Глава 1

Шел дождь.

Дождь шел уже три дня, отвратительный мартовский дождь, который своей монотонной, неумолимой серостью смыл без остатка проблеск пробуждающейся весны. Метеопрогнозы по телевидению не ошиблись, обещая дождь на сегодня и завтра. От более долговременных прогнозов воздержались.

Но патрульному полицейскому Ричарду Дженеро казалось, что дождь идет уже целую вечность и что он, Ричард Дженеро, в конце концов будет смыт в какую-нибудь сточную дыру, из нее унесен в канализационную трубу и вместе с другими отходами вынесен в реку Харб или Дикс. На север ли, на юг ли, какая к черту разница: все равно обе реки грязные, от обеих несет отходами.

Подобно человеку, находящемуся в быстро погружающейся лодке по щиколотки в воде, Дженеро стоял на углу, обозревая ближайшие безлюдные улицы. Его резиновая накидка сливалась с черным, блестевшим от дождя асфальтом. Было чуть позже полудня, но вокруг не было ни души, и Дженеро чувствовал себя одиноким и покинутым. У него было ощущение, что он единственный человек во всем городе, который не нашел ничего лучшего, как выйти на улицу в такой дождь.

Размокну я на этих чертовых улицах, подумал он и кисло причмокнул, мысленно утешая себя тем, что в 3.45 дня его сменят на посту. Около пяти минут уйдет на то, чтобы вернуться в участок, не более десяти минут, чтобы переодеться. Полчаса – на метро, и к 4.30 он будет дома. За Джильдой надо заехать не ранее 7.30, таким образом, у него останется время немного поспать перед обедом.

Вспомнив о сне, Дженеро зевнул, приподняв голову. Сейчас же холодная капля побежала по шее. «Фу ты, дьявол», – воскликнул он громко и быстро оглянулся, чтобы удостовериться, что его не услышал какой-нибудь добропорядочный горожанин. Удостоверившись, что образ честного американского законоблюстителя не был разрушен, Дженеро зашагал по улице, чавкая сапогами по воде.

– Дождик, дождик, перестань, – мысленно повторял он.

Как ни странно, дождь не думал прекращаться.

– Ну, ладно. Дождь не так уж плохо, – убеждал он себя. – Во всяком случае, лучше, чем снег. При этой мысли его слегка передернуло, частично потому, что сама мысль о снеге приводила в дрожь, но еще и потому, что мысль о снеге или зиме всегда напоминала ему мальчика, которого он когда-то нашел в подвале.

– А ну-ка, кончай! – скомандовал он себе, – достаточно того, что идет дождь. Не хватало еще думать о леденящих душу мертвецах.

Лицо мальчика было синим, по-настоящему синим. Он сидел на кровати, наклонившись вперед, и до Дженеро не сразу дошло, что у мальчика на шее – петля и что он мертв.

– Послушай, прекрати думать об этом. От этих мыслей дрожь по коже. Но ты же полицейский, – увещевал он себя. – В чем же по-твоему заключается работа полицейского? Только в тушении пожаров да наведении порядка на бейсбольных соревнованиях? Надо примириться с тем, что время от времени полицейскому приходится иметь дело с трупами.

Ох, не надо. У меня все леденеет внутри. Но ведь именно за это тебе платят, парень. Никуда от этого не денешься. Работа полицейского связана с насилием, и это факт, от которого никуда не деться. Кроме того, этот случай с мальчиком произошел так давно, столько воды... Вода. Господи, неужели этот дождь никогда не перестанет?

– Нет, я выберусь из этого потопа, – решил он. – Зайду-ка я в пошивочную к Максу. Может быть, мне удастся уговорить его расщедриться на то сладкое праздничное вино, и тогда мы с ним выпьем за Бермуды. – Он зашагал вниз по улице и толкнул дверь пошивочной.

Звякнул дверной колокольчик. В мастерской на него пахнуло паром и запахом вычищенной одежды. Он почувствовал себя легче, как только переступил порог.

– Привет, Макс.

Макс, сидевший за швейной машинкой, поднял свое круглое лицо в венчике седых волос, обрамлявших его лысеющую голову подобно нимбу, и сказал:

– Вина у меня нет.

– Кто говорит о вине? – виновато улыбаясь, возразил Дженеро. – Ты же не выставишь меня из мастерской в такую жуткую погоду?

– В любую погоду – жуткую или нет – я не собираюсь выставлять тебя из моей мастерской, поэтому прекрати паясничать. Но я предупреждаю тебя, прежде чем ты начнешь клянчить, что вина у меня нет.

– Никто и не просит вина, – ответил Дженеро и, придвинувшись поближе к радиатору, стянул с рук перчатки. – Что ты делаешь. Макс?

– А что, разве не видно? Обдумываю, как бы взорвать Белый дом. Что еще можно делать, сидя за швейной машинкой?

– Я имею в виду, что ты шьешь?

– Форму для Армии Спасения.

– Ну, и как идет дело?

– Видишь ли, осталось еще несколько портных в городе, для которых их работа заключается не только в глажении и чистке одежды. Глажение и чистка – дело машин. Покрой одежды нельзя доверять машине. Это дело человека. Макс Мэндель – закройщик, а не гладильная машина.

– И причем первоклассный закройщик, – вставил Дженеро, наблюдая за реакцией Макса.

– И все равно вина нет; – повторил Макс. – И вообще, почему ты не на своем посту и не выполняешь своих прямых обязанностей по предотвращению преступлений?

– Кому придет в голову совершить преступление в такую погоду? Единственное преступление, которому благоприятствует такая погода – это проституция.

Наблюдая за лицом Макса, Дженеро увидел веселую искорку в глазах старика и понял, что его юмор оценен. Дженеро почувствовал, что появляется шанс подобраться к вину. Макс начинал находить удовольствие в его шутках, а это был хороший признак. Теперь оставалось вызвать в старике чуточку сочувствия.

– Такой дождь, как сегодня, пронизывает до костей. Буквально до костей, – пожаловался он.

– Ну и что дальше?

– Да ничего. Просто так говорю. Пронизывает до самого нутра. И хуже всего то, что нельзя даже заскочить в бар или еще куда-нибудь, проглотить чего-нибудь согревающего. Понимаешь, не дозволено.

– Ну и дальше?

– Да что дальше? Ничего. А у тебя здорово получается эта форма, Макс.

– Благодарствую.

В мастерской воцарилось молчание. Монотонный звук дождя, барабанящего по тротуару, заполнил паузу.

– Пронизывает до самого нутра, – повторил Дженеро.

– Ну хорошо, до самого нутра. Ты уже это говорил.

– Вызывает озноб.

– Хорошо. Согласен. Вызывает озноб.

– Вот именно, сэр, – обрадовался Дженеро, согласно кивая головой.

– Вино в задней комнате, около гладильной машины, – произнес Макс, не поднимая головы. – Не пей слишком много, а то опьянеешь, и меня арестуют за совращение полиции.

– Ты хочешь сказать, что у тебя все-таки есть вино, Макс? – делая невинное лицо, спросил Дженеро.

– Послушайте этого невинного младенца! Есть ли у меня вино? Иди, иди в заднюю комнату. Пей вволю, только оставь немного в бутылке.

– Ужасно мило с твоей стороны. Макс, – просиял Дженеро. – Я и не думал...

– Иди, иди... Будешь тянуть, передумаю.

Дженеро прошел в заднюю комнату. Найдя бутылку на столе, около гладильной машины, он откупорил ее, сполоснул стакан над раковиной, находящейся возле запыленного окна, и наполнил его до краев. Он поднес стакан к губам и, осушив залпом, облизнулся.

– А ты. Макс, будешь? – крикнул он.

– Армии Спасения может не понравиться, если я буду шить их формы в нетрезвом виде.

– Это очень правильно. Макс, – съязвил Дженеро.

– Так что давай, пей еще стакан и кончай мне мешать. У меня из-за тебя получаются слишком мелкие стежки.

Дженеро выпил еще стакан, закупорил бутылку и вышел в мастерскую, энергично потирая руки.

– Теперь я готов ко всему, – сказал он, улыбаясь.

– К чему ко всему? Сам сказал, что в такую погоду ничего, кроме проституции не происходит.

– И к этому тоже готов, – пошутил Дженеро. – Давай-ка закрывай мастерскую, Макс, и пойдем, найдем себе по хорошей девочке. Идет?

– Перестань дурачить старика. Моя жена покажет мне девочку. Ей ничего не стоит пырнуть меня ножом за такие дела. Иди, иди. Займись своими обязанностями. Прибери к рукам пьяниц и бродяг. Оставь старика в покое. Можно подумать, что я держу бар или гриль, а не пошивочную мастерскую. Если каждый полицейский, который не прочь выпить, будет заходить ко мне за вином, думаю правительству придется включать это вино в счет уплаты моего налога. Пожалуй, настанет день, когда я наполню бутылку ядом вместо вина. Может быть тогда, наконец, надоедливые полицейские из 87-го оставят меня в покое. Иди. Сгинь.

– Ой, ой. Ты сам знаешь, что не равнодушен к нам.

– Так же, как к тараканам.

– Больше, чем к тараканам.

– Точно. Как к водяным крысам, – съязвил Макс.

Дженеро натянул перчатки.

– Ну, возвращаемся на мостик, – сострил он.

– На какой мостик?

– Мостик корабля. Шутка, Макс. Ну, понимаешь, дождь, вода, корабль. Вахтенный на мостике. Дошло?

– Поистине телевидение лишилось великого комика в тот момент, когда ты решил стать полицейским. – Макс покачал головой. – Назад на мостик, надо же, – он опять покачал головой. – Не сделаешь ли ты мне одолжение?

– Какое? – спросил Дженеро, взявшись за ручку двери.

– Спрыгни с этого мостика!

Дженеро улыбнулся и закрыл за собой дверь. Все еще лил дождь, но теперь он чувствовал себя гораздо лучше. Он ощущал, как вино разливается сладостной теплотой по всему телу. Он зачавкал своими сапогами по пузырящимся лужам, беспечно насвистывая.

Мужчина, а может быть, высокая женщина, – трудно было определить – стоял на автобусной остановке. Эта высокая женщина или мужчина, из-за дождя невозможно было разглядеть, была вся в черном. Черный плащ, черные брюки, черные носки и ботинки и, наконец, черный зонтик, который полностью закрывал лицо и волосы. Автобус подошел к тротуару, разбрызгивая воду. Дверцы распахнулись. Человек – мужчина или женщина – вошел в автобус, и дверцы, заливаемые потоками воды, захлопнулись, скрыв из виду задрапированную в черное фигуру. Автобус отъехал от тротуара, обдав Дженеро фонтаном брызг из лужи.

– Идиот несчастный! – крикнул Дженеро и начал было отряхивать воду со штанины, когда заметил на тротуаре сумку, прислоненную к стенке автобусной стоянки.

– Эй, эй, – закричал он вослед уходящему автобусу, – вы забыли свою сумку.

Его слова потонули в реве мотора и монотонном шуме дождя.

– Проклятие, – выругался он, подходя к стоянке и поднимая сумку. Это была небольшая голубая дорожная сумка, очевидно, выпущенная какой-то авиакомпанией. Сбоку на сумке в белом круге красными буквами были помещены слова: КРУГОСВЕТНЫЕ АВИАЛИНИИ.

Пониже по голубому фону белыми прописными буквами бежали слова: МЫ СОВЕРШАЕМ КРУГОСВЕТНЫЕ ПУТЕШЕСТВИЯ.

Дженеро внимательно осмотрел сумку. Она была не очень тяжелая. К ручкам был прикреплен маленький кожаный кошелек, за целлофановой пластинкой которого был ярлычок для внесения имени и адреса владельца. Но тот, кому принадлежала сумка, не потрудился его заполнить. На ярлыке не было никаких данных.

С большой неохотой Дженеро расстегнул молнию, опустил руку в сумку и тут же выдернул ее с ужасом и отвращением. В голове молнией промелькнула мысль: «О Господи, неужели опять?» И он ухватился за стойку автобусного знака, чтобы не упасть, так как вдруг у него закружилась голова.

 

Глава 2

В дежурке 87-го полицейского участка ребята предавались воспоминаниям о происшествиях во время дежурств.

Могут возразить, что слово «ребята» едва ли уместно по отношению к группе мужчин в возрасте от двадцати восьми до сорока двух лет, которые каждый день бреются, спят с самыми разными женщинами, ругаются, как грузчики, и которым приходится иметь дело с самыми отвратительными со времен неандертальца человеческими особями. Слово «ребята» подразумевает простоту, невинность, о которых вряд ли приходится говорить в данном случае.

Однако в этот серый мартовский день в комнате царила атмосфера какой-то мальчишеской непосредственности. Трудно было представить, что эти зрелые мужчины, сгрудившиеся в тесный, братский кружок около стола Энди Паркера, – те самые люди, которым ежедневно приходилось иметь дело с преступным миром. В этот момент дежурка больше напоминала раздевалку какой-нибудь спортивной школы. Со стороны могло создаться впечатление, что это школьная футбольная команда, обсуждающая последний матч сезона, а не бригада полицейских. Ребята стояли, потягивая кофе из картонных стаканчиков, и чувствовали себя непринужденно и удобно в довольно грязной и неуютной комнате. Энди Паркер, похожий на защитника, вспоминающего трудный момент в игре с противником, сидел на вращающемся стуле, откинувшись назад, задумчиво покачивая головой, перед собравшейся вокруг командой.

– Не поверите, но однажды мне довелось иметь дело с флейтисткой. Остановил ее, когда она выезжала с Речного шоссе. Как раз около Пристани 17. Вы знаете это место.

Ребята согласно закивали.

– Она проскочила вниз на красный и под автострадой развернулась на сто восемьдесят градусов. Я засвистел. Она резко затормозила. Подхожу и говорю: «Мадам, по манере вашей езды можно подумать, что вы дочь самого мэра».

– Она действительно оказалась дочерью мэра? – поинтересовался Стив Карелла, который, примостившись на краю стола со стаканом кофе, внимательно слушал Паркера. Стив Карелла был худой мускулистый мужчина с крупными конечностями, с раскосыми глазами, которые придавали его наружности восточный колорит. Ему не очень нравился Паркер и методы его работы, но он не мог не отдавать должное его умению рассказывать. Рассказывал Энди смачно.

– Какая там дочь мэра! Конечно, нет. Она... Ну, дайте мне рассказать по порядку.

Паркер почесал подбородок, который уже успел покрыться щетиной, хотя утром он брился, но щетина отрастала уже через пять часов после бритья, и поэтому он всегда выглядел небритым и нечесанным, что придавало ему неопрятный вид. Это был крупный волосатый мужчина, темноволосый, темноглазый, с темной бородой. Если бы не полицейский значок, который он носил приколотым к бумажнику, его можно было бы принять за любого из воров, которые часто находили дорогу в 87-й участок. Он так смахивал на голливудский стереотип гангстера, что его часто останавливали слишком ретивые полицейские, высматривавшие подозрительных типов. В таких случаях он немедленно предъявлял свое удостоверение детектива и строго отчитывал незадачливого новичка, и это доставляло ему огромное удовольствие, хотя он в этом не признавался даже самому себе. Возможно, Энди Паркер нарочно бродил по территории других полицейских участков в надежде, что его остановит какой-нибудь ничего не подозревающий патрульный полисмен, перед которым он сможет покуражиться своим званием.

– Она сидела за рулем в купальнике, – продолжал Паркер, – представляете, такой раздельный купальник и длинные черные чулки-сетка. Костюмчик, я вам скажу, что надо – крошечные, расшитые блестками трусики и такой же крошечный бюстгальтер, которым были прикрыты пышные груди, такие, какие я никогда до этого не видел ни у одной женщины, клянусь жизнью. В общем, я поймал хорошую рыбку. Я просунул голову в машину и сказал: «Вы только что проехали на красный свет, мадам, и сделали недозволенный поворот. Вполне достаточно, чтобы вас наказать. Что вы на это скажете?»

– Ну, и что она сказала? – спросил Коттон Хейз. Он единственный среди полицейских, собравшихся вокруг стола Паркера, не пил кофе. Хейз был чайная душа – привычка, которую он приобрел еще мальчишкой. Его отец был протестантский священник, поэтому было заведено, что члены его прихода собирались у него в доме за чаем. Будучи еще мальчишкой, Хейз, по причинам, известным только его отцу, должен был присутствовать на этих чаепитиях. Обильное потребление горячего, крепкого напитка не сказалось отрицательно на развитии мальчика. Он вырос в рыжеволосого гиганта, шести футов двух дюймов ростом без ботинок, весом в сто девяносто фунтов.

– Она вскинула на меня свои голубые глазки, похлопала кукольными ресничками и сказала: «Я спешу, если вам нужно обязательно вручить мне ваш идиотский чек, давайте побыстрее!»

– Ого! – прокомментировал Хейз.

– Я, естественно, спросил, что за спешка, и она ответила, что ровно через пять минут должна быть на сцене.

– На какой сцене? Какого-нибудь стоящего театра?

– Да нет. Она танцевала в музыкальной комедии, которая имела аншлаг. Было около половины девятого. Вот она и летела сломя голову, чтобы успеть к поднятию занавеса. Я вытащил ручку и книжку чеков, и тут она промолвила: «Может вы предпочтете два билета на самое популярное в городе шоу?» И начала рыться в своей сумочке, а ее пышные грудки, казалось, вот-вот выплеснутся из крошечного бюстгальтера и остановят к черту весь транспорт до самого Аквариума.

– Ну, как тебе понравилось шоу? – поинтересовался Карелла.

– Я не взял билеты.

– Почему?

– Потому что, выписывая чек, я имел возможность наслаждаться великолепным шоу, которое исполнялось исключительно для меня. Мне потребовалось минут двадцать, чтобы выписать квитанцию, и все это время она извивалась и дергалась на своем месте, жонглируя и колыхая своими спелыми ананасами, готовыми выпасть из крошечных чашечек. Ну, мужики, это было потрясающее зрелище!

– Да, скромным и сострадательным тебя никак не назовешь, – заключил Карелла.

– Да, этим я не отличаюсь, – согласился Паркер не без самодовольства.

– А я однажды остановил парня на бульваре Луиса Фримена, – перехватил инициативу Карелла. – Он ехал со скоростью восемьдесят миль в час. Пришлось включить сирену, чтобы остановить его. Я вышел из машины, намереваясь направиться к нему, когда дверцы распахнулись, и он, выскочив из машины, побежал в мою сторону.

– Хулиган? – спросил Хейз.

– Нет. Но как раз это я и подумал. Мне показалось, что я напал на типа, убегающего от Закона. Похоже было, что он готов в любую минуту выхватить пистолет.

– А он что?

– Он подбежал ко мне, подпрыгивая то на одной, то на другой ноге, сказал, что знает о превышении скорости, но у него острый приступ диарреи, и он должен скорее найти заправочную станцию, чтобы попасть в туалет.

– Вот юмор! – Паркер разразился смехом.

– Ты его отпустил? – спросил Хейз.

– Какого черта? Просто быстро выписал чек.

– А я расскажу вам, как я отпустил одного, – признался Хейз. – Это произошло, когда я дежурил в тридцатом округе. Парень мчался, как сумасшедший. Когда я остановил его, он только взглянул на меня и спросил: «Вы собираетесь выписать мне чек?» Я посмотрел на него и ответил: «Совершенно верно, черт возьми». Он уставился на меня и долго смотрел, покачивая головой. Затем произнес: «Все правильно. Вы выписываете мне чек, и я прикончу себя».

– Что он хотел этим сказать, черт возьми?

– Как раз этот вопрос я ему и задал. Но он не отвечал, а продолжал смотреть на меня, покачивая головой. Как будто эта квитанция была последней каплей. Понимаете? У меня возникло чувство, что этот день оказался для него таким днем, когда все не ладится, все валится из рук. Я понял, если я выпишу ему вызов в полицейский участок, он, приехав домой, обязательно отравится газом или выпрыгнет в окно. Я просто чувствовал это, глядя на него.

– И ты отпустил его, добрый самаритянин.

– При чем тут самаритянин, – оправдывался Хейз. – Если бы вы увидели глаза этого парня, вы бы поняли, что он не шутил.

– А у меня однажды был случай с женщиной, – начал было Клинг, самый молодой из детективов, в тот момент, когда патрульный полицейский Дженеро ворвался в дежурку с маленькой голубой дорожной сумкой. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: ему не до шуток. Он нес сумку в правой руке, отведя ее далеко от себя, как будто боясь прикосновения к ней. Он протолкнулся через вертушку в решетке, которая отделяла дежурку от коридора, подошел прямо к столу Паркера и опустил сумку посередине стола, всем своим видом давая понять, что он выполнил свою функцию и теперь рад, наконец, отделаться от своей ноши.

– Что там у тебя, Дик? – спросил Хейз.

Дженеро был не в состоянии говорить. С бледным лицом и вытаращенными глазами он делал попытки что-то сказать, но не смог выдавить из себя ни слова. Тряся головой, он только указывал на сумку. Хейз озадаченно посмотрел на сумку и начал расстегивать молнию. Дженеро отвернулся, казалось, его сейчас стошнит.

Хейз заглянул в сумку и произнес: «Господи Иисусе, где ты это нашел?»

– Что это? – полюбопытствовал Клинг.

– О Господи, – сказал Хейз, – жуть какая-то. Боже, уберите это из дежурки. Я позвоню в морг, – гримаса отвращения исказила его лицо. Он не мог заставить себя еще раз заглянуть в сумку. – Я позвоню в морг. Бога ради, уберите это отсюда. Отнесите вниз.

Карелла взял сумку и вышел из комнаты. Он не заглянул в сумку. В этом не было необходимости. Он давно работал в полиции, и по выражению лица Хейза ему было ясно, что в сумке обнаружен орган человеческого тела.

 

Глава 3

Конечно, подобные случаи дьявольски омерзительны.

Но не надо иллюзий. Смерть в любом случае чертовски безобразна. Здесь двух мнений быть не может. Если ты один из тех, кому нравятся фильмы, где после выстрела из револьвера на груди жертвы появляется всего лишь слегка дымящаяся точка, тебе нечего делать в полиции. Или если ты один из тех, кто думает, что все мертвецы выглядят так, как будто спят, твое счастье, что ты не полицейский. Если ты полицейский, ты знаешь, что смерть далеко не приятное зрелище. Это самое отвратительное и страшное, что может произойти с человеком.

Если ты полицейский, ты знаешь смерть в ее самом жутком обличье, потому что тебе приходится сталкиваться с ней как с результатом грубого насилия. Всего вероятнее, тебя не раз выворачивало от вида того, с чем тебе приходилось иметь дело. Вероятнее всего тебе случалось не раз дрожать от страха, потому что смерть имеет ужасное свойство напоминать человеку, что его тело может кровоточить, а кости – ломаться. Если ты полицейский, ты никогда не привыкнешь к виду трупа или его органа, как бы долго ты с этим не имел дело, каким бы сильным и твердокаменным ты ни был.

Вид человеческого тела, над которым поработали топором, не может не вызывать ужаса. Устрашающий вид черепа, чем-то напоминающего искромсанный арбуз, раны, нанесенные крест-накрест и параллельно, кровоточащие безобразные раны, покрывающие голову, лицо и шею, вывернутая гортань такой яркой окраски, что кажется, что она пульсирует, но это пульсация цвета, а не жизни, потому что жизнь ушла, вылетела из-под безжалостного лезвия бездушного топора. Все это не может не вызывать отвращения.

Нет ничего приятного в посмертном вскрытии тела, будь то мужчина или женщина, ребенок или взрослый. Газообразование, обесцвечивание тканей головы и туловища, отделение кожного покрова, вен, высунутый язык, трупные пятна – ничего, что могло бы успокоить.

Не может быть ничего успокоительного в пулевых ранах, в разорванной, искромсанной человеческой плоти, в скапливающихся под кожей газах, в тканях, сожженных и обугленных огнем и дымом, в попавших в тело частичках пороха, в зияющих в человеческом теле дырках от пуль – ничего, что могло бы вызвать положительные эмоции.

Если ты полицейский, ты знаешь, что смерть мерзка и пугающе безобразна. Если ты полицейский, ты или приучаешь себя иметь дело с мерзким и пугающе безобразным, или уходишь из полиции.

В дорожной сумке оказался обрубок человеческой руки, леденящий душу.

Человек, к которому она попала на экспертизу, был ассистентом отдела медицинской экспертизы Полем Блейни, невысоким мужчиной с жидкими черными усами и фиолетовыми глазами. Блейни не испытывал особого удовольствия, когда ему приходилось иметь дело с отдельными органами человеческого тела, и он часто задавал себе один и тот же вопрос: почему ему – младшему сотруднику отдела экспертизы – неизменно доставалось исследовать самые неприятные экземпляры – последствия автомобильных катастроф, пожаров или прожорливых крыс. Но он понимал, что вынужден выполнять эту работу. Сегодня это была человеческая рука, отсеченная у запястья. Вот и все, что дано. Требуется определить расовую принадлежность, пол, возраст, возможный рост и вес человека, которому она принадлежала.

Вот какая задача ему дана на сегодня.

Загнав подальше все эмоции, действуя сосредоточенно и споро, Блейни приступил к работе.

К счастью, рука не была лишена кожного покрова. Некоторые органы, попадавшие к нему на расследование, бывали лишены и этого. Поэтому совсем просто было определить расовую принадлежность человека, которому она принадлежала, что он и сделал, быстро написав на листке бумаги:

Раса: белая.

Теперь надо было определить пол. Это не составляет особого труда, когда в распоряжении исследователя имеется часть груди или половых органов. Но единственно, из чего мог исходить Блейни, была рука. Всего лишь рука. В общем Блейни знал, что женская рука, как правило, менее волосата, чем мужская, пальцы женской руки более хрупкие и тонкие, женская рука имеет более обильный подкожный жировой покров, менее развитую мускулатуру, кости женской руки меньше и легче, с более мелкими порами и большим пространством между ними.

Рука, лежащая перед ним на хирургическом столе, была большая: двадцать пять сантиметров от кончика среднего пальца до запястья, что в переводе на язык обывателя составляло более девяти с половиной дюймов. Блейни не мог себе представить, чтобы рука таких размеров могла принадлежать женщине, если только она не массажистка и не мастер по борьбе. И даже, если допустить эти экзотические для женщины занятия, такой размер женской руки маловероятен. Однако, имея в прошлом печальный опыт в определении пола жертвы по органам, имеющим мало отношения к полу, он не намерен был допускать ошибки.

Рука имела густой, черный, курчавый волосяной покров, что тоже, казалось, указывало на принадлежность к мужчине. Но Блейни довел анализ до конца, произведя измерения костных пор и пространства между ними. В конце концов он записал свой вывод:

Пол: мужской.

"Ну, начало положено, – подумал он. – Теперь мы знаем, что этот отвратительный отрубленный орган принадлежал белому мужчине. – Вытерев лоб полотенцем, он снова принялся за работу.

Осмотр кожного покрова руки под микроскопом убедил Блейни в отсутствии потери эластичности, которая происходит от уменьшения эластичности сетчатки в кожном покрове, это автоматически исключало возможность того, что убитый мог быть старым. Блейни знал, что более детальное изучение кожи не даст ему более точной информации относительно возраста погибшего. Изменения в кожном покрове в ходе роста и старения человеческого организма очень редко предъявляют точные критерии относительно возраста. И он занялся костями.

Рука была отрублена чуть повыше запястья, так что части лучевой и локтевой костей, идущих от запястья до локтя, были отрублены вместе с запястьем. Кроме того, ему следовало тщательно осмотреть кости самой кисти: запястье, ладонь, фаланги.

Работая, он мрачно размышлял, что средний обыватель охарактеризовал бы все его манипуляции как научную бессмыслицу, бесцельную возню псевдочародея. Ну и что, подумал он, к дьяволу среднего обывателя. Я знаю чертовски хорошо, что центры затвердевания кости проходят фазы роста и старения, которые имеют место в определенные возрастные периоды. Я знаю, что, изучив тщательно эти кости, могу довольно точно вычислить возраст этого погибшего белого мужчины. Черт возьми этого среднего обывателя.

На анализ костей у Блейни ушло около трех часов. По ходу исследования он то и дело делал записи, в которых появлялись такие недоступные простому смертному термины, как «проксимальный эпифизный мускул», «ос магнум», «мультангулум майюс» и тому подобное. Окончательная же запись была проста:

Возраст: 18 – 24.

Когда дело дошло до определения возможного роста и веса жертвы, Блейни в отчаянии развел руками. Если бы на экспертизу была предъявлена бедренная кость или локтевая, или хотя бы полностью лучевая кость, он бы произвел измерения любой из них в сантиметрах от сустава до сустава вместе с хрящом и смог бы вычислить рост по формуле Пирсона. Если бы у него была не часть лучевой кости, а вся кость полностью, то таблица имела бы вид:

Мужчина

86.465 плюс 3.271 помноженное на длину лучевой кости

Женщина

82.189 плюс 3.343 помноженное на длину лучевой кости

Затем, чтобы вычислить рост живого человека, он бы отнял 1,5 сантиметра от полученного результата для мужчины и 2 сантиметра для женщины.

К несчастью, у него не было целиком лучевой кости, поэтому нечего было и пытаться определить рост. И хотя рука давала хорошее представление о размере костей жертвы, он не мог строить догадок относительно ее веса, не зная, насколько была развита мускулатура и каков был жировой слой. Оставив всякие попытки в этом направлении, он упаковал руку и обозначил на ярлыке следующий пункт экспертизы: лейтенант Самьюэл Г. Гроссман. Полицейская лаборатория. Он знал, что Гроссман проверит реакцию крови на группу. Без сомнения, он попытается получить отпечатки пальцев, но из этого у него ничего не выйдет, в чем Блейни не сомневался: кончик каждого пальца был аккуратно срезан неизвестным убийцей. Даже чародей не смог бы снять отпечатки пальцев с этой руки, а Гроссман не был им.

