Он поджидал ее при выходе из школы.

День выдался на редкость холодным, над городом висело небо металлического серого цвета, пронзительный западный ветер задувал со стороны Гудзона. Несмотря на раннее время — всего четыре часа, — казалось, что уже наступили сумерки.

Сара рывком открыла дверь, на ходу надевая перчатки. Красную шерстяную шапочку она натянула по самые брови, вокруг горла обмотала того же цвета шарф. Прошла уже неделя, как она вновь приступила к работе, и от южного загара остались практически одни воспоминания. Обычно она шла пешком в западном направлении, где в квартале от школы садилась на метро, ехала до Семьдесят седьмой улицы, а оттуда опять пешком добиралась до дома на Восемьдесят первой улице. Вся дорога занимала около пятнадцати минут. Вот и сейчас она только собралась отправиться по привычному маршруту, когда он быстрым шагом перешел через дорогу и неожиданно возник перед нею, точно как тогда на пляже в Сент-Барте.

— Привет, — сказал он.

В первую долю секунды она решила, что на нее напал один из многочисленных нью-йоркских сумасшедших. Но через мгновение она его узнала и сразу поняла, что его появление не случайно, что он искал ее.

— Чего вы хотите? — спросила она.

— Мне надо с вами поговорить.

— Пожалуйста, уходите.

— Я хочу извиниться за...

— Нет никакой необходимости извиняться, просто уходите, прошу вас. Оставьте меня в покое, и все.

Их путь лежал через Парк-авеню. Когда они достигли центрального островка, где ветер, казалось, дул особенно безжалостно, светофор переключился на красный, и им пришлось несколько минут подождать. Затем он снова пошел рядом с ней, подстраиваясь под ее походку. Никто не произнес ни слова, пока они не приблизились к Лексингтон-авеню.

— Вы помните, в каком кино она так сказала? — неожиданно нарушил молчание Эндрю.

— Нет. Кто? В каком кино? О чем вы говорите?

— Грета Гарбо.

— Нет, не помню. Послушайте, я иду домой. Я замужняя женщина. У меня дочь...

— В «Гранд-отеле», — перебил он. — «Я хочу остаться одна».

— Я тоже хочу остаться одна. Не понимаю, зачем вы пришли сюда.

— Чтобы извиниться. Хотите чашечку кофе?

— Нет. Прощайте, мистер Фарелл.

— Эндрю, — поправил он.

— Хорошо. Прощайте, Эндрю.

Сара направилась к ступенькам, ведущим вниз в метро. Он задержался на мгновение, затем бросился вдогонку. У турникета Сара принялась рыться в сумочке в поисках жетона. Как назло, жетоны у нее кончились, и она собиралась наменять их в кассе, когда он снова возник у нее на пути.

— Пожалуйста, перестаньте! — вскипела она.

— Одна чашечка кофе. Тогда я смогу объяснить.

— Нет.

— Ну прошу вас.

На его лице она увидела то же умоляющее выражение, какое было у Молли в день покупки рождественской елки. Сара уже открыла рот, чтобы окончательно отказаться, но он смотрел на нее так жалобно, так...

— Послушайте, — произнесла она. — Я в самом деле...

— Пожалуйста, — повторил он. — Мне так стыдно за свой поступок тем утром. Я хочу объясниться.

— Нечего тут объяснять. Я принимаю ваши извинения. Очень рада была еще раз повидаться.

— Вы говорите не от чистого сердца.

— Вы правы, — отрезала она, обошла его и направилась к кассе. Темнокожая женщина за стеклянной перегородкой вскинула глаза ей навстречу.

— Десять жетонов, пожалуйста, — попросила Сара, доставая кошелек.

Тут вновь раздался его голос: «У меня есть».

— Что? — не поняла Сара.

Он просунул под стекло двадцатку.

— Плачу я, мисс, — воскликнула Сара и подала в окошечко пятерку и десятку.

— Берите двадцатку, — приказал он.

— Так кто из вас платит? — невозмутимо поинтересовалась кассирша.

— Я, — одновременно выпалили оба.

— Двое платить не могут, — объявила кассирша. — И прошу не занимать мое время.

— Она никогда не позволяет мне ни за что платить, — вздохнул Эндрю и с улыбкой взял свои деньги обратно.

Сара сгребла жетоны и сдачу.

— Теперь я должен вам чашечку кофе, — заметил он.

— Каким, интересно, образом? — удивилась она.

Сара уже знала, что позволит ему угостить себя кофе.

— Так ведь это вы заплатили за жетоны, разве не так?

— Не вижу логики.

— Где здесь поблизости есть приличное местечко? — спросил он.

* * *

Вдоль Лексингтон-авеню рядом со станцией метро работало великое множество ресторанов, кафе и забегаловок, но она побоялась пойти с ним туда, где существовала вероятность встретить кого-нибудь из своих учеников. Позже она задумается над природой своих опасений, над тем, почему уже тогда не захотела, чтобы кто-то видел ее в его обществе. Поэтому Сара отвела его на Вторую авеню в небольшой французский ресторанчик, где подавали великолепные рогалики и отличный кофе.

В заведении царила атмосфера уюта, какая бывает в теплом доме, когда за окнами лютует мороз. На вешалках прямо у входа вперемешку висели пальто посетителей, официанты расхаживали по-простому, в свитерах, в воздухе плавал аромат крепкого кофе и вкусной выпечки, а сквозь витрину толстого стекла можно было наблюдать за прохожими, спешащими мимо, согнувшись навстречу безжалостному ветру.

Они нашли свободный столик рядом с огромной медной кофеварочной машиной и заказали по кофе и по рогалику с шоколадной начинкой. Под курткой на нем оказалась голубая фланелевая рубашка, серый спортивный пиджак из твида и серые же, только более темного оттенка, слаксы. Сара в тот день надела свои, как она выражалась, «учительские обноски»: темно-зеленый свитер, темно-коричневую шерстяную юбку и зеленые рейтузы. Обычно она ходила на работу в туфлях на каблуке. Сегодня, из-за непогоды, Сара остановила свой выбор на сапогах коричневой кожи с высокими, до колен, голенищами. Она сняла красную шапку и засунула ее в карман пальто. Красный шарф все еще укутывал ее шею. Он же даже на улице шел без головного убора. Они уселись по разные стороны маленького обшарпанного деревянного стола: голубоглазая блондинка и голубоглазый шатен.

Потом она скажет ему, что они неплохо смотрелись вместе. И задумается, приходила ли ей в голову такая мысль в день их первой встречи в Нью-Йорке.

— Итак, позвольте мне объясниться, — начал он, сделал паузу, дожидаясь ее кивка, затем продолжил: — Начну с того, что я не так уж часто бросаюсь с поцелуями на замужних женщин.

— Очень мило.

— Правда. Я обычно... веду себя очень сдержанно.

— Угу.

— Но в то утро... я не знаю... Просто... я не мог от вас глаз отвести весь предыдущий вечер, и когда...

— Эндрю, — остановила она его и, немного поколебавшись, добавила: — Мне не нужны ваши объяснения. Поверьте. Я не жду их, я не хочу их, я не прошу их.

— Вы хотите остаться одна, знаю.

— Я не одна, у меня есть муж.

— Я люблю вас, — вдруг выпалил он.

— О Господи! — Она бросила взгляд по сторонам, чтобы убедиться, что никто не мог слышать его слова.

— Эндрю, — сказала она, опустив голос до шепота, — кажется, вы не понимаете, что я вам говорю. Я не кокетничаю с вами и никоим образом не хочу спровоцировать...

— Знаю.

— Тогда прекратите, хорошо? Прекратите, и все.

За столиком воцарилось неловкое молчание.

Они избегали глядеть друг на друга.

Сара отпила глоток кофе, отломила кусочек рогалика. Внутри был шоколад — густой, темно-коричневый и восхитительно вкусный.

— Вам нравится преподавать? — спросил он.

— Очень.

— Как прошел сегодняшний день?

— Отлично.

— Хорошо. Я очень рад.

— А как прошел ваш день?

— Очень хорошо, спасибо.

— Я так и не знаю, чем вы занимаетесь.

— Я гангстер, — ответил он с ухмылкой.

— Естественно, — ответила она.

— Вообще-то, я тот, кого называют инвестором на риске, — продолжил он, и улыбку на его лице сменило выражение, какое часто бывает у очень молодых людей, пытающихся произвести впечатление весьма серьезных и взрослых особ. — Я занят поиском предприятий, которым требуется вливание средств и дополнительное внимание, и подпитываю их до тех пор, пока они не начинают приносить мне хороший доход.

— Предприятия какого рода?

— Импорт, экспорт, перевозки, недвижимость, строительство и так далее. Я много чем занимаюсь.

— Интересно.

— Интереснее вас нет ничего.

— Ну что ж, пожалуй, мне пора, — сказала она.

— Почему?

— Потому что вы до сих пор не поняли...

— Я хотел бы поцеловать вас.

— Давайте позовем официанта.

— И снова начнем спорить, кому платить?

— Нет, на сей раз вы меня пригласили.

— Верно. Так могу я вас поцеловать?

— Нет.

— В таком случае... — И он наклонился через стол и поцеловал ее прямо в губы.

Потом она расскажет ему, что, как только он прикоснулся к ней губами, она сразу же сомлела. Она резко встала из-за стола.

— Прощайте, Эндрю, — бросила она, сорвала пальто с вешалки и, не задерживаясь, чтобы одеться, и не оглядываясь, выбежала на улицу. Он остался сидеть за столиком.

* * *

Два детектива, приставленные Майклом вести наблюдение за Эндрю Фавиолой, собрались в кабинете Уэллеса утром во вторник двенадцатого января. Они работали уже целую неделю, со дня возвращения Майкла с Карибского моря, но пока что рапортовать им было особо не о чем.

Джонни Реган, старший из двух и более опытный, сидел плечом к плечу со своим более молодым партнером Алексом Лаундесом. Оба чувствовали себя вполне свободно в кабинете Майкла — им уже не раз доводилось здесь бывать. Кроме того, вся обстановка в комнате располагала к раскованности. В юности мать Майкла вела с ним непрекращающуюся битву за то, чтобы его комната не напоминала мусорную свалку. Сейчас его кабинет уже не являл собой такую же помойку, как та комната его молодости; в конце концов, он с тех пор вырос. Но кабинет очень многое способен рассказать о человеке, который порой проводит в нем до двенадцати часов из двадцати четырех. Этого, казалось, никогда не касалась рука уборщицы. Причем он не был грязным или запущенным, наоборот, обстановка в нем производила впечатление организованного беспорядка.

Все три стола, стоявшие в просторной комнате, прогибались под тяжестью сложенных грудами бумаг. Вдоль окон, выходящих на Центральную улицу, лежали сборники законов и законодательных актов. В застекленном шкафу теснились тома прочей юридической литературы, а также стояли оправленные в рамку фотографии Сары и Молли. Там же нашлось место для сувениров с символикой различных правоохранительных организаций, с которыми ему доводилось в прошлом сотрудничать. Сувенирный нагрудный знак детектива, покрытый позолотой и голубой эмалью, — подарок от коллег — напоминал о его первом деле в Отделе по борьбе с организованной преступностью. На стене над шкафом висел вставленный в рамку университетский диплом, а рядом — свидетельство о присвоении Майклу степени доктора юридических наук.

В одном углу комнаты располагался телевизор с видеоплейером. На столе рядом с телевизором возвышалась стопка видеокассет — результаты многочисленных операций по слежению. Там же лежали усилитель частот, магнитофон и проигрыватель компакт-дисков. Диски и пленки с наклейками были небрежно разбросаны по столу вперемешку с маркерами и незаполненными бланками.

На стене справа от окна красовались фотографии банды Ломбарди — шестерых гангстеров, которых Майкл отправил за решетку пять лет назад, когда он только перешел в Отдел. В углу стояла вешалка с пальто и шарфом Майкла, а также черными куртками Регана и Лаундеса, в которых детективы работали сегодня утром. Черный зонтик лежал на полу рядом; две недели назад Майкл захватил его на работу.

— Первым делом, — рассказывал Реган, — мы обратились в дорожную полицию. Раз человек живет в Нью-Йорке, скорее всего у него есть машина и права.

С сигарой во рту, Реган больше всего походил на тренера по боксу. Коричневые брюки, золотистого цвета свитер с высоким горлом, животик, свисающий над брючным ремнем. Не слишком тщательно выбритые щеки. Будучи левшой, кобуру он носил под правой подмышкой.

— В Нью-Йорке и графстве Нассау поиски не принесли результатов, поэтому мы взялись за Коннектикут и Джерси. В Джерси — ничего, но вот в Коннектикуте Алексу удалось кое-что раскопать. Впрочем, расскажи сам, — повернулся он к партнеру.

Алекс Лаундес, зловещий, как уличный кот. Длинный и тощий, с жесткими волосами грязно-белого цвета и светло-голубыми глазами, которые, однако, казались серыми, в синих джинсах, черном свитере и черном же кожаном пиджаке. От его левой брови тянулся шрам. Он утверждал, что получил его в схватке со сбрендившим наркоманом. На самом же деле в десятилетнем возрасте он упал, катаясь на роликовых коньках, и ударился головой о бордюр. Майкл знал истинное положение вещей, потому что как-то раз Алекс разоткровенничался с партнером, а Реган растрезвонил дальше. Весь отдел знал, что эта парочка не слишком-то ладила между собой. Странно, что никто из них ни разу не попросил поменять себе напарника. Возможно, потому, что вдвоем они неизменно добивались потрясающих результатов.

— Мы выяснили, что по адресу Крэдл Рок-роуд, двадцать четыре, Стонингтон, штат Коннектикут, за неким Эндрю Фавиолой зарегистрирована «Акура Легенд-купе», — объявил Лаундес.

— Потрясающе, — язвительно прокомментировал Майкл.

— Там находится дом его отца, — пояснил Алекс.

— Который там больше не живет, — добавил Реган.

— И никогда жить не будет, — заверил Лаундес.

— Мы предположили, что сынок тоже нашел себе другое пристанище, — продолжал Реган. — По крайней мере, мы три вечера вели наблюдение за домом, и «акура» ни разу не появилась.

— Когда вы там были?

— В конце прошлой недели. На наш взгляд, если ты живешь в Коннектикуте, когда еще приезжать домой, как не на выходные? Снег, деревья, все такое. Но им там и не пахнет.

— У него есть водительские права? — спросил Майкл.

— К тому-то я и клоню, — ответил Реган. — Были, но его трижды задерживали за превышение скорости и в итоге лишили прав. Судя по всему, сейчас он обходится без них.

— Тогда как же он ездит на «акуре»?

— А может, он на ней и не ездит. Может, именно поэтому он не навещает мамочку по выходным.

— Какой адрес записан в его водительском удостоверении?

— И здесь нам не повезло. Удостоверение ему выдали в Калифорнии, когда он там учился. Какой-то адрес на Монтане. Название, словно из вестерна, а на самом деле — обыкновенная улица в Лос-Анджелесе.

— Лишили прав его тоже в Калифорнии?

— Да.

— Когда?

— Восемь лет назад.

— Что?!

— Вот так-то.

— И все это время он разъезжал без прав?

— Похоже, что так.

— И ни разу не обращался в полицию Нью-Йорка по поводу новых?

— Нет.

— И в Коннектикуте тоже?

— Нет.

— Мафия, — коротко бросил Лаундес. — Он может покупать фальшивые права десятками.

— Иными словами, мы до сих пор не знаем, где он живет?

— Абсолютно верно.

— А раз мы не знаем, где он живет, мы не можем установить за ним слежку.

— Естественно.

— А как насчет парковки в неположенном месте?

— Я послал запрос и жду ответа, — кивнул Реган. — Если он все-таки ездит на «акуре», должен же он иногда из нее выходить. А наш друг не из тех, кто свято соблюдает правила дорожного движения.

— Три превышения скорости, — вставил Лаундес.

— Он наверняка оставляет машину там, где ему удобно.

— Когда мы получим ответ?

— Ну ты же знаешь эту публику. Станут они из-за нас напрягаться.

— Давай потеребим их еще разок, — предложил Майкл.

Реган взглянул на часы.

— Самое время, — заметил он и направился к телефону. — Алекс, ты не помнишь, какой у них внутренний номер? У Отдела нарушений правил парковки?

— Два-три-ноль, — ответил Лаундес.

Реган нажал на кнопки. Майкл включил громкую связь. На противоположном конце провода раздался один гудок, два, три...

— Уже разошлись по домам, — предположил Лаундес.

— Как, в полпятого? — возмутился Реган.

— Отдел нарушений правил парковки, Кантори.

— Позовите, пожалуйста, сержанта Хендерсона.

— Кто его спрашивает?

— Детектив Реган, окружная прокуратура.

— Секундочку.

Реган выразительно передернул плечами. Они подождали.

— Хендерсон слушает, — раздался голос из динамика.

— Сержант, с вами говорит детектив Реган. Я вчера звонил вам по поводу «акуры», которую разыскивает Отдел по борьбе с организованной преступностью. С коннектикутскими номерами.

— Ну и?..

— Сейчас рядом со мной сидит заместитель начальника Отдела. Его очень интересует, удалось ли вам что-нибудь выяснить?

В трубке наступило молчание.

— На самом деле у нас тут включена громкая связь, — добавил Реган.

— Здравствуйте, сержант, — вступил в разговор Майкл. — Моя фамилия Уэллес, я помощник окружного прокурора. Как наши дела?

— У нас сейчас уйма работы, — промямлил Хендерсон. — Выходные, сами понимаете.

— Прекрасно понимаю, — согласился Майкл. — Поверьте, мне очень бы не хотелось вас торопить, но дело не терпит отлагательств.

— Ни одно дело не терпит отлагательств, — сухо заметил Хендерсон.

— Не сомневаюсь. Но тем не менее не могли бы вы подстегнуть свой компьютер и выяснить, проходила ли у вас когда-нибудь интересующая нас машина? Вы нам очень помогли бы.

— Напомните мне номера.

Хендерсон перезвонил через десять минут.

— Голубая «Акура-купе» тысяча девятьсот девяносто первого года, зарегистрирована в Коннектикуте, декоративный номер с надписью «ФАВ — ДВА», владелец Эндрю Фавиола, проживающий по адресу: штат Коннектикут, Стонингтон, Крэдл Рок-роуд, двадцать четыре.

— Она, — подтвердил Реган.

— Четырнадцать штрафов за парковку в неположенном месте начиная с сентября прошлого года. Что именно вам нужно?

— Места парковок.

— Четыре рядом с рестораном «Ла Луна» на пересечении Пятьдесят восьмой и Восьмой.

Майкл кивнул.

— А остальные?

— В разных районах Манхэттена и Бруклина.

— Как они записаны?

— По номерам ближайших зданий.

— Около которых стояла машина? — уточнил Реган.

— Да.

— Повторения есть? — спросил Майкл.

— Что вы имеете в виду?

— Он парковался где-нибудь чаще одного раза?

— Нет, все адреса разные.

— А улицы?

— Минуточку.

Последовала длинная пауза.

— Да, три адреса по одной улице.

— Название улицы?

— Точнее, авеню.

— Хорошо, какая авеню?

— Бовери. На Манхэттене. Но адреса отстоят друг от друга довольно далеко.

— Мы могли бы на них взглянуть?

— Дайте мне номер вашего факса, — сказал Хендерсон.

* * *

Квартира располагалась над лавкой портного на Брум-стрит, всего лишь в двух кварталах от Бовери. Лавка находилась на первом этаже здания. Три следующих были переделаны в трехэтажную квартиру. С улицы случайный прохожий увидел бы обычный четырехэтажный доходный дом из кирпича, покрытый грязью и сажей по меньшей мере столетней давности. Внутри же находилась роскошная квартира, состоявшая из прихожей и гостиной непосредственно над лавкой, кухни и столовой на следующем этаже и спальни на последнем, оборудованная и обставленная по высшему разряду. Отец Эндрю поручил работы по перепланировке одной из своих собственных строительных компаний, и те постарались на совесть, так как отлично понимали, от кого исходил заказ.

Здание стояло на перекрестке двух улиц. Двери лавки выходили на Брум-стрит, а ее стеклянные витрины — еще и на Мотт-стрит. Со стороны Мотт-стрит имелась еще одна деревянная выкрашенная синей краской дверь. Около нее висели табличка с адресом по Мотт-стрит и черный почтовый ящик, на котором золотой вязью было выведено: «Картер и Голдсмит. Инвестиции». За дверью начиналась лестница, ведущая на первый этаж квартиры. В квартиру можно было попасть еще и через лавку — по другой лестнице, которая заканчивалась в гостиной рядом с камином. Как верхняя, так и нижняя двери в квартиру запирались на одинаковые замки. Единственный ключ от обоих хранился у Эндрю.

Он всегда парковал машину на первом попавшемся месте. На боковые улочки Маленькой Италии и Чайнатауна соваться, как правило, не имело смысла, но ему довольно часто везло на Бовери, рядом с каким-нибудь из многочисленных магазинчиков. Затем он проходил пешком два-три, а иногда шесть и больше кварталов до лавки портного на Брум-стрит. Золоченые буквы на витринах, выходящих на Брум-стрит и на Мотт-стрит, гласили:

ЛУИ ВАККАРО

ХИМЧИСТКА

МОДНОЕ АТЕЛЬЕ

ПОДГОНКА

Маленький колокольчик над дверью звонил всякий раз, когда кто-нибудь заходил в лавку. В эту дождливую, промозглую и хмурую пятницу колокольчик звякнул особенно по-уютному, предвестником влажного тепла мастерской. В дальней комнате шипели и жужжали гладильная и вязальная машины. Луи сидел рядом с витриной, выходящей на Брум-стрит, с дешевой незажженной сигарой в зубах и, подняв очки на лоб, нажимал ногой на педаль швейной машинки, близоруко щурясь на кусок материи, выползавшей из-под иглы. Слева от него в глубине лавки рядами висели в ожидании заказчиков готовые костюмы.

— Здравствуй, Эндрю! — воскликнул он, вставая, и быстро положил сигару на маленькую пепельницу рядом с машинкой. — Come vai?

— Спасибо, отлично, — улыбнулся Эндрю и обнял старика.

Луи был одет в безрукавку поверх белой рубашки и в брюки в мелкую полоску. Брюки он сшил себе сам. Так же как и спортивную куртку, которую Эндрю надел сегодня под дорогой и модный плащ. Седые волосы всегда торчали у Луи в разные стороны, да и сам он вечно выглядел каким-то помятым. Эндрю подозревал, что брился старик только раз или два в неделю, да и то из-под палки.

— Я нашел для тебя отличную ткань, — объявил Луи. — Получится превосходный костюм. Хочешь взглянуть?

— Не сейчас. Я жду дядю Руди, — ответил Эндрю и посмотрел на часы. — Когда он придет, сразу же попроси его подняться наверх, ладно?

— Конечно. Ну и погодка, а?

— Кошмарная.

— В куртке не мерзнешь?

— Совсем не мерзну, — улыбнулся Эндрю и распахнул плащ. — К тому же она очень красивая.

— Верно, — скромно согласился Луи.

— Так я подожду наверху.

— Я передам ему.

— Как поживает Бенни?

— Сам спроси, — передернул плечами старик.

Его сын гладил в задней комнате.

— Ненавижу эту чертову работу, — выпалил он тут же.

— Ты отлично гладишь, — заметил Эндрю.

— Нашел бы ты мне что-нибудь, — взмолился парень.

