда именем покойного президента чуть не фонарные столбы назывались. Должно быть, на небесах Джон Джозеф – а именно так звали Першинга – уже начал ворчать, что так, мол, проходит земная слава, да и переменить вывеску тоже стоит недешево. Но тут кто-то своевременно вспомнил, что Рузвельт-стрит, находившуюся всего лишь в трех кварталах от Першинг-авеню, уже переименовали в Кеннеди-стрит, так что если менять название еще одной крупной магистрали, это окончательно собьет с толку и водителей, и пешеходов. Люди, здесь жившие, приветствовали такое решение. Никто из них и понятия не имел, кто такой генерал Першинг, а вот тот хмурый ноябрьский день, когда убили президента, никому из них до конца жизни не забыть. Так что напоминаний не требовалось, и вообще к черту всю эту суету.

Карелла припарковал машину в двух кварталах от дома 1847 по Першинг-авеню – ближе места не нашлось – и, пригибаясь под порывами ветра, срывавшего последние листья с каштанов, двинулся вперед. Он внимательно осмотрел квартиру Эстер Мэттисен, но не нашел никаких следов переписки со Стефани Уэллс; скорее всего, решил он, письма просто выбрасывают, какой смысл хранить, если слепой женщине их все равно читают вслух. Потом он позвонил в почтовое отделение, обслуживающее эти дома на Першинг, и спросил, не переводили ли корреспонденцию на другой адрес примерно шесть месяцев назад, и ночной дежурный сказал, что с ответом надо подождать до утра, потому сейчас все заняты разборкой почты. Затем Карелла сверил адрес, найденный в записной книжке Эстер, с телефонным справочником Айсолы, и выяснилось, что координаты Стефани Уэллс совпадают. Может быть, она сдала свою здешнюю квартиру в субаренду какому-нибудь знакомому или знакомой? Карелла набрал номер телефона. Прослушав двенадцать длинных гудков, он повесил трубку.

Было уже десять вечера.

Таубер ушел сорок минут назад, еще раз пообещав на прощание связаться с отделом по расследованию убийств, чтобы должным образом оформить передачу дела 87-му участку. В пять минут одиннадцатого Карелла позвонил ему. За это время Таубер вновь переговорил с Янгом, и тот заверил, что перешлет соответствующее письменное распоряжение по обоим адресам. Так что эта проблема была решена. Таубер пожелал ему удачи. Карелле не терпелось потянуть за ниточку под названием «Стефани Уэллс» прямо сейчас, а то и она может повиснуть. Он поехал на Першинг, надеясь на то, что либо в квартире Стефани кто-нибудь живет и этот кто-то знает ее нынешний чикагский адрес, либо, уезжая, Стефани оставила его в привратницкой. Честно говоря, ему важно было не столько сообщить ей о смерти тетки, сколько кое-что выяснить. Неизвестно, разумеется, насколько она осведомлена относительно привычек или знакомых покойной, но ведь не зря на бумажке сказано, что в крайнем случае надо обращаться к Стефани, а уж более крайнего случая, чем тот, что уже произошел с Эстер Мэттисен, явно не будет.

Карелла шел навстречу порывистому ветру, низко опустив голову.

Знакомые надписи, густо покрывающие стены домов вызвали в нем привычное недоумение.

Его дед эмигрировал из Италии в Америку, потому что слышал, что здесь улицы мостят золотом. И сразу же убедился, что это не так. Он развозил молоко, и самородки которые роняла по дороге лошадь, были единственным золотом. Да что там золото – даже чистотой, как в родном Неаполе, здешние улицы не отличались; впрочем это суждение Джованни можно признать спорным. И все же в те времена, когда дед появился здесь (а было это на рубеже веков), еще не исчезнувшее европейское чувство традиции и места заставляло иммигрантов испытывать гордость за свой дом и тщательно ухаживать за ним – пусть это будет даже самая последняя развалюха. Сооружение, – то, в котором живешь ты, и соседнее, и то, что вслед за соседним, – все это дом. А в совокупности получается «La vicinanza» – община. У себя дома не гадят. Там, где едят, – нужник не устраивают. В те времена, каким бы занюханным дом ни выглядел, никому бы не пришло в голову разрисовывать стены всякими надписями. Никому бы также не пришло в голову разрисовывать троллейбусы – метро еще только строилось, тут разрисовывать было нечего – потому что тогда жили люди, унаследовавшие тысячелетнее чувство красоты и не привыкшие еще к тому, что в Америке вещи существуют для того, чтобы либо улучшать их, либо выбрасывать.

Карелла поднялся по некрутым ступеням лесенки, ведущей во двор. По обе стороны ее возвышались две пустые бетонные урны, покрытые вполне загадочными именами. Он пересек двор и подошел к подъезду. Во дворе играли в мяч двое ребятишек. Когда Карелла проходил мимо, они на секунду подняли голову, но тут же вернулись к игре. Войдя в тамбур, Карелла пошарил глазами в поисках кнопки привратника, но заметил вдруг на одном из почтовых ящиков имя Стефани Уэллс. Что бы это могло означать? Она что же, уехав в Чикаго, решила сохранить за собой квартиру здесь, в Айсоле? Или просто сдала кому-нибудь на время в аренду, а новый жилец не удосужился сменить табличку?

Карелла нажал на кнопку звонка под ящиком. Безрезультатно. Он надавил снова, более настойчиво, готовый уже открыть дверь в вестибюль, едва раздастся зуммер. Но было тихо. Тогда Карелла отыскал с самого края почтовый ящик привратника и снова нажал кнопку. Подождав какое-то время, он собрался было повторить попытку, когда, наконец, послышался желанный зуммер. Схватившись за ручку двери, ведущей в вестибюль, он вошел внутрь. В просторном помещении было на редкость жарко. Слева у стены свистели и шипели два радиатора. В глубине подъезда виднелась богато расписанная железная дверь единственного лифта. Справа Карелла разглядел кусочек картона, где от руки было написано: «Привратник», а под надписью – черная стрелка. Повинуясь указанному направлению, Карелла двинулся по вестибюлю и постучал в квартиру 10.

– Кто там? – спросил мужской голос.

– Полиция.

– Кто?

– Полиция.

– Ах, мать твою.

Карелла ждал. За дверью слышались какие-то шорохи и громкое ворчание – привычный антураж привычного спектакля. Наконец, дверь открылась и на пороге появился белый мужчина лет семидесяти, в смятых синих брюках, белой нижней рубахе и сбитых красных шлепанцах. Выглядел он крайне неприветливо, да и неприятно, глаза слезились. Через открытую дверь виднелся угол незастеленной кровати. Карелла подумал, что, наверное, разбудил привратника. Подумал он, что вряд ли тот с большой охотой будет отвечать на вопросы, связанные со Стефани Уэллс. Тон привратника сразу же подтвердил основательность его подозрений.

– Ну так что там у вас? – заворчал он.

– Извините, что так поздно побеспокоил, – начал Карелла.

– Ладно, уже побеспокоили, что дальше?

– Я расследую убийство, и мне...

– Убийство произошло в этом доме?

– Нет.

– Так чего же вы от меня хотите?

– Я ищу женщину по имени Стефани Уэллс. Возможно, она...

– Ее нет дома.

– Где она? – Карелла внимательно посмотрел на привратника.

– На работе. У нее ночная работа.

– То есть вы хотите сказать, что она все еще живет в этом доме?

– Ну разумеется, она живет в этом доме. Иначе зачем бы вы ее здесь искали?

– А в Чикаго она, стало быть, не живет?

– Разве я живу в Чикаго? Разве вы живете в Чикаго?

– Да, но я думал, она переехала в Чикаго.

– Нет, она не переехала в Чикаго.

– Хорошо, скажите, пожалуйста, где она работает.

– Вы что, собираетесь забрать ее?

– За что?

– Она занимается совершенно законным делом.

– Чем же она занимается?

– Я не скажу, где она работает, если вы собираетесь забрать ее.

– Мне надо задать ей несколько вопросов по поводу убийства. Женщина погибла.

– Что за женщина?

– Ее зовут Эстер Мэттисен, слышали это имя?

– Нет.

– А Джимми Харрис?

– Нет.

– Изабел Харрис?

– Нет.

– А не знаете, мисс Уэллс называла когда-нибудь эти имена?

– Да я не так уж хорошо знаком с ней. Знаю только, что работает она ночами и что занимается вполне законным делом. Так что если вы собираетесь отправиться туда и забрать ее...

– Отправиться куда?

– Туда, где она работает.

– А где это?

– Не скажу, – и привратник выказал явное намерение закрыть дверь. Карелла живо сунул ногу в щель. – Уберите ногу, – резко бросил привратник.

– Вообще-то я и сам могу выяснить, где она работает, – сказал Карелла, – но это займет у меня какое-то время.

– А мне-то до этого какое дело?

– А такое, что потом я вернусь и мы поговорим о мусорных баках.

– С баками у меня все в порядке.

– Или о трубах в подвале. Или об электричестве. Вы уж, поверьте, мистер, что-нибудь я отыщу. Всегда что-нибудь находится.

– Это уж как пить дать, – согласился привратник. – Только адрес Стефани Уэллс угрозами вы у меня не выманите.

– Где она работает? – настаивал Карелла. – И приоткройте дверь, черт бы вас побрал, больно.

– А вы собираетесь забрать ее?

– Я собираюсь задать ей несколько вопросов в связи с убийством.

– Но она никого не убивала.

– Вы же вроде сказали, что не слишком хорошо с ней знакомы.

– Знаком достаточно, чтобы знать, что никого она не убивала.

– Где она работает?

– В одном месте под названием «Таитянские Сады».

– Это что, массажный салон?

– Это клуб здоровья.

– Ну да, конечно.

– Все вполне законно, – повторил привратник.

Карелла убрал ногу, и привратник со стуком захлопнул дверь.

 

Глава 10

«Таитянские Сады» располагались чуть к северу, на Талбот-авеню, в четырех кварталах от моста Калмз Пойнт. Еще десять лет назад можно было сказать, что «Сады» раскинулись в тени надземки. Но сейчас ее уже не было, так что выражение не прижилось. Правда, десять лет назад и самих «Таитянских Садов» не было, так что не могли они быть ни в тени надземки, ни под сенью закона. Или, точнее говоря, если бы «Таитянские Сады» существовали здесь десять лет назад, они и впрямь были бы и в тени, и под сенью. Но не сегодня.

Фасад салона был убран настоящим бамбуком и соломой. Название выжжено на деревянной пластине, приколоченной к двум бамбуковым шестам, образующим букву X. Шест покороче служил одновременно дверной ручкой. Карелла открыл дверь и вошел в комнату, также убранную бамбуком и соломенными циновками, только выглядела она поуютнее: из лампочек, скрытых за балдахином или вделанных в ниши, лился мягкий красный и зеленоватый свет. Футах в четырех от двери стоял стол. За столом, спиной к стене, сидела девушка. При появлении Кареллы она подняла голову. Судя по внешности, китаянка или японка, может, с полинезийских островов. В общем, с Востока. Дверь бесшумно закрылась, и девушка мягко улыбнулась ему.

Он улыбнулся в ответ. Карелла не выработал еще плана действий. Если показать жетон, его могут даже не впустить без ордера на обыск. С другой стороны, если удастся проникнуть внутрь, ему все равно придется представиться Стефани Уэллс – иначе она ничего не расскажет об убитой. Раздумья Кареллы прервала девушка:

– Да, сэр, чем могу служить?

«А ладно, где наша не пропадала», – подумал он.

– А в самом деле, чем?

– Отчего бы вам не присесть, сэр, и я все вам расскажу.

– Ну что ж.

Он сел поближе к столу, а девушка, повернувшись на вращающемся стуле, наклонилась к нему. На ней было длинное платье с разрезом у бедер и атласные туфельки на очень высоком каблуке и застежками на лодыжках. Телефон на столе поражал обилием кнопок, ни одна из которых, впрочем, сейчас не горела. У передней стены стоял аквариум, в котором резвились тропические рыбы, а на поверхности вздувались радужные пузыри. Справа была еще одна дверь. Она внезапно отворилась, и в приемную вошла девушка в бикини. Бросив на Кареллу беглый взгляд, она подошла к столу, произнесла только одно слово: «Бенни», и положила розовую полоску бумаги. Девушка с Востока повторила: «Бенни», взяла бумагу и что-то написала на ней. После этого та, в бикини, снова посмотрела на Кареллу и вышла из комнаты. Дверь за ней неслышно закрылась.

– Это Стейси, одна из наших девушек, – заметила его собеседница.

– А сколько их всего у вас?

– Шесть.

– Как зовут?

– Ну, зачем вам это?

– Да так, просто любопытствую.

– Ну что ж, зовите меня Джасмин.

– Ясно. Джасмин.

– Да, так вот, я собиралась сказать вам, что это частный клуб здоровья и за небольшую, но повторяющуюся входную плату мы предоставляем наши услуги, включая душ, сауну, бассейн, напитки в баре и, разумеется, массаж. Массаж может делать одна девушка, а могут, если пожелаете, и две.

– Ага, две, ясно.

– За получасовой сеанс мы берем двадцать долларов, за часовой – тридцать. То есть, как видите, не удваиваем цену, а...

– Ну что ж, неплохая сделка.

– Вот именно.

– И за это я получаю массаж и...

– Другие услуги.

– И выпивку в баре.

– Да.

– А сколько будут стоить две девушки?

– Вдвое больше, чем одна.

– Значит, скидок нет.

– Да, к сожалению, – Джасмин улыбнулась. – Видите ли, девушки работают исключительно на чаевых. О чем бы вы с ними ни сговорились, это абсолютно ваше личное дело.

– Понятно.

– Итак, на чем остановитесь? – Джасмин взяла карандаш и подвинула к себе стопку розовых бумажных полосок, на которых было что-то напечатано. – Одна девушка, две? Полчаса или час?

– А что, больше часа нельзя?

– Почему же, за шестьдесят долларов можно заказать двухчасовой массаж.

– А могу я заплатить за полчаса, а потом, если захочется продлить, доплатить?

– Знаете, как-то с этим я еще не сталкивалась.

– Ясно. А теперь мне хотелось бы убедиться, что я понял вас правильно.

– Ну, разумеется, как вам будет угодно, – девушка улыбнулась.

– Итак, этот клуб здоровья, и за входную плату вы предоставляете некоторые услуги плюс массаж. А любые договоренности с девушками имеют сугубо приватный характер и оплачиваются также на частной основе.

– Абсолютно точно.

– Вы сказали, повторяющаяся плата...

– Да.

– А что это, собственно, значит?

– А это значит, что за каждый сеанс вы платите отдельно.

– Ясно.

В переводе на обыкновенный язык все это означало, что клуб «Таитянские Сады» за двадцать или тридцать долларов, в зависимости от времени, сдает Карелле в аренду некоторую площадь и обеспечивает одной или двумя проститутками, которые за взаимообусловленную дополнительную плату предоставляют ему сексуальные услуги. Если обвинить администрацию клуба в поощрении проституции, что карается по соответствующей статье уголовного кодекса, то в свою защиту она, несомненно, выдвинет следующий аргумент:

поощрение проституции означает сознательную и открытую торговлю живым товаром – а здесь, в клубе, все договоренности между клиентом и девушками осуществляются на сугубо приватной основе;

предоставление помещения для занятий проституцией – а данный клуб является клубом здоровья и предоставляет всего лишь массаж, напитки, душ, сауну и бассейн;

содержание или участие в содержании публичного дома или другого заведения этого же типа. – Но ведь сколько можно повторять, это клуб здоровья;

участие в действиях, направленных на осуществление или содействие в осуществлении акта проституции – но сауна, бассейн и массаж на это не направлены, да и глоток спиртного тоже.

– Хорошо, я беру одну девушку на полчаса, – сказал Карелла.

– Отлично, сэр, только скажите, пожалуйста, как вас зовут. Достаточно имени.

– Энди.

– Прекрасно, Энди, а как вы о нас узнали?

– То есть, что вы имеете в виду?

– Вам дали нашу афишку на улице или вы где-нибудь еще видели нашу рекламу?

– Нет, нет, меня сюда направил один приятель.

– Ясно. А теперь, Энди, не изволите ли заплатить? Двадцать долларов.

– Да, конечно, – Карелла вытащил из бумажника двадцатидолларовую купюру; интересно, подумал он, а возместят ему в полиции этот расход? Красивая картина: он входит в канцелярию и протягивает Мисколо счет за посещение публичного дома.

– Благодарю вас, – Джасмин извлекла из верхнего ящика стола небольшую металлическую коробку и отправила туда банкноту.

– Так, вот вам, пожалуйста, нечто вроде пропуска, – Джасмин оторвала розовую полоску бумаги и вручила ее Карелле.

– А теперь ступайте в холл, и кто-нибудь из девушек вами займется. По-моему, Стейси сейчас свободна, если, конечно, вы...

– Да нет, я нацелился на другую, – сказал Карелла.

– Ах вот как, – Джасмин удивленно подняла брови. – Стало быть, вы у нас не впервые?

– Да нет, впервые. Просто мой приятель посоветовал обратиться именно к ней.

– А кто же это – она?

– Стефани, – начал было Карелла и тут же осекся, не назвав фамилии.

– Стефани?

– Да.

– Но у нас нет никакой Стефани.

– Это ее подлинное имя. – Карелла решил идти до конца. – Стефани Уэллс.

– Так, так. Но видите ли, у наших девушек у всех подлинные имена. Им нет нужды скрывать их.

– Понимаю. Наверное, поэтому она и сказала моему приятелю свое настоящее имя. Потому что у всех здесь настоящие имена и им нечего скрывать, не так ли?

– Ну да.

– Так можете послать мне ее?

– Слушайте, я же сказала вам...

– Я знаю, что она здесь работает.

– Знаете, а отчего бы вам не пройти в салон и самому не поискать эту таинственную Стефани? Как бы у вас там дело ни пошло...

– Да, да, помню: приватно и конфиденциально.

– Вот именно.

– Спасибо. А как выглядит Стефани?

– У нас здесь нет никакой Стефани, – улыбнулась Джасмин.

– Ну что ж, спасибо, – Карелла поднялся и открыл правую дверь.

Он очутился в комнате, где был все тот же бамбук и все те же соломенные циновки. Слева от двери вдоль всей стены тянулась стойка бара, на которой теснились бутылки со скотчем, водкой, джином в полгаллона и четвертушки содовой и минеральной. Рядом с сифоном с водой стояло ведерко со льдом и тут же блюдо с дольками лимона и лайма. За ведерком находились пластиковые стаканы. Стена напротив являла собою вогнутый овал, вдоль нее были расставлены плетеные стулья с высокой спинкой, выкрашенные в белый цвет и покрытые красочными подушками. Два стула были заняты. На них сидели блондинка и брюнетка, обе точно в таких же бикини, как и Стейси. При появлении Кареллы они подняли головы и улыбнулись.

– Привет, – сказала блондинка. – Меня зовут Бобби.

– Привет, Бобби.

– А меня Лорин, – представилась брюнетка.

– Привет, Лорин.

– А тебя как зовут?

– Энди.

– Выпьешь чего-нибудь, Энди?

– Спасибо, попозже. Вообще-то я ищу Стефани.

– У нее сейчас клиент, – сообщила Бобби.

– А как ты думаешь, скоро она освободится?

– Наверное, – пожала плечами Лорин. – Почему бы, пока суд да дело, не выпить?

– Ладно, тогда скотч и немного содовой, пожалуйста.

– А бумажку твою можно? – с этими словами Бобби поднялась с плетеного стула и направилась к бару.

Теперь Карелла лучше разглядел костюм, который поначалу показался ему похожим на бикини. Нечто в этом роде надевают на себя стриптизерки: бюстгальтер с застежкой спереди и узенькие трусы, поверх которых по диагонали повязано нечто вроде шарфика под цвет бюстгальтера. Помимо этого на Бобби были туфли-лодочки на высоком каблуке и с застежками на лодыжке, отчего ноги ее казались на удивление длинными, при росте не более пяти футов шести или семи дюймов. Лорин со своего места наблюдала за Кареллой. Ее бюстгальтер казался совсем узким. Но это, наверное, оттого, что она была полнее. Обеим девушкам было не больше двадцати пяти. Красавицами их не назовешь, но вполне привлекательные. И что приятно, выглядят чистыми, свежими и здоровыми.

– Ну вот, Энди, – Бобби улыбнулась. – Виски с содовой.

– Спасибо, – взяв бокал, Карелла направился к одному из стульев.

– Ты вроде и раньше здесь бывал, – заметила Бобби.

– Нет, раньше я здесь не бывал. Да и в других салонах тоже.

– Так откуда же ты знаешь Стеффи?

– Приятель посоветовал сходить к вам.

– Ага, и ему понравилась Стеффи?

– Вот именно.

– Наверное, и он ей понравился.

– Что ты хочешь сказать?

– Ну... она ведь, знаешь ли, Шана.

– То есть здесь вы ее так зовете.

– Ну да. Шана. Это ее здешнее имя. Классное имя, по-моему, Шана.

– Бобби тоже звучит неплохо.

– Может быть, но Шана лучше. Если все начинать по новой, я бы придумала себе какое-нибудь похожее имя. Например, Шерри. Что-нибудь в этом роде.

– Угу.

– Только вокруг полно Шерри.

– Да и Бобби не меньше, – вставила Лорин.

– Но Шана одна. Вот об этом-то я и толкую. Стеффи выбрала имя что надо. Интересно, где она его выкопала.

– Вроде была когда-то Шана, королева джунглей, – сказала Лорин.

– Нет, ту звали Шина.

Дверь в приемную открылась, и в салон вошел низкорослый толстяк с сигарой во рту в плотном коричневом пальто. Казалось, под его тяжестью он еще ниже пригибается к земле. Плечи у него были тяжело опущены, лицо обветрено, волосы растрепаны. Яростно дымя сигарой, он вышел на середину комнаты и сразу же объявил:

– Хочу выпить. Эй, Блонди, дай-ка мне выпить.

– Не Блонди, а Бобби, – заметила Бобби.

– Прекрасно, пусть будет Бобби. – Сделай-ка мне бурбон с содовой.

– Бурбона у нас нет.

– Вот это здорово, – буркнул толстяк.

– Только недавно кончился, – заметила Лорин. – Что-то много в последнее время пошло любителей бурбона.

– Вот это здорово, – повторил толстяк и яростно запыхтел сигарой. Он был явно чем-то расстроен, казалось, вот-вот заплачет. Можно подумать, что он пришел сюда ради того, чтобы выпить бурбон.

– А как насчет хлебной водки? – спросила Бобби. – Это похоже на бурбон.

– Ладно, пусть будет хлебная. С содовой.

– А бумажку можно? – спросила Бобби, и толстяк тут же протянул ей розовый листок.

Карелла еще не освоил систему учета. Ничего на этих листках Бобби не писала, просто клала их на стойку под пепельницу. Не вставая со стула, он потягивал виски и попеременно посматривал на дверь справа, с жалюзи, и на дверь, покрытую бамбуком, в дальнем конце комнаты, за стойкой бара.

Лорин не сводила с него взгляда.

– Ну как скотч?

– Отлично.

– На улице холодно, как у ведьмы в заднице, – пожаловался толстяк.

– Уже второй раз сегодня это выражение, – сказала Лорин, закатывая глаза. – Слушай, а тебе обязательно ждать Шану? – обратилась она к Карелле.

– Да.

– Ведь ты о ней только от приятеля слышал, так я тебя поняла?

– Так, но я обещал ему непременно посмотреть на нее.

– Видишь ли, я спрашиваю оттого, что от тебя такие токи идут. По-моему, нам с тобой было бы неплохо.

– По-моему, тоже. Но, понимаешь ли, я и вправду обещал приятелю. Может, в другой раз.

– Ну в другой, так в другой, – и Лорин переключила внимание на толстяка, который, взяв у Бобби бокал, буквально залпом опорожнил его.

– Ну и денек у меня сегодня был, – пробормотал он.

– Да, – Бобби сочувственно кивнула. – По субботам всегда тяжко приходится.

– Слушай, налей-ка еще, – попросил толстяк. – Ну и денек.

Покрытая бамбуком дверь у дальнего конца стойки открылась, и в комнату вошла девушка. Ее дымчатые глаза обрамлялись густо накрашенными ресницами, а веки были немного тронуты голубым карандашом. Светлые волосы спереди падали челкой на лоб, а сзади были пострижены коротко, по-мальчишески. Скуластая, высокая, стройная, она была одета, а точнее полуодета, как и другие. Кивнув всем вместе и никому в отдельности, девушка пересекла комнату и вышла через другую дверь в приемную.

– А вот и Шана, – сказала Лорин.

Буквально через секунду она появилась снова, огляделась, улыбнулась Карелле, а затем и толстяку, и сказала:

– Ну как делишки, надеюсь, у всех все в порядке?

– Шана, – заговорил Карелла, – один приятель сказал мне, как приду сюда, непременно вызвать тебя...

– Эй, эта большая блондинка моя, – заявил толстяк.

Карелла обернулся.

– Да, да, ты не ошибся, приятель.

– Всем хватит, мальчики, – сказала Бобби, – о чем тут спорить?

– А никто и не спорит, – продолжал толстяк, – у меня был тяжелый день. А ты, если хочешь эту большую блондинку, подожди немного, и она твоя. Ладно, я лично готов к сеансу.

– Вот твоя выпивка, – протянула ему бокал Бобби.

– Спасибо.

– Как тебя зовут? – спросила Шана.

– Артур.

– А где его бумажка?

– Под пепельницей.

– Слушай, а ты сюда надолго? – с улыбкой осведомился Карелла.

– Твое-то какое дело? – Артур яростно пыхнул сигарой и сделал большой глоток.

– Ну, ты сказал, что мне надо немного подождать. Вот я и хочу знать – немного это сколько?

– Не твое дело. – Артур выпустил очередную порцию дыма.

– Что там на бумажке, Шана? – спросил Карелла.

– На бумажке записано два часа, – ответил вместо нее Артур. – Вот что записано на бумажке.

– Столько я ждать не могу.

– Ну и хрен с тобой.

– Мне бы надо с тобой потолковать.

– О чем это?

– Частным и конфиденциальным образом. Тут есть где поговорить частным и конфиденциальным образом?

– Разве что в туалете, – сказала Лорин.

– А где туалет?

– Вон за той дверью, на которой жалюзи.

– Ни в какой туалет я с тобой идти не собираюсь, – заявил Артур. – Я иду на сеанс к Шане.

– Артур, – мирно произнес Карелла, – это и займет всего-то минуту.

– Нет у меня минуты.

– А у меня нет двух часов, – Карелла улыбнулся. – Ладно, Артур, брось ты это, давай поговорим спокойно.

Я уверен, что девочки не хотят скандала, да и ты наверняка тоже. Так что давай обсудим это дело, как пристало джентльменам, идет, Артур?

– Ладно, минуту я тебе уделю. – И Артур двинулся к двери.

Карелла последовал за ним. В помещении, где они очутились, было три душевых кабины, пара писсуаров да с десяток шкафчиков для одежды. Ну, еще умывальники. Около умывальников стоял чернокожий мужчина в красном пиджаке и галстуке шнурком. Вошедших он встретил улыбкой.

– Нам надо потолковать наедине, – сказал Карелла. – Так что оставьте нас, пожалуйста, ненадолго.

– Мне платят за то, чтобы следить за одеждой, – возразил чернокожий.

– Ладно, я сам послежу, – успокоил его Карелла.

– Да нет, мистер, это моя работа.

Карелла вытащил бумажник, извлек оттуда пятидолларовую купюру и с улыбкой протянул собеседнику:

– Да у нас минутное дело, всего-то.

– Ну что ж, – с подозрением произнес тот, но деньги взял и вышел.

– Ладно, в чем дело? – нетерпеливо спросил толстяк.

– Артур, – сказал Карелла, – взгляните-ка на это. – Он полез в карман, вытащил кожаный футляр, раскрыл его и показал жетон детектива. – Ш-ш-ш, – Карелла прижал палец к губам.

– Потрясающе, – вздохнул Артур.

– Никого забирать я не намерен, – заверил его Карелла.

– Тогда что вы здесь делаете? – Артур выглядел еще более подавленным, чем когда ему сказали, что не осталось бурбона.

Только тут Карелла заметил у него золотое обручальное кольцо на левой руке.

– Слушайте, Артур, ваше дело простое. И состоит оно в том, чтобы никому не проговориться, что я из полиции. Это понятно?

– Да, не мой сегодня день, – похоронным голосом произнес Артур.

– Ваш, ваш, – успокоительно сказал Артур. – Поверьте мне, ничего еще не потеряно. Сейчас мы пройдем в салон, и вы скажете Шане, что передумали насчет нее.

– Если вы все же собираетесь накрыть здесь кого-нибудь, а может, и всю лавочку, то лучше скажите сразу ладно? Где выход, я знаю. Потому что я просто не могу позволить, чтобы меня застукали в таком месте. Так что если... хорошо?

– Да нет же, никого накрывать я не собираюсь. Пошли.

– Постойте, раз уж мы здесь, давайте душ примем, – сказал Артур. – Тут такое правило: перед сеансом надо принять душ.

– Понятно.

