В первоапрельский День Дураков восход солнца был великолепен, но к восьми часам небо посерело и помрачнело, а в девять снова пошел дождь. Некоторые люди считают, что именно этот день неспроста выбран для веселых розыгрышей. Сама старая Матушка Природа расшалилась и показывает погодные фокусы простым смертным. Каким бы ни было его происхождение, День Всех Дураков, как он еще называется, вот уже многие столетия празднуется во всем мире.

А сегодня пошел дождь. Снова.

И сегодня опять сидевшему на первом этаже дежурному положили на стол письмо от Глухого. Посланцем был шестнадцатилетний бросивший школу мальчишка. Он сказал сержанту Мерчисону, что какой-то высокий блондин со слуховым аппаратом дал ему десятку и велел отнести письмо в участок и отдать толстому мужику, который сидит за столом дежурного. Мерчисон мальчишку выгнал вон, а письмо отдал патрульному и приказал отнести наверх.

Через 15 часов после того, как парень с безумными глазами сообщил Хейзу о безобразиях, творившихся в приюте, Мейер и Хейз составили план и установили наблюдение. Это было прошлой ночью. Вопреки утверждению Фрэнки, все было тихо. Им не удалось поймать надзирателей, тащивших из здания кипы одеял или коробки мыла. Но несмотря на дождь они и этой ночью решили понаблюдать. Ни одному нормальному полицейскому не нравится сидеть в засаде, а уж в дождь и подавно.

Когда патрульный вошел в комнату детективов, Мейер рассказывал анекдот.

— Мужик читает лекцию о сверхъестественных явлениях, — начал он, и его синие глаза плутовски сверкнули. — А когда он кончил читать, то спросил толпу, приходилось ли кому-нибудь из них хоть раз в жизни побывать в обществе ли кому-нибудь из них хоть раз в жизни побывать в обществе духа. Поднялся лес рук, он пересчитал их и сказал: «Как будто все верно. Как я и ожидал, около 50 процентов ответили на мой вопрос утвердительно. А есть ли среди тех, кто поднял руку, такие, кого коснулся бы дух?» Снова поднялся лес рук. Он пересчитал их и говорит: «Как будто все верно. Как я и ожидал, 60 — 70 процентов ответили утвердительно. А занимался ли кто-нибудь из вас любовью с духом?» Руку поднял 90-летний старик, и лектор пригласил его на эстраду.

Старикан кое-как добрался до эстрады, вскарабкался по ступеням. «Сэр, — сказал лектор, — это поразительно. Я читаю лекции по всему миру, и вот только в первый раз мне посчастливилось встретиться с человеком, который в самом деле занимался любовью с духом.» «Что? — не расслышал его старикан, — будьте добры, повторите, пожалуйста.» «В первый раз мне посчастливилось встретиться с человеком, который занимался любовью с духом», прокричал ему в ухо лектор.

«О, прошу прощения, — прошамкал старикан, — мне послышалось, что вы сказали: заниматься любовью с козой.»

— Анекдот во вкусе Глухого, — улыбнулся Браун. И как раз в этот момент в комнату детективов вошел патрульный с письмом.

Никто сейчас и не подумал об отпечатках пальцев. В прошлом они пытались их искать, но убедились, что Глухой никогда не оставляет их на своих посланиях. Патрульный отдал письмо Карелле, которому оно было адресовано, но к выходу не спешил. Ему было интересно узнать, что этот псих затеял теперь.

По участку ходили слухи, что Глухой снова объявился. Карелла вскрыл конверт, вынул из него записку, скрепленную с другим листом бумаги, и прочитал вначале записку:

Дорогой Стив!

Постарайся, чтобы на этот раз тебя не надули.

Привет.

Сэнсон

P.S. Чуть позже.

Большой лист бумаги был фотокопией, снятой со страницы книги Риверы. Вот что там было написано:

"На гранитной башне, воздвигнутой в честь богов в дальнем конце огромной равнины, стоял Анкара. Оттуда ему была видна беспорядочная толпа, двигавшаяся к соломенному чучелу, олицетворявшему неурожай. Это связанное веревкой страшилище толпа намеревалась уничтожить, чтобы подавить свой собственный страх. Толпа неустанно двигалась вперед, люди пели, топали ногами, вопили. Огромный зверь, который, казалось, весь состоял из размахивающих во все стороны рук и бьющих о землю ног. Он жаждал уничтожить намеченную им жертву, общего врага. Словно из одной глотки вырывался рев: «Убей, убей, убей!»

— Он вознамерился кого-то убить, — предположил Браун.

— Кого-то в толпе, — высказал свою догадку Мейер.

— На обширной равнине, — уточнил Карелла.

— Может быть, и так, а может, он пытается снова одурачить нас, — сказал Хейз.

— Постараемся не остаться на этот раз в дураках, — возразил Карелла.

— Знаете, как его называют во Франции? — спросил Мейер.

— Кого? Глухого?

— Нет. Человека, которого одурачивают. В первоапрельский День Дураков. Poisson d'avril — вот как.

— А я-то думал, что ты не говоришь по-французски, — произнес Браун, вспомнив историю с гаитянином.

— Жена моя говорит, — пояснил Мейер, пожимая плечами.

— А что это значит? — поинтересовался Хейз.

— Апрельская рыба.

— Вы думаете, что сегодня на улице произойдет трагедия? — спросил Браун. — Толпа, готовая взорваться?

— Толпа, готовая убивать, — уточнил Хейз.

— Давайте посмотрим газету, — предложил Карелла.

— Пойди вычисти зубы, — велел Мейер Хейзу.

Просмотрели газету.

И не нашли в ней никаких сообщений о намечавшихся на этот день многолюдных уличных сборищах.

Очень хорошо.

А то бы их смыло дождем.

* * *

Первоапрельский День Дураков.

Дождь льет, как из ведра.

У римлян было нечто подобное. Только называлось оно Хиларийским праздником и приходилось на 25-е марта. У индийцев тоже есть праздник, который они называют Холи.

Бурное веселье с такими же, как у нас, розыгрышами длится до 31-го марта. У нас в Америке и, в частности, в нашем городе розыгрыши начались с раннего утра.

Город, в котором ребята из 87-го участка охраняли общественный порядок, был разделен на пять географических секторов. Центр располагался на острове. Отсюда и его название Айсола. Айсола по-итальянски значит «остров». Но, как это часто бывает, название центра стало названием всего города. Айсола. А ведь у других секторов тоже были свои названия, причем очень поэтичные.

Этим утром 76-летний священник, преподобный Альберт Дж. Кортер, служивший в церкви Св. Марии, которая находится на углу улиц Харрингтон и Морзе, ждал поезда на платформе станции метро «Улица Морзе». Он был одет в сутану священника. Внезапно на него напали двое хулиганов.

Они похитили бумажник, четки и медаль, которая была знаком его членства в Ордене Блаженных Святых Отцов.

Едва священник поднялся по ступеням на платформу, как первый хулиган сказал ему: «Доброе утро, отец». В этот момент другой хулиган обхватил его сзади так, что у него перехватило дыхание. Он лишился чувств, упал на платформу, а хулиганы принялись разрезать карманы его сутаны. Через несколько секунд он пришел в себя и увидел, что хулиганы убегают.

Отца Кортера привезли в ближайшую больницу. Ту, что на углу улиц Харрингтон и Коул. Там ему обработали порезы и ушибы на лице и отпустили. Он рассказал лейтенанту Джорджу Кейгурису из Транспортной полиции, что он намеревался поехать в центр, чтобы повидаться с приятелями и коллегами священниками, жившими в том районе, где он вырос. А еще он рассказал лейтенанту, что в бумажнике у него было всего двадцать долларов, а медаль и четки не имеют никакой денежной ценности. Он добавил, что когда хулиганы убегали, тот, который поздоровался с ним, обернулся и с ухмылкой крикнул: «Первоапрельская шутка, отец!»