Долговязый и тощий, с вечно взлохмаченными, как у отца, волосами, только пока еще не седыми, а иссиня-черными, он тоже носил очки. Стекла у них запотели от пара. Работал Бенни в нижней рубахе белого цвета и в темных брюках. Белые носки, черные туфли. Побриться ему тоже бы не помешало. «Яблочко от яблони», — подумал Эндрю.

— Я на все согласен, — продолжал канючить младший Ваккаро. — Хоть на стройку, хоть в доки, хоть за руль грузовика — все что угодно. Я сильнее, чем кажусь, Эндрю, честное слово.

— Я знаю. Но...

— Я худощавый, но крепкий.

— Я знаю. Но что станет делать без тебя твой отец?

— Вся беда в том, что я ненавижу глажку. Просто ненавижу.

— А он знает?

— Понятия не имею.

— Так поговори с ним. Давай выясним, что он думает. Если он согласится отпустить тебя, пожалуй, я найду тебе местечко на Фултонском рынке.

— Боже, я терпеть не могу рыбу, — скривился Бенни.

— Или еще где-нибудь. Посмотрим. Но сперва поговори с ним.

— Мне становится дурно от одного запаха рыбы.

— Поговори с ним, — повторил Эндрю и направился к двери в дальней стене. Рядом с ней висел домофон и кнопка звонка. Эндрю открыл ключом замок, щелкнул выключателем и поднялся по лестнице на первый этаж квартиры. Стены лестничной площадки были выкрашены в белый цвет, под стены ателье, так же как и наружная сторона двери в квартиру. Другую же ее сторону украшала отделка под орех, в стиле интерьера гостиной. Эндрю взглянул на терморегулятор, удовлетворенно кивнул и принялся ждать своего дядюшку.

* * *

В редакции газеты на пятом этаже школьного здания Лоретта и Сара трудились над следующим номером «Грир-газетт». Настенные часы показывали без двадцати двенадцать. У обеих выдалось окно в расписании, и чем больше им удалось бы сделать сейчас, тем меньше пришлось бы сидеть после уроков остальным членам редколлегии. Лоретта лучше всех умела придумывать заголовки; ее пытливый ум моментально схватывал самую суть. Сейчас она билась над названием статьи о школьной экскурсии на выставку Матисса. Пока она предложила Саре на выбор два варианта:

ЗНАКОМЬТЕСЬ, МИСС: МЕСЬЕ МАТИСС

и

МАТИСС ВОСХИЩАЕТ МИСС,

на что та заметила, что слово «мисс» подходит для школьниц откуда-нибудь из Беркшира, но уж никак не из самого сердца Нью-Йорка, таких умных, талантливых...

— О-о, как приятно, — протянула Лоретта и одарила Сару ослепительной улыбкой.

Они рассмотрели еще несколько версий и отвергли их все. На улице ветер бился в оконные стекла и пронзительно свистел в какую-то неприметную щелочку в раме. Наконец Лоретте пришла идея передать то впечатление, которое осталось у девочек после посещения выставки; в конце концов, статья не анонсирует предстоящее событие, а рассказывает об уже происшедшем.

— И какое же у вас осталось впечатление? — поинтересовалась Сара.

— Лично я испытала благоговение. Настоящее благоговение!

— Перед чем?

Пусть они больше думают, больше анализируют, больше...

— Всю свою жизнь он искал новые пути, — пояснила Лоретта. — Даже в глубокой старости он словно бы кричал: «Посмотрите на меня! Я все еще живой!»

— Получится из этого заголовок?

— Не получится, — тряхнула головой Лоретта.

Они помолчали.

Неожиданно девочка выпалила: «Матисс жив!»

— Отлично, — кивнула Сара.

— Потому что он и в самом деле жив, — пояснила Лоретта. — Он живой, вот в чем вся суть.

— Да.

Несколько минут они работали, не произнося ни слова. Только часы тикали на стене да ветер завывал за окном.

— Хотела бы я, чтобы кое-кто из ребят нашего квартала тоже сходил на эту выставку, — вдруг выпалила Лоретта. — Может, тогда и они тоже захотели бы жить.

— А почему они не хотят?

— Потому что слишком заняты тем, что приближают свою смерть.

Сара подняла голову.

Их взгляды встретились.

— Я говорю о наркотиках, — пояснила Лоретта. — Они у нас на каждом углу, только руку протяни.

Сара по-прежнему смотрела на нее.

— Нет, это не для меня, — поняла ее Лоретта. — Не беспокойтесь. Мне такого счастья не надо, спасибо.

— Я очень рада.

— Хотя, если честно, искушение есть. Они всегда рядом и стоят гроши. Рано или поздно возникает желание попробовать. Ну, понимаете, все уже приобщились, и что-то внутри тебя говорит: «А чем ты хуже? Почему бы и тебе не полетать вместе со всеми?»

Сара молчала.

— Но что интересно: когда видишь работы этого человека, вдруг понимаешь, что он мог летать без всякой травки. Все, что нужно для полета, он находил в себе самом.

— Верно, — согласилась Сара.

— Вот здесь. — Лоретта приложила руку к груди. — Вот здесь, — повторила она.

Наступившую тишину разорвал школьный звонок.

— Мы неплохо сегодня поработали, правда? — сказала Лоретта.

— Конечно. После уроков придешь?

— Обязательно.

— Тогда до встречи.

— Матисс жив! — с улыбкой выпалила девочка, вскинула сжатый кулак в знак приветствия и направилась к двери.

Стрелки часов показывали десять минут первого.

Время ленча.

Сегодня Саре что-то не хотелось идти в учительскую столовую.

Хотя погода и не располагает, она лучше дойдет до кофейной на углу Леке и Пя...

Вдруг она поймала себя на том, что думает об Эндрю Фарелле.

О том, как она испугалась, что кто-нибудь из коллег увидит их за чашкой кофе.

И как они пошли не в ближайшую к школе забегаловку, а...

И о запахе крепкого кофе...

И о вкусе шоколада на ее губах...

О том, как Эндрю наклонился через стол и поцеловал ее.

Сара поспешно прогнала прочь опасные мысли.

* * *

С каждой встречей Руди выглядел все хуже и хуже. Эндрю так до конца и не понял, отказался ли его дядя возглавить организацию потому, что действительно не захотел взваливать на себя такую ответственность, или он просто знал, как мало ему осталось жить. В глазах всех именно он являлся законным наследником. Но рак распорядился по-своему.

Самый строго охраняемый секрет в семье.

«Никогда не действуй с позиции слабости, — учил его отец. — Никому и в голову не должно прийти, что причиной пусть самого незначительного твоего решения стала твоя слабость. Только сила может предопределять любое действие. Или пусть так кажется со стороны».

Если бы он занял место отца только потому, что дядя болен, другие отнеслись бы к нему без должного уважения. Эндрю не занимал столь высокого положения в организации, как его дядя, не прошел, подобно ему, путь наверх от самого низа, не имел ни опыта, ни умения Руди Фавиолы. Но когда тот с позиции силы отказался от повышения и назвал своего племянника в качестве законного преемника, это назначение приобрело вес авторитетного королевского приказания, которое никому не пришло бы в голову оспаривать.

Добьется ли Эндрю окончательного признания — уже другой вопрос. Его отец возглавил организацию клана Торточелло, убив его главу. Эндрю отлично знал эту историю. Он читал все газетные отчеты о гибели Ральфа Торточелло и знал, что такой же конец может ждать и его самого, если кто-нибудь попытается оспорить его право на власть. Он надеялся, что успех китайско-колумбийской сделки укрепит его позиции. Именно об этом они с дядей Руди и хотели поговорить сегодня.

— Вилли снова связывался с Морено, — сообщил тот. — Должен тебе сказать, наш Вилли ни жив ни мертв от страха. Морено может пришить его в любую минуту, и он это прекрасно понимает. Вилли нравится на Карибах, и он не хочет возвращаться на север. Но если наш план не сработает, его придется оттуда выдернуть, и побыстрее, иначе он и оглянуться не успеет, как пойдет на корм акулам.

— Я отдаю себе отчет.

— Сейчас Морено должен понять, что если он не сработается с нами, то в Штатах ему делать нечего. Где бы он ни попытался сплавлять товар — в Нью-Йорке, Майами, Нью-Орлеане, Хьюстоне, Сан-Диего, — он везде пролетит, потому что наши люди передушат его дилеров, как крыс. Всем следует осознать: хочешь иметь дело с Морено — жди встречи с людьми Фавиолы. Конечно, никому не приятно, когда тебя загоняют в угол, но, черт побери, мы предлагали ему выгодную сделку. Никто не виноват, что он такой упертый. Теперь он в курсе, что ты здесь главный, что с ним не какой-нибудь клерк от нечего делать приезжал поболтать. Еще он знает, чей ты сын, а с Энтони Фа-виолой шутки плохи, где бы он ни был, хоть в Канзасе, хоть на Луне. Он все знает. Непонятно только, чего он тянет.

— А как ты думаешь, почему?

— Хочет кусок пожирнее. Он понимает, что мы держим его за яйца, ведь не может он работать с людьми, которые нас боятся. Все очень просто. В задницу себе он свой кокаин не засунет, торговать им на улицу не пойдет. Но он вовсе не дурак. Он знает, что пускает нас в свое дело в обмен на треть чего-то, что может вырасти в огромный рынок. Но этого рынка еще нет, Эндрю. Твой отец назвал бы это «перспективным, возможным рынком». Пока что ни в чем нельзя быть уверенным, понимаешь?

— Разумеется.

— Ну так вот, Морено тоже все это понимает, не идиот же он, в конце-то концов. Он прикидывает: я должен внести в общак свой кокаин, а взамен могу получить треть от пустого места. И, между нами говоря, не так-то уж он и не прав.

— Его необходимо убедить в обратном, дядя Руди. Речь идет не об афере. Мы формируем картель. Со временем его треть будет стоить в миллионы раз больше, чем то, что он вносит.

— Конечно, со временем, — согласился Руди. — Только поди втолкуй это чумазому испашке.

— На мой взгляд, выбора у него нет.

— Пусть Пети Бардо еще раз все посчитает, — предложил Руди. — Может быть, все-таки имеет смысл дать этому засранцу чуть-чуть побольше. Ведь без его кокаина сделка вообще не состоится.

— Знаю. Но без китайцев сделка не состоится тоже. А они начинают нервничать. Я не могу до бесконечности сидеть и ждать, пока Морено наконец поумнеет.

— Хорошо, посмотрим, что предложит Пети.

— А если Морено снова откажется?

— Тогда нам придется придумать какое-нибудь другое средство убеждения, да?

— Угу, — буркнул Эндрю.

Какое-то время они сидели молча.

— Ты ждешь кого-нибудь? — спросил Руди.

— Только в час дня.

— У меня к тебе еще несколько вопросов.

— Я могу перезвонить и перенести встречу, там ничего срочного.

— Мы довели до сведения тех, кому следует знать, что ничего не изменилось. Партнеры твоего отца стали твоими партнерами, так? Прежние сделки остаются в силе. Это на тот случай, если кто-нибудь обрадуется сдуру: мол, раз Фавиола сел, значит, я могу делать что хочу. Ни фига. С парочкой умников нам еще предстоит поговорить и убедиться, что они все правильно поняли, но в остальном я не предвижу никаких проблем.

— Отлично.

— И последнее. Один ненормальный из Куинса кинул Парикмахера Сэла на пятнадцать штук плюс проценты. А потом имел наглость прикарманить еще пять кусков из денег, которые он должен был передать Фрэнки Палумбо за партию кокаина. Фрэнки забил стрелку с Джимми Ангелом — ты его знаешь?

— Нет.

— Ну, Анджелли, Джимми Анджелли, владелец ресторанчика на Форест-хилл. Он — капо из семьи Колотти. Так вот, кузина Джимми трахается с этим чертовым воришкой, и теперь Анджелли просит еще об одном одолжении.

— А в чем заключалось первое одолжение?

— Мы дали этому типу задание — доставить кокаин по адресу, а он отблагодарил нас тем, что спер пять штук у Фрэнки.

— Скажи Фрэнки, чтобы он с ним разобрался, — бросил Эндрю. — Чтобы такое больше не повторялось.

— Скажу.

— Что-нибудь еще?

— Ничего, — ответил Руди. — Я пошел. Развлекайся.

Он поднялся на ноги, обнял племянника, расцеловал его в обе щеки и, бросив на прощание: «Чао, Лино», вышел через дверь, ведущую в мастерскую на первом этаже.

* * *

Девушка позвонила в дверь со стороны Мотт-стрит. Золоченые буквы на черном почтовом ящике гласили: «Картер и Голдсмит. Инвестиции».

«Интересно, — подумала она, — кто такие Картер и Голдсмит? Он не говорил, что занимается финансами».

Из домофона раздался голос:

— Кто там?

Его голос, Эндрю.

— Я, — ответила она, — Уна.

— Проходи, Уна.

Раздался звонок. Она повернула ручку двери и вошла. Звонок не умолкал до тех пор, пока девушка не поднялась до середины лестницы. Стены лестничного пролета были отделаны деревом. В конце лестницы находилась очень миленькая дверца, тоже обитая деревом. Ее украшал медный звонок с кнопкой. Уна нажала кнопку, и дверь сразу же распахнулась.

— Привет, — сказала она.

— Ты все-таки пришла, — ответил он.

— Я же обещала.

— Ну, проходи.

* * *

Ее звали Уна Халлиган, ирландка из Бруклина. Он познакомился с ней прошлым вечером на дискотеке. Типичная ирландка, рыжеволосая и зеленоглазая. Он любил трахать ирландок.

Она сообщила ему, что сейчас у нее много свободного времени, потому что она как раз ищет новую работу, а пока сидит на пособии. Ее прежний босс уволил ее, потому что она хотела какую-то проблему решить по-своему, а не так, как предлагал он. Не слишком-то благоразумно — говорить шефу прямо в глаза, что он собирается сделать глупость, но век живи, век учись. Как бы то ни было, сейчас времени у нее навалом.

Все это она рассказала ему на дискотеке, сидя на черной кожаной банкетке, под музыку, громыхавшую из бесчисленного множества динамиков, которые стоили, наверное, целое состояние. Эндрю держал руку у нее на колене, коротенькая красная юбка Уны задралась дальше некуда. Мимоходом он бросил, что раз уж она располагает временем, почему бы ей завтра днем не забежать на минутку к нему в гости, скажем, около часа. Они бы послушали музыку, он угостил бы ее чашечкой чая.

Перед чаем они никогда не могли устоять.

Он и сам себе казался в такие моменты английским джентльменом.

— А почему бы и нет, — ответила она, изогнув бровь. — Если я окажусь где-нибудь по соседству.

— Я не требую, чтобы ты решила прямо сейчас, — сказал он. — Сам я ничего другого планировать на завтра не буду и весь день проведу дома в надежде, что около часа ты зайдешь.

— А где ты живешь? — спросила она.

Для начала отношений он предпочитал свидания в дневное время.

Девицы зачастую не хотят ложиться в постель в первую же встречу. Поэтому их надо приглашать на следующий день после знакомства. Это уже автоматически получается второе свидание, а если к тому же оно назначено днем, они чувствуют себя в безопасности, тем более когда их зовут на чашку чая. К тому же, если ты все-таки притащишь девицу к себе домой в три или четыре часа ночи, она наверняка останется, и утром ты проснешься, не имея ни малейшего представления, кто она такая и как сюда попала. Днем же можно поставить тихую музыку, угостить ее чаем, или горячим шоколадом, или даже чем-нибудь покрепче, если таково желание дамы, и все это спокойно, без суеты. А потом ты ведешь ее наверх и трахаешь до посинения при опущенных шторах, через которые едва-едва пробивается дневной свет. Если все прошло плохо, успеваешь избавиться от нее еще до ужина. А если хорошо, ей можно предложить поесть и сводить в один из многочисленных итальянских или китайских ресторанчиков по соседству, а потом снова привести сюда, уже как старую знакомую, зная, что раз уж она остается на ночь, то, ко взаимному удовольствию, и наутро, проснувшись рядом с ней, ты не будешь сам себя проклинать.

Ирландки действовали на него возбуждающе.

Он рисовал себе образ религиозной крошки, которая сделает тебе минет, а наутро побежит каяться к священнику. Особенно ему нравились рыжие. Настоящая рыжая ирландка может кого угодно свести с ума своими волосами цвета медной проволоки на голове и между ног. Он любил доводить их до такого исступления, что сотни «Аве Мария» и тысячи «Отче наш» будет мало, не говоря уж о нескольких дюжинах «Меа кульпа». Он ненавидел католическую религию, но обожал трахать религиозных католичек ирландского происхождения.

Ни с того ни с сего он спросил себя: «А не ирландка ли Сара Уэллес?»

* * *

В глубине души она обрадовалась, что на сей раз семье не удалось собраться вместе на выходные.

Восемнадцатого января, в День памяти Мартина Лютера Кинга, школы в Нью-Йорке не работали. Соответственно, и Сара, и Молли обе оставались дома. Но и сотрудникам окружной прокуратуры сегодня тоже дали отдохнуть, и поэтому намечалось несколько выходных подряд, нечто вроде рождественских и новогодних каникул. Сара не сомневалась, что Кинг достоин праздника в его честь, но только не в январе. Каждый год, когда наступал третий понедельник января, Сара бывала уже по горло сыта выходными.

В этом году все складывалось по-другому.

Позже она не раз спрашивала себя: произошли бы в ее жизни столь разительные перемены, не отправься Молли в пятницу вечером на несколько дней на лыжный курорт Шугарбуш, где родителям ее одноклассницы Вайноны Вейнгартен принадлежал замок? Или если бы Майкл не решил в понедельник утром поработать еще несколько часов над своим таинственным «очень важным делом». Она запомнит, что едва он вышел из дому в пол-одиннадцатого, как ее охватило великолепное чувство одиночества, когда не надо ни заботиться о дочери, ни любить, лелеять и почитать мужа, ни сеять доброе и вечное в души студентов. Только она, Сара Уэллес, наедине с восхитительным солнечным днем, какими январь балует иногда жителей этого обычно серого в зимнее время города.

Без четверти одиннадцать она весело выбежала на улицу, одетая в короткую шерстяную автомобильную куртку, коричневые кожаные сапоги, доходившие до щиколотки, джинсы и свитер с широким воротом — чересчур тепло для такого дня. Сара обменялась приветствиями с Луи, повернула налево и двинулась в направлении Мэдисон-авеню, чтобы не спеша поглазеть на витрины, а возможно, и прикупить что-нибудь. Какого, в конце концов, черта! Сегодня праздник, и она одна!

Светло-голубая «акура» стояла у тротуара неподалеку от ее дома. Эндрю Фарелл полулежал, облокотившись на капот машины, сложив руки на груди и подставив лицо солнцу. Его глаза были закрыты, он еще не увидел ее. Сара только начала поворачиваться, чтобы скрыться в противоположном направлении, когда — словно почувствовав ее близость — он открыл глаза и посмотрел на нее.

У нее вдруг сильно-сильно забилось сердце.

Он приближался к ней, а она застыла как вкопанная.

— Привет, — сказал он.

На сей раз он не улыбался. Смотрел на нее серьезно, по-взрослому.

— Я жду с восьми утра, — объявил он. — И уже начал бояться, что проглядел вас.

— Как?.. Зачем?.. Что вы?.. О Господи, Эндрю, что вы хотите от меня?

— Вас, — ответил он просто.

Уже в машине он рассказал ей, что вспомнил, как Молли в разговоре упомянула об их доме на Восточной Восемьдесят первой улице, а поскольку Эндрю не знал, как зовут ее мужа, а школьная учительница вряд ли зарегистрируется под своей собственной фамилией, то он решил: а вдруг у двенадцатилетней девочки все-таки окажется свой собственный телефонный номер. Поэтому он принялся искать фамилию Уэллес в манхэттенском телефонном справочнике. Как выяснилось, там были сотни человек по имени УЭЛЛС, а УЭЛЛЕСОВ не так уж и много. Сары среди них не оказалось, как он и ожидал, и Молли тоже, но нашлась «Уэллес М. Д.» — либо доктор медицины, либо Молли Дорис, Молли Диана, Молли Дина, даже Молли Долли, на худой конец...

— Молли Дэйр, — перебила его Сара.

— Дэйр?

— Такую фамилию носила в девичестве моя мать.

— Не суть важно. — Он пожал плечами.

Однако адреса в справочнике не было, что показалось ему проявлением слишком уж большой осторожности, даже для Нью-Йорка. Ну ладно, указать только инициалы, чтобы сбить с толку какого-нибудь маньяка, названивающего по телефонной книге, но скрывать еще и адрес?

— Вы очень осложнили задачу для людей, подобных мне, — пошутил он.

«Не так уж сильно», — подумала Сара.

— И когда вы проводили свое расследование? — спросила она.

— В пятницу, во второй половине дня.

— А зачем?

— Потому что мне безумно хотелось увидеть вас снова. И я не хотел ждать еще целый день.

«Он знал, что сегодня в школах нет занятий, — промелькнуло у нее в голове. — Рассчитал, что сегодня я останусь дома. И выследил меня...»

— Но как же вы все-таки меня нашли?

— Ну, после того как я позвонил в школу...

— Что?!

— Простите, но я...

— Вы что, с ума сошли? Вы позвонили в школу? Выпустите меня! Остановите машину. Я хочу немедленно выйти.

— Пожалуйста, не оставляйте меня одного.

Она бросила на него быстрый взгляд.

— Ну пожалуйста, — повторил он.

— Что вы им сказали? С кем вы говорили?

— Не знаю, с какой-то женщиной в учительской. С той, кто взял трубку. Я соврал, что нам надо доставить покупку миссис Саре Уэллес...

— Кому это «нам»?

— Фирме «Грейс Маркет».

— Той, что на углу Семьдесят первой и Третьей?

— Точно.

— А откуда вы узнали, что «Грейс»...

— Это уже другая история. Как бы то ни было, я сказал, что вы дали нам адрес где-то на Восточной Восемьдесят первой улице, но мы не смогли разобрать ваш почерк, и у нас нет вашего номера телефона. Но Герман вспомнил, как вы рассказывали, что преподаете в Грир...

— Герман?

— Я выдумал его.

— Германа?

— Да, потому-то я и звонил. Потому что если я узнаю правильный адрес на Восемьдесят первой, то мы сможем отправить покупку прямо туда, поскольку речь идет о скоропортящейся рыбе...

— Скоропортящейся рыбе, — как во сне, повторила Сара.

— Да.

— И она дала вам мой адрес?

— Нет, не дала.

— Молодец.

— Ну, вот.

— Тогда откуда он у вас?

— Я вспомнил еще кое-что, что говорила Молли.

— Что именно?

— Что один раз ей уже спасали жизнь. Когда швейцар Луи вытащил ее из-под колес такси.

— На Восемьдесят первой может быть сотня швейцаров по имени Луи.

— Нет, всего только три.

— Господи, помилуй меня, грешную! — воскликнула Сара, и на нее напал приступ безудержного смеха.

— Я обошел все дома...

— Но тут сотни домов.

— Я выбирал только те, где есть швейцар. Когда мне открывали дверь, я говорил...

— Когда это было?

— В субботу утром. Так вот, я говорил, что миссис Уэллес поручила мне спросить Луи. Если Луи там не было — адью. Если Луи был, но никто не знал миссис Уэллес, тоже адью. В доме возле Первой авеню имелся Луи, но не было Уэллес. Около Третьей — еще один Луи, но опять никакой Уэллес. В вашем доме оказался и Луи, и Уэллес. Я мог подождать вас уже в субботу, но подумал, вдруг ваш муж дома?