Блейни отправил руку по назначению и закончил свои записи. Заключение, которое он в конце концов отправил молодцам из 87-го участка, состояло в следующем:

Раса: белая.

Пол: мужской.

Возраст: 18 – 24.

На основании этих данных ребята из 87-го полицейского участка должны были начать расследование.

 

Глава 4

Первым, кто начал расследование, был детектив Стив Карелла.

Он начал его на следующий день рано утром. Сидя за своим письменным столом около зарешеченных окон дежурки и наблюдая, как по стеклам стекают дождевые капли, он набрал номер Блейни.

– Доктор Блейни, – отозвался голос на другом конце провода.

– Блейни, это Карелла из 87-го полицейского участка.

– Приветствую.

– Я получил твое заключение по этой руке.

– Ну, и что вас там не устраивает? – спросил Блейни, сразу переходя в оборону.

– Ничего. Наоборот, ты оказал нам большую услугу.

– Рад слышать. Не часто в этом проклятом департаменте признают, что медицинская экспертиза оказывает помощь.

– Мы в 87-м смотрим на это по-другому, – поспешил заверить Карелла. – Мы всегда во многом полагаемся на информацию, которую представляет нам медицинская экспертиза.

– Что ж, это, конечно, приятно слышать. Здесь целыми днями приходится иметь дело с трупами, в конце концов начинают одолевать сомнения. Уверяю тебя, не очень-то большое удовольствие резать мертвецов.

– Вы, ребята, делаете очень нужную работу, – сказал с энтузиазмом Карелла.

– За эти слова – спасибо.

– Это не комплимент. Я действительно так считаю, – горячо подтвердил Карелла. – То, что вы, ребята, делаете – не на виду, но можете не сомневаться, что ваша работа ценится очень высоко.

– Спасибо, приятно слышать.

– Если бы я получал по пять центов за каждый случай, который вы, ребята, помогли нам раскусить, я бы имел кругленькую сумму, – продолжал Карелла, все более и более увлекаясь в порыве благодарности.

– Да ладно уж. Чем могу быть полезен?

– Твое заключение дает важную, конкретную информацию и, безусловно, очень нам пригодится. Но, – продолжал он, – хотелось бы выяснить еще одну вещь.

– Выкладывай.

– Мне пришло в голову, что ты мог бы сообщить кое-что и о том, кто все это сработал.

– Сработал?

– Ну да. Твоя докладная содержит информацию о жертве.

– Ну?

– И это, конечно, облегчит нам работу. Но что ты можешь сказать о виновнике?

– Виновнике?

– Я хочу сказать, ведь кто-то, мужчина ли, женщина ли, произвел это анатомирование.

– Ах, ну да, конечно, – извиняющимся тоном заговорил Блейни, – понимаешь, когда долго приходится возиться с трупами, забываешь, что они не сами собой появились, что кто-то об этом позаботился. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Каждый труп, который исследуешь, воспринимаешь отвлеченно, как какую-нибудь математическую задачку.

– Понимаю. Но все-таки, что бы ты мог сказать о человеке, поработавшим именно над этим трупом?

– Понимаешь, ведь рука отрезана чуть выше запястья.

– Можешь сказать, какой инструмент был использован?

– Я бы сказал топорик или нож для разделки мяса, или что-нибудь в этом роде.

– Чисто сработано?

– Вполне. Ведь надо было разрубить кости. Я нигде на руке не нашел надрезов, которые бы свидетельствовали о нерешительности или неудавшихся попытках. Это говорит, что тот, кто делал, действовал наверняка, без колебаний.

– Умело?

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду знание анатомии.

– Этого я бы не сказал. При знании анатомии логично было бы отрезать кисть прямо по запястью, где заканчиваются лучевая и локтевая кости. Это было бы гораздо легче, чем рубить эти кости. Нет, я бы исключил человека, знакомого с анатомией. Вообще я не могу понять, зачем надо было отрезать кисть. Ты можешь это объяснить?

– Я не совсем тебя понимаю.

– Карелла, ты же повидал много расчлененных трупов. Что мы обычно находим? Голову, затем – туловище и, наконец, четыре конечности. Но, если ты собираешься отрубить руку, зачем отрубать кисть руки? Ты понимаешь, что меня озадачивает? Это же бесцельная дополнительная работа.

– Да, понимаю, – согласился Карелла.

– Ведь в большинстве случаев трупы расчленяются потому, что преступник стремится предотвратить опознание и чтобы легче было от него избавиться. Очевидно, с этой целью с кисти срезаны кончики пальцев.

– Без сомнения.

– Ну так вот, какую из этих целей мог преследовать наш убийца, отрубая кисть руки?

– Не имею представления. Во всяком случае, ты считаешь, что хирург или любой другой врач исключается. Так?

– Пожалуй, да.

– А как насчет мясника?

– Такой вариант возможен. Кости отрублены безусловно физически сильной рукой, владеющей инструментом. И кончики пальцев срезаны аккуратно.

– Понятно. Ну что ж, большое спасибо.

– Рад быть полезным, – сказал Блейни довольным голосом и повесил трубку.

Карелла какое-то время сидел, перебирая в памяти расчлененные трупы, с которыми ему приходилось иметь дело, пока не почувствовал во рту неприятный кислый вкус. Он поднялся и прошел в служебное помещение, где попросил Мисколо поставить кофе.

Внизу, в кабинете капитана Фрика, происходил разговор между капитаном и патрульным полицейским Ричардом Дженеро, вызванным для объяснения случившегося.

Фрик, в ведении которого находился весь полицейский участок, не злоупотреблял своими полномочиями и редко вмешивался в деятельность ребят из уголовного розыска. Это был человек, который не мог похвастать ни умом, ни воображением. Он полагал, что ему по душе работа полицейского, но он предпочел бы быть известным киноактером. Известные киноактеры проводят дни в обществе ослепительных женщин, тогда как капитанам полиции приходится довольствоваться обществом патрульных полицейских.

– Я правильно понял, что ты затрудняешься дать точную информацию относительно пола субъекта, оставившего на тротуаре эту сумку, это действительно так, Дженеро?

– Так точно, сэр, – согласился Дженеро.

– Ты что, Дженеро, не можешь отличить мужчину от женщины?

– Нет, сэр, я хочу сказать, конечно, могу, сэр, но шел дождь.

– Ну и что?

– Лицо субъекта, сэр, было скрыто зонтиком.

– Как этот субъект был одет? В платье?

– Нет, сэр.

– В юбке?

– Нет, сэр.

– В штанах?

– Вы имеете в виду брюки, сэр?

– Ну, конечно, что еще я могу иметь в виду?! – воскликнул с раздражением Фрик.

– В общем да, сэр. Я хочу сказать, что это одинаково могли быть и женские, и мужские брюки.

– Ну, и что ты сделал, когда увидел сумку на тротуаре?

– Я закричал вслед уходящему автобусу.

– Что дальше?

– Затем открыл сумку.

– Ну, а когда увидел, что внутри?

– Должен признаться, сэр, меня затошнило.

– Ты последовал за автобусом?

– Н... н... нет, сэр.

– Ты не знаешь, что через три квартала есть следующая автобусная остановка?

– Нет, сэр.

– Так вот знай, что есть. Ты понимаешь, что ты мог остановить любую проходящую машину, догнать автобус, поймать и арестовать человека, оставившего эту сумку на тротуаре? Ты понимаешь, это Дженеро?

– Да, сэр. Я имею в виду, что тогда мне это не пришло в голову, сэр. Теперь-то я понимаю.

– Ты бы избавил нас от необходимости отправлять сумку в лабораторию, а ребят из уголовного розыска начинать расследование с единственной зацепки – «кругосветных авиалиний»?

– Да, сэр.

– И как ты мог так чертовски сглупить?

– Не знаю, сэр.

– Мы связались с автобусной компанией, – продолжал Фрик. – Автобус, который был на углу в два тридцать, – ведь ты указал это время, Дженеро?

– Так точно, сэр.

– Так вот, автобус, бывший в это время на углу, оказался автобусом №8112. Мы разговаривали с шофером. Он не заметил ни мужчины, ни женщины в черном.

– Но я видел его. Или ее, сэр.

– Никто не сомневается в правдивости твоих слов, Дженеро. Нельзя требовать от шофера, чтобы он запоминал всех, кто входит и выходит из его чертова автобуса. Во всяком случае, нам придется начинать с нуля. И все по твоей глупости, Дженеро. Ну почему ты оказался таким недотепой?

– Не знаю, сэр. Должно быть, я был слишком потрясен.

– О Боже, временами я жалею, что не стал актером или кем-нибудь в этом роде, – пожаловался Фрик. – Ну ладно. Можешь идти. Не унывай, Дженеро. Выше голову!

– Есть, сэр.

– Ну, иди.

– Есть, сэр. – Дженеро отдал честь и поспешил покинуть кабинет капитана, благословляя свою счастливую звезду за то, что никто не узнал, что перед тем, как найти сумку, он выпил два стакана вина в мастерской Макса Мэнделя. Фрик какое-то время сидел за столом, тяжело вздыхая, затем вызвал лейтенанта Бернса и приказал ему отправить сумку в лабораторию, когда тот сочтет нужным. Бернс ответил, что сейчас же пошлет кого-нибудь за сумкой.

Фотография сумки лежала на столе перед Нельсоном Пайатом.

– Да, сумка наша, вне всякого сомнения. Кстати, великолепная фотография. Это вы фотографировали?

– Вы имеете в виду лично меня? – спросил Мейер Мейер. – Нет, не я. Это фотографировал полицейский фотограф.

– Ну, это точно наша сумка. – Пайат откинулся в своем вращающемся кожаном кресле, которое стояло в угрожающей близости к стеклянной стене. Кабинет находился на четвертом этаже административного здания Международного аэропорта. Здание возвышалось над взлетными дорожками аэропорта, гладкая поверхность которых сейчас тонула в потоках дождя. – Черт бы побрал этот дождь, – пожаловался Пайат, – так вредит делу.

– Разве вы не можете совершать полеты в дождь? – поинтересовался Мейер.

– Мы-то можем запросто. Мы можем совершать полеты почти в любую погоду. Но захотят ли лететь пассажиры, вот в чем загвоздка. Как только начинается дождь, билеты возвращают пачками. Приходится отменять полеты. Все боятся. – Пайат покачал головой и опять начал изучать фотографию сумки. Это была глянцевая фотография размером 8,5 на 11. Сумка была сфотографирована на черном фоне. Фотография была действительно великолепная. Название компании и ее лозунг светились на ней, как неоновая реклама.

– Так в чем же провинилась эта сумка? Какой-нибудь грабитель воспользовался ею для своих инструментов или что-нибудь в этом роде? – спросил Пайат, рассмеявшись своей шутке, и обвел взглядом Клинга и Мейера.

Клинг ответил за обоих:

– Не совсем так, сэр. Какой-то убийца использовал ее, чтобы избавиться от части расчлененного трупа.

– Части?.. А, понятно. Да, это не очень приятный сюрприз. Пожалуй, не будет способствовать популярности нашей компании. – Он задумался. – Хотя, кто знает? – Опять замолчал, что-то прикидывая в уме, и спросил: – В газетах об этом что-нибудь появится?

– Едва ли, – ответил Мейер. – Слишком много крови. Публике нужна сенсация, что-то вроде изнасилования или исчезновения какой-нибудь экстравагантной красотки. В этой истории пока что не просматривается ничего такого. Для прессы это довольно скучно.

– Мне пришло в голову, что эта фотография сумки на первой странице какой-нибудь популярной газеты лишний раз напоминала бы людям о нашей компании. Такой рекламы и нарочно не придумаешь. Кто знает, может быть, такая реклама оживила бы наши дела.

– Возможно, сэр, – проявляя терпение, поддержал его Рассуждения Мейер.

Если Мейер мог похвастаться добродетелями, то главной из них, несомненно, было терпение. В каком-то смысле с этой добродетелью он был рожден или, по крайней мере, получил ее вместе с именем. Дело в том, что его отец был большим любителем розыгрышей. Это был шутник, который находил удовольствие в том, чтобы ошарашить гостей, собравшихся за поминальной иудейской трапезой, сообщив им под конец, что они съели молочное блюдо. Да, он был насмешник и балагур по натуре. Но в конце концов, сама жизнь сыграла удивительную шутку с этим непревзойденным насмешником. После того, как он оставил далеко позади тот возраст, когда любящие отцы способны в умилении вытирать носы и менять пеленки у своих отпрысков, а его жена фактически миновала тот значительный в жизни каждой женщины период, который предпочитают загадочно именовать началом новой жизни, к их обоюдному замешательству обнаружилось, что она беременна.

Такой неожиданный поворот событий превзошел все шутки короля розыгрыша. Отец Мейер не мог прийти в себя от досады и негодования, он бранился и жаловался на превратности судьбы. Он даже потерял свою способность шутить, обдумывая, как отплатить причудам судьбы и контролю рождаемости. В положенный срок с помощью повитухи на свет появился крепкий голубоглазый мальчик весом свыше семи фунтов. И тогда отец нанес свой ответный удар. Он заявил, что дает мальчику имя Мейер, повторив именем свою фамилию: Мейер Мейер. Употребленные вместе имя и фамилия напоминали знак, используемый в целях избежания повторения, что старику-отцу казалось в высшей степени остроумным, и он развлекался целую неделю, очень довольный своей выдумкой. Подросшему мальчику, однако, было не до смеха, когда у его сверстников при произнесении его имени возникало желание дать ему в зубы, вследствие чего он всегда ходил с кровоточащими губами. Семейство Мейеров, исповедуя ортодоксальный иудаизм, жило в округе, где евреи были немногочисленны, поэтому соседским ребятам не было необходимости искать повод для дачи ежедневных затрещин жиденку Мейеру. Если, кроме его еврейского происхождения, требовался другой повод, то им было его имя. Скандируя его хором, ребята развлекались тем, что били мальчика по губам.

С течением времени он понял, что бесполезно вступать в драку сразу с дюжиной сорванцов, но можно вступить с ними в переговоры и охладить их драчливый пыл. Очень терпеливо он начал практиковать второе. Иногда он побеждал, иногда – нет. Но терпение стало основной линией его жизни. Никто не будет отрицать, что терпение действительно великая добродетель. Назови его родитель, например, Чарли, Франк или Сэм, Мейеру не пришлось бы преобразовывать себя таким образом. Если бы, как любому другому мальчишке, ему можно было вступить в схватку не с дюжиной сорванцов, а с одним и дать отпор, расквасив ему нос, может быть тогда, но это только предположение, может быть, тогда он не облысел бы полностью в своя тридцать семь лет.

С другой стороны, какой сын может быть столь жесток, чтобы лишить стареющего отца удовольствия развлекаться такой безобидной шуткой?

Непринужденно продолжая беседу, Мейер спросил:

– Как распространяются эти сумки, мистер Пайат?

– Распространяются? В общем-то они не распространяются. Они просто выдаются тем, кто пользуется нашей авиалинией. Это способствует популярности.

– Значит, они выдаются любому вашему пассажиру, так я вас понял?

– Нет, не совсем так. У нас, понимаете ли, разные виды рейсов.

– Да?

– Рейсы класса Люкс, где пространство между посадочными местами довольно большое, целых двадцать дюймов, что дает возможность пассажирам удобно вытянуть ноги, компания предоставляет им богатый выбор напитков и меню, особое отделение для багажа – короче, самое лучшее обслуживание, которое наша компания в состоянии предоставить.

– Неужели?

– Да. Затем идут рейсы Первого класса, которые включают те же самые удобства, ту же самую еду, но только без напитков. Их при желании вы можете купить на свои деньги. И в меню здесь только одно блюдо, обычно яичница, ростбиф или что-нибудь в этом роде.

– Понятно.

– Еще у нас есть Туристический класс.

– Туристический?

– Да. Наш Туристический класс, где расстояние между рядами только шестнадцать дюймов, в остальном удобства те же самые, включая обед, что и для Первого класса.

– Все ясно. А эта сумка...

– Есть еще один класс, так называемый Экономный, то же расстояние между рядами, но по одну сторону от прохода вместо двух посадочных мест – три, в обед не включено горячее блюдо, а просто бутерброд и, конечно, никаких напитков.

– Какому же из этих классов...

– Есть еще Удешевленный класс, боюсь не такой удобный, как предыдущие, хотя вполне сносный, но расстояние между рядами для ног только двенадцать дюймов и...

– Это последний класс? – терпеливо поинтересовался Мейер.

– Сейчас мы разрабатываем еще один класс, мы назвали его Грошовым рейсом. Этот будет еще дешевле. Видите ли, наши усилия направлены на то, чтобы деятельность компании охватила людей, которые и не помышляют об авиалайнере. Они скорее воспользуются автомобилем или теплоходом. Наша задача...

– Ну, и кто же получает сумки? – не выдержал Мейер.

– Что? Ах, сумки. Все пассажиры, летящие Люксом или Первым классом.

– Все пассажиры?

– Все.

– И когда вы начали раздавать эти сумки?

– По крайней мере лет шесть назад.

– Значит любой, кто летел Люксом или Первым классом в течение этих шести лет может иметь такую сумку, так?

– Совершенно верно.

– И как вы думаете, сколько же людей...

– О, тысячи, тысячи и тысячи. Вы не должны забывать, комиссар Мейер, что мы совершаем кругосветные рейсы.

– Да, – согласился Мейер. – Извините, за всем этим разнообразием рейсов я упустил необозримые пространства их следования.

– Есть какой-нибудь шанс, что этот случай попадет в газеты?

– Шанс есть всегда, – сказал Мейер, вставая.

– Если вам станет известно об этом заранее, дайте мне знать. Я постараюсь подключить наш отдел рекламы.

– Обязательно. Извините, что отвлекли вас от дела, мистер Пайат.

– Ничего, пожалуйста. – Они пожали друг другу руки и когда направились к двери, Пайат снова повернулся к огромному окну, выходящему на мокнущее под дождем взлетное поле, и пробормотал: «Проклятый дождь».

 

Глава 5

Утро пятницы.

Дождь.

Мальчишкой, надев толстую шерстяную накидку и подняв воротник, он, бывало, шел под дождем шесть кварталов, чтобы попасть в библиотеку. В такие моменты он мнил себя Авраамом Линкольном. Добравшись туда, он устраивался в тепле и уюте обшитого деревом читального зала и чувствовал себя щедро вознагражденным, читая и прислушиваясь к шуму дождя снаружи.

Он вспоминал, как иногда проливной дождь внезапно налетал на пляж, тучи нависали над океаном, как кавалькада черных всадников, а молнии хлестали небо подобно неистовым ударам шпаг. Девчонки сгребали свои свитера и пляжные сумки, кто-нибудь из них прихватывал портативный проигрыватель со стопкой дисков, а мальчишки, сбившись в кучу и держа над головой одеяло, бежали укрыться от дождя к полуоткрытому прибрежному ресторану и оттуда наблюдали, как дождь хозяйничал на пляже, заливая оставшиеся на песке бутылки от кока-колы с торчащими из них соломинками. В этом всегда было что-то умиротворяющее.

В Корее Берт Клинг узнал совершенно другие дожди, жестокие и изнуряющие, превращающие землю в жидкое месиво, в котором вязли люди и техника. Он узнал, что значит постоянно мерзнуть и мокнуть. Со времен корейской кампании он невзлюбил дождь.

В эту пятницу дождь был ему тоже не по душе.

Он начал день с визита в Бюро пропавших без вести, где возобновил знакомство с детективами Амброзо и Бартольди.

– Смотрите, кто к нам пожаловал, – приветствовал его Бартольди.

– Сам Апполон из 87-го, – съязвил Амброзо.

– Сам златокудрый красавец, – вторил ему Бартольди.

– Он самый, – сухо подтвердил Клинг.

– Чем можем быть вам полезны, детектив Клинг?

– Кого вы потеряли на сей раз?

– Нас интересует белый мужчина в возрасте от восемнадцати до двадцати четырех, – сообщил Клинг.

– Ты слышал, Ромео? – обратился Амброзо к Бартольди.

– Как не слышать, Майк.

– Ничего себе, исчерпывающая информация. Как ты думаешь, Ромео, сколько белых субъектов мужского пола в возрасте от восемнадцати до двадцати четырех у нас зарегистрировано пропавшими без вести?

– По грубым подсчетам я бы сказал шесть тысяч семьсот двадцать три, – подыграл ему Бартольди.

– Не считая тех, которых мы еще не успели подшить.

– Попробуй заняться картотекой, когда полицейские молодчики со всего города не дают ни минуты покоя, детектив Клинг.

– Безобразие, – опять сухо отозвался Клинг. Ему хотелось стряхнуть в себя чувство скованности, которое всегда овладевало им в присутствии более зрелых и опытных полицейских, прослуживших в полиции дольше, чем он. Он признавал, что он молод и неопытен, но молодость и неопытность, по его мнению, сами по себе еще не означают, что он должен быть плохим сыщиком. Он сам, по крайней мере, так не думал. Напротив, он считал себя хорошим и знающим полицейским, что бы о нем ни думали все вместе взятые Ромео и Майки.

– Можно взглянуть на картотеку? – спросил он.

– Ну, конечно, пожалуйста, – слишком уж радушно отозвался Бартольди. – Мы только для этого здесь и сидим, чтобы все, какие есть в городе, сыщики своими замусоленными пальцами перебирали нашу картотеку, не так ли, Майк?

– Само собой. Мы бы остались без работы, если бы нам не приходилось перепечатывать регистрационные карточки с потрепанными, загнутыми углами. Нам бы пришлось время от времени переключаться на вооруженные захваты нарушителей.

– Но мы предоставляем бряцать оружием более молодым и энергичным парням, – продолжал Ромео.

– Молодым героям, – поддержал его Амброзо.

– Понятно, – тщетно подыскивая в уме более остроумный ответ, бросил Клинг.

– Поаккуратней с нашей картотекой, – предупредил Бартольди.

– Ты мыл сегодня утром руки?

– Мыл.

– Молодец. Следуй инструкции. – Он указал на большой плакат, прикрепленный над зелеными секциями картотеки.

ТАСУЙ ИХ, ЖОНГЛИРУЙ ИМИ, ТЕРЗАЙ ИХ, ЛАСКАЙ – НО ОСТАВЬ ТАКИМИ ЖЕ, КАК ВЗЯЛ!

– Дошло? – спросил Амброзо.

– Я здесь не впервые. Придумали бы что-нибудь поновее. Скучно читать каждый раз одно и то же.

– Этот плакат не для развлечения, а для информации, – возразил Бартольди.

– Ну ладно, займись картотекой. Если соскучишься, найди по картотеке красотку по имени Барбара Сезар, она же БабблзСиза, – посоветовал Амброзо. – Исчезла в феврале. Ее подшивка – около окна. Она занималась стриптизом в Канзас Сити и приехала сюда по приглашению наших нескольких клубов. В папке есть очень любопытные фотографии этой красотки.

– Послушай, Майк, не развращай младенца. Нельзя привлекать внимание мальчика к таким вещам.

– Извини, Ромео. Ты совершенно прав. Так что, Клинг, забудь Бабблз Сизу и картинки в февральской подшивке, что у окна. Понял?

– Да. Уже забыл.

– Ну, а нам надо немного попечатать. Не скучай, – посоветовал Бартольди, выходя.

– Сиза, – напомнил Амброзо. – СИЗА.

– Бабблз, – прибавил Бартольди, прикрывая дверь. Разумеется, Клингу не было необходимости просматривать 6.723 карточки. Примерная цифра, названная Бартольди, мягко говоря, была здорово преувеличена. В действительности средняя регистрационная цифра пропавших без вести в их городе составляла около 2500 человек. Пик исчезновения людей падал на май и сентябрь, которые, к счастью, в данный момент не интересовали Клинга. Он ограничился просмотром подшивок за январь, февраль и начало марта. Это было не так уж много.

Тем не менее, просмотрев половину намеченных регистрационных карт, он, чтобы преодолеть скуку, все-таки заглянул в подшивку исчезнувшей танцовщицы Бабблз Сиза, тем более, что как раз дошел до февральской регистрации. Посмотрев несколько фотографий в подшивке, он вынужден был признать, что ее сценическое имя ей очень подходило и тот, кто его придумал, должно быть, обладал чувством языка. Рассматривая фотографии этой экзотической танцовщицы, он не мог не думать о Клер Таунсенд, мысль о которой заставила пожалеть, что сейчас было утро, а не вечер.

Он закурил и заставил себя отложить в сторону подшивку мисс Сиза и продолжить работу.

К одиннадцати часам он отобрал только двух возможных кандидатов из всех пропавших без вести за эти месяцы. Он спустился вниз, чтобы переснять обе карты. Бартольди, который сделал ему копии карт, был настроен теперь на более серьезный лад.

– Это то, что ты искал, малыш? – поинтересовался он.

– Во всяком случае, это единственные, которые более или менее подходят. Посмотрим, может быть, один из них как раз тот, кого мы ищем.

– Что за дело?

– Один из наших патрульных нашел отрубленную кисть руки в сумке.

Гримаса отвращения искривила лицо Бартольди.

– Да, прямо на улице, около автобусной остановки.

– Женщина или мужчина? Я имею в виду, кому принадлежит рука?

– Мужчине.

– А сумка какая? Хозяйственная?

– Нет. Дорожная сумка авиакомпании. Маленькая голубая сумочка, какие часто раздают пассажирам. Эта, в частности, принадлежит авиакомпании под названием «Кругосветные авиалинии».

– Понятно. Убийца высокого полета. Вот тебе копии, малыш. Желаю удачи.

– Благодарю. – Клинг взял протянутый конверт и направился через зал к телефонной будке. Он набрал «Фредерик» 7-8024 и попросил Стива Кареллу.

– Ну, как погодка? – раздалось на другом конце.

– Конец света. Послушай, я выудил в картотеке две возможные кандидатуры. Думаю до обеда копнуть одну из них. Ты не хочешь присоединиться?

– Охотно. Где встретимся?

– Видишь ли, первый из кандидатов – моряк торгового судна, исчез 14 февраля, в День Валентина. Розыск объявила его жена. Она живет на Детавонер около Одиннадцатой Южной.

– Встретимся там на углу.

– Мне не звонили?

– Звонила Клер.

– Да?

– Просила позвонить ей, когда сможешь.

– Мерси. Значит, увидимся примерно через полчаса. Идет?

– О'кей. Не мокни под дождем.

Стоя под дождем на углу, который, очевидно, был самым незащищенным углом во всем городе, Клинг тщетно пытался как можно плотнее закутаться в плащ, засунув руки глубоко в карманы и, как черепаха, втянув голову в плечи. Но никакие усилия не спасали от этого проклятого дождя. Все было мокрое, холодное и липкое. И где черти носят этого Кареллу?

– Жаль, что я не ношу шляпу, – думал Клинг. – Жаль, что я не из тех американцев, которые чувствуют себя в своей тарелке, надев шляпу.

Его светлые волосы так намокли и прилипли ко лбу и вискам, что казалось, капли дождя стекали по голому черепу. Он уныло обозревал безлюдное пространство в поисках хоть какого-нибудь укрытия, фиксируя все, что находилось в поле зрения:

а) открытая стоянка для машин – на одном углу,

б) незаконченный небоскреб – на противоположном углу,

в) обнесенный оградой парк – на третьем углу,

г) глухая стена какого-то склада – на четвертом углу. Ни навеса, ни подъезда, где бы можно было укрыться от дождя. Огромное пустынное пространство, где неистовствует дождь, подобно кавалерийской атаке в каком-нибудь фильме итальянского производства.

– Черт возьми, ну где же ты, Карелла, сердца у тебя нет.

Полицейский седан без опознавательных знаков подкатил к тротуару. На электрическом столбе висел знак, запрещающий стоянку от 8.00 до 18.00.

– Привет. Давно ждешь?

– Какого дьявола. Почему так долго? – не выдержал Клинг.

– Когда я уже уходил, позвонил Гроссман из лаборатории.

– Ну и что?

– Он возится и с рукой, и с сумкой. Обещает дать заключение завтра.

– Выйдет у него что-нибудь с отпечатками пальцев?

– Он очень сомневается. Кончики пальцев тщательно срезаны. Послушай, не лучше ли нам поговорить за чашкой кофе, а не под дождем. Кроме того, мне хотелось бы взглянуть на карту пропавшего, прежде чем разговаривать с его женой.

– От чашки кофе я не откажусь.

– Жена этого парня знает, что мы собираемся ее навестить?

– Нет. Ты считаешь, мне следовало ей позвонить?

– Нет. Пожалуй так лучше. Может застанем ее врасплох с трупом в чемодане и зажатым в кулаке топориком.

– Это уж наверняка. В середине следующего квартала есть закусочная. Давай заскочим туда выпить кофе. Ты сможешь познакомиться с картой, пока я буду звонить Клер.

– О'кей.

Они зашли в закусочную и, заняв одну из кабин, заказали две чашки кофе. Пока Клинг ходил звонить своей невесте, Карелла изучал карту, потягивая маленькими глотками кофе. Он прочел ее дважды. Вот как выглядели занесенные в нее данные: (смотри на развороте).

Когда Клинг вернулся к столику, на его лице блуждала улыбка.

– Что-нибудь приятное? – полюбопытствовал Карелла.

– Ничего особенного. Отец Клер уехал в Нью-Джерси и вернется только в понедельник.

– Отсюда следует, что квартира в вашем распоряжении на весь уик-энд, – развил его мысль Карелла.

– Ну... Я об этом не думал.

– Конечно, нет.

– Но это было бы здорово, – признался Клинг.

– Когда ты, наконец, женишься на этой девушке?

– Она прежде хочет получить степень магистра.

– Почему?