* * *

Женщину звали Ребекка Брайт. Она с ходу поведала Клингу, что ее младший брат был с детства чокнутый и ее нисколько не удивляет, что он занимался пачкотней или чем-то там еще, за что его и убили.

Тело Генри Брайта нашли на тротуаре возле книжного магазина, вокруг него валялись осколки разбитого вдребезги витринного стекла. Детективы Центрального Южного участка рано утром сообщили об этом по телефону Клингу и передали ему дело на расследование согласно заведенному в полиции порядку ПЖ. Центральный Оперативный отдел уведомил их, что детективы Паркер и Клинг расследуют дело об убийстве трех пачкунов. Между этими преступлениями существует явная связь, и поэтому дело следует отнести к разряду ПЖ и передать его на расследование в 87-й участок. Так что нельзя было сказать, что Центральный Южный участок пытался свалить ответственность на других.

Клинг поинтересовался, почему это дело было отнесено к разряду ПЖ. Нет, он вовсе не пытается отмотаться от ответственности, но в нашем городе дурные примеры заразительны.

Кстати, обнаружили ли они пули на месте преступления? Это был каверзный вопрос. В трех предыдущих случаях на местах преступлений не было обнаружено ни пуль, ни стреляных гильз. И к своему огромному удивлению, он услышал: «Да, обнаружили, в том-то и дело. Но вовсе не поэтому мы передаем вам дело. Нам известно, что вы ничего подобного не нашли». Вот разговор Клинга с детективом из ЦЮ участка:

— Так что же вы нашли?

— Три пули в витрине. С первых выстрелов убийца, видно, не попал в жертву. Но так или иначе, пули прошли сквозь витринное стекло, и мы обнаружили их там.

— Это ничего не прибавляет к...

— Мы еще нашли записку.

— Что?

— В этот раз он пришпилил записку к телу.

— Записку?

— Вот я держу ее в руке. Написана прекрасным почерком.

Это я убил тех троих на окраине, говорится в ней. Так относится это дело к разряду ПЖ или нет?

Клинг подумал, что парню, видно, не терпится попасться, раз он оставил собственноручную записку. Записки оставляют только те, кому очень хочется попасться. Вот Глухой не из таких. Он присылает записки, потому что не желает попадаться.

Ребекка Брайт была на редкость некрасивой женщиной, Клинг дал ей на вид около тридцати лет. Она сидела в маленьком кабинете туристического агентства. Это было ее рабочее место. Стены за ее спиной были покрыты рекламами с видами Италии и Испании. Словно в Испанию или Италию попал, подумал Клинг.

— Вы знали, что ваш брат разрисовывает стены?

— Нет, — ответила она. — Но, как я вам уже сказала, меня это нисколько не удивляет.

— На этот раз он рисовал на стекле царапаньем, — сказал Клинг. — На осколке разбитого стекла мы обнаружили его инициалы. Они были нацарапаны на нем. Нечто похожее на Г и часть буквы Б. Он не успел вывести свой знак. Его убили.

— Что?

— Знак. Автограф. Так писаки называют это. Пачкуны.

— Ясно.

— Вы знакомы с кем-нибудь из приятелей вашего брата?

— Нет.

— Может быть, вам известно, что кто-нибудь из них занимался рисованием?

— Нет. Пачкотней, хотели вы сказать. Я вас правильно поняла?

— Да.

— Насколько мне известно, Генри работал в продуктовом отделе какого-то супермаркета. А что он делал по ночам, понятия не имею. Выцарапывал свое имя на витринных стеклах, узнаю теперь от вас. И его приятели тоже.

— Никогда никого из них не встречали, так?

— Никогда. Я мало виделась с Генри. Это ведь был псих с шилом в заднице. Прошу извинения за неприличное выражение. Я не любила его, когда он был мальчишкой, не полюбила, когда он стал взрослым. Если, конечно, можно назвать взрослым 32-летнего придурка, царапающего свое имя на витринных стеклах.

— Но вы ведь не знали, что он это делал.

— Ваша правда. А если бы знала, то любила бы еще меньше.

— Вам знаком этот почерк? — спросил Клинг и показал ей фотокопию записки, которую ему передали ребята из ЦЮ участка.

Ребекка внимательно прочитала ее.

— Нет, — ответила она. — Это написал тот, кто убил моего брата? Это о нем писали в газетах?

— Возможно, — произнес Клинг.

— Должно быть, сумасшедший. А вы как думаете? Хотя признаюсь вам...

Клинг выжидательно посмотрел на нее.

— Иногда мне хочется поубивать их собственными руками.

* * *

Никто не знает, почему этот шумный скандальный район был назван Спокойное Место. Возможно, он и был когда-то мирным уголком с патриархальными нравами, но с тех пор много воды утекло. Теперь же в этом названии звучала ирония, граничащая с сарказмом. Спокойное Место было самым шумным районом беспорядочно расползавшегося в разные стороны города, и неудачный экскурс его обитателей в английский язык вызывал повсюду в Соединенных Штатах насмешки, забавные шутки и грубые передразнивания. Спросите уроженца Спокойного Места, откуда он приехал, и он ответит вам так, что до неузнаваемости исказит название района, будучи, однако, уверен в своей правоте.

Полицейским, откликнувшимся на вызов по радиотелефону, приказали расследовать жалобу на любителей «громкой музыки», разносившейся из квартиры 42 дома 2116 по Соловьиной улице. Этот квартал Спокойного Места был населен в основном колумбийцами. Рев музыки полицейские услышали, едва только переступив порог дома. Умудренные опытом, они почувствовали неладное, еще когда поднимались по лестнице на четвертый этаж. Постучали в дверь сначала кулаками, потом полицейскими дубинками, потом крикнули «Полиция!», стараясь перекричать ревевшую в квартире испанскую музыку. Снова постучали в дверь. Потом вышибли ее.

Мужчина, которого, как было установлено позднее, звали Эскамильо Риомонте, лежал на полу с огнестрельной раной в затылке.

Женщина, которую, как выяснилось позднее, звали Анита Риомонте, лежала на полу рядом с ним. Затылок ее был пробит пулей.

Четырехмесячный младенец, которого, как обнаружилось впоследствии, звали Джуэл, был найден живым в своей кроватке.

Полицейские допросили соседей, и те показали, что супруги торговали в своей квартире героином, и поэтому мотивом убийства могло быть ограбление. Как было установлено позднее, жертвы были убиты с первого выстрела из полуавтоматического пистолета 25-го калибра. Сержант Джордж Каллиган из 63-го участка заметил: «Чья бы ни была эта работа, сразу видно, что действовала опытная рука».

* * *

Ребенка отвезли в риверхедский Муниципальный больничный центр. Врачи обследовали девочку и пришли к заключению, что она пролежала в кроватке минимум сутки перед тем, как была обнаружена полицейскими. В приемном покое ей измерили температуру, термометр показал сорок с половиной градусов. Она начала задыхаться, и ее, ни секунды не медля, перевели в отделение интенсивной терапии. Джуэл умерла в первоапрельский День Дураков, в 12.34, через день после того, как были убиты ее родители.

* * *

На прошлой неделе в воскресном выпуске газеты был назван спонсор концерта. Им оказалась фирма «Виндоуз Энтертэйнмент». Эта же газета опубликовала список ансамблей, приглашенных участвовать в концерте, который должен был состояться в конце недели в Гровер-Парке. Глухой выбрал из списка малоизвестный ансамбль — ему показалось, что он мало известен, потому что его название было набрано не таким крупным шрифтом, как названия некоторых других ансамблей — и позвонил в «Виндоуз».

— Здравствуйте, — приветствовал он женщину, ответившую ему с другого конца провода. — Звонит Сонни Сэнсон, технический координатор ансамбля «Блеск Плевка». Того самого, который будет выступать в конце недели.