— Сегодня он тоже должен был быть дома.

— Значит, мне повезло, что я застал вас одну.

— Куда вы меня везете? — вдруг спохватилась она.

— Вы голодны?

— Нет.

— Хотите чая?

— Нет?

— А чего-нибудь выпить?

— В одиннадцать утра?

— Чего же вы тогда хотите?

Позже она никак не могла понять, что на нее нашло, но тем не менее ни на миг не пожалела о тех словах, что помимо воли сорвались с ее губ.

— Я хочу, чтобы ты снова поцеловал меня.

Он поцеловал ее сразу же, словно только и ждал разрешения.

Поцеловал в ответ на ее безумную просьбу и затем беспрерывно продолжал целовать, стоило машине остановиться на красный свет. Он вел автомобиль как сумасшедший. То ли он торопился скорее добраться до известной ему одному цели их поездки, то ли он просто всегда ездил как лихач. Как бы то ни было, стоило светофору переключиться на желтый, как он резко тормозил, поворачивался к ней и страстно припадал к ее губам до тех пор, пока не загорался зеленый. Саре казалось, что остановки становились все короче и короче. Она хотела, чтобы светофоры все время зажигали перед ними красный свет и не торопились переключаться, чтобы он останавливался у тротуара и целовал ее бесконечно, и пусть светофоры всего мира горят каким им угодно светом. Она без конца повторяла себе, что это безумие, что она его совсем не знает. В самом деле, кто он такой, этот мужчина, которого она так жадно целует?

Еще ее не переставало поражать, что она вовсе не испытывала чувства вины. Что ж, возможно, любая замужняя женщина откладывает на потом мысли о муже, когда ее целует в машине под светофором красивый мужчина на шесть лет моложе, возможно, любая замужняя дама за миг перед тем, как ее соблазнят (она уже знала, что ляжет с ним в постель), начисто забывает о муках совести, оказавшись на краю неодолимо манящей пропасти. Возможно.

Или она — редкостная шлюха.

Надпись на почтовом ящике рядом с дверью гласила: «Картер и Голдсмит. Инвестиции». Ничего удивительного: он же рассказывал ей о своем бизнесе. Странно, что он привез ее в свой офис, а не в отель, или мотель, или куда там еще двадцативосьмилетнему мужчине полагается везти тридцатичетырехлетнюю женщину, которую он вот-вот соблазнит... Любопытно, куда водили Хите ее шестнадцать строителей?

Зато она ничуть не удивилась, что он поцеловал ее, едва закрыв и заперев за собой наружную дверь. Прижал спиной к двери и поцеловал еще яростнее, чем тогда на пляже, чем во французской кофейне или в «акуре» всякий раз, когда светофор переключался на желтый. Его руки сжимали ее ягодицы, его могучее мужское естество упиралось ей в живот. «О Боже! — пронеслось у нее в голове. — Это больше, чем я ожидала. Я обречена».

Поднимаясь по ступенькам шикарной, обитой деревом лестницы впереди Эндрю, Сара жалела, что на ней джинсы, а не короткая узкая юбочка, что она не догадалась одеться сегодня во что-нибудь более доступное, что-нибудь такое, что было бы легче сбросить с себя перед надвигающимся неизбежным действом. На лестничной площадке перед дверью, ведущей, как она все еще полагала, непосредственно в офис, он снова поцеловал ее, и на сей раз она подалась ему навстречу. Толстая куртка мешала, от нее хотелось поскорее избавиться, его руки наконец проникли под куртку, нашли ее спрятанные под свитером груди, она подумала: «О Господи!» — и всем телом прижалась к нему за секунду до того, как он оторвался от нее, чтобы отпереть дверь.

Обстановка комнаты не запечатлелась у нее в мозгу. Какой-то калейдоскоп неосознанных деталей, которые казались лишь обрамлением для него, Эндрю, и того, что он уже делал с нею или только собирался делать. Но это был явно не офис: камин напротив входной двери (он сорвал куртку с ее плеч), софа перед камином (он швырнул куртку на софу, Сара задохнулась в его объятиях), книжные полки на стене справа. На миг ей стало любопытно, что он читает, его губы снова нашли ее, его руки шарили у нее по спине под толстым свитером, и вдруг она почувствовала, как тяжело опустились вниз ее груди, и поняла, что он расстегнул ей бюстгальтер. Сара чуть отодвинулась, чтобы он мог скорее найти под свитером ее обнаженные соски.

Он взял ее руки в свои и увлек к другому обитому деревом лестничному маршу. Они поднялись на следующий этаж. Она успела заметить кухню и столовую, но они шли еще выше, и там наконец оказалась спальня — единственное место, где ей хотелось находиться вместе с этим мужчиной, единственное место, где ей хотелось находиться с ним с того самого момента, когда он поцеловал ее утром на пляже.

Они оба сбрасывали одежду, приближаясь к кровати. Он швырнул на пол пиджак, расстегнул рубашку на груди и на рукавах, наконец избавился и от рубашки тоже и снова притянул к себе Сару, покрывая ее поцелуями. Руки Сары лежали на его голой груди, он ласкал ее ягодицы. Едва переводя дыхание, она вырвалась из его объятий и уселась на кресло перед вторым, меньших размеров, камином, сняла сапоги, бросила их на пол, снова встала, чтобы стянуть с себя свитер, повесила его на спинку кресла, сверху швырнула лифчик, расстегнула пояс, переступила через джинсы, кинула их поверх остальной одежды и наконец повернулась лицом к Эндрю, оставшись только в белых шерстяных носках и белых хлопчатых трусиках.

Он стоял перед ней абсолютно голый.

Ее глаза жадно скользили по его телу. Ей хотелось прикоснуться к нему, ласкать губами, почувствовать его внутри себя. Вдруг она ощутила себя маленькой девочкой, маленькой невинной девочкой, и такой мокрой, что казалось, она кончит сию же секунду, даже если он больше к ней не прикоснется.

Она устремилась к нему, не сняв ни трусиков, ни носков.

Он стоял, слегка расставив ноги и открыв объятия ей навстречу. Она прижалась к нему всем телом. Так они замерли на несколько секунд: она — обхватив его за плечи, он — обняв ее за талию, она — глядя ему в глаза, он — не отрывая взгляда от ее губ. Он склонился к ней, губами нашел ее рот, скользнул языком ей между зубов, ладонями вновь обхватил ее ягодицы. Она слегка потерлась о него, не прерывая поцелуя, с закрытыми глазами. Наконец он поднял ее и понес к постели.

Лежа в его объятиях, Сара вдруг начала:

— Я еще никогда...

— Тш-ш, — остановил ее он и поцеловал снова.

Ей показалось, что она вот-вот потеряет сознание. Когда же он оторвался от нее, она словно вернулась из рая. Она пыталась восстановить дыхание и сказать ему, что никогда не делала ничего такого, никогда не изменяла мужу, даже мысли не допускала, что...

Он приник к ее груди.

Сара вцепилась в него со всей страстью, мотая головой из стороны в сторону, а он ласкал кончиком языка ее соски. «Да, — думала она. — О Боже, да!» Вдруг он крепко сжал обе ее груди в одной руке, так что соски почти касались друг друга, и начал одновременно их целовать. Она чувствовала себя на грани сумасшествия, никогда прежде не испытывая ничего подобного. Она ощутила приближение оргазма. «О нет, — пронеслось у нее в голове, — не так скоро, ну трахни же меня». И поймала себя на том, что не помнит, принимала ли она таблетку сегодня утром, и не знает, вдруг он чем-нибудь болен.

— Послушай, — начала было Сара, — ты не...

Но его рука уже проникла ей между ног. Его пальцы мучали ее безжалостно и умело. «О Господи, — думала она, — я точно сейчас кончу».

— У тебя правда нет ничего такого?.. — умудрилась все-таки произнести Сара.

— Нет, ничего, — ответил он, и она кивнула с облегчением и тут же отодвинулась от него, приподнялась и засунула палец под резинку своих трусиков. Она уже начала снимать их, когда он ее остановил:

— Нет, еще рано.

Он не дал ей времени удивиться, сжал в своих руках кисти ее рук, навалился всем телом и снова принялся взасос целовать ее груди, спустился ниже, оставив влажную дорожку вдоль ее живота, и наконец впился губами во влажную ткань трусиков.

Она чувствовала сквозь материю прикосновение его рта и подбородка и знала, что от него теперь не скрыть, насколько она влажна, как сильно она его хочет, и снова подумала: «Ну ради Христа, трахни же меня, в конце концов». Она стеснялась произнести это вслух и повторяла и повторяла про себя как заклинание: «Трахни меня, трахни меня, трахни, трахни, черт побери». «Он все испортит, — думала она, — он доведет меня до оргазма раньше времени, и так ему и надо, сукиному сыну, не будет так меня дразнить». Теперь он покрывал поцелуями внутреннюю часть ее бедер, время от времени отводя в сторону край трусов, чтобы провести языком по нежной коже в паху. «Ну пожалуйста, — стонала она, пока он собирал в тоненькую полоску материю, покрывавшую лобок, и проводил ею по клитору. Она истекала влагой. — О, пожалуйста, сейчас...»

Внезапно он просунул пальцы под трусы и одним движением разорвал их, оставив Сару абсолютно нагой в своих объятиях. «Давай», — прошептала она, почувствовав, что он приподнялся, чтобы улечься поудобнее. «Да скорей», — когда он прикоснулся там, где она ждала его, вся раскрытая. «Да трахни меня», — когда он уже входил в нее. «О Господи», — простонала она еще раз, обвивая его своими ногами, приподнимаясь навстречу ему. «Трахни меня, да, да», — и увидела, что на ней все еще остались глупые белые носки. Разрядка наступила почти мгновенно. Она как будто растаяла в его объятиях и растеклась по кровати, чувствуя, как он взорвался семенем внутри нее.

Позже, когда они лежали без сил и в поту рядом друг с другом, он прошептал: «Сара, я люблю тебя», и она подумала: «Да, это происходит со мной», — и впервые в жизни почувствовала себя полностью счастливой.

* * *

Чувство вины навалилось на нее где-то минут через десять.

Он нежно целовал ее в нос, в щеки и лоб, затем встал и голый отправился в ванную, и вдруг ее как молнией пронзило осознание того, что с нею чужой человек, что это не Майкл идет через комнату, белея в полумраке ягодицами, что с ней только что занимался любовью совершенно посторонний мужчина.

Ее как на пружинах подбросило. Еще миг — и она откинула бы простыню и голышом побежала бы туда, где валялись ее сапоги, джинсы, свитер и лифчик. Куртка и сумочка остались этажом ниже, но если двигаться быстро, можно успеть одеться и выбежать из дому, уйти из его жизни и вернуться в свою.

Кстати, сколько сейчас времени?

Вдруг Майкл уже?..

В панике она схватилась за часы.

Нет, не может быть.

Неужели действительно только без двадцати двенадцать?

Неужели они провели в его квартире всего лишь двадцать минут?

Как могло то, что произошло между ними, длиться всего двадцать минут?

Ей показалось, что прошла вечность.

Восхитительная веч...

«Нет, стой, — сказала она себе. — Ты что, сошла с ума? Уходи отсюда. Одевайся и проваливай, пока не поздно. Мужчина в ванной — не твой муж. Он — мальчишка, который на какой-то миг вскружил тебе голову, польстил тебе, будто ты — страстная и желанная женщина, которая... которая... Боже, как мне было хорошо! Перестань. Даже думать об этом не смей больше. Иди домой к своему любящему мужу, который работал все утро, пока ты...»

— Сара!

Она обернулась. Он стоял в дверях ванной, повязав полотенце вокруг бедер. Он выглядел очень озабоченным и похожим на маленького серьезного мальчика.

— С тобой все в порядке? — спросил он.

— Да, — ответила она. — Но мне пора уходить.

— Хорошо, — отозвался он.

Он не сдвинулся с места. Вдруг ей стало стыдно вставать с кровати голой, она не хотела, чтобы он снова увидел ее без одежды. Но ей казалось глупым держать перед собой простыню, как в кино. Она не дурочка-студентка, а взрослая тридцатичетырехлетняя мать семейства. О Боже, что она наделала?! Не глядя на Эндрю, Сара встала, повернулась к нему спиной и быстро подошла к креслу, где лежала вся ее одежда, кроме все еще остававшихся на ней белых носков и порванных трусиков. Первым делом она надела лифчик, сразу же за ним — свитер и уже тянулась за джинсами, когда он, неслышно подкравшись, внезапно обнял ее за талию и крепко прижал к себе.

Она почувствовала, что он снова возбужден.

Она стояла без движения. Сила воли в один миг покинула ее. Она не могла воспрепятствовать тому, что сейчас происходило, потому что, едва он снова прикоснулся к ней, едва его руки обвились вокруг нее, едва она почувствовала его желание, у нее тут же потекло по ногам.

Она повернулась ему навстречу.

Взглянула ему в лицо.

Он кивнул.

Она тоже.

Для них все только начиналось.

* * *

Тело Доминика Ди Нобили обнаружили утром во вторник, девятнадцатого января, в багажнике машины на одной из автостоянок аэропорта Лагардия. Его убили двумя выстрелами в затылок, что, учитывая его долги и страсть к азартным играм, позволяло с уверенностью предположить, что он пал жертвой криминальных разборок. Детективы, приставленные охранять информатора, выпустили Ди Нобили из виду буквально на пару минут. Он выпросил у них позволения заскочить на секундочку к своей подружке из Куинса, зашел в ее дом, и больше его не видели — до сего момента.

В середине того же самого дня Реган и Лаундес засекли голубую «акуру» с декоративными номерами «ФАВ — ДВА» перед магазином в районе Кенмера и Бауери. Приткнуть вторую машину было уже некуда, поэтому они пристроились во второй ряд на той же стороне улицы, машинах в шести от «акуры». Около трех часов два копа из пятого отделения притормозили около их «Форда-эскорт» и попросили предъявить водительское удостоверение. Реган показал свой полицейский значок, они кивнули и поехали дальше.

В двадцать минут пятого высокий мужчина без шляпы, с каштановыми волосами, направился в сторону «акуры». Он весьма походил на ту фотографию из «Пипл», которую отксерокопировал Майкл.

— Есть! — бросил Реган и завел мотор.

Эндрю Фавиола (если это был он) бросил взгляд на ветровое стекло, словно ожидая найти там штрафной квиток за стоянку в неположенном месте — привычное для него дело, а затем сел в машину. Как только «акура» тронулась с места, за ней устремился и «форд-эскорт».

— В жилую часть города едет, — заметил Лаундес.

«Не трудно догадаться, — подумал Реган, — поскольку на Бауери двухстороннее движение, а „акура“ как раз была развернута к жилым кварталам».

— Возможно, в Бруклин, — продолжал Лаундес.

Еще одно глубокое наблюдение, поскольку если бы водитель «акуры» сразу же свернул налево, то попал бы на Вильямсбургский мост, если бы поехал прямо, то пересек бы реку по Манхэттенскому мосту, а если бы он продолжал ехать на юг, тогда на его пути лежал бы Бруклинский мост, и в любом случае он неизменно попадал в Бруклин. «Ну и партнерчика Бог послал», — вздохнул про себя Реган.

В четыре тридцать уже начинало темнеть. В этом городе в январе солнечные дни чередуются с такими вот, как сегодня, когда с утра над головой висят тучи, и не успеешь оглянуться, как вокруг уже стемнело. Вдоль тротуаров зажглись фонари, встречные машины включили фары, и Реган вплотную притиснулся к «акуре», не желая потерять ее в случае, если Фавиола решит проехать на Вильямсбургский мост через Деланси-стрит. Куда тот на самом деле и повернул.

— Я говорил, — заметил Лаундес.

Гений чертов.

Мосты тонули в море огней. По обе стороны от Ист-ривер разливалось волшебное зимнее многоцветье. Реган запоминал названия мостов в восточной части Манхэттена в алфавитном порядке. Бруклинский, Манхэттенский, Вильямсбургский. Б, М, В. Как машина. Вообще многие нью-йоркские названия укладывались в его схему. Голландский тоннель, мост Джорджа Вашингтона — Г, Д. Мост Куинсборо, тоннель Линкольна — К, Л. Главное — система, остальное приложится.

Теперь они ехали по эстакаде Бруклин — Куинс. Сгустившуюся темноту только периодически разгоняли огни, горевшие в окнах жилых домов и промышленных зданий. «Акура» впереди летела в ночь, как стрела, выпущенная из лука.

— Наверное, ему надо на ЛАСА, — объявил Лаундес.

«Какое свежее умозаключение», — мрачно подумал Реган.

В это время дня лонг-айлендская скоростная автострада битком забита машинами, впрочем, как всегда по рабочим дням, а в летние месяцы еще и по выходным. А уж если тебя застигнет на ЛАСА метель, то вообще неизвестно, когда ты доберешься домой.

— На Лонг-Айленде живет много народу, — сообщил Лаундес.

Реган тяжело вздохнул. Ехать предстояло еще долго.

* * *

Мысли о ней постоянно преследовали его.

Она ушла вчера в два часа дня, предварительно позвонив мужу, что она в «Саксе» и скоро будет дома. Его не удивило, как быстро и легко она научилась врать. Он говорил ей, что не в его привычках увиваться за замужними женщинами, но это тоже была ложь. Его никогда не волновало, замужем женщина или нет, лишь бы ее муж не принадлежал к какой-нибудь семье. Своим наставлять рога настоятельно не рекомендовалось.

Перед уходом она предупредила его, что ей звонить нельзя, ведь она замужняя дама, и все такое. Он не стал спорить — покивал головой, попожимал плечами, посмотрел на нее жалобно и по-детски и в конце концов написал для нее оба своих телефона, один на Мотт-стрит и второй на Айленде. Она обещала звонить. Но если она не позвонит, он снова дождется ее около школы или около ее дома. Эту птичку он твердо решил не упускать.

У дверей квартиры они в последний раз поцеловались, жадно и крепко, а затем он проводил ее по лестнице до выхода. Прежде чем отпереть замок, он еще раз повторил: «Я люблю тебя, Сара». Она ничего не ответила, только прикоснулась пальцами к его щеке, заглянула ему в лицо, потом торопливо поцеловала его и юркнула в дверь.

Я люблю тебя.

Он часто произносил эти слова самым разным женщинам. В прошлую пятницу он даже сказал их Уне Халлиган: «Уна, я люблю тебя». Три самых дешевых слова во всем английском языке: Я — ТЕБЯ — ЛЮБЛЮ. Сару Уэллес он, скорее всего, тоже не любил, но определенно любил ее трахать.

Расплывшись в улыбке, он бросил взгляд в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, что у него на хвосте не повис патруль дорожной полиции, и прибавил скорость настолько, насколько позволяло запруженное машинами шоссе. Подъезжая к дому на Грейт-Нек, он не обратил никакого внимания на черный «Форд-эскорт».

В следующий раз он намерен вытащить из нее номер, по которому сможет звонить сам. Ему не хотелось отдавать инициативу в ее руки.

* * *

Круглосуточное наблюдение за Эндрю Фавиолой началось с того момента, когда Реган и Лаундес позвонили Майклу и доложили о своем успехе. В момент звонка Сара готовила ужин на кухне. Реган сообщил, что они установили место жительства объекта. Майкл пообещал немедленно вызвать группу ночного наблюдения, но утром им надлежало возобновить слежку. Реган поинтересовался, какой график собирается установить Майкл, обычную восьмичасовую трехсменку или что-то другое? Потому что сейчас почти шесть, и они с Лаундесом работают с восьми утра, то есть они просиживают задницы в машине уже десять часов кряду. Если их сменят около семи, то почему третья группа не может заступить завтра утром...

— ...вместо нас, — говорил Реган. — Тогда мы с Алексом подхватим объект в четыре дня.

Майкл ответил, что он предпочел бы, чтобы вторая смена приступила в семь, как и предлагал Реган, а третья — в полночь, и, наконец, Реган с Лаундесом в восемь утра...

— Потому что вы — моя лучшая команда, и я хочу, чтобы вы вели его днем. После этого мы войдем в нормальный восьмичасовой график. С восьми до четырех, с четырех до полуночи и с полуночи до восьми. Причем вам с Алексом достанутся только дневные смены, пока мы не выясним, что там происходит.

— Сегодня мы тоже отработали дневную смену, — пожаловался Реган. — А теперь уже прошла половина ночной, скоро утро, а мы все еще торчим на чертовом Лонг-Айленде. Так вот, я не хочу, чтобы такое повторялось изо дня в день, будь этот тип хоть самым большим бугром во всем Нью-Йорке. Ты понимаешь меня, Майкл?

— Ну, не думаю, что он столь уж велик, но обещаю: больше так перерабатывать вам не придется. Если, конечно, вы сами не захотите.

«Что он имеет в виду?» — подумал Реган.

— Ну ладно, мы находимся в квартале под названием Океанские Красоты, хотя никакого океана здесь нет и в помине, недалеко от дома номер 1124 по Пальм-стрит, куда он зашел. Скорее всего, там он и живет, потому что машину он поставил в гараж. Мы на углу Пальм— и Лотос-стрит. Ну и названия, можно подумать, здесь Майами-Бич, а не Нью-Йорк. Передай сменщикам, что наша машина — черный «Форд-эскорт». Тут весьма оживленное местечко. Не знаю, как нам удастся вести объект, чтобы кто-нибудь из соседей нас не заметил. Скажи им, чтобы были поосторожнее.

— Хорошо.

— Кого ты собираешься вызвать?

— Гарри Арнуччи.

— О'кей, ждем.

В семь тридцать того же вечера детективы первого класса Гарри Арнуччи и Джерри Мэндел сменили Регана и Лаундеса, которые возобновили наблюдение уже в восемь часов на следующее утро. В среду, вскоре после десяти, Эндрю Фавиола вышел из дома, нигде не останавливаясь доехал до Манхэттена, где снова припарковал машину на Боуери и зашел в ателье на Брум-стрит. Реган и Лаундес всю дорогу висели у него на хвосте. За весь день он только один раз вышел из ателье, чтобы пообедать в ресторане на Малберри. В полтретьего он вернулся в ателье и, когда Регана и Лаундеса сменили в четыре, все еще находился там. За это время по меньшей мере с десяток мужчин в длинных пальто вошли и вышли из ателье, причем некоторые из них провели там по нескольку часов.

* * *

Никто не следил за дверью, выходящей на Мотт-стрит. Никто не видел Сару Уэллес, когда она нажала на кнопку в шесть тридцать вечера. Никто не видел, как она тревожно озиралась, пока Эндрю открывал дверь...

— Ты здесь работаешь?

— Да.

— Но это скорее квартира, чем офис.

— На первом этаже есть небольшой удобный офис.

— Я успела заметить только гостиную.

— За ней расположен офис. И комната для совещаний тоже.

— Ты работаешь тут один?

— В основном да.

— И у тебя нет секретаря?

— Нет. Мне он не нужен. Почти все переговоры я веду по телефону.

— Как, и писем не пишешь?

— Очень редко. Иногда я прибегаю к услугам помощников. Но редко.

— Тебе нравится работать одному?

— Да.

— Ты проводишь здесь дни напролет?

— По обыкновению, да.

— Сегодня утром я долго не могла до тебя дозвониться.

— Да, утро выдалось довольно напряженным.

