В субботу утром в ожидании результатов анализа правой теннисной туфли, обнаруженной в картонном ящике у дома Эллиота, Карелла решил позвонить в три местные больницы, чтобы выяснить, не обращался ли случайно за медицинской помощью Сэнфорд Эллиот, растянувший сухожилие. Разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы названивать местным частным врачам. Карелла решил, что если ему не повезет с больницами, то он забудет о дальнейших расспросах. Но в тот день счастье оказалось на его стороне. Уже второй звонок оказался удачным.

В отделе скорой помощи больницы Буэнависта в тот день дежурил японец доктор Юкио Ватанабе. Он сказал, что, поскольку сейчас они не перегружены работой, он может проверить по журналу эту фамилию. Он добавил, что если бы Карелла позвонил час назад, то ему бы дали от ворот поворот, поскольку они разбирались с пострадавшими при дорожно-транспортном происшествии, где столкнулись три машины.

— В жизни не видел столько крови, — произнес японец с каким-то, как показалось Карелле, воодушевлением. — Ну да ладно, какой период вас интересует? Журнал передо мной.

— Между восьмым и пятнадцатым, — сказал Карелла.

— Этого месяца?

— Да.

— Как фамилия?

— Сэнфорд Эллиот.

— Говорите, растяжение?

— Да.

— Смотрю…

Воцарилось долгое молчание. Потом Карелла услышал:

— Пока ничего.

— Где вы?

— В районе одиннадцатого, — сказал Ватанабе и снова замолчал.

— Такого нет, — наконец возвестил доктор.

— Может, вы посмотрите и позже, — попросил Карелла. — Если у вас еще есть время.

— Какой период?

— Еще недельку.

— У нас всегда есть время, пока не привезут кого-то с пробитой головой… Так, так. Говорите, Сэнфорд Эллиот?

— Да.

Было слышно, как Ватанабе листает страницы.

— Есть такой, — вдруг провозгласил он.

— Когда он к вам обращался?

— В понедельник девятнадцатого. С утра.

— В котором часу?

— Десять минут восьмого. Им занимался доктор Голдстейн. — Ватанабе помолчал, потом спросил: — Вы сказали, у него растяжение?

— Да. На самом деле что-то другое?

— Тут записано не то. Он обратился за помощью от ожогов. Ожоги третьей степени. Ступни, лодыжка и икра на левой ноге.

— Спасибо, — сказал Карелла.

— Ну что, это прояснило ситуацию?

— Скорее, запутало. Но все равно большое спасибо.

— Не за что, — сказал доктор Ватанабе и положил трубку.

Карелла уставился на телефонный аппарат. Это было лучшим вариантом поведения, когда у вас нет никаких соображений. Очевидно, утешение состояло в том, что телефон был решительно бессмысленным предметом, пока не начинал звонить. Карелла ждал, когда же он зазвонит, но тут в отдел вошел Мисколо. Он принес утреннюю почту.

Женщина была просто очаровательна. Правда, никто не знал, как ее зовут. Впрочем, было ясно, чем она занималась. Она снималась в немом кино. У звезд кино той эпохи во взгляде есть нечто, позволяющее безошибочно угадать их профессию даже тем, кто никогда не видел немых фильмов с их участием. Детективы, разглядывавшие портрет, были слишком молоды, чтобы видеть фильм с участием этой актрисы, но когда они поняли, что это звезда немого кино, они принялись рыться в памяти, перебирая имена знаменитостей.

Они стали наперебой называть фамилии и припоминать, не видели ли этот портрет в статьях, посвященных соответствующей звезде.

— Глория Свенсон? — вопрошал Коттон Хоуз.

— Нет, я помню, как выглядела Глория Свенсон, — говорил Мейер. — Это точно не она.

— Долорес дель Рио? — продолжал Хоуз.

— Нет. Долорес дель Рио очень сексуальна, — сказал Карелла. — Кстати, я недавно видел картину с ее участием. Нет, это не она.

— А чем вам не нравится эта красотка? — спросил Мейер. — По-моему, она выглядит очень сексуально.

— Норма Талмадж? — говорил Хоуз.