С омовением душ ничего общего не имело: это была своего рода уловка, чтобы избежать ответственности перед законом. Если Карелла войдет в комнату голым или в одном только полотенце, а потом к нему присоединится девушка, и они, помимо массажа, договорятся о плате за интимные услуги, можно считать, что мужчина своим собственным поведением спровоцировал партнершу. С учетом этого, а также имея в виду то обстоятельство, что проституция как таковая являет собою самое малое отклонение от закона и из всех проступков, предусмотренных статьей 230, является всего лишь нарушением в отличие от мелких или крупных преступлений, трактуемых в других пунктах статьи, арест, говоря откровенно, себя не оправдывает. Нарушение наказывается пятнадцатидневным – не более – тюремным заключением и штрафом, не превышающим 250 долларов. А если полицейский проявит либо слишком большую тупость, либо слишком большую рьяность и арестует все же проститутку, то стоит своднику заплатить пятьдесят долларов, как через час она окажется на свободе. В последнее время Карелла не слышал ни о каких полицейских облавах на салоны массажа: слишком сложна судебная процедура. Если не можешь взять хозяев, если не можешь взять девушек, то кто, собственно, остается? Парни вроде этого толстяка Артура, который дрожит от страха, как бы жена не застукала его в «Таитянских Садах» в субботу вечером?

Карелла принял душ, насухо вытерся и обернул вокруг пояса оранжевое полотенце. Чернокожий в красном пиджаке дал ему целлофановый пакет, в который Карелла положил пистолет в кобуре, кожаный футляр с жетоном, ключи, деньги и часы. Чернокожий заметил жетон, но промолчал: пять долларов нередко делают свое дело. Карелла обернул целлофановый пакет еще одним полотенцем и, толкнув дверь, вернулся в салон. Шана уже ждала его. Артура нигде не было видно. И девушек тоже. «Интересно, которую из них он выбрал?» – подумал Карелла.

– Хочешь взять чего-нибудь выпить? – спросила Шана.

– Да нет, обойдусь.

– А в полотенце что?

– Семейные драгоценности.

– Я про то полотенце, что у тебя в руке, – засмеялась Шана. – Ладно, пошли, – и она открыла дверь у стойки бара.

Карелла последовал за ней в узкий коридор, где стены были покрыты бамбуком, а пол устлан соломой. В конце коридора оказалась дверь, ведущая в комнату примерно шесть на восемь. В угловой нише стояла кровать, прикрытая пышным покрывалом с красными, желтыми, синими полосами. На стенах висели зеркала, на полу, у кровати лежала соломенная циновка. Тут же, у стены, стояли бутылки с лосьонами разных цветов, которые выглядели, как арабские масла. Шана заперла дверь и, улыбнувшись Карелле, уселась на постель. Сняла туфли.

– Итак, – сказала она, – ты у нас вроде в первый раз?

– Да.

– Тогда я расскажу тебе, как мы работаем. Начнем с массажа, за который ты заплатил в приемной двадцать долларов – ведь ты на получасовой сеанс, верно?

– Да, да.

– Прекрасно. А если хочешь что-нибудь помимо массажа, платить надо отдельно.

– А отдельно – это сколько?

– Ну, обычная такса – двадцать долларов стимуляция руками, сорок минет и шестьдесят половой акт. Но Лорин сказала, что у нас вроде общий приятель, так что можно договориться...

– Нет у нас никаких общих приятелей, – перебил ее Карелла.

– Как это? Ведь Лорин сказала...

– Это была ложь.

Шана посмотрела на него.

– Да, да, я соврал.

– Но зачем?

– Мне надо было поговорить с вами.

– И вы солгали только для того, чтобы поговорить со мной?

– Видите ли, я тут уже назвал вас вашим настоящим именем. Так что пришлось идти до конца.

– А откуда вы узнали мое имя?

– Нашел его в одной записной книжке.

– Что за книжка?

– Она принадлежала вашей тете. Ее зовут Эстер Мэттисен.

– На такую приманку я не клюю.

– Я полицейский.

– А жетон где?

– Там, в полотенце завернут. На сей раз я говорю правду, я полицейский.

– А оружие тоже там?

– Да.

– Так что же такое? Облава?

– Нет.

– Тогда что вы здесь делаете?

– Ваша тетя...

– О Боже, только не это. Неужели с ней что-нибудь случилось?

– Она мертва. Убита.

– О Боже.

– Примите мои соболезнования.

– А как ее убили?

– Перерезали горло.

– О Боже!

В комнате повисло молчание. Откуда-то снизу донесся смех. Негромко хлопнула дверь. Карелла посмотрел на девушку. Она уткнулась взглядом в собственные туфли, застегнутые на лодыжках. На холмиках грудей, выступающих из-под бюстгальтера, виднелись веснушки. Она все сидела, сложив на коленях руки и не отрывая взгляда от туфель. Ногти у нее были длинные, кроваво-красные. Как же теперь называть ее, размышлял Карелла. Только что она была Шаной, девушкой, вполне спокойно говорящей с незнакомцем о расценках на интимные услуги. Но в записной книжке Эстер Мэттисен значилось другое имя – Стефани Уэллс, и само упоминание об убийстве, похоже, сразу переместило их из этой неярко освещенной комнаты – мира фантазии – в помещение, столь же тусклое, только вполне реальное.

– Мисс Уэллс, – начал он. Да, вот так правильно. Она кивнула, по-прежнему не отрывая глаз от собственных туфель. В бутылках с лосьоном отражался неяркий свет. – Когда вы виделись с тетей в последний раз?

– Перед тем как поступила сюда.

– А когда это было?

– Около шести месяцев назад. В мае. Это ведь шесть месяцев, верно?

– И с тех пор не встречались?

– Нет.

– Вы были близки?

– Она мне очень нравилась. Да что там, я просто любила ее.

– Но с мая не встречались?

– Нет.

– А разговаривали?

– Вы имеете в виду по телефону?

– Да.

– Я старалась звонить ей не реже раза в неделю. Она ведь слепая, вы же знаете. Как же можно было... И кому понадобилось?.. – Стефани покачала головой.

– И когда вы разговаривали с ней в последний раз?

– На прошлой неделе.

– А точнее?

– По-моему, в четверг вечером. По средам и четвергам у меня выходные.

– И о чем вы говорили?

– Да как обычно.

– И все же?

– Ну, видите ли, я ведь наврала ей насчет работы. Поэтому мы и перестали видеться. Потому что если врать в лицо... у нее, знаете, было чутье. У слепых хорошее чутье. И если врать ей, сидя прямо напротив, она поймет, а я... я просто не могла бы этого выдержать. Мать умерла, и, кроме тети Эстер, у меня никого не осталось, и мне не хотелось делать ей больно... ну... вы же понимаете... если бы она узнала, что я работаю в таком месте...

– А что вы ей сказали?

– Сказала, что работаю стюардессой. Сказала, что летаю из Чикаго и здесь в городе почти не проявляюсь. Говорила обычно, что звоню из аэропорта. Говорила, что стараюсь изменить свое расписание, так, чтобы можно было навещать ее. Говорила, что очень стараюсь. И часто посылала письма, и звонила при первой возможности.

– А как же вам это удавалось – писать, я имею в виду?

– То есть?

– Вы же сказали ей, что живете в Чикаго.

– А-а. У меня там приятельница, раньше она работала здесь, в клубе. Она пересылала мне тетины письма, я на них отвечала, отправляла в Чикаго, а уж оттуда они уходили к ней.

– А не проще бы было бросить эту работу и найти другую, которую тетя...

– Здесь хорошо платят. – Стефани пожала плечами.

– А как вы сюда попали?

– Ну, об этом я распространяться не буду. Мне нужна была работа, вот и все.

– Но в городе полно мест, где можно найти работу.

– Так не платят нигде. Тут мне и на себя более, чем хватает, и тете Эстер удается пересылать немного время от времени. И к тому же я хотела купить «бенц».

– Что, что?

– "Мерседес-Бенц". Я давно о нем мечтала. Ну вот и откликнулась на рекламу в одной бульварной газетенке и поступила сюда. Теперь у меня есть машина, в рассрочку купила, потихоньку выплачиваю. Я здесь кучу денег зарабатываю. И за дело. – Стефани передернула плечами. – Минет у меня классно получается.

– А как часто вы посылали деньги тете?

– Да так, время от времени.

– И сколько?

– Пятьдесят долларов, иногда сто. Как получится.

– И кто-нибудь знал, что у нее есть эти деньги?

– А что? Ее обокрали? Кто-нибудь ограбил ее?

– Да нет, не похоже. Но иногда люди начинают завидовать...

– Да не такие уж это и деньги. Посылала, сколько могла, но это далеко не состояние. К тому же тетя никогда и ни с кем не откровенничала. Я совершенно уверена, что об этих деньгах она ни с кем не говорила.

Снова снизу донесся взрыв смеха. Смеялась женщина, громко и от души. Стефани потянулась к пачке салфеток, лежащих на полу, и вытащила одну. Она высморкалась и сунула использованную салфетку за шарфик, прикрывающий трусы. Затем посмотрела на часы.

– Когда вы в последний раз разговаривали с тетей... – снова заговорил Карелла.

– Да, да, – прервала его Стефани. – Только побыстрее, пожалуйста. Вы оплатили полчаса, а нас заставляют следить за временем.

– Когда вы в последний раз с ней говорили, она не обмолвилась – может, напугана чем-то?

– Нет.

– И писем с угрозами не получала, и телефонных звонков в этом роде не было?

– Нет.

– И ничто ее не беспокоило, не тревожило?..

– Ничего, – сказала Стефани.

– Ничего, – эхом отозвался Карелла.

На пути домой в Риверхед, под кашель и фырчанье обогревателя, Карелла принялся подводить итоги. В общем, свидание со Стефани Уэллс практически ничего не дало. Он сжал руку в кулак и протер перчаткой замерзшее изнутри стекло. В результате образовалась амбразура величиной с арбуз. Скоро оно снова замерзнет, но пока хоть дорога видна. Еще не было и половины двенадцатого, обычно в субботние вечера люди разъезжаются из центра позднее, так что пока движение вполне сносное.

История началась в четверг убийством Джимми Харриса, развитие получила в пятницу утром, когда прикончили его жену, а потом все вообще пошло наперекосяк, с ухаба на ухаб, перескакивая из одной части города в другую, и даже выходя далеко за его пределы, пока вообще не зашло в тупик, обозначенный кирпичной стеной дома где убили Эстер Мэттисен. Четверг, пятница, суббота, три дня, и все еще никакого просвета.

Карелла устал, был раздражен, но все же старался утешить себя, ибо знал, что в работе полицейского тайн не бывает; бывают только преступления и люди, которые их совершили. Иногда это профессионалы, как, например, вооруженные грабители, воры, порой и убийцы, правда, таких немного. А иногда любители – каковыми является большинство убийц. Или сумасшедшие – как большая часть поджигателей, опять-таки убийц, а помимо того самых разных, ничего общего друг с другом не имеющих нарушителей закона, вроде любителей подавать сигналы ложной тревоги, или похитителей попугаев, или...

Ближе к фактам, пожалуйста.

Трое слепых, убитых на протяжении трех дней. Ничего не украдено. Квартира, в которой жили первые двое, перевернута вверх дном. Положим, убийца что-то искал. Что именно? Может, Джимми что-нибудь спрятал или закопал? Земля под ногтями – земля, почва. Стало быть, да, вполне вероятно, что он что-нибудь закопал. Тогда зачем же убийца растерзал всю мебель, раскидал по полу лампы, вилки, ножи, ложки и вообще всячески безобразничал в квартире? А потому что не знал, что Джимми закопал то, что он ищет. Ладно, а потом? Нашел он закопанное? Да, нашел. А откуда ты знаешь? А оттуда, что квартиру Эстер Мэттисен он не тронул. Если он нашел спрятанное Джимми Харрисом, в дальнейших поисках не было нужды. Хорошо. Более того, отлично. Только зачем ему тогда понадобилось убивать Эстер Мэттисен? Зачем, если своей цели он и так достиг?

Проблемы, проблемы. Когда расследуешь убийство, всегда сталкиваешься с проблемами. Едва вернувшись из Форт-Мерсера, Карелла позвонил Мейеру, в надежде, что тому удалось обнаружить в квартире у Харриса или во дворе следы недавних раскопок. Он целую речь подготовил – работал над ней во время всего утомительного возвращения домой. Начинаться она должна была так: «Ну как, нарыл что-нибудь?» Набирая номер, Карелла заранее хихикал, но никто не ответил, Мейер еще не вернулся со свадебных торжеств: и то сказать, не каждый день женятся такие люди, как Малыш Ирвин. Он вспомнил день, когда Ирвина должны были в первый раз отвести в синагогу. Если память не изменяет – а она не изменяет – как раз в этот день Коттона Хейза перевели в 87-й.

В первый раз они встретились в кабинете лейтенанта, которому Хейз объяснял, что его назвали в честь пуританского проповедника Коттона Мэзера; и тут же добавил, что могло быть хуже – могли назвать в честь его отца Инкриса. Карелла повел новичка в инспекторскую и представил Мейеру, который ужасно беспокоился, что дело об убийстве в винной лавке, которым он был тогда занят, помешает ему пойти в синагогу, где Ирвина впервые...

Факты, пожалуйста. Ближе к фактам.

Трое слепых, убитых на протяжении трех дней. Никто не припомнит, чтобы у кого-нибудь был зуб против Джимми, или Изабел, или Эстер. Милые люди. Более того, милые слепые люди, а уж милее и не сыщешь. Разве что мать Джимми говорила, что он вместе с дружком из армии разрабатывает какое-то изощренное вооруженное ограбление или что-то в этом роде: впрочем, по мнению Кареллы, вероятность этого была примерно равна вероятности обнаружения на Марсе алмазных копей. Правда, чего только на свете не бывает. Мудр тот ребенок, что понимает своего отца, но еще мудрее мать, умеющая угадать будущего преступника в младенце, которого она кормит грудью. Да и то сказать, разве Джимми не был участником уличной банды под названием «Ястребы»? Был. И из этого отнюдь не следует, что парнишка всегда вел праведный и правильный образ жизни. Нет, из этого следует, что парнишка в свое время свернул на сторону не одну челюсть, и сломал не одно ребро, и вообще, вполне вероятно, вел себя так же дурно, как и убийца, перевернувший всю квартиру в поисках неизвестного им пока предмета.

Если то, что искал убийца, было зарыто в квартире, речь может идти о каком-то небольшом предмете: полей и пастбищ в городских квартирах не наблюдается. Правда, есть двор, может, Джимми рыл там, если вообще где-нибудь рыл и что-нибудь зарывал. Ну да ладно, это выяснится сегодня вечером или завтра после звонка Мейеру. Завтра, завтра, завтра – дни здесь ползут прямо по Макбету, да только воскресенье никак не наступит. До воскресенья было еще двадцать минут, и только Бог знает – сколько недель или месяцев до понедельника. Карелле казалось, что понедельник не наступит никогда.

Итак, имеется славный слепой, Джимми Харрис, мать которого считает, что он задумал какое-то страшное ограбление с использованием огнестрельного оружия; имеется, далее, его славная и невинная слепая жена Изабел, которая была не прочь повеселиться, и уж во всяком случае наезжала то в один, то в другой мотель со своим шефом, до безумия в нее влюбленным. Итак, двое славных слепых, один из которых, возможно, замыслил какое-то преступление, а другой, вернее другая, его уже совершила. Точнее, совершала регулярно, ибо прелюбодеяние по уголовному кодексу, действующему в городе, на службе которого состоял Карелла, считалось правонарушением, влекущим за собой как минимум трехмесячное тюремное заключение и штраф до пятисот долларов.

Зря он не напомнил это старушке Джаннет в Форт-Мерсере. Ему бы следовало сказать: «Джанет, а тебе известно, что в уголовном кодексе есть статья под названием „Прелюбодеяние“, каковое квалифицируется следующим образом: „Вступление в половые отношения с человеком, у которого живы супруг или супруга“. Слышала о такой статье, Джанет?» Правда, она вовсе не призывала его нарушать закон – всего лишь приглашала в очаровательный ресторанчик. И к тому же, что это он вновь вспомнил ее?

Эстер Мэттисон – еще одна славная слепая, у которой, правда, племянница – проститутка. В чем нет, разумеется, ничего предосудительного, если только игнорировать тот факт, что деньги, которые посылала племянница тете, это грязные деньги. Но Эстер, разумеется, могла его игнорировать, потому, что не знала, во-первых, чем занимается племянница, и, во-вторых, что банкноты эти достаются работой, которая, по идее, человеческих жертв за собой не влечет, однако дает возможность всяким проходимцам совершать другие преступления, тоже не влекущие за собой человеческих жертв, например, продажу наркотиков несовершеннолетним. Артур, наверное, и не задумался, но шестьдесят долларов, которые он заплатил сегодня вечером большеглазой Джасмин за два часа блаженства с проституткой, пошли прямо дурным людям, что заправляют всем этим бизнесом. И хоть Стефани Уэллс, известная также под именем Шана, не слишком много рассказала Карелле, он-то точно знал, что от каждого никеля, заработанного ей на минете, большой мастерицей которого она была, немалая часть отстегивается тем же проходимцам. Во всяком случае, славными парнями их никак не назовешь, и хоть пока Карелла не видел никакой связи между смертью тети и профессией племянницы, чем-то тут подванивало, такую вонь рано или поздно распознаешь.

Итак, Джимми, Изабел и Эстер – три славных слепых. Положим, у каждого из них были, как говорится, свои скелеты в шкафу, да только непонятно пока, имеет это хоть какое-нибудь значение или нет. Есть детектив Карелла, который пока не знает, каков будет его следующий шаг, но знает, что это дело ему придется довести до конца, как доводил он до конца другие дела. Отыскивать факты, оценивать факты. Да, кое-что он уже отыскал и оценил, но толка пока, увы, практически никакого. Ну что ж, надо искать новые факты, которые потом можно будет оценить – в надежде, что и от этого толку не будет практически никакого, и тогда можно оставить службу в полиции и сделаться подметальщиком улиц или по крайней мере пойти домой и как следует отоспаться.

Карелла зевнул.

Он снова протер успевшее замерзнуть окно и решил, что завтра утром поедет в Даймондбек и попробует разузнать, почему кошмары продолжали мучить Джимми Харриса уже после того, как добрый майор Лемар обнаружил, исследовал и объяснил природу травмы, которая, по-видимому, послужила их причиной.

 

Глава 11

Карелла надеялся, что это окажется не 83-й участок.

В 83-м работал толстяк Олли Уикс.

Остров Айсола был разделен на двадцать три участка, при этом пять из них располагались в Даймондбеке. Эти последние, по причинам, ведомым только прежнему начальству, нумеровались не в обычной последовательности, но через один. Начнем с 77-го. Он находится на восточной оконечности острова, прямо на границе с Риверхедом. Считается, что 77-у сопутствует удача, но это только из-за двух семерок и карточных ассоциаций: в действительности здесь самый высокий уровень преступности во всем городе, даже выше, чем в печально известном 101-м, в Западном Риверхеде. 101-й называют Последним Оплотом Кастера – в честь лейтенанта Мартина Кастера, который возглавлял здесь группу детективов. По странной прихоти полицейского жаргона 87-й, например, в быту назывался просто 8-7, 93-й – 9-3, но 101-й только полностью – 101-й. Поди разберись.

Двигаясь в западном направлении от 7-7, вы, ребята, попадаете на территорию 7-9, где из окон инспекторской открывается, через шпили и башенки многочисленных домов, отделяющих помещение участка от реки, прекрасный вид на мост Гамильтона. 8-1 находился на другом берегу реки Даймондбек, и территория его распространялась на юг, обрываясь у Холл-авеню, где Северный Даймондбек официально становился Южным. 8-3 и 8-5 расположились прямо, как две монахини, один – лицом к реке, другой – к Холл-авеню, в той части Даймондбека, где сплошь и рядом попадались религиозные названия – авеню Святого Антония, Епископская дорога, бульвар Храма, аллея Райских Кущей. С востока оба этих участка граничили с 87-м, территория которого не взывала к столь высоким чувствам, за вычетом чувств тех, разумеется, кто здесь работал. На севере эта территория окаймлялась полосой реки, а на юге – Гровер-парком. Все, урок по географии окончен.

Толстяк Олли Уикс работал детективом в 83-м. Карелла не любил иметь с ним дело, потому что Олли являлся настоящим фанатиком. А Карелла не любил фанатиков. Олли был хорошим полицейским и первостатейным фанатиком. Он только чуть-чуть не дотягивал до мизантропа. И то лишь потому, что оставалось еще несколько человек, которые ему по-настоящему нравились. Одним из них был Стив Карелла. Поскольку чувство это нельзя было назвать вполне взаимным, Карелла всячески избегал заходов на территорию 83-го, разве что крайняя необходимость возникала. Более того, он избегал даже звонить туда, если, конечно, не оказывалось, что убийцу с топором в руках последний раз видели на ступеньках 83-го участка. Неприязнь, которую вызывал у Кареллы Толстяк, граничила с неблагодарностью – в конце концов, тот недавно помог ему в расследовании двух дел.

Карелла надеялся, что это окажется другой участок. Спросив у Софи Харрис по телефону, где они жили, когда Джимми было восемнадцать, он даже дыхание затаил в ожидании ответа. Сквозь телефонный шум и треск Карелла расслышал – в районе Лэндис и Динсли. Он с шумом выпустил воздух и рассыпался в таких благодарностях, каких этот простой ответ явно не заслуживал. Лэндис и Динсли находились на территории 85-го.

Они добрались туда к десяти утра. У Мейера с похмелья трещала голова, но тем не менее он мог достаточно внятно рассказать о том, что вчера обнаружил или, вернее, не обнаружил дома у Харриса.

– На мой взгляд, – начал он, – что-то было закопано в ящике на подоконнике, и кто-то этот таинственный предмет хотел откопать.

– Джимми?

– Может быть. А может, убийца. Я взял немного грязи на пробу...

– Земли, – уточнил Карелла.

– Что?

– Это не грязь, это земля.

– Да, земли... словом, ссыпал немного земли в пакет для вещественных доказательств и послал в лабораторию. Заметь, все это я проделал еще до того, как отправился к Ирвину на свадьбу. Ты мне задал вчера работенки.

– А двор проверил?

– Да. Но никаких следов не обнаружил.

– Как выглядел этот ящик на подоконнике?

– То есть?

– Я спрашиваю, он что, тоже валялся на полу, вместе со всем остальным?

– Нет, так и стоял на подоконнике.

– Н-да, непонятно, почему это убийца все перевернул вверх дном и только ящик пощадил.

– Что ж, может, это был не убийца, – Мейер пожал плечами. И тут же поморщился от боли. – Черт, голова болит при каждом движении. Не надо было мне пить. Честное слово, не надо. Меня никогда не рвет, я никогда не напиваюсь, но наутро голова всегда трещит.

– А что ты пил?

– Скотч. А какое, собственно, это имеет значение?

– От одних напитков голова трещит больше, от других меньше. После джина похмелье страшное. И после бурбона тоже. Но самое страшное – коньяк.

– Ну а я пил скотч. И все равно голова трещит. Наверное, это потому, что я еврей.

– Это-то при чем?

– У индейцев и евреев страшное похмелье после скотча. А у студенток еврейских колледжей бывают тяжелые головные боли после китайской пищи, известно это тебе? Потому что там слишком высок процент соды. И называется это синдром студенток еврейских колледжей.

– Где ты, собственно, это выкопал? – поинтересовался Карелла.

– Да уж выкопал.

– Но где?

– В библиотеке. В тематическом каталоге, рубрика: студентки еврейских колледжей.

– Никогда в жизни не слыхал про такую рубрику, – заметил Карелла.

– Да я и сам на нее наткнулся только потому, что работал тогда над одним делом, где индеец...

– Да, да, заливай больше, – вставил Карелла.

– Клянусь, истинная правда. Один индеец все время добавлял студентке еврейского колледжа в китайские блюда немного скотча, и у нее развились страшные головные боли. В конце концов я отыскал этого индейца и взял его.

– Ну и что, исчезли боли?

– Нет, зато индеец исчез. На шесть лет.

– А как все-таки девушка справилась с болями?

– Пошла к специалисту. Он сказал, что она носит нижнее белье на размер меньше, чем нужно.

– А как он догадался?

– Посмотрел.

– Посмотрел где?

– Ниже нижнего белья, – сказал Мейер, и оба расхохотались.

Уже добравшись до 85-го и предъявляя свои жетоны постовому, охранявшему вход в участок, они все еще никак не могли успокоиться. Постовой посмотрел на жетоны, потом перевел взгляд на их обладателей, заподозрив в них самозванцев. Но все же впустил внутрь – черт с ними, пускай дежурный сержант разбирается. Снаружи, да и изнутри 85-й участок как две капли воды похож на 87-й: два больших круглых фонаря по обе стороны входа, широкие ступени лестницы, дежурка, медный турникет, за большим деревянным столом возвышается, как мировой судья в Англии, дежурный сержант. Карелла с Мейером предъявили ему свои жетоны и сказали, что хотели бы поговорить с кем-нибудь из детективов.

– Вам конкретно кто-нибудь нужен? – спросил сержант.

– Любой, кто в курсе деятельности уличных банд на территории вашего участка.

– Тогда это, наверное, Джонси, – сержант вставил штепсель в одно из гнезд распределительного щита.

– Майк, Джонси там? Ага, соедини меня с ним, пожалуйста. – Снова непродолжительное ожидание. – Джонси, у меня тут пара детективов, они интересуются уличными бандами. Можешь помочь им? – Не отрывая трубки от уха, сержант спросил гостей: – Вы откуда, ребята?

– Из восемьдесят седьмого, – ответил Мейер.

– Из восемьдесят седьмого; – повторил сержант в трубку. – Ладно, будет сделано, – и он вытащил штепсель из гнезда. – Ступайте наверх. Он ждет вас. Да, как там Дейв Мерчисон? Он ведь у вас по-прежнему дежурным сержантом, никуда не перевелся?

– У нас, – ответил Карелла.

– Привет ему. Скажите – от Джона Суини, мы когда-то вместе ишачили в Калмз Пойнте.

– Непременно.

– Спросите его насчет яичницы с ветчиной. – Суини почему-то засмеялся.

Детективам 85-го каким-то образом удалось пробить себе отдельную табличку – «Подразделение розыска», – набранную большими черными буквами. Прямо под надписью было изображено что-то вроде руки балаганного зазывалы – такие картинки были в ходу во времена наших прабабок. Табличка придавала дежурке, во всем остальном вполне безликой и заурядной, некое благородство и достоинство седой старины. По железным ступеням они поднялись вверх – точь в точь как в 87-м. Поворот за угол, проход по коридору, до самого конца... А вот и инспекторская. Правда, тут турникета нет, вместо него ряд невысоких шкафов с картотекой, образующий нечто вроде стены поперек коридора. За потертым железным барьером находился стол, над которым навис гигантских размеров чернокожий в рубахе с короткими рукавами. На лице его было явно выжидательное выражение.

– Джонси, – представился он. – Проходите, присаживайтесь.

Пластмассовая карточка гласила: «Ричард Джонс, детектив». На столе валялись бумаги, которые найдешь у любого детектива в этом городе, – отчеты, бланки, уведомления, предписания, бюллетени, фотографии отпечатков пальцев – словом чего только нет. Кроме Джонси, в инспекторской было еще четверо. Двое сидели у себя за столами и печатали. Третий, наклонившись к изрядно нагревшейся клетке для заключенных, допрашивал молодую негритянку. Четвертый возился с радиатором, у которого вроде засорилась пробка.

– Стив Карелла, – представился Карелла, и присел к столу. – А это мой напарник Мейер Мейер.

– Чем могу быть полезен? – осведомился Джонси.

Детектив, возившийся с радиатором, разогнулся и спросил, ни к кому не обращаясь:

– Что за говно сюда забилось? – Никто не ответил. – Вода вообще не идет.

– Нас интересует банда под названием «Ястребы», – сказал Карелла.

– Ясно.

– Слышал о такой?

– Ее больше не существует. Это была банда любителей джаза, лет эдак десять – пятнадцать назад. Половину из них либо призвали в армию, либо накрыли, либо просто прикончили, остальные торгуют наркотиками. Бог знает, сколько о них не слышал.

– А сколько их всего было?

– Ядро составляло десятка два, и еще человек пятьдесят было рассеяно по всему Даймондбеку. Они, видишь ли, любят считать себя военными отрядами. И вообще-то некоторые из них действительно образуют нечто похожее – четыреста, а то и пятьсот членов, по всему городу шуруют. Чуть только запахнет жареным, и гляди в оба – надо считать, сколько их набралось. Тут три недели назад у нас целый бой случился – клянусь Богом, тысяча человек собралась в парке. Эта банда называет себя «Странниками», люблю я эти пышные названия. Была тут недавно одна банда в Гровер-парке. Ребята из восемьдесят девятого привлекли нас, потому что другая часть действовала на их территории. Так эти величали себя «Кабальеро». Они все латиносы. Тьфу, говно паршивое, – сплюнул Джонси.

– Ладно, вернемся к «Ястребам», – сказал Карелла. – Про такого Ллойда никогда не слышал?

– Ллойд, а дальше?

– А черт его знает. Двенадцать лет назад он был у них главарем, или президентом, как они говорят.