Шесть истеричных звонков от Фрэнки Палумбо, один за другим. Фрэнки боялся, что семья Колотти рассердится на него за то, что он по приказу Эндрю расправился с тем придурком Ди Нобили. Эндрю ответил, что опасаться абсолютно нечего. Колотти всего лишь оказали услугу Ди Нобили, и, возможно, они только рады избавиться от лишней головной боли. Это был первый звонок. Второй и три последующих — о том, что Джимми Ангел является бригадиром, а телка — его кузина, и как Джимми отнесется к тому, что тупой приятель его родственницы оказался в багажнике машины у аэропорта Лагардия? Эндрю терпеливо повторял, что Колотти даже не хотели оказывать услугу Доминику, и их очень огорчило, когда тот украл деньги у семьи Фавиола, так что не стоит волноваться. В последний раз Фрэнки спросил, не следует ли убрать и телку тоже, прежде чем она побежит к братцу жаловаться. Эндрю не одобрил эту идею.

— Кто такие Картер и Голдсмит? — продолжила Сара.

— Владельцы фирмы, — ответил Эндрю. — Сейчас они практически удалились от дел. Я вроде как веду все их дела.

Ложь.

Даже двойная ложь.

А точнее, тройная.

Владельцем являлся сам Эндрю, и он не вел чьи-то дела, а полностью их контролировал теперь, когда его отец сошел со сцены. Ни «Картер», ни «Голдсмит» ни от каких дел не удалялись. Оба были действующими капо в семье Фавиола. Картера звали Ральф Карбонарио, а еще Ральфи Картер, или Рыжий Ральфи. Голдсмитом назывался Кармин Орафо. Официально они считались, соответственно, президентом и финансовым директором абсолютно законной инвестиционной корпорации, которая — как Эндрю совершенно верно сообщил Саре — подыскивала фирмы, нуждающиеся во вливании финансовых средств и во внимании, и пестовала их до тех пор, пока они не начинали приносить стабильный доход.

Эти вполне «чистые» сферы деятельности, принадлежащие семье и контролируемые семьей Фавиола, включали в себя рестораны (самое удобное из законных помещений капитала), бары и таверны (тоже верняк!), доставку продуктов питания, торговлю недвижимостью, производство одежды, мастерские по проявке фотопленки, кофейные бары (в одном Сиэтле — шесть штук), туристические агентства, сети мотелей, автоматы для торговли мелочами типа сигарет и жвачки, уборку мусора, поставку тканей, а также множество магазинов — спортивных, обувных, книжных, музыкальных, дамских и хозяйственных.

Все они приносили вполне ощутимый доход, а их счета принимали во всех банках Соединенных Штатов Америки. Часто у какого-нибудь магазина имелись отделения в других штатах, и по бухгалтерским книгам проходили взаиморасчеты за товары между членами одной цепочки. Подобные вполне законные операции отследить было просто невозможно, так же как найти связь между какими-либо противоправными действиями и нормальными рабочими расходами, оплачиваемыми через банк одной из совершенно законных фирм. Множество чеков, выданных в качестве зарплаты или оплаты за услуги, обменивались на большие, но еще не отмытые суммы наличными.

Деньги сами по себе не говорят ни о чем. Вот почему при большинстве незаконных сделок используются наличные. Но приобретенная таким способом наличка — тоже проблема, ее хорошо иметь, но толку от нее мало, пока не удастся придать ей вид законно заработанных денег. Отмывка денег — это преступление, единственная цель которого состоит в том, чтобы получить возможность воспользоваться плодами других преступлений. Полученные преступным путем деньги, пройдя через цепочку «чистых» предприятий, волшебным образом превращались в деньги, заработанные в поте лица честным трудом. Правда, прежние владельцы предприятий, требующих, по словам Эндрю, инвестиций и внимания, часто становились со временем нежелательными партнерами, что иной раз влекло за собой угрозу насилием или само насилие, то есть новые преступления. Но преступления были и оставались основным бизнесом семьи Фавиола.

Отца Эндрю бросили за решетку по четырем эпизодам, связанным с убийствами, но все знали, что семья замешана еще и в торговле наркотиками, и в азартных играх, и в ростовщичестве, и в отмывке денег, и в рэкете, и в скупке краденого, и в проституции. Концерн «Картер и Голдсмит» и создавался с целью скрыть за респектабельным фасадом все это многообразие преступной деятельности. Хотя и Карбонарио, и Орафо — оба жили на северо-востоке страны — Карбонарио на Стейтен-Айленде, а Орафо в Нью-Джерси, — официальные деловые обязанности заставляли их много путешествовать, и домой они попадали весьма редко. Когда всем заправлял Энтони Фавиола, они подчинялись непосредственно ему. Затем они перешли в подчинение Эндрю.

И вот теперь Сара Уэллес, лежа голышом в объятиях Эндрю Фавиолы, в то время как он чувствовал первые признаки нового прилива желания, принялась расспрашивать его о том, сколько часов в день он работает и не скучно ли проводить в одиночестве дни напролет...

— Ну, я постоянно получаю рапорты с поля боя, — пошутил он. — Постоянно кто-нибудь приходит или уходит.

— Разве не следует инвестиционной компании располагаться в финансовых кварталах?

— Что ты сочинила про сегодняшний вечер? — перебил он.

Пора было возвращать разговор на практические рельсы. Если их связь будет продолжаться — а таково его твердое намерение, — ей нельзя попадаться. Еще не хватало, чтобы ее дуралей-муж обнаружил...

— Я на встрече с другими учителями, — ответила она.

— Где?

— Мы якобы обедаем вместе. Все шесть преподавателей английского.

— Где?

— Не знаю. Я не по...

— Прежде чем прийти домой, придумай где. А лучше всего придумай сейчас. Ну... — Он ждал.

— "У Байса", — наконец выпалила она.

— Где это?

— На углу Пятьдесят четвертой и Пятой.

— Около школы, — одобрил он. Затем выдвинул ящик тумбочки у постели, открыл телефонный справочник по Манхэттену и набрал номер.

— Здравствуйте, — произнес он. — Вы сегодня работаете? До какого часа? Большое спасибо.

— Удачный выбор, — сказал он, положив трубку. — Они закрываются в четверть двенадцатого.

Он потянулся к ней, но тут Сара встрепенулась:

— Кстати, сколько сейчас времени? — Села и схватила часы. — Ой, — воскликнула она. — Без десяти восемь!

— Я вызову машину, не волнуйся, — успокоил ее Эндрю.

— Правда?

— Стоит только трубку снять.

— Но мне все равно надо идти, — заявила она.

— Еще полчаса. Я позвоню сейчас и скажу, чтобы тебя забрали в полдевятого.

— Получается не полчаса, а сорок минут, — заметила Сара.

— Домой приедешь в девять.

— Слишком поздно.

— Нет, если вы назначили обед в шесть тридцать...

— Эндрю...

Он уже взялся за телефонную трубку.

— Нет, пожалуйста, подожди.

Он ждал со снятой трубкой в руке.

— Пожалуйста, положи трубку. Мне надо с тобой поговорить.

«Интересно, а чем мы занимались все это время?» — усмехнулся про себя он, но послушно опустил трубку. Сара сидела на кровати, обернув простыню вокруг талии и оставив грудь неприкрытой.

Она заговорила, опустив глаза на свои руки, на переплетенные пальцы с золотой полоской обручального кольца.

— Мне сегодня стоило больших трудов выбраться к тебе, — начала она.

— Понимаю, я действительно живу очень далеко от тебя.

— Я не расстояние имела в виду.

— А что?..

— Мне было неприятно врать в понедельник и сегодня тоже. Мне трудно врать, Эндрю.

— Понимаю. Прости. Я вызову машину сейчас же.

— Когда ты вынуждаешь меня задержаться дольше, чем нужно, ты вынуждаешь меня... Ну неужели ты не понимаешь, Эндрю? Если я прихожу домой позже, чем обещала, мне приходится врать еще раз, чтобы объяснить...

— Извини. Ты права. Мне не следовало...

— Но дело даже не в этом. Главное... Эндрю, — сказала она, повернувшись лицом к нему, — главное заключается в том, что я не уверена, могу ли я и дальше продолжать лгать.

Она низко опустила голову. Он взял ее за подбородок. Развернул лицом к себе. Она посмотрела на него глазами, уже подернутыми поволокой.

— Так что ты хочешь сказать? — спросил он.

— Сама не знаю.

— Уж не хочешь ли ты сказать...

— Говорю тебе, я сама не знаю, что я...

— Если все дело в том...

— Я вру мужу, я вру дочке.

— А раньше ты никогда не врала?

— Я не такой человек. Я не вру. Не вру, и все.

— Никогда-никогда?

— Мужу — никогда.

— Ни в чем?

— Ни в чем действительно важном.

— Я важен для тебя?

— Какая связь?..

— Я задал тебе вопрос. Я важен?

— Да.

— Тогда соври, — приказал он и снова взялся за трубку. — Билли? Мне нужна машина где-то около полдевятого. Ехать в район пересечения Восемьдесят первой и Лекса. Не опаздывай. Все нормально? — спросил он, положив трубку.

Она снова посмотрела на свое обручальное кольцо.

— В следующий раз я пошлю за тобой машину, — продолжал он. — Так тебе будет легче. Куда-нибудь подальше от школы. Может, на Пятьдесят седьмую. Там всегда много народу.

— Кто такой Билли?

— Наш шофер.

— И других женщин он тоже возит?

— Среди моих деловых партнеров много женщин. Да, он возит и других женщин тоже.

— Потому что я не хотела бы, чтобы он подумал...

— Он привык. Тебе не о чем беспокоиться.

«Привык», — отметила про себя она.

— Может, мне лучше взять такси? — предложила Сара.

— Если хочешь — пожалуйста.

— Да, я так хочу.

— Отлично. — Он снова набрал прежний номер. — Билли? Все отменяется. Ты довольна? — спросил он.

— Да, — кивнула Сара. — Пожалуй, мне пора одеваться.

— У нас еще есть время.

— Опять ты начинаешь. Я говорю, что мне пора, а ты...

— Извини. Когда мы снова увидимся?

— Не знаю.

Она встала с кровати и направилась к стулу, на котором висела ее одежда.

— В следующую среду, вечером?

— Не знаю.

— Сара, — сказал он — пожалуйста, не поступай со мной так, о'кей? Я люблю тебя...

— Это невозможно! — воскликнула она. — Ты не любишь меня, ты не можешь любить меня. И прошу, не говори так больше.

— Я говорю правду.

— Я отлично знаю, что нет.

— Да.

Она покачала головой и со вздохом отвернулась. Он молча смотрел, как она одевается.

— Когда можно позвонить тебе? — спросил он.

— Нельзя мне звонить.

— Во сколько ты уходишь на работу?

— В семь тридцать.

— А твой муж?

— Вскоре после меня.

— Когда он возвращается домой?

— Около шести.

— А ты?

— Между половиной пятого и шестью. Но к тому времени моя дочка уже, как правило, дома. Я никогда не бываю одна, Эндрю, неужели ты не понимаешь? Это невозможно. Я не могу продолжать вести такую жизнь. Правда не могу. Мне слишком...

— Где ты обедаешь днем?

— В учительской столовой.

— Там есть телефон?

— Телефон-автомат. Но там полно других преподавателей...

— Когда у тебя перерыв?

— На пятой перемене.

— Это во сколько?

— В двенадцать тридцать.

— Я позвоню тебе завтра. Какой там номер?

— Не знаю. Не звони, не надо.

— Значит, ты позвони мне. И продиктуй номер того телефона. Тогда я смогу связываться с тобой, когда мне понадобится.

Она промолчала.

— Потому что я люблю тебя, — пояснил Эндрю.

Сара по-прежнему молчала.

— А ты любишь меня? — спросил он.

— Не задавай мне таких вопросов.

— А я задаю. Так ты любишь меня?

— Я с понедельника ни о чем другом не думала, кроме тебя, — вырвалось у нее. Она застегивала блузку. Ее пальцы остановились. — С понедельника мне в голову ничего не лезло, только ты. Мне казалось, что я схожу с ума.

Сара тряхнула головой, застегнула последнюю пуговицу, села в кресло и потянулась за туфлями.

— И я тоже, — признался он.

Сара резко встала, одернула юбку и направилась к шкафу за пальто.

— Ты еще не сказала, — напомнил Эндрю.

— Мне надо идти, — ответила она, надевая пальто.

— Сейчас я оденусь и поймаю для тебя такси, — объявил он.

— Ничего, я уже большая девочка.

— Но недостаточно большая, чтобы лгать ради меня, да?

Она промолчала.

— Даже несмотря на то что ты меня любишь, — продолжал он.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, а затем он кивнул, встал с кровати и начал одеваться. Они вместе вышли из квартиры в четверть девятого. В это время улица Бауери всегда пустела, все лавки закрывались, и только фонари разгоняли тьму. Стоял лютый мороз, из-под люков выбивался пар. Ни одного такси. Сара уже подумывала о том, что ей следовало позволить Билли, кем бы он ни был, довезти ее до дома. Она уже подумывала о том, что ей вообще не стоило сюда приходить. Впрочем, она твердо решила, что никогда не встретится с Эндрю. Если ей удастся сегодня обмануть Майкла, она никогда больше...

В конце улицы показалось такси.

Эндрю взмахнул рукой.

Машина остановилась.

Эндрю распахнул перед Сарой заднюю дверцу.

— Я позвоню завтра, — сказал он.

— Не надо.

— Я найду номер и позвоню.

— Я не хочу.

— Жди.

— Не надо, — повторила она, захлопнула дверь и назвала водителю адрес. Такси тронулось с места, но она так и не оглянулась на Эндрю.

* * *

Алонсо Морено вырядился как для тропиков. «Очевидно, никто не предупредил его, что в Нью-Йорке температура около нуля», — подумал Эндрю. Для встречи Морено выбрал клуб на перекрестке Шестнадцатой улицы и Восьмой авеню. Оркестр играл испанские мелодии, и на стол подавали блюда испанской кухни. Морено явился в бежевом летнем костюме, кричащем галстуке в цветочек и рубашке перламутрового оттенка. Шлюхи у барной стойки из кожи вон лезли, чтобы обратить на себя его внимание, но Морено был полностью поглощен едой. Когда-то Эндрю видел по телевизору фильм «Генрих Восьмой». Так вот, герой Чарльза Лаутона ел там точно так же, как мистер Морено. Запивал пищу он вином из графина. Два амбала-охранника сидели за соседним столиком и не сводили глаз с хозяина. Морено не желал, чтобы они присутствовали при разговоре, но считал необходимым, чтобы собеседник вообще-то не забывал о них.

— Вы тогда поступили очень храбро, — сказал он.

— Я хорошо плаваю, — отмахнулся Эндрю от комплимента.

— И тем не менее. Акулы.

Эндрю не хотел говорить об акулах. Он хотел выяснить, с чем испанец приехал в Нью-Йорк. Оркестр играл что-то до боли знакомое, одну из тех испанских песен, которую ты не раз слышал, но тем не менее не можешь припомнить ни названия, ни слов. Морено по-прежнему жадно ел и пил, словно они находились в шикарном ресторане, а не в дешевом заведении на Восьмой авеню, весьма вероятно принадлежавшем его картелю. Эндрю налил себе вина. Одна из шлюх у барной стойки улыбнулась ему и поприветствовала поднятым бокалом. В ответ он поднял свой.

Четверг подходил к концу.

Эндрю хотел позвонить Саре сегодня, даже выяснил номер преподавательской столовой у женщины, которой, если он не перепутал голос, несколько дней назад представлялся бакалейщиком. И он позвонил бы в полпервого, когда, по словам Сары, она обычно обедала, но за пять минут до намеченного срока с ним связался дядя и сообщил, что Морено просит аудиенции и что, очевидно, у него есть встречное предложение. Разговор продолжался около пятнадцати минут. Дядя Руди жаловался, что проклятая химиотерапия вгонит его в гроб быстрее рака, затем они договорились увидеться на следующее утро, чтобы обсудить результаты вечерней беседы с Морено.

Пока что Морено не сказал ровным счетом ничего.

Проститутка у бара была чернокожая, в светлом парике. Сару она напоминала только цветом волос. И почему он не позвонил ей сегодня днем? Возможно, сработала самозащита. Замужняя женщина, к тому же принялась психовать, переживать из-за мужа. Ну и черт с ней, мало, что ли, баб на свете? А может быть, он интуитивно сделал верный ход. Все-таки учительница, так пусть поварится в собственном соку пару деньков, а уж затем настанет пора и ему объявиться. Он не знал. Или не хотел задумываться. Время покажет.

— Так что вы решили? — спросил он.

— Сперва я хотел бы поведать вам одну историю, — отозвался Морено и подмигнул с хитрым видом, словно собирался рассказать сомнительный анекдот. — История эта о лисице и змее... Вы знаете, что мое испанское прозвище — Кулебра? Что значит «змея».

— В первый раз слышу, — соврал Эндрю.

— Да, Кулебра. Но история не обо мне, это старая испанская притча, ей много сотен лет. Кажется, вы понравились во-он той блондинке. Хотите, я подзову ее?

— Давайте сперва выслушаем историю, — предложил Эндрю.

— Итак, рассказ о хитрой лисице и мудрой змее. Я уже говорил, что лисица была очень молода? Если забыл, то простите великодушно. Очень молодая лисица. Змея тоже не старая, просто более опытная, чем та лисица. Но разница в годах между ними не велика. Сколько вам лет, Эндрю?

— Двадцать восемь.

— Я на одиннадцать лет вас старше. Мне тридцать девять. Не слишком уж и много, не так ли? Но, подобно змее из притчи, я весьма опытен. Впрочем, речь не обо мне.

— Я понял.

«Ну выкладывай же», — подумал он.

— Лисица, несмотря на свой юный возраст, была очень хитра. И полагала, что сможет уговорить змею отдать ей все яйца. Кстати, вы знаете, что змеи откладывают яйца? В испанском языке «змея» — женского рода. Возможно, именно потому, что змеи откладывают яйца. Точно не могу сказать. Кулебра. Даже самец змеи, как в нашей истории, все равно зовется кулебра. Странно, правда?

— Да.

— Змея настолько похожа на мужской половой орган, а по-испански она женского рода. Очень странно.

— Мистер Морено, начало вашей истории чрезвычайно интересно...

— О, дальше будет еще интереснее. Хитрая молодая лисица... Я уже говорил, что она и молодая, и хитрая одновременно? Хитрая молодая лисица пришла к мудрой змее и попросила ее отдать ей все яйца, дабы обеспечить себя до конца жизни.

Проблема в том, что змея уже достаточно обеспечена. Но лисица весьма настойчива, сами понимаете. Она очень хочет заполучить яйца...

— Не так уж сильно, как может показаться, — перебил Эндрю.

— Возможно. Но змея знает кое-что, чего не знает лисица. В этом лесу лисица больше змеи и считает, что размеры решают все. Она думает, что может запросто проглотить змею. Но змея сумеет очень легко перехитрить лисицу.

— Как? — поинтересовался Эндрю.

— Возьмет и сама съест свои яйца.

«Он угрожает, что прекратит поставки кокаина, — сообразил Эндрю. — Не будет кокаина, не будет и сделки с китайцами».

— Если змея поступит таким образом, — произнес он, — она накажет сама себя.

— Ну почему? Лисица со временем снова проголодается. А яйца будут всегда. И можно будет договориться в другой раз.

— История так и кончается?

— Вся прелесть моей истории в том, что и лисица, и змея могут сами дописать финал.

— Скажите какой? Нормальным языком.

— Нормальным языком. Вы предлагаете мне отдать то, что у меня уже есть, в обмен на часть чего-то, чего пока нет, да и будет ли, неизвестно.

— Я предлагаю вам треть огромного нового рынка. Здесь и за границей. Рынок готов, надо только руку протянуть. Все, что от нас требуется...

— Слушайте, — прервал его Морено. — Нас здесь никто не слышит, можно говорить совершенно открыто.

— Так и говорите открыто.

— На мой взгляд, ваше предложение состоит в следующем. Мы поставляем кокаин, китайцы поставляют героин. Ваши люди в Италии обрабатывают оба наркотика и распространяют в Европе и США. И вы предлагаете делить доходы на три равные части.

— Абсолютно верно.

— Но видите ли, у меня уже имеется сеть распространения в Америке и за границей. Мне не нужны ни вы, ни китайцы, чтобы...

— Но у вас нет «лунного камня».

— А он мне и не нужен. У меня есть кокаин. Кроме того, «лунный камень» — никакая не новинка.

— Открытые границы — вот новинка.

— Мы уже работаем в Европе с кокаином. Закрыты границы или открыты — нам наплевать. Крэк еще не завоевал рынка, но Европа всегда немного отстает. Когда откроются границы...

— Когда откроются границы, настанет время «лунного камня». За ним будущее.

— И прошлое тоже, да? Смешайте с кокаином немного героина, вот вам и «лунный камень». Это уже делали в конце восьмидесятых.

— Верно, — согласился Эндрю. — А еще раньше ширялись иголкой в руку. Но на дворе девяностые годы! Я пытаюсь продать вам будущее, черт вас возьми!

Морено выразительно поглядел на него.

— Кстати, — продолжал Эндрю, — пока мы беседуем о будущем, почему бы вам не задуматься о настоящем ваших клиентов?

— Да? А зачем?

— Потому что в один прекрасный день они могут обнаружить, что иметь с вами дело смертельно опасно.

— Ну и черт с ними, — отмахнулся Морено. — Я привезу вместо них своих людей.

— В таком случае придется перенести решение проблемы на улицы.

Морено снова взглянул на него.

— Мы сильнее вас, — продолжал Эндрю. — И не только в этой части «леса». В нашем бизнесе мы работаем гораздо дольше.

— Ерунда. У нас крепкие связи с ямайскими группировками по всей территории Соединенных...

— Мы здесь не в ковбоев играем. Ямайские группировки! Кто боится этих дилетантов? Или вы думаете, что я испугаюсь громил? В конце концов, вы кто — профессионал или чертов любитель? Я веду речь о таких деньгах, каких никто из нас в жизни не видел. Уже сейчас кокаин приносит в Европе доходы в четыре раза выше, чем здесь, а крэк у нас еще в новинку. Крэк можно курить, Морено, вот почему он так популярен в Штатах. Люди не хотят пользоваться шприцами — они боятся СПИДа. И нюхать кокаиновый порошок они тоже не хотят — кому захочется, чтобы у него отвалился нос? Они хотят курить. Возьмите сигареты. Против курения принимают законы, на табак повышают цены, на пачках пишут предупреждения, а люди все равно курят. Хорошо, хотите знать, почему им так нравится лакировать крэк героином? Потому что тогда они дольше летают. Сколько длится улет после крэка? Две-три минуты. А потом начинается отходняк, и ты чувствуешь себя куском дерьма. А если лакирнуть героинчиком, а потом затянуться, то балдеешь целых три часа.

— Я уже сказал: вы не открыли Америки, — парировал Морено. — Даже до появления крэка люди разогревали в фольге кокаиновый порошок и героин, а затем всасывали смесь через соломинку.

— И это что, лучше, чем «лунный камень» размером с полкусочка сахара? Который можно купить по доллару за порцию и курить до посинения? Если мы станем поставлять «лунный камень» в больших количествах, его будет курить вся страна. Что я предлагаю вам, Морено, — пинок под зад? Я предлагаю вам больше денег, чем...

— И все же я вижу определенную долю риска.

— Поверьте, доля риска вырастет значительно больше, если вы...

— Я имею в виду коммерческий риск. Никто не даст гарантии, что тот или иной вид наркотика обязательно станет популярным. «Лунный камень» известен давно...