— А кто такая Норма Талмадж? — поинтересовался Клинг.

— Уберите отсюда малолетних, — сказал Мейер.

— Нет, серьезно, кто такая Норма Талмадж?

— Может, Марион Девис?

— Нет, вряд ли, — пробормотал Карелла.

— А кто такая Марион Девис? — не унимался Клинг, и Мейер неодобрительно покачал головой.

— Джанет Грейнор? — продолжал свой перечень Хоуз.

— Нет.

— Пола Негри?

— Я знаю Полу Негри, — встрял Клинг. — Женщина-вамп.

— Нет, это была Теда Бара, — поправил его Мейер.

— Правда? — удивился Клинг.

— Долорес Костелло?

— Нет.

— Мей Марри?

— Вряд ли.

Зазвонил телефон. Хоуз снял трубку.

— Восемьдесят седьмой участок, детектив Хоуз. Так, так. Минуточку. Наверное, вам надо поговорить с Кареллой. — Он протянул трубку Стиву со словами: — Лаборатория. У них появилось заключение по твоей туфле.

Через витрину магазина Эллиота Карелла увидел его в обществе двух мотоциклистов. Один из байкеров был Янк, здоровенный детина, с которым он потолковал накануне. Тогда Янк восседал на стуле и курил сигару, а теперь расхаживал по магазину, разглядывая статуэтки и не обращая на Эллиота никакого внимания. Зато его приятель грозил пальцем хозяину, словно прокурор из третьеразрядного детективного фильма. Эллиот, опершись на костыли и подавшись вперед, с серьезным видом, слушал, что ему говорит молодой человек, и время от времени кивал. Затем второй мотоциклист оставил Эллиота в покое, похлопал по плечу Янка и двинулся к выходу. Карелла поспешил укрыться в соседнем подъезде. Когда они проходили мимо, Карелла смог рассмотреть приятеля Янка — это был коренастый невысокий парень с изрытым оспой лицом и шаткой походкой матроса. На его куртке белело имя Окс. Он что-то сказал Янку, и тот расхохотался.

Карелла выждал еще минуту и затем вошел в магазин Эллиота.

— У вас тут побывали двое ценителей искусства, — заметил он. — Они что-нибудь приобрели?

— Нет.

— Что они хотели?

— Что вы-то от меня хотите? — спросил Эллиот.

— Кое-какие ответы.

— Я и так вам на все ответил.

— Но я задал не все вопросы.

— Может, вам стоит напомнить мне о моих правах?

— Это стандартное оперативное мероприятие, и я пока не собираюсь вас задерживать, поэтому ваши права тут ни причем. На них никто не посягает. У меня есть несколько простых вопросов, и я хотел бы услышать несколько простых ответов. Я расследую убийство.

— Мне про убийство ничего не известно.

— На месте преступления найден ваш башмак.

— Кто это сказал?

— Я. И криминалисты. Как он там очутился?

— Понятия не имею. Я выбросил старые теннисные туфли на помойку недели две назад. Наверное, кто-то ими воспользовался.

— Когда я выудил один башмак из вашей помойки, вы сказали, что видите его первый раз в жизни. Нет, Эллиот, либо одно, либо другое. Кстати, вы не могли выбросить их на помойку две недели назад, потому что два дня назад я видел на вашей правой ноге один из них. Что вы на это скажете? Будем говорить по-хорошему или вам хочется прокатиться в наш участок?

— За что? Вы собираетесь обвинить меня в убийстве?

— Это не исключено.

— У вас ничего не выйдет, — сказал с жаром Эллиот. — Я, конечно, не юрист, но сильно сомневаюсь, что вы сумеете построить дело на рваном башмаке, который нашли в пустом доме, где кого-то убили.

— Откуда вам известно, что мы нашли там башмак?

— Я прочитал про убийство в газетах.

— Откуда вы знаете, какое именно убийство мы расследуем?

— Вы же показывали мне снимок. Не надо быть гением, чтобы связать его и убийство в…

— Одевайтесь, Эллиот. Мы едем в участок.