— Слушаю вас, мистер Сэмсон. Чем?..

— Сэнсон, — поправил он ее. — С-Э-Н-С.

— Прошу прощения, мистер Сэнсон. Чем могу служить?

— Мои ребята беспокоятся насчет пропусков.

— Беспокоятся?

— Когда и где мы можем получить их?

—  — Минуточку, пожалуйста. Я вас сейчас соединю с нашим отделом безопасности.

Глухой подождал. Он не был уверен, что ему следует связываться с отделом безопасности. Преступники всегда предпочитают иметь дело со служащими низшего ранга, потому что тем нравится изображать из себя важных персон и они готовы на все, только бы их принимали за таковых. А служащий отдела безопасности может...

— Алло, — послышалось в трубке.

— Звонит Сонни Сэнсон, — представился Глухой. — С кем имею честь разговаривать?

— Ронни Хэммлер.

— Мистер Хэммлер, я технический координатор ансамбля «Блеск Плевка». Он будет участвовать в концерте, который состоится в конце недели. Ребята беспокоятся из-за пропусков. Вам известны планы?

— Какие планы? — спросил Хэммлер.

Нотка подозрения прозвучала в его голосе. Не зря же он служащий отдела безопасности.

— Насчет их получения. Ребята нервничают.

— Какие ребята?

— "Блеск Плевка", — терпеливо разъяснял Глухой. — Ансамбль.

— Да?

— Мы хотим получить пропуска.

— А разве вы ничего не получили по почте?

— Пока ничего.

— Вам что-то послали на прошлой неделе.

— Вы послали?

— Нет-нет. Кажется, «Артко».

— "Артко"? Это другая фирма?

— Нет. Наш отдел. Он занимается координацией деятельности артистов и в частности делами, подобными вашему.

— С кем я там смогу поговорить?

— Сейчас, — сказал Хэммлер.

Глухой снова подождал.

Хэммлер вернулся, и в трубке послышался его голос:

— Сонни?

Глухой терпеть не мог, когда незнакомые люди называли его по имени, пусть оно и было ненастоящим.

— Слушаю, — откликнулся он, подавляя раздражение.

— Попытайтесь связаться там с Ларри Палмером. Я дам вам добавочный номер его телефона.

— А соединить сможете с ним?

— Попытаюсь, но это не всегда у меня получается. Я все же дам вам добавочный номер его телефона на тот случай, если у вас прервется связь.

— Спасибо, — поблагодарил Глухой.

Хэммлер дал ему добавочный номер телефона «Артко» и сказал:

— Не кладите трубку.

Глухой слышал, как он попросил телефонистку переключить на номер 394. Снова подождал, уверенный в том, что связь сейчас прервется, но, к своему удивлению, услышал женский голос:

— "Артко".

— Ларри Палмера, пожалуйста, — попросил он.

— Могу я узнать, кто его спрашивает?

— Сонни Сэнсон. Ронни Хэммлер из отдела безопасности сказал, чтобы я поговорил с ним.

— Минуточку, пожалуйста.

Глухому снова пришлось ждать.

— Ларри Палмер.

Глухой уже давно научился держать себя в руках. Палмер терпеливо выслушал его.

— Так что же вы хотите узнать? — спросил он.

— Мы до сих пор не получили пропуска. Мои ребята...

— Вы их получите на месте. Вы — менеджер ансамбля «Блеск Плевка»?

— Нет. Я просто решаю их проблемы, когда они выступают в нашем городе.

— Хорошо. Я думаю, ваши ребята захотят проверить звучание аппаратуры в парке. Они же должны быть уверены, что все идет, как надо...

— Разумеется.

— Пусть ваш гастрольный менеджер зайдет в автофургон и скажет, кто будет обслуживать ансамбль. На концертной площадке. Понимаете? Сколько человек будут там работать.

На всех ему выдадут пропуска.

— Какой фургон? — спросил Глухой.

— Фургон постановочной группы, — в голосе Палмера прозвучало удивление. — Там, в парке. Руководит группой режиссер-постановщик, назначенный фирмой.

— Ас кем нам разговаривать, если мы не застанем режиссера-постановщика? Он уйдет, скажем, на обед, — спросил Глухой, улыбаясь и стараясь говорить непринужденно.

— В фургоне будет сидеть секретарь, два или три помощника. Ну, вы же знаете порядок.

— Разумеется. В какое время можно будет к ним заскочить?

— Когда начнутся монтаж и настройка аппаратуры, они будут работать круглосуточно.

— А когда это будет?

— Слушайте, неужели вы этого сами не знаете?

— У нас случилась непредвиденная неувязка, — сказал Глухой.

— Какая неувязка?

— Долго рассказывать, — сказал Глухой. — Я все еще не знаю, ни когда мы будем монтировать аппаратуру, ни когда мы сможем приступить к ее настройке.

— Рабочие придут на площадку завтра в шесть утра. Но вам лучше в это время не ходить туда за пропусками, вокруг фургона будет ужасная давка. Они вам потребуются, когда вы доставите в парк свою аппаратуру. Так к чему же пороть горячку?

— Нам некуда торопиться, — произнес Глухой. — Огромное спасибо.

— Ни о чем не беспокойся, Сонни, — успокоил его Палмер и повесил трубку.

* * *

А днем в Риверхеде...

Название Риверхед произошло от фамилии голландца.

Правда, косвенно. Здешняя земля принадлежала когда-то хозяину, которого звали Рирхуртом. Отсюда и название поместья: Рирхуртова ферма. Со временем оно сократилось, исказилось и получилось Риверхед. Шли годы. Этот городской район последовательно заселялся евреями, итальянцами, неграми, пуэрториканцами. Совсем недавно там поселились корейцы, колумбийцы и доминиканцы. Риверхед был настоящим тиглем, в котором переплавлялись нации. Нужно было только следить, чтобы конгломерат не забурлил.

Этим днем в Риверхеде на улице Эджерли двое молодых мужчин притаились под лестницей в цокольном этаже Ведомства досрочного освобождения заключенных и шепотом толковали на своем родном языке о первоапрельском Дне Дураков. В Колумбии первоапрельский День Дураков называется el dia de enganabobos, а одураченных в этот день дразнят un inocente. Сегодня двое молодых мужчин вознамерились одурачить служащего ВДОЗ, которого звали Аллен Мэгир. Каким образом? Убив его.

В нашем городе убить кого-нибудь — пара пустяков. В первом квартале этого года, например, было совершенно 546 убийств. Это может показаться чудовищным по сравнению с 50 одеялами, украденными из приюта на Храмовой улице за три месяца прошлого года, но на день приходится всего лишь шесть убийств. Это мало, если вспомнить, сколько людей разгуливают по городу с оружием в карманах. В нашем городе огнестрельным оружием совершается 61 процент всех убийств, но разве это может служить основанием для конфискации у населения оружия, а? Восемь процентов убитых были отправлены на тот свет кулаками и ногами, но кому же придет в голову предложить поотрубать людям руки и ноги? Разумеется, никому.

Двое мужчин, вознамерившихся убить Аллена Мэгира, вовсе не собирались пускать для этого в ход кулаки или ноги.

Оба были вооружены 9-мм полуавтоматическими пистолетами «интратек», способными создать огневой шквал, выпуская пять-шесть пуль в секунду. Итак, пистолеты «интратек» стали орудием первоапрельской шутки. Этих двух колумбийцев нанял риверхедский сбытчик наркотиков Флавио Гарсия по кличке Жирный, брошенный два месяца назад в тюрьму за нарушение запрета не носить огнестрельное оружие, а именно «интратек» девятого калибра. А обвинил в этом Гарсию после его ареста не кто иной, как Мэгир. И вот теперь Жирный, томившийся в уютной маленькой камере исправительной тюрьмы Кастельвью, приказал колумбийцам «серьезно наказать» служащего ВДОЗ. По разумению колумбийцев, это значило убить.