— Но не в таких количествах.

— Кроме того, многие любители крэка предпочитают сами смешивать свою дозу. Можно достать очень хороший «китайский снег», семидесятипяти— и даже девяностопроцентный.

— Конечно, но почем? А порция крэка стоит семьдесят пять центов!

— Не спорю, крэк сейчас дешев.

— Мы начнем торговать «лунным камнем» по доллару, а когда он приживется, поднимем цены до какого угодно уровня.

— Если он приживется.

— Если нет, я отдам вам свою долю в сделке, идет?

— Вы настолько уверены?

— Да, уверен.

Морено погрузился в задумчивое молчание.

— Итальянцы обеспечивают перевозку в оба конца? — наконец, спросил он.

— В оба.

— И берут на себя обработку?

— Более того. Обработку, распространение по Европе, доставку товара к нам для распространения в Америке. Вам не придется делать ничего нового. Только получить в подарок треть огромного рынка, который мы...

— Шестьдесят процентов, — объявил Морено.

— Невозможно.

— Меня устраивает только такой вариант.

— На это никто не пойдет.

— Тогда сделка не состоится. Очень жаль.

— Я пришел сюда, готовый предложить вам...

— Шестьдесят процентов от общей прибыли. Вы с китайцами можете разделить между собой остальные сорок процентов, как вам угодно.

— В знак моей доброй воли, я готов был поднять вашу долю до сорока вместо первоначальных тридцати процентов. Но...

— Если я упаду ниже пятидесяти пяти, я пойду на убытки.

— Сорок пять, и по рукам.

— Пятьдесят. Ниже я не опущусь.

Эндрю тяжело вздохнул.

— Договорились, — объявил он, и они обменялись рукопожатием.

— Вы действительно мудрая старая змея, — улыбнулся Эндрю.

— А вы — хитрая молодая лисица, — вернул улыбку Морено.

Про себя Эндрю уже подписал испанцу смертный приговор.

* * *

Наступила последняя среда января.

Когда она вышла из здания школы, к ней подошел незнакомый мужчина. Сара не знала, сколько времени он дожидался ее. Он явно не походил на ненормального, к тому же обратился к ней по имени.

— Здравствуйте, миссис Уэллес, — сказал он. — Меня зовут Билли. Мне поручили подвезти вас.

Часы показывали десять минут пятого.

Она сама не знала, почему она безропотно согласилась. Эндрю не позвонил во вторник, как обещал — или угрожал. А сегодня пожалуйста — машина и презентабельный молодой человек по имени Билли, который предупредительно распахнул перед ней дверцу, а затем уселся на водительское место. Повернув ключ зажигания, он сказал:

— Я ждал начиная с трех часов. Я не знал, когда вы выйдете.

Она промолчала. Не спросила, ни кто послал машину, ни куда они едут, просто откинулась на кожаную спинку сиденья и уставилась в темноту вечернего города, густой стеной обступившую машину. Судя по значку на панели, лимузин назывался «Линкольн-континенталь». Странно, но ей хотелось сразу же позвонить Майклу и наврать ему про очередное учительское собрание, после которого она вернется домой не раньше половины девятого-девяти.

— Мне вас очень точно описали, — заметил Билли.

Интересно, как ее описали. Она не спросила.

Он высадил ее метрах в пяти от голубой двери на Мотт-стрит. За углом детективы Реган и Лаундес не сводили глаз с лавки портного. Они не видели Сару, когда она входила в дом.

Она сразу же бросилась в объятия Эндрю. Ее уже ничего не удивляло. Знакомое прикосновение его рук. Он гладит ее щеки, грудь. Его пальцы скользнули под свитер и расстегнули застежку лифчика. Ее губы, ее кожа, грудь помнят его ласку. Его рука под юбкой сжимает ее ягодицы, прижимает ее. Жаль, что она не надела сегодня более сексуальные трусики, но она не ждала машины, не думала, что когда-нибудь еще увидит его, — или ждала? Он уже стоял на коленях, его ладонь скользила в опасной близости от... Она хотела попросить, чтобы он снова не рвал ей трусики, но Эндрю уже отодвинул в сторону тонкую материю. Пальцы, язык... Судорожный полувздох-полувскрик подсказал ему, что он нашел искомое. С закрытыми глазами, прогнувшись назад, Сара стояла перед ним, беспомощная и дрожащая, пока он не довел ее до оргазма. В состоянии, близком к обмороку, она позволила донести себя до кровати. Он только стянул с нее трусы. Она по-прежнему оставалась в свитере и юбке, которые, однако, не скрывали ни бедер, ни груди. Сара раздвинула ноги, приподняла таз и приняла его.

Сперва он двигался медленно, проникал на всю глубину, а затем почти полностью выходил, замирал так на долю секунды, словно издеваясь, и вмиг снова пронзал ее насквозь. Она не знала, сколько времени он удерживал ее на грани крика, — глубокое проникновение, медленный выход, боязнь упустить его совсем, но он все еще здесь, в ней, а затем вдруг она вновь наполнялась им, оргазм все ближе и ближе. А потом он начал двигаться в постоянном ритме, и она подстроилась под него, и подгоняла его своими движениями, скрестив ноги у него за спиной. И она слышала свой собственный голос, подчиняющий его: «Да, в меня, в меня!» Она чувствовала себя вдвойне уязвимой и обнаженной из-за того, что он не снял с нее юбку и свитер и занимался с ней любовью прямо в одежде.

— Да, возьми меня, — простонала она, чувствуя его губы на сосках, его сильные руки на ягодицах. Никогда в жизни она — «Трахай меня!» — никогда ни с Майклом — «Трахай!» — ни с парнем в университете — «Трахай, трахай, трахай!!!» — такого не чувствовала.

...Незадолго до пяти она позвонила Майклу в контору и услышала от секретарши, что он у начальства. С облегчением, что общаться приходится с Филлис, а не лично с Майклом, Сара попросила передать ему, что состоялось внеочередное учительское собрание, и поэтому она задержится допоздна, а им с Молли лучше сходить пообедать в итальянский ресторан на Третьей авеню.

— И передайте ему, что я его люблю, — добавила она.

Тогда она еще верила своим словам.

* * *

Как раз в это время Майкл рассказывал начальнику Отдела по борьбе с организованной преступностью о результатах наблюдения за Эндрю Фавиолой. Сканлон, как всегда, пыхтел трубкой и принимал задумчивый вид. В глубине души Майкл не сомневался, что тот считал себя новым воплощением Шерлока Холмса. Иначе зачем бы ему понадобилось без конца раскуривать трубку и ходить в прожженном во многих местах свитере? Если бы Сканлон не работал в прокуратуре, то он, возможно, еще и героином бы кололся в подражание своему литературному кумиру. Он требовал, чтобы все сотрудники называли его по имени, и полагал, что обладает дедуктивным складом ума. Относительно последнего Майкл питал значительные сомнения. Однако он высоко ценил Чарли за его бульдожью хватку, неизменную готовность оказать посильную помощь любому из своих подчиненных и искреннее стремление избавить родной город от бандитов. В чем-то он напоминал Джорджи Джардино, только его фанатизм не имел под собой национальной основы. Кстати, самого Джорджи он тоже пригласил на совещание в качестве крупнейшего эксперта по семейству Фавиола. Теперь оба они слушали соображения Майкла.

— Полагаю, что в доме на Грейт-Нек он только ночует, и все. Никто из осуществлявших слежку детективов не видел, чтобы туда входил или выходил кто-нибудь, кроме самого Эндрю. Другое дело — лавка портного.

— Еще раз — где она?

Сканлон. Попыхивает трубкой. Сидит за столом в кабинете номер 671, в надежно охраняемом здании. Маленького росточка, с густыми черными бровями и ястребиным носом, единственной черточкой, которая действительно хотя бы отчасти напоминает великого сыщика. Впрочем, Майкл всегда считал, что рассказы о Шерлоке Холмсе написаны весьма посредственно и вовсе не правдоподобны. Кощунство, конечно.

— Брум-стрит, — ответил он.

— Брум-стрит, — повторил Сканлон и глубокомысленно кивнул.

— Пятый участок, — заметил Джорджи.

Он только что вернулся из отпуска и с огромным удивлением слушал версию Майкла, будто непутевый сын Энтони Фавиолы теперь стоит во главе банды. Еще больше он удивился предположению коллеги, что Эндрю Фавиола устроил свой штаб в жалкой лавочке на Брум-стрит.

— У меня нет никаких сомнений, — продолжал Майкл. — Он использует помещение в глубине мастерской в качестве рабочего кабинета. Наши люди заходили туда в разное время дня — отдать вещи в чистку или попросить что-нибудь перешить, и никому из них наш объект на глаза ни разу не попался. Судя по всему, там расположена гладильная машина. Иногда, когда Фавиола или кто-нибудь еще туда заходит, ее удается увидеть. Передняя часть лавки отделена от задней чем-то вроде занавески, натянутой на веревке. Ваккаро — так зовут владельца, Луи Ваккаро, — работает на швейной машинке. Как правило, днем там всегда ошивается несколько старичков — курят, чешут языками, пока он работает. Но все они живут в близлежащих домах, и нет оснований считать кого-либо из них бандитом. Они просто убивают время в компании старины Луи. Который, на наш взгляд, тоже не связан с преступниками.

— А кто же связан? — спросил Сканлон. — Что интересного вы все-таки там увидели?

— Пока что мы смогли идентифицировать Руди Фавиолу...

— Брат Энтони, — вставил Джорджи.

— Бывший второй номер, — кивнул Сканлон. Его трубка погасла. За время совещания это произойдет с ней по меньшей мере раз десять. В пепельнице на его столе возвышалась горка обгорелых деревянных спичек. Сканлон заполнил офис клубами сладкого дыма. Все свое внимание он сконцентрировал на раскуривании трубки и пыхтел, как Везувий накануне извержения.

— А кто еще? — поинтересовался он.

— Пети Бардо.

— Консильери, — бросил Сканлон.

— Любит носить коричневые костюмы, — заметил Джорджи.

— По крайней мере, был консильери при Энтони, — уточнил Сканлон.

— Мне кажется, что иерархия осталась прежней, — сказал Майкл, — только Эндрю занял место отца.

— Кого еще вы видели?

— Бригадиров со всего города. Среди них Джерри Лачиззаре, Феликс Даниелли...

— Крупная дичь, — отметил Сканлон.

— И чем дальше, тем крупнее. Бобби Триани...

— Зять Руди.

— Сэл Бонифацио по кличке Парикмахер...

— Тот самый, с которого все началось, — вставил Джорджи.

— Нет. Тот, с которого все началось, уже мертв, — поправил его Майкл.

— Господь с вами, — возвел очи горе Джорджи и преувеличенно печально перекрестился.

— И с духом твоим, — подхватил Сканлон, и оба улыбнулись чему-то понятному только католикам.

— Толстяк Никки Николетта, Фрэнки Палумбо...

— Хорошенькие приятели у парня.

— Джой Ди Лука...

— Уже достаточно, — перебил Сканлон.

— С моей точки зрения, тут так и просится статья о превентивном аресте, — заметил Майкл.

— В самом деле? — съязвил Сканлон. — Каким образом? С чего ты взял, что в лавке происходит что-то противозаконное? Может, они приходят туда как в клуб — посидеть, выпить чашечку кофе, посудачить, кто и с кем изменяет жене, какая лошадь имеет наилучшие шансы на ближайших скачках, — и ничего более. Где состав преступления?

— У нас записан на пленку разговор Фавиолы с братом о том, что дело унаследует сын, когда...

— Ну, допустим, унаследовал.

— А теперь он ни с того ни с сего зачастил в лавку портного...

— А если он любит тряпки?

— ...и туда к нему толпами ходят бригадиры со всего города, не раз засветившиеся на операциях с наркотиками, рэкете и...

— Отсюда вовсе не следует, что там они говорят именно обо всем этом.

— Думаю, они отчитываются перед ним, Чарли.

— Интуицией не заменишь состав преступления.

— Давай все-таки попробуем обратиться к судье.

— Не пройдет.

— Но рискнуть-то стоит.

— Ну, ладно, — вздохнул Сканлон. — Пиши представление, и я попрошу шефа обратиться за ордером на прослушивание. Попробуем попасть на судью посговорчивее и будем надеяться на лучшее. Вдруг нам повезет.

Он снова выпустил облако дыма, а затем спросил, кто заседает в суде на этой неделе.

* * *

На ней был черный шелковый халат с монограммой Э.Ф., вышитой красными нитками на нагрудном кармане. Она сидела на стуле в гостиной, закатав рукава и поджав под себя ноги. Он приготовил ей виски с содовой и мартини с «Бифитером» для себя. Как кошка, обживающаяся в новой обстановке, Сара исследовала сперва спальню наверху, затем кухню и столовую на втором этаже и наконец — пока он возился с бутылками — кабинет и комнату для совещаний позади гостиной в самом низу. Изнутри гостиной входная дверь ничуть не выделялась на фоне отделанных деревянными панелями стен. Ни ручки, ничего. Открывалась она одним нажатием руки, после чего срабатывал замок и дверь со щелчком распахивалась, открывая взору обитый панелями орехового дерева лестничный проем, ведущий на улицу.

— А почему здесь нет двери? — поинтересовалась она.

— Архитектор решил, что так лучше.

— Пожалуй, он прав.

— Еще по одной? — спросил он.

— Мне, похоже, достаточно, — отказалась Сара.

В халате она чувствовала себя очень уютно. Похожие ощущения она испытывала в детстве, когда надевала рубашки отца. На часах пока только пять тридцать, впереди еще несколько часов.

— Почему ты мне не позвонил? — спросила она.

— Ты же мне запретила.

— Машину посылать я тебя тоже не просила.

— Я думал, тебе так будет удобнее.

— Я все время ждала твоего звонка. Мне постоянно казалось: вот-вот кто-нибудь из учителей возьмет трубку и позовет: «Сара, тебя к телефону». Я представляла, как подойду, скажу: «Алло» — и услышу твой голос. Меня начинала бить дрожь при одной мысли о том, что со мной случится при первом же звуке твоего голоса.

— И что ты решила?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, сказать. Когда я позвоню.

— Ты же не позвонил.

— Потому что ты мне запретила.

— А ты, выходит, всегда меня слушаешься?

— Всегда.

— С каких же это пор?

— С этого момента.

Его слова возбуждали и пробуждали в ней искушение. Ей захотелось отбросить в сторону халат, раскинуться перед ним и приказать ему снова начать целовать ее. Да и сам халат действовал на нее возбуждающе. Носить, пусть короткое время, что-то, принадлежащее ему, рождало иллюзию, что и сам Эндрю принадлежит ей.

— Так что бы ты сказала? — настаивал он.

— Наверное, я сказала бы: «Кто у телефона?»

— А я ответил бы: «Ты отлично знаешь, кто. Когда мы увидимся?»

— А я бы сказала: «Ах, это вы, доктор Кончельскис! Я собиралась позвонить вам сегодня, только попозже. Вы примете меня в среду?»

— Твоего доктора действительно так зовут?

— Нет, я назвала первое пришедшее на ум имя.

— Кончельскис, да?

— Да, — подтвердила она и вдруг покраснела, только сейчас поняв скрытый смысл его вопроса.

Он сидел на диване напротив, тоже в халате, хотя и не таком роскошном. Интересно, понимал ли он, насколько в духе Фрейда была ее случайная оговорка про доктора Кончельскиса? Да, конечно понимал, иначе стал бы он заострять на ней внимание.

— Ты знаешь анекдот про оговорку в духе Фрейда? — хихикнула Сара. — Мужчина пришел к психиатру и пожаловался, что не далее как сегодня утром в беседе с женой он оговорился и оговорка, несомненно, была сексуально окрашена. Доктор пожелал уточнить. «Так вот, — говорит пациент, — я хотел попросить: „Солнышко, передай мне, пожалуйста, бутерброд“. Но оговорился». — «Так что же вы сказали?» — "А вместо этого я сказал: «Ах ты шалава, затраханная, да ты мне всю жизнь загубила!»

Брови Эндрю удивленно взлетели вверх, а затем он разразился смехом. Саре очень понравилось наблюдать за сменой эмоций, так ярко читавшейся у него на лице, и она тоже расхохоталась.

— Ты видела «Чемпионский сезон»? — спросил он, все еще смеясь.

— Нет, — ответила она, не понимая, какая связь между каким-то чемпионским сезоном и доктором Кончельскисом, да и профессором Фрейдом тоже.

— Есть там одна фраза, ее говорит Пол Сорвино. Знаешь? Прекрасный актер. И в «Отличных ребятах» тоже он играет. Видела?

— Ты говоришь о кино?

— Да. На самом деле «Чемпионский сезон» поставили сперва в театре, но я видел только последующую экранизацию. Я не так уж часто хожу в театр, а ты?

— Почти вообще не хожу.

Сара не стала объяснять, что Майкл находил почти все спектакли чересчур примитивными.

— А другой поставлен по книге. О мафии. Но телевидение сперло у них заголовок, — помнишь шоу под названием «Крутые ребята»? — и им пришлось при экранизации назвать фильм по-другому. Так вот, кино вышло как «Отличные ребята». Пол Сорвино играл в нем капо. И очень хорошо сыграл. Очень достоверно.

— Кого он играл?

— Капо. Что-то вроде лейтенанта в структуре мафии. Похоже, что мафия устроена по военному образцу.

— А-а.

На самом деле ее интересовало, насколько шокировала его грубость, вылетевшая из ее уст. Еще ее интересовало, не готов ли он снова завестись. С Майклом чаще одного раза за ночь у них никогда не бывало. А иногда и за неделю. Эндрю же, казалось, пребывал в постоянной готовности. Мысль о том, что ему всего лишь двадцать восемь, действовала на нее возбуждающе. Порой ей казалось, что она затащила в постель семнадцатилетнего мальчишку. А еще ее интересовало, удастся ли ей сегодня что-нибудь поесть. В прошлую среду она вернулась домой голодная как волк. Обедать с девочками, конечно, очень приятно, вот только набрасываться на ужин, едва переступив порог, как-то неудобно. Тут Саре пришло в голову, что виски, похоже, оказывает на нее свое действие; она уже не могла восстановить нить беседы.

— Ну так вот. Другой фильм был о том, как после многих лет встретились бывшие игроки баскетбольной команды. Там еще Роберт Митчем играл, не помнишь?

— Нет.

— Он играл тренера.

Сара гадала: удастся ли ей завести его на расстоянии. Просто сидеть вот так, напротив, и заставить потерять голову. Пожалуй, стоит попытаться.

— Ну так вот. Сорвино, разговаривая с кем-то из игроков, невзначай обмолвился: «За всю свою жизнь я любил только одну женщину. Знаешь кого? Мою мать. И на фиг вашего Фрейда!»

Сара расхохоталась. Эндрю тоже. Отсмеявшись, Эндрю принялся за свой мартини. Сара пригубила виски, затем сменила позу так, чтобы полы халата разошлись у нее на груди.

— Мы сможем потом поесть? — спросила она.

— Конечно. Ты голодна?

— Позже проголодаюсь. Давай сперва допьем.

— Тут в округе полно хороших ресторанов. Но я думал, ты не захочешь никуда идти.

— Полагаю, не стоит.

— Я так и думал.

— Правильно.

Сара вытащила из-под себя ноги и наклонилась, чтобы поставить бокал на кофейный столик. Халат еще больше распахнулся. Она чувствовала на себе его взгляд. Она запахнула полы халата, закинула ногу на ногу и откинулась на спинку стула.

— А как ты меня описал? — поинтересовалась она.

Эндрю непонимающе уставился на нее.

— Когда посылал за мной Билли.

— А, вот ты о чем. Я сказал, что тебя зовут миссис Уэллес, и что ты — высокая, потрясающе красивая блондинка.

— Ты действительно считаешь, что я высокая?

— Да.

— А какой, по-твоему, у меня рост? — спросила она и снова наклонилась за бокалом, дав ему возможность вдоволь насмотреться на ее обнаженную грудь, а затем приняла прежнюю позу — сплошная невинность и наивность.

— Пять футов десять дюймов, — предположил он.

— Во мне пять футов и восемь дюймов.

«Так, и что там у нас происходит под халатиком? — гадала она. — Проявляем признаки жизни?»

— Ты кажешься выше, — заметил Эндрю.

— Иллюзия, — отмахнулась Сара и сменила положение ног. — Ты действительно считаешь меня красивой блондинкой?

— Еще как считаю.

— Что еще ты сказал ему обо мне?

— Больше ничего.

— Ты описал ему, какая у меня грудь?

— Нет.

— Как, тебе не нравится моя грудь?!

— Очень даже нравится.

— Тогда почему ты ее не описал ему?

Она уже сама начала заводиться, представив, как он рассказывает о ее груди постороннему мужчине.

Эндрю молчал.

— Как ты думаешь, он возбудился бы, если бы ты описал ему мою грудь?

— Весьма вероятно.

— И то, какие у меня соски? — она, широко распахнула халат на груди. — Тебе нравятся мои соски?

— Да.

— Видишь, они набухли.

— Вижу.

— А ножки мои тебе нравятся?

Сара вытянула ноги перед собой, оттянув носки и подняв полы халата до колен. — Ты говорил ему о моих ножках?

— Нет.

— Значит, ножки мои тебе тоже не нравятся?

— Я обожаю твои ножки. Но ему я о них не говорил.

— А говорил, что я натуральная блондинка?

Она скинула халат с плеч и изогнулась ему навстречу.

— Ты отдаешь себе отчет в том, что ты со мной делаешь? — хриплым голосом спросил он.

— А что я с тобой делаю?

— Чего ты добиваешься?

— Я хочу возбудить тебя.

— Ты и возбуждаешь. Никогда не видел женщины, которая могла бы так возбуждать.

— Хочу, чтобы у тебя опять встал, — прошептала она.

— Уже.

— Хочу, чтобы ты проник в меня.

— Да.

— Сейчас же, — простонала Сара. — Хочу, чтобы ты трахнул меня сию же секунду!

Он поднялся с дивана и подошел к ней. Под хлопчатым халатом угадывалось, как он возбужден. Эндрю развязал пояс, и халат упал. Одной рукой Эндрю крепко взял ее за подбородок. Другой отбросил прядь волос с уха и большим пальцем раздвинул ей губы...

— Да, — успела шепнуть она. — И это тоже.

* * *

Она ненавидела ходить по магазинам по субботам. Она ненавидела ходить по магазинам с Молли. Она ненавидела ходить по магазинам с Хите.

И погода тоже стояла отвратительная. Погода испортилась еще в четверг, когда Сара проснулась с мыслями об Эндрю и услышала, как плещется в ванной Майкл. Сперва она решила, что проспала, но оказалось, что он встал раньше обычного. За окном шел снег, и у Сары мелькнула надежда, что из-за снегопада отменят занятия. В таком случае она могла бы позвонить Эндрю и сказать, что скоро приедет, — но нет, тогда и дочь ее тоже останется дома. В любом случае снегопад начал стихать к девяти и перестал к полудню, оставив на память о себе грязную жижу, которая замерзла той же ночью, когда температура упала значительно ниже нуля. И вот уже целых два дня стояла мерзкая промозглая погода.