— Вы не можете меня арестовать! Кто вы, собственно, такой? Вы надо мной издеваетесь, да? У вас нет ничего, на чем можно построить обвинение!

— Вы так думаете? — осведомился Карелла. — Лучше послушайте статью из уголовно-процессуального кодекса: «Сотрудник службы охраны порядка имеет право арестовать лицо, которое он подозревает в совершении того или иного преступления, причем без предъявления последнему ордера на арест, если у него имеются достаточные основания подозревать, что преступление имело место, во-первых, и данное лицо могло совершить его, во-вторых…»

— Теннисная туфля — это достаточное основание? — пробормотал Эллиот.

«…Даже если впоследствии будет установлено что данное преступление не было совершено, или, если и было совершено, то не лицом, подвергшимся аресту», — закончил Карелла. — В общем так, Эллиот, мне доподлинно известно, что преступление было совершено вечером восемнадцатого апреля и что на месте преступления был найден башмак, принадлежащий вам. Это дает мне основание предположить, что вы были там до или после совершения убийства. В любом случае у меня есть все основания для ареста. Может, вы мне расскажете, как растянули лодыжку? Или это разрыв ахиллова сухожилия?

— Это растяжение.

— Расскажете здесь? Или припасете историю для нашего детективного отдела? Чтобы послушали и мои коллеги?

— Ничего я вам не стану рассказывать! А если вы притащите меня в ваш отдел, то вам придется напомнить мне о моих правах. А когда вы напомните, я откажусь отвечать на ваши вопросы…

— Сначала приедем, а потом уже и будем думать, как быть.

— Вы только зря тратите время, Карелла, и сами прекрасно это понимаете.

Они уставились друг на друга. На лице Эллиота появилась высокомерная усмешка, в глазах читался вызов. Карелла решил принять его, хотя внутренний голос подсказывал, что это вовсе не обязательно.

— У вас нет никакого растяжения, — бросил он. — В больнице Буэнависта мне сообщили о том, что вы обращались к ним по поводу ожогов третьей степени в понедельник девятнадцатого апреля.

— В жизни не бывал в этой больнице.

— В таком случае, кто-то прикрывается вашим именем, дружище Эллиот.

— Возможно.

— Не хотите разбинтовать ногу и показать, что у вас там?

— Нет.

— Для этого мне нужно предъявить вам еще один ордер?

— Да. Почему, бы вам не запастись им?

— В одной из комнат того дома мы обнаружили остатки костра…

— Езжайте за новым ордером. Наш разговор окончен, детектив Карелла. Мне больше вам нечего сказать.

— Значит, там и произошел этот ваш несчастный случай? Значит, там вы и получили ожоги?

— Больше я вам ничего не скажу.

— Ну ладно, как вам будет угодно, — усмехнулся Карелла, не пытаясь подавить раздражения, и открыл дверь! — Я скоро вернусь.

Он хлопнул дверью и вышел на улицу. Сейчас он был столь же далек от разгадки, как и когда входил в магазин.

У него имелись три неопровержимых факта, которые ясно свидетельствовали о причастности Эллиота к случившемуся, но в то же время они не служили достаточным основанием для ареста.

Белая теннисная туфля, найденная в заброшенном доме, безусловно, принадлежала Эллиоту. Она валялась в комнате, где недавно разжигали костер. А в понедельник девятнадцатого апреля, то есть на следующее утро после убийства, Эллиот обратился в больницу за помощью — у него появились сильные ожоги. Карелла понадеялся, что Эллиота смутят эти факты, и он либо расколется, либо выболтает что-то такое, отчего расследование продвинется гораздо дальше. Но Эллиот не поддался на эту провокацию, а Карелла прекрасно понимал, что доказательства, которые он готов сейчас представить, суд за несколько минут обратит в ничто. Более того, поскольку при аресте Эллиота предупредят о его правах, он получит возможность не отвечать на вопросы, если это может грозить ему опасными последствиями. Скорее всего, он откажется говорить в отсутствие своего адвоката. Когда же таковой появится в их отделе, он, безусловно, порекомендует своему клиенту помалкивать, после чего все вернется на круги своя. Обвинение в убийстве, основанное лишь на косвенных уликах, на возможном присутствии обвиняемого на месте преступления, зашатается и рухнет, словно карточный домик.