Никто не говорил им, что убийство следует совершить в первоапрельский День Дураков, и тем более никто не советовал им использовать для этой цели пистолеты «интратек».

Они сами решили, что коль скоро «интратек» был причиной заключения Гарсии, он должен стать орудием мщения. На убийстве служащего ВДОЗ они строили далеко идущие планы. Правда, в этих планах далеко не последнюю роль играло обещание Гарсии хорошо продвинуть обоих в случае успеха предприятия. В данный момент они были шестерками в колоде сбытчиков кокаина и торговали им на углах. Шестерка в иерархии сбытчиков зелья чуть выше шестерки в иерархии пачкунов. Мануэль и Марко очень надеялись изменить свое общественное положение в течение ближайших двадцати минут.

На деле им потребовалось всего лишь пятнадцать минут.

Ровно в семь минут третьего Аллен Мэгир, возвращаясь с обеденного перерыва, поднимался по ступенькам лестницы.

Последнее, что он увидел в своей жизни, были двое молодых мужчин, выскочивших с пистолетами в руках из-под лестницы. Он повернулся, чтобы убежать, но было поздно. Один из них завопил: «Inocente! Inocente!», и оба открыли огонь.

Изрешеченный двадцатью пулями, Мэгир упал замертво. А они, хихикая, переступили через истекающее кровью тело и выбежали из здания под проливной дождь.

* * *

В тот же день, в половине третьего, какой-то мужчина подошел к столу дежурного по 87-му участку и сказал, что желал бы побеседовать с детективами, расследующими дело Уилкинса. Сержант Мерчисон спросил его имя, позвонил наверх и сообщил Клингу, кто к нему пришел. Потом он предложил мужчине подняться по лестнице на второй этаж и пройти в комнату детективов, руководствуясь указателями.

Мужчина представился Дэйвидом Уилкинсом.

— Питер был моим братом, — сказал он.

Не больше 35 лет, определил на глаз Клинг. Кареглазый, рыжеволосый и рыжеусый. Стройный и хорошо сложенный.

Клинг подумал, что он, видно, регулярно тренируется. Какой же у него отличный загар! Уж не вернулся ли он только что из отпуска? Оттуда, где светит жаркое солнце?

— Вот почему я пришел к вам, — начал Уилкинс. — Сегодня утром я ходил в суд, ведающий делами о наследстве и опеке, узнать, есть ли у них завещание моего брата. Там мне сказали, что ничего подобного у них не зарегистрировано.

— Ну и что? — произнес Клинг.

— А мне кажется, что завещание есть.

— Вот как?

— Так почему же оно не зарегистрировано?

— Видите ли, прохождение документов в суде иногда занимает много времени. Порой два-три месяца. Еще слишком рано...

— Я думаю, что он упомянул меня в завещании, — талдычил Уилкинс. — И мне кажется, что именно поэтому оно до сих пор не зарегистрировано.

— У вас есть основания считать, что вы упомянуты в завещании?

— Брат кое-что говорил об этом. Намеками. Мы с ним были очень дружны.

Клингу захотелось спросить у него, знал ли он, что его брат был пачкуном-интеллигентом? У него никак не шли из головы 22 банки с красками, найденные в шкафу. Когда Дебра увидела их, она удивилась не меньше полицейских. И думать нечего, ее муж припас краску для своих ночных похождений.

— По-моему, Дебра знает, что я упомянут в завещании, и пытается скрыть его от меня, — продолжал Уилкинс.

— А вы спрашивали ее, упомянуты ли вы в завещании?

— Мы с ней не разговариваем.

— О!

Клингу сразу стало интересно. Ничто так не привлекает сыщиков, как семейные конфликты. В этой мутной воде они вылавливают мотивы преступлений. Незарегистрированное завещание? Утаенное завещание? Какие-то таинственные манипуляции с документами. А в полицейской работе не должно быть никаких тайн. Есть только преступления и их мотивы.

— Не разговариваем с самой свадьбы, — сообщил Уилкинс. — Вот уже три года. Она плеснула шампанским мне в лицо.

— Почему она это сделала, мистер Уилкинс?

Семейный конфликт. И Клинг, напустив на себя равнодушный вид, с интересом слушал.

— Я назвал ее шлюхой.

Клинг навострил уши. Это дело уже нешуточное.

— Почему вы это сделали, мистер Уилкинс?

— Потому что она такая и есть, — пожав плечами, ответил тот.

— Вы же сказали это не всерьез? — допытывался Клинг.

— Нет, но вы знаете, что я имею в виду.

— Нет, не знаю. Так что же вы имеете в виду?

— Она вешается на шею всем мужчинам, — ответил Уилкинс.

Хорошо, что ты не сказал ей это в лицо, подумал Клинг. Она бы разбила о твою голову бутылку шампанского.

— Вы никогда не говорили об этом брату? — спросил сыщик.

— Нет, конечно, — сказал Уилкинс. — Какую он постель постлал себе, на такой и спал. Я так думал.

Теперь он мертв, подумал Клинг.

— И вы считаете, что она утаила от вас завещание. Так?

— Я уверен, что она утаила его. И хочу, чтобы вы пошли к ней с ордером на обыск...

— Я не могу этого сделать, мистер Уилкинс.

— Почему?

— Сомневаюсь, что судья выдаст мне его. Нечего и думать идти туда искать завещание. Потому что здесь нет состава преступления.

— Она присваивает мои деньги — вот преступление.

— Мы не знаем, если ли завещание. Понимаете? А если оно и есть, неизвестно, упомянуты ли вы в нем. Если оно есть, то откуда вам известно, что она хранит его в своем доме? Вы видели когда-нибудь это завещание?

— Нет, но...

— Так как же я могу просить у судьи ордер на обыск, если неизвестно, существует ли завещание? Да судья выгонит меня в шею.

— Так, значит, она выйдет сухой из воды, да? Утаив от меня завещание?

— Ну... вы можете сделать вот что... Я не адвокат и не хочу давать вам никаких советов. Но если бы вы пошли к адвокату...

— Адвокаты! — фыркнул Уилкинс.

— ...я уверен, что он смог бы написать письмо вашей невестке...

— Этой суке!

— ...и спросить у нее, существует ли завещание. Если оно существует, спросить у нее, когда она собирается подавать заявление в суд, чтобы его там проверили и утвердили. Если же она не ответит по истечении установленного срока, он может изъять его.

— Как изъять его?

— Ходатайствуя в суде в вашу пользу. Я так думаю.

— Так, значит, по-вашему, я должен выложить свои собственные деньги, чтобы получить неизвестно какую сумму, которую оставил мне брат.

Если он тебе вообще что-нибудь оставил, подумал Клинг и произнес:

— Я думаю, это дело не входит в компетенцию полиции.

Но, может быть, он ошибался.

Старый Город.

Разбитый океанскими волнами мол все еще стоит там, где много столетий назад его соорудили голландцы. На нем красуются огромные пушки, и хотя их стволы уже давно залиты цементом, кажется, что они и сейчас оберегают побережье Атлантики от вторжения. Если посмотреть со стороны мола на оконечность острова, то можно увидеть пенящиеся воды Дикса и Харба. А там, где обе реки сливаются, бурлят встречные потоки. Ревет ветер, завывает на узких улицах, по которым когда-то ездили конные повозки, а теперь не могут разминуться две машины. В давние времена эти улицы были застроены двухэтажными деревянными тавернами, лишь немногие из них дожили до наших дней. Теперь там взметнулись в небо железобетонные здания, кишащие адвокатами и финансистами. В одном из этих зданий и расположилась фирма «Осборн, Уилкинс, Промонтори и Кольберт».