Молли канючила новые кроссовки; такие уже есть у всех в классе, кроме нее. Вместо шнурков какие-то диски, черт их там разберет. Хите тоже искала нечто такое, что снова сделает ее молодой и восхитительной. Тридцать пять лет, и она хочет выглядеть еще моложе! Сара не ждала от предстоящего похода ничего хорошего. Они уже обследовали универмаг «Блуми» — безрезультатно — и теперь направлялись на Пятую авеню, кишмя кишащую японскими туристами и насквозь пронизываемую ледяным ветром, словно прилетевшим прямо из Арктики. Щеки у Сары замерзли и шелушились, губы обветрились, из носа текло и она с удовольствием предпочла бы в такое отвратительное воскресенье просто посидеть и почитать книгу. Вдруг она поняла, чем она на самом деле занялась бы сейчас с огромным удовольствием...

— Где теперь живет дядя Дуг? — спросила Молли.

— Не знаю, — ответила Хите.

— Со своей телкой? — не унималась Молли.

— Кажется, он больше с ней не встречается.

Сара задумалась, можно ли ее саму считать чьей-то «телкой»? Может ли тридцатипятилетняя замужняя дама и мать быть «телкой»?

— Наверное, его адвокат посоветовал ему воздержаться от адюльтера до тех пор, пока мы не достигнем договоренности.

— Что такое адюльтер? — не поняла Молли.

— Интрижка, — объяснила Хите.

«Интересно, знает ли Молли, что такое интрижка? — подумала Сара. — И что сказала бы Молли, если бы узнала, что у ее матери интрижка с человеком, который спас ей жизнь менее месяца тому назад».

Впрочем, у них не интрижка. У них — Сара и сама не знала, как назвать то, что происходило между ней и Эндрю. Зато она твердо знала, что не может ни на миг перестать думать о нем, не может перестать хотеть его. Никогда в жизни она не испытывала ничего подобного. Даже когда была по уши влюблена в того баскетболиста из Дьюка, который первым уложил ее в постель — точнее, на заднее сиденье «мустанга» — через три недели после знакомства. Тогда ей только исполнилось восемнадцать, и она с ума по нему сходила. Она еще сказала своей соседке по комнате, что на баскетбольной площадке Авери — его звали Авери Хауэлл, был он рыжеволос, весь в веснушках и ростом в шесть футов пять дюймов, — так вот, что Авери на баскетбольной площадке — это «ожившая поэзия». Буквально так. Восемнадцатилетняя Сара Фитц, влюбленная как мартовская кошка. Но даже то чувство не имело ничего общего с тем, что она испытывала рядом с Эндрю. Но можно ли это назвать любовью? Нет, и она знала правильное название происходящему. А значит, она — типичная «телка».

— Вопрос, мама.

— Что? Извини, я задумалась.

— Тетя Хите задала тебе вопрос.

— Мой вопрос заключался в следующем, — повторила Хите тоном гораздо более раздраженным, чем того допускала ситуация. — Пойдем ли мы в ту маленькую омлетную на Шестьдесят первой или доедем до «Коко Паццо»?

— Я голосую за «Коко Паццо», — заявила Молли.

— Там слишком дорого, — отрезала Сара.

— Я угощаю, — возразила Хите.

— Все равно.

— Значит, омлеты, — заключила Хите и тяжело вздохнула.

— Почему за тобой всегда остается последнее слово? — возмутилась Молли.

— Ничего подобного, — ответила Сара.

— Нет, чего. Я хочу в «Коко Паццо», тетя Хите хочет в «Коко Паццо»...

— Там всегда полно народу, — пояснила Сара. — Столики у них заказывают за несколько недель. Кроме того, неужели тебе охота тащиться в такую даль в такой холод?

— Такси, милочка, — вмешалась Хите и подмигнула Молли. — Последнее достижение цивилизации. Такие желтенькие, с мотором, просто прелесть.

— Да, попробуй поймай его в такую погоду, — не сдавалась Сара.

— А если все-таки поймаем? — настаивала Молли.

— И он согласится довезти нас до Семьдесят четвертой? — добавила Хите.

— И мы доедем туда, не врезавшись по дороге в телефонный столб...

— И у них найдется для нас местечко...

— Тогда ты согласишься там поесть?

— Послушайте, мне абсолютно наплевать, где мы будем есть, — неожиданно взорвалась Сара. — Только перестаньте меня доставать, хорошо?

— Ого! — поразилась Молли. — Что еще за новости?

— Ладно, будем есть гребаные омлеты, — сказала Хите.

— Думай, что говоришь при Молли! — рявкнула Сара.

— Да брось, мам, мне уже доводилось слышать это слово.

— То, что ты его слышала, еще не дает права твоей тете повторять его каждые десять секунд.

— Каждые?..

— А еще «телка», «шлюха», и что еще там входит в твой лексикон...

— Послушай-ка...

— Мама, перестань...

— Нет, это вы послушайте. Всякий раз, как вы собираетесь вместе, я оказываюсь в роли...

— Мама, да что с тобой?

— Помолчи, Молли, — остановила ее Хите.

— Действительно, лучше помолчите, — бросила Сара.

В гробовом молчании они миновали «Сакс», затем «Сант-Патрик». Сара вся кипела, в то же время прекрасно отдавая себе отчет, что за ее спиной Хите и Молли обмениваются удивленными взглядами. Когда они дошли до «Тиффани», ее гнев улетучился, и она сама уже не понимала, что спровоцировало его вспышку.

— Ладно, пошли в «Коко Паццо», — объявила она. — Если только найдем там свободный столик.

— Я вообще-то передумала вас угощать, — съязвила Хите.

— Тогда угощу я, черт побери! — воскликнула Сара.

Все разом расхохотались.

Сара решила, что теперь все в порядке.

* * *

Выбранного Майклом детектива из Технического отдела звали Фредди Култер. Узкобедрый, с худым скуластым лицом, темно-карими глазами, шапкой густых черных волос и черными усиками, словно заимствованными у злодея из вестерна, больше всего он напоминал долговязого подростка. Одет он был в джинсы, рубашку и синюю джинсовую куртку. Справа на поясе висела кобура с полицейским револьвером. Култер являлся детективом первого класса, прикомандированным к окружной прокуратуре. Реган и Лаундес обрисовывали, что может ждать его сегодня ночью в лавке портного, а он внимательно слушал.

— Сегодня воскресенье, значит, лавка закрыта, — заявил Лаундес.

«Идиот, — подумал Реган. — Кто послал бы его туда, если бы лавка работала?»

— Сигнализации нет, — добавил он.

— Мафии сигнализация ни к чему, — пояснил Лаундес.

— Тот, у кого хватит ума ограбить принадлежащую мафии точку, заслуживает всего того, что с ним произойдет потом.

— Сегодня ты грабишь точку мафии, а назавтра у тебя все четыре руки переломаны.

— И это при условии, что ты вернул украденное.

— Итак, сигнализации нет, а на двери простенький замок, — подытожил Лаундес.

— А в чем подвох? — поинтересовался Култер.

— Подвох в том, что там только одна входная дверь, и выходит она прямо на Брум-стрит.

— Пешие полицейские патрули там ходят? — задал следующий вопрос Култер.

— А что толку?

— Можно постучаться в несколько дверей, — пояснил Култер.

— Хорошая идея, — одобрил Майкл. — Мы можем его переодеть?

— Я гроша ломаного не дам за жизнь полицейского, если его поймают в форме под одеждой, — скривился Лаундес.

— Только я рассчитываю, что меня не поймают, — усмехнулся Култер.

— Попадешься в форме в доме, принадлежащем мафии, и твои родственники могут смело посылать за цветами, — не унимался Лаундес.

— Чтобы возложить их на твою могилу, — подхватил Реган.

— Не берите в голову, — отмахнулся Култер.

Он пользовался репутацией отчаянного смельчака, которая в глазах Регана не стоила и яйца выеденного. В таких случаях только дураки идут на сознательный риск. Лично Реган и за миллион баксов не сунулся бы в гнездо мафии в форме и с аппаратурой для прослушивания. На взгляд Регана, глупее Култера не было никого во всем подразделении.

— Схема такова, — сказал он и принялся рисовать грубый чертеж на листке бумаги. Култер внимательно следил за тем, что выходило из-под его пера. — Загородка, вернее, просто занавеска, примерно здесь. — Реган начертал несколько косых штрихов. — На таких вот металлических кольцах...

— Их можно просто отодвинуть в сторону...

— Направо или налево? — перебил Култер.

— Влево, — ответил Лаундес. — На втором плане по правую руку нечто похожее на гладильную машину, а напротив, судя по всему, стол.

— Какой стол?

— Так глубоко в лавку мы не заходили, — пояснил Реган. — Все это мы видели только мельком.

— В глубине лавки есть телефон?

— По сведениям, полученным в телефонной компании, там целых два телефона.

— И один из них за занавеской?

— Вроде бы.

— Что у нас за ордер?

— На установку «жучка».

— Значит, без прослушивания телефонных разговоров.

— Да. Кстати, мы уже приготовили для тебя линию доступа.

Линия доступа требовалась для того, чтобы привести в действие «жучок», который предстояло установить Култеру. Сразу по получении ордера Реган позвонит на Центральную телефонную станцию, представится сотрудником страховой компании и попросит линию доступа к распределительному щиту у дома на Брум-стрит. Так они поступали всегда. Страховая компания, телекоммуникационная компания, что-нибудь в этом роде. Счета, приходившие на имя этих несуществующих фирм, оплачивало Управление.

— Где распределительный щит? — спросил Култер.

— С обратной стороны здания.

— Как обычно в Маленькой Италии и Чайна-тауне, — вмешался Лаундес. — Старые дома, сами понимаете.

В подобных случаях Култер подсоединял «жучок» к существующей телефонной линии. «Жучок» принимал обычный звуковой сигнал, трансформировал его частоту до уровня, не воспринимаемого человеческим ухом, и, используя телефонную линию как антенну, передавал его на распределительный щит. Внутри щита Култер установит прибор, называемый «рабом», который примет высокочастотный сигнал, демодулирует его и переведет в электронном виде на линию доступа. В итоге до человека, осуществляющего прослушивание, дойдет обычный звуковой сигнал.

— Задачка для первоклассника, — подытожил Култер.

«Как бы не так», — подумал Реган.

За столом Майкла зазвонил телефон. Он сразу же снял трубку.

— Помощник окружного прокурора Уэллес, — представился он.

* * *

Из телефонной будки Сара могла спокойно наблюдать за катком, по которому носилась Молли.

— Как дела? — поинтересовалась она.

— Отлично, — ответил он. — Веселитесь?

— Молли веселится. Я ненавижу коньки. Во сколько тебя ждать? Раз уж сегодня воскресенье, можно было бы сходить в кино. На Восемьдесят Шестой идет что-то интересное.

— Во сколько начало?

— На двухчасовой сеанс мы уже опоздали.

— А когда следующий?

— В четверть пятого.

— А еще следующий?

— Я не узнавала.

— А сейчас сколько времени?

— Десять минут четвертого.

— Попробую закруглиться через десять минут, — сказал Майкл. — Домой вернусь не позже четырех.

— Получается совсем впритык.

— Раньше никак не смогу.

— После кино сходим в китайский ресторан?

— Запросто.

— Так я закажу столик?

— Отличная мысль. Ну, все. Чем быстрее я вернусь к делам...

— Все, привет, — сказала она и повесила трубку.

Сара снова отыскала глазами Молли на катке, а потом набрала "0" для вызова телефонного оператора, городской код и номер телефона в доме Эндрю на Лонг-Айленде. Когда оператор снял трубку, она поступила точно так, как учил ее Эндрю.

— Я звоню наложенным платежом, — сказала она.

— Спасибо за то, что вы воспользовались услугами Нью-йоркской телефонной компании, — ответил оператор.

Сара подождала.

В трубке раздался гудок, второй, третий...

— Алло?

Его голос.

— Вам звонок наложенным платежом, сэр.

— Да?

— Мисс, не назовете ли вы мне свое имя?

«Мисс», — отметила она про себя, а вслух представилась:

— Сара.

— Соединяйте, — приказал Эндрю.

— Приятного разговора.

— Привет, — проворковала Сара.

— Ты где? — спросил он.

— На катке «Волман».

— Где это?

— В Центральном парке, конечно. Ты что, с луны свалился?

— Точно. Сказать тебе что-то? Я тебя люблю.

— Еще раз.

— Я тебя люблю.

— Еще.

— Я люблю тебя.

— А как у вас такое говорят на луне, откуда ты свалился?

— Приезжай ко мне на квартиру, и я затрахаю тебя до полусмерти.

— На луне так говорят?

— Нет, у нас.

— Ну, у вас и воспитание...

— Так ты приедешь?

— Эндрю, сегодня же воскресенье!

— Ну и что?

— Ты отлично знаешь, что я не могу. Да ты просто шутишь! Сам-то ты туда не собираешься?

— Только если ты все-таки приедешь.

— Не могу.

— Значит, в среду?

— Да.

— И без проблем?

— Абсолютно. Что ты сейчас делаешь?

— Смотрю телевизор.

— Ты один?

— Нет, со мной три молодых китаянки.

— Башку откручу.

— Что на тебе надето?

— О, я выгляжу очень сексуально — вся синяя от холода.

— А в среду что наденешь?

— То, в чем хожу на работу.

— Значит, мы с тобой поработаем?

— Весьма вероятно. Ну, мне пора забирать Молли.

— В среду, — напомнил он. — Билли будет тебя ждать.

— Около кинотеатра на углу Третьей и Пятьдесят девятой. В четыре часа.

— Я тебя люблю, — повторил он.

— До среды, — бросила она и тотчас повесила трубку, пока он не вынудил ее ответить теми же словами.

Молли красиво затормозила около самого забора, подняв в воздух целый фейерверк ледяной крошки.

— С кем ты говорила? — спросила она.

— С папой.

* * *

В спальне дома на Грейт-Нек Эндрю положил трубку и повернулся в сторону ванной комнаты. На пороге стояла рыжеволосая Уна Халлиган в туфлях на высоких каблуках и в его пижамной куртке, расстегнутой на груди.

— С кем ты говорил? — спросила она.

— С матерью, — ответил он и открыл ей свои объятия.

* * *

В восемь часов того же самого вечера, в тот момент, когда Сара, Майкл и Молли выходили из китайского ресторанчика, а Эндрю на самом деле разговаривал по телефону со своей матерью, полицейский в форме прошелся по Брум-стрит. По пути он проверял, не забыли ли хозяева запереть свои магазины на ночь. Подергав одну ручку, вторую, третью, он наконец добрался до лавки портного на углу Мотт-стрит. Тут он перешел на другую сторону, обошел ее, и опять вернулся к лавке. На сей раз в его руке была зажата кредитная карточка.

Он взялся за ручку, быстро просунул в зазор между дверью и косяком пластиковую карточку и ровно за три секунды открыл дверь. Еще через две секунды он оказался внутри и запер за собой. Еще через две секунды со стороны Мотт-стрит показались двое. Они, не задерживаясь, прошли мимо лавки. К тому времени Фредди уже проник за занавеску, разделявшую помещение пополам. Мужчины остановились в темном подъезде на противоположной стороне улицы. Они страховали Фредди.

Он посветил фонариком ровно столько, сколько потребовалось, чтобы найти розетку. Затем он подключил к ней ночник и выждал, пока глаза не привыкли к сумеречному освещению. Движущийся луч света слишком заметен с улицы. Местная полиция получила соответствующие инструкции, но он вовсе не хотел, чтобы кто-нибудь из местных жителей, проходя мимо, поднял тревогу. А теперь сторонний наблюдатель мог бы только предположить, что владельцы лавки намеренно оставили ночное освещение. Ничего необычного. Ему же такого света достаточно: Фредди хорошо знал свои инструменты.

Задняя комната оказалась узкой и длинной.

Сразу за занавеской, по правую руку, вдоль короткой стены, стояла гладильная машина. Около длинной стены напротив занавески располагался стол. На нем-то Култер и установил ночник. Там же лежали огромные портняжные ножницы, несколько картонных лекал, кусок голубой ткани и тяжелый утюг. На стене за столом висел календарь с изображением улыбающейся крестьянки в блузке с овальным вырезом и с корзиной, полной спелых желтых виноградных гроздьев, в руках. Все дни января были аккуратно перечеркнуты крест-накрест, за исключением сегодняшнего, тридцать первого.

Слева от стола находилась дверь. Ручка, чуть выше — засов, правее — домофон с кнопкой вызова. Култер подошел к двери, осторожно постучал костяшками пальцев. Судя по звуку, за ней другой комнаты не было. Скорее всего, она вела на лестницу. Из домофона проводов не тянулось, очевидно, все они подсоединялись с обратной стороны.

Вокруг длинного стола стояло несколько стульев. Култер предположил, что стол служил сразу для нескольких целей. Надо раскроить материю — пожалуйста, только отодвинь стулья. Надо поговорить или поесть — стулья придвигаются. На короткой стене, напротив гладильной машины и под прямым углом к длинной стене с дверью, висел телефон-автомат. Култер приступил к делу.

Когда батарейки передатчика выходят из строя, их приходится менять, что означает повторение всей процедуры с начала до конца, тем самым удваивая, утраивая и даже, в зависимости от длительности прослушивания, учетверяя риск засветиться. Следовательно, передатчик, работающий от батареек, можно использовать, устанавливая аппаратуру на человеке. В комнате же для «жучка» приходится искать источник электроэнергии. Телефонный аппарат любого типа идеально подходит для этой цели.

Култер предположил, что единственным местом для встреч здесь может быть только длинный стол у стены. Именно там стояли стулья. Еще он предположил, что все деловые переговоры ведутся исключительно по телефону-автомату. Согласно полученному ордеру, он не имел права врезаться в телефонную сеть, но, подключившись к источнику питания телефона, Култер получал возможность установить «жучок», благодаря которому полицейским удастся услышать все, что говорится в этой комнате, в том числе и по телефону.

Итак Култер приступил к делу.

Ему доводилось устанавливать «жучки» прямо на виду, и они не вызывали никаких подозрений. В привычной обстановке люди не выискивают ничего специально. Подключайтесь к телефонной линии, проводите проводку прямо поверх плинтуса, где всякий может ее заметить, прямо к «жучку» в блоке, куда приходит телефонный разъем. Такие блоки продаются на каждом углу и представляют собой некий прямоугольник цвета слоновой кости, размерами два на три дюйма, внутри которого находится одна или две розетки. «Жучок» помещается там без всяких хлопот. И вот такой блок ты устанавливаешь на виду у всех, и никто не обращает никакого внимания ни на него, ни на тянущиеся к нему провода. Однако, по словам Уэллеса, здесь собирается весьма серьезная публика, и не исключено, что они немного поумнее, чем обыкновенный бандюга.

Култер отодрал плинтус, спрятал за ним провод, затем обвел проводку вокруг дверного косяка в центре комнаты и снова скрыл ее за плинтусом. Теперь провод выходил на поверхность только под столом, где Култер установил блок. Он подключил блок в полученную сеть, поставил на место плинтус, собрал инструменты и ночник, внимательно оглядел улицу, прежде чем выйти, и захлопнул за собой дверь. Перед уходом он еще раз убедился, что защелка замка захлопнулась.

Потом он отправился прикреплять «раба» к линии доступа в телефонном распределительном щите позади дома, а прикрывавшие его полицейские, дрожа от холода и страха, проклинали его медлительность.

* * *

Молли собиралась ложиться спать. Детектив только что закончился, и Сара выключила телевизор. В углу комнаты Майкл читал материалы дела Энтони Фавиолы, предоставленные по его просьбе адвокатами осужденного. Майкл позвонил своему знакомому в Коллегии адвокатов...

— Откуда такой интерес к Фавиоле? Сначала записи...

— Один наш сотрудник собирается засесть за книгу.

...Потому что он хотел быть полностью уверенным, что не сделает ошибок в следствии по делу младшего Фавиолы. Когда начнется обработка результатов прослушивания, ему пригодится анализ всех тех зацепок, за которые хватались защитники старого бандита. Он не собирался допускать никаких технических ошибок. Скоро папаша и сынок будут гулять рука об руку в тюремном дворике по часу после обеда до конца дней своих. По крайней мере, он очень рассчитывал на такой финал.

«Фавиоле вменяется в вину подстрекательство к убийству Джордже Антонини, Кармине Джалителли, Джона Панатонни и Питера Муньоли, совершенному в ресторане 17 августа 1991 года. Согласно прецеденту (смотри дело США ПРОТИВ ИАНЕЛЛО), Фавиола просит пересмотреть срок своего заключения на том основании, что совершение, оказание помощи в совершении убийства, а также подстрекательство к убийству четырех человек не могут рассматриваться отдельно, если убийства были совершены в одно время и в одном месте. Фавиола также оспаривает решение суда в той его части...»

— Майкл!

Он поднял голову.

— Ты не собираешься заканчивать? — спросила Сара. — Ты и так сегодня целый день работал...

— Извини, дорогая, — сказал он и тут же закрыл папку, снял очки и крепко обнял жену. — Что бы ты хотела? — спросил он. — Давай сбегаем в кофейню за углом? Оставим Молли одну, рискуя тем, что нам предъявят обвинение в...

— Я думала...

— Или мне сходить взять новое видео?

— Майкл, мы только что посмотрели фильм. Разве мы не можем просто посидеть и поговорить? У нас у обоих последнее время было столько работы.

«Предательство, — подумала она. — Попытка разделить свою вину с другим? У нас у обоих...»

— Отличная мысль, — согласился он. — Пошли пожелаем Молли спокойной ночи.

Предательство. Попытка взять инициативу в свои руки. Вместо того чтобы обманутому мужу спросить: «Что с тобой?», неверная жена начинает жаловаться на то, что он ее забросил, в то время как сама мечтает только об объятиях любовника, и сегодня, и завтра, и всегда. Любовник. Это слово вызвало в ее подсознании эмоции, вовсе не совместимые с образом примерной матери, целующей на ночь свою дочь.

— Мама, — сказала Молли.

— Да, киска?

— Помнишь, у нас были танцы? Ну, в пятницу? Когда еще пришли большие мальчики из Локсли. И там был один мальчик, который мне вроде бы понравился. И он все время на меня смотрел. Я рассказывала тебе — мы еще в спортивном зале танцевали, помнишь?

— Помню, детка.

— И я тоже на него смотрела. Ну, потому что он такой классный. Волосы светлые, как у меня, а глаза темные-темные. И я чувствовала, что я ему нравлюсь.

— У-гу.

— Ну вот... И он подошел ко мне. Он шел через весь спортзал, оттуда, где он стоял вместе со своими друзьями, — все в синих форменных куртках, — и остановился прямо напротив нас с Вайноной и пригласил меня на танец.

— Так.

— А я ему отказала.

В комнате на миг повисла тишина.

— Не знаю, что на меня нашло, — продолжила Молли. — Я очень хотела с ним потанцевать, и он такой классный, и все такое, и он шел ко мне через весь зал, а я сказала: «Нет». Иногда я думаю, что со мной что-то не так.

— С тобой все нормально, дорогая.

— Надеюсь. Он так смутился. А мне хотелось провалиться сквозь землю.

— Может, ты не знала, как тебе следует себя вести? Все-таки танцевать с незнакомым мальчиком, к тому же старше тебя.

— Возможно, — ответила Молли и снова надолго замолчала. — На прошлой неделе у Вайноны началась менструация, — вдруг сообщила она.

— Правда?

— Да. Как ты думаешь, а у меня когда?

— Уже скоро.

— Вайнона говорит, это неприятно.

— В общем-то она права.

— Но мне все равно хочется поскорее.

— Все будет нормально, дорогая, — улыбнулась Сара.

— Вайнона — моя самая лучшая подруга на всем свете.

— Очень хорошо.