– Пожалуй, от моего напарника вам было бы больше прока. Это он начинал их раскручивать. В ту пору на территории нашего участка развелось столько этих чертовых банд, что пришлось, можете поверить, специальную группу выделить. Двое парней, которым бы следовало оберегать людей от воров и бандитов, гоняли вместо этого целый табун хулиганов, наводнивших улицы. Ладно, давайте посмотрим карточки, что у нас есть на этого Ллойда. Вообще-то дело давнее, может, ничего уж и не осталось, но все же посмотрим.

К их счастью, напарник Джонси проделал отменную работу – составил досье не только на каждого члена банды «Ястребы», но и на участников всех остальных банд на территории отделения. Карточка Ллойда Бакстера ничем не отличалась от типичного досье «главаря». В школе он только и знал, что прогуливал уроки, а когда исполнилось шестнадцать и по закону можно было больше не учиться, тут же школу и бросил, и через шесть месяцев был арестован по обвинению в ограблении третьей степени – «сознательное проникновение или незаконное пребывание в помещении с целью совершения преступления». Этим помещением оказалась, естественно, школа. Ллойд Бакстер разбил окно и влез внутрь с намерением украсть пишущие машинки. Он нацарапал прошение, и в результате обвинили его по другой статье уголовного кодекса – «сознательное проникновение или незаконное пребывание в помещении», каковое считается мелким правонарушением и влечет за собой трехмесячное тюремное заключение и/или штраф до двухсот пятидесяти долларов – ровно столько же, сколько и за проституцию. Его приговорили к трем месяцам тюрьмы, но условно, ибо он был несовершеннолетним. Через четыре месяца, сразу после истечения срока условного наказания, Ллойд Бакстер был арестован по статье «Оскорбление действием третьей степени». К этому времени он уже был командиром отделения в банде, известной под названием «Ястребы», а оскорбил он действием одного парня по имени Луи Сейнц, который был главарем, или президентом, другой банды – «Лос Эрманос». И снова Ллойд получил условное наказание, возможно потому, что его жертвой был такой же проходимец, и судья решил, что глупо тратиться на содержание двух хулиганов, которые вполне могут разобраться друг с другом на собственной территории. Через неделю после совершения своего славного подвига Ллойд был избран президентом «Ястребов» со всеми вытекающими отсюда привилегиями. Победоносному герою устроили по возвращении домой пышную встречу с музыкой. И далее – право сюзерена.

Одним из призов, который достался вновь избранному президенту, стала Роксана Дюма. Ее имя вызывало в воображении ассоциации либо со стриптизе? кой, либо с правнучкой знаменитого французского романиста. Ни то, ни другое не соответствовало действительности. На самом деле это была пятнадцатилетняя девушка, чьи родители родились и жили до переезда в Америку на очаровательном острове Ямайка, а предки являлись наполовину англичанами, наполовину французами. И пока город не проглотил ее, Роксана оставалась девушкой славной и кроткой.

Да, город есть город, особенно этот.

Роксане было двенадцать, когда родители ее, переехав в Америку, поселились в районе города, где жили почти исключительно легальные или нелегальные иммигранты с различных островов Карибского бассейна. И хотя преобладали среди них выходцы с Ямайки, иммиграционная служба дала этому району наименование Маленький Санта-Крус, каковое впоследствии, когда это место освоили малолетние проститутки, превратилось на местном жаргоне в Санта-Круиз. Роксана каким-то чудом избежала посвящения в древнейшую профессию. Ей было тринадцать, когда родители переехали из Маленького Санта-Круса в Даймондбек. Здесь господствовал черный цвет, а черный цвет прекрасен, каково бы ни было твое собственное происхождение. Когда Роксане исполнилось четырнадцать, она начала «гулять» с шестнадцатилетним парнем – членом банды «Ястребов». Ей было пятнадцать, когда Ллойд Бакстер нанес оскорбление действием президенту банды «Лос Эрманос» и сделался президентом «Ястребов». Ллойду тогда было семнадцать, неприличный возраст для президента: среди главарей уличных банд были парни под тридцать, иные женаты и с детьми. Ллойд и Роксана сразу сошлись. Ее прежний приятель, Генри, без слов отошел в сторону. К тому времени он уже зарабатывал по двадцатке в день на торговле героином, так что будущее его сомнений не вызывало. Генри умер от чрезмерной дозы наркотика два года спустя, незадолго до того, как с Джимми Харрисом случилась рождественская история, которую он поведал майору Лемару в Форт-Мерсере.

О том, что Роксана Дюма была изнасилована в подвале участниками банды и выброшена, вся в крови, на пустырь, в полицейском досье не было ни слова. А ведь информация, охватывающая сроки, выходящие далеко за пределы рождественских праздников двенадцатилетней давности, здесь собралась богатая, причем на каждого из участников: кто был призван в армию, кто угодил в тюрьму, кто завербован в шпики, кто сожжен, кто своей смертью умер. Но об изнасиловании – ни слова, ничего о девушке, найденной на пустыре неподалеку от клуба: никаких сведений из больницы, куда была доставлена на карете «скорой помощи» или сама доползла Роксана Дюма. Либо патрули халтурно отнеслись к своим обязанностям, либо Роксана исчезла незамеченной, либо досье, собранное напарником Джонси, было все же неполным, либо наконец, просто ничего похожего не произошло.

Следует, впрочем, повторить, что картотека образовалась обширная. Согласно досье, Ллойд подал в отставку с поста президента «Ястребов» в зрелом двадцатитрехлетнем возрасте, через четыре года после предполагаемого изнасилования в подвале. С тех пор у него возникали разные конфликты с законом, а самый крупный случился шесть лет назад, когда он был арестован по обвинению в ограблении первой степени, приговорен к десяти годам заключения и помещен в тюрьму. Он отбыл треть срока, затем был освобожден условно и сейчас работал мойщиком машин в мастерской на Лэндис-авеню. Ему недавно исполнился тридцать один год.

Пять лет назад, когда Ллойд еще сидел в тюрьме, Роксана вышла замуж за торговца наркотиками по имени Школа Харди. Его и в действительности так звали. Роксане, когда она сделалась миссис Харди, было двадцать четыре года. А через четыре года ее муж был пойман и осужден в строгом соответствии с законом о распространении наркотиков. С женой ему предстояло расстаться надолго – разве что в дни посещений они могли видеться. Сейчас ему было тридцать семь, ей – двадцать девять. Из дальнейшей информации, касающейся Роксаны, явствовало, что она в прошлом августе поступила косметологом в салон красоты. Это произошло вскоре после того, как Школа был приговорен к двадцатипятилетнему заключению за незаконное хранение восьми унций кокаина. В досье ничего не было сказано, встречалась ли она с Ллойдом Бакстером с тех пор, как ему дали срок.

Карелла с Мейером поблагодарили детектива Ричарда Джонса за содействие и отправились к давним возлюбленным, которые жили теперь каждый своей жизнью.

* * *

Дом 834 по восемьдесят девятой улице представлял собою четырехэтажное кирпичное здание с железными перилами, окаймляющими лестницу, ведущую к подъезду. Разыскав имя Бакстера на почтовом ящике под номером 22, они позвонили, и тут же в ответ раздался зуммер. Вестибюль оказался безупречно чист: здесь даже сохралился запах дезинфекции. Правда, линолеум на лестнице был изрядно вытерт и весь в проплешинах, однако же и он, прослуживший, видно, уже не одному поколению жильцов, был вычищен до блеска. Через вымытое окно на втором этаже проникал холодный ноябрьский свет. Карелла поднимался молча, а Мейер пыхтел, жалуясь на похмелье. Вот и третий этаж. Всего две двери на площадке – одна напротив другой. Они постучали в квартиру 22.

Дверь сразу же открыл чернокожий ростом эдак в шесть футов четыре дюйма: на нем были только брюки, и выглядел он так, словно только что сошел с обложки журнала, пропагандирующего тяжелую атлетику. С обнаженной грудью, босой, широкоплечий и на редкость красивый, он с явным удивлением взирал на детективов.

– Да, в чем дело? – не скрывая раздражения, спросил он.

– Полиция, – Карелла показал значок. – Вы Ллойд Бакстер?

– Да, я Ллойд Бакстер. Дальше что?

– Разрешите войти?

– На меня какие-нибудь жалобы? У меня хорошая работа, я в положенное время хожу на почту и уже Бог знает сколько времени даже на тротуар не сплевываю.

– Никаких жалоб, – сказал Мейер.

– Тогда что вам здесь надо?

– Хотим задать кое-какие вопросы.

– О чем?

– О том, что было двенадцать лет назад.

– Я и то, что было двенадцать минут назад, почти забыл.

– Так можно войти?

– Вообще-то я кое-кого жду. Честно говоря, думал, это она и пришла.

– Много времени мы у вас не отнимем.

– Мне надо одеться. – Бакстер посмотрел на часы.

– Вы можете одеваться во время разговора.

– Ну ладно, – неохотно произнес хозяин, – заходите.

Они вошли, и Бакстер, закрыв дверь, провел их через всю квартиру в спальню, выходившую на улицу. Комната была обставлена просто – кровать, гардероб, два ночных столика, несколько ламп. Бакстер вытащил из ящика белую рубаху и принялся расстегивать ее.

– Итак, что за вопросы?

– Вы знаете некоего Джимми Харриса?

– Да. Слушайте, это ведь действительно было двенадцать лет назад. Но я не видел Джимми с тех пор, как его призвали в армию.

– Двенадцать лет назад, Рождество, – проговорил Карелла. – Припоминаете?

– Нет. А что я должен помнить?

– Девушку по имени Роксана Дюма.

– Знал такую, – сказал Бакстер, натягивая рубаху. – А что, с ней что-нибудь случилось?

– Это была ваша приятельница?

– Да. Но слушайте, это же древняя история. Она вышла замуж, когда я срок отбывал. За малого по имени Школа Харди.

– А когда вы ее последний раз видели?

– Шесть лет назад, может, семь. – Бакстер, не попадая в петли, застегивал рубаху. Он явно торопился и поглядывал на часы.

– Вы помните, что произошло в клубе «Ястребов» двенадцать лет назад?

– Нет, а что там произошло? – Бакстер справился, наконец, с пуговицами, заправил рубаху в брюки, потом быстро прошагал к гардеробу и выдвинул верхний ящик. Пошарив немного внутри, он вытащил пару синих носок, чуть-чуть темнее брюк, и, усевшись на кровать, принялся натягивать их.

– А как танцевали с Роксаной, помните?

– Я постоянно танцевал с Роксаной. Она была моей женщиной. Все это непонятно, – Бакстер поднял голову. Один носок он успел натянуть, а другой держал в руке. – Что случилось, в конце концов?

– А пластинку с барабанами вы помните?

– Да полно, ребята, у меня на любой пластинке были барабаны.

– Вы танцевали с Роксаной, и в комнате было еще пятеро ребят. Вы велели им перестать глазеть на вас. «Отправляйтесь наверх», – сказали вы им.

Справившись со вторым носком, Бакстер с явным удивлением посмотрел на детективов.

– Я так сказал?

– А вы что, не помните?

– Нет.

– А ребята сказали, что они устали. У «Ястребов» была разборка с другой бандой...

– Да у нас постоянно были разборки с другими бандами. Слушайте, я все еще не понимаю, к чему вы клоните.

– Тогда ребята схватили вас и привязали к столбу посреди комнаты.

– Ребята схватили меня? – Бакстер от души расхохотался. – Меня, – смех продолжал душить его. Не в силах остановиться, он встал с постели и снова направился к гардеробу. – Слушайте, чтобы схватить меня, нужна целая армия, а уж привязать... Я такой здоровый с четырнадцати лет, и никому не удавалось меня схватить, кроме этого мудака-полицейского, что прищучил меня, да и то только потому, что у него в руке была пушка. Ну а уж среди «Ястребов» Ллойда Бакстера прижать никто бы не мог. Да если бы кому только в голову пришло, все ноги бы переломал. А кое-кто, глядишь, и трупом бы на улице валялся. – Недоверчиво покачивая головой, Бакстер нагнулся и вынул из шкафа пару черных туфель из отменной кожи. – Откуда вы взяли эту чушь, ребята? Кто вам мог такое сказать?

– Джимми Харрис.

– Он сказал вам, что какие-то котята прыгнули на меня там, в клубе?

– Не нам, доктору.

– Не понимаю, зачем ему понадобилось нести доктору такую чушь.

– То есть, вы хотите сказать, что ничего подобного не было?

– Вот именно. Можете собственные задницы прозакладывать. – Бакстер был явно оскорблен одним предположением, что такое могло случиться. Он снова сел на кровать, на сей раз взявшись за туфли.

Карелла посмотрел на Мейера. Тот пожал плечами.

– У нас есть основания полагать, что двенадцать лет назад Роксана Дюма была изнасилована в той самой комнате, – сказал Карелла.

– Что? – Бакстер снова расхохотался. – Слушайте это же сказки, чистые сказки. Фантазии.

– То есть она не была изнасилована, это вы хотите сказать?

– Да кто бы мог изнасиловать ее, скажите на милость? Вот вы, если бы знали, что Роксана моя женщина, изнасиловали ее? Да что там изнасиловали – хотя бы перемигнулись? – Бакстер снова поднялся на ноги и в очередной раз направился к гардеробу, на этот раз за галстуком.

Детективы посмотрели ему вслед. Нет, подумали оба, они бы не стали перемигиваться с девушкой Бакстера. Тот, наконец, сделал свой выбор, поднял воротник, перекинул через него шелковый галстук в голубую и красную полоску и начал завязывать узел.

– Итак, ничего этого не было? – спросил Карелла.

– На все сто.

– Вы уверены, что ничего не забыли?

– Абсолютно.

– Так почему же Джимми сказал, что это было?

– А это уж вы у него и спрашивайте.

* * *

Джимми Харриса теперь уж ни о чем не спросишь.

Но оставалась еще дама. Роксана Харди, в девичестве Дюма, которая – если только она действительно была изнасилована – могла дать по этому вопросу исчерпывающую информацию. А если ничего не было? Карелла не знал, что думать. Мейер тоже. Из них двоих Карелла, пожалуй, тоньше разбирался в вопросах психологии. Насмотревшись фильмов, как «Три лика Евы». «Дэвид и Лайза», «Очарованный», «Марни» и еще сотни других теледрам, где люди с нарушенной психикой, обреченные на умственную неподвижность, прячущиеся испуганно по углам и жмущиеся к стенам, вдруг выходили из этого состояния по мановению волшебной палочки психиатра, открывающего дверцу в их собственное прошлое; да, просмотрев эти фильмы, став свидетелями столь внезапного замечательного исцеления психических больных, добравшихся до источника своей душевной травмы, – и Мейер, и Карелла были внутренне готовы принять версию доктора Лемара и поверить, будто кошмары Джимми связаны с изнасилованием, случившимся двенадцать лет назад. Вот только Ллойд Бакстер уверяет, что никакого изнасилования не было, и вообще не могло быть ничего такого, что вызвало бы неудовольствие Ллойда, который на куски любого мог разорвать.

Таким образом, оставалась Роксана.

Добрались они до нее только в начале четвертого. Сначала они пошли по последнему известному им адресу, но хозяйка сообщила, что Роксана съехала месяцев эдак шесть назад и нового адреса не оставила. Тогда, сверившись с телефонной книгой острова Айсола, детективы разыскали телефон салона красоты, где, если верить досье, работала Роксана. Позвонили туда, не веря в успех – ведь было воскресенье, – и действительно к телефону никто не подошел. Тем не менее они решили съездить на место, в надежде, что где-нибудь по соседству – в закусочной ли, в баре, ресторане, кофейне, кинотеатре, – да где угодно, – им, возможно, скажут, как найти владельца или владелицу салона красоты.

Непосредственно примыкавшие к салону ломбард и магазин дамского белья были закрыты. Чуть поодаль находилась пиццерия. Часы показывали половину третьего, а у наших героев с утра во рту и маковой росинки не было. Они заказали по два куска пиццы и по стакану апельсинового сока. Карелла спросил официанта, не знает ли он, кто владеет салоном красоты в двух шагах отсюда. Выяснилось, что хозяйкой салона является некая Хэрриет Лессер. «А как насчет домашнего адреса», – продолжал пытать официанта Карелла. Нет, домашнего адреса он не знает, эта дама просто время от времени заходит сюда перекусить. А в чем, собственно, дело? Они что, полицейские?

Карелла с Мейером доели пиццу, расплатились каждый по своему счету и прошли к телефону в глубине зала, где на цепочке болтался потрепанный справочник.

Они выяснили, что в Айсоле имя Хэрриет Лессер встречается тридцать три раза, при этом в четырнадцати случаях речь явно идет о деловых предприятиях разного типа – например, Лессер Фолксваген, или Лессер Драфтинг Сервис, или Лессер Марин. Оставалось, таким образом, девятнадцать абонентов, но имени Хэрриет среди них не было. В двух случаях значился инициал – X. С них они и начали. Сначала трубку взяла Хелен, потом Хортезия и только около трех они обнаружили Хэрриет Лессер, жену Чарлза Лессера и (ура!) владелицу салона красоты. Представившись, Карелла объяснил, по какому поводу ее беспокоит, и получил новый адрес Роксаны Харди. Детективы двинулись в сторону центра и в двадцать минут четвертого были в нужном месте.

Открыла дверь высокая стройная женщина с гладкой, орехового цвета кожей и блестящими карими глазами, в которых явственно читалось удивление: что, собственно, нужно этим двум белым? На женщине был длинный цветастый халат, плотно прилегавший к пышной груди и расширявшийся книзу. На ногах у женщины ничего не было?

– Да?

– Миссис Харди? – осведомился Карелла.

– Да, я.

– Полиция, – Карелла предъявил жетон.

Она посмотрела на него без всякого интереса. Удивление во взгляде сменилось умеренным любопытством – в немом вопросе изогнулась бровь, чуть скривились губы.

– Разрешите войти? – спросил Карелла.

– А на какой предмет? – вопросом на вопрос ответила женщина, и прозвучал в ее голосе слабый отзвук той речи, что привезла она с собой семнадцать лет назад с Ямайки, когда ей было всего двенадцать и городов крупнее Кингстона она не видела и не знала.

Карелла даже затруднялся сформулировать вопрос. Может, прямо спросить: вас изнасиловали двенадцать лет назад четверо участников банды «Ястребы»? Так бы он и сделал, да вот только уж больно уверен был Ллойд Бакстер, что ничего подобного не было. Потому Карелла выразился иначе:

– Миссис Харди, насколько я понимаю, вы были каким-то образом связаны с уличной бандой под названием «Ястребы»? – Едва произнеся эти слова, он сразу же ощутил их двусмысленность. Не телесную ли связь он имел в виду? В которой уж раз Карелла поразился подводному течению собственных мыслей (а заодно и подспудной работе сознания Джимми Харриса). Если Джимми не был-таки свидетелем изнасилования, то что же так травмировало его? Регулярно повторяющиеся кошмары не из воздуха соткались, они явились откуда-то из глубин подсознания. У них должна быть причина. Да, но какая именно?

– Когда-то я была знакома с «Ястребами», – сказала Роксана. – Только это Бог знает когда было. – Голос ее звучал мягко и почти ностальгически.

– Извините, можно все же войти? – сказал Карелла. – Вот об этом, о банде, мы и хотели бы поговорить с вами.

– Да, пожалуйста, – Роксана чуть отступила, освобождая детективам проход.

В квартире постепенно истаивал свет ноябрьского солнца: спускались сумерки, но последние слабые лучи проникали еще сквозь кухонное окно, оседая серебром на листьях каких-то домашних растений. Роксана провела их в скромно обставленную гостиную и светски указала на мягкие кресла, стоявшие по обе стороны телевизионного столика. Сама же устроилась напротив, на диване, поджав ноги. При этом халат немного задрался, обнажив ее колени.

– Итак, что бы вы хотели узнать? – спросила она.

– Мы хотели попросить вас рассказать, что произошло двенадцать лет назад в канун Рождества, – начал Карелла.

– Ничего себе, – Роксана неожиданно рассмеялась. – Мы тогда были совсем детьми.

– Это я понимаю, – сказал Карелла. – Но, может, вы все-таки припомните нечто необычное, случившееся примерно в это время?

– Необычное? – Роксана выразительно, как в танце, приподняла плечи, а руки раскинула, словно стараясь охватить места и события, такие отдаленные, что их и не вспомнишь.

Карелла подумал, что никогда в жизни не видел таких красивых мужчину и женщину, как Ллойд Бакстер и Роксана Харди. Жаль, что они расстались. Но тут полицейский взял верх. А почему расстались? Потому что Ллойд не сумел предотвратить изнасилование? Или потому, что Роксана сама спровоцировала ребят?

– Да, нечто весьма, весьма необычное, – повторил Карелла и вдруг почувствовал, что играет в игру под названием «Двадцать вопросов», Мейер поймал его взгляд, и оба молчаливо согласились, что пора кончать эти кошки-мышки.

– Миссис Харди, – заговорил Карелла, – скажите, вас изнасиловали двенадцать лет назад в канун Рождества?

– Что-о?

– Изнасиловали?

– Да нет, я расслышала вас. О Боже. Скажите только на милость – изнасиловали. Нет. Никогда. Ни двенадцать лет назад, ни в какое другое время. – Их взгляды пересеклись. – А что, кто-нибудь собирался?

– Джимми Харрис сказал, что вас изнасиловали.

– Ах вот как, Джимми Харрис.

– Да. Он сказал, что четверо участников банды связали Ллойда Бакстера и изнасиловали вас.

– Ллойда? А вы хоть видели Ллойда? С ним никому не справиться. Нет, сэр. Только не с Ллойдом.

– Миссис Харди, если ничего подобного... как вы думаете, откуда Джимми взял все это?

– Не знаю, – сказала Роксана с ясной улыбкой, и Карелла тут же понял, что она лжет. До этого момента она говорила правду, но сейчас улыбка была деланной, глаза не улыбались, она лгала. Мейер тоже понял, что она лжет; детективы переглянулись, как бы решая, кто первым попытается пробить брешь в этой лжи.

– Вы считаете, что Джимми все это придумал? – осторожно заговорил Мейер.

– Не знаю.

– Я имею в виду, придумал, что вас изнасиловали?

– Понимаю, понимаю. Право, не знаю, почему Джимми сказал вам это.

– Нам он ничего не говорил.

– Не говорил? Но вы же...

– Он сказал это доктору.

– Ах вот так. – Роксана помолчала и, пожав плечами, повторила. – Не знаю, почему он так сказал.

– Вообще-то необычная выдумка, вам не кажется?

– Очень необычная выдумка, вам не кажется?

– Очень необычная. А что за доктор? Который психов лечит?

– Он самый.

– Тюремный врач?

– Нет, армейский.

– Ясно, – она снова передернула плечами.

– Миссис Харди, – теперь спрашивал Карелла, – насколько близко вы были знакомы с Джимми Харрисом?

– Настолько же, насколько и с другими.

– Вы имеете в виду, из банды?

– Ну да. Вернее, из клуба. Сами они называли это клубом. И я думаю, это действительно был клуб.

– Всего человек двадцать ребят, верно?

– Да нет, побольше, они повсюду в Даймондбеке были.

– Но собственно в банду входило два десятка?

– Пожалуй.

– И с Джимми вы были настолько же близки, насколько со всеми остальными?

– Ну да.

Она по-прежнему лгала. Черт побери, Карелла знал, что она лжет. Он бросил взгляд на Мейера – тот тоже знал это. И так просто спускать ложь они вовсе не собирались. Они будут сидеть здесь и уболтают ее до посинения, но причины, отчего она врет, выяснят.

– Но можно сказать, что вы дружили с ним? – спросил Мейер.

– С Джимми? Ну конечно. Но, видите ли, я была девушкой Ллойда.

– Да, это мы понимаем.

– Так что других ребят, как бы это сказать, я просто знала.

– Г-м, – пробормотал Мейер.

– Так, например, как ваша жена – вы женаты?

– Да.

– А вы?

– Да, – подтвердил Карелла.

– Ну так вот, так, как ваши жены знают ваших сослуживцев, точно так же.

– Стало быть, характер вашего знакомства с Джимми Харрисом именно такой?

– Да.

– Скажите, а вы считали себя женой Ллойда?

– Женой? Нет, ну что вы? – Роксана рассмеялась. Но и этот смех был фальшивым, не было в нем ничего похожего на ту непосредственность, с какой она смеялась раньше. Она по-прежнему не хотела говорить правды, она все еще что-то скрывала. – Но мы ладили друг с другом. Мы гуляли вместе, если вы понимаете, что я хочу сказать.

– Нет, не совсем, – признался Карелла. – То есть у Ллойда не было других девушек...

– Вот именно.

– А у вас приятелей?

– В самую точку.

– И все-таки странно, что Джимми выдумал эту историю с изнасилованием.

– Совершенно с вами согласна. – Роксана снова засмеялась, но на этот раз смех мгновенно оборвался.

– А он когда-нибудь?.. – Карелла не закончил фразы. – Ладно, не имеет значения.

– Нет, что ты хотел сказать? – Мейер решил сыграть роль простодушного.

– Я просто подумал... Миссис Харди, а Джимми никогда не пытался за вами ухаживать?

– Нет, – быстро ответила она. – Нет, никогда.

Очередная ложь. Роксана теперь явно избегала его взгляда.

– Никогда, никогда?

– Нет.

– Вы уверены?

– Конечно, уверена. Я же объясняю вам, я была девушкой Ллойда.

– Это я уже понял.

– И я была верна Ллойду.

– Ясно. Но отсюда еще не следует, что и Джимми был ему верен. Понимаете, к чему я клоню, миссис Харди? Если Джимми когда-нибудь...

– Ничего подобного.

– ...Давал понять, что не прочь переспать с вами, то здесь можно найти объяснение истории, рассказанной им доктору.

– А почему, собственно, это вас так интересует? – неожиданно спросила она.

– Потому что Джимми Харрис мертв, и мы не можем найти его убийцу.

Помолчав некоторое время, Роксана вымолвила:

– Это очень, очень печально слышать.

– Миссис Харди... если все же между вами и Джимми или между вами и кем-нибудь еще из ястребов было что-то, способное побудить к мести или реваншу...

– Ничего не было, – Роксана покачала головой.

– Ничего?

– Ну было, было, – внезапно сказала она. – Но никто об этом не знал. Только Джимми. И я.

– А что именно было, не скажете ли? Пожалуйста.

– Это вам ничем не поможет. Ведь никто ничего не знал.

Она долго смотрела на них, не произнося ни слова и как бы советуясь сама с собою, стоит ли раскрывать тайну, которую носила в себе двенадцать лет. В конце концов она, видно, решилась, кивнула и заговорила почти шепотом:

– Шел дождь. На улице было ужасно холодно, казалось, что должен пойти снег...

Все явственнее звучали в ее голосе интонации уроженки Ямайки, словно чем ярче вставали в памяти события двенадцатилетней давности, тем стремительнее превращалась она в семнадцатилетнюю девушку. Они слушали, и настоящее растворялось в прошлом, затем лишь, чтобы снова вернуться в настоящее. Казалось, то, что случилось двенадцать лет назад в подвале, происходит здесь и сейчас, в этот момент.

Идет дождь.

Странно, думает она, откуда бы быть дождю, в это время года уже снег должен идти, тем более так холодно. Но все равно идет дождь, гремит гром, сверкает молния. Вспышки ярко освещают крашеные стекла окон, врезанных в бетонные стены почти у потолка. От ударов грома содрогается все вокруг. Они вдвоем в подвальной комнате. Четыре часа дня, среда рождественской недели.

Оба оказались здесь случайно. Она пришла сюда в поисках Ллойда, но нашла только Джимми, который стоял у проигрывателя со стопкой пластинок в руках. Бетонная стена покрыта синей краской, но побледнее, чем густо-синие, почти черные полосы на оконных стеклах. Снова вспышка молнии, еще один удар грома. Джимми заводит пластинку. Он говорит, что все сейчас в клубе у «Эрманос», ведут мирные переговоры. Он тоже должен был там быть, но мать глубоко порезала руку, и ему пришлось вести ее в больницу. Снова молния, оглушительный удар грома. Она поранила руку, украшая рождественскую елку. Музыка звучит негромко, медленно, обволакивающе. А гром подобен контрапункту.

«Потанцуем?» – предлагает он.

Надо отказаться, сразу подумала она. Ведь она женщина Ллойда. И если Ллойд неожиданно появится и увидит, что они танцуют, будут большие неприятности. Это она знает. Она знает, что ей сделают больно, она знает, что пощады от Ллойда ждать не придется, кодекс есть кодекс, они изобьют ее до крови. Прошлым летом, когда одну из девушек – членов клуба – застали на улице за разговором с парнем из «Лос Эрманос», с нее содрали платье, привязали к столбу, и командир отделения дал ей двадцать плетей. Сначала она просто заскулила, а потом с каждым ударом, оставляющим на спине глубокий рубец, принялась вскрикивать. Потекла кровь. Они швырнули ее в канаву, затем туда же полетели ее блузка и лифчик. "А теперь, – говорят, – иди к своим любимым «Эрманос».

Но то было прошлым летом, а сегодня это сегодня. И будет еще хуже. Танцуешь с братом, когда Ллойда нет. Если бы был, – совсем другое дело, никто бы ничего не сказал. Но его нет, она здесь одна с Джимми, и ей страшно, потому что она знает, что ей угрожает. Но именно опасность и привлекает.

«Конечно, – говорит она с нервным смешком, – почему бы и нет?»