— Мне нравится открывающийся отсюда вид, — проговорил Паркер. — Эта часть города.

Они шли по коридору к огромному, во всю стену, окну, из которого были видны окутанные мглой небоскребы. Время приближалось к пяти часам. Они не позвонили заранее, и Клинг теперь гадал, примут их или нет. Паркер сказал ему, что очень любит являться к людям неожиданно, чтобы застать их врасплох. Паркер считал себя мастером на всякого рода сюрпризы. Может быть, он и был им на самом деле.

Сегодняшним сюрпризом было появление его на работе небритым. По мнению Клинга, вряд ли было разумно приходить в известную адвокатскую контору без предупреждения и к тому же небритым.

В приемной секретарша попросила их представиться.

Паркер махнул своим полицейским значком и сказал ей, что они хотели бы побеседовать с мистером Кольбертом, если, конечно, он сможет уделить им несколько минут своего времени. И Паркер, и Клинг недолюбливали юристов. Кроме окружных прокуроров, им приходилось общаться только с адвокатами, многие из которых посидели в креслах окружных прокуроров. Все они решительно подвергали сомнению свидетельские показания, добытые полицейскими, и выставляли их грубиянами, расистами и насильниками, выбивающими показания из подследственных. Питер Уилкинс был адвокатом, и он погиб. Сегодня утром его брат поднял вопрос о завещании. Его существование было сомнительным, так же как и упоминание в нем брата. И они пришли сюда, чтобы проконсультироваться у другого адвоката, который был партнером Питера Уилкинса. А вот и он сам вышел из кабинета в приемную и поздоровался с гостями.

Это был тот самый мужчина, с которым Клинг встретился у Дебры. Около 35 лет. Некрасивое скуластое лицо, усы, темные глаза, очки. Одет в тот же самый коричневый костюм, в котором был на поминках. Воротничок, пристегнутый к рубашке пуговицами, галстук в полоску. Высокий, угловатый.

— Входите, пожалуйста, господа, — сказал он, протягивая руку. — Что-нибудь узнали?

— Нет. Нет еще, — ответил Клинг.

— Мы хотели бы задать вам несколько вопросов, — проговорил Паркер, — если вы согласитесь ответить на них.

— Охотно. Проходите, пожалуйста, — сказал адвокат, пропуская полицейских в свой кабинет и закрывая за ними дверь. Огромное, во всю стену окно, за которым открывался захватывающий дух вид с высоты птичьего полета. Большой деревянный стол, заваленный документами в синих папках, полки, прогибающиеся под тяжестью толстых книг по праву.

На стенах — университетские дипломы в рамках. Кольберт сел за стол, спиной к окну-стене.

— Итак, — сказал он. — Чем могу служить?

— Сегодня утром ко мне приходил мужчина, назвавшийся Дэйвидом Уилкинсом, — сообщил Клинг. — Вы его знаете?

— Брат Питера. Да. Знаком с ним.

— Насколько я понял, он и миссис Уилкинс недолюбливают друг друга.

— Мягко сказано, — улыбнулся Кольберт.

— Плеснула шампанским ему в лицо. Как вам это нравится? — поинтересовался Паркер.

— А он облил ее непристойной бранью. На ее собственной свадьбе. Представляете? Никогда не видел ее такой разгневанной.

— Вы там были?

— Да. Мы дружим втроем... — он покачал головой. — Простите. Никак не могу свыкнуться с мыслью, что Питера нет, — он вздохнул, снова покачал головой. — Да, я был там. Я был лучшим другом Питера. Правда.

— Уилкинс думает, что его брат оставил завещание, — сказал Клинг.

Кольберт промолчал.

— И что он упомянут в нем, — прибавил Паркер.

Кольберт не проронил ни слова.

— Известно ли вам, это завещание существует? — спросил Клинг.

— Зачем вам нужно это знать? — поинтересовался Кольберт.

— Ну... совершено убийство, — начал объяснять Клинг, — и нам хотелось бы узнать все...

— Мой коллега хочет сказать вот что, — прервал его Паркер. — В криминалистике известны случаи, когда одни люди убивают других людей, чтобы унаследовать их деньги. Вот, что, по-моему, он хочет сказать.

— Понимаю. Итак, вы думаете...

— Мы пока еще ничего не думаем, — сказал Клинг. — Мы пытаемся...

— Мы думаем вот что, — снова прервал его Паркер. — Уилкинс ведет себя очень странно. Оскорбил невестку на ее собственной свадьбе и теперь воображает, что брат упомянул его в своем завещании. Вот что мы думаем. Это может иметь значение для нашего дела.

— Так существует завещание? — спросил Клинг.

— Вы подразумеваете завещание, в котором Дэйвид Уилкинс упомянут как наследник? Или просто оставленное Питером Уилкинсом завещание?

— Говорите, как считаете нужным, — ответил Паркер.

— Да, Питер Уилкинс оставил завещание, — сказал Кольберт. — А разве Дебра вам этого не говорила?

— Мы у нее не спрашивали, — ответил Паркер. — У вас есть копия завещания, мистер Кольберт?

— У меня хранится оригинал, — сообщил Кольберт.

— Покажите нам его, пожалуйста, — попросил Клинг.

— Зачем? — осведомился Кольберт.

— Как сказал мой коллега, нам важно знать, упомянут ли Уилкинс в качестве...

— Я понял. Но ведь завещание еще не утверждено, оно не стало правовым документом. Если я покажу вам его, то нарушу тайну.

— Мистер Кольберт, — настаивал Паркер, — ваш компаньон убит, и мы разыскиваем убийцу.

— Согласен. Но сомневаюсь, что имею право показать вам завещание Питера.

Паркер пристально посмотрел на него.

— Прошу прощения, — произнес Кольберт.

— Можете вы сказать нам, является ли Дэйвид Уилкинс лицом, в чью пользу оно составлено? — спросил Клинг.

— Предположим, я отвечу вам утвердительно. Не захотите ли вы затем узнать условия завещания, выражения в которых оно составлено...

— Можете ли вы просто ответить нам: да или нет? — спросил Паркер.

— А не подождать ли вам до утверждения завещания? Человека похоронили только на прошлой неделе. Я думаю...

— Мистер Кольберт, позвольте мне изложить вам наши соображения, — произнес Паркер. — Предположим, его брат-псих, умудрившийся потерять на свадьбе голову, узнает, что после смерти Питера он унаследует миллион долларов. Предположим, он прочитал в газете про чудака, которого убили в момент, когда он загаживал стену. И допустим, он решил, что было бы неплохо убить братца и сделать это по образцу того убийцы. После этого он сможет получить свой лимон и сбежать на остров в Тихом океане. Теперь, я думаю, вы поняли, почему мы желаем знать, в самом ли деле он получит наследство?

— Да, но...

— Больше, полагаю, ничего не нужно вам объяснять? — спросил Паркер.

Кольберт улыбнулся.

— Думаю, что могу ответить вам отрицательно, — сказал он. — Нет, Дэйвид Уилкинс не упомянут в завещании своего брата в качестве наследника.

— Спасибо, — поблагодарил Паркер. — А кто упомянут в нем? Это вы можете сказать?

— Я бы ответил вам, — снова улыбнулся Кольберт, — но, простите, не могу раскрывать тайну, не испросив прежде разрешения у Дебры Уилкинс.

— Как только она представит завещание в соответствующее учреждение для его утверждения, это будет означать его опубликование, — сказал Клинг.

— Да, но пока оно не подлежит опубликованию.

— Вам известно, когда она собирается регистрировать завещание?

— Понятия не имею.

— Говорила ли она что-нибудь о...

— Она не давала мне никаких поручений. Ее муж был убит совсем недавно, мистер Клинг. И я уверен, что она сейчас меньше всего думает о регистрации завещания.

Клинг кивнул головой.