– Откуда мне знать? Наверно, думает, что это поможет ей самоутвердиться. – Клинг пожал плечами. – У нее в этом отношении психоз. Не могу понять, почему это для нее так важно.

– Что же она собирается делать после того, как получит магистра? Захочет доктора?

– Возможно. Послушай, каждый раз, когда мы встречаемся, я делаю ей предложение. Нет, ей приспичило получить сперва степень магистра. Ну, что я могу поделать? Я люблю ее. Не могу же я послать ее ко всем чертям.

– Конечно, не можешь.

– Да, не могу, – Клинг задумался. – Знаешь, Стив, я пришел к заключению, что если уж женщина хочет получить образование, Бог с ней. Я же не могу лишить ее этого права.

– Разумеется.

– Ты, например, смог бы отказать в этом своей Тедди?

– Не думаю.

– Вот видишь.

– Да...

– Ну, что мне остается, Стив? Ждать ее или отказаться от мысли жениться на ней?

– Действительно, одно из двух, – ответил Карелла.

– А так как я хочу жениться на ней, у меня нет другого выхода. Я жду. – Он опять задумался. – О Господи Иисусе, я надеюсь, она не из тех женщин, которые одержимы идеей вечного познания. – Он опять замолчал. – Как бы то ни было, мне остается только ждать. Это единственное, что я могу делать.

– Звучит вполне разумно.

– Да. Единственное, что меня смущает... Видишь ли, Стив, сказать по правде, я боюсь, что она забеременеет, и тогда мы вынуждены будем пожениться. Ты понимаешь меня? Это будет уже совсем не то. Одно дело, когда люди женятся по обоюдному согласию, и другое, когда их вынуждают обстоятельства. Хоть мы и очень любим друг друга, все равно это было бы уже совсем не то. О Боже, ума не приложу, что делать.

– Просто напросто будь более предусмотрителен, – посоветовал Карелла.

– Я и так. Я хочу сказать, мы так и делаем. Хочешь я тебе кое в чем признаюсь?

– В чем?

– Мне иногда хочется держаться от нее подальше, ну, ты понимаешь, о чем я говорю. Если бы ты видел, какими взглядами дарит меня хозяйка каждый раз, когда я привожу Клер к себе. Потом мне в спешке приходится провожать ее домой, потому что ее отец – джентльмен самых строгих правил, какой когда-либо ходил по земле. Удивительно, как это он оставил ее одну на целый уик-энд. Я хочу сказать... и на черта ей сдалась эта идиотская степень. Понимаешь, я не хотел к ней прикасаться, пока мы не поженимся, но не смог. Мне достаточно увидеть ее, и со мной такое творится, что я теряю всякий контроль над собой. Я иногда задаю себе вопрос, все ли влюбленные испытывают такое состояние... Извини, что коснулся интимных вещей, я не хотел.

– Это обычное состояние влюбленных, – успокоил его Карелла.

– Да, наверное. – На какое-то время он полностью ушел в себя. Затем продолжал: – Завтра у меня выходной, а в воскресенье я дежурю. Как ты думаешь, кто-нибудь согласится со мной поменяться, например, на вторник или еще на какой-нибудь день? Так не хотелось бы разбивать уик-энд.

– Где же ты собираешься провести его?

– Я же тебе сказал, что...

– Что? Весь уик-энд? – изумился Карелла.

– Ну, видишь ли...

– Начиная с сегодняшнего вечера? – не унимался Карелла.

– Ты, понимаешь, ведь так редко случается...

– Я отдаю тебе свое воскресенье, но боюсь...

– Неужели правда отдаешь? – подался вперед Клинг.

– ...ты будешь ни на что не годной развалиной в понедельник после такого уик-энда. Неужели действительно весь уик-энд?

– Ну, ведь это такая редкость, чтобы отец уехал, я же тебе объяснял.

– О, пылкая юность, куда, ты умчалась, – воскликнул Карелла, качая головой. – Считай, что воскресенье твое, если шеф не будет возражать.

– Спасибо, Стив.

– Уж не запланировала ли Тедди чего-нибудь на воскресенье, – поддразнивая Клинга, проговорил Карелла.

– Только не передумай, – обеспокоенно отозвался Клинг.

– Ладно уж. Решено. Что ты думаешь об этом? – спросил Карелла, постукивая пальцем по карте разыскиваемого.

– Кажется подходящим кандидатом. Во всяком случае, достаточно крупный. Шесть футов и четыре дюйма, и весит 210. Далеко не карлик, Стив.

– И рука принадлежала крупному мужчине. – Карелла допил свой кофе. – Ну, любовник, подымайся, давай-ка навестим миссис Андрович.

Когда они выходили, Клинг сказал: – Не думай, пожалуйста, Стив, что я какой-нибудь сексуальный маньяк. Просто, понимаешь... ну...

– Что?

– Мне это нравится.

 

Глава 6

Маргарет Андрович оказалась девятнадцатилетней блондинкой, которая из-под пера какого-нибудь талантливого романиста вышла бы грациозно стройной героиней. На нашем языке прозы ее бы назвали просто тощей. Уменьшительное «Мег» не очень вязалось с ее высоким ростом, в пять футов и семь с половиной дюймов, и упругой фигурой. В соответствии с современной модой давать стройным, высоким женщинам самые неблагозвучные имена, ей бы больше подошло уменьшительно-ласкательное «Мэгти», нежели «Мег», вытатуированное в изображении сердца на левой руке Карла Андровича. Тем не менее перед ними стояла та самая Мег во плоти, уверенная в себе и спокойная. Открыв полицейским дверь, она провела их в гостиную и пригласила присесть.

Они сели.

Ее высокая стройная фигура отличалась той угловатостью форм, которая считается неотъемлемым свойством манекенщиц. Но сейчас ее туалет не годился бы для страниц модного журнала. На ней были выцветший розовый теплый халат и пушистые розовые тапочки – стиль одежды явно не для высокой фигуры. Черты ее лица были такие же угловатые, как и линии ее фигуры, высокие скулы, четко очерченная линия рта, выделяющегося на лице даже без помощи губной помады. Большие голубые глаза, казалось, занимали большую часть узкого лица. Она говорила с едва различимым южным акцентом. У нее был вид человека, ожидающего удара кулаком в лицо со спокойствием осознанной неизбежности.

– Вы насчет Карла? – спросила она тихим голосом.

– Да, миссис Андрович, – ответил Карелла.

– Что-нибудь узнали? С ним все в порядке?

– Нет, ничего определенного.

– Ну, хоть что-нибудь?

– Нет, нет. Мы просто хотели бы узнать о нем побольше.

– Понятно, – она задумчиво покачала головой. – Значит вы ничего не выяснили.

– Нет, в самом деле ничего.

– Ясно, – кивнула она.

– Не могли бы вы рассказать нам, что произошло в то утро, когда он ушел из дома.

– Просто ушел и все. Ничего необычного. Ушел как обычно, когда отправлялся в плавание. Только на этот раз он не явился на судно. – Она пожала плечами. – И с тех пор я о нем ничего не знаю. – Она опять пожала плечами. – Уже почти месяц.

– Сколько времени вы замужем, миссис Андрович?

– За Карлом? Шесть месяцев.

– Вы были замужем до этого? Я хочу спросить, Карл – ваш первый муж?

– Да. Он мой первый, единственный муж.

– Где вы встретились?

– В Атланте. Его судно стояло там какое-то время. Вы, наверно, знаете. Атланта – портовый город.

– Значит вы познакомились в Атланте шесть месяцев назад?

– Точнее, семь месяцев назад.

– И поженились?

– Да.

– Откуда ваш муж родом?

– Отсюда, из этого города. – После небольшой паузы она спросила: – Вам здесь нравится?

– Вы имеете в виду город?

– Да, он вам нравится?

– Видите ли, я здесь родился и вырос, – объяснил Карелла. – Думаю, поэтому мне здесь нравится.

– Мне – нет, – категорично заявила она.

– Ну, в этом нет ничего необычного. Это и заставляет некоторых переезжать с места на место, – заметил он с улыбкой. Но, увидев выражение ее лица, быстро убрал свою улыбку.

– Да, – согласилась она. – В таких случаях люди ищут другое место жительства. Я говорила Карлу, что мне здесь не нравится, и я хочу уехать обратно в Атланту. Но он родился и вырос здесь. – Она в раздумье пожала плечами. – Наверное, трудно уезжать оттуда, где ты родился и вырос. Но он так часто бывает в плавании. Мне приходится слишком много времени быть предоставленной самой себе. Ведь я чувствую себя совершенно потерянной на улицах этого города. Хотя Атланта не провинциальный город, но по сравнению с вашим – это довольно маленький город, который я хорошо знаю. Здесь я никогда не знаю, как мне попасть туда, куда я хочу. Стоит мне отойти три квартала от дома – я уже заблудилась. Хотите кофе?

– Не стоит...

– Выпейте кофе. Зачем так быстро убегать? Ко мне так редко кто-нибудь заходит.

– Пожалуй, мы выпьем по чашечке, – согласился Карелла.

– Я оставлю вас на минутку. – Она прошла в кухню.

Клинг поднялся и подошел к телевизору, на котором стояла в рамке фотография мужчины. Он рассматривал фотографию, когда Мег вернулась.

– Это Карл. Хорошая фотография. Я послала такую же в Бюро регистрации пропавших. Они попросили у меня фотографию, – После паузы она добавила: – Кофе будет готов через минуту. Я поставила разогреть несколько булочек. Вы, наверное, очень замерзли, мотаясь по городу под этим холодным дождем.

– Вы очень любезны, миссис Андрович. На ее лице мелькнула улыбка: – Работающий мужчина нуждается в подкреплении. – Улыбка исчезла.

– Миссис Андрович, в то утро, когда он ушел...

– Да. Это было в День Валентина. – Она помолчала. – Когда я встала, на столе была коробка шоколадных конфет. А цветы принесли позже, когда мы завтракали.

– От Карла?

– Да, да, от Карла.

– Когда вы завтракали?

– Да.

– Но ведь он ушел в 6.30, не так ли?

– Да.

– И до его ухода принесли цветы?

– Да.

– Слишком уж рано.

– Я думаю, он договорился с цветочным магазином заранее, чтобы их доставили так рано. – Она помолчала. – Это были розы. Две дюжины красных роз.

– Понятно, – сказал Карелла.

– А за завтраком не произошло ничего необычного? – вмешался в разговор Клинг.

– Нет, нет. Он был в очень веселом настроении.

– Но ведь у него не всегда было такое веселое настроение. Вы кому-то сообщали ранее, что он был вспыльчив.

– Да, я сказала так инспектору Фредериксу. В Бюро регистрации. Вы знаете его?

– Нет, лично не знаком.

– Очень приятный мужчина.

– Вы также сказали инспектору Фредериксу, что ваш муж заикался, и что у него был легкий тик в правом глазу. Верно?

– В левом глазу.

– Ну да, извините, в левом.

– Да, все правильно.

– Как вы считаете, ваш муж по природе нервозный человек?

– Да, пожалуй. Он большей частью находился в возбужденном состоянии.

– Был он возбужден в то утро?

– Вы имеете в виду, когда ушел из дома?

– Да. Вы не заметили каких-либо признаков возбуждения или нервозности?

– Нет. Он был спокоен.

– Ясно. А что вы сделали с цветами, когда их принесли?

– С цветами? Поставила в вазу.

– На стол?

– Да.

– На тот самый стол, за которым завтракали?

– Да.

– И все время, пока вы завтракали, они стояли там?

– Да.

– Он хорошо поел в то утро?

– Да.

– Значит, аппетит у него был хороший?

– Великолепный. Он был очень голоден.

– И вы не заметили ничего странного или необычного в его поведении?

– Нет. Извините меня, кажется, кофе кипит.

Карелла и Клинг остались сидеть, молча глядя друг на друга. Тишину сейчас же заполнил звук дождя, барабанящего по водосточной трубе.

Она вернулась, неся поднос с кофейником, тремя чашками и тарелкой булочек. Поставив поднос на стол, окинула все взглядом, проверяя, все ли принесла.

– Масло, забыла масло. – На пороге она обернулась, – может принести джему или еще чего-нибудь?

– Нет, не надо, все великолепно.

– Сахар?

– Нет, спасибо.

Они слышали, как она возилась на кухне. Карелла наполнил три чашки. Она вернулась и поставила на стол масло, сливки и сахар.

– Пожалуйста. Вам сливки, сахар, инспектор... Карелла, правильно?

– Да, совершенно верно. Я буду черный. Спасибо.

– Инспектор Клинг?

– Немного сливок и одну ложку сахара, спасибо.

– Берите булочки, пока они не остыли. Мужчины не заставили себя упрашивать. Она сидела, наблюдая, как они подкрепляются.

– Вы тоже пейте свой кофе, – напомнил ей Карелла.

– Да, спасибо. – Она, придвинув свою чашку, положила три ложки сахара и сидела, задумчиво помешивая кофе.

– Как вы думаете, найдете вы его?

– Мы надеемся.

– Вы думаете, с ним что-нибудь случилось?

– Трудно сказать, миссис Андрович.

– Он был такой большой, – она пожала плечами.

– Был, миссис Андрович?

– Я сказала «был»? Да, действительно. Я уже думаю о нем, как об ушедшем навсегда.

– Какие у вас для этого основания?

– Не знаю.

– Из того, что вы нам рассказали, видно, что он вас любил.

– Да, это так. Как булочки?

– Великолепные.

– Очень вкусные, – добавил Клинг.

– Мне их приносят на дом. Я мало выхожу. Большую часть времени провожу здесь, в этой квартире.

– Как вы думаете, миссис Андрович, почему ваш муж мог исчезнуть таким образом?

– Не могу понять.

– Вы не ссорились, не было ничего такого в то утро?

– Нет, нет. Мы не ссорились.

– Я не имею в виду крупную ссору, – объяснил Карелла. – Может быть, произошла небольшая размолвка. Во всех семьях время от времени это случается.

– Вы женаты, инспектор Карелла?

– Да.

– И вы иногда ссоритесь?

– Да.

– Мы с Карлом в то утро не ссорились, – повторила она ровным голосом.

– Но ссорились же вы иногда?

– Да, большей частью, когда я заговаривала о возвращении в Атланту, потому что мне не по душе этот город.

– Вас можно понять, – поддержал тему Карелла. – Вы же плохо знаете город. Вы бывали в верхней части города?

– Где это?

– Калвер-авеню? Хол-авеню?

– Это где большие универсальные магазины?

– Нет, я имею в виду более дальние районы, недалеко от Гровер-парка.

– Нет, я не знаю, где Гровер-парк.

– Вы никогда не были в верхней части города?

– Так далеко я не ездила.

– У вас есть плащ, миссис Андрович?

– Что?

– Плащ.

– Да, а что?

– Какого цвета?

– Мой плащ?

– Да.

– Голубой. – Она помолчала. – А почему вы спрашиваете?

– А черного плаща у вас нет?

– Нет. А зачем вам?

– А вы носите брюки?

– Очень редко.

– Но иногда все-таки носите?

– Иногда, только дома, когда убираю квартиру. Никогда не выхожу в брюках на улицу. В Атланте, где я выросла, девушки носят платья, юбки и красивое белье.

– А зонтик у вас есть?

– Да.

– Какого цвета?

– Красный. Я не совсем понимаю, инспектор Карелла, что все это значит.

– Миссис Андрович, а нельзя ли взглянуть на ваш плащ и зонтик?

– Зачем?

– Нам бы очень хотелось.

Она посмотрела на Кареллу, затем перевела озабоченный взгляд на Клинга.

– Хорошо, – наконец произнесла она. – Пройдите, пожалуйста, в спальню. – Они последовали за ней в другую комнату. – Я еще не застелила постель. Вы уж извините за беспорядок в квартире. – Проходя к гардеробу, она набросила одеяло на смятые простыни и открыла дверцу шкафа. – Вот плащ, а вот зонт.

Плащ действительно был голубой, а зонт – красный.

– Спасибо, – Карелла продолжал гнуть свою линию. – А мясо вам тоже доставляют на дом, миссис Андрович?

– Что?

– Мясо. От мясника.

– Да. Инспектор Карелла, не объясните ли вы мне, что все это значит. Все эти вопросы звучат так, как будто...

– Да нет, это обычные формальности. Просто хотим больше узнать о привычках и образе жизни вашего мужа. Вот и все.

– Какое же отношение к его привычкам имеют мои плащ и зонтик?

– Кто знает. Все может пригодиться.

– Не понимаю.

– А у вас есть нож для разделки мяса, миссис Андрович?

Она измерила его долгим взглядом.

– Какое это имеет отношение к Карлу?

Карелла ничего не ответил.

– Карла нет в живых, да?

Карелла молчал.

– Кто-нибудь убил его ножом для разделки мяса? Так?

– Мы не знаем, миссис Андрович.

– Вы думаете, что это сделала я? Вот что означают все ваши вопросы, не так ли?

– У нас нет никаких данных о местонахождении вашего мужа, миссис Андрович. Мы не знаем, жив он или нет. Все это – чистейшие формальности, связанные с расследованием.

– Хороши формальности. Что же произошло? Некто в плаще с зонтиком прикончил моего мужа ножом для разделки мяса. Так?

– Да нет же, миссис Андрович. Так есть у вас нож для разделки мяса?

– Да, есть. На кухне. Вам бы хотелось, конечно, на него взглянуть. Может быть, на нем вы обнаружите кровь Карла. Ведь это как раз то, что вы ищите, не так ли?

– Уверяю вас, это обычная полицейская рутина, миссис Андрович.

– Интересно знать, все сыщики такие непроницательные, как вы?

– Мне очень жаль, если я вас расстроил, миссис Андрович. Но, если это не очень затруднительно, разрешите взглянуть на нож.

– Сюда, пожалуйста, – проговорила она холодно и проследовала из спальни в кухню. Нож был маленький с тупым и щербатым лезвием.

– Если вы не возражаете, я заберу его на время.

– Зачем?

– А какие конфеты прислал вам муж в то утро?

– Ассорти, фрукты и орехи в шоколаде.

– Откуда? Кто выпускает?

– Я не помню.

– Коробка была большая?

– Фунт.

– Но вы же сперва сказали, что, когда проснулись, нашли на кухонном столе большую коробку конфет. Вы ведь именно так сказали?

– Да. Она имела форму сердца и показалась мне большой.

– Но в ней был только фунт конфет. Так?

– Так.

– А дюжину красных роз? Когда доставили цветы?

– Около шести утра.

– И вы поставили их в вазу?

– Да.

– А у вас есть ваза, которая вмещает дюжину роз?

– Конечно. Карл всегда приносил мне цветы, и я купила вазу.

– Которая вмещает дюжину роз?

– Да.

– Это были алые розы, дюжина алых роз, правильно?

– Да.

– Белых среди них не было? Только алые, все двенадцать?

– Да, да. Дюжина алых роз, все алые, и я поставила их в вазу.

– Но миссис Андрович, когда вы впервые упомянули розы, вы сказали, что их было две дюжины.

– Что?

– Сперва вы говорили две дюжины.

– Я...

– А были ли вообще цветы, миссис Андрович?

– Ну, конечно, цветы были. Я, должно быть, просто ошиблась. Была только дюжина. Не две дюжины. Я, наверно, думала о чем-то другом, когда это сказала.

– И конфеты были?

– Конечно, были.

– Понятно. И вы не ссорились за завтраком. Почему вы заявили о его исчезновении только на следующий день, миссис Андрович?

– Потому что я подумала...

– И прежде он когда-нибудь также исчезал неизвестно куда?

– Нет, он...

– Значит, это было необычно для него, не так ли?

– Да, но...

– Тогда почему вы не заявили сразу же?

– Я думала, он вернется.

– Или вы знали, что у него есть причина не возвращаться?

– Какая причина?

– Это вы мне должны сказать, миссис Андрович.

В комнате воцарилась тишина.

– Не было никакой причины, – наконец заговорила она. – Мой муж любил меня. Была коробка конфет в то утро. В форме сердца. В шесть часов принесли дюжину алых роз. Карл поцеловал меня на прощанье и ушел. С тех пор я его не видела.

– Оставь миссис Андрович расписку за разделочный нож, Берт, – сказал Карелла Клингу. – Большое спасибо, миссис Андрович, за кофе и булочки. За то, что уделили нам время. Вы были очень гостеприимны.

Когда они выходили, с ее губ сорвалось:

– Его уже нет в живых, я знаю.

* * *

Клер Таунсенд была почти такого же роста, как Мег Андрович, но на этом сходство между ними заканчивалось. Мег была кожа да кости или, если угодно, тонка, как тростинка. Фигура Клер состояла из плоти и форм. Мег была плоскогруда, что, обычно, ценится среди манекенщиц. Клер, не отличаясь дородностью фигуры, имела все основания гордиться своей грудью, которая могла бы стать пределом желаний любого мужчины. Мег была голубоглазая блондинка. Клер являлась обладательницей карих глаз и черных, как вороново крыло, волос. Короче, если облик Мег хорошо бы вписался в интерьер какой-нибудь унылой больничной палаты, то удачным оформлением для Клер был бы освещенный солнцем стог сена.

Была еще одна существенная разница.

Берт Клинг был без ума от Клер.

Она встретила его поцелуем, как только он вошел. На ней были черные брюки и белая свободная блуза чуть ниже талии.

– Что тебя задержало? – спросила Клер.

– Цветочные магазины.

– Ты купил мне цветы?

– Нет. Дама, с которой мы беседовали, утверждала, что ее муж преподнес ей дюжину алых роз. Мы проверили около десятка цветочных магазинов по соседству и в округе. Результат? Никто не заказывал роз в День Валентина. Во всяком случае, для миссис Андрович.

– Ну, и...

– Стиву Карелле изменила его проницательность. Можно я сниму ботинки?

– Снимай. Я купила два бифштекса. Ты настроен на бифштексы?

– Попозже.

– Каким образом Карелле изменила проницательность?

– Ну, вцепился в эту тощую с трагическим лицом девицу, как будто бы хотел из нее душу вытрясти. Когда мы вышли, я ему заметил, что он был с ней слишком резок. Я же не раз наблюдал его за работой. Обычно с женщинами он мягок. А с этой, как с цепи сорвался. Я поинтересовался почему и сказал, что мне это не понравилось.

– А он что?

– Как только она открыла рот, он уже знал, что она говорит неправду, и захотел выяснить почему.

– Откуда он знал?

– Говорит, знал и все тут. В этом и загвоздка. Мы проверили все эти идиотские цветочные магазины и выяснили, что ни один из них в шесть утра не доставлял на дом цветы, мало того, ни один из них не открывался раньше девяти.

– Муж мог заказать цветы где угодно в городе, Берт.

– Конечно. Но это маловероятно. Он же не служащий какого-нибудь учреждения. Он – моряк. Когда он не в плавании, он проводит время дома. Отсюда напрашивается вывод, что удобнее заказать цветы в каком-нибудь магазине по соседству.

– Ну и что?

– Да ничего. Устал. Стив отправил нож для разделки мяса на экспертизу в лабораторию. – Он помолчал, затем продолжал: – Она совсем не похожа на женщину, которая может наброситься на мужчину с ножом для разделки мяса. Поди сюда.

Она подошла и присела ему на колени. Он поцеловал ее и сказал:

– В моем распоряжении весь уик-энд. Стив уступил мне свое воскресенье.

– Да неужели?

– Какая-то ты необычная.

– В каком смысле?

– Какая-то мягкая.

– Я без бюстгальтера.

– Почему?

– Хотела почувствовать себя свободнее. Убери руки! – сказала она резко и вскочила с его колен.

– Вот тебе бы ничего не стоило наброситься на мужчину с ножом, – язвительно проговорил он, окидывая взглядом сидящую напротив Клер.

– Неужели? – холодно бросила она. – Когда ты собираешься есть?

– Попозже.

– Куда мы сегодня пойдем?

– Никуда.

– Это почему?

– Мне не надо появляться в участке до понедельника.

– Очень хорошо.

– И у меня была мысль...

– Да?

– Я думал, что мы сейчас заберемся в постель и так проведем весь конец недели. До самого понедельника. Что ты на это скажешь?

– Звучит довольно напряженно.

– Да. Но я голосую за это.

– Мне придется обдумать твое предложение. У меня были планы пойти в кино.

– В кино мы сможем пойти в любое время.

– Во всяком случае сейчас я голодна и иду готовить бифштекс, – заявила Клер, бросив на него вызывающий взгляд.

– Я предпочитаю постель.

– Берт, не постелью единой жив человек.

Клинг внезапно вскочил. Они стояли в разных концах комнаты, изучая друг друга.

– Какие же у тебя планы на сегодня? – спросил он.

– Поесть бифштексы.

– Потом?

– Пойти в кино.

– А на завтра?

Клер пожала плечами.

– Иди сюда.

– Подойди сам.

Он пересек комнату и приблизился к ней. Она подняла к нему лицо и крепко скрестила руки на груди.

– Весь уик-энд, – прошептал он.

– Самонадеянный хвастун.

– Куколка.

– Правда?

– Очаровательная куколка.

– Ты меня поцелуешь?

– Может быть.

Они стояли почти вплотную, но не касались друг друга.

Они всецело отдавались моменту, впитывая друг друга глазами и чувствуя, как их обоих захлестывает пламенная волна желания.

Он положил ей руки на талию, но не поцеловал. Медленно она разжала и опустила руки.

– Неужели правда без лифчика?

– Эх ты, великий воскресный любовник, – пробормотала она. – Не можешь сам выяснить, есть ли на мне лифчик или нет.

Его рука скользнула под кофточку, и он притянул Клер к себе...

Следующая встреча с Бертом Клингом не может произойти раньше понедельника.

Дождь к тому времени все еще не прекратится.

* * *

Тщательно исследовав сумку авиакомпании, Сэм Гроссман снял очки. Он был лейтенантом полиции, специалистом своего дела и руководителем полицейской лаборатории в центре города на Хай-стрит. За время работы в этой лаборатории он повидал трупы и части трупов, обнаруженные в разного рода чемоданах и чемоданчиках, рюкзаках, хозяйственных сумках, коробках и даже завернутые в старые газеты. Правда, авиадорожная сумка в его практике еще не встречалась. Однако эта сумка не вызывала в нем чувства удивления или потрясения. Он не отпрянул в ужасе при виде засохшей крови, которой была покрыта внутренность сумки. Он знал, что от него требуется, и решительно приступил к делу. Сейчас он уподоблялся американскому фермеру, который обнаружил, что одно из его полей можно превратить в отличную пашню, если очистить от валунов и выкорчевать пни. Единственный способ расчистить поле – это начать расчистку.

Он уже произвел тщательный осмотр отрубленной кисти и пришел к выводу, что бесполезно пытаться получить какие бы то ни было отпечатки с искромсанных кончиков пальцев. Он взял на анализ кровь руки и установил, что она принадлежала к группе "О".

Теперь он исследовал сумку в поисках хоть каких-нибудь сохранившихся отпечатков, но тщетно. По правде сказать, он и не ожидал найти их. Тип, который так обезобразил руку, чтобы скрыть отпечатки, наверняка предпринял соответствующие предосторожности относительно сумки.

Он проверил, не сохранилось ли на сумке каких-либо микроскопических следов волос, волокон материи или хотя бы пыли, что могло бы помочь напасть на след убийцы или жертвы, но на наружной поверхности сумки он не нашел ничего ценного.

Он распорол сумку скальпелем и внимательно осмотрел ее внутреннюю поверхность и дно через увеличительное стекло. В одном углу сумки он обнаружил остатки какого-то порошка, похожего на оранжевую меловую пыль. Он собрал несколько пылинок для образца и отложил их в сторону. Затем начал тщательно исследовать пятна крови на дне сумки.

Человек, не посвященный в тонкости работы лаборатории, счел бы действия Гроссмана абсурдными. Он тщательно осматривал пятно, оставленное от руки, которая находилась в сумке. В чем же, черт возьми, он хотел убедиться? Что рука действительно лежала в сумке? Но это и так было хорошо известно.

Но Гроссман должен был удостовериться, что пятно на дне сумки было действительно кровью, что это была человеческая кровь, а если не кровь, то что? Могло случиться и так, что очевидное, на первый взгляд, кровяное пятно было смесью крови с чем-то еще, или, что под ним было другое пятно. Таким образом, Гроссман не тратил время зря, а проводил тщательный анализ.

Пятно было красно-бурого цвета, и так как дно сумки было водонепроницаемо, оно запеклось и потрескалось и напоминало засохшую грязь. Гроссман аккуратно вырезал часть пятна, разрезал эту часть на две порции, каждую из которых обозначил «Пятно Один» и «Пятно Два», не пытаясь придумывать что-нибудь более замысловатое. Он бросил оба образца в 0,9% физиологический раствор и затем поместил их на различные пластины. Эти пластины должны были простоять несколько часов в закрытых емкостях, поэтому он начал микроскопический и спектроскопический анализ оранжевого мела, который он обнаружил в одном из углов сумки. Занявшись какое-то время спустя снова пластинами, он накрыл одну из них прозрачной крышкой и начал изучать под очень сильным микроскопом. То, что он увидел под микроскопом, убедило его в том, что кровь принадлежит млекопитающему.

Затем он перешел ко второй пластине. Капнул на пятно растворитель, выждал какое-то время, сверяясь с часами, по капельке добавил на диск дистиллированной воды, наблюдая, как на поверхности пластины образуется накипь.

Когда она образовалась, он отсчитал по часам три минуты, затем вымыл и высушил пластину.

Пользуясь окулярным микрометром микроскопа, он измерил различные клетки крови. Красные кровяные тельца человеческой крови имеют 1/3200 дюйма в диаметре. Диаметры клеток других млекопитающих варьируются. Диаметр кровяного тельца собаки составляет 1/3500 дюйма – ближе всего к человеческому.

Диаметр измеренного Гроссманом образца составлял 1/3200 дюйма.