— Кроме тебя, мамочка.

Сара поспешно отвернулась.

— Мама!

— Что, детка?

— Почему ты плачешь?

— Потому что я очень тебя люблю, — ответила Сара. Она подоткнула одеяло и наклонилась поцеловать дочь. — Спокойной ночи, лапуля, — прошептала она.

— Я тоже тебя люблю, — улыбнулась Молли.

— Я знаю.

— Хотелось бы мне поскорее вырасти, — глубоко вздохнула девочка и закрыла глаза.

Сара вернулась в гостиную, где ее ждал Майкл.

Предательство.

Образцовая жена, образцовая мать принялась рассказывать мужу, что они в школе решили проводить встречи учителей каждую среду по вечерам...

— Надеюсь, ты не возражаешь? Мы просто считаем...

— Не говори глупости, — перебил ее он.

«Как легко его обмануть», — мелькнуло у нее в голове.

И как естественно у нее все получается.

Слегка надув губки, она принялась жаловаться, что его работа стала для него важнее родной жены. Кстати, над чем он сейчас работает?

— Не могу сказать, — ответил он.

— По-прежнему — страшный секрет, да?

— Страшнее не придумаешь.

— А когда расскажешь?

— Когда закончу.

— А пока так и будешь уходить каждый день с рассветом...

— Протестую, Ваша Честь.

— Ну, в полседьмого.

— За всю прошедшую неделю только один раз я ушел так рано.

— А сегодня кто ездил на работу?

— Важное совещание, что поделаешь.

— О чем?

— О том, как установить подслушивающее устройство.

— Где?

— Секрет.

— Почему?

— Секрет.

— Нет расскажи.

— Обязательно, когда это перестанет быть секретом.

«Ох уж эти секреты», — подумала она.

— Хочешь заняться любовью? — спросила Сара.

— Да, — ответил он.

«Шлюха», — подумала она.

* * *

— Хотя вы оба и являетесь опытными детективами, — начал Майкл. («Один из нас — точно», — подумал Реган.) — ...И провели множество дел, связанных с прослушиванием, по закону я обязан проинструктировать вас относительно правил прослушивания разговоров в лавке портного.

Они сидели в его кабинете ранним утром в понедельник, первого февраля. Детективам скоро предстояло отправиться на квартиру, откуда будет вестись прослушивание. Майкл зачитал им ордер и теперь собирался перейти к лекции по минимизации, которую каждый из них слышал уже не меньше тысячи раз.

«Я-то уж точно не меньше», — подумал Реган.

Сперва он сообщил им, что суды, как правило, воспринимают ордер на прослушивание точно так же, как любой другой ордер, допускающий только ограниченный сбор информации и свидетельств. Закон не делает различий между прослушиванием и записью разговора.

— Юридически нет никакой разницы, был ли разговор просто подслушан или записан на пленку, — продолжал Майкл. — В любом случае разговор считается перехваченным.

Далее он сообщил, что, согласно ордеру, они получили право перехватывать сказанное определенным лицом — Эндрю Фавиолой — и прочими подозреваемыми и возможными соучастниками, также перечисленными в ордере...

— Тех самых бандюг, которых вы видели входящими и выходящими из лавки, — от себя добавил он.

...Постольку, поскольку сказанное ими относится к незаконной ростовщической деятельности, торговле наркотиками и — учитывая то, что печальной памяти Доминик Ди Нобили был найден с двумя пулями в затылке в багажнике машины в аэропорту Лагардия — убийствам.

— Короче, вам разрешается слушать любые разговоры, относящиеся к перечисленным преступлениям, либо к любым другим преступлениям, что, возможно, выяснится в ходе операции. Однако вам нельзя слушать привилегированные разговоры.

К категории «привилегированных» относились любые беседы между подозреваемым и его адвокатом, подозреваемым и его доктором или между подозреваемым и его супругой. Если Реган и Лаундес поймут, что Фавиола говорит с одним из перечисленных людей, они должны немедленно отключить записывающее оборудование и прекратить прослушивание.

«Охо-хо», — вздохнул про себя Реган.

— Разговор между подозреваемым и его подружкой не считается привилегированным, — продолжал Майкл, — но как только они перейдут на темы, не имеющие отношения к тем видам преступной деятельности, что перечислены в ордере, вы тоже должны прервать прослушивание.

Однако они имели право делать выборочные проверки. Например, подозреваемый мог обсуждать с адвокатом методы защиты на своем процессе; такой разговор являлся привилегированным. Но через пять минут он мог спросить, не желает ли адвокат поприсутствовать на встрече в Бронксе, посвященной новым методам распространения наркотиков в секторе четыре — один. Торговля наркотиками указана в ордере, следовательно, тут речь может идти о преступном сговоре.

Следовательно, разрешается с интервалом в одну-две минуты включаться на несколько секунд даже в привилегированный разговор. Если за этот короткий промежуток времени становится ясно, что речь идет о преступлении, указанном в ордере, можно продолжать слушать и записывать. Но в наказание за прослушивание и запись чего-либо, не имеющего отношения к делу, суд мог не признать в качестве свидетельства вообще все записи.

— Будьте очень внимательны, — напутствовал Майкл. — Если вы сомневаетесь, лучше отключитесь.

В довершение ко всему Майкл сообщил, что ордер на прослушивание выдан прокурором штата Нью-Йорк, а сам он отвечает за правильность и законность процесса расследования. Член Верховного суда, подписавший ордер, имеет право требовать периодических отчетов по следствию и по тому, насколько законно оно осуществляется...

— И когда он потребует такой отчет, — сказал Майкл, — обратится именно ко мне. К тому же не исключено, что нам потребуется ордер на обыск или на прослушивание телефонных переговоров, или другое какое-нибудь разрешение, или справка. Обращаться за ними придется мне. И поэтому я должен твердо знать, что происходит. Пожалуйста, держите меня в курсе событий, хорошо? Проследите, чтобы я всегда получал копии всех пленок, отчетов и так далее. Я хочу прослушивать каждую — подчеркиваю, каждую — пленку, как только с нее снимут копию. Если случится что-то непредвиденное — звоните мне. Вот номера моих телефонов, рабочего и домашнего. Повесьте их на самом видном месте. Ну, вот и все. Удачи.

Номера его телефонов украсили собой стену в квартире на Гранд-стрит, в одном квартале от лавки портного. Реган и Лаундес набрали номер линии доступа, тем самым включив «жучок», и операция началась. Теперь они слышали все разговоры в задней комнате лавки так же отчетливо, как если бы они сами сидели среди гангстеров. Надев наушники и повертев ручки настройки, они почти незамедлительно выяснили, что в комнате находится один постоянный персонаж, некто по имени Бенни. Так же скоро они поняли, что он является сыном владельца и что он работает на гладильной машине, по крайней мере пока что. Из какого-то разговора между Бенни и его отцом в тот же день стало ясно, что он, Бенни, вскоре собирается сменить место работы.

— А я думал, тебе нравится здесь со мной, — протянул отец.

Луи Ваккаро, владелец лавки. Реган и Лаундес знали его голос и как он выглядит, поскольку раз десять заходили к нему в мастерскую.

— Мне действительно нравится работать с тобой, папа...

Бенни Ваккаро, оператор гладильной машины. В наушниках слышалось шипение горячего пара.

— Но я не люблю гладить. Эндрю сказал, что он подыщет мне работу в доках. Я с ним говорил после...

— В доках надо быть начеку.

— Да, я знаю. Но я отказался от места на рыбном рынке. Я ведь не переношу запах рыбы. Эндрю сказал, что я могу приступать сразу же, как только переговорю с тобой. Я стану больше зарабатывать, папа, и еще он сказал, что, возможно, будет давать мне еще кое-какие небольшие поручения. Ты же знаешь, за маленькие, но важные поручения платят еще больше. Я правда хочу этим заняться, папа.

— А я-то думал, тебе здесь нравится, — повторил старик.

— Нравится, папа, очень нравится. Но понимаешь, все время проводить за этой машиной...

— Когда я начинал, я гладил вручную, — ответил Луи. — И шил, и гладил, все сам.

— Сейчас другие времена, папа.

— Да, другие.

— Эндрю считает, что я достоин лучшей жизни, а он в состоянии мне помочь. Папа, мне уже тридцать три, не могу же я провести всю оставшуюся жизнь за глажкой!

Старик грустно вздохнул.

— Папа, мы договорились?

— Останься, пока я не найду кого-нибудь на твое место.

— Как долго ты будешь искать? Эндрю сказал, что я могу приступать со следующего понедельника. С восьмого. Найдешь кого-нибудь к тому времени?

— Надо спросить Гвидо.

Гвидо был одним из друзей старика. В первый вторник после начала прослушивания он зашел в мастерскую, и приятели проговорили весь обеденный перерыв. Реган и Лаундес решили, что они разговаривали за едой, поскольку беседа постоянно прерывалась комментариями относительно качества еды и вина, а многие слова звучали так, словно их произносили с набитым ртом. Суть разговора сводилась к тому, что Бенни предложили работу получше и Луи понадобится человек для работы на гладильной машине. Гвидо сказал, что ему очень жаль... — Che peccato, che peccato... — но что он поищет кого-нибудь.

— Е necessario che tenga la bocca chiusa, — предупредил Луи.

— Si, naturalmente, — согласился Гвидо.

Поскольку в ордере не встречалось имен ни Гвидо, ни Луи и поскольку тема разговора явно не имела отношения к преступности, Реган и Лаундес выключили магнитофон и сняли наушники. Никто из них не понимал по-итальянски. Позже, утром в среду, знающая итальянский секретарша из конторы Майкла сделала перевод. Луи сказал: «Главное, чтобы он умел держать язык за зубами», а Гвидо ответил: «Да, разумеется». Из чего Майкл сделал вывод, что кто бы ни работал на гладильной машине, он обязан молчать относительно происходящего в задней комнате лавки. Вполне естественно. Вдруг беседа двух стариков тоже приобрела криминальную окраску.

Визиты начались утром в среду, в десять утра. Первым приехал сам Эндрю. Бенни с радостью в голосе представил его звукозаписывающему оборудованию.

— Привет, Эндрю. Как дела?

— Отлично, Бенни, отлично.

Реган и Лаундес надели наушники и обратились в слух. Бенни все еще работал за гладильной машиной: очевидно, Луи пока не нашел ему подходящей замены. Бенни сразу же на это и пожаловался.

— Я сказал отцу, что собираюсь начать работать на тебя со следующего понедельника. Но он все тянет, никак не может найти мне замены.

— Я только что с ним разговаривал, — ответил Эндрю. — Надеюсь, все будет в порядке.

— Потому что мне правда очень не терпится.

— Все будет хорошо, Бенни. Все под контролем.

— Хотелось бы.

— Можешь мне поверить.

— Уж кому-кому, — заметил Реган.

— Поверь ему, — презрительно бросил Лаундес.

— Я жду гостей, — объявил Эндрю.

— О'кей. Я отправлю их наверх.

— Наверх? — встрепенулся Реган.

— Куда «наверх»? — не понял Лаундес.

До их слуха донесся звук его шагов. Сквозь шипение пара они услышали легкий скрежет металла по металлу, затем щелчок, потом скрип открываемой двери, хлопок — и снова только шипение гладильной машины.

Первым из гостей явился Руди Фавиола.

— Привет, Руди, как дела?

— Замечательно, Бенни. Мой племянник уже здесь?

— Да, он ждет вас наверху.

Реган посмотрел на Лаундеса. Его напарник ответил недоумевающим взглядом.

Они снова услышали шаги. Затем наступила тишина. Ее нарушил голос, звучащий словно из динамика. Голос Эндрю?

— Да?

— Дядя Руди.

— Поднимайся.

Раздался звонок. Дверь снова открылась и захлопнулась. И ничего. В своем отчете Култер упомянул о двери с засовом и домофоном. Детективы начали опасаться худшего.

Следующий персонаж прибыл в десять минут десятого. Бенни представил его как «мистера Бардо».

— Доброе утро, мистер Бардо.

— Доброе утро, Бенни.

— Пети Бардо, — буркнул Реган.

— Консильери, — кивнул Лаундес.

«Нет, Папа Римский, — подумал Реган. — Ну и напарничка Бог послал».

— Они наверху, — сообщил Бенни.

Детективы внимательно слушали. Шаги. Тишина. Затем:

— Да?

Снова голос из динамика. Очень похожий на голос Эндрю Фавиолы.

— Пети.

— О'кей.

И опять звонок. Дверь распахнулась и закрылась. Тишина. Все они шли наверх, вот куда. А внизу хоть слушай, хоть не слушай.

Следующим пришел Парикмахер Сэл.

— Сэл, — представился он в домофон, и дверь перед ним немедленно распахнулась.

Следующего посетителя звали Бобби.

— Привет, Бобби, как дела? — спросил Бенни.

— Все здесь?

— Наверху.

Шаги. Голос из динамика.

— Да?

— Триани.

«Спасибо», — подумал Лаундес.

— Поднимайся.

Дверь открылась и закрылась. Тишина. За машиной для глажки Бенни начал напевать: «Я оставил свое сердце в Сан-Франциско».

Следующие двое прибыли вместе. Не дожидаясь приветствия, один из них воскликнул:

— Здорово, Бенни.

— Привет, — отозвался тот с удивлением в голосе, словно не слышал, как они вошли.

Реган и Лаундес вслушивались в тяжелые шаги, гулко отдававшиеся в комнате. В динамике раздался знакомый голос.

— Кармине и Ральф.

— Поднимайтесь.

Звонок, стук двери — добро пожаловать, гости дорогие. Ральф Карбонарио и Кармине Орафо тоже здесь, и все сидят наверху, а внизу никто не произносит ни единого слова, за исключением Бенни, который опять принялся напевать за работой.

Реган стащил с головы наушники.

* * *

В комнате для совещаний наверху они планировали убийство Алонсо Морено.

— Мы не ему собираемся вправлять мозги, — пояснял Эндрю. — А тем, кто придет за ним следом.

— Боюсь, мы начинаем нечто такое, что потом не сможем закончить, — заметил Карбонарио.

Он носил кличку Рыжий Ральфи из-за своих рыжих волос. К тому же веснушки усеяли все его лицо, и несколько лет назад его называли Ирландцем Ральфи — пока он не проломил несколько голов. С тех пор он немного прибавил в весе и теперь сидел за столом совещаний в серых фланелевых слаксах и голубой кашемировой спортивного покроя куртке, из-под которой выглядывал серый свитер с низким воротом. Завтра утром ему предстояло лететь в Сиэтл. Он скептически относился к плану убрать Морено. Лучше не начинать ничего такого, что может привести к осложнениям. Временами Ральфи, вопреки очевидным фактам, воспринимал себя абсолютно законопослушным бизнесменом.

— Если мы не начнем, то китайская сделка не состоится, — пояснил Руди. — Косоглазые и так уже говорят нам: либо начинаем, либо расстались. Неужели мы позволим этому испашке помешать миллиардной сделке?

— Руди прав, — вмешался грубый и зычный голос Парикмахера Сэла. — К чертям его. Мы должны настоять на своем.

— Проще было бы ему заплатить, — предположил Триани. — Сколько он хочет?

Бобби Триани приходился Руди зятем. Женившись на его дочери Иде, он стал членом семьи и поднялся до четвертого места в иерархии. Сорокадвухлетний крепыш с карими глазами и темными волосами, обычно он смолил не переставая и воздерживался от курения только здесь, в квартире Эндрю, или в офисе, как бы он там ни назывался. Ему не нравилось, что здесь нельзя курить: с сигаретой лучше думается. Он знал, что его тесть умирает от рака легких, но тем не менее не сомневался, что табачный дым прочищает мозги. Когда Бобби развлекался с одной из своих маленьких подружек, он накуривался до одури. Его тесть не знал о его подружках. Бобби надеялся, что тот умрет прежде, чем узнает.

— Мы были готовы дать ему сорок пять процентов в Америке, — ответил Эндрю. — Он требует пятьдесят.

— И тем не менее, — пожал плечами Бобби. Из всех присутствующих он выделялся наиболее легкомысленной манерой одеваться, и с его лица еще не сошел загар, полученный в Майами.

— И кстати, ты согласился, — заметил Пети.

— Плевать, на что он согласился, — вспыхнул Руди.

— Правильно, — сказал Сэл. — Плюнуть и растереть.

— И все-таки, — осторожно начал Ральфи. — Должно же наше слово чего-то стоить, разве не так?

— Сейчас не тот случай, — возразил Орафо.

Подобно Карбонарио, с которым он сотрудничал теснее всех в организации, он явился на встречу в спортивной куртке и слаксах, без свитера, в белой рубашке и темном галстуке. Ему уже перевалило за шестьдесят, и он не один пуд соли съел вместе с Руди, да и с Энтони тоже. Кармине все еще верил в воровскую честь. Считалось, что все они верят в воровскую честь. Если ты дал человеку слово, умри, но сдержи. Правда, человек, которого Эндрю хотел отправить к праотцам, и понятия не имеет, что такое честь. И поэтому Орафо решил, что на данный случай правила не распространяются, несмотря на то что Эндрю с Морено обменялись рукопожатием.

— Пятьдесят процентов прибыли — это же грабеж среди бела дня, — возмутился он. — Испашка просто сбрендил. Эндрю прав. Мы замочим его в назидание всем остальным. А потом придем к ним с прежним предложением, и его у нас с руками оторвут.

— Все равно, — поежился Карбонарио.

— Я хочу, чтобы это произошло там, где он живет, — объявил Эндрю.

Все удивленно уставились на него.

— Пусть всякий знает, что от нас нигде не скрыться. Если нам нужно, мы ни перед чем не остановимся. Или они соглашаются на наши условия, или мы их всех закопаем. Я хочу, чтобы все это поняли.

— Ты говоришь о Колумбии? — взвизгнул Бобби. Когда он долго не курил, в горле у него пересыхало. Сейчас он с большим удовольствием убил бы не испашку, а самого Эндрю за то, что тот не разрешает ему курить.

— Да, о Колумбии, — подтвердил Эндрю. — Он живет там, и именно там должна состояться акция.

— Но кажется, он все еще в Нью-Йорке, — заметил Пети.

— Здесь пришить его гораздо легче, Лино, — поддакнул Руди.

— Знаю, дядя Руди. Но гораздо большего эффекта мы добьемся, если покончим с ним там.

— У нас есть там свои люди? — спросил Кармине у Ральфи.

— Как и везде, — ответил тот. — Но должен предупредить тебя, Эндрю, последствия могут быть непредсказуемыми. У нас законный бизнес в Майами, а оттуда до его сферы влияния рукой подать. Его людям не составит особого труда выяснить, какие фирмы принадлежат нам и где они находятся. В будущем нам светят бо-ольшие неприятности.

— Что за неприятности? — спросил Кармине. — О чем ты, Ральфи?

— Убийства, взрывы, и так далее. Людям Морено доводилось убивать даже судей, так неужели ты думаешь, они спустят нам?

— Судьи не приходили в дом Морено и не убивали его в его собственной постели, — мягко заметил Эндрю.

Никто из сидящих за столом в течение нескольких секунд не мог выговорить ни слова, и каждый — за исключением Руди — гадал, кто первым попытается объяснить Эндрю, что он хочет невозможного. Руди же было неудобно ставить племянника в неловкое положение. Он предпочел бы, чтобы критика прозвучала из чьих-либо других уст. Кроме того, он не был уверен, что это действительно абсолютно невозможно.

— Г-м-м... И как мы попадем к нему домой, Эндрю?

Пети Бардо. Естественно, в коричневом костюме. Коричневый галстук, коричневые ботинки. Все коричневое.

— Очень просто. Предложим кому-нибудь за это миллион наличными, — ответил тот.

«Не так уж и глупо», — с улыбкой подумал Руди.

* * *

В шесть вечера в ту же среду, как раз тогда, когда Джонни Реган и Алекс Лаундес докладывали Майклу о том, что встреча на высшем бандитском уровне действительно имела место в лавке портного и что больше им совершенно нечего сказать, перед Сарой Уэллес распахнулась дверь, выходящая на Мотт-стрит, и она стремглав взбежала наверх, туда, где ее ждал Эндрю. Всю неделю она представляла его именно здесь, сидящим в кожаном кресле в гостиной, в перетянутом в поясе халате с монограммой. А под халатом — ничего, ведь он ждет ее.

Она не понимала, почему при одной только мысли о нем в ее мозгу рождались такие эротические фантазии, о которых она раньше и не подозревала. Она знала, что испытывает к нему не любовь, — какая любовь, если она практически ничего о нем не знает? — а то чувство, которое в Библии называется похотью, а ее юные ученики обзывали просто и ясно — течка. Она не знала этого мужчину, однако умирала от желания практически все двадцать четыре часа в сутки. И сейчас, когда она, поднимаясь по ступенькам к знакомой двери, увидела, как дверь приоткрывается и как он появляется в дверном проеме не в халате, а в джинсах и свитере, она безумно хотела его. Хотела, когда бросилась к нему, хотела, когда подняла свое лицо навстречу его губам, когда захлебнулась его поцелуем и утонула в его объятиях.

* * *

— Собрание закончилось около половины первого, — докладывал Реган.

— Я как раз спустился за сандвичами, — уточнил Лаундес.

«Осел», — подумал Реган.

— Все они попрощались с Бенни, — продолжал он. — Наша наружка сообщила, что они вышли по одному и разошлись в разных направлениях. Кроме нашего героя. Он оставался там целый день. Когда мы закруглились в пять, он еще не ушел.

— Именно в это время лавка закрывается, — вмешался Лаундес. — В пять часов. Согласно ордеру, мы имеем право вести прослушивание с девяти до пяти. А открывается лавка как раз в девять утра.

— Но наружка по-прежнему на месте, они глаз не спускают с парадного, — добавил Реган. — Ребята проводят Фавиолу до дому и уложат в постельку.

— Что вы имели в виду, когда сказали, что у вас нет ничего существенного? — уточнил Майкл.

— Они не разговаривают в задней комнате, Майкл, — пояснил Реган. — Ну, здравствуй, там, привет, как дела, хорошая погода. Но встречи они проводят наверху. Хотел бы я знать, где это «наверху» находится.

— Фредди говорил о какой-то двери, — вспомнил Майкл. — С засовом и домофоном.

— Да, — кивнул Реган. — Фавиола впускает их, и они поднимаются.

— Наверное, там у них что-то вроде места для встреч, — догадался Лаундес. — Поскольку над лавкой находятся окна, то там и комната может быть.

— Фредди придется идти туда снова, — вздохнул Майкл.

— Когда?

— Как можно скорее, — ответил он и потянулся к телефону. — Нужен еще один ордер.

* * *

Летом в квартире стояла невыносимая жара, зимой царил жуткий холод. Хорошо там не бывало никогда. Лоретта ненавидела свою квартиру. Летом окна были нараспашку, и с улицы доносились звуки, характерные для какой-нибудь страны третьего мира, но уж никак не Америки. Зимой из соображений экономии тепла затыкались все щели, и вокруг все благоухало запахами яств и другими экзотическими запахами тоже. Иногда ей приходило в голову, что вокруг никто никогда не мылся. Становилось все холоднее и холоднее. Отопление отключали каждый вечер в одиннадцать, а сейчас было уже четверть двенадцатого.