Паркер тоже.

— Огромное вам спасибо, — проговорил он. — Не будем больше отнимать у вас время.

— Рад был помочь, — сказал Кольберт. Он вышел из-за стола и показал им, где находится дверь. — Если хотите, — предложил он, — я позвоню Дебре и спрошу у нее, может ли она дать нужную вам информацию.

— Да, мы были бы благодарны за это, — сказал Паркер и подал ему свою визитную карточку.

— Еще раз спасибо, — поблагодарил Клинг.

Они вышли в коридор, и по дороге к лифтам Паркер произнес:

— Ты видел дипломы на стене? Мужик учился в Гарварде!

— Почему он ждал, пока мы не собрались уходить? — спросил Клинг.

— Чего ждал? — поинтересовался Паркер. — Ты иногда говоришь загадками. Замечал за собой?

— Ждал с предложением. Позвонить жене.

— Позволь растолковать тебе, что это за звонок. Идет?

Конфиденциальный телефонный разговор адвоката с клиентом. Это значит, он не может разговаривать по телефону с клиентом в присутствии посторонних, которые услышат разговор. Дошло?

— Я расспрошу ее о завещании, — сказал Клинг. — Не понимаю, зачем скрывать завещание, которое и так будет скоро утверждено.

— Это подождет до завтра, — заметил Паркер. — Тебе что, не терпится сесть в кресло комиссара?

Клинг посмотрел на часы.

— Это подождет до завтра, — повторил Паркер.

Клинг кивнул головой и спросил:

— Перехватим по гамбургеру?

— Да, — ухмыльнулся Паркер. — Но я это сделаю без тебя.

* * *

Когда Сил протянул Хлое через стол чек, ей показалось, что это первоапрельский розыгрыш. Не далее как сегодня утром он сказал ей по телефону, что коммерческий директор ансамбля сможет выписать чек только через несколько дней.

И вот теперь он передал ей его через стол из рук в руки.

Восхитительный желтый чек. Первое, что она увидела на нем, были шесть нулей, четыре перед запятой и два после нее. А потом она увидела двойку, в этом не было никакого сомнения. Перед ней был чек на 20 тысяч долларов.

— Я хотела бы получить однодолларовыми бумажками, — сказала Хлоя, закатывая глаза.

— А не лучше ли двадцатипятицентовиками? — пошутил Сил. — Целая тачка двадцатипятицентовиков.

— А в банке не откажутся оплатить его, а? — спросила она.

— Держу пари, что нет, — ответил он и поднял бокал с вином.

Она положила чек в сумочку, защелкнула замок и тоже подняла бокал.

— За первое исполнение «Сестры моей женщины» ансамблем «Блеск Плевка», которое состоится в эту субботу, — произнес тост Сил.

— Поддерживаю, — сказала Хлоя. И они выпили.

— Вы придете послушать нас? — спросил он. — Я дам вам слоенку, и вы будете сидеть прямо на эстраде, рядом с нами.

— А что такое слоенка?

— Пропуск. Вы с ним пройдете через охрану.

— В субботу? В котором часу?

— Мы открываем программу, — сообщил Сил. — Только лучше было бы в конце. Популярные исполнители обычно завершают программу. Но Грас считает, что выгоднее выступать предпоследними в субботу. Концерт будет длиться два дня. Начнется в субботу в час, а закончится в воскресенье в полночь.

— Кто такая Грас? — поинтересовалась Хлоя.

— Девушка из нашего ансамбля.

Сил сказал это таким небрежным тоном, что Хлоя сразу догадалась об их отношениях. Отводит глаза. Они неравнодушны друг к другу — это точно.

— Всего выступят десять ансамблей. Пять в субботу и пять в воскресенье. Каждому ансамблю дается час эстрадного времени, а может быть, и полтора выйдет. Это как публика будет нас принимать. А потом, представляете себе, еще дохлое время...

— Дохлое время?

— Ну да. Установить инструменты нужно, настроить свой микрофон и усилители. Это занимает много времени. Иногда дохлое время между выступлениями длится целый час. Это когда ребята хотят показать себя во всей красе. Так что, если вы захотите посмотреть все от начала до конца, на это уйдет у вас целый день. Как я был бы счастлив побыть с вами!

Только бы вы согласились остаться после того, как мы закончим выступление. А если хотите, мы можем поехать куда-нибудь и провести там вместе весь день. Если хотите, — говорил он.

— Я еще не сказала, что приду, — охладила его она.

— Ах, только бы вы пришли. Я надеюсь, вам понравится «Сестра моя женщина» в нашем исполнении. Мы ее отрепетировали, и мне кажется, она звучит великолепно.

— Хорошая песня.

— Да.

— Когда вы ее будете петь? На концерте, я хочу сказать.

— Мы ею откроем выступление. Обычно мы начинаем какой-нибудь известной публике песней. Люди слушают модную песню, и между нами устанавливается взаимопонимание.

А на этот раз мы начнем выступление новой песней — идем на риск. А потом исполним одну из наших лучших песен. Вы слышали «Ненависть»?

— Нет, к сожалению.

— Ты идешь на свидание с ненавистью в сердце к Чертовым воротам, — пропел он, отбивая ритм рэпа на столе. — Ты должна ненавидеть... не слышали? Известный хит. Мы ее исполним после «Сестры моей женщины». А следующий номер нашей программы — сногсшибательный сюрприз. Я надеюсь, что вы останетесь на него. Нечто необычное для нашего стиля. Хлоя, вы очень огорчите меня, если не придете в субботу. С вашим приходом я связываю большие надежды.

Мне будет очень приятно увидеть вас на нашем концерте.

Хлоя обещала Тони танцевать всю субботу, хотя предполагалось, что в этот день она будет свободна. И Тони разрешил ей не выходить сегодня вечером на работу. Но теперь у нее есть чек, и она может сказать Тони, что ее жизненные планы изменились. Скажет ему, что она больше не нуждается в его работе. Ей вспомнились люди, выигрывавшие двадцать кусков в лотерею и прожигавшие эти деньги за месяц. Она не может допустить, чтобы с ней случилось нечто подобное.

Может быть, ей придется потанцевать, пока она не спланирует свою дальнейшую жизнь. Положит деньги в банк, будет танцевать в «Эдеме» и одновременно оценивать открывающиеся перед ней возможности. Сделает так, как обещала: выйдет на работу в субботу. Значит, она пока не может послушать «Сестру мою женщину». И снова мелодия из прошлого, этой мелодией был Джордж Чэддертон. Но он давно умер, исчез и почти совсем забыт. А перед ней, Хлоей Чэддертон, открывается будущее, и в этом будущем, возможно, будет Сил.

— В час дня, говорите?

— Скажите «да» и получайте слоенку. Можете беспрепятственно гулять по площадке до начала концерта и смотреть что вам заблагорассудится. Я устрою вас на эстраде, и вам будет отлично слышно и видно наше выступление. Останьтесь там, когда мы уйдем, познакомьтесь с другими группами, — он опустил глаза и проговорил:

— Доставьте мне такое удовольствие.

— Подумаю, — ответила она.

Хлоя не завлекала его в свои сети, она никогда так не поступала. Это было не в ее характере. Она все раздумывала, а не лучше ли ей продолжать танцевать в «Эдеме», не ссориться с Тони и выйти в субботу на работу. Может быть, Сил и вправду ее судьба, хотя она в этом не уверена. Мужчины есть мужчины, и почти все они сволочи, черт бы их побрал. Что ждет ее в будущем — неизвестно, а работа в «Эдеме» — это ее настоящее. Она воздержится тратить эти двадцать тысяч. Это ее единственное достояние.

— Обдумайте мое предложение, — произнес он и отпил из бокала маленький глоток вина. — Я плохо знаю итальянскую кухню, — признался он. — Вот только пиццу, которой торгуют на улицах, люблю. В Пенсильвании и Огайо есть отличные пиццерии. Но я спросил Морта... Морта Эккермана... что он считает наилучшим...