Но результаты таких исследований не были гарантированы от ошибок, хотя бы в тысячные доли дюйма. Анализ Гроссмана должен был исключить любую возможность ошибки. Поэтому он довел до конца обычную лабораторную процедуру, которая требует подкрепления химического, микроскопического или спектроскопического анализа реакций на антитела. Эта реакция определит уже наверняка, оставлено ли пятно человеческой кровью.

Реакция на антитела очень проста. Если взять, например, кролика и ввести в его кровь какую-то долю человеческой крови, произойдет следующее. В крови кролика образуется антитело, которое вступит в реакцию с протеином введенной крови. Если реакция положительная, поступившая кровь может быть классифицирована как человеческая.

Анализ пятна дал положительную реакцию.

Кровь принадлежала человеку.

Реакция пятна на группу крови показала группу "О". Гроссману оставалось прийти к вполне логичному заключению, что пятно на дне сумки образовалось от капель крови, попавших туда с отрубленной руки. Иного вывода не могло быть.

Что же касается оранжевой меловой пыли, эти частички оказались вовсе не мелом, а женской косметикой. Химический анализ и сверка по каталогу показали, что это был косметический препарат, называемый «Теплый Тон».

«Теплый Тон» представляет собой жидкую основу, которая наносилась под пудру, фиксировала ее и в то же время придавала коже теплый розоватый блеск.

Вряд ли мужчина стал бы пользоваться подобной косметикой.

Рука, обнаруженная в сумке, без всяких сомнений принадлежала мужчине.

Гроссман вздохнул и отправил свое заключение ребятам из 87-го участка.

 

Глава 7

Суббота.

Дождь.

Однажды мальчишкой он с друзьями забрался под телегу мороженщика на Колби-авеню. Дождь барабанил по деревянной телеге, как из картечи, а они втроем сидели под телегой, наблюдая, как, ударяясь о камни мостовой, разрывались дождевые капли, и наслаждались чувством полной недосягаемости и безопасности. Стиву Карелле это приятное приключение стоило пневмонии, вскоре после чего семья переехала из Айсолы в Риверхед. Его детское воображение навсегда связало причину переезда с тем, что он схватил пневмонию под телегой мороженщика на Колби-авеню.

Дожди шли и в Риверхеде. Однажды он обнимался с девчонкой Грейс Маккарти в подвале ее дома под звуки «Перфидии», «Санта Фе Трейл» и «Зеленых глаз», несшихся из проигрывателя, а по стеклам маленького месяцевидного оконца струйками сбегали дождевые капли. Им обоим было по пятнадцать, они начали танцевать, танцуя, он безрассудно целовал Грейс. Потом они, уютно устроившись на старом диванчике, слушали Гленна Миллера и без устали обнимались и целовались, зная, что в любой момент мать Грейс сможет спуститься в подвал.

Дождь навевал Стиву приятные воспоминания.

Шлепая по лужам, они с Мейером Мейером направлялись по адресу второй возможной кандидатуры, которую Клинг откопал в картотеке пропавших без вести. Стив остановился, прикурил сигарету и кинул спичку в дождевой поток, бежавший вдоль тротуара.

– Помнишь коммерческий сериал сигаретной компании? – прервал молчание Мейер.

– Который?

– Про ученого. Он ядерный физик. Но на экране он впервые появляется проявляющим фотографии в темной комнате. Вспомнил?

– Да. Ну и что?

– Я придумал сцену для их сериала.

– Давай выкладывай.

– Показываем его вскрывающим сейф, так? Он просверливает отверстие в дверце сейфа. Рядом на полу все нужные для этого инструменты и несколько кусков динамита, все как надо.

– Дальше?

– Дальше за экраном голос: «Эй, парень, привет!» Этот тип поднимает глаза от работы и закуривает сигарету, Голос продолжает: «Наверно, требуются годы тренировки, чтобы стать искусным взломщиком сейфов». Наш герой вежливо улыбается: «Я не взломщик сейфов, сейфы – мое хобби. Я считаю, человек должен быть многогранным, иметь разнообразные интересы». Удивленный голос: «Неужели только хобби? Но позвольте вас спросить, сэр, чем же вы зарабатываете на жизнь?»

– Ну и что этот любитель отвечает?

– Этот субъект выпускает струйку дыма, опять вежливо улыбается: «Охотно отвечу. Я – сутенер». – Мейер довольно улыбнулся. – Ну как? Годится?

– Великолепно. Вот мы и пришли. Только не пытайся рассказывать анекдоты этой даме, а то она может нас не впустить.

– Какие же это анекдоты! Думаю, в один прекрасный день я пошлю к черту эту вшивую работу и устроюсь в рекламное агентство.

– Не делай этого, Мейер. Нам без тебя не обойтись.

Они вошли в дом. Женщину, которая была им нужна, звали Марта Ливингстон. Только неделю назад она заявила об исчезновении сына Ричарда. Молодому человеку было девятнадцать лет, рост – шесть футов и два дюйма, вес – сто девяносто четыре фунта. Эти данные и сам факт исчезновения были достаточным основанием, чтобы предположить, что он был владельцем отрубленной руки.

– Какая квартира? – спросил Мейер.

– Двадцать четвертая. Второй этаж, окнами на улицу.

Они поднялись на второй этаж. В холле мяукнул кот и, казалось, встретил их подозрительным взглядом.

– Почуял в нас Закон, – продолжал шутить Мейер. – Думает, что мы из Отдела бродячих животных.

– Не подозревает, что мы всего лишь чистильщики улиц, – съязвил Карелла.

Он постучал в дверь, а Мейер нагнулся погладить кошку: «Кисуля, ну, поди сюда, ах ты, зверюга».

– Кто там? – послышался из-за двери женский голос. Голос звучал настороженно.

– Миссис Ливингстон? – позвал Карелла.

– Да, кто там?

– Полиция. Откройте, пожалуйста.

Затем наступила тишина.

Это была знакомая тишина, которая говорила о том, что за дверью происходит торопливый немой диалог.

Ясно было, что миссис Ливингстон не одна. Тишина затягивалась. Мейер оставил кошку и потянулся к кобуре, пристегнутой к поясу справа. Он вопросительно смотрел на Кареллу, который уже держал наготове свой «38».

– Миссис Ливингстон! – снова позвал он. Из-за двери не последовало никакого ответа. Мейер уже сгруппировался у противоположной стены, готовый к броску. – Ладно, вышибай дверь, – скомандовал Карелла.

Мейер отбросил правую ногу назад, оттолкнулся левым плечом от стены и нанес сокрушительный удар по замку подошвой ботинка. Дверь с треском распахнулась. Мейер бросился следом с пистолетом наготове.

– Стоять! – закричал он тощему мужчине, перелезавшему на пожарную лестницу.

Тот уже перекинул одну ногу через подоконник, другая находилась еще в комнате. Человек замер в нерешительности.

– Надеюсь, не хотите, чтобы от вас осталось мокрое место, – предупредил Мейер.

Мужчина минуту помедлил и вернулся в комнату. Мейер посмотрел на его ноги. Мужчина был без ботинок. Он в замешательстве смотрел на стоящую у кровати женщину. Женщина была в одной комбинации. Это была крупная неопрятная дама лет сорока пяти с крашенными хной волосами и выцветшими глазами пьяницы.

– Миссис Ливингстон? – спросил Карелла.

– Ну я. Какого черта вы сюда ворвались?

– Куда спешил ваш друг? – спросил Карелла.

– Я никуда не спешил, – ответил тощий.

– Вот как? Всегда выходите из комнаты через окно?

– Хотел взглянуть, идет ли еще дождь.

– Идет. Пройдите сюда.

– Что я сделал? – задал вопрос мужчина. Однако быстро повиновался.

Мейер начал тщательно его обыскивать. Вскоре его рука нащупала под поясом пистолет. Мейер вынул его и передал Карелле.

– У вас есть разрешение на ношение оружия?

– Да.

– Надеюсь, это правда. Ваше имя?

– Кронин. Леонард Кронин.

– Почему вы в такой спешке пытались выбраться отсюда?

– Тебе незачем отвечать ему, Ленни, – вмешалась миссис Ливингстон.

– Вы его адвокат, миссис Ливингстон? – не удержался Мейер.

– Нет, но...

– Тогда перестаньте давать советы. Вам был задан вопрос, мистер Кронин.

– Незачем им отвечать, Ленни, – опять перебила миссис Ливингстон.

– Послушай, Ленни, – терпеливо начал объяснять Мейер, – мы не торопимся, у нас много времени. Можно поговорить и здесь, и в отделении. Давай обдумай, что сказать, и отвечай на вопросы. А пока будешь решать, натяни носки и ботинки. И вам, миссис Ливингстон, не мешало бы накинуть халат или что-нибудь, пока мы будем выяснять, что здесь происходит. Согласны?

– К дьяволу халат. Надеюсь, вы не в первый раз видите раздетую бабу.

– Несомненно. Но все-таки накиньте халат. Мы не хотим, чтобы вы простудились.

– Никакого тебе нет дела до моей простуды, кретин.

– Ну и язычок! – покачал головой Мейер.

Кронин, сидя на краю постели, натягивал носки. На нем были черные брюки. Черный плащ был перекинут через спинку стула в углу комнаты. С раскрытого на полу у ночного столика черного зонта стекала вода.

– В спешке ты был готов уйти без своего плаща и зонтика, не так ли, Ленни? – спросил Карелла.

– Похоже на то, – буркнул Кронин, зашнуровывая ботинки.

– Пожалуй, вы оба пройдете с нами в участок. Накиньте на себя что-нибудь, миссис Ливингстон.

Миссис Ливингстон схватила свою левую грудь, сжала ее в руке как пистолет и направила на Кареллу.

– А это видел, легавый! – прокричала она со злостью.

– Ладно, идите в чем есть. К обвинению в проституции мы сможем добавить обвинение в недозволенном поведении, как только вы появитесь на улице в таком виде.

– Прости... Что ты плетешь? Ты еще имеешь наглость?

– Ладно, ладно. Пошли.

– Какого дьявола вы сюда ворвались? Что вам нужно? – не унималась миссис Ливингстон.

– Мы пришли всего лишь для того, чтобы задать вам несколько вопросов о вашем исчезнувшем сыне, – ответил Карелла.

– О моем сыне? И это все, что вам нужно? Надеюсь, этот выродок подох. Неужели из-за этого надо было вышибать дверь?

– Если вы надеетесь на то, что его нет в живых, чего ради брать на себя труд и заявлять о его пропаже?

– Чтобы получить материальную помощь. Он был моим единственным кормильцем. Как только он исчез, я подала прошение о пособии. Для того, чтобы просьба была законной, мне надо было заявить о его исчезновении. Вот и все. И не думайте, что меня волнует, жив он или нет. Его исчезновение дает мне возможность получать материальную помощь от муниципалитета.

– Вы добропорядочная дама, миссис Ливингстон, – заметил Мейер.

– Да, добропорядочная. Разве преступление быть в постели с человеком, которого любишь?

– Нет, если ваш муж не имеет ничего против.

– Мой муж умер и, надеюсь, горит в адском пламени.

– Ваше странное поведение при нашем появлении дает основание подозревать, что здесь не просто любовное свидание, миссис Ливингстон, – вмешался Карелла. – Одевайтесь. Мейер, осмотри тщательно квартиру.

– У вас есть ордер на обыск? – вмешался коротышка. – Вы не имеете права производить обыск без ордера.

– Ты абсолютно прав, Ленни, – согласился Карелла. – Мы вернемся сюда с ордером.

– Я знаю свои права.

– Это видно.

– Ну так как, мадам? Одетой или голой, вам придется пройти в полицейский участок. Как вы решили?

– Как видишь!

* * *

Все дежурившие в то утро ребята умудрились под тем или иным предлогом заскочить в комнату для допросов, чтобы взглянуть на полную рыжеволосую скандалистку, которая давала показания, сидя в одной комбинации. В дежурном помещении Паркер сказал Мисколо:

– Стоит нам снять ее в таком виде, фотографии разойдутся по пять долларов за каждую.

– Визит этой дамы без сомнения придаст нашему отделению особую пикантность, – изрек сидящий за пишущей машинкой Мисколо.

Паркер и Хейз отправились добывать ордер на обыск. Наверху Мейер, Карелла и лейтенант Бернс допрашивали подозреваемых. Бернс как старший и, следовательно, менее чувствительный к прелестям пышных обнаженных грудей, допрашивал Марту Ливингстон в комнате для допросов в конце коридора. Мейер и Карелла занялись Леонардом Крониным, устроившись в углу дежурного помещения и, таким образом, устранив вмешательство его возлюбленной.

– Ну, так как, Ленни, – начал Мейер, – у тебя действительно есть разрешение на эту игрушку, или ты просто пытался отделаться от нас? Говори начистоту.

– У меня действительно разрешение. Неужели я стал бы вас дурачить?

– Я не думаю, что ты будешь пытаться вводить нас в заблуждение, – вкрадчиво проговорил Мейер, – и мы тоже не будем от тебя скрывать, что это дело серьезное. Я не могу рассказать тебе все, но поверь мне на слово, что дело дрянь.

– Что значит серьезное? Что вы хотите сказать?

– Ну, скажем так, что это значительно серьезнее, чем простое нарушение закона.

– То, что вы застали с Мартой в постели?

– Да нет. Речь идет о мокром деле. И ты можешь оказаться одним из непосредственных его виновников. Поэтому будь с нами откровенен с самого начала, тем самым ты облегчишь свое положение.

– Я не понимаю, о каком мокром деле вы говорите.

– Что ж, подумай немного.

– Значит дело в пистолете. Ну, ладно. Нет у меня разрешения. Вы этого добиваетесь?

– Нет. Это не столь серьезно. Сейчас мы говорим не о пистолете.

– Тогда в чем же дело? Может быть, что-то в роде нарушения супружеской верности? Вы имеете в виду, что муж Марты на самом деле жив? И вы обвиняете нас в разврате?

– Даже это не настолько серьезно, чтобы снимать с вас показания в отделении.

– Тогда, что же? Наркотики?

– Наркотики, Ленни?

– Ну да, которые могут быть найдены в комнате.

– Героин?

– Да нет. Ничего такого, о чем стоило бы говорить. Марихуана. Несколько палочек. Чтобы немножко взбодриться. Это же не преступление, правда?

– Нет. Все зависит от того, какое количество у тебя было в наличии.

– Я же говорю, всего несколько палочек.

– Если это количество не превышало дозволенную норму, тебе нечего волноваться. Ты же не собирался ею торговать, Ленни?

– Только для нас с Мартой. Ну, знаешь, для забавы. Мы выкурили несколько палочек перед тем, как заняться любовью.

– В таком случае это не причина для беспокойства, Ленни.

– В чем же дело?

– Парнишка.

– Какой парнишка?

– Сын Марты, Ричард. Кажется так его звать?

– Откуда мне знать. Никогда не видел его.

– Никогда не видел? Когда ты познакомился с Мартой?

– Вчера вечером в баре. Заведение называется «Глоток вина». Его держат те самые типы, которые открыли индийско-китайское...

– Значит ты познакомился с Мартой только вчера вечером?

– Ну да.

– Кажется она сказала, что любит тебя, – удивился Карелла.

– Да, любовь с первого взгляда.

– И ты никогда не видел ее сына?

– Никогда.

– Ты когда-нибудь летал, Ленни?

– Летал? Вы опять имеете в виду марихуану?

– Нет. Самолетом путешествовал?

– Нет. Мне кажется, меня хватит инфаркт, если я сяду в эту штуковину.

– С каких пор ты увлекаешься черным цветом, Ленни?

– Черным? Не понял?

– Твоя одежда. Брюки, галстук, плащ, зонтик. У тебя все черное.

– Я купил все это на похороны.

– Чьи похороны?

– Дружок умер. Он помогал мне вести маленькое игорное дело.

– О, так ты и игорным делом занимаешься. Ты оказывается деловой человек, Ленни.

– Мы не делали ничего незаконного. Никогда не допускали игры на деньги.

– Твой дружок недавно умер, не так ли?

– Да, на днях. Из уважения к нему я купил черную одежду. Как последний знак внимания его памяти. Можете проверить. Я могу назвать вам магазин, где все это купил.

– Премного благодарен. В среду у тебя этой одежды еще не было, так?

– В среду? Дайте подумать. Сегодня какой день?

– Суббота.

– Ну да, правильно суббота. Нет. Я купил эту одежду в четверг. Можете проверить. Они, наверно, ведут учет.

– А ты состоишь на учете в полиции?

– Было однажды незначительное дело.

– Насколько незначительное?

– Да небольшое ограбление. Ничего серьезного.

– Будем надеяться, что и в этот раз не добавится ничего серьезного, – отпуская его, сказал Карелла.

* * *

В комнате для допросов лейтенант Бернс беседовал с Мартой Ливингстон.

– А вы не стесняетесь в выражениях, миссис Ливингстон.

– Кто будет заботиться о выражениях, когда его утром вытаскивают из постели и волокут в полицейский участок.

– Вы не испытывали неловкости, выходя на улицу в одной комбинации?

– Нет. Я держу себя в форме. У меня красивое тело.

– Что вы с мистером Крониным пытались спрятать?

– Ничего. Мы любим друг друга. Я не постыжусь кричать об этом со всех перекрестков.

– Почему он пытался убежать?

– Он не пытался убегать. Он им все сказал. Он сказал, что хотел посмотреть, идет ли дождь.

– И для этого надо было карабкаться на пожарную лестницу?

– Да.

– Вы отдаете себе отчет в том, что вашего сына Ричарда, может быть, уже нет в живых?

– Меня это не волнует. Хорошо было бы избавиться от этого подонка. Для него лучше умереть, чем путаться с теми, с кем он путался. Вместо сына я вырастила бродягу.

– С кем же он путался?

– С уличными бандитами. В каждом районе этого проклятого города одна и та же история. Делаешь все, чтобы вырастить ребенка, и что из этого получается? Ах, не заводите меня, пожалуйста.

– Ваш сын сказал вам, что он уходит из дома?

– Нет. Я уже все рассказала другому полицейскому, когда сообщала об его исчезновении. Я не знаю, где он, и мне наплевать на него. Главное, мне дадут пособие. И хватит об этом.

– Вы сказали полицейским, которые вас сюда привели, что ваш муж умер. Это правда?

– Да, он умер.

– Когда?

– Три года назад.

– Он умер или оставил вас?

– Это одно и то же, не так ли?

– Не совсем.

– Он ушел.

На какое-то мгновение в комнате воцарилась тишина.

– Три года назад?

– Три года назад. Когда Дику было шестнадцать. Собрал свои вещи и ушел. Вы не знаете, как трудно растить мальчика одной. Теперь и он ушел. Мужчины все одинаковы. Вонючие козлы. Им всем нужно только одно. Хорошо, я предоставляю им свое тело. Но не это, – она указала на сердце, – сюда, где все болит, им путь закрыт. Все грязные козлы, все до одного.

– Как вы думаете, ваш сын мог убежать с одним из своих друзей?

– Я не знаю, что сделал это гаденыш, и не хочу знать. Где его благодарность? Когда его отец ушел, я растила его одна. И что я получаю за мои труды? Он убегает от меня. Бросает работу и убегает. Он такой же, как и все они, грязные козлы. Нельзя доверять ни одному мужчине. Пускай валяется где-нибудь, нисколько не жалко.

Вдруг она разрыдалась.

Она застыла на стуле, сорокапятилетняя женщина с неестественно яркими рыжими волосами, пышногрудая, полная, в одной комбинации, с выцветшими глазами пьяницы. Она сидела неподвижно, закусив губы, нос у нее набух и покраснел, а по застывшему в немом отчаянии лицу струились крупные слезы.

– Убегает от меня, – повторила она. Больше она ничего не сказала. Она вся сжалась, пытаясь подавить слезы, стекавшие по щекам и шее на комбинацию.

– Я принесу вам пальто или что-нибудь накинуть, – не выдержал Бернс.

– Не нужно мне пальто. Мне все равно, пусть все смотрят. Все равно видно, кто я есть. Одного взгляда достаточно, и все ясно. Не надо мне пальто. Пальто ничего не может скрыть.

Бернс вышел, оставив ее рыдающей на стуле.

* * *

В квартире Марты Ливингстон было найдено ровно тридцать четыре унции марихуаны. Возможно, Леонард Кронин был плохой математик. Также было очевидно, что его ожидали более серьезные неприятности, чем он вначале предполагал. Если бы в комнате были найдена одна-две палочки марихуаны, что составило бы самое большее две унции этого зелья, он мог бы не проходить по обвинению в хранении наркотиков. Но тридцать четыре унции – это далеко не две унции. Это наказуемо тюремным заключением от двух до десяти лет. Хранение шестнадцати и более унций наркотиков, исключая героин, морфий или кокаин, классифицировалось как опровержимое намерение их продажи, где термин опровержимое предполагал, что за Крониным оставалось право заявить, что у него такого намерения не было. Максимальный срок тюремного заключения за хранение с целью продажи составлял десять лет. Разница в обвинительных формулировках заключалась в том, что при обвинении в просто хранении определялась, как правило, минимальная мера наказания, а хранение с целью продажи, обычно, влекло за собой вынесение максимального срока.

Но обвинительное заключение против Кронина на этом не кончалось. По его собственному признанию, они с Мартой Ливингстон выкурили несколько сигарет с марихуаной, прежде чем заняться любовью, а статья 2110 Свода Карательных Мер совершенно однозначно гласила: «Совершение полового акта с женщиной, не состоящей в супружеских отношениях с обвиняемым и находящейся под действием наркотиков, наказуемо тюремным заключением от одного дня до пожизненного, которое может быть заменено двадцатью годами».

Если к этому добавят обвинения в незаконном ношении оружия и содержании игорного заведения, опустив обвинение в половой распущенности, которая наказуема содержанием в исправительной колонии свыше шести месяцев или штрафом в более чем двести пятьдесят долларов, или тем и другим, Леонарду Кронину придется труднее, чем было до сих пор.

Что до Марты Ливингстон, ей тоже лучше было бы не попадаться в руки полиции. Несмотря на ее убеждение, что все мужчины грязные козлы, на этот раз она выбрала из этих особей далеко не лучший экземпляр. Наркотики, кому бы они не принадлежали, были найдены в ее квартире. Поэтому влюбившуюся с первого взгляда даму ожидали приключения далеко не любовного свойства.

Но какие бы обвинения ни готовились предъявить незадачливым влюбленным, убийство и расчленение трупа не могли быть включены в этот список. Чек, обнаруженный при проверке в магазине, указанном Леонардом Крониным, подтверждал, что он действительно купил свою похоронную одежду в четверг. Дальнейший тщательный осмотр его гардероба по месту жительства показал, что другой черной одежды у него не было, впрочем также, как и у миссис Ливингстон.

После этого кто возьмется утверждать, что Бога нет?

 

Глава 8

В воскресенье утром, прежде чем явиться на работу, Коттон Хейз под дождем отправился в церковь.

Когда он вышел, дождь все еще шел, и он чувствовал себя также, как и до службы. Он сам бы не мог сказать, почему он ожидал, что будет чувствовать себя по-другому. Им никогда не овладевал религиозный пыл, свойственный его отцу, священнику. Но каждое воскресенье в любую погоду, дождь ли, солнце ли, он шел в церковь. Каждое воскресенье он сидел и слушал службу, повторял псалмы и ждал. Он не знал, чего конкретно он ждет, но подозревал, что ждет всполохов молнии, оглушительного треска грома, в которых Бог вдруг явит ему свое лицо. Он понимал, что в глубине души он надеялся увидеть что-то отличное от реального мира, который ему приходилось лицезреть каждый день.

Чтобы ни говорилось о работе полиции, а уже сказано и еще будет сказано немало, бесспорно одно – эта работа сталкивает своих исполнителей с наиболее неприкрытой в своей реальности стороной человеческой жизни. В своей работе полицейскому приходится иметь дело с животными инстинктами и низменными мотивами, с которых сорваны многочисленные покровы стерилизованной и загнанной в вакуум цивилизации двадцатого века. Шагая в потоках дождя, Хейз думал о странном желании людей проводить большую часть своего времени, живя фантазиями других. В распоряжении каждого человека имеются сотни способов ухода от реальной действительности – книги, фильмы, телевидение, журналы, пьесы, концерты, балеты – все, что призвано создавать некое подобие реальной жизни и уводить человека из плоти и крови в волшебный мир фантазии.

Хейз сознавал, что полицейскому не следовало бы давать своим мыслям такой ход, так как благодаря полицейскому роману, он сам стал одной из вымышленных фигур этого мира фантазии. Вся несуразица состояла в том, считал он, что героем стал выдуманный полицейский, тогда как в реальной жизни полицейский был обыкновенным человеком. Ему представлялось нелепым, что самыми почитаемыми в мире людьми являются те, которые создают придуманный мир – актеры, режиссеры, писатели, различные исполнители, исключительное предназначение которых состоит в том, чтобы развлекать других. Можно подумать, что живет только небольшая часть человечества, причем живет только тогда, когда разыгрывает созданные другими фантазии. Остальные люди – наблюдатели. Остальные выступают в качестве зрителей. Было бы не так грустно, если бы они были зрителями спектакля, который разыгрывает сама жизнь. Вместо этого они созерцают имитацию жизни, исполняемую другими, и, таким образом, оказываются дважды отстраненными от самой жизни.

Казалось, и разговоры вращались, в основном, вокруг придуманного, а не реального мира. Вы видели Джека Паар вчера? Вы читали Доктора Живаго? Драгне был великолепен, не правда ли? Видели ревью Ласковая птица Юности? Разговоры, разговоры, разговоры, но сердцевиной всех этих разговоров всегда является воображаемый мир. Теперь телевизионные программы пошли еще дальше в этом направлении. Появляются все больше и больше программ, показывающих людей, которые просто говорят о чем-нибудь, таким образом, зритель избавлен даже от необходимости говорить о воображаемом мире – теперь есть люди, снявшие с его плеч и этот груз. Наблюдатель трижды отгорожен от самой жизни.

И посреди этого трижды изолированного существования была реальность, которая сейчас для полицейского сводилась к отрубленной кисти руки.

Интересно, как бы они решали загадку этой руки в Беззащитном городе?

Он не имел представления. Он только знал, что каждое воскресенье ходит в церковь и надеется что-то найти.

В это воскресенье он вышел оттуда с тем же чувством, что и вошел, и теперь шел по сверкающему от дождя тротуару вдоль парка, направляясь в полицейский участок. Из-за дождя зеленые шары над входом в участок были включены, и цифры «87» слабо светились сквозь серую пелену дождя. Он поднял глаза на каменный фасад, с которого струями стекала вода, поднялся по пологим ступеням и вошел в дежурку. Дейв Мерчисон сидел за столом и читал киножурнал. На обложке была фотография Дебби Рейнольдс, а над ней провокационный вопрос: Как Дебби поступит теперь?

Следуя в направлении, которое указывала стрелка над вывеской «СЫСКНОЙ ОТДЕЛ», он поднялся по металлической лестнице на второй этаж и прошел в конец длинного, слабо освещенного коридора. Он толкнул дверцу в решетчатой перегородке, бросил шляпу на вешалку в углу и прошел к своему столу. В комнате царила непривычная тишина. Ему показалось, что он снова в церкви. Полицейский Фрэнк Хернандес из пуэрториканцев, который родился и вырос в этом районе, поднял глаза и сказал:

– Привет, Коттон.

– Здравствуй, Фрэнки, Стива еще нет?

– Он звонил около десяти минут назад. Просил сказать тебе, что он пойдет прямо в порт, чтобы поговорить с капитаном судна «ФАРРЕН».

– Ясно. Что еще?

– Получено заключение Гроссмана по ножу для разделки мяса.

– Какому ножу? Ах, да. Миссис Андрович. Что-нибудь нашли?

– Ничего. На ноже никаких следов, кроме вчерашнего жаркого.

– А куда все подевались? Что-то больно тихо вокруг.

– Вчера вечером произошла кража со взломом – бакалея на улице Калвер. Энди и Мейер отправились туда. Лейтенант позвонил сказать, что будет позже. У жены температура. Ждет доктора.

– Клинг разве не дежурит сегодня?

Хернандес отрицательно покачал головой.

– Поменялся со Стивом.

– Кто же сегодня в пределах досягаемости? У тебя есть список дежурств?

– Я.

– О Боже, что здесь за монастырский покой сегодня? Хотя бы Мисколо здесь? Чаю хочется.

– Только что был здесь. Наверно, спустился поговорить с капитаном.

– В такие дни... – начал было Хейз, но оставил предложение незаконченным. Спустя какое-то время он спросил:

– Фрэнки, у тебя когда-нибудь бывает такое чувство, что все окружающее нас не настоящее?

Наверно, он задал вопрос не по адресу. Уж Фрэнки Хернандес сталкивался с реальностью жизни больше, чем кто-либо другой. Дело в том, что Хернандес возложил на себя почти невыполнимую задачу – доказать всему миру, что пуэрториканцы могут быть порядочными людьми в маленьких драмах, разыгрываемых жизнью. Он не знал, кто занимался отношениями его народа с прессой, прежде чем появился на сцене, но твердо знал, что тот, кто этим занимался, делал это неправильно. У него никогда не возникало желания дать кому-то пощечину, или пырнуть кого-то ножом, или даже хоть раз затянуться сигаретой с марихуаной. Он вырос в округе 87-го полицейского участка, в одной из отвратительнейших в мире трущоб, но никогда не украл даже почтовой марки, ни разу не бросил взгляда на проституток, которые во множестве фланировали по Ла Виа де Пута. Он был благочестивым католиком. Его отец усердно работал, чтобы обеспечить семью, а мать заботилась исключительно о достойном воспитании четверых детей, которых она произвела на свет. Когда Хернандес принял решение стать полицейским, отец и мать искренне одобрили это решение. Он был зачислен в полицию, когда ему исполнилось двадцать два года, до этого он прослужил четыре года на флоте и отличился в боях во время заварушки при Иводзиме. В кондитерской его отца на зеркале, позади прилавка, была приклеена фотография Фрэнка Хернандеса в полном военном обмундировании рядом с маркой кока-колы. Отец Фрэнки не упускал случая сообщить каждому новому покупателю, что это фотография его сына, который сейчас служит в городской полиции.