Джимми обнимает ее. Музыка медленная, и они танцуют, почти прижавшись друг к другу. Он возбуждается, она это чувствует, ни его брюки, ни ее юбка тут не помеха. Они танцуют медленный рок, он прижимается к ней, трется. Очередной удар грома. Ей все еще страшно, но он держит ее крепко, и она тоже начинает возбуждаться.

Она снова смеется. Трусы ее увлажняются, под юбкой все становится мокрым. Пластинка кончилась, и игла начинает скрипеть на холостых оборотах. Внезапно он выпускает ее и идет к проигрывателю. Наступает тишина, потом сверкает, разрезая своим светом крашеные стекла подвала, молния, гремит гром. Джимми идет к двери.

Она неподвижно стоит в середине комнаты, у самого столба. Она боится, что ей закрутят на спине руки и привяжут к столбу. Это не шутки, она боится, что ее будут бить по обнаженной груди. Она знает, что так наказали девушку из другой банды – ее обвинили в прелюбодеянии. Что за это полагается, черным по белому написано в правилах, приклеенных к стене в клубе. Прелюбодеяние. Она собирается отдаться брату, но она же женщина Ллойда, и значит – прелюбодеяние, а за это строго карают. Джимми тоже худо придется. Они заставят его пройти сквозь строй, станут в два ряда, и он пойдет, а братья будут бить его цепями и железными палками.

А после того, как все будет сделано и со всем покончено, после того, как она получит свои пятьдесят ударов плеткой-семихвосткой по голой груди, уж точно, не меньше, может даже, сто, ведь она женщина президента; после того, как Джимми пропустят сквозь строй и оставят его, всего в синяках, истекающего кровью, без сознания валяться на полу, после всего этого их обоих вышвырнут из клуба, справляйтесь дальше в одиночку. Клуб был их якорем в жестоком мире, где вражеские группировки возникали на улицах, как грибы после дождя. Закон на улице не в помощь. Родители, которые с ног сбиваются, лишь бы заработать лишний доллар, тоже не помогут, и только братья и сестры по клубу – твоя опора и твоя защита.

Если ты не в клубе, с тобой все что угодно можно сделать.

Если ты парень, любой может избить тебя, ограбить, обмануть, убить. А если девушка, любой тебя обидит, изнасилует, да вообще что угодно сотворит. Таков этот город. Здесь нужна страховка. Принадлежность к клубу – это есть страховка, а она, глупая шлюха, готова от нее отказаться. Она просто дура, идиотка, и сама знает это. Но она хочет Джимми Харриса, и кажется, давно хочет, с тех самых пор, как он полгода назад здесь появился. Она уже тогда начала его избегать, надеясь, что ничего не случится. Случилось, куда денешься. Вот прямо сейчас и случится. Он запирает дверь в подвал, на два оборота запирает, словно опасается налета банды, да не одной, накидывает цепочку, и вот возвращается к ней, и тесно прижимает к себе и целует взасос, так что не вздохнешь.

Она чувствует на теле его руки. Он расстегивает ее блузу, касается груди, запускает руки под юбку, обхватывает бедра, а потом ягодицы, на которые натянуты нейлоновые трусики. У нее кругом идет голова. Она без сил откидывается на столб, и он берет ее прямо здесь, стоя. Он срывает с нее трусы, комкает их, отбрасывает в сторону, расстегивает штаны и входит в нее. И почти сразу же кончает, а она вскрикивает и тоже кончает, и пусть катятся ко всем чертям и «Ястребы», и Ллойд, и вообще целый мир. Они сжимают друг друга с такой силой, будто это в последний раз, оба вжимаются в столб посреди комнаты, а вокруг бушует природа – и гром и молнии. Слезы льются у нее из глаз. И у него тоже, а потом он заставляет ее поклясться, что она никому никогда не проговорится, что он плакал.

 

Глава 12

Наконец наступило утро понедельника.

На столе у Кареллы зазвонил телефон. Он поднял трубку:

– Восемьдесят седьмой участок. Карелла.

– Это Мэлони, из подразделения служебных собак.

– Да, Мэлони, слушаю.

– Вы, кажется, должны были мне позвонить.

– Я только что пришел, – ответил Карелла, взглянув на часы. – Еще лишь четверть девятого, Мэлони.

– Мы же договорились, что вы начнете день со звонка ко мне.

– Я и собирался с него начать.

– Я не намерен углубляться в спор на тему, с чего вы начинаете утро, – продолжал Мэлони. – Я здесь с восьми часов, и, по-моему, именно это означает начало рабочего дня, но, повторяю, спорить не собираюсь. Единственное, что я желаю знать, это что мне делать с этой собакой.

– Т-а-к, – протянул Карелла.

– Что значит «т-а-к»?

– Это значит: дайте мне минуту подумать, ладно?

– Не больно-то приятно держать здесь этого пса, – сообщил Мэлони. – Он никому не позволяет даже пройти мимо, не ест того, что ему дают, это чертовски неблагодарная дворняга, если хотите знать.

– Его так выдрессировали, – возразил Карелла.

– Выдрессировали быть неблагодарным?

– Да нет же, принимать пищу только из рук хозяина. Это пес-поводырь.

– Я не знаю, кто он, но мне здесь не нужны собаки-поводыри. Мне нужны собаки, приученные вынюхивать наркотики. Так что прикажете мне с ним делать? Если он вам не нужен, я отправлю его в собачий приют. Знаете, как поступают с ними в приюте?

– Знаю, знаю.

– Дворнягу держат там три недели, а потом ликвидируют. Безболезненно. Его помещают в контейнер и выкачивают оттуда весь воздух. Это все равно что заснуть. Ну, так что скажете. Капелла?

– Карелла.

– Да, что скажете?

– Я пришлю за ним кого-нибудь.

– Когда?

– Сразу же.

– "Сразу же" – это когда?

– Сразу же – это сразу же, – разозлился Карелла.

– Ну конечно, – съязвил Мэлони, – так же, как «начать утро» в четверть девятого, да?

– Кто-нибудь приедет за ним к десяти.

– Ехать надо в управление. Восьмой этаж, пусть спросят детектива Мэлони. Чем вы, ребята, только там занимаетесь, работаете по сокращенному рабочему дню, что ли?

– И то только если дела, – ответил Карелла и бросил трубку.

Детектив Ричард Дженеро сидел за своим столом, погруженный в изучение словаря. Карелла подошел к нему и спросил:

– Ну, нашел нужное слово, Дженеро?

– Что? – переспросил тот. – А-а, нашел, да, нашел нужное слово.

Он не улыбался. Он вообще редко улыбался. Карелла подозревал, что Дженеро страдает тяжелыми запорами. Вдруг он подумал – почему никто в участке не называет Дженеро Ричардом, Ричи или Диком, а только «Дженеро»? Все остальные обращаются друг к другу по именам но Дженеро всегда оставался «Дженеро». Более того, интересно, почему сам Дженеро никогда не обращал на это никакого внимания? А за пределами участка его тоже называют Дженеро? Может, его и родная мать так зовет? Звонит ему по пятницам и говорит: «Дженеро, это мама. Почему ты никогда сам не позвонишь?»

– Не хочешь ли оказать мне услугу? – спросил Карелла.

– Какую услугу? – с подозрением поинтересовался Дженеро.

– Съездить в центр за собакой.

– За какой такой собакой? – все так же подозрительно осведомился Дженеро.

– За собакой-поводырем.

– Шутишь?

– Нет.

– Тогда за какой же собакой?

– Ну я же сказал, за поводырем, в отдел служебных собак.

– Это ты прохаживаешься насчет того случая, когда меня ранили в ногу, да?

– Да нет же!

– Тогда насчет той истории, когда я патрулировал в парке, что ли?

– Нет, Дженеро, вовсе нет.

– А, это когда я изображал слепого и мне прострелили ногу, да?

– Нет. Я серьезно. Из отдела служебных собак нужно забрать черного Лабрадора.

– А почему ты посылаешь меня?

– Я тебя не посылаю, Дженеро, я спрашиваю, не хочешь ли ты съездить за ним.

– Тогда пошли патрульного, – ответил Дженеро. -

Какого черта! Как только в участке нужно сделать какую-нибудь дерьмовую работу, так посылают именно меня. Пошли вы все! – выругался Дженеро.

– Я думал, может, ты захочешь проветриться, – сказал Карелла.

– У меня и здесь есть чем заняться, – распалился Дженеро. – Думаешь, мне делать нечего?

– Ладно, забудь! – успокоил его Карелла.

– Посылай туда треклятого патрульного!

– Я так и сделаю, – согласился Карелла.

– А все же это был розыгрыш. Думаешь, я не понял? – сказал Дженеро. – Ты намекал на ту мою рану в парке.

– Я думал, рана у тебя была в ноге.

– Рана была в ноге, а получил я ее в парке, – без тени юмора ответил Дженеро.

Карелла вернулся к своему столу и набрал номер «24». Трубку снял сержант Мерчисон.

– Дэйв, это Стив. Ты можешь послать для меня машину в управление? Восьмой этаж, спросить детектива Мэлони, он должен вернуть нам черного служебного Лабрадора.

– Собака злая? – спросил Мерчисон.

– Нет, это пес-поводырь, он не злой.

– Бывают такие поводыри, что стоит на них посмотреть, как они тут же цапнут, – заметил Мерчисон.

– Скажи своему человеку, чтобы надел на него намордник, у них ведь в патрульных машинах, кажется, есть намордники?

– Да, но на злую собаку не больно-то наденешь намордник.

– Говорю тебе, это не злая собака, – повторил Карелла. – Только, Дейв, мог бы ты послать кого-нибудь прямо сейчас? Если не забрать пса до десяти, они упекут его в собачью богадельню и убьют там через три недели.

– Ну и что за спешка? – сказал Мерчисон и отключился.

Карелла положил трубку на рычаг и уставился на телефон так мрачно, что тот не выдержал и зазвонил. Карелла очнулся и снова снял трубку.

– Восемьдесят седьмой участок, Карелла, – произнес он.

– Стив, это Сэм Гроссман.

– Привет, Сэм, как дела?

– Comme ci, comme са, потихоньку, – ответил Гроссман. – Это ты присылал в лабораторию пробу земли на анализ? Там написано просто «87-й участок».

– Этот Мейер. А что показал анализ?

– Земля идентична той, что найдена под ногтями Харриса, если ты это хотел узнать. Но должен тебе сказать, Стив, что состав вполне заурядный, очень распространенный. Я бы не придавал этому особого значения, если у тебя нет других доказательств.

– Есть другие соображения, скажем так, – ответил Карелла.

– Ну тогда действуй.

– А что насчет квартиры Харриса?

– Ничего. Никаких посторонних следов, волос или волокон ткани. Ни-че-го.

– Ладно, спасибо. Я тебе позвоню.

– Пока, – ответил Гроссман и повесил трубку.

У входного турникета какой-то капрал стоял и заглядывал внутрь служебного помещения. Карелла встал и подошел к нему:

– Могу чем-нибудь помочь?

– Сержант там, внизу, сказал, чтобы я поднялся сюда, – ответил капрал. – Я ищу человека по имени Капелла.

– Карелла, это я.

– Это от капитана Маккормика, – доложил капрал и вручил Карелле конверт из плотной бумаги, в левом верхнем углу которого стоял гриф: «Армия США. Следственно-криминальный отдел».

– Вы быстро сработали, – заметил Карелла.

– Вообще-то мы получили этот пакет еще вчера, но в конторе никого не было. Почтовая служба зарегистрировала его в 4.07 утра. Видно, ребята в Сент-Луисе отправили его на самолете поздно вечером в субботу. Быстро дошло, правда?

– Очень быстро, – подтвердил Карелла. – Большое спасибо.

– Не за что, – ответил капрал. – Как мне добраться отсюда до Рейтер-стрит? Мне там в призывном пункте надо кое-что прихватить.

– Это прямо по дороге к центру, – объяснил Карелла. – Вы на машине?

– Да.

– Тогда, как отъедете от участка, поверните направо, на следующем перекрестке – снова направо. Там будет улица с односторонним движением, ведущая строго на север, она приведет вас прямо на Речное шоссе. Найдете поворот на запад и потом езжайте по этой дороге, пока не увидите указатель на Рейтер-стрит.

– Спасибо, – поблагодарил капрал.

– Вам спасибо, – ответил Карелла, помахав на прощание конвертом.

– Не за что, – снова сказал капрал, лихо повернулся кругом и зашагал по коридору.

Карелла вернулся к своему столу и вскрыл конверт. Бумаг внутри было не много, но бланки оказались незнакомыми, потребовалось некоторое время, чтобы в них разобраться, а потом – чтобы переварить содержавшуюся в них информацию. По ходу чтения он делал записи, не зная, сможет ли оставить эти ксерокопии или их надо будет вернуть, и поэтому не решаясь ставить пометки на полях. В пятницу из телефонного разговора с Маккормиком он понял, что тот весьма щепетилен в отношении формальностей, и подозревал, что по прочтении бумаги придется отослать обратно.

Джеймс Рэндольф Харрис вступил в армию 17 мая десять лет назад. Его направили в Форт-Гордон, Джорджия, для прохождения начальной подготовки, а потом в Форт-Джексон, Южная Каролина, для совершенствования в пехотной подготовке. В конце августа его отправили за океан рядовым первого класса роты "Д" 2-го батальона 27-го пехотного полка 2-й бригады 25-1 пехотной дивизии. В деле это не было отмечено, но Карелла знал по фотографии, найденной в квартире Харриса, что Джимми служил в огневом расчете «Альфа» второго отделения.

Если Карелла правильно помнил реалии собственной военной службы, в роте четыре взвода, а во взводе четыре отделения, следовательно, в роте "Д" всего 16 отделений. В каждом взводе существуют 1-е, 2-е, 3-е и 4-е отделения, причем в армии предпочитают обозначать их цифрами, а не буквами. Поскольку взводов четыре, должно быть четыре вторых отделения. Из дела не было ясно, в каком из них служил Джимми. Карелла допускал, что если Джимми обратился за помощью к своему старому однополчанину, это должен был быть человек из его ближайшего армейского окружения, но чтобы попасть в точку, ему необходимо знать номер взвода.

В деле, как положено, отмечалось, что Джимми был ранен в бою 14 декабря, и далее ранение описывалось в строгих медицинских терминах. В конце декабря его перевели из полевого госпиталя в Гонолулу, а оттуда – в еще один госпиталь, в Сан-Франциско, и, наконец, – в Главный госпиталь в Форт-Мерсере. В его форме N 214 значилось, что в марте он получил почетную демобилизацию с полной пенсией по нетрудоспособности. Вот и все.

Карелле нужно было знать больше.

Вздохнув, он открыл свой телефонный справочник и стал листать страницы на букву "А", пока не нашел раздел «Американская армия». Там он отыскал телефон, по которому уже звонил в Джефферсон, а под ним – номер национального центра учета личного состава в Сент-Луисе. Карелла взглянул на стенные часы. Было двадцать минут десятого, значит, в Сент-Луисе – только двадцать минут девятого: издержки жизни в большой стране. Он нацарапал номер на клочке бумаги, достал из верхнего ящика стола три бланка и, переложив их копиркой, начал печатать отчет о показаниях, полученных от Ллойда Бакстера и Роксаны Харди.

Карелла спрашивал себя, что подумал бы майор Лемар об откровениях Роксаны? Похоже, майор не сомневался, что Джимми говорил правду об изнасиловании в подвале двенадцать лет назад. Однако это было никакое не изнасилование: ни шикарное, по первому разряду, ни даже самое что ни на есть захудалое. Просто пара разгоряченных подростков наслаждалась обществом друг друга в подвале у электрощитка – бывает и хуже. Чего Карелла никак не мог понять, так это зачем Джимми солгал. И почему майор его не раскусил? Конечно, опытный психиатр увидел бы истину сквозь шелуху ложных воспоминаний. Все было ясно, кроме того, что Роксана явно говорила правду о случившемся в тот день. Слишком уж она волновалась, вспоминая те события. Но опять же, и рассказ Джимми был эмоциональным, и ведь это именно ему мерещились кошмары.

Карелла недоумевал. В том, что произошло тогда между Джимми и Роксаной, не было ничего кошмарного, если не считать страха наказания. Вероятно, Джимми терзали опасения, что его поймают. Быть объектом преследования – еще со средневековых времен считается занятием не из приятных, а нравы современной уличной банды мало чем отличаются от средневековых. Джимми, наверное, чертовски мучило то, что случилось с подружкой Ллойда. Ему, несомненно, были знакомы уличные разборки, и он видел себя в роли жертвы одного из таких побоищ – свинцовые трубы, обрушивающиеся на его череп, колесные цепи, крушащие его ребра, кованые ботинки, втаптывающие его в землю...

От таких мыслей немудрено бредить кошмарами по ночам. Должно быть, идя по улице, он все время ждал, что рука Ллойда вот-вот ляжет на его плечо: «Привет, малыш Джимми! Я слышал, ты поиграл с моей девочкой». Джимми, конечно же, постоянно был готов защищаться и придумал некую историю с изнасилованием под стать похищению сабинянок: «Нет, Ллойд, тебе все неправильно рассказали, парень. Я ее не трогал, это другие! А я как раз пытался им помешать». То, что он выложил майору Лемару, было не правдой, а мифом, придуманным им для самозащиты. Видно, он решил, что попался: Лемар кружил возле этого кошмара, возвращался к нему снова и снова, подбирался все ближе и ближе к событиям того дождливого дня в подвале. Тогда он и вытащил на свет Божий историю с изнасилованием. «Вот что случилось тогда на самом деле, док. Вот что случилось тогда на самом деле, Ллойд. Пусть гоняются за кем-нибудь другим. А я хороший. Я пытался их остановить».

«Что ж, может, и так», – подумал Карелла, глядя на часы. Пора звонить в Сент-Луис? Он набрал код города, потом нужный номер и услышал зуммер. Интересно, какой он, Сент-Луис? Он никогда не бывал там. Видел, правда, ковбоев, которые гнали стада по улицам, видел, как эти лихие парни пьют дрянное виски и танцуют с девицами в сетчатых чулках с красными подвязками.

– Национальный центр учета личного состава, – произнес женский голос.

– Это детектив Карелла, восемьдесят седьмой участок, Айсола, – представился Карелла. – Я получил пакет от капитана Маккормика из Форт-Джефферсона...

– Слушаю вас, мистер Карелла.

– Мне нужна дополнительная информация.

– Одну минутку, сэр, я соединю вас с мистером О'Нилом.

– Благодарю. Он подождал.

– О'Нил, – произнес мужской голос.

– Мистер О'Нил, это детектив Карелла из восемьдесят седьмого участка Айсолы. Я получил пакет от капитана Маккормика из Форт-Джефферсона, но мне нужна дополнительная информация.

– Какого рода? – поинтересовался О'Нил.

– Я расследую убийство человека по фамилии Харрис, Джеймс Харрис, он служил в армии десять лет назад: рота "Д", второй батальон...

– Подождите, я запишу, – перебил его О'Нил. – Рота "Д", второй батальон...

– Двадцать седьмой полк, – продолжил Карелла, – вторая бригада двадцать пятой пехотной дивизии. У меня нет номера взвода. Он числился в огневом расчете «Альфа» второго отделения.

– Звание?

– Рядовой первого класса.

– Личный номер?

– Секунду, – сказал Карелла, заглядывая в личное дело Джимми, нашел номер и медленно продиктовал восемь цифр. О'Нил будет вводить данные в компьютер, и Карелла хотел избежать ошибок.

– Демобилизован или погиб? – спросил О'Нил.

– И то и другое, – ответил Карелла.

– Как это может быть?

– Он демобилизован десять лет назад, а убит вечером в прошлый четверг.

– А, понимаю. Я имел в виду... У нас здесь списки всех, кто либо демобилизован, либо погиб при исполнении. А в армейском департаменте – списки тех, кто ушел в отставку или в запас. Вы сказали, что этот человек был демобилизован?

– Да.

– Почетное увольнение?

– Да. И полная пенсия по нетрудоспособности.

– Он был ранен?

– Да.

– Когда?

– 14 декабря, в следующем месяце будет десять лет.

– Хорошо, – сказал О'Нил. – Что вы хотите знать?

– Имена его сослуживцев по огневому расчету.

– На тот день, который вы указали?

– Да.

– Это возможно. Зависит от того, кто составлял рапорт об операции.

– А кто его обычно составляет?

– Офицер, командующий подразделением. Или иногда...

– Вы хотите сказать, командир части?

– Да. Или сержант, назначенный командовать. Взводом обычно командует лейтенант, а сержант ему помогает. Если ни один из них не присутствовал при выполнении задания в тот день, тогда рапорт мог составить командир отделения или даже старший по огневому расчету. Понимаете, как дробится схема?

– Не совсем, – признался Карелла. – В мое время основным подразделением было отделение.

– Ну, сейчас в принципе тоже, но отделение делится на два огневых расчета – «Альфа» и «Браво». В каждом расчете пять человек, командует отделением Р-6 – итого одиннадцать человек. Расчет состоит из стрелка-автоматчика – это или С-4, или С-3, гранатометчика – это обычно бывает Р-4, двух стрелков – как правило, это Р-3, и старшего расчета – Р-5.

– Я не разбираюсь во всех этих обозначениях: С-4, Р-3 – что это значит?

– Это обозначение ранга. Р-3 – рядовой первого класса, С-4 – специалист четвертого класса, капрал и так далее.

– Гм, – хмыкнул Карелла.

– Я хочу сказать, что в рапорте может быть перечислен поименно весь состав расчета, в котором служил Харрис.

– И тогда это было бы в его личном деле?

– Да, – подтвердил О'Нил.

– Это дело у меня на столе, но в нем нет никаких других имен.

– Кем подписан доклад?

– Минутку, – Карелла снова перелистал бумаги. – Неким лейтенантом Джоном Фрэнсисом Татальей.

– Это должен быть командир взвода, – сказал О'Нил. – Рапорт составлен по форме двести один?

– Да.

– И в нем не перечислен личный состав расчета?

– Нет.

– Тогда там должен быть так называемый «спецприказ».

– Что это такое?

– Это приказ о назначении такого-то командиром подразделения, и иногда в приказе перечисляются люди, поступающие под его начало, с указанием имен, рангов и личных номеров.

– Нет, ничего такого я здесь не нашел.

– Что ж, тогда, полагаю, придется провести перекрестную проверку с организационным отделом учета кадров. Понадобится некоторое время. Назовите мне свой номер телефона, пожалуйста.

– Фредерик 7-8024.

– Это Айсола?

– Да, местный код...

– Не надо, у меня есть. Ваше имя еще раз, пожалуйста.

– Детектив второго класса Стивен Луис Карелла.

– Вы из местного полицейского управления?

– Да.

– Я вам перезвоню, – сказал О'Нил и повесил трубку.

Было уже почти одиннадцать, но никто не звонил. Карелла спустился вниз выпить кофе. Когда он вернулся, телефон наконец зазвонил. Карелла приготовил лист бумаги и снял трубку.

– Восемьдесят седьмой участок, Карелла, – представился он, как обычно.

– Это Гарри О'Нил из Сент-Луиса. Простите, я только несколько минут назад смог проверить сведения по компьютеру. Здесь у меня списочный состав роты – очень длинный, он разбит на четыре взвода. Есть список в алфавитном порядке – и другой, где служащие сгруппированы по рангам. Джеймс Харрис служил в третьем взводе роты "Д". Так... В утренних донесениях из взводов иногда содержится перечень личного состава отделений и огневых расчетов. В третьем взводе документация велась очень аккуратно, поэтому я нашел нужные вам имена.

– Отлично! – воскликнул Карелла. – Позвольте, я их запишу.

– Взяли ручку?

– Так точно.

– Руди Тэннер, рядовой первого класса, стрелок-автоматчик. Тэ-э-два эн-е-эр.

– Записал.

– Карл Фирсен, Р-4, гранатометчик.

– Фамилию по буквам, пожалуйста.

– Эф-и-эр-эс-е-эн.

– Дальше.

– Джеймс Харрис и Расселл Пул, оба рядовые первого класса, стрелки. Расселл с двумя «эс» и двумя «эл».

– Есть.

– Сержант-командир расчета Роберт Хоупвелл.

– Так.

– Вам нужны имена командира взвода и его помощника?

– Если можно.

– Командир – лейтенант Роджер Блейк, впоследствии убитый в бою. У второго трудное имя. Произношу по буквам: сержант Тэ-а-тэ-а-эл-мягкий знак-я – Джон Таталья.

– Это точно?

– Что точно?

– Я имею в виду звание этого Татальи. Не тот ли это самый лейтенант, который подписал рапорт, содержащийся в личном деле Харриса? Сейчас, одну минутку, – Карелла перелистал стопку бумаг у себя на столе. – Да, вот он, лейтенант Джон Фрэнсис Таталья.

– Хм, а здесь он значится сержантом.

– Где «здесь»?

– В утреннем донесении из взвода.

– На нем есть дата?

– Третье декабря.

– Рапорт у меня в деле датирован пятнадцатым декабря.

– Что ж, либо в том, либо в другом – ошибка, – сказал О'Нил. – Если только его не повысили в звании за эти двенадцать дней.

– А это могло быть?

– Возможно.

– Могу ли я получить адреса всех этих людей?

– Об этом вы, кажется, не просили, – заметил О'Нил.

Список адресов четырех боевых соратников Джимми по расчету и человека, который был тогда сержантом его взвода, выглядел так:

Джон Фрэнсис Таталья Форт-Ли, Питсбург, Вирджиния;

Руди Тэннер 1147 Марафон-драйв, Лос-Анджелес, Калифорния;

Карл Фирсен 324 Бартер-стрит, Лос-Анджелес, Калифорния;

Роберт Хоупвелд 163 Олеандр-крессент, Сарасота, Флорида.

Расселл Пул, последний в списке, был и единственным человеком из «Альфы», который жил в этом городе. Во всяком случае, после демобилизации он жил здесь, по адресу: 3167 Эл-авеню, Маджеста.

В результате серии звонков в справочную телефонную службу было получено подтверждение, что Роберт Хоупвелл по-прежнему живет в Сарасоте, а Расселл Пул здесь, в Айсоле. В телефонном справочнике Лос-Анджелеса ни Руди Тэннер, ни Карл Фирсен не значились. Карелле оставалось предположить, что оба куда-то переехали. Ему не удастся найти их, если только после демобилизации они не имели неприятностей с полицией. На всякий случай он позвонил в полицию Лос-Анджелеса и попросил проверить эти имена по их картотеке. Сержант-детектив, с которым он разговаривал (в Лос-Анджелесе полицейские звания больше похожи на армейские, чем здесь), пообещал Карелле перезвонить в конце дня.

Потом Карелла позвонил в Форт-Ли, Вирджиния, и выяснил, что Джон Фрэнсис Таталья, бывший некогда сержантом взвода и, предположительно, повышенный в звании до лейтенанта, стал теперь майором (!) Татальей и переведен в Форт-Керби в сентябре прошлого года. Форт-Керби находился в соседнем штате, милях в восьмидесяти за мостом Гамильтона. Карелла немедленно позвонил туда майору и сообщил, что прибудет для беседы с ним сегодня же. Майор не мог вспомнить рядового Джеймса Харриса, пока Карелла не напомнил ему, что это тот самый человек, который ослеп в результате ранения.

Карелла закончил разговор и помахал рукой входившему через турникет Хейзу.

Рыжие волосы Коттона были взлохмачены, лицо покраснело от ветра, и вообще вид у него был недовольный и сердитый.

– Ты занят? – спросил Карелла.

– А что?

– Мне нужно, чтобы кто-нибудь позвонил в Сарасоту и снял показания по телефону. Мне самому надо немедленно ехать в Форт-Керби.

– Сарасота? Это на севере штата, что ли?

– Нет, это во Флориде.

– Во Флориде, гм? А почему бы мне туда не слетать? – ухмыльнулся Хейз.

– Потому что я хочу, чтобы ты еще съездил повидать кое-кого в Маджесте. Что скажешь?

– А что делать с тремя ночными кражами со взломом, которые висят на мне?

– Ну здесь речь идет об убийстве, Коттон!

– У меня и убийство найдется, – ответил Хейз. – Ей-богу, где-то у меня на столе валяется и убийство.

– Так ты мне поможешь?

– Ладно, садись мне на шею, – обреченно вздохнул Хейз.

 

Глава 13

Чтобы попасть в Форт-Керби, находящийся в соседнем штате, надо переехать через мост Гамильтона и затем пересечь Бэйлорвил – местность, которая в старые добрые времена была свиноводческим центром всего штата. Теперь, как говорят в этих краях, тут и поросенок не хрюкнет, но вонь тем не менее сохранилась, так что едва проехав невидимую границу поселения, Мейер закрыл нос платком. Последнее время он стал замечать что у него сильно обострилось обоняние – раньше вроде, этого не наблюдалось. Интересно, спрашивал он порою самого себя, в поимке преступников это может помочь? А пока он тоскливо посматривал на мелькающие за окном по обе стороны шоссе здания фабрик и нефтеочистительных сооружений, свалок и мельничных хозяйств. Погода сделалась промозглой и сумрачной, и даже без помощи труб, усердно загрязняющих воздух, небо все равно приобрело бы свой свинцовый оттенок.