— Кто такой Морт Эккерман?

— Спонсор-организатор концерта. Из фирмы «Виндоуз Энтертэйнмент». Слышали когда-нибудь о них?

— Нет.

— Огромная фирма. Морт там большая шишка. Мы поругались с ним из-за рекламы, и вот сегодня он звонит и говорит, что завтра во всех газетах он дает рекламу на всю страницу, и «Блеск Плевка» будет в ней здорово представлен.

Нисколько не хуже других популярных ансамблей.

— Обязательно посмотрю.

— Морт сказал, что это место — его излюбленный ресторан в нашем городе, — сообщил Сил, помолчал в нерешительности и прибавил:

— Романтичный. Морт так выразился.

— Он действительно романтичный, — сказала Хлоя. — А вы сами разве так не думаете?

— Думаю, — откликнулся Сил. — Все эти флаги. Выпьете еще немного вина?

— Пожалуй, — сказала она.

Сил подозвал официанта, и тот наполнил бокалы.

— В любой момент, сэр, — проговорил официант, — я с удовольствием обслужу вас.

— Подождите минутку, — бросил Сил.

Он поднял бокал и сквозь него посмотрел ей прямо в глаза.

— Хлоя, — просительно произнес он, — ну, пожалуйста, скажите, что придете в субботу.

— Да. Постараюсь прийти, — ответила она.

— Очень хорошо, — улыбнулся Сил.

Она улыбнулась в ответ.

И подумала, что он просто прелесть. Как ей хотелось, чтобы он вошел в ее будущее.

Зазвенели бокалы.

Они выпили.

— С нетерпением буду ждать встречи с вами, — сказал Сил.

— Когда будете петь песню Джорджа? Да?

— И тогда тоже, — загадочно произнес он.

— Что вы имеете в виду?

— Поймете позже.

— Скажите сейчас, — попросила Хлоя.

— Потом, — сказал Сил.

И посмотрел на нее, как кот, проглотивший канарейку.

Ах, какая он прелесть! Так бы и съела его.

— Умираю от голода, — признался Сил. — Давайте заказывать ужин.

* * *

Этой же ночью, в среду, в Маджесте...

Вне всякого сомнения этот район был окрещен англичанами. В названии звучат значительность, сила, величие, царское достоинство. Произошло оно от среднеанглийского слова maieste, старофранцузского majeste, латинского majestas. И квартал, именовавшийся Королевский Порт, когда-то, давным-давно, был английским, но уже в самом начале двадцатого века итальянцы полностью вытеснили из него англичан, а в сороковых годах его начали заселять пуэрториканцы. Теперь к ним присоединились доминиканцы и китайцы.

В эту же среду, в Маджесте, в квартале Королевский Порт, в семь минут восьмого вечера пятнадцатилетняя девочка, называвшая себя «итальянкой», хотя ее родители и прародители родились в нашей стране, сидела на крыльце своего дома и наслаждалась благоуханной свежестью, разлившейся по городу после дождя. Вечер был тихий, теплый, и Кэрол Джирасоле подумала, что наконец-то пришла весна.

В восемь минут восьмого восемнадцатилетний Рамон Гузман подбежал к крыльцу, где сидела Кэрол, поклонился ей в пояс, спросил: «Как поживаете, мисс?». С небольшим акцентом. Потом выпрямился, ухмыльнулся, ударил ее кулаком в глаз и, крикнув «С первым апреля», убежал.

Кэрол завизжала, словно ее порезали. Никогда в жизни ничего подобного с ней не случалось! Черт побери! Какой-то латиноамерикашка подошел к ней и ни с того ни с сего ударил кулаком в глаз! А скрывшийся в темноте подвыпивший Рамон думал, как же он забавно пошутил. Покатываясь со смеху, он добежал до своей улицы, поднялся по лестнице в квартиру, где жил с матерью и тремя сестрами. Пять минут спустя он услышал шум внизу, подошел к окну и выглянул из него.

Возле дома стояла обиженная им девчонка. С ней были пятеро взрослых мужчин. Они окружили кольцом Джеральдо Джиминеца — кажется, его — и кричали: «Это ты первоапрельский шутник? Ты ударил эту девочку?». Тонкому, как тростинка, Джеральдо было шестнадцать лет. Он приехал из Санто-Доминго всего лишь два месяца назад и не знал смысла выражения «первоапрельский шутник». Джеральдо качал головой, все отрицал и не понимал, что взволновало этих мужчин. Ему казалось, что если он будет качать головой и повторять «нет-нет-нет», они наконец поймут, что ошиблись.

Но мужчины не унимались. «Ты что наделал, первоапрельский дурак? Зачем ударил девочку?». Джеральдо сказал: «No hablo ingles», а один из мужчин заорал: «Не лги!». Его приятель ударил мальчишку. Потом все набросились на Джеральдо и стали бить его. «Мне кажется, это не он», произнесла Кэрол очень тихо. Но они били и били кулаками мальчишку, приговаривая: «Ты, лживый мерзкий латиноамерикашка!», «Ударил девочку, а?», «Дурак первоапрельский, а?». Один из хулиганов разбил бутылку о голову Джеральдо, а когда тот упал на тротуар, его начали пинать ногами. Они били его ногами по голове, груди, животу, паху. Скоро живого места на нем не осталось. «Мне кажется, это не он», еще тише сказала Кэрол. Но они били его, пока он не затих, истекая кровью, на тротуаре.

Рамон все это видел из своего окна.

Потом он разделся и пошел спать в комнату, которую делил со своими тремя сестрами.

Этим же вечером в айсольской больнице «Буэнависта»

Шейрин Кук и трое других хирургов стояли в реанимационной палате вокруг кровати Джорджии Моубри и тихо совещались. Прошло 48 часов, как ее привезли сюда из операционной, но она не реагировала на словесные раздражители, не сделала ни одного сознательного движения рукой или ногой.

Лихорадка не прекращалась, число лейкоцитов в крови продолжало расти. Но больше всего тревожило врачей значительное повышение внутричерепного давления. Это явный признак кровотечения и чревато образованием сгустков крови. По мнению хирургов, требовались повторная трепанация черепа и устранение причины осложнений. Доктор Эддерли приказал немедленно подготовить Джорджию к экстренной операции на черепе.

В двадцать минут десятого Джорджии сделали повторную трепанацию черепа.

А три минуты спустя большой сгусток крови убил ее.

* * *

Паркер полагал, что наилучший способ соблазнить женщину — это хвастаться перед ней своей храбростью. Пусть она узнает, в каких опасных переделках он побывал, каким хладнокровным смельчаком себя показал. Он начал с того, что расписал ей, как во время войны летал на самолете, но не уточнил, во время какой войны. Дело в том, что он ни разу в жизни не летал на самолете и поэтому не хотел, чтобы она задавала ему всякие технические вопросы.

Потом поведал ей, как после почетного увольнения из армии его приняли на службу в полицию, и всего лишь за шесть месяцев он вырос до детектива. Новая ложь! Чтобы получить золотой жетон полицейского, ему пришлось трубить целых три года, хотя за него и хлопотали перед начальником сыскной полиции. Он уверял ее, что любит свою работу, потому что она дает ему великолепную возможность помогать бедным и угнетенным, исправляя причиненное им зло и бросая за решетку поганящих наш мир притеснителей и негодяев, где им и место. Он сам в это верил лишь наполовину.

Только в той части, которая касалась негодяев и злоумышленников, а не бедных и угнетенных ничтожеств. По разумению Паркера, никто не станет бедным и угнетенным, если сам не выберет себе такую судьбу. Он предпочитал спасать лучших, ибо на лучших держится мир.