Нельзя сказать, что Хернандес без труда осуществил свое решение служить в городской полиции. Прежде всего он столкнулся с предубеждением, царившем в самой полицейской среде, не говоря уж о своих соотечественниках-наркоманах. К этому надо добавить своеобразное отношение к нему некоторых жителей округа. Он скоро обнаружил: его считают «своим» и ожидают, что он будет закрывать глаза, когда они допускают нарушения, требующие вмешательства полиции. Но к счастью Фрэнки был не способен закрывать глаза на нарушения. Он был приведен к присяге, носил форму и должен был выполнять свои обязанности.

Кроме того, нельзя было забывать о Деле, которому он себя посвятил.

Фрэнки Хернандес должен был доказать жителям своего округа, полиции, городу, а может быть, и всему миру, что пуэрториканцы – это люди. А некоторые его коллеги, такие, как Энди Паркер, порой очень затрудняли продвижение благородного дела. До Энди Паркера были коллеги по отделу патрулирования, из-за которых его попытки продвинуть Дело оказывались тщетными. Хернандес вполне отдавал себе отчет, что даже если он когда-нибудь станет шефом отдела уголовного розыска или комиссаром полиции, вокруг всегда найдутся энди паркеры, готовые всегда напомнить ему, что за избранное им Дело надо бороться неустанно день и ночь.

В то же время для Фрэнки Хернандеса окружающий мир был чертовски реален, порой слишком реален в своей жестокости.

– Нет, Коттон, у меня никогда не возникает такого чувства, – ответил он.

– Наверно, дождь так действует, – сказал Хейз и зевнул.

* * *

Судно «С. С. ФАРРЕН» носило имя известного и уважаемого джентльмена из Уайт Плейнз, которого звали Джек Фаррен. Если оригинал был добродушным, приветливым, располагающим к себе и всегда опрятным простаком, то его тезка оказался плохоньким, прогнившим, проржавевшим, грязным и сопливым суденышком.

Капитан был под стать своему судну.

Это был крупный, неуклюжий человек с лицом, покрытым трехдневной щетиной. Все время, пока Карелла с ним разговаривал, капитан ковырял в зубах щепочкой от спичечного коробка, то и дело причмокивая, всасывая воздух, чтобы освободиться от застрявших между зубов остатков завтрака. Они сидели в похожей на гроб каюте капитана, стены и потолок которой были пропитаны ржавой влагой. Капитан продолжал причмокивать и ковырять в зубах намокшей щепочкой. По единственному в каюте иллюминатору стекали капли дождя. В помещении пахло едой, потом и отбросами.

– Что вы можете рассказать мне о Карле Андровиче? – задал вопрос Карелла.

– Что вы хотите знать? – ответил капитан вопросом на вопрос. Его фамилия была Киссовский. Звук его голоса напоминал медвежье рычание. В его движениях улавливалась скрытая грация бронетанковой дивизии.

– Он давно плавает на вашем судне?

Киссовский пожал плечами.

– Два или три года. Что-нибудь натворил? Чем же он занимался с тех пор, как сошел на берег?

– Это нам как раз и неизвестно. Он хороший матрос?

– Не хуже большинства других. Теперь матросы ни хрена не стоят. Вот когда я был молодым, тогда матросы были действительно матросы. – Он опять причмокнул, втянув воздух между зубами.

– Судна были сделаны из дерева, а люди – из железа. – В унисон ему произнес Карелла.

– Что? – не понял Киссовский. – А-а, ну да. – Он попытался произнести некое подобие улыбки, которая больше смахивала на звериный оскал. – Ну, друг, я не так уж стар. Но, когда я был мальчишкой, матросы были матросами, а не битниками в поисках посудин, перевозящих бананы, где бы можно было изучить, как эта штука называется... Дзен? А потом вернуться и описывать свои приключения. Тогда матросы были мужчины! Мужчины!

– Значит, Андрович был плохим матросом?

– Не хуже большинства, пока не оказывался на берегу. Как только попадал на берег, становился плохим матросом. И мне приходилось обходиться с командой, в которой не хватало одного матроса. Должен вам заметить, что нехватка хотя бы одного члена экипажа осложняет ситуацию на судне. Понимаешь, друг, судно – это что-то вроде маленького города. Кто-то подметает улицы, кто-то водит поезда, кто-то включает вечернее освещение, какие-то ребята содержат рестораны, и все это обеспечивает жизнь города, сечешь? О'кей. Выбывает парень, который включает свет, что происходит? Ничего не видно. Или надо найти кого-то, кто бы делал эту работу вместо него, а это значит снять кого-то с другой работы, как видишь, как ни крути, такая ситуация портит всю картину. У Андровича это хорошо получалось. Да и вообще, матрос он был хреновый.

– В каком смысле?

– Все время в погоне за развлечениями. – Киссовский поднял руку, как бы призывая Бога в свидетели. – «Живите так, чтобы светить миру, как свеча во тьме» – чепуха! В каждом порту, куда мы заходили, Андрович сходил на берег и напивался как сапожник. А женщины? Где только у него нет знакомых! Куда его только не носило! Еще удивительно, что он не спутался с восточной мафией или с кем-нибудь в этом роде. Развлечения! Единственное, что его интересовало!

– Ясно. Значит, женщина в каждом порту?

– Конечно, и беспробудная пьянка. Я не раз ему говорил: «Тебя дома ждет такая милая, любящая жена, ты хочешь наградить ее подарком от этих восточных красоток? Ты этого добиваешься?» Смеялся надо мной: «Ха-ха-ха. Вы шутник». Жизнь воспринимает как шутку. Сходит на берег и спит с любой аппетитной красоткой. Разве это матрос? А?

– У него тоже была подружка в нашем городе, капитан Киссовский?

– Отбросьте церемонии с «капитаном». Зовите меня Арти, о'кей? А я буду звать вас Джордж или, как там ваше имя, и таким образом, мы покончим с формальностями, которые только нагоняют туман, о'кей?

– Меня зовут Стив.

– О'кей, Стив. Хорошее имя. У меня брат тоже Стив. Сильный, как бык. Представляешь, этот парень может голыми руками поднять грузовик.

– Арти, у Андровича была в городе подружка?

Киссовский причмокнул, поковырял в зубах и задумался. Он сплюнул на пол, пожал плечами и сказал:

– Не знаю.

– А кто может знать?

– Может кто-нибудь из команды, хотя я сомневаюсь. Если на этой посудине что-нибудь случается, мне всегда об этом становится известно. Единственно, что я могу сказать, так это то, что вряд ли он проводил ночи, держа в объятиях маленькую красотку Бель Лулу, или как там ее звать.

– Мег? Его жена?

– Ну да, Мег. Ее имя вытатуировано у него на руке. Это та самая, которую он подцепил в Атланте. Не могу понять, как это ей удалось заставить его жениться на ней. – Киссовский пожал плечами. – Как бы там ни было, жениться он женился, но это не значит, что она заставила его сидеть с ней дома и играть в домашний уют. Этот парень не из тех, кому нужен домашний уют. Он из тех, кто хочет взять от жизни все. Домашний уют – для живущих вдали от шума городского, а не для карлов андровичей. Знаете, что он обычно делал?

– Что?

– Он обычно сходил на берег, я имею в виду, здесь в городе. Недели две таскался по городу, живя, где ему заблагорассудится, прежде чем заявиться домой и сообщить, что мы приплыли. Возможно, это бывало дня за два до нашего отплытия. Можешь не сомневаться, приятель, этот парень знал, что наплести девчонке, чтобы она поверила. Мне кажется, она приятная малышка, и мне жаль ее. – Он опять пожал плечами и сплюнул на пол.

– Куда он заходил, когда не бывал дома? Где он болтался?

– Везде, где есть дамочки.

– Дамочек можно найти по всему городу.

– Вот он ошивался по всему городу. Могу поспорить на пять долларов, что он и сейчас развлекается с какой-нибудь красоткой. Он вернется к маленькой Скалет-О'Харе или как ее там, как только у него кончатся деньги.

– У него было с собой только тридцать долларов, когда он исчез.

– Тридцать долларов, как бы не так! Кто вам это сказал? Когда мы возвращались из Пенсаколы, ребята затеяли крупную игру в кости. Андрович был одним из выигравших. Загреб где-то около семисот долларов. Это не такой уж пустяк, Стив. Прибавь к этому жалование за январь, ты знаешь, мы выплачиваем жалованье только когда возвращаемся в порт, если все это сложить, получается кругленькая сумма. А мы стояли в порту только два дня. Прибыли двенадцатого, а отплывали четырнадцатого, в день Валентина. Ну, за два дня трудно истратить больше двухсот долларов, согласен? – Киссовский задумался. – Как мне представляется, он отправился на судно, по дороге подцепил какую-нибудь штучку и весь этот месяц с ней развлекается. Когда деньги кончатся, Андрович появится дома.

– Так вы думаете, он решил погулять, да?

– Это в его духе. Когда мы были в Нагасаки, этот парень... Ну, это уже другая история. – Он помолчал. – Вы думаете, что с ним что-нибудь случилось, да?

– Не знаю...

– Не беспокойтесь. Проверьте публичные дома, кабаре со стриптизами и бары, а также районы всяких злачных заведений. Вы обязательно его найдете в одном из них. Только я не думаю, что он хочет, чтобы его нашли. Ну, что вы собираетесь делать, если заарканите его? Заставите вернуться к Мелиссе Ли, или как ее там?

– Нет, это не в наших силах.

– Тогда какого черта беспокоиться? – Киссовский втянул воздух зубами и сплюнул на пол. – Не волнуйтесь. Он объявится.

* * *

Контейнеры для мусора стояли в проходе между двумя жилыми домами. На крыше каждого контейнера от дождя образовалась лужа. Пожилая женщина была в домашних тапочках, и поэтому шла по проходу очень осторожно, боясь ступить в лужу, она несла сумку с мусором к ближайшему контейнеру, прижав ее к груди, как ребенка, которому дают грудь.

Она подняла крышку, разбрызгав скопившуюся на ней воду, и уже готова была швырнуть туда сумку, когда увидела, что он полон. Женщина была ирландкой по национальности, и поток бранных слов, слетевших с ее уст, привел бы в замешательство любого из ирландских эльфов. Она закрыла крышку и подошла к другому контейнеру. Теперь она уже окончательно промокла и ругала себя за то, что не подумала захватить зонтик, ругала крышку второго контейнера, которую, казалось, заклинило и, наконец, отбросив ее, снова обдала себя скопившейся на крышке дождевой водой. Она уже хотела швырнуть сумку и поторопиться домой, когда увидела газету, это и заставило ее помедлить.

В газету было завернуто что-то странное, но сверток полуразвернулся. С любопытством женщина наклонилась к контейнеру.

В то же мгновение с ее губ сорвался пронзительный крик.

 

Глава 9

Все произошло в понедельник.

Началось с того, что Блейни, помощник медицинского эксперта, по всем правилам изучил очаровательный пакетик, который патрульный полисмен выудил из мусорного контейнера после отчаянного звонка пожилой дамы.

В окровавленной газете была обнаружена человеческая рука.

Тщательно осмотрев руку, Блейни позвонил в 87-й участок и доложил, что рука принадлежит мужчине с белой кожей, в возрасте между 18 и 24, что, по его мнению, это вторая рука человека, руку которого он осматривал неделю назад.

Донесение принял Берт Клинг. У него едва хватило сил держать в руке карандаш, чтобы записывать сообщение.

Это первое событие, которое произошло в понедельник. Это было в 9.30 утра.

Второе событие произошло в 11.00, и, казалось, это происшествие поможет, наконец, решить проблему идентификации. Второе происшествие касалось тела, выброшенного на берег реки Харб. Тело было без головы и рук. Оно было быстро отправлено в морг, где в результате осмотра была получена кое-какая информация.

Прежде всего, на теле сохранилась одежда, в бумажнике, который нашли в кармане брюк, лежало промокшее удостоверение личности и шоферские права. Утонувшего звали Джордж Райс. Звонок по адресу, указанному в удостоверении, подтвердил предположение Блейни, что тело находилось в реке около двух недель. Оказалось, что Райс не явился домой две недели назад. Его жена заявила о его исчезновении, в Бюро пропавших без вести на него уже была заведена регистрационная карточка. Миссис Райс попросили придти для опознания останков погибшего, как только она сможет. А пока Блейни продолжал исследование.

Он пришел к заключению, что хотя мистеру Райсу было только двадцать шесть лет, и на его теле отсутствовали руки, и поэтому он мог бы быть тем человеком, руки которого были найдены, – он после тщательного осмотра пришел к заключению, что тело лишилось головы и рук в результате того, что попало под винт парохода или большой лодки. Кроме того, анализ кровавого пятна на дне сумки показал, что кровь принадлежала к группе "О", анализ же крови мистера Раиса показал группу «АВ». К тому же большой размер обеих рук предполагал крупного владельца, а мистер Райс, принимая в расчет отсутствующую голову, мог быть ростом в пять футов и восемь с половиной дюймов, что нельзя считать крупным.

После того, как миссис Райс опознала останки по одежде и по шраму на животе – одежда, искромсанная винтом и пробывшая две недели в воде, была в жалком состоянии, но шрам был хорошо различим – после того как она опознала останки, она также сообщила, что мистер Райс работал в соседнем штате, поэтому ему приходилось ездить на работу и возвращаться домой пароходом. Такая информация наводила на мысль, что скорее всего мистер Райс или сам спрыгнул, или был сброшен, или упал с парома и попал под его крутящийся винт. В результате тщательного обыска в квартире Раиса была найдена записка, подтвердившая версию самоубийства.

На долю Блейни выпала неприятная обязанность еще раз позвонить в 87-й участок и доложить Клингу, изнемогавшему от усталости после двухдневного отдыха, что руки, которые он исследовал за последние несколько дней, не принадлежали человеку, тело которого было выброшено этим утром на берег.

Так обстояли дела, и проблема идентификации все еще ждала своего решения, а сын Марты Ливингстон и молодой матрос Карл Андрович продолжали оставаться единственными возможными кандидатами на владельцев найденных отрубленных рук.

Был понедельник, и очень мрачный понедельник, потому что шел дождь, и происшествия сыпались одно за другим.

В 14.00 произошло третье событие.

В соседнем штате были задержаны два хулигана, оба дали полиции адреса города Айсолы. На телетайп с запросом, отправленным в центральное Бюро идентификации преступников, пришла информация только на одного из них, другой в полиции зарегистрирован не был. Парни ограбили заправочную станцию и пытались скрыться в угнанном автомобиле. Они так торопились, что не заметили полицейскую машину, патрулировавшую автомагистраль, в результате чего врезались в крыло идущего навстречу черно-белого полицейского седана, чем и закончилась эта невинная шалость. Парня, который был вооружен и числился в полицейской картотеке, звали Роберт Джерман.

Другого молодчика, неумелого шофера, врезавшегося в патрульную машину, звали Ричард Ливингстон.

Как бы неумело ни вести машину, ясно, что при этом надо действовать двумя руками. У Ричарда Ливингстона обе руки были в полном порядке.

Клинг получил эту информацию в 15.00. Он записал ее трясущимися от слабости пальцами, пометив себе напомнить Карелле вычеркнуть из списка одного из возможных кандидатов.

В 16.10 снова зазвонил телефон. Клинг снял трубку.

– Кто это? – спросил женский голос.

– Детектив Клинг, 87-й участок. С кем я говорю?

– С миссис Андрович. Миссис Маргарет Андрович.

– Добрый день, миссис Андрович. Что-нибудь случилось?

– Ничего не случилось.

– Я хочу сказать, чем...

– Мой муж вернулся, – сообщила Маргарет Андрович.

– Карл?

– Да.

– Вернулся?

– Да.

– Когда он вернулся?

– Несколько минут назад. – Она долго молчала. Затем добавила: – Он принес мне цветы.

– Я рад, что он вернулся. Я сообщу об этом в Бюро пропавших без вести. Спасибо, что позвонили.

– Пожалуйста. Вы сделаете мне одолжение?

– Какое, миссис Андрович?

– Передайте, пожалуйста, другому детективу. Карелле. Кажется, так его зовут?

– Да, мэм.

– Вы ему передадите?

– Что ваш муж вернулся? Да, мэм. Я ему скажу.

– Нет, я имею в виду не это.

– Что же вы хотите, чтобы я ему передал, миссис Андрович?

– Что Карл принес мне цветы. Передайте ему это, ладно? Что Карл принес мне цветы. – И она повесила трубку.

Вот и все события понедельника.

У ребят из Отдела розыска оставалась все еще не решенной загадка двух рук, и, похоже, не осталось кандидатов на их возможного владельца.

Во вторник пришлось заниматься уличной дракой, пожаром, случившимся в их округе, женщиной, запустившей в мужа раскаленной сковородкой, и прочим. У каждого из детективов дел было невпроворот.

В среду Стив вышел на работу. Дождь все еще лил. Казалось, он никогда не прекратится. Прошла неделя с того дня, как патрульный полицейский Дженеро нашел первую отрубленную руку. Целая неделя! А ребятам из уголовного розыска приходится начинать все с начала.

 

Глава 10

Пожилую даму, которая обнаружила вторую руку в мусорном контейнере, звали КоллинБрейди. Ей было шестьдесят четыре года, но во всей ее наружности было что-то юное, что вполне соответствовало данному ей имени, она действительно походила на девушку. Всякий раз, когда упоминается ирландская девушка, в сознании мгновенно возникает образ, созданный частично под влиянием Дня святого Патрика, частично под влиянием «Тихой» Джона Хастона. Рыжеволосая, зеленоглазая девушка, бегущая через вересковое поле, над которым распростерлось пронзительно голубое небо, вздыбленное белоснежными облаками, на губах девушки играет возбужденная улыбка, и вы чувствуете, что девушка даст вам пощечину, если вы осмелитесь к ней прикоснуться. Ирландская девушка – это дитя природы, непокорное, чистое, вечно юное создание, всегда излучающее жизнерадостность.

Именно такой и была Коллин Брейди.

Она принимала Кареллу и Хейза, как будто это были зашедшие к ней с цветами кавалеры. Угостила их чаем и провинциальными, крепкими, как хороший ирландский кофе, шутками. Ее зеленые глаза искрились, а кожа была гладкая и свежая, как у семнадцатилетней девушки. Ее волосы поседели, но не возникало сомнения, что раньше они были рыжие. Она все еще обладала тонкой талией, которую крупный мужчина мог бы обхватить двумя ладонями.

– Я не видела никого, ни души, – говорила она детективам, – это был такой день, когда не очень-то хочется выходить. Ни в холле, ни на лестнице, ни во дворе никого не было. Дождь был такой сильный, что я еще пожалела, что не взяла зонтик. Я поражаюсь, как я не грохнулась без чувств, когда увидела то, что лежало в мусорном контейнере. Еще чаю?

– Нет, спасибо, миссис Брейди. Значит, вы никого не видели?

– Ни души. Жаль, что не могу вам помочь, ведь это же чудовищно, разрезать человека на части. Чудовищно. Вандализм какой-то. – Она помолчала, потягивая чай, глаза на ее узком лице возбужденно сверкали. – А у соседей были? Разговаривали с соседями? Может быть, кто из них видел?

– Мы хотели сперва поговорить с вами, – сказал Хейз.

Она кивнула.

– Вы ирландец, молодой человек?

– Частично.

В ее глазах мелькнула радость. Она едва заметно кивнула, ничего не сказав, но бросила на Хейза оценивающий взгляд молодой девушки, которая знает толк в молодых людях.

– Ну, миссис Брейди, нам надо идти, – сказал Карелла. – Большое спасибо.

– Поговорите все-таки с соседями. Возможно, они видели. Может быть, хоть кто-нибудь видел.

Но никто из них ничего не видел.

Они заходили в каждую квартиру дома, где жила миссис Брейди, а также соседнего дома. Усталые, они поплелись снова, под дождем, в участок. Как только Карелла вошел, Хернандес встретил его известием:

– Стив, полчаса назад звонил какой-то парень из Бюро пропавших без вести. Он спросил Клинга, но когда я сказал, что Клинга нет, он спросил, кто еще занят делом, связанным с рукой, найденной в авиасумке. Ну, я ему сказал, что ты. Он просил, чтобы кто-нибудь из вас, ты или Клинг, позвонили ему.

– Как его звать?

– В блокноте записано. Бартоломео или что-то в этом роде.

Карелла сел за стол и придвинул к себе блокнот. – Ромео Бартольди, – прочел он вслух и набрал телефон Бюро пропавших без вести.

– Здравствуйте. Это Карелла из 87-го участка. Несколько минут назад нам звонил некто Бартольди, сказал, что...

– Бартольди у телефона.

– Привет. В чем дело?

– Как ты сказал, тебя звать?

– Карелла.

– Привет, земляк.

– Обоюдно, – ответил Карелла, улыбаясь. – Так в чем дело?

– Послушай, я знаю, это не мое дело, но мне кое-что пришло в голову.

– Выкладывай.

– Один из ваших парней, Клинг, кажется, был здесь неделю назад и просматривал картотеку. Позже я с ним разговорился, и он рассказал мне, что вы нашли руку в авиасумке. Мужскую руку.

– Все верно. Ну и что?

– Это, конечно, меня не касается. Только он искал возможного кандидата среди пропавших за февраль, да?

– Да.

– Он сказал, что сумка принадлежала компании под названием «КРУГОСВЕТНЫЕ АВИАЛИНИИ», правильно?

– Точно.

– Может быть, здесь нет никакой связи. Тебе решать. Мы тут с моим партнером ищем одну дамочку, которая исчезла три недели назад. Она занималась стриптизом. Приехала к нам из Канзас Сити в январе. Зовут ее Бабблз Сиза. Но это, конечно, не настоящее имя. Ее настоящее имя – Барбара Сезар. Бабблз – сценическая реклама, и очень удачная, поверь мне, Карелла. Она, действительно, пышет жизнью и огнем.

– Ну и какое отношение она может иметь к нашему делу?

– Об ее исчезновении заявил агент Чарльз Тюдор. Это было тринадцатого февраля, накануне Дня Валентина. Сегодня какое число?

– Одиннадцатое.

– Правильно. Значит уже прошло больше трех недель. Мы ее ищем все это время. Поинтересовались ее прошлым, сам знаешь, что делается в таких случаях. В частности, мы узнали, что она прилетела сюда из Канзас Сити.

– Да?

– Об остальном сам можешь догадаться. Она летела самолетом КРУГОСВЕТНЫХ АВИАЛИНИЙ. Возможно, это совпадение, а может быть, куда-нибудь выведет. Я не знаю, но подумал, что вам не мешает об этом знать.

– Да, конечно.

– Я понимаю, что это далекий прицел. Но, может быть, есть какая-то связь.

– Каким классом она летела? – спросил Карелла. – Люксом? Туристическим? Первым?

– Первым классом. Это, кстати, еще один важный момент. Они ведь дают эти сумочки пассажирам первого класса, не так ли?

– Правильно.

– Я понимаю, что это притянутое за уши предположение. Но, возможно, эта дамочка скрылась потому, что укокошила какого-нибудь мальчика? Ведь все-таки рука оказалась в сумке авиакомпании, самолетом которой она летела... – Бартольди помолчал. – Я понимаю, это очень слабая зацепка.

– Мы на мели, не осталось вообще никаких зацепок, – признался Карелла. – Дай адрес Тюдора.

* * *

Здание «Крео-билдинг», которое они искали, находилось в оживленной средней части города и воспринималось как оазис покоя.

Оно служило местом встречи для каждого музыканта и артиста Айсолы. По обеим сторонам здания размещались ночное кафе и кинотеатр. Широкий подъезд вел в просторный мраморный холл, роскошь оформления и убранство которого больше бы подошли для собора святого Павла. Верхние этажи, где располагались репетиционные залы, приемные музыкальных издателей, композиторов, агентов и разных клерков, уже не отличались таким бьющим в глаза великолепием. Мужчины и женщины, собравшиеся перед входом в зал и в холле, представляли собой разношерстную публику.

Здесь можно было увидеть ультрасовременных музыкантов с умопомрачающими барабанами, саксофонами и тромбонами, обсуждающих открытие сезона тех или иных оркестров, некоторые из них передавали друг другу сигареты с марихуаной, были здесь и другие, для которых музыка стала религией, и поэтому они не нуждались ни в какой внешней стимуляции. В этой пестрой толпе попадались и длинноволосые любители классической музыки в фетровых шляпах, с футлярами для гоббоя, беседующие о сезоне в Бостоне или Далласе и гадающие, заключит или нет Бернстайн контракт с филармонией. Были здесь и певицы, канарейки и дрозды, на лицах которых играли улыбки, такие же натренированные, как и их голоса, которые, с каким бы оркестром они не пели, входили под своды холла с таким видом, как будто они были королевами голливудского экрана.

Здесь можно было увидеть балерин и исполнительниц современных танцев в коротких черных юбочках, не сковывающих движений, они передвигались по холлу утиной походкой, которая, кажется, является отличительной чертой всех профессиональных танцовщиц, цокая своими высокими шпильками по мраморному полу. Были здесь и женщины, занимающиеся стриптизом, высокие, бледные, кожа которых не знала загара. Они были в темных очках с ярко накрашенными губами. Здесь же были и попыхивающие сигарой издатели, как бы иллюстрирующие собой представление русского человека об американском капиталисте. И здесь же можно было увидеть преуспевающих композиторов, пользующихся популярностью, и по-настоящему преуспевающих композиторов, которые плохо поют и еще хуже играют на рояле, но ведут себя с напористой уверенностью, похожей на дешевую какофонию, которую они производят.

Наверху все репетировали, репетировали с маленькими и большими оркестрами, репетировали с пианино, с барабанами, репетировали танцы, симфонии, импровизированные представления. Единственно, что в этом здании не репетировалось, так это, пожалуй, разговоры, которые происходили в холле или перед входом.

Трудно было решить, была или нет отрепетирована речь Чарльза Тюдора. Его маленькая приемная находилась на восемнадцатом этаже. Две бледные, миловидные, высокие девушки с шляпными коробками сидели у него в приемной. Розовощекая, невысокого роста девушка с плоской грудью сидела за столом в дальнем конце комнаты. Карелла подошел к ней, показал полицейский значок и сказал:

– Мы из полиции. Нам хотелось бы поговорить с мистером Тюдором.

Секретарша окинула изучающим взглядом сперва Хейза, затем Кареллу, Обе сидящие в приемной красотки стали еще бледнее. Та, что была повыше, внезапно встала, подобрала свою коробку и поспешно вышла. Вторая погрузилась в номер «Варьете».

– По какому делу? – спросила секретарша.

– Мы это скажем мистеру Тюдору, – ответил Карелла. – Сообщите, пожалуйста, ему, что мы здесь.

У девушки на лице появилось натянутое выражение, она нажала кнопку на столе и сказала в микрофон:

– Мистер Тюдор, здесь два джентльмена, которые уверяют, что они детективы. Они сказали, что будут говорить об этом с вами, мистер Тюдор. Я не могу отказать. Никогда раньше не встречалась с детективами. Да, они показали мне значок. Хорошо, сэр. – Она выключила микрофон.

– Вам придется немного подождать. У него кто-то есть.

– Спасибо, – поблагодарил Карелла. Они стояли около стола и осматривали маленькую приемную. Вторая девушка сидела неподвижно, уставившись в «Варьете», не осмеливаясь даже перевернуть страницу. Стены комнаты были покрыты черно-белыми фотографиями раздевающихся женщин в вызывающих позах. Каждая фотография была подписана. Большинство подписей начиналось словами: «Чарли, который...» и заканчивалось экзотическими именами типа «Пламя» или «Факел», или Майя, или Эгзота, или Бали. Хейз ходил по комнате, рассматривая фотографии. Девушка с номером «Варьете» в руках следила за ним глазами.

Наконец, тоненьким голоском, который казался необычно тонким в устах такой крупной женщины, она проговорила:

– Это я.

Хейз повернулся:

– Что вы сказали?

– В мехах. Фотография, на которую вы смотрели. Это я.

– О, – выдавил он из себя, не зная, что сказать. И снова посмотрел на фотографию. Повернувшись опять к девушке, он проговорил: – Я вас не узнал в... – Он замолчал и улыбнулся.

Девушка пожала плечами.

– Марла? Это ваше имя? Подпись не очень ясная.

– Да, Марла. На самом деле меня зовут Марли Лу, но мой первый агент переделал его в Марла. Звучит экзотично, правда?

– Да, действительно, – согласился Хейз.

– А как ваше имя?

– Хейз.

– И все?

– Да нет. Меня зовут Коттон. Хейз – фамилия.

Девушка удивленно посмотрела на него. Затем спросила:

– Вы что, тоже стриптизом занимаетесь? – И разразилась смехом. – Простите меня, но вы должны признать, что ваше имя звучит очень экзотично.

– Пожалуй, да, – с улыбкой согласился Хейз.

– У мистера Тюдора какие-нибудь неприятности? – поинтересовалась Марла.

– Нет, – покачал головой Хейз, – никаких неприятностей.

– А зачем же вы хотите его видеть?

– А вы зачем хотите его видеть?

– Чтобы получить ангажемент.

– Желаю удачи.

– Спасибо. Он хороший агент. Он ведет дела многих экзотических танцовщиц. Я уверена, он что-нибудь найдет и для меня.

– Я надеюсь, что найдет, – сказал Хейз.

Девушка кивнула и какое-то время молчала. Она взяла «Варьете», полистала его и положила назад.