Карелла ускорил шаг, направляясь к своей машине. Сейчас он был уверен лишь в одном: если бы Сэнфорд Эллиот и впрямь не имел никакого отношения к убийству, случившемуся вечером восемнадцатого апреля в доме четыреста тридцать три по Северной Харрисон-стрит, он сейчас без понуканий ответил бы на все заданные ему вопросы. Но он отвечал крайне неохотно и при этом то и дело лгал. Это заставило Кареллу вспомнить девушку с длинными волосами, карими глазами и лицом испуганного ангела. Мери Маргарет Райан, очаровательное юное создание… Эта прелесть, да благословит Господь ее душу, сообщила ранее Карелле, что они с Эллиотом вернулись из Бостона вечером в понедельник. Но в понедельник утром Эллиота видели в больнице Буэнависта. Стало быть, Мери придется кое о чем сообщить своему священнику, когда она отправится на исповедь. Пока же, учитывая испуганный вид юной Мери Маргарет, Карелла решил, что не повредит ни ей, ни делу, если он постарается напугать ее еще чуть-чуть. Он хлопнул дверцей машины, сунул ключ в зажигание, включил мотор и поехал.

Беда Клинга заключалась в том, что он никак не мог перестать таращиться на Августу Блер.

Клинг подобрал Августу, как они и договаривались в начале седьмого, и хотя она предупредила, что после целого дня съемок может выглядеть «так себе», смотрелась она великолепно. Ее пышные рыжие волосы не успели окончательно высохнуть (Августа призналась, что успела быстренько принять душ в ванной комнате при студии Блума). Войдя в приемную, она протянула руку Клингу, потом подставила щеку для поцелуя, который, как Берт понял с опозданием, требовался от него в демонстрационных целях. Щека Августы оказалась прохладной и бархатной, на лице не было почти никакой косметики (только зеленоватые тени с добавлением коричневого у ресниц), рыжие волосы водопадом низвергались на плечи. Августа надела джинсы, туфли без каблуков и свитер джерси, под которым не было лифчика. На ее правом плече висела синяя кожаная сумка, каковую, впрочем, она непринужденно перебросила на левое, сунула правую руку под локоть Берта и спросила:

— Давно ждешь?

— Только что пришел.

— Что-то случилось?

— Нет, а почему ты спрашиваешь?

— Ты так странно на меня смотришь…

Берт Клинг продолжал таращиться на свою спутницу, пока они шли к кинотеатру. Фильм назывался «Буллит» со Стивом Маккуином в главной роли. Клинг его уже видел, но Августе захотелось посмотреть картину в обществе настоящего полицейского. Не отрицая последнего обстоятельства, Клинг деликатно умолчал о том, что когда посмотрел фильм в первый раз, то поймал себя на полной неспособности понять, что происходит на экране. Выйдя из кинотеатра, он вздохнул с облегчением, что не ему поручено расследовать дело. Клинг понятия не имел, с какого конца распутывать этот клубок. Кроме того, его укачивало от быстрой езды, а герой носился туда-сюда как оглашенный. Впрочем, он и на этот раз не выяснил, что к чему, но уже не потому, что сюжет отличался сложностью. Просто Берт Клинг смотрел не на экран, а на Августу Блер. когда они вышли на улицу, стемнело. Какое-то время они шагали в молчании, затем Августа откашлялась и произнесла:

— Знаешь, Берт, давай-ка уточним кое-что раз и навсегда. Во избежание недоразумений.

— Давай, — пробормотал Клинг боясь услышать, что Августа Блер замужем, помолвлена или просто живет с мэтром фотографии.

— Я знаю, что я красива, — сообщила ему Августа.

— Что-что? — не понял Клинг.

— Берт, я фотомодель, — с нажимом сказала Августа. — Мне платят деньги за мою фотогеничную внешность. Но когда на меня начинают так вот таращиться, я очень нервничаю.

— О’кей, я больше не…

— Погоди, я еще не договорила.