Оба – и водитель, и пассажир – съежились на своих местах. Часы на приборной доске показывали 12.30, а до Форт-Керби было еще сорок миль. Заставы на этом шоссе располагались через каждые пять миль, и Карелла, сидевший на пассажирском месте, то и дело лазил в карман за четвертаками. Мейер тщательно вел им счет. Потом они представят финансовый отчет в канцелярию, и, надо надеяться, расходы им возместят. В полицейском управлении отчеты рассматривали весьма скрупулезно, основываясь на той весьма распространенной теории, что люди, служащие в органах правопорядка и имеющие дело со всякой нечистью, и сами порою не прочь нагреть руки. В конце концов, как докажешь, что полтинник, который отдал за переезд моста, на самом деле не был потрачен на средне-прожаренный гамбургер? На каждой заставе Карелла требовал расписку. Затем передавал ее Мейеру, а тот переправлял в записную книжку, присоединяя к уже имеющимся.

В Форт-Керби они приехали в двадцать минут второго. Карелла показал удостоверение часовому у ворот базы, окруженной высоким металлическим забором. На гигантском табло было начертано, что посторонним на базу вход строго воспрещен. Часовой внимательно изучил удостоверение и жетон Кареллы, а затем принялся перелистывать стопку пропусков, приколотых к специальной доске.

– Майор ожидает вас, сэр, – сказал он наконец. – Вы можете оставить машину рядом со столовой, здание справа из красного кирпича. Майор в секции А-4.

– Спасибо.

Майору Джону Фрэнсису Таталья, коротко остриженному блондину с топорщащимися усами, было немного за тридцать. Могучим сложением майор не отличался – пять футов девять дюймов, не больше, но пронзительный взгляд голубых глаз выдавал человека вполне в себе уверенного. Его можно было представить себе на военном параде – стоит себе под жарким солнцем, и с ноги на ногу не переступит, даже не вспотеет.

– Майор Таталья, – представился он, едва Карелла и Мейер переступили порог кабинета. – Рад познакомиться.

Обменявшись с хозяином кабинета рукопожатием, детективы уселись за стол. Сопровождавший их сержант вышел из комнаты, пятясь спиной, как слуга. Дверь бесшумно закрылась. Откуда-то с плаца доносились громкие команды: «Левой, правой, левой, правой». Ритмическое их звучание что-то странным образом воскрешало в памяти. Карелле они напоминали его собственную армейскую службу – давно это было. А Мейер почему-то с ностальгической тоской вспомнил времена, когда он играл в футбол за школьную команду. За широким окном майорского кабинета свинцовой тяжестью опустился на землю ноябрь. Хорошее время для воспоминаний – ноябрь.

– Как я и сказал вам по телефону, сэр, – начал Карелла, – мы расследуем серию убийств...

– То есть как это серию? У вас что, не одно убийство? Когда вы сказали мне, что вас интересует Джимми Харрис, я решил...

– Убили троих, – сказал Карелла. – Правда, мы не уверены, что все эти убийства взаимосвязаны. Но первые два – скорее всего да.

– Ясно. А кого еще, кроме Харриса, убили?

– Его жену Изабел и женщину по имени Эстер Мэттисен.

– Чем могу быть полезен?

На столе у Татальи не было ни бумаг, ни даже карандашей. На медной табличке выгравировано: майор Дж. Ф. Таталья. Рядом, в рамке, три соединенных фотографии, на которых были изображены жгучая брюнетка и две девочки, одна с темными волосами, а другая, как майор, светленькая. Таталья сложил кончики пальцев и держал их прямо под подбородком, словно молиться собрался.

Мейер наблюдал за майором. Своим острым нюхом он почуял запах одеколона, тянувшийся откуда-то из-за стола. Ему никогда не нравились мужчины, пользующиеся одеколоном, даже если это были спортсмены, рекламирующие разные сорта одеколона по телевидению. Таталья ему особенно не понравился. Было в этом человеке что-то неестественное, какая-то неприятная чопорность. Таталья явно решил, что главный здесь Карелла и не сводил с него глаз. Таталья наблюдал за Кареллой, а Мейер наблюдал за Татальей.

– У нас есть основания полагать, что Харрис связался с кем-то из своих старых армейских дружков для осуществления некоего замысла, – сказал Карелла.

– Какого такого замысла?

– Возможно, криминального.

– Вы говорите, «возможно»...

– Потому что точных сведений у нас нет. – Карелла помолчал. – Скажите, вы ведь командовали в свое время третьим взводом?

– Да.

– И ранен был Харрис при вас?

– Да, я потом составил донесение.

– И подписали его как старший офицер.

– Да.

– Это было пятнадцатого декабря. А ранение, в результате которого он потерял зрение, Харрис получил накануне – верно?

– Ну да.

– А незадолго до того вы получили повышение?

– Да.

– Но это было до боя, в котором Харрис...

– Да, за неделю или десять дней до того. В начале декабря мы провели операцию под кодовым наименованием «Ала Моана». Лейтенант Блейк был убит вскоре после выброски вертолетного десанта. Мне присвоили звание, минуя обычную процедуру, прямо, можно сказать, на поле боя, и до конца операции я исполнял обязанности командира.

– Вам дали чин лейтенанта?

– Да, лейтенанта, и целый взвод в придачу. И задачу поставили, знаете ли, не просто какую-то паршивую деревеньку занять. Там был большой обходной маневр, в котором задействовали целый батальон – моторизованные части, артиллерия, поддержка с воздуха. За день до того, как Харриса ранили и он потерял зрение, наша разведка обнаружила базу противника в миле от нас к юго-западу. И мы направились туда через джунгли, но были атакованы по дороге.

– А как это произошло?

– Мы попали в засаду. Засада в форме буквы L... Первое огневое отделение было целиком окружено на узком участке, скажем, там, где короткая палочка L. Команда «Браво» заходила с длинной. Мы ничего не могли сделать. Косоглазые перекрыли путь и буквально под каждым деревом поставили пулемет. Мы укрылись в кустах и начали отстреливаться. Бога моля, чтобы ребята из «Браво» подошли, пока нас всех не укокошат. Вскоре они появились под прикрытием третьего отделения – это было пулеметное отделение. Но десять минут до их прихода – это чистый ад. До сих пор не могу понять, как получилось, что только Харрис был ранен. Граната разорвалась рядом, и ему разве что голову не снесло.

– А других потерь не было?

– В «Альфе» нет. Убили двоих парней из «Браво» и ранили кого-то из третьего. В общем, нам здорово повезло. Могло быть куда хуже.

– А вы не припомните, кто был Харрису ближе всех?

– То есть что вы имеете в виду? Во время боя? Когда он был ранен?

– Нет, нет. Кто были его друзья? Был он с кем-нибудь по-настоящему близок?

– Вот уж не скажу. Я не уверен, что вы вполне представляете себе армейскую жизнь в боевых условиях. Во взводе сорок четыре солдата и плюс к тому командир и сержант. Лейтенант обычно обустраивает свой командный пункт там, откуда лучше всего руководить боем. Я лично в тот день был как раз с огневым расчетом, потому что он шел во главе колонны.

– Стало быть, людей из «Альфы» вы не слишком хорошо знали?

– В личном плане – нет.

– При том даже, что операция началась в первых числах месяца.

– Я знал их по именам, знал их в лицо. Я хочу сказать лишь, что лично почти ни с кем из солдат не сталкивался. Я был офицером, они...

– Но ведь вас тогда только произвели в лейтенанты?

– Это верно, – Таталья улыбнулся. – Но сержантов и солдат тоже не связывает такая уж нежная любовь. А до того, как убили лейтенанта Блейка, я был сержантом.

– А как его убили? – спросил Мейер.

– Осколком от артиллерийского снаряда.

– И когда это было?

– Где-то в самом начале месяца. Через два или три дня после выброски десанта, точнее не помню.

– А не знаете, Харрис после демобилизации поддерживал с кем-нибудь из бывших однополчан отношения?

– Понятия не имею.

– А вы?

– Вы имеете в виду, встречаюсь ли я с людьми из «Альфы»?

– Да.

– Нет. Я регулярно переписываюсь с командиром первого взвода роты Д, но это и все. Он профессиональный военный, вроде меня, сейчас служит в Германии. Получил туда назначение вскоре после сбора.

– Какого сбора, майор?

– Рота Д провела большой сбор в августе. Отмечалась десятая годовщина возвращения с войны.

– И где же происходил сбор?

– В городке Форт-Монмаут. Это в Нью-Джерси.

– Вы там были?

– Нет.

– А ваш друг?

– Он был. И писал мне об этом. Честно говоря, жалею, что не смог попасть туда.

– Ну что ж, – Карелла посмотрел на Мейера. – У тебя есть какие-нибудь вопросы к майору?

– Да нет.

– Тогда большое спасибо, – сказал Карелла, поднимаясь и протягивая руку хозяину кабинета.

– Боюсь, не слишком-то я оказался полезен, – ответил Таталья.

Когда они вернулись к себе в участок, на столе у Кареллы лежал отчет. Мейер предложил приятелю выпить чашечку кофе и двинулся по коридору в сторону канцелярии. Часы показывали 3.37. Тени удлинились. Карелла зажег настольную лампу и взялся за отчет. Сверху к нему была приколота записка:

"Стив!

Эта запись телефонного разговора с Хоупвеллом. Вроде, ничего существенного, но что же поделаешь. Я позвонил в Маджесту по телефону, который ты мне дал. Расселла Пула не оказалось дома, подошла его мать. Потом я нашел его на работе. Он возвращается домой в три, и мы договорились о встрече на это время. Если задержусь, позвоню тебе домой.

Коттон".

Карелла отколол записку и бросил ее в мусорную корзину. Хейз печатал, наверное, лучше всех в бригаде. В отчете почти не было опечаток. И все, конечно, чин по чину, официальный бланк, дата, время, подпись.

Беседа по телефону. Позвонил Хоупвеллу домой, но жена Мэри-Луиза сказала, что он на работе. Хоупвелл занимается производством инструментов для садоводства и огородничества. Адрес – Сарасота, 41. Торговый центр. Сказал, что живет в Сарасоте всю жизнь, женился сразу после призыва в армию. Джимми Харриса помнит. Помнит и бой, в котором тот был ранен и потерял зрение. Говорит, что «Альфа» попала в засаду и что выручили всех их «Браво» и пулеметное отделение. Харрис был ранен осколками гранаты, доставлен в полевой госпиталь, а затем эвакуирован на вертолете в стационар. С тех пор Хоупвелл Харриса не видел. Хоупвелл был командиром отделения. Во время боя командир взвода находился вместе со всеми. Лейтенант Джон Таталья. Никого из солдат своего отделения Хоупвелл после демобилизации не видел. Его самого ранили в марте следующего года. Сожалеет, что не был на общем сборе в Форт-Монмауте, Нью-Джерси, но ехать слишком далеко, он таких расходов не может себе позволить. Переписывается с одним бывшим солдатом «Альфы», Карлом Фирсеном, гранатометчиком, сейчас он живет в Амстердаме; этот был на встрече и говорит, что она прошла с огромным успехом. Был ли на ней Джимми Харрис, Хоупвелл не знает. Явно огорчился, узнав, что Харриса убили.

Маджеста название свое явно сохранила с колониальных времен. Дано оно было в честь его величества короля Георга. Тогда много чего называлось в его честь. Например, Джорджтаун. В те времена, когда англичане танцевали кадриль и даже простые солдаты изъяснялись на языке аристократов, Маджеста стояла на холмах и выглядела на редкость элегантно. «О, Маджеста, – говаривали англичане, – элегантное место».

В наши дни холмы в Маджесте сохранились, но элегантность исчезла. Более того, район выглядит совсем неэлегантно. И даже отталкивающе.

Люди здесь жили на узкой косе, вдающейся в Атлантический океан. Административно это еще город, но вообще-то от настоящего города далеко, хотя народу полно и здесь. Местная публика считает Джорджа Вашингтона и участников Континентального Конгресса свихнувшимися фанатиками. По их мнению, так лучше бы Маджеста оставалась английской колонией. В качестве примера можно сослаться на Сэнгдс Спит, который даже в наши дни выглядит почти как английская колония. Наверное, потому что люди здесь пьют пиммз и говорят, как правило, в нос. Это в основном очень богатая публика. Некоторые просто-таки миллионеры. А публика в Маджесте в основном бедная. Некоторые еле концы с концами сводят. А иные и вовсе бедны, как церковные крысы. Вот вроде Расселла Пула.

Он с матерью жил в облупившемся доме – такие можно найти в Англии, в районе Виктория-стрит или Гладстон-роуд. Расселл Пул был черным. Он никогда не видел Англии, хотя часто мечтал туда попасть, потому что не знал, что и в Англии есть свои проблемы по части людей с темным цветом кожи – яблоня растет недалеко от своего упавшего яблока. Пул знал только, что он беден и что живет в конуре. Коттон Хейз ему не понравился. Коттон Хейз выглядел как обычный засранец-полицейскии. Пул велел матери выйти в соседнюю комнату.

Хейзу Расселл Пул тоже не понравился.

Вообще-то люди не шибко друг от друга отличаются, только один белый, а другой черный. Может, в этом вся и разница. Пул был весом и ростом примерно с Хейза – добрых шесть футов два дюйма и сто девяносто фунтов. Оба широкоплечие, узкобедрые. Правда, у Пула не было такой рыжей шевелюры, как у Хейза – но у кого, скажите на милость, такая есть? Пул закрыл за матерью дверь в спальню и повернулся к Хейзу.

– Ну, что надо?

– Я же уже говорил по телефону, – начал Хейз. – Убили Джеймса Харриса.

– Ну а я тут при чем?

– Вы же вместе воевали, так?

– Да, ну и что с того?

– Вы когда Джимми в последний раз видели?

– В августе.

– В августе этого года?

– Да.

– И где же?

– На сборе в Нью-Джерси.

– О чем говорили?

– Так, о старых временах.

– А о новых?

– Как это понять?

– Он не говорил ни о каких своих планах?

– Каких таких планах?

– О планах, связанных с «Альфой».

– Да что за планы-то?

– Это вы мне должны сказать.

– Не понимаю, о чем речь.

– Джимми не говорил, что ему нужна помощь «Альфы»?

– Ничего подобного он не говорил.

– Может, он какое-то деловое предприятие задумал?

– Я же сказал, ничего подобного.

– Кто еще там был? Я имею в виду, из «Альфы».

– Только мы четверо.

– Кто именно?

– Я, Джимми, Карл Фирсен, который собрался в Амстердам улетать, и Руди Тэннер – он из Калифорнии заявился.

– А как нам найти этих двоих, не подскажете?

– Адрес Тэннера у меня есть. А Фирсен сказал, что ему надо писать в Амстердам через «Америкен Экспресс».

– Вы обменялись адресами?

– Да.

– И Джимми тоже?

– Джимми тоже.

– Вы дали ему свой адрес?

– Мы все дали друг другу адреса.

– И Джимми писал вам?

– Нет.

– А если бы он написал другим, вы узнали бы об этом?

– Это как же, интересно?

– Лейтенант Таталья был на сборе?

– Нет. Мы как раз дивились, чего это его нет, он ведь служит в Форт-Ли, Виргиния, не такой уж далекий путь, вон, Тэннер аж из самой Калифорнии прилетел.

– А откуда вам известно, где он служит?

– Таталья? А там, на сборе, был один капитан, он когда-то командовал первым взводом, ну и ребята с ним разговорились. Он сказал, что Таталья теперь майор и служит в Форт-Ли.

– Это кому же он сказал?

– Да я уж и не помню, кто там был поблизости. По-моему, Джимми, я и еще один парень, только он не из «Альфы».

– Откуда же?

– Он из «Браво». Их немного осталось. Двое были убиты в бою в тот самый день, когда ранили Джимми, и еще один погиб сразу после Рождества.

– А этот, который был на сборе – вы знаете его по имени?

– Конечно, я знаю его по имени, Дэнни Кортес, он живет в Филадельфии.

– Его адрес у вас есть?

– Да, я записал.

– А у Джимми его адрес был?

– Не знаю. Я ведь не ходил за Джимми по пятам и не следил, чей адрес он записывает, а чей нет.

– Но что он записал адреса сослуживцев из «Альфы» вы знаете точно?

– Да, потому что мы там стояли, трепались, ну и адреса записывали – одним карандашом.

– А о чем трепались?

– Я же говорил, старые времена вспоминали. Было о чем вспомнить – вместе нахлебались в свое время всякого.

– И чего же вы нахлебались?

– Как чего? Воевали. Больше всего в джунглях, но случалось, и в борделях.

– А в каких боях вы участвовали?

– Да главным образом, деревнями занимались. Бывало, окружишь деревню ночью, а с восходом, еще и женщины со своими мисками риса не успеют уйти назад в джунгли, – в атаку. Все сметали на своем пути – что мины, что запасы сахара или соленой рыбы, в общем, что под руку попадалось.

– А когда Джимми ранили, вы тоже деревню жгли?

– Нет, то была «Ала Моана». Большая операция. Целый батальон участвовал.

– Ну и как прошло?

– Да так себе. Куда больше людей положили, чем писали в газетах. Ведь всегда как? – чужие трупы считают, не свои.

– А Джимми ладил с ребятами в «Альфе»?

– Да.

– Со всеми?

– Да.

– А как вы думаете, мог кто-нибудь желать его смерти?

– Чушь.

– И с тех пор вы не встречались? С августа?

– Да, это был последний раз.

– Ну ладно, а теперь можно записать адреса? – закончил беседу Хейз.

И снова телефонная трубка...

Телефон для полицейского такой же жизненно необходимый инструмент, как для вора отмычка. Теперь у них были адреса Руди Тэннера и Дэнни Кортеса, служившего в огневом расчете «Браво» второго отделения. Знали они также, что с Карлом Фирсеном можно связаться через «Америкен Экспресс» в Амстердаме, но это мало что дает, потому что кто же будет платить за трансатлантический звонок, даже если удастся выяснить номер Фирсена. Через справочную они узнали телефоны Тэннера в Лос-Анджелесе и Кортеса в Филадельфии. Сначала Карелла позвонил Тэннеру. Он задал ему все те же вопросы о декабрьском бое и получил фактически те же ответы. Все сходилось. Карелла двинулся дальше.

– А когда вы его в последний раз видели?

– В августе. На сборе.

– Он ни о каких своих планах не говорил?

– О планах? Что вы имеете в виду?

– Ну, о планах, которые могли бы иметь отношение к «Альфе»?

– К «Альфе»? Не понимаю.

– Помочь не просил в осуществлении какого-нибудь плана?

– Нет. Точно нет.

– А он не писал вам после сбора?

– Нет.

– Но адрес свой вы ему оставили?

– Да.

– А когда вы в последний раз были здесь, в городе?

– В августе, когда ехал на сбор.

– И с тех пор не были?

– Нет.

– Ну что ж, спасибо.

Так, вешай трубку, берись за свои заметки, сверяй то, что услышал только что от Тэннера, с услышанным от Татальи, Хоупвелла и Пула. Думай. Шевели мозгами. А пуще всего попытайся разобраться в кошмарах Джимми, которые, по словам врача, объясняются тем, что он был свидетелем изнасилования в подвале. А изнасилования-то и не было. Так, не забыть позвонить полицейскому психиатру – как его, бишь? Прими в соображение, что убийства могли быть и безмотивными.

Были времена, когда большинство убийств являлись результатом семейной ссоры, решавшейся с помощью топора или пистолета. Найдешь женщину мертвой на полу в ванной, – ищи мужа. Найдешь мужчину с переломанными ногами и с ножом в сердце, – ищи мужа любовницы, да поживее, пока муж и супругу свою для ровного счета не выкинул из окна. Добрые старые времена. Попробуй-ка раскрой убийство, если все рассчитано заранее – жена хочет избавиться от мужа и вырабатывает сложный план, с использованием яда, извлеченного из желез зеленой южноамериканской змеи: она каждый вечер подливает капельку этого яда мужу в рюмку с коньяком, и через полгода бедняга в страшных конвульсиях умирает, а жена в это время наслаждается жизнью на Ривьере с любовником из Копенгагена. Это все новомодные штучки, раньше ничего подобного не было. В старые добрые времена обычным среднестатистическим убийцей была женщина: она приходила домой, видела, что муж снова валяется в стельку пьяный, трясла его, как грушу, а потом, разозлившись, наконец, говорила – к черту, шла на кухню, брала кочергу и наносила шестнадцать ударов в грудь и в горло. Такая вот была жизнь. А если интересуешься всякой белибердой, читай детективный роман, написанный какой-нибудь дамой из Суссекса. Триллер. Аж дыхание захватывает.

В старые добрые времена ты, случалось, справлялся с делом за три-четыре часа – между обедом и ужином, так сказать. И обычно преступником оказывался не дворецкий и даже не таинственное чудовище, а твой собственный брат или брат жены, или дядя Тим из города Нома, штат Аляска. Теперь все не так. По статистике тридцать процентов убийц даже не знают своих жертв. Абсолютно чужие друг другу люди, совершенные незнакомцы буквально на секунду оказываются в какой-то извращенной близости – на ту секунду, которой хватает, чтобы спустить курок или вонзить лезвие ножа. Так почему бы не предположить, что и Джимми, и Изабел, и Эстер стали жертвами какого-то совершенно не знакомого им человека, какого-то маньяка, у которого идиосинкразия на слепых? В самом деле. Почему? Он знал об этой категории людей только понаслышке, может быть, от соседей, и видел, как, неуверенно нащупывая дорогу, они бредут по улице, и само их появление было для него почему-то непереносимо. И ему захотелось разделаться с ними. Да почему бы и нет?

Все возможно.

Карелла вздохнул и набрал филадельфийский номер Дэнни Кортеса. Настенные часы в инспекторской показывали половину шестого, и Карелла рассчитывал, что тот уже вернулся с работы. После трех гудков к телефону подошла женщина.

– Да? – уже по первому слову Карелле показалось, что он улавливает испанский акцент.

– Мне хотелось бы переговорить с Дэнни Кортесом.

– А кто его спрашивает? – теперь уже в акценте ошибиться было нельзя.

– Детектив Карелла, восемьдесят седьмой участок, Айсола.

– Кто?

– Полиция.

– Полиция? Que desea usted?

– Мне нужно переговорить с Дэнни Кортесом. А кто у телефона?

– Его жена. Qual es su nombre?

– Карелла. Детектив Карелла.

– А он знает вас, мой муж?

– Нет. Знаете ли, я звоню из другого города...

– Ах, из другого города? Одну минуту, por favor.

Карелла ждал. До него доносилась приглушенная испанская речь. Затем тишина.

– Да? – послышался, наконец, мужской голос.

– Мистер Кортес?

– Да, я.

– Говорит детектив Карелла, восемьдесят седьмой участок, Айсола. Я звоню вам в связи с убийством, которое мы сейчас расследуем.

– В связи с убийством?

– Да. Убили человека по имени Джимми Харрис. Он служил с вами в армии, помните такого?

– Да, конечно. Так, говорите, его убили?

– Да. Хочу попросить вас ответить на несколько вопросов.

– Ну конечно, пожалуйста.

– Когда вы его в последний раз видели, мистер Кортес?

– Джимми? В августе. У нас был ротный сбор. Я поехал в Нью-Джерси. Вот там мы и встретились.

– Вы разговаривали с ним?

– Естественно.

– А о чем?

– Да так, о том о сем. Мы ведь, как вы, наверное, знаете, воевали вместе, только он в «Альфе», а я в «Браво». Это мы в тот день, когда Джимми ранили, вытащили их из переделки. Они угодили в западню, а мы их выручили.

– А вы с ним дружили?

– Да не сказал бы, так, приятельствовали. Ребята из «Альфы» и «Браво» жили в одном пузырьке...

– В одном – в чем?

– В пузырьке.

– А что это такое?

– Да бросьте разыгрывать, все знают, что такое пузырек.

– Я вот, например, не знаю.

– Ну это где живут солдаты. В расположении части. В общем, в пузырьке нас было восемь, сержанты жили в своих апартаментах.

– То есть что-то типа палатки?

– Ну да, вроде того, снизу дерево, а сверху металлическая сетка от москитов. У нашего пузырька была железная крыша, но это редкость.

– И стало быть, всего вас было там восемь?

– Да, четверо из «Альфы», четверо из «Браво». У сержантов – командиров отделений – были свои пузырьки. Но вообще-то хотя мы и жили вместе, ребята из «Альфы» были ближе друг другу, чем к нам. Может потому, что в огневом расчете у солдат особенная спайка. Твоя жизнь зависит от того, как будет стрелять товарищ, понимаете, о чем я? Одну похлебку хлебаешь. У нас в «Браво» была своя похлебка, у них – своя, понимаете? Хотя воевали бок о бок.

– Г-м, – неопределенно хмыкнул Карелла. – А чем «Альфа» занималась отдельно от вас?

– Да мало ли чем. И в бою они часто решали свои задачи, да и не только в бою. Понимаете, о чем я? – Кортес понизил голос. – В бар они вместе ходили, и к шлюхам тоже.

– А в бою-то у них были какие задачи?

– Ну, деревни зачищали, потом еще «Ала Моана»... Это была крупная операция, и в ней участвовали ребята из «Альфы», тогда как раз лейтенанта убили.

– Это вы о лейтенанте Блейке?

– Ну да. Он командовал взводом.

– "Браво" в этой операции не участвовала?

– Ну как сказать? Мы двинулись в сторону высотки. Вперед еще раньше была выслана разведывательная группа, и ребята наткнулись – и нам по радио сообщили – на десяток укрепленных точек и пару рядов траншей. Туда мы и направились.

– Вы – это «Браво»?

– Ну да. «Альфа» в это время отдыхала.

– Ах вот как, отдыхала.

– Ну да. Весь этот месяц шли тяжелые бои. Ребята из «Альфы» были у подножия этой горки, где лейтенант как раз устроил свой командный пункт, прямо посреди бамбуковых зарослей.

– Командный пункт, – эхом откликнулся Карелла.

– Да. Ну, не совсем пункт. Я хочу сказать, там ни блиндажа не было, ни палатки, ничего такого в этом роде. У нас командный пункт считался в том месте, где находился офицер. Откуда он руководил боем, понятно?

– М-да, – протянул Карелла. – И стало быть, там лейтенанта и убило? Где «Альфа» стояла?

– Ну да. Хотя, впрочем, погодите, не совсем там. Вот как это все было. «Альфа» расположилась там под командой взводного сержанта...

– Татальи?

– Джонни Татальи. «Браво» двигалась вверх по склону, туда, где окопался противник. Лейтенант пошел назад посмотреть, куда запропастилась «Альфа». Понимаете, он хотел, чтобы они поднялись и прикрыли нас с тыла.

– Ясно.

– Тут-то и начался артиллерийский обстрел. Эти гады пристреляли точки в бамбуковых зарослях, ну и буквально залили их свинцом.

– И тут-то лейтенанта и убило?

– Да, во время обстрела. Наверное, осколком. Страшное дело. Когда начался обстрел, «Альфа» укрылась, так что до лейтенанта даже после никто добраться не мог.

– Как это?

– Ну, видите, на той войне надо было не только раненых, но и мертвых своих подбирать, иначе их просто на куски рвали. То есть если они доставались противнику, понимаете, что я хочу сказать?

– Именно это случилось с лейтенантом Блейком?

– Да. Наверное, в него попало, когда он спускался. Ребята из «Альфы» потом говорили, что не могли подойти к нему из-за обстрела. И им только и оставалось смотреть, как его волокут в джунгли. Потом они нашли его в канаве – из него ремни нарезали. Эти сволочи так обычно и поступали – разрезали тела на части и швыряли в канаву.

– М-да.

– Штыками, понимаете?

– Н-да, ничего себе.

– В общем, я это все к тому, что в таких переделках люди как братья становятся. Понимаете меня?

– Понимаю. Скажите, все это ведь было третьего декабря, я не ошибаюсь?

– Вот уж не помню. Мы-то ведь даже не были там, понимаете меня? Мы высотку брали. Надо сказать, сюрпризов нам приготовили немало. Я это к тому, что есть в бою вещи, которые до самого сердца достают, только когда с тобою самим случаются. Ну а если тебя тут нет, если только слышишь о том, что было, – так это совсем другое дело. Вот почему я не могу сказать вам, когда был убит лейтенант – третьего, четвертого или когда еще. Для меня это просто – какой-то день. Я был занят своим делом, и с этой стороны опасность мне не угрожала. Артиллерия била по другому месту. До нас только грохот разрывов долетал. Вы когда-нибудь под артиллерийский обстрел попадали? Грохот страшный стоит, даже если дело далеко от тебя происходит.

– М-да. Мистер Кортес, когда вы встретились на сборе в Нью-Джерси, Джимми с вами ни о каких своих планах не говорил?

– О планах? Нет. Мы просто вспоминали старые времена, войну. А что за планы?

– Заработать деньги.

– Что ж, на эту тему я с удовольствием бы поговорил, – засмеялся Кортес. – Уж как распорядиться деньгами, я знаю.

– А с другими он на эту тему не говорил, не знаете случайно?

– Понятия не имею. Вообще-то, если хотите знать, никто из нас особенно не преуспел, понимаете меня? В Нью-Джерси мы как раз и говорили, в каком гнусном положении оказались. Я имею в виду, ветераны. И если у Джимми были какие-то идеи, как подзаработать деньжонок, что ж – стоило ему только свистнуть... – Кортес снова засмеялся. – Особенно если бы нам это ничего не стоило.

– Но ничего о существовании такого плана вы не знаете?

– Нет.

– Джимми вам свой адрес оставил?

– Да.

– Вы писали ему после сбора?