– Вы все-таки не сказали мне, зачем хотите видеть мистера Тюдора, – проговорила она. Но в этот момент открылась дверь в кабинет, и оттуда бюстом вперед вышла похожая на статую брюнетка на высоких каблуках, которые делали ее на четыре дюйма выше.

– Большое спасибо, Чарли, – крикнула она, чуть не столкнувшись с Кареллой, которому небрежно бросила: – Извини, милый, – и зацокала из комнаты.

Телефон на столе у секретарши зазвонил. Она подняла трубку.

– Да, мистер Тюдор, – сказала она и положила трубку. – Теперь мистер Тюдор примет вас, – сказала она Карелле.

– Желаю удачи, – сказала Марла вслед идущему к двери Хейзу.

– Спасибо. Вам того же.

– Если мне когда-нибудь понадобится детектив или что-нибудь в этом роде, я позвоню вам, – бросила она ему вдогонку.

– Обязательно звоните, – ответил Хейз и последовал за Кареллой в кабинет. Кабинет тоже был украшен фотографиями экзотических танцовщиц, их было так много, что и Тюдор, и его стол терялись в этом экзотическом изобилии.

Тюдор оказался крупным мужчиной под пятьдесят в темно-коричневом костюме с бледно-золотистым галстуком. У него были коротко подстриженные, густые, черные волосы, седеющие у висков, и черные усы. Он курил сигарету в черно-золотистом мундштуке. Жестом он пригласил вошедших сесть, и на правой руке розовым цветом заиграл бриллиант.

– Как я понял вы – полицейские. Ваш визит имеет какое-нибудь отношение к Барбаре?

– Да, сэр, – ответил Карелла. – Как нам известно, это вы заявили об исчезновении мисс Сезар. Так ведь?

– Совершенно верно, – ответил Тюдор. – Вы должны извинить меня за проявленную бесцеремонность при вашем приходе. Порой полицейские наносят мне визиты, которые не имеют никакого отношения... ну, в общем, по пустякам. Случай с Барбарой – это серьезно.

– Что же это за визиты, мистер Тюдор? – спросил Хейз.

– Ну, по тем или иным причинам где-то закрывают шоу, вам это, конечно, знакомо. А мои девочки в нем участвуют. Полиция сразу почему-то связывает меня с этим скандалом. Но ведь мое дело только найти для девочек работу. Я же не читаю им лекции по правилам поведения. – Тюдор пожал плечами. Его было любопытно слушать, потому что его речь звучала совершенно искусственно. Он говорил с четкостью англичанина, и казалось, что тщательно выбирает слова, прежде чем их произнести. Но сквозь приятную модуляцию голоса и открытые гласные прорывался самый ужасный городской акцент, который Карелле когда-нибудь доводилось слышать. И самое странное было, что он, казалось, совсем не сознавал, что этот акцент сразу же выдает в нем уроженца Айсолы или Калм Пойнта. Самозабвенно, безукоризненно произносил он каждое слово и, казалось, воображал себя членом Палаты Лордов, выступающим с речью перед своими коллегами-лордами.

– Не могу же я отвечать за все действия, которые заблагорассудится совершить моим клиенткам. Хотелось, чтобы полиция это уразумела. Я агент по контрактам, а не хореограф. – Он слабо улыбнулся. – Так что насчет Барбары? Вы что-нибудь узнали?

– Нет, ничего, мистер Тюдор. Мы надеялись, что от вас сможем получить о ней дополнительные сведения.

– О?!

Тюдор обронил только это короткое восклицание, но в нем ясно улавливалось разочарование, которое затем отразилось и на лице.

– Нам очень жаль, что возбудили в вас неоправданные надежды, мистер Тюдор, – произнес Карелла.

– Да нет, ничего. Просто...

– Эта девушка для вас много значила?

– Да. – Он кивнул. – Да.

– В деловом отношении? – поинтересовался Хейз.

– В деловом? – Тюдор покачал головой. – Нет. Только не в деловом. Я имел дело с лучшими танцовщицами. И сейчас имею дело с гораздо лучшими. Та малышка, которая только что вышла, ее зовут Пейван, приехала сюда из Фриско в июле прошлого года и уже, можно сказать, свела с ума весь город. Великолепна. Потрясающе великолепна, а ей ведь только двадцать, не поверите. У этой девочки блестящее будущее. Барбара была уже не ребенок, знаете ли.

– Сколько ей?

– Тридцать четыре. Конечно, есть исполнительницы экзотических танцев, которые продолжают выступать, пока им не стукнет пятьдесят. Я не знаю других артистов или даже других женщин, которые бы так занимались своим телом, как исполнительницы экзотических танцев. Наверно, это можно объяснить чем-то вроде нарциссова комплекса. А возможно, причина не так глубока. Просто они знают, что в их телах заключается их благосостояние. Поэтому они о них очень заботятся. У Барбары, хотя ей было тридцать четыре года, было... – Он прервал себя. – Простите. Я должен избавиться от привычки говорить о ней в прошлом. Просто, когда человек уходит, исчезает, о нем думаешь как об ушедшем, а язык выдает сокровенное. Прошу прощения.

– Следует ли вас понимать так, что в ваших взаимоотношениях с мисс Сезар было нечто большее, чем деловой контакт?

– Большее?

– Да. Может, между вами...

– Я люблю ее, – его слова прозвучали очень откровенно и просто.

– Понятно, – произнес Карелла.

– Да. – Тюдор долго молчал. – Я люблю ее. Я все еще люблю ее. Я должен это помнить. Я обязан помнить, что я все еще люблю ее и что она все еще здесь.

– Здесь?

– Да. Здесь. Где-то. В этом городе. Она все еще здесь. – Тюдор кивнул. – С ней ничего не случилось. Она все та же Барбара, смеющаяся, очаровательная... – Он, казалось, остановил себя. – Вы видели ее фотографии, джентльмены?

– Нет, – ответил Карелла.

– Я думаю, у меня найдется несколько. Как вы думаете, они вам могут помочь?

– Да, пожалуй.

– Я уже дал несколько фотографий в Бюро пропавших без вести. Вы не оттуда?

– Нет.

– Я так и подумал. Тогда, почему вас интересует Барбара?

– Мы действуем в качестве консультантов, – солгал Карелла.

– Понятно. – Тюдор поднялся. Стоя, он казался выше, более шести футов ростом. Собранной, грациозной походкой он подошел к картотеке, стоящей в одном из углов комнаты. – Мне думается, здесь есть несколько фотографий, – проговорил он. – Я обычно заказываю фотографии, как только организую для претендентки контракт. Я сделал довольно много фотографий Барбары, когда она впервые пришла ко мне.

– Когда это было, мистер Тюдор?

Тюдор не поднимал головы от картотеки. Пока он говорил, его руки быстро перебирали подшивки.

– В январе. Она приехала сюда из Канзас-Сити. Какой-то ее приятель по шоу рекомендовал ей меня. Я был первым, с кем она встретилась в этом городе.

– Вы были первым, к кому она пришла, так, мистер Тюдор?

– Прямо с аэропорта. Я помог ей устроиться. Я влюбился в нее с первого взгляда.

– Прямо из аэропорта? – переспросил Карелла.

– Что? Да. Вот фотография. – Он оставил подшивки, подошел к столу и выложил несколько глянцевых фотографий. – Это Барбара, джентльмены. Бабблз Сиза. Красива, не правда ли?

Карелла не взглянул на фотографии.

– Вы говорите, она приехала к вам прямо из аэропорта?

– Да. Большинство этих фотографий...

– У нее с собой был багаж?

– Багаж? Да. Полагаю был, а что?

– Какой багаж?

– Чемодан, кажется. Большой чемодан.

– Что еще?

– Я не помню.

– А с ней не было маленькой голубой дорожной сумочки? – спросил Хейз.

На какое-то время Тюдор задумался:

– Да. Кажется была. Одна из тех маленьких сумочек, которые вручают своим пассажирам авиалинии. Да. Была.

– Кругосветные Авиалинии, мистер Тюдор?

– Я не помню. Но у меня впечатление, что это была Пан Американ.

Карелла кивнул и взял фотографии. Женщина по имени Барбара, Бабблз Сиза, не выглядела на тридцать четыре, по крайней мере, на фотографии. С фотографии смотрела ясноглазая, улыбающаяся брюнетка, небрежно задрапированная во что-то похожее на рыбацкие сети. Сеть скрывала мало что из ее прелестей. А прелестей у нее было в избытке. И все эти совершенства усиливал тот дразнящий взгляд, который появляется на лицах всех экзотических танцовщиц, когда они срывают с себя последнюю прикрывающую их вещь и предстают перед зрителями совершенно обнаженными. Со всех фотографий Бабблз Сиза своим взглядом провоцировала на любое безрассудство. Внимательно изучив фотографии, Карелла подумал, что это был тот самый взгляд, которым Ева испепелила бедного Адама, заставив его вкусить запретный плод. Взгляд был откровенен и мог означать только одно, и хотя Карелла ясно сознавал, что этот взгляд был наигран и является одним из средств профессионализма танцовщицы, он чувствовал, как его руки покрываются испариной, когда смотрел на фотографию.

– Она хорошенькая, – сказал он, не выражая того, что чувствовал.

– Фотографии не передают всей ее прелести, – проговорил Тюдор. – У нее кожа, как персик... и от нее исходят вибрации, которые можно почувствовать, только зная ее. Да, джентльмены, есть женщины, которые вибрируют, и Барбара – одна из них.

– Вы сказали, что помогли ей устроиться, мистер Тюдор. Что конкретно вы сделали?

– Для начала устроил ее в отель. Пока она не подыскала собственную квартирку. Снабдил ее деньгами. Регулярно наведывался к ней. И, наконец, нашел ей хорошую работу.

– Где?

– В «Короле и Королеве». Это отличный клуб.

– Где это, мистер Тюдор?

– В центре, в Квартале. Я устраивал к ним несколько стоящих девочек. Пейван начинала там, когда приехала из Фриско. Но, конечно, у Пейван высокий класс. И мне очень быстро удалось перевести ее оттуда. Сейчас она работает на Стрите. Заведение под названием «Нитка жемчуга». Слышали?

– Название знакомое, – заметил Карелла. – Мисс Сиза, по вашему мнению, не высший класс, так?

– Нет. Не плоха, но не высший класс.

– Несмотря на эти... вибрации?

– Вибрации – это свойства ее личности. Иногда они проявляются на сцене, иногда – нет. Поверьте мне, если бы Барбаре удавалось вкладывать этот внутренний огонь в сценическую игру, она была бы непревзойденной, непревзойденной. Никто с ней не сравнился бы. Цыганки Роза Ли, Маджи Харт, Зорита, Лили Сант Сир – не то. Это говорю вам я. Барбара затмила бы их всех. Но нет. – Он отрицательно покачал головой. – Она была танцовщицей второго сорта. На сцене было только великолепное тело и, конечно, этот с ума сводящий взгляд, без которого не обходится ни одна экзотическая танцовщица. Но не было того внутреннего огня, тех вибраций, той... жизненной силы, называйте это как хотите. Все это появлялось, когда вы узнавали ее. Вы понимаете, в чем разница?

– Она работала в «Короле и Королеве», когда исчезла?

– Она не явилась на шоу двенадцатого февраля. Владелец клуба доложил об этом мне, ее агенту, и я позвонил к ней на квартиру. Она жила вместе с двумя другими девочками. Та, которая ответила на мой звонок, сказала, что не видела ее с утра. Мной овладело беспокойство, и я начал ее искать. Вы знаете, джентльмены, город наш велик.

– Да.

– На следующее утро, тринадцатого, я позвонил в полицию. – Тюдор замолчал. Он перевел взгляд с детективов за окно, где дождевые капли монотонно стекали по красному кирпичу здания. – Я купил ей на День святого Валентина ожерелье. – Он покачал головой. – И вот ее нет.

– Какое ожерелье, мистер Тюдор?

– Ожерелье из рубинов. Вы знаете, у нее черные волосы, очень черные и темно-карие глаза. Я подумал, что рубины... Я подумал, что огонь рубинов... – Он опять замолчал. – Но ведь ее нет, не так ли?

– Кто является владельцем «Короля и Королевы», мистер Тюдор?

– Человек по имени Рэнди Симс. Его полное имя Рэндольф, кажется, но все зовут его Рэнди. Он управляет первоклассным заведением. Вы думаете зайти к нему?

– Да. Возможно, он нам чем-нибудь сможет помочь.

– Найдите ее, пожалуйста. Ради Бога найдите ее.

 

Глава 11

Клуб «Король и Королева» находился в самом конце Квартала, ближе к домам из бурого кирпича, сгрудившимся в боковых улочках, выходящих на Холл авеню, чем к ресторанам, кафе, маленьким театрам и лавкам художников, расположенным около Каноппи-авеню.

Заведение представляло собой клуб, в который можно было войти прямо с тротуара, спустившись вниз на одну ступеньку. Справа от входа было окно, выполненное из кусков цветного стекла, представляющее некое подобие витража. Цветная мозаика изображала слева короля, справа – королеву, играющих в карты. Освещенная изнутри таким образом, что, казалось, на стекле играют солнечные лучи, мозаика производила хорошее впечатление. Оформление у входа также было неожиданным. Неожиданным, потому что перед входом в такое заведение обычно ожидаешь увидеть крикливые плакаты, изображающие во весь рост полуголых красоток или кукольного типа амазонку, срывающую с себя одежды. У входа в этот клуб не было никаких плакатов. Не было здесь и бросающейся в глаза вывески с названием заведения. На двери был прикреплен маленький, круглый, золотой щит с названием клуба. Адрес – «12Н» – был выгравирован на другой круглой золотой табличке пониже.

Хейз и Карелла толкнули дверь и вошли. Внутри клуб имел тот самый слегка утомленный, потерянный вид, который приобретают все ночные клубы в дневное время. У Кареллы этот вид каждый раз вызывал странную ассоциацию. Появлялось чувство, что вдруг он встретил женщину средних лет, одетую в черное шелковое платье и украсившую себя бриллиантами в десять часов утра. «Король и Королева», подобно такой даме, в дневные часы выглядел не ко времени разодетым, утомленным и, пожалуй, одиноким. В помещении не было никаких признаков жизни.

– Здравствуйте, – крикнул Карелла. – Здесь кто-нибудь есть?

Его голос разнесся эхом по всему длинному залу. Через окно в дальнем конце зала пробивался тусклый свет серого дождливого утра. В этой серой полоске летали пылинки и тихо садились на поверхность покинутых стульев и круглых столов.

– Эй, люди! – позвал снова Карелла.

– Пусто, – прокомментировал Хейз.

– Похоже, что так. Эй, кто-нибудь!

– Кто там? – отозвался голос. – Мы открываем в шесть вечера.

– Где вы? – прокричал Карелла.

– В кухне. Мы закрыты.

– Выйдите сюда на минутку, пожалуйста.

Неожиданно из мрака зала, вытирая руки о полотенце, вышел мужчина. Он вступил в узкую полоску света и приблизился к детективам.

– Мы закрыты, – повторил он.

– Мы – полицейские, – ответил Карелла.

– И все-таки мы закрыты. Особенно для полицейских. Если бы я вас обслужил, мне пришлось бы распрощаться со своей лицензией на продажу спиртного.

– Вы – Рэнди Симс? – спросил Хейз.

– Да, это я. В чем дело? Я сделал что-нибудь недозволенное?

– Ничего. Можем мы где-нибудь сесть и поговорить?

– Где угодно, выбирайте любой стол.

Они сняли стулья с одного из столов и сели. Симсу было далеко за сорок. На нем была белая рубашка с засученными рукавами, распахнутая на груди. На красивом лице было выражение легкой скуки, присущей человеку, привыкшему брать от жизни все. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что он из тех, кто проводит свой летний отпуск на фешенебельных курортах, окруженный девочками в бикини, а зимой не упускает случая провести время, катаясь на горных лыжах. Карелла готов был поспорить на что угодно, что Симс был владельцем Мерседес-Бенца и коллекции восточного антиквариата.

– Вы по какому вопросу? – спросил Симс. – Опять нашли какое-нибудь нарушение? Я же поставил дополнительные двери и сделал вывеску. Что еще?

– Мы не пожарные, – ответил Карелла. – Мы полицейские.

– Какая разница? Каждый раз, когда приходят те или другие, нужно раскошеливаться. Что же не в порядке на этот раз?

– Вы знаете девушку по имени Бабблз Сиза?

– Да.

– Она у вас работает?

– Работала.

– Вы знаете, где она сейчас?

– Не имею понятия. А что? Она что-нибудь натворила?

– Похоже, что она исчезла.

– А это разве преступление?

– Не обязательно.

– Тогда зачем она вам понадобилась?

– Хотим с ней поговорить.

– Вы не единственные.

– Что вы хотите этим сказать?

– Только то, что каждый, кто сюда приходил, хотел поговорить с Барбарой, больше ничего. Она очень привлекательная девушка. С норовом, но очень привлекательная.

– У вас были из-за нее неприятности?

– В профессиональном отношении – нет. Всегда приходила вовремя, не пропускала своих выступлений, с клиентами была всегда любезна, так что в этом отношении – никаких проблем.

– Но из-за чего же все-таки были неприятности?

– Ну, порой из-за нее здесь вспыхивали драки.

– Из-за Барбары?

– Да.

– Кто?

– Что кто?

– Кто учинял драки?

– Ну, я не помню. Клиенты. У них какое-то странное отношение к стриптизу. Они смотрят, как девушка срывает с себя одежды и забывают, что находятся в общественном месте, где идет представление. Кому-то из них вдруг приходит в голову, что он наедине с этой девушкой, что она раздевается для него. Иногда воображение продолжает свою работу после того, как вспыхивает свет. Если такая бредовая идея овладевает не одним, а несколькими клиентами, жди неприятностей. Парень, который думает, что красотка принадлежит ему и раздевается для него, не потерпит, чтобы кто-нибудь еще думал также. В ход идут кулаки. Нам приходится вышвыривать их на мостовую. Во всяком случае последний раз мы так и поступили. Но больше нам этого делать не приходится.

– Теперь вы разрешаете им драться? – спросил Хейз.

– Нет. Теперь мы не предоставляем им случаев для подобных фантазий.

– Как же вам это удается?

– Очень просто. Отказались от стриптиза.

– О?! Вы, выходит, изменили атмосферу клуба?

– Да. Ни стриптиза, ни оркестра, ни танцев. Только джазовый пианист высокого класса, приглушенный свет и спокойная музыка. Вы приводите свою даму и можете фамильярничать с ней, а не с девчонкой, ломающейся для вас на сцене. За последние две недели у нас не было ни одной драки.

– Что же вас заставило так изменить направление клуба, мистер Симс?

– Фактически Барбара сыграла здесь не последнюю роль. Она провоцировала многочисленные конфликты. Мне кажется, она делала это нарочно. Она обычно выделяла из аудитории двух самых крупных типов и играла на них, дразня каждого по очереди. А к концу представления дарила своим вниманием обоих вместе. В результате – драка. Как-то она не явилась на представление, и я оказался с целой оравой второсортных статисток без ведущей танцовщицы. Можно было подумать, что у нас был вечер самодеятельности, а не шоу. Да еще сложности с оркестром, поверьте, лучше было отказаться от стриптиза, чем выпутываться из всех этих неприятностей.

– А какие осложнения с оркестром?

– Самые разные. Один из парней, трамбонист, – наркоман. Никогда не знаешь, явится ли он на работу или будет валяться где-нибудь, наглотавшись наркотиков. Тут еще барабанщик отколол номер, без всякого предупреждения взял и не явился на представление. А барабанщик очень важная фигура в оркестре, он аккомпанирует стриптизу. Вот и представьте себе, в каком положении я оказался в тот вечер, – ни ведущей танцовщицы, ни барабанщика. Конечно, в тот вечер от нашего шоу ничего не осталось.

– Значит, – уточнил Карелла, – Барбара и барабанщик не явились в один и тот же вечер?

– Да, в один и тот же вечер.

– Когда это было?

– Я точно не помню. По-моему за несколько дней до Дня святого Валентина.

– Как звали барабанщика?

– Майк... с какой-то итальянской фамилией. Язык сломаешь. Я не мог ее запомнить. Начиналась с «Си» или «Чи».

– Барбара и этот Майк были в дружеских отношениях?

– Ничего похожего нельзя было заметить. Я, во всяком случае, ничего такого не замечал. Обычные фамильярности, которые естественны между танцовщицами и музыкантами одного и того же шоу. Ничего больше. Я вижу, вы подумываете, не скрылись ли они вместе, да?

– Я не знаю, – ответил Карелла. – Но такое возможно.

– От этих экзотических танцовщиц и музыкантов всего можно ожидать, – согласился Симс. – Поверьте мне, без них я чувствую себя гораздо спокойнее. Пианист, которого я сейчас взял, играет спокойную музыку, посетители сидят в полумраке и слушают. Великолепно. Спокойно, и никаких драк и интриг.

– Не вспомните, как звали барабанщика?

– Нет.

– Попытайтесь.

– Начиналось с «Чи», это все, что я помню. Итальянские имена мне не по зубам.

– А как назывался оркестр? – поинтересовался Карелла.

– Не думаю, чтобы у него было какое-нибудь название. Это была случайно подобранная компания.

– Но ведь у этого оркестра, наверняка, был руководитель?

– Едва ли его можно назвать руководителем. Не тот человек, который может собрать вокруг себя единомышленников, если вы понимаете, что я имею в виду. Просто парень, который объединил музыкантов, чтобы заработать.

– Как его звали?

– Эллиот. Эллиот Чеймбаз.

– И еще один вопрос, мистер Симс. Агент Барбары сказал, что она квартировала с двумя другими девушками. Вы случайно их не знаете?

– Я знаю одну из них, – сразу же, без всяких заминок, ответил Симс. – Марла Филлипс. Она раньше тоже принимала участие в нашем шоу.

– Вы знаете, где она живет?

– В книге записано. – Он помолчал и вопросительно посмотрел на детективов. – Я могу быть свободен?

– Да, – ответил Карелла.

* * *

Когда они вышли, Хейз спросил:

– Что ты обо всем этом думаешь?

– Надо связаться с местным обществом музыкантов, может быть, удастся выяснить фамилию этого барабанщика Майка.

– У барабанщиков большие руки?

– Спроси что-нибудь полегче. Но, по-моему, это больше похоже на совпадение, что они оба исчезли в один вечер, правда?

– Да, пожалуй. А как насчет Марлы Филлипс?

– Почему бы тебе не нанести ей визит?

– Согласен.

– Видишь, какой я хороший парень? На себя беру общество музыкантов, а тебе предоставляю возможность развлечься стриптизом.

– Ты женатый человек.

– Да, к тому же отец, – добавил Карелла.

– Правильно, еще и отец.

– Если тебе понадобится помощь, я буду в участке.

– Интересно, какого рода помощь мне может понадобиться?!

* * *

Марла Филлипс жила на первом этаже каменного дома в четырех кварталах от «Короля и Королевы». На почтовом ящике через дефис значилась комбинация из трех фамилий: Филипс-Сезар-Смит. Хейз позвонил, дождался открывающего дверь сигнала и вошел в холл. Нужная квартира находилась в конце холла. Он снова позвонил. Ждать ему не пришлось, дверь открыли почти мгновенно.

На пороге стояла Марла Филлипс.

– Привет, – произнесла она.

Он, конечно, сразу узнал ее и про себя удивился, что не связал имя, названное Симсом, с девушкой, которую они видели утром в приемной Тюдора.

– Вы тот самый полицейский, с которым я разговаривала в приемной мистера Тюдора?

– Да, это я.

– Ну, конечно. Коттон, кажется. Ну, проходите, Кот-тон. Это неожиданность. Я только что пришла. Вам повезло, что вы меня застали. Через десять минут я должна уйти. Входите, входите. Вы простудитесь, если будете стоять в холле.

Хейз вошел. Стоя рядом с Марлой, он имел возможность оценить ее высокий рост. Он попытался представить ее на сцене, но эта мысль выводила его из равновесия. Подавив воображение, он последовал за ней в комнату.

– Не обращайте внимания на разбросанное повсюду белье, – предупредила Марла. – Я живу с другой девушкой. Таффи Смит. Она актриса. Настоящая. Хотите кофе?

– Нет, спасибо.

– Слишком рано? Вы не сделаете мне одолжение?

– Конечно.

– Мне нужно позвонить в дежурную службу, узнать, не было ли мне каких-нибудь важных звонков, пока я отсутствовала. А вы не покормите кота? Бедняжка умирает с голода.

– Кота?

– Да. Сиамский. Он бродит где-то здесь. Он прибежит, как только услышит вашу возню на кухне. Кошачья еда под раковиной. Только откройте банку и положите немного ему в блюдце. И погрейте, пожалуйста, ему молока. Он не переносит холодное молоко.

– О'кей.

– Вы прелесть. Ну, идите покормите его. Через минуту я буду в вашем распоряжении.

Она пошла к телефону, а Хейз направился в кухню. Открывая банку под пристальным взглядом сиамского кота, который мгновенно материализовался неизвестно откуда, он слушал, как Марла разговаривала по телефону в соседней комнате.

– Мистер кто? Не знаю такого. Хорошо, я ему позвоню попозже. Кто-нибудь еще? О'кей, спасибо.

Она повесила трубку и вошла в кухню.

– Вы все еще греете молоко? Оно будет слишком горячее. Лучше снимите. – Он снял кастрюлю с плиты и налил молока в плошку на полу.

– О'кей, теперь пойдемте со мной. Мне надо переодеться, надеюсь, вас это не будет смущать? Через пять минут я должна позировать фотографу. Я подрабатываю, позируя для мужского журнала. Знаете, пикантные фотографии. Я должна набросить кое-какое модное белье. Только побыстрее. Сюда, пожалуйста.

Он последовал за ней в спальню, где стояли две двуспальные кровати, большой туалетный стол, несколько стульев и целая коллекция картонных коробок из-под кофе и деревянных ложек. На полу, на стульях и где только можно была навалена одежда.

– Извините за беспорядок. Моя соседка по комнате – неряха. – Она сняла жакет и швырнула его на пол, одновременно сбрасывая туфельки. Начав уже снимать блузку, она сказала: – Отвернитесь, пожалуйста. Я ненавижу притворную стыдливость, но я стесняюсь.

Хейз отвернулся, удивляясь, почему, считая вполне нормальным раздеваться в ночном клубе перед глазами сотни мужчин, Марла Филлипс стеснялась одного мужчины. – Ох, уж эти женщины, – подумал он и мысленно пожал плечами, слыша позади себя торопливое шуршание хлопка и шелка.

– Терпеть не могу пояса для чулок, – пожаловалась Марла. – Они совершенно не годятся для таких крупных женщин, как я. Можете вы мне сказать, что в них мужчины находят возбуждающего? Зачем вы захотели со мной встретиться, Коттон?

– Нам сказали, что вы квартировали с Бабблз Сиза. Это верно?

– Да, верно. Ах, черт возьми, чулок порвался. – Она метнулась мимо него полуголая, потом нагнулась к нижнему ящику комода, чтобы вытянуть оттуда пару чулок, затем опять скрылась у него за спиной.

– Извините меня. Так что насчет Барбары?

– Она с вами жила?

– Да. Ее имя все еще на почтовом ящике. Так, теперь нормально. Когда я спешу, я всегда рву чулки. Непонятно, из чего сейчас делают эти чулки. Из папиросной бумаги, наверно. Надо будет убрать ее имя. Когда будет время. О Боже, если бы у меня хватало времени на все, что я хочу делать. Так что насчет Барбары?

– Когда она переехала?

– Как раз, когда началась вся эта возня. Когда мистер Тюдор объявил об ее исчезновении и все такое.

– Где-то перед Днем святого Валентина?

– Да, где-то в это время.

– Она сказала вам, что уезжает?

– Нет.

– Она взяла с собой одежду?

– Нет.

– Ее одежда все еще здесь?

– Да.

– Тогда значит, она не переехала, а просто не вернулась?

– Да. Может она еще и вернется, о'кей. Теперь можете повернуться.

Он повернулся. Марла была в простом черном платье, черных нейлоновых чулках и черных туфлях на высоких каблуках.

– У меня швы прямые? – спросила она.

– Да. Абсолютно прямые.

– Как вам нравятся мои ноги? Вообще-то они немного тонки для моей комплекции.

– На мой вкус, ноги, что надо. Почему вы думаете, что Барбара вернется?

– У меня такое чувство, что она с кем-нибудь развлекается. Она любит мужчин. Очень любит. Она вернется. Я думаю, поэтому я и оставила ее имя на почтовом ящике.

– Каких мужчин она предпочитает? Майк, барабанщик, был среди них?

– Я этого не замечала. Она никогда о нем не говорила. Он никогда сюда не заходил. Извините меня, мне надо освежить грим.

Она отстранила Хейза и уселась перед большим зеркалом. Стол был весь покрыт косметикой. Среди коробочек и бутылочек Хейз заметил маленькую коробочку с этикеткой «Теплый тон». Он взял ее и повертел в руках.

– Это ваша?

– Что? – Марла повернулась, держа в руках кисточку от губной помады. – А, да. И моя, и Таффи, и Барбары. Мы все им пользуемся. Это очень хорошая штука. Выдерживает даже яркое освещение. Вы знаете, при сильном освещении тело кажется слишком белым. Белое тело для стриптиза, как раз то, что надо, но нельзя походить на призрак. Мы пользуемся «Теплым тоном», чтобы снять излишнюю бледность. Большинство танцовщиц и актрис предпочитают это средство.

– Вы знаете фамилию Майка?

– Конечно. Чирападано. Красиво звучит, правда?

– У него большие руки?

– У всех мужчин большие руки.

– Но нельзя сказать, чтобы они были необыкновенно большие?