— По-моему, ты все сказала коротко и ясно.

— Я хочу, чтобы ты понял…

— Я все понял, — перебил ее Клинг. — Теперь мы оба знаем: ты красива. — Он чуть замялся и добавил: — И еще очень скромна.

— Господи, — вздохнула Августа. — Я пытаюсь говорить, как нормальный человек, а ты…

— Извини, что поставил тебя в неловкое положение, — сказал Берт, — но правда состоит в том… — Он замялся.

— Ну? В чем же состоит правда? — усмехнулась Августа. — Всегда неплохо начинать с правды…

— Просто у меня никогда еще не было свидания с такой красивой девушкой. Вот в чем состоит правда. И я никак не могу усвоить эту простую истину. Не могу оправиться от потрясения. Это тоже правда.

— Тебе, волей-неволей, придется оправиться от потрясения, Берт.

— Почему? — глупо спросил Клинг.

— Потому что ты тоже красив, — сказала Августа. — Представь себе, как весело нам будет, если мы только и будем делать, что таращиться друг на друга.

Она вдруг остановилась посреди тротуара. Клинг попытался поймать ее взгляд, надеясь в то же время, что это не будет воспринято как попытка продолжать таращиться.

— Послушай, — сказала она. — Похоже, мы будем теперь часто встречаться, и хотелось бы надеяться, что время от времени мне можно будет взять и вспотеть. Просто я довольно сильно потею.

— Разумеется, — сказал Клинг и улыбнулся.

— Договорились?

— Договорились.

— Вот и отлично! А теперь пойдем поедим. Я просто помираю с голоду.

Опознание звезды немого кино произвел лейтенант Бернс. Это казалось вполне естественным, поскольку он был в отделе самый старший.

— Это Норма Банки, — сказал он.

— Ты уверен? — спросил Мейер.

— Абсолютно, — ответил Бернс. — Я видел ее в «Пробуждении» и еще в «Двух возлюбленных» с Ричардом Колманом. — Бернс прокашлялся. — Я был развит не по летам, — добавил он.

— Банки, — пробормотал Хоуз. — Неужели он настолько обнаглел…

— Что ты хочешь сказать? — удивился Мейер.

— Неужели он хочет сообщить, что решил ограбить банк?

— Запросто, — буркнул Мейер. — С него станется.

— Черт бы его побрал! — воскликнул Бернс. — Слушай, Мейер, прикрепи и эту штуку на доску, посмотрим, что у нас имеется. — Когда Мейер прикрепил кнопками очередной листок, Бернс задумчиво произнес: — Два Гувера, два Вашингтона, два японских «Зеро» и Норма Банки. Ну, шевелите мозгами, ребята!

— Банки — фамилия, — сказал Хоуз. — Может, нам надо сложить воедино все фамилии?

— И получим название банка? — спросил его Мейер.

— Ну да.

— Гувер Вашингтон Зеро! — произнес Мейер. — Ничего себе банк!

— А может, надо стожить имена, — предположил Хоуз.

— Джон Джордж японский банк, — произнес Бернс. — Еще красивей!

Детективы посмотрели на доску, потом переглянулись.

— Слушайте, может, не будем… — проворчал Хоуз.

— Ладно-ладно. Не будем волноваться, — отозвался Бернс.

— Если он смог зашифровать, мы сможем расшифровать. Не такой уж он гений, — поддакнул Мейер.

— Именно! — кивнул Бернс.

— Итак, имена не подходят, фамилии не подходят, — размышлял Хоуз.

— Что подходит? — спросил Бернс.

— Не знаю. Он, по-моему, что-то напутал.

— Нет, Коттон, он соображает неплохо, — вздохнул Мейер.

— В этом-то как раз и заключается самое неприятное.

— Ты прав, — сказал Бернс.

Детективы снова посмотрели на доску.

— Дж. Эдгар Гувер, — начал Хоуз.

— Так…

— Директор ФБР.

— Правильно.

— Джордж Вашингтон.

— Так.

— Основатель Соединенных Штатов. Первый президент.

— Что не дает нам ничего.

— Или дает ноль… — сказал Мейер.