– Нет.

– А он вам не звонил или как-нибудь иначе не пытался связаться?

– Нет.

– Н-да, – Карелла вздохнул. – Ну что ж, большое спасибо, мистер Кортес, извините, что отнял у вас столько времени.

– Желаю удачи, – Кортес повесил трубку.

Карелла спустился по железной лестнице в дежурку. Сержант Дейв Мерчисон поднял голову. Тут же были двое патрульных. Сняв форменные пиджаки и оставшись в нижних рубахах с длинными рукавами, они пили кофе. Один из них, видно, только что рассказал анекдот, так что оба весело смеялись.

Карелла быстро оглядел комнату и подошел к столу дежурного.

– Я еду домой, – сказал он.

– А что с собакой? – спросил Мерчисон.

– Что? Ах ты. Боже мой, совершенно вылетело из головы. Кто-нибудь забрал ее?

– Да, она внизу, в одной из камер. Что делать-то с ней собираешься?

– Просто не знаю. Наверное, отдам матери Харриса.

– А когда? Стив, это не по правилам – держать здесь животных.

– Да, но Мисколо же держит в канцелярии кошку.

– Это не то. Канцелярия – не камера предварительного заключения.

– Так что, мне отвести ее в канцелярию?

– Она просто сожрет кошку. Стив, это здоровенный пес. Ты его видел?

– Ну, не такой уж и здоровенный. Вполне средних размеров Лабрадор.

– Средних размеров Лабрадор это очень большая собака. Фунтов девяносто весит, не меньше. К тому же он отказывается есть.

– Ладно, утром отведу его к матери Харриса. Мне так и так надо с нею поговорить.

– Только бы капитан Фрик не надумал осматривать эти камеры. Увидит собаку – такой шум поднимется, что не приведи Господи.

– Скажи ему, что это маскировка такая.

– Что-о?

– Скажи ему, что это преступник в собачьей шкуре.

– Ха-ха, очень остроумно, – безрадостно проговорил Мерчисон.

– Утром первым делом уведу ее отсюда, – пообещал Карелла. – Слушай, Дейв, я устал. И мне хочется домой.

– А который час-то, кстати? – Мерчисон бросил взгляд на настенные часы. – Час назад звонил Чарли Мэйнард и сказал, что немного запоздает. Он должен был сменить меня без четверти четыре. Звонил без четверти пять, а сейчас без четверти шесть, и его до сих пор нет. Я сказал ему по телефону, чтобы немедленно седлал Тарзана и мчался сюда во весь опор.

– Седлал Тарзана? Как это?

– Тарзаном звали коня Кена Мейнарда.

– Ничего подобного, так звали коня Тома Микса.

– Нет, у того было имя Тони.

– А кто же тогда Триггер?

– Кто Триггер, я не знаю. Может, лошадь Бака Джонса.

– Ладно. В любом случае Чарли Мэйнард это не Кен Мэйнард.

– А мне-то какая разница? Главное – он уже на два часа опаздывает.

Карелла зевнул, попрощался с Мерчисоном и двинулся к двери. На улице завывал ветер.

Ветер с яростью набрасывался на слепого, стараясь сорвать с него пальто.

* * *

Слепой вцепился в поводок немецкой овчарки, проклиная и ветер, и то, что ему так не вовремя захотелось в туалет, а до дома еще три квартала. Чем плоха работа в газетном киоске, так это тем, что писать приходится ходить в кафе или в книжный магазин. Никто не ворчит, люди понимают, что невозможно весь день торчать в киоске и не ходить в туалет, и все же ему было очень неприятно беспокоить их все время.

Интересно, как астронавты справляются? Они что, писают прямо в свои скафандры? У них там есть специальные тубы для этого? Нет, перед тем как идти домой, надо было заглянуть в кафе. Книжный магазин уже закрыт, но кафе работает круглосуточно, и хозяин не имеет ничего против того, что он ходит в мужскую комнату. Но с другой стороны, нельзя злоупотреблять гостеприимством и бегать туда каждые десять минут. Он даже попытался составить расписание: в обед и еще один раз поближе к вечеру. Он всегда обедал в этом кафе, чтобы поддерживать добрые отношения с хозяином. В магазин же он заходил нечасто, – книги доводилось покупать редко, только в подарок своим зрячим друзьям, да к тому же он торговал теми же самыми журналами, так что в нем вполне могли видеть конкурента.

О Боже, как хочется в уборную!

Собака вдруг резко остановилась посреди тротуара.

– Что такое, Ральф? – спросил он.

Собака угрожающе заворчала.

– Ральф? В чем дело, малыш?

И в тот же момент он ощутил какой-то приторно-сладкий больничный запах – хлороформ, это был хлороформ. Собака снова зарычала, это был рык животного, готового к нападению, он зародился где-то глубоко в горле. Внезапно поводок вырвался у него из рук, и кто-то поблизости взвыл от боли. Он услышал быстро удаляющиеся шаги, хриплое дыхание, собака снова зарычала, но уже потише, и потом шаги стихли. Ральф залаял. Ральф лаял, не умолкая.

– Ладно, ладно, малыш, все в порядке, – он пошарил по тротуару в поисках поводка и нащупал-таки его.

– Домой, Ральф, домой. – Он погладил собаку по шерсти. – Веди меня домой.

Дома был телефон.

* * *

Он позвонил в полицию. Вряд ли, конечно, они что-нибудь сделают – в этом гнусном городе полиция вообще ничего и никогда не делает, – но просто уж больно возмутило его это нападение. Полицейский, приехавший по вызову, сразу же стал пытать его всякими вопросами.

– А почему вы решили, что это было нападение, мистер Мэслер?

Его звали Юджин Мэслен. "Н" на конце. Он дважды поправил полицейского, но тот упорно повторял «Мэслер». Может, у него со слухом не в порядке. Надо попробовать еще раз.

– Не Мэслер, а Мэслен, на конце "н", и я знаю, что это было нападение, потому что собака иначе бы не зарычала. А она зарычала, и это значит, что мне что-то угрожало.

– Г-м, – промычал полицейский. Его звали Макгроу, и он работал в 41-м участке, недалеко от главного полицейского управления. Тут находился крупный деловой квартал. – И, говорите, хлороформом запахло?

– Да, запахло хлороформом. Я помню этот запах еще с тех пор, как мне аденоиды удаляли.

– И когда же это было, мистер Мэслер?

– Мне было семь лет.

– И с тех самых пор вы помните запах хлороформа?

– Представьте себе, помню.

– Так к чему же вы клоните, мистер Мэслер? Вы считаете, что кто-то хотел усыпить собаку?

– Этого я не знаю. Я говорю только, что кто-то там был с хлороформом, и собака его укусила.

– Ах вот как, укусила? А откуда это вам известно?

– Я слышал, как этот тип закричал от боли.

– Откуда вы знаете, что это был мужчина?

– Потому что я знаю, как кричат мужчины.

– И что же он кричал?

– Он просто закричал от боли, а мужской крик от женского отличить я могу. Это был мужчина.

– А ваш пес, часом, не бешеный?

– Нет, ему только в прошлом месяце прививки делали. Там к ошейнику прикреплена бирка с датой прививок.

Макгроу подумал, что неплохо бы посмотреть на эту бирку, но пес только что укусил одного человека, и вторым ему становиться вовсе не хотелось.

– А где все это произошло?

– В трех кварталах отсюда. На Черри-стрит. Недалеко от Торгового банка.

– Так, стало быть, вы знаете, где находились?

– Конечно. Я точно знаю, где находился. Я слепой, это верно, но не дурак же я.

– М-м-м. – Даже из этого мычания можно было сделать вывод, что Макгроу не вполне в этом уверен. – Хорошо, мистер Мэслер, мы займемся этим, и если что-нибудь выяснится, сразу сообщим вам.

– Спасибо, – Мэслен ни минуты не сомневался, что никто ничем заниматься не будет и никто ему ничего не сообщит.

Внизу, в радиофицированной патрульной машине, Макгроу дожидался напарник. Они немедленно отозвались на позывные 10-24 – сообщение о хулиганском нападении, – но когда подъехали к дому Мэслена, решили, что обоим тащиться на четвертый этаж резона нет. Когда Макгроу спустился, Келли – так звали напарника – спал в машине. Макгроу постучал по стеклу, и Келли сразу же встрепенулся, заморгал бестолково, но, увидев Макгроу, тут же открыл дверь, Макгроу уселся на пассажирское место.

– Ну и что там? – осведомился Келли.

– А черт его знает. Давай-ка сгоняем на Черри, к Торговому.

– К банку, что ли?

– Ну да. – Макгроу потянулся к микрофону, прикрепленному к приборной доске, и сообщил диспетчеру, что едет на место происшествия. Из будки на углу Черри и Лэйрд он позвонил в участок и попросил дежурного сержанта соединить его с инспекторской. Трубку взял детектив по имени Андерхилл. Макгроу доложил о вызове и спросил, подъедет ли тот к месту происшествия.

– А вы сейчас там?

– Ну да.

– Ладно, пошарьте сами, а потом перезвоните.

– А что искать-то?

– Ты ведь вроде говорил что-то о хлороформе?

– Да.

– Ну, так и посмотрите вокруг, нет ли чего пропитанного хлороформом. Может, тряпка какая валяется или кусок ткани. Только, если что найдете, ни в коем случае не хватайте руками, ясно?

– Ясно.

– И еще поищите пятна крови. Ты ведь сказал, что собака укусила кого-то?

– Ну да, то есть это слепой так утверждает.

– Ну так и ищите кровь. Если найдете, звоните. У слепого повреждений нет?

– Нет.

– А у собаки?

– Тоже нет.

– Собака, часом, не бешеная?

– Нет, ей только в прошлом месяце прививки делали.

– Ладно, пошарьте там немного. – Андерхилл повесил трубку.

Макгроу вернулся к машине и открыл дверцу.

– Чего делать будем? – спросил Келли.

– Шарить, – ответил Макгроу.

Прихватив большой фонарь, Келли вылез из машины. Попеременно направляя свет на почтовый ящик, телефонную будку, фонарный столб, он двигался в сторону банка.

– Смотри-ка, кровь, – сказал он.

– Вижу, – откликнулся Макгроу. – Наверное, надо позвонить Андерхиллу.

* * *

Детективу Джорджу Андерхиллу никуда не хотелось ехать.

Он был занят составлением отчета по целой серии вооруженных ограблений винных магазинов в Чайнатауне, и к тому же на улице было холодно и сыро. Андерхилл родился и вырос в Калифорнии, где всегда тепло и сухо, пусть в разных там дурацких песнях поется, что там холодно и сыро. Андерхилл не любил этот город. Он любил Сан-Диего. А работал здесь только потому, что в городе жила его теща, и жена хотела быть рядом с матерью, которую сам Андерхилл ненавидел почти так же сильно, как ненавидел этот город. Иногда, в минуты особенно сильного раздражения, он мечтал о том, что этот город развалится на куски и погрузится в океан вместе с тещей. Так вот Андерхилл относился к этому городу и к своей теще. Но этот проклятый Макгроу нашел на тротуаре пятна крови, а это значит, что собака действительно кого-то укусила. Собирался ли укушенный напасть на слепого или нет, это уж другой вопрос. Никто не пострадал – ни слепой, ни его собака: поэтому надо иметь слишком развитое воображение, чтобы говорить о нападении. Андерхилл даже не был уверен, что данный случай можно квалифицировать как попытку нападения. А раз так, какого же черта тащиться ночью в такую даль, дел других, что ли, нет?

Андерхилл не знал, что за последние несколько дней были убиты трое слепых – двое на территории 87-го участка, один – на территории Мидтаун Ист. Уведомление о нападениях на слепых, которое Карелла разослал по всем участкам, лежало в данный момент в шести футах от Андерхилла, в той же самой инспекторской того же 41-го округа, на столе у детектива Рамона Хименеса. Но Андерхиллу оно на глаза не попадалось. Иначе-то он наверняка сразу бы позвонил Карелле. А так – речь об убийстве не идет, речь не идет даже о нападении – всего лишь возможная попытка нападения; может, этой старой брюзге, собаке Мэслена, просто что-то не понравилось, и она тяпнула ни в чем не повинного человека.

Тем не менее, будучи дисциплинированным служащим, Андерхилл направил запрос начальнику отделения больниц главного полицейского управления на предмет возможного поступления информации о пациентах, обратившихся с жалобой на собачий укус. Куда укусили, Андерхилл не знал, скорее всего, в ногу, но в запросе он своими предположениями делиться не стал. Уже потом ему пришло в голову, что если из больницы поступит сообщение о пациентах, обратившихся с жалобой на укус, то установить личность подозреваемого можно будет, только взяв пробу крови. Он позвонил в лабораторию, таким образом, на месте происшествия в восемь пятнадцать появился лаборант и взял пробы крови, оставшейся на тротуаре.

Карелла ничего об этом не знал.

Это был большой город.

 

Глава 14

Софи Харрис собака была не нужна.

– Я не смогу за ней ухаживать, – заявила она. – Крисси целый, день в школе, я на работе. Да и как поместится такая здоровая собака в такой крохотной квартирке?

– Я думал, может, вы захотите взять ее, – сказал Карелла.

– Никакая собака не вернет мне моего Джимми. Знаете, мистер, забирайте-ка ее с собой.

– Ладно, – Карелла посмотрел на собаку. Никому она была не нужна. А ему, Карелле, тем более. Собака злобно посмотрела на него. Поводок Карелла снял, но остался кожаный ошейник, густо усеянный разными кнопками и металлическими дисками, Карелла подумал, что, если он все же решит взять собаку, придется все это хозяйство основательно изучить, выяснить, какие прививки делали, какие нет. Карелла не хотел никакой собаки. Он не любил собак. Тедди закатит сцену, если он приведет домой собаку.

– Вы точно ее не хотите? – с надеждой спросил он у Софи.

– Точно. – Ее сына вчера предали земле, и ей вовсе не хотелось, чтобы какая-нибудь паршивая псина напоминала о том, что Джимми ушел и больше уж не вернется. Его похоронили рядом с женой, ее невесткой, которую она так любила. И она тоже не вернется. Никто из них не вернется. При мысли об этом Софи едва не разрыдалась вот прямо сейчас, в присутствии полицейского. Надо научиться сдерживать себя.

– Ну что ж, – сказал Карелла, – тогда мне придется придумать что-нибудь другое. – Он снова взглянул на собаку. Собака смотрела на него. – Впрочем, это не единственное, зачем я к вам пришел, миссис Харрис. Помните, вы говорили мне, что Джимми связывался со своими старыми армейскими дружками...

– Да.

– Чтобы они помогли ему в чем-то, что, как вам казалось, дурно пахнет.

– Да.

– И вы сказали, что имен не помните.

– Да.

– А если я назову несколько имен, то, может, вспомните?

– Может быть.

– Как насчет Расселла Пула? Может, ваш сын звонил ему или писал?

– Да нет, вроде такого имени я не слышала.

– Руди Тэннер?

– Нет.

– Джон Таталья?

– Право, не помню. У меня на имена памяти никакой.

– Роберт Хоупвелл?

– Извините, право, но...

– Карл Фирсен?

– Для меня они все звучат одинаково...

Карелла задумался. Ладно, у Тэннера есть что-то общее с Фирсеном, не исключено также, что Роберта Хоупвелла можно спутать с Расселлом Пулом. Но Таталья звучит ни на что не похоже. Что же касается Кортеса...

– Может, Кортес? – спросил он. – Дэнни Кортес?

– Не помню. Извините.

– А ваш сын писал этому своему приятелю или звонил?

– Писал.

– Почему вы так решили?

– Он сам мне говорил.

– Письмо вы видели?

– Нет.

– А что в нем говорилось, не знаете?

– Нет, об этом Джимми мне не сказал. Сказал только, что написал письмо человеку, который поможет ему и Изабел сделаться богатыми.

– О какой сумме может идти речь, Джимми не говорил?

– Нет.

– Миссис Харрис, а как вам кажется, что Джимми считал богатством?

– Понятия не имею.

– А для вас богатство – это сколько?

– Я была бы самой богатой женщиной на свете, если бы мне вернули Джимми и его жену, – сказала Софи и расплакалась.

* * *

За всю дорогу собака не издала ни звука. Сидела себе на заднем сиденье и смотрела через окно, как машины снуют туда-сюда. «Так что же, везти ее в собачий приют?» – мучился Карелла. Мэлони говорил, что из контейнера постепенно выкачивают воздух. Это, говорит, все равно как если засыпаешь. Черта с два засыпаешь! – воздух жадно стараешься ухватить – это называется засыпаешь? Карелла не любил собак вообще, и эта собака отнюдь не была исключением. Но в приют он ее отдавать не хотел.

Карелла остановился. Запирая дверь, он поймал настороженный взгляд собаки. «Все в порядке», – бросил он, отходя от машины. В этот час улица кишела автомобилями и пешеходами. На углу регулировщик болтал с темноволосой девицей в мини-юбке, жакете из искусственного меха и высоких кожаных сапогах, проституткой по виду. Регулировщик, выпятив грудь и подмигивая, болтает с девицей, напоминающей проститутку, а вокруг машины нетерпеливо гудят, водители ругаются на чем свет, и повсюду образуются пробки! Карелла едва увернулся от такси, попытавшегося выехать из своего ряда и обмануть остановившееся движение.

На противоположной стороне улицы Карелла отыскал дом, где помещалась компания «Престиж Новелти». Прямо перед входом в здание кто-то пролил воду, и на тротуаре образовалась блестящая корка льда. Запросто свалиться можно. Карелла автоматически поднял голову: не моют ли окна. Нет. Откуда же тогда пролилась вода? Чудеса. Всю дорогу чудеса. Карелла раздавил лед и прошел сквозь вращающуюся дверь. На доске в вестибюле он нашел то, что ему нужно: «Престиж Новелти», комната 501, поднялся на пятый этаж и пошел по коридору. Вот и комната 501; застекленная сверху дверь и посередине номер в форме золотого листа. Что ж, пока все хорошо. Проделав столь замечательный дедуктивный эксперимент, то есть, обнаружив с помощью списка в вестибюле нужную ему контору, Карелла вполне мог рассчитывать на скорое повышение – может, уже в будущем месяце сделают детективом первого класса. Он открыл дверь. Это тоже было показателем незаурядного интеллекта и сноровки – взялся за ручку правой рукой, повернул ее, открыл... Проделав все это, Карелла очутился в крохотной приемной, весьма безвкусно выдержанной в зеленом цвете. В стене напротив двери было окошко, а за ним – темноволосая женщина лет тридцати. Наверное, Дженни д'Амато, подумал Карелла. Он разговаривал с ней в пятницу вечером. Карелла подошел к окошку, и стекло отодвинулось.

– Да, чем могу служить?

– Детектив Карелла. Мне надо поговорить с мистером Престоном.

– А-а, ясно.

– Ведь вы мисс д'Амато?

– Да.

– Мистер Престон на месте?

– Сейчас посмотрю, – секретарша опустила стекло, взяла трубку и нажала на какую-то кнопку в основании аппарата. Даже сквозь закрытое окно можно было расслышать, что она говорит.

– Мистер Престон? Вас хочет видеть детектив Карелла. Хорошо, сэр, – и мисс д'Амато положила трубку. Затем снова отодвинула стеклянную панель и, бросив: «Сейчас открою», кивнула на дверь справа. Карелла взялся за ручку двери и, дождавшись зуммера, вошел внутрь. Столы, шкафы с бумагами... За одним из столов, склонившись над гроссбухами, сидела женщина с лошадиным лицом. «Наверное, мисс Холигэн», – подумал Карелла. Она даже головы не подняла.

– Там увидите дверь, – сказала Дженни. – Справа.

– Спасибо, – поблагодарил Карелла и двинулся в указанном направлении.

Престон сидел за массивным деревянным столом. Позади стояли книжные полки, на которых в ряд выстроились запыленные старые книги в кожаных переплетах. На Престоне был темный строгий костюм, белая рубашка и однотонный галстук. В последний раз Карелла видел его в домашнем халате. Сегодня он выглядел гораздо элегантнее, несколько напоминая адвоката из диккенсовских «Больших ожиданий». В голубых глазах его под кустистыми бровями угадывалась настороженность. Увидев Кареллу, он поднялся, протянул руку и сразу же спросил:

– Что нового?

– К сожалению, ничего. Мне хотелось бы, если не возражаете, задать вам еще несколько вопросов.

– Отчего же, пожалуйста. Эта другая женщина, которую убили...

– А вы что, слышали? – вскинулся Карелла.

– Да, об этом же было в газетах. Ее смерть как-нибудь связана с Изабел?

– Пока не знаю.

– Потому что если да... – Престон пожал плечами. – В таком случае, очевидно, по-моему, что мы имеем дело просто с умалишенным.

– Весьма вероятно, – сказал Карелла. – Мистер Престон, насколько я понимаю, вы с Изабел были достаточно откровенны друг с другом.

– Пожалуй.

– А о своих семейных делах говорили?

– Случалось.

– Мистер Престон, у нас есть веские основания полагать, что Джимми Харрис писал какому-то своему старому, армейских времен, приятелю, предлагая ему заняться неким делом – возможно незаконным. Изабел об этом ничего не говорила?

– Нет.

– И никогда не упоминала друзей Джимми, которым он писал?

– Нет.

– А о том, что он ездил на сбор в августе, она рассказывала?

– Да. Видите ли...

– Да, мистер Престон?

– Мы... улизнули с ней на эти несколько дней.

– То есть вы куда-то уехали вместе?

– Да.

– А Джимми в это время был на сборе?

– Да.

– Она потом вам не рассказывала с его слов, как прошла встреча?

– Нет.

– А Джимми не делился с нею планами, как разбогатеть?

– Мне по крайней мере она ничего об этом не говорила.

– Мистер Престон, осматривая квартиру Харрисов, мы не нашли ни дневника, ни записной книжки Изабел.

– Так ведь она же была слепой.

– Это понятно, но слепые пишут по Брейлю, и я уверен, что по крайней мере некоторые из них ведут дневник. Изабел ничего вам об этом не говорила?

– Нет.

– Где было ее рабочее место, мистер Престон?

– Вы имеете в виду здесь, у нас?

– Да.

– В экспедиции.

– Где это?

– А зачем вам знать?

– Потому что, не исключено, что она вела дневник здесь, на работе, так, чтобы он мужу не попался.

– Нет, не думаю, чтобы она вообще вела дневник.

– Но не уверены.

– Ну разумеется, как я могу быть уверен, но... она никогда об этом даже не заикалась. А если бы вела, наверняка сказала.

– Мистер Престон, я все же хотел бы посмотреть ее стол.

– Я... Видите ли... Право, не понимаю...

– А в чем, собственно, проблема, мистер Престон?

– Да ни в чем. Просто вы зря потеряете время.

– Ну что ж, в конце концов, это мое время, не правда ли?

– Да, конечно, но...

– Да, мистер Престон?

– Нет, ничего.

– В таком случае, не проводите ли меня в экспедицию?

Вздохнув, Престон поднялся из-за стола. «Сюда, пожалуйста», – пригласил он, и Карелла последовал за ним из кабинета в коридор и далее в комнату, через которую он вошел. Дверь в экспедицию была рядом со столом мисс Холигэн. Она по-прежнему возилась со своими гроссбухами, однако же на этот раз при появлении мужчин подняла голову. Губы ее искривились в какой-то странной и почти незаметной улыбке. Престон открыл дверь в экспедицию так, словно это был стальной сейф. В комнате без окон за столом сидела девушка. Рядом с ней на полу были навалены всякие брошюры. Девушка раскладывала их по конвертам и заклеивала. Делала она это совершенно автоматически – нагнется, возьмет брошюру, положит в конверт, заклеит.

– Не оставишь ли нас вдвоем. Бет? – попросил Престон, и девушка тут же поднялась с места и вышла из комнаты. Престон запер за ней дверь. Карелла поднял брошюру совершенно наугад – в конце концов он здесь не затем, чтобы отыскивать рекламу пепельниц или сахарниц, солонок или подносов, или соломинок – вообще всякого рода сувениров.

На обложке были изображены целующиеся мужчина и женщина. Над головой у женщины, через всю обложку: «Брачная помощь возлюбленным», ниже: «Возлюбленные». У крайнего правого обреза обложки в сердечко было заключено название компании Престона, а еще ниже – адрес. В нижнем левом углу маленькими буквами было напечатано: «Сексуально ориентированная реклама для взрослых». Далее помещалось предупреждение: «В этом каталоге содержатся рекламные материалы, которые согласно новому почтовому кодексу могут быть сочтены сексуально ориентированными. Кодексом предусматривается, что такие материалы не должны пересылаться несовершеннолетним или тем, кто в них не заинтересован. Соответственно, если вам меньше двадцати одного года или вас не интересует сексуально ориентированная реклама, не открывайте этот каталог. Не откажите также в любезности обратиться к нам с просьбой исключить ваше имя из числа адресатов. Немедленно по получении такого уведомления ваша просьба будет выполнена, и мы сделаем все от нас зависящее, чтобы вы больше не получали образцы сексуально ориентированной рекламы».

– Довольно откровенно, – заметил Карелла.

– Мы действуем в точном соответствии с законом, – сказал Престон.

– Не сомневаюсь. – И поскольку Карелле давно уж минул двадцать один год, и помимо того любопытно было посмотреть на образцы сексуально ориентированной рекламы, он открыл брошюру.

Чего тут только не было!

Вот вам, пожалуйста, мягкий массажер в симпатичнейших упаковках самой разной окраски – от каштановой до цвета слоновой кости. Дальше – разного рода раздражители мужских и женских половых органов с самыми экзотическими наименованиями. Тут же – куклы в натуральную величину и со всем набором женских прелестей: обнаженная блондинка за 32 доллара 50 центов, блондинка в нижнем белье – на пять долларов дороже. Были и брюнетки. Дальше рекламировались вибраторы для мужчин и для женщин. И наконец нечто совершенно экзотическое под названием скорая вагинальная помощь – в подарочной коробке и всего за семнадцать долларов двадцать пять центов.

Перечень изделий не иссякал, на каждой странице каталога все новые предложения – «мужская брачная помощь», работающая от зажигалок в машине, всякого рода электрические приспособления, вызывающие сексуальные судороги, приспособления для лесбийской любви, восьмидорожечные пленки с записями звукового оформления любовного акта, водяной матрас с выпуклостями наподобие женских грудей, ручные часы, где на циферблате вместо цифр – различные позиции совокупления, иллюстрированный словарь любви, губная помада в форме пениса – «лучший подарок для любой женщины».

Карелла закрыл брошюру.

– Вот это и рассылала миссис Харрис? – спросил он.

– Так ведь она же ничего не видела, – ответил Престон.

У Кареллы неожиданно возникло чувство, что он все время продирается сквозь джунгли этого города, а на открытое место, где светит солнце, выйти так и не может. Бросив беглый взгляд на Престона, он начал рыться в ящике стола, за которым сидела когда-то Изабел. Не оказалось тут ни дневника, ни записной книжки – вообще ничего не оказалось. Выйдя в коридор, Карелла отыскал туалет и тщательно вымыл руки.

* * *

Ну что же, пора подводить итоги.

Десять минут первого, во вторник, незадолго до Дня Благодарения, они сидели в кабинете лейтенанта Бернса, пили кофе, который заварили в канцелярии, и ели бутерброды, которые полчаса назад заказал Хейз. В кабинете их было четверо: Карелла, Мейер, Хейз и лейтенант.

Бернс плотный мужчина. Кажется, что костюм ему тесен, жилет на мощной груди расстегнут, пиджак плотно облегает широкие плечи, галстук приспущен, воротник тоже расстегнут, словно толстой шее, на которой сидит голова, негде уместиться. Волосы серые, как снег в этом городе, глаза то ли стальные, то ли синие. В 87-м его называли по-разному – иногда Лейтом, иногда Питом, иногда боссом. Бернс и был боссом, под его началом служили шестнадцать детективов, а он подчинялся только капитану Джону Маршаллу Фрику, который в принципе командовал всей шарагой, но фактически предоставлял Бернсу и его детективам полную свободу действий. Лейтенант прочитал все отчеты Кареллы, Мейера и Хейза и теперь хотел понять, что, черт побери, происходит. Четыре вида преступлений угнетали его больше, чем все остальные безобразия, творящиеся в этом городе. Прежде всего – убийство. Далее – поджог. Затем – изнасилование. И, наконец, торговля наркотиками. С точки зрения Бернса, перерезать горло слепому это то же самое, что задушить невинного младенца в колыбели. Ему не нравилось, как идет расследование этого дела. Вообще-то сегодня он с самого утра был не в настроении, и, чувствуя, что босс в любой момент готов взорваться, детективы ходили вокруг него на цыпочках, как воришки в чужой квартире.

– Не пойму, чего ты возишься с этими старыми армейскими делами, – начал Бернс.

– Видишь ли, Пит, – сказал Карелла, – этого малого преследовали кошмары...

– У меня тоже бывают кошмары, и что из этого?

– И к тому же он связался с кем-то из старых дружков по армии, затевал с ним какое-то дело, в чем бы там оно ни заключалось.

– Ну, это только по словам его матери.

– Мне она кажется надежным свидетелем.

– Свидетелем чего? Она ведь даже и письма, которое он якобы послал, не видела.

– Но он говорил ей о нем.

– А она не может вспомнить имени адресата.

– Это правда.