– Я этого не заметила. Единственное, что я могу сказать, так это то, что все ребята из оркестра любят распускать свои руки.

– И Майк тоже?

– И Майк в том числе. – Она повернулась к нему. – Ну, как я выгляжу? Сколько времени?

– Ты выглядишь великолепно, – решил он перейти на «ты». – Сейчас, – Он взглянул на часы, – четверть первого.

– Я опаздываю, – спокойно констатировала она. – Я выгляжу достаточно соблазнительно?

– Да.

– Ну, тогда все в порядке.

– Ты знаешь кого-нибудь из мужчин, с которыми Барбара проводила время? Кого-нибудь, с кем она бы захотела скрыться?

– Был один парень, который без конца ей звонил. Послушай, мне неудобно, что я втягиваю тебя в эту спешку, но я действительно должна уходить. Может быть, ты мне позвонишь как-нибудь? Ты такой милый. Или, если будешь где-нибудь по соседству, заходи на огонек. Моя сумасбродная соседка приготавливает чудесный кофе.

– Пожалуй, я так и сделаю. А что это за парень, который без конца звонил Барбаре?

– Не помню, как его звали. Имя похоже на русское или что-то в этом роде. Минуточку, я постараюсь вспомнить. – Она открыла ящик, вынула оттуда черную сумочку, поспешно сунула туда помаду, румяна, мелочь и маленький женский кошелек. – Так, кажется все. Ах, да, адрес я не забыла? – Она минуту подумала. – Андрович, вот как его фамилия. Карл Андрович. Кажется, моряк. Послушай, Коттон, ты мне позвонишь как-нибудь? Ты не женат?

– Нет. Ты сказала Андрович?

– Да. Карл Андрович. Ну, так ты мне позвонишь? Мне кажется, мы могли бы хорошо провести время. Я не всегда так спешу.

– Ну, конечно. Но...

– Пошли, пошли. Я должна идти. Если хочешь, можешь остаться, только, когда будешь уходить, захлопни дверь. Она сама запирается.

– Нет, я выйду с тобой.

– Тебе в центр?

– Нет.

– Хорошо, тогда мы можем поехать в одном такси. Пошли поскорей. Хочешь, поедем со мной, посмотришь, как я позирую? Нет, лучше не надо, а то я буду стесняться. Пошли. Захлопни дверь.

Он закрыл дверь.

– Как тебе этот черный туалет? – спросила Марла. – Предполагается, что это новая французская модель. Бюстгальтер практически отсутствует. Цель этих фотографий...

– Когда Андрович звонил ей в последний раз? – спросил Хейз.

– За несколько дней до того, как она скрылась. Вон такси. Ты умеешь свистеть?

– Конечно, но...

– Свистни!

Хейз свистнул. Они вместе сели в такси.

– О, черт, куда же я сунула этот адрес? Минуточку, – обратилась она к шоферу. – Поезжайте пока по направлению к Холл авеню, я сейчас найду адрес. Ты думаешь, что она скрылась вместе с Андровичем? Могло такое быть, Коттон?

– Сомневаюсь, Андрович дома. Если только...

– Если только, что?

– Не знаю. Думаю, мне надо поговорить с Андровичем.

– Вот он адрес, – обратилась Марла к шоферу. – 695, Холл-авеню. Поторопитесь, пожалуйста. Я ужасно опаздываю.

– Леди, – отозвался шофер, – я никогда не возил пассажиров, которые бы не опаздывали.

 

Глава 12

– Я выяснил фамилию барабанщика, – сообщил Хейз Карелле в дежурке.

– Я тоже. Узнал телефон их общества и позвонил туда. Его фамилия Чирападано. Они дали мне адрес и телефон.

– Звонил ему? – поинтересовался Хейз.

– Да. Никто не отвечает. Придется заехать туда после полудня. Ты обедал?

– Нет.

– Пошли?

– О'кей. Нам придется заехать еще в одно место.

– Это куда же?

– К Андровичу.

– Зачем? Ведь этот любитель женских прелестей нашелся, не так ли?

– Да. Но девушка, с которой Бабблз квартировала, сказала, что Андрович часто ей названивал.

– Кому? Этой девушке?

– Нет. Бабблз.

– Андрович? Андрович звонил Бабблз Сиза?

– Угу.

– Значит, опять все возвращается к нему?

– Похоже, что так. Он звонил ей за несколько дней до того, как она исчезла.

– Так. И что из этого следует?

– Мне кажется, он единственный, кто может хоть что-то знать.

– Да. О'кей. Сперва – обед, потом – Чирападано – о Господи, действительно язык сломаешь, – а уж затем – наш любовник-моряк. Знаешь, Коттон, временами мне все это ужасно надоедает.

– А тебе никогда не доводилось участвовать в марафоне рядом с девочками из стриптиза? – ответил Хейз.

Майк Чирападано жил в меблированной комнате на Норт 6. Когда они пришли, его не было и хозяйка сообщила, что он отсутствует уже с месяц.

Разговаривая с ними, она все время вытирала пыль в холле.

– Он задолжал мне квартплату за два месяца, – пожаловалась она. – Он что-нибудь натворил?

– Когда вы видели его в последний раз, миссис Марстен? – спросил Хейз.

– В феврале. Он должен мне квартплату за февраль и за март, если он все еще намерен здесь жить. Но, похоже, что он решил переехать. Как вы считаете?

– Не знаю. Не могли бы мы взглянуть на его комнату?

– Конечно. И не надо извиняться за беспокойство. Что же он натворил? Он же наркоман. Вы же знаете, все музыканты – наркоманы.

– Вы так считаете? – спросил Карелла, поднимаясь следом за ней.

– Конечно. Основные потребители этой дряни. Вкалывают ее прямо в вену.

– Правда?

– Ну да. Это же яд. А они вливают эту гадость, этот героин себе в вены. Его комната на третьем этаже. Я убирала там только вчера.

– Его вещи все еще там?

– Да. Его одежда и барабаны. Разве нормальный человек может вот так, вдруг, сорваться и исчезнуть, оставив все свои вещи. Я считаю, что так может поступить только наркоман, другого объяснения я не нахожу. Его комната в конце холла. Что, вы сказали, он натворил?

– Вы не могли бы сказать точнее, миссис Марстен, когда в феврале он исчез?

– Могу с точностью до дня.

– Ну и когда?

– Это было двенадцатого февраля. Я запомнила, потому что это было перед пятницей тринадцатого. Пятница тринадцатого – самый несчастливый день. Вот его комната. Подождите минутку, сейчас я отопру дверь.

Она вынула ключ из кармана и вставила в замочную скважину.

– Замок в этой двери не совсем исправный. Все забываю его починить. Наконец-то. Пожалуйста, – она распахнула дверь. – Чистота, только вчера убрала. Даже подобрала разбросанные по всему полу носки и нижнее белье. Терпеть не могу беспорядка.

Они вошли в комнату.

– Вот там у окна – его барабаны. Большой барабан – басовый, а вон тот, в круглом черном футляре – литавр и его цилиндр. Все его вещи – в шкафу, а бритвенные принадлежности все еще в ванной, в том виде, как он их оставил. Не могу понять, в чем дело. Что, вы сказали, он сделал?

– Вы видели, как он уходил в последний раз, миссис Марстен?

– Нет.

– В каком он возрасте?

– Совсем молодой человек, так ужасно, что молодые люди становятся наркоманами и разрушают свой организм этим героином.

– Сколько же ему?

– Двадцать четыре – двадцать пять, не больше.

– Он крупный мужчина?

– Думаю, более шести футов.

– Руки большие?

– Что?

– Руки? Не заметили, какие у него руки?

– Никогда не обращала внимания. Кто обращает внимание на руки мужчин?!

– Некоторые женщины обращают внимание, – заметил Карелла.

– Что я очень хорошо знаю, так это то, что он задолжал мне за два месяца, – сказала миссис Марстен, пожимая плечами.

– Вы не знаете, миссис Марстен, у него было много знакомых среди женщин? Он когда-нибудь приводил сюда девушек?

– Только не в мой дом. Я не разрешаю ничего подобного. Нет, сэр. Если у него и были девушки, он развлекался с ними не под моей крышей. Я слежу за чистотой как комнат, так и жильцов.

– Понятно. Вы не возражаете, если мы здесь кое-что осмотрим более тщательно? – спросил Карелла.

– Пожалуйста. Позовите меня, когда закончите. Я должна закрыть дверь. Только не делайте беспорядка. Я только вчера все убрала.

Она вышла. Карелла и Хейз молча уставились друг на друга.

– Может быть, они оба смотались в Канзас-Сити? – предположил Хейз.

– Не знаю. Мне бы хотелось, чтобы они оба смотались ко всем чертям. Давай перетрясем комнату, может быть, он оставил хоть какой-нибудь намек.

Но никакого намека они не нашли.

* * *

Карл Андрович оказался усатым гигантом, который сошел бы за ходячую рекламу сигарет «Мальборо». Он сидел в тенниске за кухонным столом, играя своими бронзовыми мускулами, которые красиво выделялись на фоне ослепительно белой тенниски. Татуировка «МЕГ» в изображении сердца на левом бицепсе сразу бросалась в глаза. У него были рыжевато-коричневые волосы и совершенно необыкновенные усы, представляющие смесь рыжих, коричневых и белых волосков. Это были элегантные аккуратно подстриженные усы, которые, очевидно, являлись предметом гордости их владельца, так как во время разговора он то и дело их поглаживал. Руки у него были такие громадные, что каждый раз, когда он их поднимал, чтобы погладить усы, Карелле казалось, что он собирается его ударить. Мег Андрович суетилась на кухне, готовя обед и прислушиваясь к разговору.

– Нам бы хотелось кое-что выяснить у вас, мистер Андрович, – начал Карелла.

– Да, что именно?

– Для начала скажите, где вы были с четырнадцатого февраля до возвращения домой в прошлый понедельник?

– Это мое личное дело. Следующий вопрос.

Карелла выдержал паузу.

– Или вы будете отвечать на наши вопросы здесь, мистер Андрович, или мы пройдем в полицейский участок, где вы, возможно, станете более разговорчивым.

– Хотите применить свою полицейскую дубинку? Я сталкивался с вашими приемами не раз. Этим меня не напугаешь.

– Вы намерены сказать, где вы были?

– Я уже сказал вам, что это мое личное дело.

– Хорошо. Тогда одевайтесь.

– Какого черта! Вы не можете меня арестовать, не выдвигая никаких обвинений.

– У меня для этого вполне достаточно обвинений. Вы скрываете от полиции информацию. Вы прямой участник убийства. Вы...

– Чего? Убийства? Вы что, спятили?

– Одевайтесь, Андрович. Мы не собираемся играть в кошки-мышки.

– Ну, хорошо, – раздраженно проговорил Андрович, – я был в городе.

– Где в городе?

– Везде. В барах. Пил.

– Почему?

– Потому что мне так хотелось.

– Вы знали, что жена заявила о вашем исчезновении?

– Нет. Какого дьявола вы задаете мне такие вопросы? Откуда, интересно, я мог об этом знать?

– Почему вы ей не позвонили?

– Уж не адвокат ли вы по вопросам брака? Не было у меня желания звонить ей. Вас это устраивает?

– Почему он должен был звонить мне, если он не чувствовал в этом необходимости? – вмешалась Мег, возившаяся у плиты. – Он, наконец, дома. Почему бы вам не оставить его в покое?

– Не лезь не свое дело, Мег, – строго предупредил ее Андрович.

– Какие бары вы посещали? – спросил Хейз.

– Я бродил по всему городу. Я не помню названия баров, в которых был.

– Вы заходили в бар под названием «Король и Королева»?

– Нет.

– Вы, кажется, сказали, что не помните названия баров?

– Не помню.

– Тогда откуда вы знаете, что не посещали этого бара?

– Незнакомое название. – У Андровича появился едва заметный тик в левом глазу.

– Вам знакомо имя Бабблз Сиза?

– Нет.

– Или Барбара Сезар?

– Нет. – Нервный тик становился все более заметным.

– А как насчет Марлы Филлипс?

– Никогда о ней не слышал.

– А номер этого телефона, Андрович? «Сперлинг» 7-0200. Он что-нибудь вам говорит?

– Нет. – Подергивание глаза усиливалось.

– Миссис Андрович, – обратился Карелла к Мег, – мне кажется, вам лучше выйти из комнаты.

– Почему?

– Мы хотим поговорить о вещах, которые могут быть для вас неприятны.

– Моя жена может слышать все, что вам заблагорассудится сказать, – возразил Андрович.

– О'кей. «Сперлинг» 7-0200 – телефон трех девушек, которые квартируют вместе. Одна из них, по имени...

– Выйди в другую комнату, М-М-Мег, – сказал Андрович жене.

– Я хочу остаться.

– Делай то, что я тебе г-г-говорю.

– Почему он говорит о каком-то номере телефона? Какое ты имеешь отношение к этим трем...

– Убирайся в другую комнату, Мег, пока я тебе, дуре, не врезал. Делай, что я говорю.

Мег Андрович бросила на него сердитый взгляд и вышла из кухни.

– Ч-ч-чертово отродье юга, – пробормотал он еле слышно. Его заикание становилось все сильнее, а левый глаз неистово дергался.

– Вы будете отвечать на наши вопросы?

– О'кей. Я ее знал.

– Бабблз?

– Бабблз.

– Как вы ее знали?

– Хорошо.

– Как хорошо? Что вы имеете в виду под этим «хорошо»?

– Вам нужна д-д-диаграмма?

– Если есть, можно и диаграмму.

– Ну, я с ней спал. Вас это устраивает?

– Вполне. Когда вы ее видели в последний раз?

– Двенадцатого февраля.

– Вы очень легко вспомнили число.

– Еще бы.

– Что это значит?

– Я... послушайте, какое это имеет значение, черт возьми? В последний раз я ее видел д-д-двенадцатого. В прошлом месяце. С того дня я ее не видел.

– Вы уверены?

– Совершенно уверен.

– Вы совершенно уверены, что не с ней провели все это время?

– Конечно. О Господи, если бы я мог провести его с ней. Я должен был... – Андрович оборвал себя.

– Должны были что? – спросил Хейз.

– Н-н-ничего.

– Вы позвонили ей двенадцатого, когда пришвартовался ваш корабль, так?

– Да.

– После этого вы с ней виделись?

– Да, но только около получаса.

– В то утро?

– Нет. Это было после полудня.

– Где вы ее видели?

– У нее д-д-дома.

– Там кто-нибудь еще был? Кто-нибудь из ее соседок по квартире?

– Нет. Я никогда не встречался ни с одной из ее соседок.

– Но вы разговаривали с ними по телефону?

– Да. Разговаривал с одной из них.

– С Марлой Филлипс?

– Я не знаю с к-к-к-которой из них.

– Вы разговаривали с ее соседкой утром двенадцатого?

– Да, разговаривал, и она позвала к телефону Б-Б-Б-Бабблз.

– После обеда вы к ней зашли, так?

– Да. На полчаса.

– И затем?

– Затем я ушел. Одна из с-с-соседок должна была вернуться. Эта п-п-п-проклятая квартира, как проходной двор.

– И после этого вы ее не видели?

– Нет. Не видел.

– Вы не старались связаться с ней?

– Нет, – ответил Андрович после заметного колебания.

– Как же так?

– Не старался и все. Решил, что она уехала в Канзас Сити.

– Что заставило вас прийти к такому заключению?

– Просто решил так и все. Ее же ведь нет в городе, не так ли?

– Откуда вы знаете?

– А-а?

– Вы же ей не звонили, откуда вы знаете, что ее нет?

– Возможно, я раз или два пытался связаться с ней по телефону.

– Когда?

– Я не помню. За последние несколько недель.

– И не могли застать ее?

– Нет.

– С кем вы разговаривали?

– С идиотской д-д-дежурной службой.

– Давайте вернемся немного назад, Андрович. Вы сказали, что пришли к мисс Сиза домой, так? Зачем?

– Хотел поговорить с ней.

– О чем?

– О разном.

– Например? Почему вы заставляете вырывать из вас каждое слово клещами?

– Какое вам до всего этого д-д-дело, ребята?

– Очень большое дело. Мисс Сиза исчезла. Мы стараемся найти ее.

– Они мне рассказывают, что она исчезла! О Господи, неужели она исчезла! Во всяком случае, я не знаю, г-г-г-где она. Если бы я знал... – он опять оборвал себя.

– Если бы вы знали, чтобы тогда?

– Ничего.

– Вы провели с ней полчаса, ни о чем не разговаривая, так?

– Совершенно верно.

– Вы занимались любовью?

– Нет. Я же вам сказал, что должна была придти ее с-с-с-соседка.

– Значит, вы сидели и смотрели друг на друга, да?

– Можно сказать так.

– Одевайтесь, Андрович. Все-таки нам придется проехать в полицейский участок.

– Идите вы к дьяволу! Я не имею представления, где она, ч-ч-ч-черт возьми. Если бы я знал, неужели вы думаете, я бы...

– Что? Договаривайте, Андрович. Вы должны сообщить нам все, что знаете.

– Неужели вы д-д-думаете, я был бы здесь. Неужели вы думаете, я бы разыгрывал счастливое семейство с этой сладкоречивой к-к-клушей? Неужели вы думаете, я бы стал изо дня в день выслушивать эту слюнявую болтовню? Кахл, сладкий мой, почему бы нам не вернуться в Атланту? Кахл, милый, давай вернемся, а, Кахл? Неужели вы думаете, я бы сидел здесь и слушал всю эту чепуху, если бы знал, где Бабблз?

– А что бы вы делали, Андрович?

– Я был бы с ней, черт возьми! Где, вы думаете, я провел весь этот месяц?

– Где?

– Я искал ее. Я облазил к-к-каждый закоулок в городе. Вы знаете, какой это большой город?

– Имеем некоторое представление.

– Ну так вот. Я прочесал каждую п-п-пядь этого города. И я ее не нашел. И если я ее не нашел, значит, ее здесь нет, поверьте мне. К-к-куда я только не ходил! Я был в таких местах, о к-к-которых вы и не слышали. Г-г-где я только ее не искал! Ее нет в городе.

– Она так много значит для вас?

– Да. Она для меня так много значит. Андрович замолчал. Карелла внимательно наблюдал за ним.

– О чем вы беседовали с ней в последний раз, Карл? – спросил он проникновенно.

– Мы обсуждали наши планы, – сказал Андрович подозрительно тихим голосом. Подергивание в левом глазу прекратилось. Заикание совершенно прошло. Он не смотрел на детективов. Он уставился на свои большие руки, лежащие на коленях. Он беспрестанно сжимал и разжимал их, не поднимая глаз.

– Какие планы?

– Мы собирались уехать вместе.

– Куда?

– В Майами.

– Почему именно туда?

– Она знала, что может получить там работу в одном из клубов. Майами – большой порт. Это не такой большой город, как наш, но тоже достаточно большой. Там и я мог бы всегда найти работу где-нибудь поблизости, а может быть, на какой-нибудь яхте. Во всяком случае, мы решили, что Майами – подходящее для нас место.

– Когда вы должны были отправиться туда?

– В День святого Валентина.

– Почему именно в этот день?

– Четырнадцатого отплывало мое судно. Ну, мы и решили, что это самый подходящий для нас день, потому что Мег будет думать, что я в Южной Америке, а к тому времени, как поймет, что меня там нет, она не будет знать, где меня искать. Так мы решили.

– А вместо этого ваш боцман позвонил сюда, чтобы узнать, где вы?

– Да. И Мег объявила о моем исчезновении.

– А почему же вы сейчас не в Майами, Карл?

– Она не пришла.

– Бабблз?

– Да. Я ждал ее у вокзала все утро. Затем позвонил ей домой. Мне ответила эта проклятая дежурная служба. Я звонил весь день. Все то же самое. Мне никто не отвечал, кроме этой идиотской службы. В «Короле и Королеве» я узнал, что она не являлась на работу уже два вечера подряд. Тогда я начал ее искать.

– Вы собирались на ней жениться?

– Жениться? Как я мог на ней жениться? Я уже женат. Двоеженство противозаконно.

– Что же вы собирались делать?

– Просто развлечься. Я молодой. Что, я не имею права немного развлечься? Майами как раз подходящий город для развлечений.

– Вы не думаете, что она могла уехать в Майами без вас?

– Не думаю. Я отправил телеграмму в клуб, который она упоминала, оттуда ответили, что она там не появилась. И потом, зачем она туда поедет одна?

– Женщины способны на неожиданные поступки.

– Только не Бабблз.

– Наверно, стоит связаться с полицией Майами, Стив, – предложил Хейз. – Может быть, отправить телетайп и в Канзас Сити?

Он подумал и обратился к Андровичу: – Вы думаете, что в городе ее нет? Считаете, что она отсюда уехала?

– Мне больше ничего не остается думать. Я искал ее везде. Если бы она была здесь, я бы нашел ее.

– Может быть, она скрывается, – предположил Карелла. – Натворила что-нибудь и не хочет, чтобы ее нашли.

– Бабблз? Это на нее не похоже.

– Вы что-нибудь слышали о человеке по имени Майк Чирападано?

– Нет. Кто это?

– Барабанщик.

– Никогда о нем не слышал.

– Бабблз никогда не упоминала его имени?

– Нет. Послушайте, в городе ее нет, я ручаюсь. Никто не может так хорошо спрятаться. – Я уверен, что она не скрывается. Не вижу смысла. Ее никто не может найти. Что же остается?

– Река, – заключил Карелла.

 

Глава 13

В четверг дождь перестал.

Казалось, никто не заметил перемены.

Это было не совсем понятно. Последние девять дней дождь шел непрерывно, и весь город только и говорил о дожде.

Уже ходили шутки о строительстве ковчега, о том, как дождь вредит росту ревеня, невозможно было никуда пойти, чтобы не услышать упоминание о дожде.

В четверг утром взошло солнце. Но в его честь не было ни литавр, ни фанфар, ни одна из центральных газет штата не возвестила об этом событии. Дождь просто тихо ушел, и его сменило солнце, и люди шагали по своим делам, как будто ничего не произошло. Дождь шел так долго, что почти стал загостившимся родственником, к присутствию которого все привыкли, так как его предполагаемый отъезд постоянно откладывается. Наконец этот родственник отбыл, но, как и все, что приходит после слишком длительного ожидания, это событие не вызвало особой радости, а скорее – чувство потери.

Даже полицейские из 87-го, которые, естественно, не могли испытывать удовольствия, таскаясь по городу под дождем, не выказывали сколь-нибудь явного энтузиазма по поводу появления светила.

Они отправили телетайпы в Майами и Канзас Сити и получили ответы, в которых говорилось, что Барбара или Бабблз Сиза в настоящее время ни в одном из многочисленных клубов ни того, ни другого города не работает.

Конечно, невозможно было проверить автобусные и железнодорожные перевозки пассажиров, но звонки в авиакомпании, обслуживающие оба города, показали, что за прошедший месяц ни Бабблз Сиза, ни Майк Чирападано не заказывали билеты на самолет из Айсолы.

В четверг после обеда из Федерального бюро расследования пришла фотокопия послужного списка Майка Чирападано.

Он родился в Риверхеде двадцать три года назад. Он был белый и, очевидно, мужского пола. Рост – шесть футов и три дюйма. Вес – 185. Глаза – голубые. Волосы – коричневые. Когда разразилась Корейская война, ему было только тринадцать лет. Когда она закончилась, ему было шестнадцать, таким образом, он избежал эту восточную схватку.

Он поступил на флот в июле 1956 года на два года.

Строевую подготовку прошел на Великих озерах. Весь срок службы он провел на морской базе Майами, играя в военно-морском оркестре. Уйдя в 1958 году из флота, Чирападано вернулся в Айсолу. В послужном списке значились благодарности за хорошую службу и доставка к месту жительства за счет флота. В данные, присланные из ФБР, была включена копия отпечатков его пальцев, но они в нашем случае были бесполезны, так как их нельзя было сравнить с отпечатками пальцев найденной руки. Из этого же послужного списка явствовало, что у пропавшего группа крови была "О".

Карелла изучил информацию и отправился домой к жене.

Тедди Карелла была глухонемая.

Она была невысокого роста, но почему-то производила впечатление высокой и стройной женщины с черными волосами, бархатно-коричневыми глазами и фигурой, которая даже после рождения двух близнецов вызывала одобрительный свист у мужчин, собиравшихся поглазеть на проходящих мимо женщин. Тедди, к сожалению, не могла это слышать.

Двойняшки, Марк и Эйприл, родились в июне в воскресенье. А точнее, 22 июня. Этот день Карелле суждено было запомнить на всю жизнь не только потому, что он подарил ему двух очаровательных младенцев, но и потому, что это был день свадьбы его сестры Анджелы и был насыщен волнениями. Какому-то идиоту вздумалось стрелять в жениха. К счастью, все обошлось благополучно, жених выжил, да так основательно, что менее чем через год после этого Анджела забеременела.

Уход за двойней, их кормление представляют значительные трудности даже для матери, которая способна говорить и слышать. Кормление, возможно, сопряжено с меньшими затруднениями, потому что возможность рождения двойни, очевидно, запрограммирована в женском организме. За что – благодарение Богу. Но любая мать, которой приходилось иметь дело с капризами даже одного ребенка, должна с очевидностью признать, что капризы и поведение двойни создают для нее двойную нагрузку.

Когда Карелла узнал о беременности жены, его нельзя было назвать счастливейшим из мужчин. Его жена глухонемая. Не передастся ли этот недостаток детям? Его заверили, что недостаток его жены не передается по наследству, что такая здоровая во всех других отношениях женщина, как Тедди, наверняка родит такого же здорового ребенка. Позже ему было стыдно за свои опасения. Он сам никогда не воспринимал Тедди, как человека, страдающего от какого-нибудь физического недостатка. Для него она была самая красивая и самая желанная женщина на земле. Ее глаза, ее лицо говорили ему гораздо больше, чем может быть сказано на сотне языков различными людьми. И когда он говорил, она слышала его более, чем ушами, она слышала его всем своим существом. Поэтому он чувствовал вину за те опасения, которые его одолевали, но они медленно исчезали по мере приближения родов.

Он не ожидал двойни, и когда ему сообщили, что он – отец мальчика и девочки, мальчик весом в шесть фунтов и шесть унций, девочка – на две унции легче брата, все его страхи и волнения возобновились. Страхи возросли, когда, придя на следующее утро в больницу, он узнал от акушерки, что во время родов у старшего мальчика сломана ключица, и доктор поместил его в инкубатор до тех пор, пока она не заживет. Очевидно, роды были трудными, и Марк, галантно взяв на себя роль первопроходца ради сестры, повредил ключицу. Перелом оказался пустяковой трещиной, которая быстро срослась. Спустя десять дней Карелла и Тедди принесли домой своих младенцев. Они отличались отменным здоровьем. Однако Карелла еще некоторое время не приходил в себя от испуга.

Карелла не представлял себе, как они справятся с двойней? Его мучили вопросы: как Тедди будет их кормить? Как они научатся говорить? Ведь обучение речи основано на подражании. О Господи, что они будут делать?

Они сразу поняли, что надо сделать в первую очередь, это переехать. Квартира в Риверхеде на Дартмауф-роуд, казалось, уменьшилась, как только оба младенца и няня заняли в ней свои места. Няня была подарком от отца Тедди, который решил, что им потребуется ее помощь хотя бы на месяц, пока они будут входить в колею своих новых обязанностей и наладят свое хозяйство. Няня оказалась чудесной женщиной. Ее звали Фанни, было ей за пятьдесят. У нее были седые с голубоватым оттенком волосы, она весила сто пятьдесят фунтов, носила пенсне и управляла домом как армейский старшина. Она симпатизировала Карелле и его жене, а ее привязанность к двойняшкам проявлялась в действиях, выходящих далеко за пределы ее обязанностей, как, например, вышивка для обоих именных подушечек.

Каждый раз, когда у Кареллы выдавался свободный день, они с Тедди ходили по городу в поисках другого жилья. Карелла был детектив 2-го разряда, и его жалованье без различных вычетов, которые его значительно сокращали, составляло 5555 долларов в год, что было далеко не много. За прошедшие годы им удалось скопить тысячи две, но они быстро поняли, что этой жалкой суммы едва хватит на оплату косилки для лужайки, не говоря уж о полноценном доме. Впервые в жизни Карелла почувствовал свою полнейшую неадекватность. Он дал жизнь двум существам, и теперь реальность была такова, что он не в состоянии обеспечить их нормальным жилищем и всем необходимым для их развития. Но неожиданно им посчастливилось.

Они нашли дом, который можно было приобрести, выплатив только налоги, что составляло десять тысяч долларов. Это был огромный беспорядочно выстроенный монстр в Риверхеде, недалеко от Доннеган Блафф, дом, который в добрые старые времена, наверно, размещал большое семейство и целую армию слуг. Теперь времена изменились, и при дороговизне слуг и топлива не находилось желающих приобретать такую махину. За исключением Карелл. Стив добился через местный банк займа (служащие полиции рассматриваются как наименее рискованная категория клиентов), и менее чем через месяц после рождения двойняшек они уже жили своей семьей в доме, которым гордился бы сам Чарльз Эддамс. Как раз в это же время к ним опять пришла удача. У Фанни, которая помогала им переезжать и устраиваться на новом месте, уже заканчивался месячный срок пребывания в их семье. Проблему няни надо было решать по-новому. Фанни высказала свое мнение и план. Зная обстановку в семье, она не может себе представить, как малышка Теодора (ее подлинные слова) будет справляться с двумя младенцами, как дети будут учиться говорить, не имея возможности подражать матери, и как Теодора сможет услышать плачь ребенка, если, не дай Бог, у кого-то из них застрянет где-нибудь булавка.