Дасти переехал к ним три дня назад. Заявил матери Лоретты, что хочет находиться с ней рядом, пока у нее внутри зреет его ребенок. Так и сказал: «Я должен оставаться рядом с тобой, Хейзи, пока в тебе зреет мой ребенок». Лживый наркоман, не рядом с ребенком он хочет находиться, а рядом с благотворительными деньгами, которые получает ее мать на себя и двух своих детей. Ни Лоретта, ни ее младший брат ни разу не имели удовольствия видеть своих отцов. Гамильтону Барнсу исполнилось двенадцать лет, до сих пор он был младшим в семье. Барнс — девичья фамилия ее матери, которую она дала и своим детям, вместо фамилий своих приятелей, и на том спасибо. И теперь Хейзель Барнс снова оказалась в интересном положении, и ее новый дружок-наркоша вселился к ним, какая радость! Почему-то мамашу всегда тянет на каких-нибудь бомжей. Лоретта не понимала, в чем тут дело. Может, ей нужны те, кто сам нуждается? Мужчины, которые не могут самостоятельно позаботиться о себе?

— Ну чего уставилась? — спросил Дасти.

Она как раз шла в ванную, в хлопчатом халатике поверх короткой ночнушки. Спала она в одной комнате с Гамом, там же делала уроки и всячески старалась избегать тех мест, где мог сидеть под кайфом мистер Дасти Роджерс.

— Ты меня слышишь? — повторил он. Когда он не летал под кайфом, он пил. Иногда он совмещал и то и другое. Сам приготовит себе героин, сам кольнется, затем отключится часа на три, на четыре. В такие моменты он казался мертвым — подбородок упал на грудь, глаза закрыты, не шелохнется. Она ненавидела его смертельно; мамочка впустила его после крупных скандалов.

Она прошла мимо, не сказав ни слова.

Он кивнул в подтверждение своих мыслей и наполнил очередной стакан.

Кухня разделяла квартиру на две части. Их с Гамом спальня находилась по одну сторону, слева, если смотреть из прихожей. Справа располагалась маленькая гостиная, ванная, совмещенная с туалетом, и спальня матери. Приближаясь к ванной, Лоретта слышала громкие звуки телевизора из комнаты матери. В гостиную они старались не заходить, потому что ее единственное окно выходило на воздухозаборник и на грязную кирпичную стену противоположного дома. Если они с Гамом хотели посмотреть телевизор, им приходилось просить у матери разрешения войти. Обычно там же обретался и Дасти — валялся на кровати в одних трусах и под кайфом. Впрочем, Лоретта все равно предпочитала книги.

Всякий раз, когда в ванной загорался свет, вокруг мыльницы начиналось шебуршание, и тараканы со всех ног бросались в укрытия. Она не понимала, почему тараканам так нравится есть мыло. Вообще-то они не так беспокоили ее, как крысы. Садясь на унитаз, она всегда боялась, что снизу вылезет крыса и укусит ее, поэтому сперва заглядывала в унитаз и лишь потом садилась. Лоретта спустила воду и вымыла руки и лицо перед сном.

Ванну она принимала только через день. В подобных домах горячая вода кончалась очень быстро. Городские власти не волновало, довольны ли жильцы, лишь бы домовладелец исправно платил налоги. «Да, мисс, мы выясним, в чем дело. Обязательно». Точно так же, как они следили за уборкой мусора, расчисткой снега или за электрическими проводами, свисающими с потолка прямо посреди комнат. Чуть зазеваешься — и запросто можешь получить удар током. Лоретта почистила зубы, сполоснула рот, убрала щетку в желтый пластмассовый стакан рядом с красным маминым и синим Гама, вытерла руки о свое полотенце и открыла дверь ванной.

Дасти стоял прямо напротив.

— Почему так долго? — спросил он.

— Извините, — ответила она. — Я не знала, что вы ждете.

Она попыталась протиснуться мимо. В конце узкого коридора в комнате матери надрывался телевизор. Где-то за пределами квартиры ругались на одном из ближневосточных языков, на каком именно — она не знала.

— Куда ты так спешишь? — осклабился он.

— Дайте пройти, — спокойно сказала она. Но внутри у нее все оборвалось от страха.

— Ну разумеется, — сказал он и шагнул в сторону, все еще ухмыляясь. Когда Лоретта проходила мимо него, он больно ухватил ее за зад. Девочка вырвалась и, как таракан при ярко вспыхнувшем свете, бросилась через кухню в свою спальню, захлопнув за собой дверь. На замок дверь не запиралась.

Гам еще не вернулся.

Двенадцать лет.

«Десять вечера. Знаете ли вы, где сейчас ваши дети?»

Только сейчас уже полдвенадцатого.

Лоретта собрала книги, разбросанные по постели, сняла покрывало, легла и выключила ночник. Она натянула одеяло до самого носа и постаралась заснуть, зная, что на двери нет замка, что Дасти может в любой момент зайти за ней следом, со страхом представляя, как крыса заскакивает к ней на постель и вгрызается ей в лицо, понимая, что однажды Гам может вообще не вернуться домой и на следующее утро его найдут на улице мертвым.

Вскоре после полуночи она услышала, как поворачивается во входной двери ключ.

Он на цыпочках пересек кухню, зашел в спальню, разделся в темноте и залез в кровать, стоявшую напротив. Она не подала виду, что слышит. Она не спросила, где он был и почему вернулся так поздно. В семь утра она встанет и начнет собираться в школу. Лоретта надеялась, что к тому времени Дасти умрет от передозировки наркотика.

* * *

Потребовалось ровно одиннадцать дней, чтобы добраться до Алонсо Морено.

Двое согласившихся взяться за работу прибыли из Сицилии. Они говорили на ломаном английском, но это не имело значения, потому что им предстояло выдавать себя за эмиссаров из Рима. Для таких опытных киллеров, как Луиджи Ди Белло и Джузеппе Фратанджело, имя Морено ничего не значило, а Колумбия и того меньше. Если уж на то пошло, даже Эндрю Фавиола не имел для них большого значения, хотя именно он придумал план, по которому им предстояло действовать. Важным для них было только одно — миллион долларов, которые они разделят между собой по окончании работы. Фавиола выплатил им десять процентов авансом, когда они договаривались. Теперь им оставалось только заработать остальные девятьсот тысяч.

Все знали, что Морено долгие годы обхаживал католическую церковь у себя на родине. Во всех своих поездках он ни на миг не расставался с двумя священниками — преподобными Джулио Ортисом и Мануелем Гарсиа. Эти два уважаемых клирика сидели вместе с Морено в совете попечителей основанной им благотворительной организации, целью которой являлось уничтожение трущоб в Боготе, Меделлине и Кали. На всех торжественных мероприятиях они появлялись рядом с ним и возносили небесам хвалу за все те добрые дела, которые делает Морено для Колумбии, забывая, правда, что миллионы, которые он раздавал сирым и убогим, — а еще и церкви, — появились потому, что он наводнил все Соединенные Штаты Америки кокаином. Эндрю вычитал в журнале «Тайм», что Морено недавно ходатайствовал о личной аудиенции у Папы Римского. Больше ничего знать не требовалось.

Послание папы изготовил римский фальшивомонетчик, взяв за образец письмо на гербовой бумаге, украденное из почтового ящика в Ватикане.

Текст на компьютере «Макинтош» на английском языке набрал итальянец из Милана. В результате он выглядел так, словно бы его написал человек, не слишком уверенно изъясняющийся на иностранном языке:

Сеньору Алонсо Морено

Ранчо Паломар

Пуэрто-Оспина

Путумайо, Колумбия

Дорогой Сеньор Морено,

Его Святейшество узнал о Вашей просьбе о частной аудиенции и желал бы предложить Вам на выбор несколько дат этим летом.

Пожалуйста, узнайте, что в середине февраля по пути в Боготу в Пуэрто-Оспина прибудут два святых брата Францисканского ордена для проведения консультаций с Вами.

Их имена: Луиджи Ди Белло и Джузеппе Фратанджело. Его Святейшество просит Вас оказать им гостеприимство.

Остаюсь навечно Вашим братом во Христе (за Его Святейшество Папу Иоанна Павла 11).

Потребовалось два дня, чтобы скопировать и отпечатать послание, и еще два дня, чтобы перепечатать его на машинке и отправить из Рима. Двенадцатого февраля два человека Морено забрали письмо на местной почте и в тот же день на одном из его личных «лендкрузеров» (которые колумбийские солдаты прозвали «наркотойоты») отвезли на ранчо близ Пуэрто-Оспина. А уже на следующий день святые братья Ди Белло и Фратанджело подъехали на пыльном джипе к воротам крепости Морено, возвышающейся на речном берегу недалеко от границы с Эквадором.

Оба были одеты, как и подобает францисканцам, в длинные коричневые рясы с капюшоном, перевязанные на поясе веревкой. У обоих на груди болталось по черному деревянному кресту на черной же шелковой веревке. Оба были в сандалиях на босу ногу. У каждого под рясой скрывалось по автомату «узи» калибра девять миллиметров, изготовленному в Израиле и снабженному глушителем. На смеси ломаного английского и южноитальянского они представились двум вооруженным охранникам, понимавшим только по-испански, и предъявили им письмо.

Один из охранников достал переносную рацию и выпалил несколько испанских фраз. Францисканцы кротко ждали, опустив очи долу. Вся речная долина гудела от обилия насекомых. Отец Ди Белло прихлопнул на щеке москита и пробормотал сицилийское ругательство, которого охранники не поняли. Наконец кто-то приехал из главного дома на «Мерседесе-бенц». Медленно, с трудом разбирая английские слова, он прочитал письмо, а затем его лицо прояснилось, он поклонился по очереди обоим священникам и сказал на таком же варварском английском, на каком изъяснялись и они сами: "Пожалуйста, заходить. Por favor. Пожалуйста, сэры".

От окружающего пейзажа захватывало дух. Тропические цветы стеной стояли вдоль дороги, по которой «мерседес» поднимался все выше и выше, дальше от реки. Вокруг били фонтаны. Среди цветов возвышались статуи обнаженных женщин. Добропорядочные отцы отвели глаза.

Морено радостно их приветствовал, извинился на своем идеальном английском, что не говорит по-итальянски и надеется, что они все-таки поймут его бедный английский. Ди Белло и Фратанджело кивали и широко улыбались и сообщили на своем жутком наречии, что могут остаться только на одну ночь: «Только на la notte, да?» (Морено, впрочем, не помнил, чтобы когда-нибудь предлагал им свой кров), поскольку-де их в Боготе ждут другие церковные дела. Следовательно, хорошо бы сразу же обсудить, какие дни устроят мистера Морено для аудиенции с Его Святейшеством, каковую аудиенцию, по их словам, Его Святейшество ждет с большим нетерпением. Ди Белло так буквально и сказал: «Он очень сильно ждать, да?» Морено от радости чуть штаны не намочил.

Он налил прелатам по бокалу калифорнийского вина и предложил перед обедом осмотреть особняк. Гости с радостью согласились, поскольку им было приказано убить его в собственной постели, а следовательно, не мешало бы узнать, где именно он спит. Он продемонстрировал гостям свои бильярдные и спросил, играют ли они, затем свою музыкальную залу с огромным роялем (и поинтересовался, музицируют ли они) и свой музыкальный комплекс с двумя сотнями пластинок. Он проводил их в необъятную, обшитую деревянными панелями обеденную залу со столом, за которым легко умещалось не менее пятидесяти едоков, а также в бар и в гостиную, обставленную мебелью, которую Фратанджело нашел великолепной, но которую неблагодарные гости (убедившись, что Морено их не слышит) характеризовали как «дешевку из Майами». Еще он показал им спальни, где им предстояло провести ночь, и наконец распахнул перед ними двери своей собственной спальни на втором этаже, с зеркальным потолком и увитым розовыми кустами балконом, выходящим на реку.

За великолепным обедом, сервированным под открытым небом, на террасе, освещенной японскими фонариками и с видом на сбегающие вниз к реке дорожки, они обсудили сроки аудиенции — рассматривалось несколько дней в июле и несколько в августе, — и Морено великодушно заметил, что его устроит любой день, удобный для Его Святейшества. Ди Белло предположил, что предпочтительнее было бы начало июля...

— Не так жарко, как в августе, да? — сказал он.

И Морено ответил, что начало июля ему вполне подходит. Он снова налил священникам вина, и они подняли тост за предстоящую аудиенцию. Морено мимоходом отметил, что он делает щедрые пожертвования на католическую церковь на его родине, и с огромным удовольствием уделил бы что-нибудь римской церкви тоже. Фратанджело неодобрительно покачал головой и с неприкрытым удивлением переглянулся с Ди Белло, что породило у Морено опасение, не совершил ли он оплошность. Он тут же добавил: «Если Его Святейшество не сочтет мое предложение нескромным», однако ни Фратанджело, ни Ди Белло с их ограниченным знанием английского не поняли его оговорки. Поэтому они оба кивнули с серьезным видом и сказали, что на следующее утро им рано вставать, поэтому они предпочли бы сейчас откланяться.

Сразу же после полуночи они покинули спальню Ди Белло и поднялись наверх на опоясывающую дом балюстраду, проходившую мимо спальни Морено. У дверей стоял вооруженный охранник. С дальнего конца коридора Ди Белло снял его очередью из «узи». Благодаря глушителю выстрелов никто не услышал.

Войдя в спальню, Фратанджело шесть раз бесшумно выстрелил прямо в лицо спящего Морено. Затем, в память о еще более знаменитом убийстве в Чикаго, совершенном много лет назад, Ди Белло вытащил розу из вазы и бросил ее на залитую кровью подушку Морено.

* * *

Квартира утопала в розах.

Прошло уже три дня после праздника Святого Валентина, но и на кухне, и в гостиной, и в столовой — везде были розы. Сара заглянула в спальню. Розы в вазах стояли вокруг камина, а также на камине и у окна, выходящего на Брум-стрит. На каждом букете белела карточка:

Сара,

Я тебя люблю.

Эндрю.

Она начинала ему верить.

— Я хотел послать дюжину роз к тебе домой в воскресенье...

— Очень хорошо, что не послал.

— Надеюсь, эти заменят их.

— Они чудесны, — сказала она.

— У меня для тебя есть еще один маленький подарок, — объявил Эндрю.

Прежде чем он снял оберточную бумагу, она уже догадалась, что это белье.

— Примерь, — попросил он.

Сара зашла в ванную. Там тоже стояли розы, в вазе на полочке. Она разделась, затем натянула через голову короткую белую ночную рубашку. Красные туфли она снимать не стала и теперь чувствовала себя донельзя порочной, в белой, почти ничего не скрывавшей ночнушке и в ярко-красных туфлях на высоких каблуках. Через минуту она предстала перед ним в дверях спальной в нарочито вызывающей позе.

— Ах да, у меня для тебя есть еще кое-что, — спохватился он и вручил ей маленькую коробочку.

Ей очень хотелось бы ошибиться — но чем еще это могло оказаться? Каким образом она сможет объяснить...

— Открой, — приказал он.

— Эндрю...

— Прошу тебя.

Сара развязала ленточку.

Ее опасения подтвердились. В коробочке лежало кольцо. Кольцо с печаткой, изящного черного цвета.

— Оно из бронзы, — пояснил Эндрю. — Я купил его в одной антикварной лавке на Медисон-авеню.

— Эндрю... Оно... великолепно. Но...

— На печатке выгравирована фигура какого-то получеловека-полукозла, — продолжал он.

— Сатира, — кивнула она. — Но, Эндрю, как я смогу...

— А в руке он держит птицу. Очевидно, кольцо древнеримское.

Он надел кольцо на безымянный палец ее правой руки. Теперь не только в короткой белой рубашке и красных туфлях, но еще и с черным кольцом на правой руке и с обручальным — на левой она показалась себе действительно воплощением порока. Сара очень сомневалась, что сможет когда-нибудь носить этот подарок, — наверняка он стоил небольшого состояния. Повесить на цепочке на шею? Майкл, естественно, спросит, откуда у нее такая вещь. Но и отказаться у Сары тоже не было сил. Она взяла Эндрю за руку. Он поднес ее руку к губам.

— Я люблю тебя, — произнес он.

— Я тоже тебя люблю, — отозвалась она.

Лежа с ним в кровати, положив левую руку ему на грудь, а голову на плечо и любуясь черным кольцом на пальце правой руки, Сара опять задала себе вопрос: «Как могла она полюбить человека, о котором практически ничего не знала?» Раньше ей казалось, что, кроме подростков, никто не в состоянии мгновенно и безоглядно влюбляться только из-за притягательной внешности или оригинальных поступков, да и то единственно потому, что о подростке больше и знать-то нечего. Но прежде чем полюбить человека, не следует ли хорошенько его узнать? И тем не менее, какой еще мужчина завалил бы ради нее розами всю квартиру? До сих пор только Майкл однажды подарил ей кольцо — на свадьбу. И вот теперь некий незнакомец наполнил ее жизнь цветами и надел ей на палец древнеримское кольцо. Причем черное, ни много ни мало. До сих пор у нее никогда не было черного кольца. До сегодняшнего дня она даже не подозревала, что бронза может почернеть.

Она сказала, что тоже любит его.

И теперь ей хотелось узнать, кого она полюбила.

— Твои родители живы? — спросила Сара.

— Да.

— Где они живут?

— Ну, мама в Коннектикуте, а отец в Канзасе.

— Они разведены?

— Вроде того.

— Чем занимается твой отец?

— Раньше был строительным подрядчиком.

— А сейчас?

— Он удалился от дел.

— Сколько им лет?

— Отцу пятьдесят два. Маме пятьдесят.

«Она всего лишь на шестнадцать лет старше меня», — подумала Сара.

— Где именно в Коннектикуте?

— В Стонингтоне.

— У тебя есть братья или сестры?

— Две сестры.

— Старшие или младшие?

— Старшие.

— Держу пари, они тебя безумно баловали.

— Точно.

— Где ты учился?

— В Кенте и Лос-Анджелесском университете.

— На каком факультете?

— Управления.

— Когда ты закончил университет?

— А я его не заканчивал. Меня выгнали.

— Как?

— Ну, официально это называется — отправили в академический отпуск.

— За что?

— За пьянство и дурное поведение.

— Нет, серьезно?

— А я и не шучу. Я набил морду четверым парням за то, что они вылили мне на постель соус для спагетти.

— С чего бы это?

— Наверное, решили, что это смешно. Впрочем, к тому времени я уже утратил интерес к учебе. Я часто ездил в Лас-Вегас, играл, ну, словом, развлекался. А учеба и Лас-Вегас несовместимы.

— Я никогда не была в Лас-Вегасе.

— Как-нибудь я возьму тебя с собой.

— Почему они разошлись? Твои родители.

— Не знаю. Жизнь развела.

— А по чьей инициативе? Отца или матери?

— Ни того, ни другого. Просто так сложились обстоятельства.

— Как раз сейчас моя сестра разводится.

— Знаю. Она хорошенькая.

— Да.

— Но ты лучше.

— Спасибо.

Некоторое время Сара хранила молчание. Затем возобновила разговор:

— Не надо было тебе покупать мне это кольцо.

— Но мне так хотелось.

— И как я смогу его носить?

— Надевай, когда приходишь сюда. Что ты с ним делаешь в другое время, мне все равно. Но здесь пусть всегда будет у тебя на руке.

— Договорились.

— Пока ты здесь, я хочу, чтобы ты сняла второе кольцо. Хочу, чтобы здесь ты носила только мой подарок.

— Ладно. Я найду, где его спрятать. Я с удовольствием его вообще бы не снимала, оно такое красивое...

— Нет, только когда ты здесь, — повторил он и добавил тихо: — А теперь сними другое.

— Ладно.

Сара сняла обручальное кольцо и положила его на ночной столик рядом с телефоном. Она совсем не чувствовала себя виноватой. Кольцо соскользнуло с пальца так легко, словно Майкла больше вовсе не существовало. Эндрю поцеловал место, где оно было секунду назад.

— Теперь возьми в руку мой член, — приказал он. — В правую руку, на которой мое кольцо.

— Опять начинают, — прошептал Реган.

— Лучше выключи, — предупредил его Лаундес.

— Ш-ш, — прошипел Реган.

В спальне «жучок» располагался внутри телефона на столике в изголовье кровати. Такие же «жучки» размещались в телефоне на кухне этажом ниже и в комнате для совещаний в самом низу. Нью-йоркская телефонная компания сообщила, что в квартире над лавкой портного имелось три не внесенных в справочники телефонных номера. Фредди Култер выжал из компании всю необходимую информацию и установил линию доступа в том же распределительном щите, куда сходились все квартирные телефоны. Перед повторным визитом в лавку он отключил все три телефона, а затем за девять минут установил «жучки».

Но, оказавшись внутри, он обошел всю квартиру, нашел подходящую стену, разобрал электрическую розетку и поместил внутри нее одноваттный радиопередатчик. Со стороны по-прежнему казалось, что это обычная действующая розетка. Впрочем, так оно и было. Однако под крышкой скрывалась замысловатая плата, передающая звуковые сигналы. Каждый передатчик действовал в радиусе двух-трех кварталов и требовал отдельного приемника. Култер установил их на всякий случай, если вдруг по каким-то причинам телефоны выйдут из строя. В спальне лжерозетка находилась рядом со шкафом. Фредди снова воткнул в нее вилку от лампы, убедился, что лампа горит, и начал собирать инструменты.

Доводы новой заявки на ордер оказались на сей раз более весомыми, и детективы получили разрешение не только на установку «жучков», но и на прослушивание и запись телефонных переговоров. Следовательно, теперь они могли слушать обоих участников телефонных бесед, а также регистрировать, по каким номерам звонили из квартиры, равно как точное время и длительность вообще всех звонков, как входящих, так и исходящих. Правда, прежние требования минимизации по-прежнему оставались в силе. Если, например, мамаше Фавиола вздумается сообщить сынку о том, какой вкусный она приготовила обед, следователям придется моментально отключать оборудование.

Прослушивающую аппаратуру установили накануне Дня Святого Валентина.

Сегодня Реган и Лаундес впервые услышали женский голос.

— Сожми покрепче, — попросил Фавиола.

— Хорошо, — ответила она.

— Она меня возбуждает, — пожаловался Реган.

— Лучше выключи, — всполошился Лаундес.

— Ты видишь, как кольцо двигается по твоему члену?

— Профессионалка, наверное, — предположил Реган.

— Как черное кольцо, которое ты мне подарил, двигается вверх и вниз по твоему большому, твердому члену?

— Ну выключай, — нервничал Лаундес.

— Я пока не хочу, чтобы ты кончил, — прошептала она.

— Тогда ты лучше...

— Я хочу, чтобы ты умолял меня позволить тебе кончить.

— Если ты не перестанешь...

— Нет, нет, еще рано, — повторила она.

— Она над ним издевается, шлюха этакая, — заметил Реган.

— Ты все испортишь! — вскипел Лаундес.

— И она тоже, — хохотнул Реган.

— Ради Бога, Джонни, ну выключи же, наконец!

— Давай проверим, насколько твердым он у тебя может стать, — предложила женщина. — Посмотрим, что с ним может сделать мое древнеримское кольцо. Моя рука твердо сжимает его, кольцо все плотнее и плотнее...

— Наверное, у нее волшебное колечко, — заметил Реган.

— Джонни, ну прошу тебя!

— Сатир и птица, — прошептала она.

— О Боже!

— Ты ведь мой сатир, не правда ли, Эндрю?

— Боже, ты...

— А я твоя птица, верно? Нет, нет, еще рано, милый. Только когда я тебе разрешу. Я скажу, когда можно. А пока не отводи взгляда от кольца. Моя рука и кольцо, оно движется, движется...

— Достаточно, — сказал Реган и щелкнул тумблером.