– Так на кой черт тебе она нужна? – Бернс отхлебнул уже остывшего кофе и тут же поставил чашку на место.

– Джимми мог послать письмо любому из «Альфы» – ведь ты сам говорил, что у него есть адреса.

– Да, они обменялись адресами на сборе.

– И к тому же какое отношение имеет это письмо к убийству? Еще раз спрашиваю: на кой черт ты теряешь время, копаясь в этих старых военных делах?

– Да я все о кошмарах думаю, – пожал плечами Карелла.

– Он считает, – заговорил Мейер, – что...

– Он что, заикаться у нас начал? – перебил его Бернс.

– Что?

– Детектив Карелла заикается?

– Нет, сэр, однако...

– Ну так пусть он сам и скажет, что думает.

– Я и сам не могу толком объяснить, – сказал Карелла. – Но меня смущает то, что Харрис вспоминал изнасилование, которого не было.

– Ну, это если верить девушке.

– Я ей верю.

– И я тоже, – поддакнул Мейер.

– Хорошо, но что все это имеет общего с нашим дедом? – настаивал Бернс. – Сначала убивают мужчину, потом его жену, потом еще одну женщину.

– Я не думаю, что все эти убийства связаны между собой, – сказал Карелла. – Первые два скорее всего да, связаны, но что касается третьего...

– Что же, убийца просто ткнул наугад пальцем, ты это хочешь сказать?

– Нет, не совсем наугад, – ответил Карелла. – То есть жертвой мог стать кто угодно, в этом смысле действительно наугад. Но в любом случае, это должен был быть человек незрячий. Убийца сознательно искал слепого.

До этого момента Хейз и рта не раскрывал. Он этим делом занимался между прочим и не хотел гнать лишнюю волну, тем более что лейтенант волну и так поднял. Но сейчас он все-таки скромно вмешался:

– Это мог быть отвлекающий маневр, Пит.

– Ну, таких дураков нет.

– А для того, чтобы убивать людей, особого ума и не надо, – буркнул Мейер.

– Согласен, но только полный идиот будет заметать следы, убивая еще одного человека.

– Давайте-ка еще раз разберемся с единственным фактом, который у нас на руках, – предложил Карелла.

– А именно?

– Письмо, которое Джимми послал кому-то из приятелей с идеей быстро разбогатеть.

– Ладно, что дальше?

– Матери кажется, что Джимми замыслил что-то не то.

– Например?

– Ну, видишь ли, это, конечно, только предположение, но она считает, что Джимми был нужен кто-то, владеющий оружием. Давайте исходить из того, что он написал этому «кому-то» после августовского сбора.

– Почему после сбора?

– Потому что до этого у него не было никаких адресов.

– А кто мешал ему просто поговорить с этим приятелем?

– Что ты хочешь сказать?

– То, что сказал. Кто мешал ему отвести его на сборе в сторону и сказать: «Слушан, я тут надумал прихватить винную лавку, ты как, не хочешь войти в дело?»

– А может, сама идея пришла ему в голову только после сбора, – предположил Мейер.

– И тогда он написал этому парню где-нибудь в сентябре, – подхватил Хейз.

– И допустим, приятелю идея пришлась по душе, и он либо написал, либо позвонил Джимми и сказал: «Идет, мне это по душе, только давай лучше ограбим банк», – закончил Карелла.

– Ну, допустим, – с сомнением сказал Бернс.

– Ладно. Они берут банк, или винную лавку, или заправочную станцию, или что там еще...

– Ну, ну, продолжай.

– И Джимми припрятывает то, что им там удалось взять, у себя дома.

– В ящик из-под цветов, – вставил Мейер.

– А напарнику ничего не говорит, – добавил Хейз.

– И тогда напарник отлавливает его в четверг вечером на улице и пытается расколоть, но ничего не выходит, Джимми молчит.

– Ну, напарник перерезает Харрису горло и идет к нему домой, где, по его расчетам, должно быть награбленное...

– Переворачивает квартиру вверх дном...

– Находит деньги...

– Убивает Изабел...

– А на следующий день – Эстер Мэттисен...

– Чтобы все выглядело так, будто какой-то полоумный гоняется по всему городу за слепыми и прирезает их на месте.

– Как тебе эта версия. Пит?

– Дерьмо, – Бернс был краток.

* * *

Полицейского психиатра звали Манфред Ляйдер. В основном его обязанности заключались в том, чтобы способствовать решению проблем, с которыми его сослуживцы не могли справиться при помощи брачных советов, вроде тех, что дают каталоги «Престиж Новелти». Однако же время от времени оперативники заходили к нему и для того, чтобы проконсультироваться по поводу психологии криминального поведения. Ему уже приходилось сталкиваться с такими детективами, как Карелла: люди искренние, но необразованные. Чаще всего даже самые лучшие оперативники обладают совершенно поверхностным знанием тонкостей психотерапии. Этот интересуется нами. С чего же начать? С основ фрейдизма?

– Конкретно-то что вас интересует?

Они сидели в кабинете Ляйдера на сороковом этаже здания, где помещалось Главное управление полиции города. Остров здесь сужался, из окна были видны обе реки, обручем сжимающие город. День был холодный и ясный, и город хорошо просматривался во все стороны.

– Я расследую убийство, – сказал Карела, – а жертву преследовали кошмары.

Ляйдер промычал что-то невразумительное. Это был мужчина лет пятидесяти с седой бородкой, которая, как он считал, делает его похожим на психиатра. В этом штате нелегко было стать дипломированным психиатром. Сначала четыре года обучения в колледже, потом столько же в медицинской школе, год ординатуры, три года работы ассистентом, еще два – практикующим врачом, и только после этого тебя допускали до письменных и устных экзаменов, сдав которые ты получал лицензию врача-психиатра. Именно поэтому психиатры и стоили так дорого – пятьдесят долларов в час.

Но Ляйдер был не психиатром, а всего лишь психологом.

Когда он только начинал практиковать, любой механик из гаража мог вывесить табличку с предложением услуг «психолога», а что уж это за услуги, оставалось только догадываться. Сейчас не так – существует строгая процедура получения лицензии. И все же, как правило, психологи, и Ляйдер в их числе, испытывали некий комплекс неполноценности в присутствии психиатров, не говоря уж – упаси Бог – о психоаналитиках, этой элите, этих избранниках богов. Оказавшись в компании такой просвещенной публики где-нибудь за чаем или на вечеринке, Ляйдер обычно толковал о ступоре, алалии или различных фобиях. Надо же было показать, что не лыком шит и дело свое знает. Самое смешное заключается в том, что Ляйдер действительно знал свое дело. Ему и самому к психиатру бы не мешало сходить. Тот избавил бы его от комплекса неполноценности. А он вместо этого торчал по восемь часов в день в своем кабинете в полицейском управлении и растолковывал разные вещи оперативникам, по отношению к которым испытывал комплекс превосходства.

– А что именно за кошмары? – спросил Ляйдер.

– Да один и тот же, каждую ночь.

– То есть вы хотите сказать, повторяющийся кошмар?

– Да, – Карелла чувствовал себя неловко. Он и сам подыскивал это слово – «повторяющийся», но оно так и не пришло ему в голову. На Ляйдере были бифокальные очки, за которыми глаза психолога выглядели прямо-таки огромными. К бороде пристали крошки, наверное, он только что отобедал.

– Не могли бы вы передать содержание этих повторяющихся кошмаров?

– Конечно, – и Карелла пересказал многажды слышанную им историю.

Дело происходит незадолго до Рождества.

Мать и отец Джимми украшают рождественскую елку.

Джимми и еще четверо ребят сидят на полу в гостиной и смотрят. Отец Джимми говорит, что они должны помочь взрослым. Дети отказываются. Мать Джимми говорит, что, если устали, не надо помогать. Игрушки начинают падать с елки, разбиваются, возникает шум, отец Джимми испуганно вздрагивает, теряет равновесие и падает с лестницы на пол, прямо на осколки. Что-то впивается ему в руку, начинает идти кровь. Ковер зеленый, кровь впитывается в него. Отец истекает кровью и умирает. Мать обливается слезами. Она поднимает юбку, и под юбкой оказывается пенис.

– М-м-м, – опять промычал Ляйдер.

– Вот и весь кошмар, – закончил Карелла.

Снова мычание.

– Этот кошмар анализировал майор Ральф Лемар...

– Армейский врач? – перебил Ляйдер.

– Ну да, врач-психиатр. И он вроде склонялся к тому, что этот кошмар как-то связан с массовым изнасилованием, случившимся несколько лет назад.

– Несколько лет от какого времени?

– От того, когда он начал лечить Харриса.

– А когда это было?

– Десять лет назад.

– Так, десять лет. А за сколько лет до этого было изнасилование?

– Вот в том-то вся и штука. Не было никакого изнасилования. Мы нашли девушку, которая якобы являлась жертвой, и она утверждает, что ничего подобного не происходило.

– Может, она не говорит вам правды? В таких случаях часто...

– Да нет, она не лжет.

– Откуда вы знаете?

– Потому что она рассказала, что было на самом деле. А на самом деле был половой акт, но отнюдь не насилие.

– А нельзя ли чуть подробнее?

Карелла пересказал ему историю, поведанную Роксаной. Подвал. Дождь. Любовное объятие у столба посреди комнаты. Гром и молния. Страх разоблачения и наказания.

– Вопрос мой состоит в том, – продолжал Карелла, – возможно ли... Слушайте, я ведь в этих делах мало разбираюсь. Мне хочется понять, могла ли эта любовная сцена в подвале трансформироваться в сознании Джимми в нечто иное, например, в сцену массового изнасилования, и таким образом породить в конечном итоге все эти кошмары. Вот в чем, собственно, состоит мой вопрос.

– Говорите, там был страх наказания?

– Да. Если бы главарь банды их застукал, неминуемо последовало бы наказание.

– Г-м, – промычал по привычке Ляйдер.

– Ну так что скажете?

– Что ж, сексуальная символика в этом кошмаре наличествует, тут спора быть не может, – начал Ляйдер. – Во снах дерево обычно становится символом мужского полового органа, как, впрочем, и любой острый предмет. Разбитые елочные игрушки – обычно их называют рождественскими яйцами – лишний раз отсылают к мужским гениталиям. А если во сне кто-то порезался, то за этим стоит проникновение, то есть половой акт.

– Стало быть, сон мог...

– А память, – продолжал Ляйдер, – которая и сама по себе является разновидностью сна, – вы ведь говорите, что в действительности ничего не было, – материализует содержание сна путем использования другой сексуальной символики, чтобы убедить себя в собственной основательности. Фрейд считает символами полового акта разного рода действия, связанные с ритмическими движениями, – танец, верховую езду, подъем и так далее. В этом ложном воспоминании главарь банды ведь танцует со своей девушкой, так вы говорите?

– Да.

– И потом ее оставляют одну на пустыре?

– Да...

– Ну что ж, в снах, и у мужчин, и у женщин, лобковые волосы ассоциируются с деревьями или кустами, так что я думаю, мы можем и сорняки включить в этот ассоциативный круг. Насколько я помню, во сне сорняки превращаются в зеленый ковер, не так ли?

– Да.

– Что вновь нас возвращает к разбитым елочным игрушкам. Ваза или цветочный горшок, да любой предмет такой формы и назначения – а украшения рождественской елки его в некоторой степени напоминают – являются символом женских гениталий, стало быть, разбитые игрушки могут символизировать потерю невинности. Отсюда и кровь. А девушка была невинной, не знаете?

– В точности не знаю, но сильно сомневаюсь.

Ляйдер снял очки и тщательно протер линзы. Глаза у него оказались светло-голубыми: без очков он неожиданно показался очень усталым и сильно постаревшим. Ляйдер снова нацепил очки и пронзительно взглянул на Кареллу.

– Ну и разумеется, здесь наличествует символика насилия – насилие во снах тоже обычно ассоциируется с половым актом.

– А я-то считал, – робко заметил Карелла, – что сны маскируют действительность. Как бы нарочно искажают ее.

– Да, своего рода цензура сознания, в этом вы правы. Если вы последовательный фрейдист, то должны принять за аксиому, цитирую, что сны порождаются глубоко порочными и извращенными сексуальными побуждениями, что и вызывает необходимость в цензуре подсознания. Конец цитаты.

– М-да, – пробормотал Карелла.

– М-да, – пробормотал Ляйдер. – Но, конечно, это самый ранний Фрейд, и с тех пор в истолковании снов наука сильно двинулась вперед. В данном конкретном случае, когда пациента мучают повторяющиеся кошмары, можно предположить, что он старается исцелить первоначальную травму... так сказать, сделаться нечувствительным к боли путем постоянного ее нагнетания.

– Какую травму? – спросил Карелла.

– Это уж я не знаю. Вы же занимались историей этого человека, вот вы мне и скажите.

– На войне он потерял зрение. Наверное...

– Что ж, потеря зрения это, бесспорно, сильная травма.

– Но... Нет, – Карелла запнулся. – Нет, потому что... Стоп, одну минуту. Джимми, когда рассказал Лемару об изнасиловании, кончил так: Бог, говорит, наказал его, а не тех, кто заслуживал наказания. И еще он сказал Лемару, что слепота прямо связана с изнасилованием.

– Но ведь изнасилования не было, – возразил Ляйдер. – Была травма.

– Да, но потом он всегда связывал слепоту с чем-то другим.

– А что же это такое – другое?

– Не знаю.

– Когда он был ранен?

– Четырнадцатого декабря.

– А в бою перед этим он был?

– Да, бои шли с самого начала месяца.

"Весь этот месяц мы воевали с другой бандой.

Крепко воевали.

И теперь надо было отдохнуть. А Ллойд сказал нам, отправляйтесь наверх".

– В чем дело? – спросил Ляйдер.

– А может так быть, что...

– Да?

– Прямо не знаю, – сказал Карелла. – Погодите, дайте немного подумать, ладно?

– Ну конечно, торопиться нам некуда.

У Кареллы неожиданно пересохло во рту. Он провел языком по губам, встряхнул головой и принялся вспоминать все, что прочитал в отчете Лемара там, в госпитале, когда подавлял собственные сексуальные влечения, спровоцированные Джанет, все до последней запятой, а еще – свой вчерашний разговор с Дэнни Кортесом.

С самого начала месяца у нас шли тяжелые бои. «Альфа» была внизу, когда лейтенант устроил свой командный пост в бамбуковых зарослях у подножия холма... «Браво» ползла вверх по склону, где окопался противник. Лейтенант вернулся, чтобы посмотреть, куда, черт возьми, запропастилась «Альфа»... Тут-то и начался артиллерийский обстрел. Эти гады засекли командный пункт и теперь поливали его свинцом.

Таков был рассказ Дэнни Кортеса о том, что происходило третьего декабря, десять лет назад, когда осколком снаряда убило лейтенанта Блейка.

Страшное дело. Когда налет начался, «Альфа» отошла в укрытие, и никто из них не мог вовремя вытащить лейтенанта... На этой войне надо подбирать не только раненых, но и убитых, потому что иначе их уволочет противник и разрежет на куски. ...Потом ребята из «Альфы» говорили, что они из-за обстрела и головы поднять не могли. Все, что им оставалось, – смотреть, как лейтенанта тащат в джунгли. Потом они нашли его в канаве – из него ремней понаделали. Эти сволочи обычно так и поступали – расчленяли тела и швыряли остатки в канаву... Штыками орудовали, понимаете?

Это снова Дэнни Кортес, на сей раз более подробно рассказывает о нравах на той войне. А теперь – Джимми Харрис, его рассказ об изнасиловании, которого не было.

Ллойд велел нам подняться наверх... Наверх... А парни сказали ему, иди в жопу. Потом схватили его и оттащили от Роксаны, ну от того места, где они были, в середине комнаты. Пластинка все еще вертелась, и был слышен грохот барабанов. Ребята бьют в барабаны.

(Один сплошной шум, ничего не слышно, говорил Кортес. Вы когда-нибудь были под артиллерийским обстрелом? Грохот стоит страшный, даже если находишься далеко.)

Там был, знаете, такой столб посредине комнаты. Ну, вроде подставки или водосточной трубы. Так они прижали Ллойда к этому столбу. Я и понятия не имел, что они собираются с ним делать, ведь он президент, они явно нарываются на крупные неприятности. Спокойно, говорю им, ребята, охолоните, он же наш президент. Но они... они и слушать не хотят. Они... они привязывают его к дереву, а Роксана рыдает, плачет, понимаете?.. То есть не к дереву, а к столбу. Роксана плачет. Они хватают ее. Она отбивается, она не хочет, но они все равно делают это, вставляют, один за другим, один за другим. Потом они ее куда-то уносят, поднимают с пола и выносят наружу... У нее идет кровь.

(Все, что им оставалось, так это смотреть, как его тащат в джунгли, – это Кортес. Потом они нашли его в канаве – из него ремней понаделали. Эти сволочи обычно так и поступали – расчленят тело и выбросят в канаву. Штыками действуют, гады.)

– Ну так как, мистер Карелла, – нарушил тишину Ляйдер. – Надумали что-нибудь?

* * *

Собаку поместили в комнатку на первом этаже полицейского гаража. Один парень в форме пообещал Карелле присмотреть за ней, пока тот занят наверху. Только этот парень подумал, что с собакой что-то неладное происходит: он хочет покормить ее, а та отказывается. Карелла объяснил, что это собака-поводырь. Полицейский непонимающе посмотрел на него:

– Ну и что из этого?

– Ее выдрессировали принимать пищу только от хозяина.

– А где хозяин?

– Умер.

– Что ж, тогда этой псине придется голодать, – философски заметил полицейский и вернулся к чтению журнала, отмахиваясь таким образом от большого и сложного собачьего мира.

Карелла взялся за ошейник и повел пса к машине. Он не хотел брать собаку, а особенно такую, что отказывается от еды. Он представил себе, как она тощает и тощает и в конце концов превращается в тень. Интересно, а в самом ли деле ей сделали все необходимые прививки? Ему не нужна собака, а тем более собака, отказывающаяся от еды и превращающаяся в собственную тень; но меньше всего ему нужна бешеная собака. Нет, все-таки надо разобраться во всех этих кнопках и металлических дисках, что на ошейнике.

Так, вот медная бляха – лицензия, где назван город, год и выгравирован шестизначный номер. Дальше еще одна бляха, из нержавеющей стали, с именем и адресом доктора Джеймса Коппела, наверно, ветеринара, и тут же – слова: «Мне сделали прививку от бешенства», и год, и четырехзначный номер. Рядом еще одна бляха из нержавеющей стали, на ней надпись – «Школа для собак-поводырей» с указанием адреса – Перри-стрит. И очередная бляха из нержавеющей стали, на которой написано: «Мой хозяин – Джеймс Р. Харрис», и далее домашний адрес и телефон.

И, наконец, ключ все из той же нержавеющей стали.

Зачем понадобился ключ, Карелла понял, только разглядев слово Мослер на головке, непосредственно под отверстием, где к ошейнику было прикреплено металлическое кольцо. К ободу кольца пристала грязь, точнее земля. А ключ был от персонального банковского сейфа, и Карелла готов был поставить на кон свою годовую зарплату, что именно этот ключ когда-то выкопали из ящика с цветами. Он знал название банка, где Харрис держал деньги, – они с Мейером обнаружили его, когда осматривали квартиру: Первый Федеральный на Йетс-авеню. Знал он и то, что потребуется ордер, чтобы проникнуть в этот сейф, есть у него ключ или нет. Хорошо, что он оказался в Главном полицейском управлении: все судебные учреждения – федеральные ли, городские ли, штатные – находились в радиусе пяти кварталов. Карелла отцепил ключ от ошейника и снова повел собаку в гараж.

– Как, опять? – спросил полицейский.

 

Глава 15

В начале третьего в 41-м раздался звонок. Трубку взял детектив Джордж Андерхилл.

– Привет, это Сэм Гроссман. У меня готовы результаты анализа крови.

– Какой крови?

– С тротуара.

– Ах да. – У Андерхилла совершенно вылетел из головы запрос, который сам же он и посылал. По правде говоря, он забыл о нем почти сразу же, как вчера вечером позвонил в лабораторию. А теперь, пожалуйте вам, Гроссман со своими результатами. Что с ними делать, совершенно непонятно, потому что ни из одной больницы города не поступали сведения о жалобах на укус собаки.

– Ладно, диктуй, – Андерхилл потянулся за карандашом.

– Первое. Да, это кровь. Второе. Да, это кровь человека.

– Группа?

– Тебе повезло. Группа Б.

– А в чем везение?

– Тебе бы еще больше повезло, если в это была группа АБ, потому что людей с такой группой крови от трех до шести процентов населения страны. Ну а твой случай – это 1 – 15 процентов.

– Да, везение прямо потрясающее.

– Но ведь могла быть, положим, группа А или группа О. А это – большинство.

– Спасибо большое, утешил.

– Чем-нибудь еще могу быть полезен?

– Нет, разве что... К тебе не поступали жалобы на собачий укус?

– А что, этого малого укусила собака?

– Да.

– А собака, часом, не бешеная?

– Нет.

– Откуда ты знаешь?

– Да так хозяин сказал полицейскому, который занимался этим делом.

– Потому что, если она бешеная...

– Нет, нет, это собака-поводырь, как она может быть бешеной?

– Как и любая другая.

– Так или иначе этой делали прививки.

– А кого она укусила?

– Мы не знаем. Кто-то пытался напасть на ее хозяина.

– То есть?

– Кто-то пытался напасть на хозяина, ну и собака его защитила.

– А хозяин слепой?

– Ну да. Это ведь собака-поводырь, следовательно...

– Вы это дело вместе с Кареллой ведете?

– Нет. А кто такой Карелла?

– Он работает в восемьдесят седьмом.

– Нет, не знаю такого.

– Я это к тому, что он занят расследованием серии убийств, в которых жертвами стали слепые.

– Но это не убийство. Это даже, если хочешь знать, не нападение. Какой-то малый попытался напасть на слепого, и его укусила собака. Вот и все.

– Где?

– Ты имеешь в виду, в какое место укусила? Мы не знаем.

– Я спрашиваю, где это все произошло?

– На углу Черри и Лэйрд.

– В такой дали?

– В такой дали. Слушай, у меня тут полно работы. – И, поблагодарив еще раз Сэма Гроссмана, Андерхилл повесил трубку.

Гроссман тоже положил трубку на рычаг, задумался, какова вероятность того, что эта история имеет отношение к случаям, которыми занят Карелла, и решил все-таки позвонить на всякий случай.

На звонок отозвался Дженеро.

– Восемьдесят седьмой участок, детектив Дженеро. – Он никогда не забывал представиться по всей форме. Все остальные детективы называли только имя; Дженеро обслуживал абонентов по высшему разряду.

– Говорит Сэм Гроссман из лаборатории. Карелла там?

– Нет.

– А где он?

– Не знаю.

– Когда появится?

– Представления не имею.

– Не знаешь, кто ведет с ним дело о слепых?

– По-моему, Мейер.

– А он на месте?

Дженеро обвел взглядом инспекторскую.

– Да нет, что-то не вижу.

– Хорошо, пусть кто-нибудь из них позвонит мне при первой возможности, ладно?

– Передам.

– Знаешь что, мне хотелось бы поговорить с лейтенантом.

– Сейчас переключу на дежурного сержанта, он свяжет тебя.

Дженеро нажал на какую-то клавишу и, когда послышался голос Мерчисона, сказал:

– Дейв, переключи, пожалуйста, на лейтенанта.

Гроссман ждал. Ему даже показалось, что его разъединили, но тут трубка ожила:

– Восемьдесят седьмой, Бернс.

– Пит, это Сэм Гроссман из лаборатории.

– Да, Сэм, привет, как делишки?

– Все нормально. Я только что разговаривал с неким Джорджем Андерхиллом из сорок первого, он ведет дело о слепом.

– Убийство?

– Нет, всего лишь попытка нападения. Не знаю, имеет ли это какое-нибудь отношение к делу, которое ведет Стив, но, по-моему, стоит связаться с Андерхиллом.

– Ты прав, я скажу Стиву.

– Этого типа укусила собака-поводырь. Может, послать уведомление больницам?

– А разве Андерхилл не сделал этого?

– Не знаю.

– Ладно, я прослежу, чтобы кто-нибудь этим занялся. Спасибо, Сэм.

– Не за что, – Гроссман повесил трубку.

Бернс отодвинул аппарат и вышел в инспекторскую. Дженеро разглядывал трусики, разложенные у него на столе.

– А это еще что такое? – осведомился Бернс.

– Вещественное доказательство.

– Чего?

– Непристойного поведения.

– Ага, ясно. Слушай, позвони-ка в управление больницами и скажи, что нас интересуют жалобы на укус собаки. Попроси их в случае чего связаться с Кареллой.

– Это капитана Гроссмана идея?

– Да, это идея капитана Гроссмана.

– Значит, мне не надо передавать Карелле, что он звонил?

– Оставь у Кареллы на столе записку.

– И у Мейера?

– И у Мейера.

– Но сначала позвонить в управление больниц?

– Да, если только тебе удастся ничего не забыть и сделать сразу три вещи.

– О чем речь, – сказал Дженеро.

* * *

Судья прочитал заявку Кареллы и спросил:

– А что вам нужно в этом личном сейфе, детектив Карелла? По вашей заявке этого не видно.

– Да я и сам не знаю, ваша честь, что в нем, – ответил Карелла.

– Так как же я могу вам выдать разрешение на вскрытие сейфа?

– Ваша честь, как видно из заявки, я веду дело об убийстве, и у меня есть основания полагать, что убийца искал нечто в квартире, где жили его жертвы...

– Да, да, это я понял.

– И это нечто может оказаться в сейфе, и тогда у меня на руках будет вещественное доказательство по делу об убийстве.

– Но что именно вы ищете, вам неизвестно?

– Нет, ваша честь.

– А вы лично знаете, что такое доказательство существует?

– Ваша честь, я знаю только, что убийца перерыл вверх дном всю квартиру в поисках чего-то. Впрочем, и это в заявке указано.

– В таком случае нельзя сказать, что вы лично знаете о существовании доказательств.

– Ваша честь, мне не кажется, что вскрытие сейфа будет означать противозаконный обыск; ведь не является же противозаконным обследование гардероба убитого на месте преступления.

– Но в данном случае речь не идет о месте преступления.

– Это я понимаю, ваша честь. Но помнится, у меня было, к примеру, разрешение вскрыть личный сейф, когда я расследовал всего-навсего подделку полиса, а здесь речь идет об убийстве.

– А в том случае вы лично знали, что находится в сейфе?

– Да, от осведомителя.

– Сведения, полученные от осведомителя, составляют, по закону, предмет личной осведомленности, – сказал судья.

– Ваша честь, поверьте, мне надо посмотреть на содержимое этого сейфа. Убито уже трое, все слепые, и я полагаю, что там может оказаться какая-нибудь ниточка. И у меня есть основания думать, что вероятность этого весьма высока.

– Даже если я выдам ордер, – сказал судья, – он потом может принести вам скорее вред, чем благо. На суде доказательства, добытые таким образом, могут быть оспорены.

– И все же я бы рискнул, ваша честь, – продолжал настаивать Карелла. – Подумайте, если кому и будет плохо в данном случае, так это только убийце. Права жертвы ни в малейшей степени не ущемляются.

– Хорошо, я подпишу ордер, – сказал судья.

* * *

Уходя от судьи, Карелла все думал, отчего тот так долго упрямился. А потом решил, что упрямиться стоило. Защита прав одного человека, рассуждал он, означает защиту прав всех. Когда он вернулся к себе в участок, было уже почти половина третьего. Вообще-то он заскочил сюда, только чтобы доложить Бернсу, куда направляется далее и каков план действий. Приятно докладывать об успехах, когда начальник ворчит, что дело застряло на мертвой точке. Дженеро сидел у себя за столом, взирая на бледно-голубые трусы.

– Я там вложил тебе в машинку записку, – сказал он, увидев Кареллу.

– Спасибо, – Карелла вытащил записку из-под валика. В ней сообщалось о том, что просил позвонить Гроссман. Имя капитана было напечатано с одним "с". Карелла уже собирался набрать номер, когда из кабинета вышел Бернс и кратко рассказал ему об Андерхилле, попытке нападения и собачьем укусе. «Ага, ясно», – сказал Карелла и в свою очередь информировал лейтенанта о сейфе и ордере на обыск. Затем он повернул табличку со своим именем лицом к стене, на которой висело расписание дежурств, и сбежал вниз, к машине, где пес уже полностью заплевал все заднее сиденье. Карелла попытался вспомнить его кличку, но безуспешно. Что ж, совершенства на этом свете не бывает.

* * *

Директор Первого Федерального банка на Йейтс-авеню был чернокожий по имени Сэмюэл Хоббс. Он пригласил Кареллу к себе в кабинет, обменялся с ним рукопожатием и погрузился в изучение ордера. Вид у него при этом был такой торжественный, будто ему предстояло руководить церемонией казни особы королевского рода. Карелла передал ему ключ. Хоббс нажал на кнопку вызова, и в кабинете тут же появилась девушка лет двадцати, тоже черная. Хоббс велел ей уточнить номер личного сейфа Джеймса Рэндольфа Харриса, проводить детектива Кареллу в хранилище и открыть сейф. Карелла последовал за девушкой. У нее были длинные стройные ноги, и при ходьбе она отчаянно вертела задницей. Быстро разыскав в картотеке нужный номер, девушка повела Кареллу в хранилище. Всю дорогу она, не переставая, улыбалась ему, и Карелла начал приходить к мысли, что стареет.