— Чистая правда, — подтвердил Бернс.

— Начнем сначала, — сказал Хоуз. — Первым появился Гувер, верно?

— Верно.

— А затем Вашингтон и «Зеро».

— Так.

— Надо проанализировать, — сказал Хоуз. — А лучше сыграем в ассоциации.

— Это еще что такое? — удивился Мейер.

— Что вам приходит в голову, когда я говорю «Вашингтон»?

— Генерал.

— Президент.

— Марта.

— Маунт-Вернон.

— Округ Колумбия.

— Штат.

— Так, вернемся назад. Когда я говорю «генерал», то какие возникают ассоциации?

— Революция.

— Вэлли-Фордж.

— Делавэр.

— Вишневое дерево, — сказал Мейер.

— Вишневое дерево? — переспросил Хоуз.

— Ну, он ведь срубил вишневое дерево.

— Так, а как насчет президента?

— Руководитель страны.

— Верховный главнокомандующий.

— Нет, так мы никуда не придем, — сказал Бернс.

— А как насчет Гувера?

— ФБР.

— Федеральное…

— Федеральное! — воскликнул Хоуз и щелкнул пальцами. — Федеральный банк?

— Да, — кивнул Бернс, и все трое замолчали.

— Федеральный банк в Вашингтоне?

— Но причем тут мы?

— А «Зеро»?

— Погоди с «Зеро», давай вернемся к Вашингтону.

— Нет, может, «Зеро» как раз что-то значит.

— Что?

— Не знаю.

— Ну, поехали. «Зеро»…

— Ноль.

— Гусиное яйцо.

— Последняя буква алфавита.

— То есть?

— Ну, зед, или зеро, как говорят в Англии.

— Любовь, — сказал Мейер.

— При чем тут любовь?

— Просто при счете в теннисе вместо «ноль» говорят «любовь».

— Вернемся к Вашингтону.

— Получается Федеральный банк в Вашингтоне, — сказал Бернс.

— Зачем тогда нам прислали портрет президента, если речь идет о месте?

— Но банк и есть место!

— Но почему тогда не прислать фотографию Капитолия или Белого дома?

— Но он не пытается очень уж облегчить нам задачу.

— Тогда что у нас имеется? Федеральный вашингтонский нулевой банк, верно? Чушь какая-то!

— Кончай, Коттон, это все не имеет смысла.

— Но картинки прибывали именно в такой последовательности.

— Да, но кто сказал, что тут должна быть какая-то последовательность?

— Все-таки Банки — банк. Это последнее поступление.

— Да, но…

— Вот я и поставил его на последнее место.

— А Гувер прибыл первым, — сказал Мейер. — И что с того?

— То, что я и поставил его в начале.

— Федеральный вашингтонский нулевой банк? Чушь.

— Может, «Зеро» и вовсе ничего не должно означать. Ноль это ноль.

— Ну, давай валяй.

— Тогда получается Федеральный вашингтонский банк.

— Но если банк находится в Вашингтоне, почему он обращается тогда к нам? — спросил Хоуз.

— Давай еще разок, — сказал Мейер.

— Вашингтон.

— Президент.

— Федеральный президентский банк?

— Нет, нет.

— Федеральный генеральный банк?

— Или Федеральный генеральский!

— Кто он был — первый президент и…

— Первый федеральный банк? — произнес Мейер.

— Что?

— Первый президент — Первый федеральный банк.

— Отлично, — воскликнул Бернс. — Ну-ка, давайте глянем в справочник.

Они исполнились гордости — их дедуктивные способности добыли решение! Им казалось, что теперь они знают не только день ограбления банка, но и его название, и они радостно, в предвкушении удачи, стали листать страницы справочника. Оказалось, что лишь в одной Айзоле двадцать одно отделение Первого федерального банка, причем ни одно из них не находилось на территории Восемьдесят седьмого участка.

В Калмспойнте таких отделений было семнадцать. В Риверхеде — девять, в Маджесте — двенадцать, в Беттауне — два, а всего филиалов оказалось шестьдесят один. Да, работать в большом городе — значит обрекать себя на немалые трудности.