Они сидели в гостиной ее квартиры на улице Челси. Время приближалось к одиннадцати часам. Паркер расстался с Клингом в половине шестого, намного позднее того времени, после которого он обычно терял всякий интерес к работе. Его рабочий день, по установленному им самим распорядку, заканчивался в 15.45 и ни секундой позже. Но сегодня придурок, полезший под пулю на проспекте Холл, — тот самый, который царапал витринное стекло — завалил его бумажной работой. Это дало Паркеру отличный повод позвонить Кэти — единственная выгода, которую он смог извлечь из нового убийства. Он задал ей по телефону несколько вопросов, а потом спросил, как бы невзначай, не желает ли она перекусить с ним в пиццерии или где-нибудь в этом роде. Воскресный завтрак с ней обошелся ему в 75 долларов. Потом они погуляли по парку, пожали на прощанье друг другу руки — и все.

Сегодня же он пригласил ее в кино на вечерний сеанс. Кэти ответила ему, что она заканчивает перепечатку киносценария — какое счастливое совпадение! — ив шесть сможет с ним встретиться. Идет? Кино закончилось в десять, и она пригласила его к себе домой выпить по чашечке кофе. Паркер усмотрел в этом благоприятное предзнаменование. И, не мешкая, приступил к закладке фундамента.

История с дикобразом пользовалась неизменным успехом.

Она не была выдумкой, рассказчик воспринимался чудесным парнем, забавным симпатягой. Историю с дикобразом он так часто рассказывал совершенно несходным женщинам при самых различных обстоятельствах, что выучил ее наизусть и ничего в ней не менял. Зачем подправлять то, что не испорчено? Все началось так. Однажды он сидел совершенно один в отделе детективов, как вдруг этот псих...

— Это было до того, как меня перевели в 87-й. Я тогда вкалывал в 64-м в Спокойном Месте. Очень тяжелый участок.

Заступил на смену в полночь, время приближается к трем или четырем часам утра, скука смертная. И тут входит мужик и ведет на поводке дикобраза.

В этом месте он выдерживал паузу, чтобы слушательница почувствовала забавность ситуации. Женщинам всегда кажется, что дикобраз на поводке — это очень мило. Вот только в другой руке у его хозяина был револьвер. Понимаете, у мужика в руке был револьвер. Паркер страшно удивился, каким образом ему удалось проскользнуть мимо дежурного сержанта. Это случилось еще до того, как угрозы взорвать бомбу стали обычным явлением в нашем городе. И постовых перед входом в участок тоже тогда не было. Но каждый посетитель обязан был подойти к дежурному и изложить свое дело. Этого требовало висевшее у входа большое объявление. А от мужика с сучьим дикобразом на поводке тем более.

Рассказывая ей свою историю, он рискнул употребить слово «сучий».

Интересно, как она отнесется к этому.

Никак.

Он посчитал это хорошим предзнаменованием.

Как бы то ни было, мужик должен был изложить дежурному сержанту свое дело, а сержант, возможно, направил его наверх. И кто знает, дикобраз, может быть, бешеный. Такое случается. Мужик, разумеется, не сообщил сержанту, что у него в кармане револьвер, а когда подошел к комнате детективов, выхватил его оттуда.

— Представляете себе картину, Кэти?

Он рискнул назвать ее уменьшительным именем, и оно прозвучало как кличка домашнего животного. Они сидели на кушетке, его рука обвилась вокруг ее талии. Ее блузка расстегнулась внизу, и он вообразил, что это не случайно. Какие прелестные у тебя груди, моя милая.

— В правой руке у мужика — револьвер, в левой — поводок, к другому концу которого привязан дикобраз, выглядевший как покрытый иглами бульдог.

Он рассмеялся.

Кэти тоже рассмеялась.

И когда она рассмеялась, он осмелел и обнял ее. Его рука легла на ее плечи, и он прижал ее к себе.

— Оказалось, он хотел, чтобы я пристрелил дикобраза, — продолжал Паркер. — Вот дурак! Он...

...размахивая револьвером, кстати сказать 38-го калибра, перед лицом Паркера, заявил, что дикобраз принадлежит его жене, и нужно, чтобы Паркер пристрелил его, потому что он загадил весь дом. Вот почему он принес с собой револьвер.

У него есть на него лицензия, он работает в Алмазном центре, а проклятого дикобраза следует пристрелить, и это будет гуманно. Глаза мужика становились все безумнее и безумнее, револьвер описывал в воздухе большие круги, и Паркер перепугался и подумал, что маньяк его самого пристрелит, если он возразит ему. Это обязанность полиции, заявил мужик, проявить сострадание и усыпить дикое животное, которое не имеет никакого права бегать по квартире, гадить где попало в то время, когда хозяин сортирует алмазы. Пока Паркер решал возникшую перед ним дилемму, усыпить животное при помощи орудия, на которое имеется законное разрешение, или вступить в пререкания с мужиком и получить, быть может, от него за это пулю, дикобраз загадил комнату детективов везде, куда ему позволяла добраться длина поводка.

И в этот момент повествования рука Паркера соскользнула с плеча Кэти под ее блузку. Она, казалось, ничего не имела против этого. А может быть, она была зачарована восхитительным рассказом о дикобразе.

— У меня не было никакого желания убивать несчастное животное, — продолжал сыщик, пытаясь выжать слезы из своих глаз, — но и самому погибнуть тоже не хотелось, — его рука расстегивала пуговицы блузки все ниже и ниже, взору открылись чашечки белого лифчика. Кэти глубоко вздохнула. — Но откуда я знал, имеется у него разрешение на револьвер или нет. Вы же понимаете, в нашей работе всякое бывает. Так вот, что я в конце концов сделал, — произнес он, а его пальцы проникли за ее спину и расстегнули застежку лифчика. Ее груди словно спелые плоды упали ему в руки.

Она снова глубоко вздохнула. — Я сделал вот что. Я сказал ему: «А что если я прогуляюсь с вашим малышом?». Встал, протянул руку к поводку, он мне его отдал. Тут я ему говорю: «И револьвер. Я сделаю то, что надо, на улице», — он опустил голову, прижался щеками к ее грудям. Как хорошо, что он побрился перед тем, как идти к ней. Его руки шарили под ее юбкой. — И вот так с револьвером и дикобразом спустился на первый этаж, позвонил в городское отделение защиты животных, отдал им зверя, а револьвер вручил дежурному сержанту и приказал ему все проверить. Оказалось, что мужик действительно трудился в Алмазном центре, и у него было разрешение на оружие. Все остались целы и невредимы.

Как вы думаете, не пойти ли нам в спальню? — спросил он, снимая с нее трусики.

Первоапрельский День Дураков еще не кончился. Целый час Паркер и Кэти занимались любовью, и после того как он несколько раз довел ее до оргазма, Кэти призналась, что мечтает стать писательницей. Он вначале подумал, что она вознамерилась расписывать стены, как ее глупый сын, поплатившийся за это жизнью, но оказалось, что ей хотелось писать сценарии кинофильмов. Она сказала ему, что уже давно перепечатывает рукописи киносценариев, и ей кажется, что сочинять их проще простого. А еще она сказала, что мечтает выйти когда-нибудь замуж за порядочного трудолюбивого мужчину. Возможно, такого, как Паркер. Они переедут в пригород, поселятся в маленьком домике, окруженном низким забором. Днем она будет писать, а вечером жарить барбекю на свежем воздухе. А не поселиться ли им в окрестностях Лос-Анджелеса? Там все киносценаристы живут. Вот какая у нее мечта. Выйти замуж за порядочного трудолюбивого мужчину...

— Такого, как ты, — прошептала она.

...и писать киносценарии в Лос-Анджелесе и жарить барбекю на свежем воздухе.

Его руки ласкали ее бедра. Дурак думками богатеет, подумал Паркер.