Девушка открыла сейф, вынула ящик и спросила – нужна ли отдельная комната. Услышав утвердительный ответ, она проводила Кареллу в каморку за железной дверью, которую он, войдя, счел нужным запереть за собой. На столе, для удобства клиентов, лежали ножницы, Карелла открыл крышку коробки. Внутри оказался второй экземпляр напечатанного под копирку письма. Оно было адресовано майору Джону Фрэнсису Таталье в Форт-Ли, штат Вирджиния.

"6 ноября

Привет, майор Таталья!

Я подумал, что слепому не помешают лишние деньги. В августе я был на ротном сборе и обнаружил, что остальные участники того мерзкого дела такие же бедняки, как и я, так что с ними говорить нет смысла. От капитана Андерсона, который командовал когда-то первым взводом, я узнал, что вы теперь майор и служите в Форте-Ли, куда я вам и пишу. Майор, мне нужны от вас деньги. Мне нужны деньги, чтобы заняться своими глазами. Я хочу, чтобы до конца моей жизни вы выплачивали мне по тысяче долларов в месяц, а иначе я напишу армейскому начальству, что случилось с лейтенантом Блейком. Я расскажу, что это вы вместе с другими убили его. Вообще-то мне нет дела ни до вас, ни до них. Но они такие же нищие, как и я, и ничем мне помочь не могут, а вы офицер, шишка, так что денежки для вас не проблема, майор. Эти деньги нужны мне прямо сейчас, майор. До конца месяца я подожду, и если к тому времени не получу первого чека на тысячу долларов, в тот же день доложу начальству, что произошло в ходе операции «Ала Моана». Вы, наверное, думаете, что доказать я ничего не смогу, но это не имеет значения. Я – слепой ветеран на пенсии по полной нетрудоспособности, и вы сами понимаете, майор, в какую заварушку попадете, если начнется расследование того дела. Майор, вы первым воткнули в лейтенанта штык, и если вызовут других, они скажут, что это все вы и только вы, иначе им придется признать, что и они в этом деле замешаны. Они все демобилизовались, только вы остались в армии. У вас будут крупные неприятности, майор, если не пришлете мне денег. Я снял с этого письма копию, так что, если со мной что-нибудь случится, жена обо всем узнает, и тогда у вас будут еще большие неприятности, чем сейчас. Так что пришлите-ка мне лучше чек на тысячу долларов к первому декабря, и так далее, первого числа каждого следующего месяца, иначе у вас вся задница в говне будет. Чеки посылайте на имя Джеймса Р. Харриса по адресу Айсола, Седьмая улица, Саус, 3415.

Первое декабря – крайний срок.

Ваш старый приятель Джеймс Р. Харрис."

* * *

На сей раз Карелла имел возможность составить более подробную заявку. Вот как она выглядела:

"1. От детектива Стивена Кареллы, восемьдесят седьмой полицейский участок.

2. На основании личных наблюдений и сведений, сообщенных судебным медицинским экспертом, мне известно, что были совершены три убийства и что все три жертвы являются слепыми.

3. На основании личных наблюдений, а также фактов, сообщенных мне лейтенантом Питером Бернсом, начальником розыскного отделения восемьдесят седьмого полицейского участка, мне известно, что вечером 22 ноября была совершена попытка нападения на слепого мужчину и что в ходе ее нападающего укусила собака, принадлежащая объекту нападения.

4. Мне известно также, что попытка нападения на слепого подпадает под категорию так называемых «Нестандартных преступлений», и есть, по-видимому, основания полагать, что данный эпизод связан с тремя убийствами, каждое из которых также подпадает под данную категорию преступлений; вышеупомянутые преступления были совершены на протяжении краткого отрезка времени, начиная с убийства, имевшего место в четверг вечером 18 ноября, и кончая попыткой нападения, имевшей место в понедельник вечером 22 ноября.

5. Мне также лично известно, что один из убитых, Джеймс Р. Харрис написал 6 ноября своему бывшему начальнику Джону Фрэнсису Таталье письмо, в котором требовал ежемесячно, до конца своей жизни, переводить ему по тысяче долларов, угрожая в случае отказа сделать достоянием гласности тот факт, что Таталья при содействии нескольких солдат из своего взвода десять лет назад, третьего декабря, во время проведения операции под кодовым названием «Ала Моана» убил лейтенанта Роджера Блейка.

6. С учетом вышесказанного, есть основания полагать, что укус собаки, жертвой которого стал Джон Фрэнсис Таталья, может считаться, согласно закону, свидетельством преступной попытки нападения; не исключено, что вышеупомянутое связано с совершенными убийствами.

В связи с чем я и обращаюсь в высокий суд с просьбой выдать ордер, разрешающий произвести личный досмотр Джона Фрэнсиса Татальи на предмет обнаружения следов собачьего укуса.

В этот или другие суды, а также к другим судьям и служащим органов юстиции данная заявка ранее не посылалась.

Стивен Луис Карелла, детектив второго класса, жетон номер 764-5632, восемьдесят седьмой полицейский участок."

Заявку Кареллы рассматривал тот же судья, который выдал ему разрешение на вскрытие личного сейфа Харриса. Он внимательно прочитал бумагу и выписал искомый ордер.

У главного входа его остановил часовой.

Карелла предъявил ордер, но часовой сказал, что должен связаться с начальником охраны. Он набрал номер, доложил, что прибыл детектив с ордером на обыск и со словами: «С вами хочет переговорить полковник», – протянул трубку.

– Да, слушаю, – сказал Карелла.

– Говорит полковник Хамфрис, в чем проблема?

– У меня на руках судебное предписание, а часовой не пропускает меня на территорию.

– Что за предписание?

– На личный досмотр майора Джона Фрэнсиса Татальи.

– На предмет?

– Обнаружения следов укуса собаки.

– А это зачем?

– Майор подозревается в убийстве.

– Передайте трубку часовому.

Карелла повиновался. Часовой несколько раз повторил: «Да, сэр», «Слушаюсь, сэр», и повесил трубку.

– Третий корпус справа, – сказал он Карелле. – Там будет вывеска: «Военная полиция».

Карелла въехал на территорию военного городка, поставил машину на посыпанной гравием овальной площадке у кирпичного здания и подошел к столу, за которым сидел дежурный капрал.

Капрал вновь позвонил полковнику, доложил о прибытии Кареллы, затем указал ему на дверь:

– Пожалуйста, проходите.

Полковник Хамфрис, высокий загорелый пятидесятилетний мужчина, с крепким рукопожатием и несколько пропитым голосом, сообщил Карелле, что только что переговорил с командиром части и получил разрешение на личный досмотр при условии, что будут присутствовать военный юрист и армейский врач. Карелла нашел это условие совершенно естественным. Армия должна оберегать права своих офицеров.

В медицинском пункте части собралось пятеро – подполковник – военный юрист; майор – армейский врач; полковник Хамфрис – старший полицейский чин части; Карелла, которого вся эта процедура начала приводить в некоторое замешательство, и, наконец, майор Джон Фрэнсис Таталья. Последний прочитал судебное предписание и пожал плечами:

– Не понимаю.

– Эта бумага дает ему право осмотреть вас на предмет обнаружения собачьего укуса, – сказал юрист. – Генерал Килборг не возражает.

– Извольте, пожалуйста, раздеться.

– Это просто смешно, – сказал Таталья, но тем не менее принялся раздеваться. На руках никаких ранок не оказалось, но на левой ноге, чуть выше лодыжки, белела повязка.

– А это что? – спросил Карелла.

Оставшийся в одних трусах и нижней рубахе Таталья ответил:

– Порезался.

– Попрошу вас снять повязку, – сказал Карелла.

– Боюсь, снова кровь пойдет.

– Здесь доктор. Если хотите, он этим займется.

– Да нет, я уж сам. – Таталья медленно размотал бинт.

– Это не порез, – заявил Карелла.

– Нет, порез, – стоял на своем Таталья.

– А откуда же тогда эти вмятины?

– Не понимаю, о чем вы говорите.

– Это следы от зубов.

– Вы что, врач?

– Нет, но для этого и не нужно быть врачом, Любому видно, что это следы укуса. – Карелла повернулся к офицеру-медику.

– Скажите, майор, ведь это следы от зубов?

– Это могут быть следы от зубов. Но мне надо получше разглядеть их.

– Так не сделаете ли одолжение? – попросил Карелла.

Майор прошел к шкафчику из нержавеющей стали, выдвинул верхний ящик и взял лупу.

– Будьте любезны прилечь на этот стол, – обратился он к Таталье. Таталья взобрался на стол. Врач направил свет на больное место, приладил лупу и принялся разглядывать рану.

– Ну что же, – заявил он, – это могут быть следы собачьих клыков. Но с определенностью сказать не могу.

– Полковник, – Карелла повернулся к юристу, – я должен взять этого человека под стражу на предмет дальнейшего медицинского обследования раны, а также допроса по поводу трех убийств и попытки нападения.

– Да, но у нас нет уверенности в том, что это следы собачьего укуса, – возразил тот.

– То, что это следы укуса какого-то животного, сомнений не вызывает, – настаивал Карелла.

– Отсюда еще не следует, что это следы собачьего укуса, а в вашем предписании значится четко: укус собаки. И если это какой-то другой укус...

– Но ведь ваш же собственный врач говорит, что это может быть...

– Ничего подобного, я сказал, что с определенностью утверждать не могу, – вмешался в разговор последний.

– Слушайте, что здесь, черт побери, происходит?! – взорвался Карелла.

– Происходит то, что вы хотите вывести этого человека из-под военной юрисдикции, – пояснил юрист, – а я не...

– За тем лишь, чтобы проверить результаты проведенного нами расследования.

– ...А я не уверен, что вправе сделать это.

– Так мне что же, обращаться к окружному прокурору? Ладно, где тут у вас телефон, сейчас позвоню в городскую прокуратуру.

– Спокойно, спокойно, – умиротворяюще произнес полковник Хамфрис.

– О каком спокойствии вы говорите! – вконец разъярился Карелла. – Здесь присутствует человек, который, возможно, совершил три убийства, а вы призываете меня к спокойствию?! Да я арестую его, даже если для этого мне понадобится дозваниваться до президента и получать его разрешение, ясно? Он Верховный главнокомандующий...

– Спокойнее, спокойнее, – повторил Хамфрис.

– Так что будем делать? – спросил Карелла.

– Позвольте мне поговорить с генералом, – сказал Хамфрис.

– Давайте, говорите с генералом.

– Это недолго, – Хамфрис вышел в соседнюю комнату.

Через стену было слышно, как он куда-то звонит. Карелла принялся мерять шагами медпункт. Офицеры, избегая его взгляда, смотрели через окно на плац. Таталья перебинтовал ногу и уже одевался, когда вернулся Хамфрис.

– Генерал не возражает, – сообщил он.

* * *

Но не так-то все было просто.

С Татальей отправился военный юрист, чтобы защищать, как принято в этой стране, его права, – совсем неплохая, если вдуматься, традиция. А если вовсе не Таталья убил Джимми и Изабел Харрис, не говоря уж об Эстер Мэттисен? Что, если вовсе не он собирался напасть на старого Юджина Мэслена и совсем не его укусила собака по кличке Ральф? Может быть, его укусила собственная жена? Или любимая кошка? На этот случай и было предусмотрено присутствие подполковника Энтони Лумиса – при нем нужные показания из Татальи грубой силой не выбьешь; и хотя в наши дни полицейские резиновыми дубинками в таких случаях не пользуются, Лумис мог этого и не знать.

В ответ на предложение Кареллы взять у Татальи на пробу кровь и сравнить ее с образцами, взятыми на тротуаре неподалеку от Торгового банка, подполковник Лумис заявил, что, с его точки зрения, это нарушение прав Татальи. К тому времени в инспекторскую уже подошел помощник окружного прокурора Эндрю Стюарт. Дело по-настоящему запахло жареным, и прокуратуре вовсе не хотелось отпускать ни с чем подозреваемого в целой серии убийств, только потому что его права блюдет привередливый армейский законник – вон, он даже не позволил полицейскому врачу взглянуть на рану, чтобы определить ее происхождение. Стюарт тоже был привередливым законником, хотя и гражданским. В будущем он надеялся стать губернатором штата. В одну из многочисленных войн, что вела эта страна, он служил в армии Соединенных Штатов и с тех пор не любил военных, а подполковников – в особенности.

– Полковник, – в американской армии к подполковникам обращаются именно так, – полковник, по-видимому, перед тем, как вам в одиночку предстоит сразиться с противником, мне следует посвятить вас кое в какие тайны. – Довольный такого рода вступлением Стюарт улыбнулся улыбкой чеширского кота. – Я намерен поговорить об акте Миранды-Эскобедо и о правах заключенного. Или вернее, поскольку сегодня и так все говорят о правах заключенных, я, разнообразия ради, поговорю о правах представителей закона. Итак, внимание, полковник...

– Мне не нравится ваш покровительственный тон, – заметил Лумис.

– Боюсь, вам придется с ним примириться, – Стюарт снова улыбнулся улыбкой чеширского кота. – Для вашего сведения, офицер полиции имеет полное право потребовать от заключенного, чтобы тот сдал кровь на анализ, взять у него отпечатки пальцев, сфотографировать, обыскать, попросить принять то или иное положение, надеть шляпу или пальто, поднять монету с пола, приложить палец к кончику носа и тому подобное, не уведомляя предварительно о праве на юридическую поддержку и о том, что его показания могут быть использованы против него.

– Это ваше толкование, – заметил Лумис.

– Нет, это толкование Верховного суда этой страны. Различие между любыми действиями такого рода и заявлениями, сделанными в ходе допроса, это всего-навсего различие между непротокольными и протокольными ответами заключенного. В первом случае можно ни о чем не предупреждать, во втором предупреждение обязательно. Таким образом, полковник, нравится вам это или нет, но мы возьмем у майора Татальи кровь на анализ; точно так же мы вызовем судебного медицинского эксперта, чтобы он определил, является ли рана на ноге следом от укуса собаки. Так, полковник, обстоят дела, у нас есть полное право провести упомянутые действия, и сколько бы вы ни возражали, мы их проведем. Ясно?

– Я возражаю, – заявил Лумис.

– Отлично. А я вызываю эксперта.

Помощник судмедэксперта прибыл через сорок минут. Было около девяти вечера. Осмотрев рану, эксперт заявил, что она напоминает след от укуса собаки, и поинтересовался, не была ли собака бешеной.

– ...Была, – сказал Карелла.

Солгал он совершенно неожиданно, но на редкость к месту. В правилах ничего не упоминалось о том, что нельзя говорить неправду медэксперту, вот Карелла и принялся фантазировать на месте.

– В отделении служебного собаководства собаке отрезали голову и взяли на анализ мозговые ткани. Собака оказалась бешеной.

– Тогда этому господину нужна срочная госпитализация, – заявил медэксперт и принялся перечислять симптомы страшной болезни: инкубационный период длится от двух до двадцати двух недель, после чего у майора появятся сначала сильные боли в области укуса, затем головные боли, потеря аппетита, рвота, бессонница, чувство страха, трудности с глотанием, далее конвульсии, бред, кома и, наконец, смерть. Слово «смерть» он произнес с должной значительностью.

На Таталью все это, казалось, не произвело ни малейшего впечатления, хотя никаких оснований предполагать, будто все это подстроено, у него не было. Да и на самом деле все это была чистейшая импровизация. Ведь Карелла не вызывал медэксперта, и не единого слова он не произнес, пока тот не спросил насчет бешенства. Вопрос был вполне естественным, ответ не оставлял сомнений в правдивости, а речь медэксперта была речью профессионала, который предупреждает пациента о возможной опасности. Но Таталья даже и бровью не повел.

Карелла отвел Стюарта в сторону:

– Ну, что скажешь?

– Скажу, что это самодовольный ублюдок, и уж ему-то рога мы обломаем.

– А как насчет полковника?

– Да ни черта Лумис не смыслит в уголовном праве, ему тут что дар Божий, что яичница – все едино.

– Ты будешь вести допрос?

– Нет, лучше ты. Ты же работаешь по делу.

– Показать ему письмо?

– Сначала объясни его права.

– Боюсь, он может отказаться отвечать.

– Не думаю. Когда перед тобой начинают выставляться такими умниками, можешь быть уверен, что имеешь дело с полным дураком.

Переговорив таким образом, оба вернулись к столу Дженеро, вокруг которого сгрудились остальные. Сам Дженеро давно ушел домой, но рядом с телефонным аппаратом все еще красовались голубые трусики.

– Майор Таталья, – начал Карелла, – в соответствии с решением Верховного суда по делу Миранда против штата Аризона нам разрешается задавать вам какие бы то ни было вопросы, лишь разъяснив ваше право на юридическую защиту, а также то, что любые ваши показания могут быть в дальнейшем использованы против вас.

– Что это означает? – подозрительно спросил Лумис.

– Обычно это называется так: разъяснение допрашиваемому – в данном случае вашему клиенту – его прав, – с улыбкой прокомментировал Стюарт.

– Прежде всего, – продолжал Карелла, – у вас есть право не отвечать ни на какие вопросы. Это ясно?

– Конечно, ясно, – ответил Таталья.

– Отлично. Во-вторых, у вас есть право по собственному усмотрению на одни вопросы отвечать, на другие нет. Это ясно?

– Да, – устало произнес Таталья, – совершенно ясно.

– В третьих, если вы решите отвечать на вопросы, ответы могут быть использованы против вас, это ясно?

– Да, да, – сказал Таталья и непритворно зевнул.

«Ах ты, сукин сын, – подумал Карелла, – ну ничего, мы тебя достанем».

– У вас также есть право на консультацию со своим адвокатом, как до, так и во время допроса...

– Мой адвокат – полковник Лумис, – перебил Таталья.

– ...А также в любой момент прервать допрос. Это ясно?

– Да, да, что же тут неясного?

– Прекрасно, – Карелла полез во внутренний карман пиджака и вынул письмо, обнаруженное в личном банковском сейфе Джимми Харриса. – Вам знакомо это письмо? – спросил он.

– Что за письмо?

– Извините, я неправильно поставил вопрос. Вам знаком оригинал этого письма? У меня в руках второй экземпляр, сделанный под копирку. А оригинал вам знаком?

Таталья взял письмо и повертел его в руках.

– Нет, – наконец, ответил он.

– Между тем оно адресовано вам.

– Да, в Форт-Ли, Вирджиния, – подтвердил Таталья. Я был переведен туда в сентябре. А письмо датировано шестым ноября.

– Можно мне взглянуть? – вмешался Лумис.

– Разумеется, – Карелла передал ему письмо и вновь обратился к Таталье. – То есть вы хотите сказать, майор, что этого письма не получали, так я вас понял?

– Именно так. Почтовая служба в армии не всегда бывает на высоте, – улыбнулся Таталья.

– А что скажете о содержании письма?

– О содержании?

– Ну да. Коль скоро вы видите это письмо в первый раз...

– Да я ведь даже не прочитал его.

– Ах, вот как? А мне показалось, прочитали. Полковник Лумис, будьте любезны, передайте, пожалуйста, майору Таталье письмо.

– На вашем месте я бы не стал отвечать больше ни на один вопрос, – сказал Лумис. – Мистер Карелла, мистер Стюарт, позволю себе предложить...

– Да ну, что за ерунда, – прервал его Таталья, забирая письмо, – мне нечего скрывать.

«Хорошо, – подумал Карелла, – отлично. На это мы и рассчитывали, ты оправдываешь наши ожидания, и никуда тебе не деться, мы тебя расколем». Он посмотрел на Таталью. Тот неторопливо изучал письмо. Наконец он поднял голову.

– Ну как, прочитали? – спросил Карелла.

– Да.

– Впервые, верно?

– Да.

– И что скажете?

– Да ничего не скажу, ибо не понимаю, о чем здесь идет речь.

– Не понимаете, о чем идет речь?

– Вот именно.

– Похоже, Джимми Харрис утверждает, что вы воткнули штык в грудь лейтенанту Блейку.

– Полная чушь.

– Но ведь лейтенант Блейк был убит, не правда ли?

– Ну да, конечно.

– Но убит не так, как представляет Джимми Харрис, это вы хотите сказать?

– Он был убит осколком снаряда, разорвавшегося рядом с ним.

– Ах вот как.

– Да, и вчера я вам это уже говорил.

– Говорили, но вот Джимми, похоже, утверждает, что это вы прикончили лейтенанта, воткнув в него штык.

– Я не отвечаю за утверждения Джимми. Он мертв.

– Это действительно так. Насколько я понимаю, он также утверждает, что и другие кололи лейтенанта штыками.

– Повторяю...

– Во всяком случае, в письме он говорит, что вы убили лейтенанта при чьем-то содействии.

– Понятия не имею, кого он имеет в виду. Зато ясно вижу, что Джимми писал это письмо в состоянии полного умопомрачения.

– Ах вот как. То есть вы считаете, что он все это выдумал.

– Выдумал – не выдумал, на эту тему я рассуждать не собираюсь. Вижу только, что это откровенная попытка шантажа.

– В общем, вы не закалывали лейтенанта Блейка?

– Ну разумеется, нет!

– Прошу прощения, – снова вмешался Лумис, – но я и в самом деле считаю, что майору не следует более отвечать ни на один вопрос. Майор Таталья, как ваш адвокат...

– Мне нечего скрывать, – упрямо повторил Таталья.

– А что произошло в тот день? – возобновил допрос Карелла.

– В какой день?

– В день, когда убили лейтенанта Блейка.

– Начался артиллерийский обстрел, – Таталья пожал плечами. – И его убило осколком снаряда.

– Это было до или после того, как он приказал «Альфе» штурмовать высоту?

– Какую высоту?

– Высоту, где была установлена артиллерия противника.

– Такого приказа я не помню.

– Стало быть, весь тот месяц вы воевали с другой бандой...

– Да, и уж поверьте, это были тяжелые бои.

– И теперь вы отдыхали?

– Да, а Ллойд велел нам идти наверх.

– В каком смысле наверх?

– Я же сказал вам. Наверх. Там была лестница.

– Вы хотите сказать, что лейтенант не приказывал «Альфе» штурмовать высоту? – настаивал Карелла.

– Не знаю, о какой высоте вы говорите.

– Где был командный пункт лейтенанта?

– Не помню.

– На плоскогорье? В зарослях бамбука?

– Говорю же, не помню.

– Ведь вас в этот самый день повысили прямо на поле боя, верно?

– Верно, но я все равно не помню, где был командный пункт лейтенанта.

– Дэнни Кортес утверждает, что он был где-то в бамбуковых зарослях у подножия холма.

– Я даже не знаю, кто такой Дэнни Кортес.

– Он служил в «Браво». Лейтенант приказал «Браво» атаковать высоту, а потом пошел посмотреть, где застряла «Альфа». Ведь он и «Альфе» давал приказ на штурм, верно?

– Нет.

– А солдаты отказались повиноваться, так?

Точно, парень. Иди в жопу, сказали ребята Ллойду. А потом схватили его и оттащили от Роксаны, от того места, где они стояли. В середине комнаты это было. А пластинка все играла, и барабаны били. Ребята отчаянно колотили в барабаны.

– Разве не так все было? – У Кареллы неприятно зазвенело в ушах. Но зато теперь все стало абсолютно ясно. Много времени потребовалось, но зато теперь он все видел с необыкновенной четкостью. И не нужен был больше ни Лемар, ни Ляйдер, чтобы восстановить события того дня. Он знал, что произошло.

– Вы затеяли с лейтенантом драку?

– Никакой драки с лейтенантом я не затевал.

– Разве не вы ему сказали, что солдаты не обязаны штурмовать эту высоту? Разве не вы сказали ему, что они устали и выдохлись?

– Ничего подобного я ему не говорил.

– Но ведь он был там, с этим вы не спорите?

– Где там? Я не понимаю, о чем вы говорите.

– На командном пункте. И до командного пункта он добрался живым, разве не так?

– Я не... Я не помню, в каком точно месте его убило. Мы... Артиллерийский обстрел начался, когда он шел вниз.

Там в середине комнаты столб был, понимаете? Ну такой, вроде подпорки или водосточной трубы. Так они привязали его к столбу. Я и понятия не имел, что они задумали, ведь он наш президент, они явно напрашиваются на неприятности.

– Как звали лейтенанта? – спросил Карелла.

– Что-что?

– Лейтенанта Блейка. Как его звали по имени?

– Роджер.

Роксана плачет. Они хватают ее. Она отбивается, она не хочет, а они все равно наваливаются на нее, вставляют, один за другим, один за другим, все.

– Дэнни Кортес все видел, – сказал Карелла. Снова ложь, но ему до лампочки. Лишь бы не дать этому сукину сыну сорваться с крючка. Если на суде эта ложь всплывет, то все равно наплевать. Лишь бы не дать этому ублюдку ускользнуть.

– Я... Я не знаю никакого Дэнни Кортеса.

– Стрелковая группа «Браво». Я уже говорил. «Браво». Кортес, поднимаясь вместе с другими солдатами по склону, посмотрел вниз и увидел, что вы с лейтенантом затеяли драку...

– Ничего подобного, – бросил Таталья.

– ...А потом обнажили штык...

– Нет.

– ...И ударили лейтенанта.

– Нет! – завизжал Таталья и, обхватив лицо руками, внезапно зарыдал. – О, Боже, я ведь не хотел... Я не собирался... Только хотел защитить своих солдат. Они вконец выдохлись, они... Я у них был сержантом, только мне они и доверяли. А он велел им... Наверху был противник, молотила артиллерия, и как же... О Боже. Я сказал ему, что они выдохлись и не могут... Мы... Он бросился на меня, а я схватил его... мы... мы прижали его к дереву и я... я вытащил штык из... из... я ударил его. Вокруг падали снаряды, мы... мы все кололи его. Все, кроме Джимми. Мы все кололи его. А потом... потом мы потащили его в джунгли... и разрезали его... разрезали его на куски, чтобы выглядело так, будто это противник...

Когда... пришло письмо от Джимми, я попытался вспомнить, это ведь было так давно. Я почти и забыл. Разве вспомнишь? Но я понял, что он может разбить мне жизнь... Понял, что... должен был защищаться, у меня жена, дети, я люблю их, я должен был защитить их. Я знал, что если армия начнет расследование, все всплывет наружу, кто-нибудь непременно расколется. Ну вот я и – понимаете, он написал на конверте обратный адрес, понимаете, на конверте... ну и я... я нашел его и... убил. А потом пошел к нему домой, чтобы отыскать второй экземпляр, он написал, что оставил копию... я дал его жене шанс, честное слово, дал... я хотел, чтобы она отдала мне письмо, но она не отдала, ну вот... вот я и перерезал ей горло тем же самым штыком. А другие – женщина с аккордеоном и мужчина, которого я хотел убить вечера вечером, – они только для отвода глаз, чтобы вы подумали, что это сумасшедший орудует.

Таталья резко вздернул голову. По щекам у него катились слезы, кожа на лице сморщилась, и выглядел он жалким и потерянным.

Ну вот и все.

Таталью отвели вниз. Против него было выдвинуто обвинение по статье «Убийство первой степени», не забыли и о попытке нападения, потому что скорее всего, когда дело дойдет до суда, то и эта попытка станет частью обвинительного заключения, и все должно быть в полном порядке, чтобы и комар носа не подточил. Ну а остальное – забота армии. Подполковник Энтони Лумис пообещал запустить военную судебную машину, сразу как вернется в Форт-Керби. По его словам, будет начато исчерпывающее расследование убийства лейтенанта Роджера Блейка, и он, Лумис, убежден, что все виновные предстанут перед судом военного трибунала. Занятно, подумал Карелла, что теперь и он употребляет слово «виновные».

Он вышел из инспекторской без двадцати одиннадцать. На улице было холодно и ветрено, Карелла продвигался вперед, пряча лицо в воротник от мощных порывов ветра и прижимая к груди завернутый в бумажную салфетку гамбургер, за которым послал по его просьбе Мисколо, пока оформляли дело Татальи. Собака спала на заднем сиденье машины. Карелла оставил окно чуть приоткрытым, полагая, что никому не придет в голову угнать полицейский автомобиль. Он открыл переднюю дверцу, вытянул кнопку на задней, приоткрыл и ее и заглянул в машину. Ему никак не удавалось вспомнить, как, черт возьми, кличут этого пса. Придется спросить Софи Харрис.

– Эй, парень, – сказал он, – просыпайся.

Собака моргнула.

– Гамбургер хочешь? – Карелла развернул бумажную салфетку.

Собака снова моргнула.

– Это Мисколо о тебе позаботился. Холодный, правда, но вкусный. Понюхай.

Он раскрыл ладонь и протянул собаке гамбургер. Та принюхалась и осторожно надкусила.

– Молодец, – похвалил Карелла, развернул салфетку и положил гамбургер на заднее сиденье рядом с собакой. Пока он обходил машину и садился на водительское место, гамбургер исчез, и собака вылизывала салфетку. Карелла немного посидел за рулем, не заводя машину и глядя через переднее стекло на зеленые шары по обе стороны входа в участок. На них белели цифры – 87. «Ну, вроде бы все сделано, ничего не забыто», – подумал Карелла, и включил двигатель. С его точки зрения, коли танец окончен и песня допета, лучше всего отправляться домой.

И он поехал домой.