В то же время она понимает, что жалованье детектива 2-го разряда составляет около пяти тысяч в год, что с таким жалованьем невозможно держать ни постоянную няню, ни гувернантку. Но она твердо верит, что со временем Карелла получит 1-й разряд, а это шесть тысяч в год. До тех пор, пока Кареллы не смогут выплачивать ей приличное вознаграждение, она согласна работать за жилье и питание, изредка подрабатывая ночными дежурствами или чем-нибудь в этом роде.

Стив Карелла не хотел об этом слышать. Он считал, что, оставив их, она, высококвалифицированная няня, может зарабатывать кучу денег. А работая у них, будет тратить много времени, ничего не получая за свой труд. Он не хотел принимать этого предложения. Кроме того, она же не ломовая лошадь, как сможет она, пробыв целый день с детьми, еще работать по ночам? Нет, они даже не хотели слышать об этом.

Но Фанни тоже не хотела принимать их доводы.

– Я женщина крепкая, – говорила она, – все, что мне придется делать – это присматривать за детьми под руководством Теодоры, их матери. Я говорю на хорошем английском языке, хуже будет, если детям придется имитировать кого-то, кто говорит на плохом английском. Кроме того, мне пятьдесят три года, и у меня никогда не было собственной семьи, мне нравится ваше семейство, поэтому я решила остаться. Чтобы вышвырнуть меня на улицу, потребуется более крупный мужчина, чем ты, Стив Карелла. Так что не будем об этом больше говорить. Все решено.

Все действительно было решено.

Фанни осталась. Она расположилась на втором этаже рядом с детской, а Кареллы спали внизу, в комнате, находящейся в стороне от гостиной. Таким образом, ничто не стесняло их любовных утех, которые возобновились после вынужденного, нудного шестинедельного воздержания.

Кареллы отключили отопление от неиспользуемой части дома, чтобы сократить затраты. Шло время. Медленно, но верно, банковский заем выплачивался. Детям было уже около года, их желание подражать выразительной речи няни становилось с каждым днем все заметнее.

Все было замечательно. Но иногда, придя домой, мужчина может испытывать желание поговорить и поспорить, что довольно затруднительно, если жена не может говорить. Наверняка найдутся мужчины, которые будут утверждать, что такую ситуацию в семье можно уподобить райскому существованию. Но в этот весенний вечер четверга, когда на небе высыпали звезды, а легкий ветерок нес с собой запахи весны, Карелла шел к своему дому, настроенный очень ершисто, подавляя в себе желание с кем-нибудь подраться.

Тедди приветливо встретила мужа у порога, а он, едва коснувшись ее поцелуем, молча прошел в дом. Бросив на него озабоченный взгляд, она последовала за ним.

– Где Фанни? – спросил он.

Тедди быстро задвигала пальцами, говоря ему на языке глухонемых, что Фанни сегодня ушла пораньше на ночное дежурство.

– А дети?

Она прочла по губам его вопрос и ответила на своем языке, что дети уже спят.

– Я голоден, – проговорил он. – Давай поедим что-нибудь.

Они прошли в кухню, и Тедди быстро поставила на стоя ужин – его любимые свиные отбивные. Он угрюмо сжевал их, прошел в гостиную, включил телевизор и стал смотреть фильм про частного сыщика, напрашивающегося в друзья к лейтенанту полиции, который, в свою очередь, был в дружеских отношениях, по крайней мере, с восемнадцатью различными, но одинаково соблазнительными женщинами. Он выключил телевизор, повернулся к Тедди и прокричал: – Если бы какой-нибудь лейтенант полиции в этой стране руководил своей бригадой так же, как этот сопляк, воры бы толпами бегали по улицам! Неудивительно, что ему нужен частный детектив, который бы говорил, что делать!

Тедди внимательно смотрела на мужа, ничего не отвечая.

– Хотелось бы мне посмотреть, что эта парочка делала бы, если бы у них на руках оказалось настоящее дело. Как бы они с ним справились без целой дюжины совершенно очевидных фактов.

Тедди поднялась и присела на подлокотник кресла, в котором сидел муж.

– Хотелось бы мне посмотреть, что бы они делали с парой зверски отрубленных рук. Небось, оба хлопнулись бы без сознания.

Тедди потрепала его по голове.

– Мы опять возвращаемся к Андровичу, – прокричал он и подумал, что нет никакой надобности надрывать горло, потому что Тедди читала по его губам, и децибелы здесь ни хрена не значат. Но тем не менее он продолжал кричать. – Мы опять замыкаемся на Андровиче, и что это нам дает? Ты хочешь знать, что мы при этом имеем?

Тедди кивнула.

– О'кей. Мы имеем пару рук, принадлежащих какому-то белому мужчине в возрасте от восемнадцати до двадцати четырех. Мы имеем бездельника-матроса, который бросается в постель с каждой встречной красоткой. Это и есть Карл Андрович. Он утверждает, что договорился с танцовщицей стриптиза по имени Бабблз Сиза скрыться куда-нибудь. Ты слушаешь?

– Да, – кивнула Тедди.

– Итак, они договорились исчезнуть в День Валентина, что очень романтично. Все бродяги всегда романтичны. Только любительница приключений не появилась в назначенный день. Она оставила своего дружка-матроса, ожидавшего напрасно. – Он заметил, что Тедди нахмурилась. – В чем дело? Тебе не нравится, что я называю Бабблз бродягой? Я ее воспринимаю именно так. Она провоцировала драки в клубе, где выступала со стриптизом, заигрывая одновременно с двумя мужчинами. Она вела такую же игру с Андровичем и, возможно, с барабанщиком, по имени Майк Чирападано. Во всяком случае, она и Чирападано исчезли в один и тот же день, что похоже на сговор. Она умудрилась влюбить в себя и своего агента Чарли Тюдора. Похоже, она развернула широкое поле деятельности. Если это нельзя назвать бродяжничеством, то, во всяком случае, это что-то близкое к нему.

Он следил за пальцами жены, когда она ему отвечала. Он прервал ее, опять переходя на крик:

– Что ты имеешь в виду, может быть, это проявление доброжелательности ее натуры? Мы знаем, что она водила за нос матроса, а, возможно, и барабанщика, да и своего агента, наверно, тоже. Все очень крупные мужчины. Она признает только крупных.

– Барабанщик и агент только предположение, – заговорила пальцами Тедди. – Единственно, у кого есть точные сведения, – это матрос.

– Мне не нужно никаких точных сведений. Я узнаю таких, как Бабблз Сиза, за километр.

– У меня создалось впечатление, что детективы всегда полагаются на точные сведения.

– Ты сейчас говоришь о юристе, который никогда не задаст вопроса, если не знает, какой получит ответ. Я – не юрист. Я полицейский, который обязан задавать вопросы.

– Вот и задавай их, только перестань допускать, что все танцовщицы стриптиза...

Карелла заорал так громко, что чуть не разбудил детей.

– Допускать! Кто допускает? – завопил он, наконец, втянувшись в спор, которого так жаждал с тех самых пор, как пришел домой. Спор, однако, был необычный: руки Тедди, двигаясь быстро, спокойно выпускали слова, а он кричал и шумно выражал несогласие с ее незвучащими пальцами. – Что же такое должна сотворить женщина, чтобы ее можно было считать испорченной? Вполне вероятно, что она пристукнула этого Чирападано, и не успокоится, пока не разбросает его руки, ноги, сердце и печенку в бумажных пакетах по всему городу. Я не удивлюсь, если ей вздумается отрезать его...

– Не распускай свой язык, Стив, – запротестовала Тедди руками.

– Где она, черт бы ее побрал? Вот, что мне хотелось бы знать. И где Чирападано? И чьи это руки? И где остальная часть тела? И каков мотив этой истории? Ведь должен же быть мотив? Люди просто так не убивают себе подобных не так ли?

– Ты детектив. Ты должен знать.

– Всегда есть мотив. Это уж точно. Всегда. Проклятье если бы мы знали больше. Проводила ли Бабблз время с этим барабанщиком? Почему она послала к чертям этого матроса? Может быть, потому, что предпочла барабанщика? А если так, то можно предположить, что устав от него или разозлившись, она его прикончила. И опять же, зачем отрезать кисти рук? И где остальная часть тела? А, если это не его руки, то чьи? И вообще, имеют ли Бабблз и Чирападано какое-то отношение к этим рукам? Может, мы идем по неверному следу. О Боже, лучше бы я был сапожником.

– Неправда, ты совсем не хочешь быть сапожником, – возразила ему Тедди.

– Ты, очевидно, лучше меня знаешь, чего я хочу. Клянусь, ты самая большая спорщица, какую я когда-либо встречал. Подойди и поцелуй меня, пока мы не подрались всерьез. Тебя так и подмывает на драку с того самого момента, как я вошел.

Улыбаясь, Тедди приникла к его груди.

 

Глава 14

На следующий день Карелла имел драку, которую так жаждал накануне.

Как ни странно, но подрался он с полицейским. Да, это было довольно странно, потому что Карелла, высокосознательный человек, понимал, какой большой вклад в работу вносят коллеги. Он обычно избегал всяких трений в бригаде, поэтому этот инцидент только доказывал, что «ручное дело», как стали называть его ребята, вконец измотало ему нервы.

Драка произошла рано утром совершенно неожиданно, подобно летнему шквалу, налетающему ниоткуда и мгновенно заливающему улицы потоками дождя. Карелла звонил Таффи Смит, другой девушке, квартировавшей с Бабблз Сиза. Он размышлял о том, что это осточертевшее дело напоминает истории популярного среди телезрителей частного сыщика, в которых куда не повернись, отовсюду возникают сладострастные красотки. Он ничего не имел против женских прелестей. Такие дела расследовать приятней, чем дело какой-нибудь старой дамы. В то же время от всех этих красоток не было никакого проку, их показания нисколько не помогали расследованию, и именно это мучило его и выводило из себя и, возможно, привело к драке.

Хернандес сидел за столом рядом с Кареллой и печатал на машинке отчет. Солнечный свет, пробиваясь сквозь зарешеченные окна, оставлял кружевные тени на полу. Дверь в приемную лейтенанта Бернса была открыта. Кто-то включил электрический вентилятор, не потому что было действительно жарко, а лишь только потому, что после длительного дождя солнце создавало иллюзию жары.

– Мисс Смит? – спросил Карелла в трубку.

– Да. Кто говорит?

– Детектив Карелла из 87-го полицейского участка.

– О Боже, – проговорила Таффи.

– Мисс Смит, нам бы хотелось поговорить с вами относительно вашей пропавшей соседки, Бабблз Сиза. Не могли бы мы сегодня к вам заехать в любое удобное для вас время?

– Видите ли, я не знаю. Я должна идти на репетицию.

– В котором часу у вас репетиция, мисс Смит?

– В одиннадцать часов.

– И в котором часу вы будете свободны?

– О, это довольно трудно сказать. Иногда это продолжается целый день. Хотя, может быть, эта будет короткой. Мы много сделали вчера.

– Вы не могли бы назвать мне хотя бы приблизительно время?

– Может быть, около трех. Но я не уверена. Послушайте, давайте договоримся на три, но вы позвоните сюда, прежде чем уезжать, о'кей? Тогда, если я задержусь, дежурная служба вам передаст, когда я смогу освободиться. Вас это устроит?

– Вполне.

– Или вы хотите, чтобы я оставила вам ключ? Тогда вы сможете войти, сделать себе кофе. Может быть, так будет лучше?

– Нет, нет, спасибо.

– Ну, тогда увидимся в три, о'кей?

– Отлично.

– Только обязательно позвоните, прежде чем выезжать, о'кей? И... и если я не буду успевать, я передам через дежурную службу. Договорились?

– Спасибо, мисс Смит, – сказал Карелла и повесил трубку.

Энди Паркер вошел через решетчатую перегородку и бросил шляпу на свой стол.

– Ну и денек, мужики, – проговорил он. – Обещают до семидесяти градусов. Представляете? И это в марте! Наверно, этот дождь смыл начисто все остатки зимы.

– Похоже, что так, – ответил Карелла, внося в свой блокнот визит к Таффи и делая пометку позвонить ей в 2.30, до отъезда из участка.

– Наверно, именно такая погода у тебя дома, Чико, – обратился Паркер к Хернандесу.

Фрэнки Хернандес печатал и не расслышал, что сказал Паркер. Он перестал печатать, поднял глаза и спросил:

– Ты мне что-то сказал, Энди?

– Да. Я сказал, что, наверно, у тебя дома всегда такая погода в это время.

– Дома? Ты имеешь в виду Пуэрто-Рико?

– Конечно.

– Я родился здесь.

– О, конечно. Я знаю, каждый встречный пуэрториканец родился здесь. Послушать их, никто из них не приехал сюда с острова. Если им верить, можно подумать, что такого острова вообще нет в природе.

– Ты не прав, Энди, – спокойно возразил Хернандес. – Большинство пуэрториканцев гордятся тем, что приехали сюда с острова.

– Только не ты. Ты это отрицаешь.

– Я родом не с острова.

– Ну да, правильно. Ты родился здесь, да?

– Совершенно верно, – подтвердил Хернандес и продолжал печатать.

Хернандес не рассердился, и Паркер, казалось, не был зол, а Карелла даже не обратил внимания на происходивший разговор. Он составлял тщательный график визитов, которые собирался сделать с Хейзом. Он даже не поднял головы, когда Паркер заговорил снова.

– Таким образом, ты американец, Чико, не так ли?

На этот раз Хернандес услышал его, несмотря на грохот машинки. На этот раз он быстро поднял глаза и спросил:

– Ты мне что-то сказал? – Но хотя он задал тот же самый вопрос, что и в первый раз, когда Паркер обратился к нему, он произнес его по-другому – жестко и с раздражением. Кровь прилила к голове. Хернандес понял, что Паркер опять провоцирует его на защиту Дела, а у него не было желания защищать что бы то ни было в такое прекрасное утро, но вызов был брошен, и Хернандес повторил свои слова. – Ты мне что-то сказал?

– Да, Чико, я разговариваю с тобой. Интересно, что вы, пуэрториканцы, никогда не слышите то, что не хотите слышать...

– Прекрати, Энди, – вдруг вмешался Карелла.

Паркер повернулся к его столу.

– Какого черта ты суешься?

– Прекрати, вот и все. Ты мешаешь работать в моей дежурке.

– С каких это пор она стала твоей?

– Я сегодня отвечаю за дежурство, а твоего имени, кстати, нет в сегодняшнем графике дежурств. Если хочешь с кем-нибудь повздорить, ищи желающих на улице.

– Когда ты сделался защитником народов?

– В эту самую минуту, – сказал Карелла, вставая, и резко отодвинул стул.

– Да?

– Да.

– Только не лопни от...

И Карелла ударил его.

До самого последнего момента он не думал, что пустит в ход кулаки, вплоть до того момента, когда заехал кулаком в челюсть Паркеру, и тот отлетел к железной перегородке. Он сознавал в тот момент, что ему не следовало бы набрасываться на Паркера, но в то же время убеждал себя, что не мог сидеть и слушать, как оскорбляют Хернандеса в такое утро, хотя понимал, что ему не пристало распускать кулаки.

Паркер, не говоря ни слова, оттолкнулся от решетки и бросился на Кареллу, который согнул его пополам резким ударом в живот. Паркер схватился за живот, и Карелла нанес ему удар по шее, от которого Паркер распластался на столе.

Паркер поднялся и, взбешенный, стоял перед Кареллой, готовый к новой ожесточенной схватке. Казалось, в это мгновение он забыл, что его противник так же натренирован и искусен в приемах драки, как и он сам, забыл, что Карелла умеет драться так чисто и жестко, как того требовала ситуация, а ситуация, как правило, требовала жесточайших приемов борьбы, и именно они становились как бы второй натурой.

– Я сейчас переломаю тебе все кости, Стив, – проговорил Паркер, и в его голосе прозвучал злой упрек, смешанный с предупреждением, нотка, к которой прибегают взрослые, чтобы привести в чувство чрезмерно увлекшегося ребенка.

Он сделал ложный выпад левой рукой, и, когда Карелла попытался уклониться, сильно ударил его правой рукой по носу, из которого сразу показалась кровь. Карелла быстро поднес руку к носу, увидел кровь и принял позицию обороны.

– Прекратите вы, идиоты ненормальные, – вмешался, встав между ними, Хернандес. – Дверь к шефу открыта. Хотите, чтобы он пожаловал сюда?

– Конечно, Стиву наплевать. Они с шефом закадычные дружки. Верно, Стив?

Карелла разжал кулаки.

– Мы продолжим в другой раз, Энди, – сказал он сердито.

– Совершенно верно, черт бы тебя побрал, – ответил Паркер, быстро выбегая из дежурки.

Карелла вытащил из заднего кармана платок и начал промокать кровоточащий нос. Хернандес приложил к его затылку холодный ключ.

– Спасибо, Стив, – проговорил он.

– Пожалуйста.

– Ты это зря. Я уже привык к выпадам Энди.

– Я вижу. Но я не привык.

– Спасибо.

Хейз вошел в дежурку, увидел окровавленный платок в руках Кареллы, бросил быстрый взгляд на открытую дверь в приемную лейтенанта и спросил шепотом:

– Что произошло?

– Я вышел из себя, – ответил Карелла.

Хейз посмотрел на его окровавленный платок и сказал:

– По-моему, ты все еще продолжаешь выходить из себя.

* * *

Таффи Смит нельзя было назвать ни сладострастной, ни соблазнительной, ни даже хорошенькой. Это была крошечная девушка с коротко подстриженными пепельными волосами. Своим хрупким телосложением она напоминала воробышка. На покрытом веснушками носу сидели огромные очки, за которыми светились самые ярчайшие, виденные когда-либо Кареллой и Хейзом, голубые глаза.

Очевидно, только руководствуясь теорией Фрейда, можно было объяснить страсть этой девушки приготавливать кофе для всех, кто бы ни пришел. Без сомнения, ребенком она была свидетельницей того, как мать ублажала ее отца с кофейником в руках. Или, может быть, в детстве на нее опрокинули кипящий кофейник, и она подсознательно воспринимала кофейник как личную угрозу, которую надо было предотвратить, подчинив себе. Или, возможно, ее воспитывала деспотичная тетушка из Бразилии, где, как поется в песне, кофейные бобы растут в несметных количествах. Как бы то ни было, она сейчас же побежала на кухню поставить кофе, пока детективы устраивались в гостиной. Сиамский кот, вспомнив Хейза, урча, вился у его ног.

– Твой старый знакомый? – поинтересовался Карелла.

– Я его один раз кормил.

Таффи Смит вернулась в гостиную. – Сегодня у меня все из рук валится. Мы репетировали целый день. Мы инсценируем детектив. Я играю магазинную воровку. Ужасно изматывающая роль, поверьте мне. В пьесе заняты актеры из трудовой Ассоциации актеров, которые сейчас не имеют постоянной работы.

– Понятно, – поддержал разговор Карелла.

– Как вам живется с двумя танцовщицами стриптиза? – поинтересовался Хейз.

– Великолепно. Что в них может быть плохого? Они очень милые девушки. – Она помолчала. – Я долго сидела без работы. А ведь кто-то должен платить за квартиру. Все это время оплата лежала на них.

– На них?

– Да. На Барбаре и Марле. Правда, теперь Барбары нет. Вы знаете об этом. Послушайте, как выглядит форма Б?

– Что? – удивился Карелла.

– Форма Б. Она упоминается в пьесе. Действие происходит в дежурной комнате полицейского участка, понимаете?

– Понимаем.

– Ну да, конечно. И там упоминается форма Б, так наш директор хочет знать, как она выглядит. Вы бы не могли прислать мне одну?

– Дело в том, что мы не имеем права раздавать официальные документы, – сказал Хейз.

– О, я этого не знала. А у нас есть настоящие наручники. Ведь это тоже официальный атрибут, правда?

– Да. Где вы их взяли?

– Один парень, который раньше был полицейским. У него старые связи. – Она подмигнула.

– Ну, может быть, мы пришлем вам форму Б, если вы не скажите никому, откуда она у вас.

– Это было бы мило с вашей стороны.

– Давайте поговорим о вашей соседке Барбаре. Вы сказали, что с ней жилось хорошо. А она вам временами не казалась немного необузданной?

– Необузданной?

– Да.

– Вы имеете в виду, не била ли она посуду или что-нибудь в этом роде?

– Нет. Я имею в виду относительно мужчин.

– Барбара. Необузданная?

– Да. Разве она не принимала здесь мужчин?

– Барбара? – Таффи заразительно засмеялась. – При мне она не приняла здесь ни одного мужчину.

– Но ей звонили мужчины, не так ли?

– Ну конечно.

– И никто из них никогда сюда не заходил?

– Я не видела ни одного. Извините, кажется кофе готов.

Она поспешила на кухню и сейчас же возвратилась с кофейником и тремя картонными стаканчиками.

– Вы уж извините за бумажные стаканчики, но мы стараемся избегать всякого мытья посуды. По вечерам к нам обычно набивается целая толпа народу, все, кому хочется поболтать или просто посидеть и выпить кофе. У нас ведь уютно, правда?

– Да, – согласился Карелла.

– Я люблю варить кофе, – призналась Таффи. – Я думаю, что приобрела эту привычку во время замужества. Представьте, раньше думала, что в этом заключается прелесть семейной жизни. В моем представлении притягательная сила замужества заключалась в том, что ты можешь приготовить себе чашку кофе в своем собственном доме в любое время, когда только тебе захочется. – Она опять засмеялась. – Думаю, что поэтому я сейчас в разводе, так как теперь знаю, что замужество – нечто большее, чем приготовление кофе. Но я все еще люблю варить кофе.

Она разлила кофе, унесла кофейник в кухню и вернулась со сливками, сахаром и ложками.

– А Барбара присутствовала на ваших полночных вечеринках, где вы готовили кофе? – поинтересовался Карелла.

– Ну конечно.

– И никогда не приводила сюда мужчин?

– Никогда.

– Ни разу не пригласила ни одного мужчину?

– Никогда. Видите ли, у нас только три комнаты: кухня, гостиная и спальня, в ней лишь две кровати, и эта софа, на которой вы сейчас сидите, на ночь превращается в кровать, таким образом получаются три постели. Поэтому нам приходилось составлять что-то типа расписания. Если у одной из нас было свидание, и она предполагала пригласить своего знакомого на чашку кофе, мы должны были не занимать гостиную. Для нас это не составляло никакой проблемы, потому что Барбара никогда не приводила сюда своих знакомых. Так что беспокоиться об этом приходилось только нам с Марлой.

– Но Барбара ведь встречалась с мужчинами?

– Конечно. Со многими.

– И, если ей хотелось пригласить кого-нибудь из них выпить и посидеть, она их приглашала не сюда, так?

– Совершенно верно. Еще кофе?

– Нет, спасибо, – поблагодарил Хейз, который успел сделать только глоток.

– Куда же она в таком случае их приглашала? – спросил Карелла.

– Простите?

– Куда она ходила со своими друзьями?

– О, всюду. В клубы, театры – всюду, куда они ее приглашали.

– Я имел в виду выпить стаканчик спиртного на ночь.

– Может быть, она ходила к ним домой.

– Она же не могла ходить домой к Андровичу, – высказал Карелла свою мысль вслух.

– Кто это?

– В городе полно отелей, Стив, – сказал Хейз.

– Да, – согласился Карелла. – Мисс Смит, Барбара никогда не говорила чего-нибудь такого, из чего можно было бы заключить, что у нее была другая квартира?

– Другая? Зачем ей могла понадобиться другая квартира? Вы знаете, сколько стоят квартиры в этом городе?

– Да, знаю. Но все-таки, может быть, она упоминала что-нибудь в этом роде?

– Мне, во всяком случае, нет. Зачем ей могла понадобиться другая квартира?

– Очевидно, мисс Смит, Барбара встречалась с несколькими мужчинами и была с ними в... в довольно близких отношениях. Квартира, в которой живут еще двое женщин, возможно, ограничивала ее... возможности.

– Я понимаю, что вы имеете в виду, – сказала Таффи. Она задумалась на какое-то время. Затем заговорила снова. – Вы ведь сейчас говорите о Барбаре? Бабблз?

– Да.

Таффи пожала плечами.

– У меня никогда не возникала мысль, что Барбара помешана на мужчинах. Она, казалось, не очень-то ими интересовалась.

– Она готовилась сбежать с одним из них, перед тем, как исчезла, – сказал Карелла. – И, возможно, скрылась с другим.

– Барбара? Бабблз?

– Да, Барбара. Бабблз. – Карелла помолчал. – Можно воспользоваться вашим телефоном, мисс Смит?

– Пожалуйста. Можете пользоваться этим, или другим, что в спальне. Только извините за беспорядок там. Моя соседка – ужасная неряха.

Карелла прошел в спальню.

– Марла рассказала мне все про вас, – сказала Таффи Хейзу шепотом.

– Неужели?

– Да. Вы будете ей звонить?

– Ну, я не знаю. Нам надо сперва разделаться с этим делом.

– Ну, конечно, – согласилась Таффи. – Она очень хорошая девушка. Очень милая.

– Да, она мне показалась приятной, – признался Хейз и сразу почувствовал себя неловко.

– Вы работаете по ночам?

– Иногда приходится.

– Почему бы вам не заходить сюда выпить чашечку кофе, когда вы освобождаетесь после дежурства?

– Хорошо, может быть, зайду.

– Отлично, – обрадовалась Таффи и улыбнулась.

Карелла вернулся. – Я позвонил Андровичу, хотел узнать, имела ли Барбара другую квартиру.

– Ну и как?

– Он отплыл в Японию.

 

Глава 15

Все большие города к пяти часам дня приобретают особый облик, свойственный исключительно большим городам. Если вы выросли в маленьком городе или деревне, вы не знакомы с этим обликом. Если вы выросли в местах, которые претендуют на роль столичных центров, но в действительности представляют собой всего лишь разросшиеся маленькие города, вы видели только имитацию этого пятичасового облика большого города.

Большой город – это женщина, которую вы понимаете. Его нельзя сравнить ни с чем другим, только с женщиной. Маленький городок можно уподобить угловатой девчонке или старику, сидящему в качалке, или долговязому подростку, выросшему из своих брюк, но большой город – это типичная женщина, его можно сравнить только с ней. Подобно женщине, он излучает любовь и ненависть, уважение и пренебрежение, страсть и безразличие. Город – это женщина, всегда та самая женщина, только с постоянно меняющимся обликом, с волшебным коварством высокомерной ведьмы. Если вы рождены в одном из его зданий, если вы знаете его улицы и атмосферу, вы любите его. И эта любовь не подвластна вашему контролю. Она была с самого начала, с первого вздоха, наполнившего ваши легкие воздухом, смешанным с запахом цветущей вишни, угарного газа, дешевых духов и свежего весеннего дождя, всего того, что составляет атмосферу города, и что невозможно увидеть или представить, но можно почувствовать, что составляет саму жизнь, которую вы вбираете в ваше тело и в ваши легкие, все это и есть город.

Кроме того, город – это лабиринт тротуаров, на которых вы учились ходить, потрескавшийся бетон, влажный асфальт и булыжные мостовые, сто тысяч поворотов, за которыми миллионы неожиданностей. Это город, который смеется, манит, кричит; его улицы иногда чисты, а иногда шуршат газетной листвой, летящей вдоль тротуаров в такт ударам городского пульса. Вы смотрите на него и видите много вещей, которые надо воспринять и сохранить в памяти, как сокровища в сундуке, и вы влюбляетесь во все, что видите, город не может принести вам вреда, он – ваша любовь, он ваш, подобно любимой женщине. Вы улавливаете самое сокровенное ее настроение по выражению лица, вы помните ее глаза, то испуганные, то нежные, то плачущие, вы помните ее смеющийся рот, ее струящиеся по ветру волосы, пульсирующую жилку на шее. Это не случайное любовное увлечение. Она становится частью вас в большей степени, чем кончики ваших пальцев.

Вы в плену, вы попались на крючок.

Вы попались на крючок, потому что эта женщина может изменить свои лицо и тело. Все, что было теплым и нежным, внезапно может стать холодным и бессердечным, но вы все равно влюблены. Вы навсегда влюблены в нее, как бы она ни одевалась, как бы ни изменялся ее облик, кто бы ни претендовал на нее, она – тот самый город, на который вы смотрите невинными глазами юности.

А в пять часов город приобретает новый облик, и он вам нравится тоже, вам в нем нравится все; и ярость, и страстная нетерпеливость, и беззаветная любовь, не нуждающаяся в оправдании. В пять часов его пустынные улицы вдруг оживают. Ваша любимая трудилась весь день в пыльной гостиной, и вот теперь она выходит, и вы ждете, ждете, чтобы сжать ее в своих объятиях. В ее походке чувствуются игривость, скрывающаяся усталость, а вместе они создают образ прошлого и настоящего, из которого рождается обещание будущего. Сумерки поднимаются на горизонте и нежно прикасаются к верхушкам островерхих зданий. Звездный свет готовится залить улицы города серебром. Огни города – лампы накаливания, флюоресцирующие и неоновые, готовятся украсить ее руки браслетами, а шею – ожерельем, обвесить ее бесчисленными яркими накидками, в которых ей нет нужды. Вы прислушиваетесь к уверенному постукиванию ее высоких каблучков и улавливаете далекий звук саксофона. Еще только пять часов и музыка будет звучать позже, пока же можно различить только глухое ворчание саксофона. Наступает время звона бокалов с коктейлем, приглушенного гула разговоров и болтовни, легкого смеха, что разносится в воздухе, подобно звуку дребезжащего стекла. И вы уже сидите с ней, смотрите ей в глаза, полные значения и глубины, обдумываете каждое ее слово, потому что вы хотите понять, кто она, что собой представляет. Но вам не дано это узнать. Вы будете любить ее до самого последнего дня, но никогда не узнаете ее, даже не начнете ее узнавать. Ваша любовь необычна, она граничит с патриотической горячкой. Потому что в этом городе, в этой женщине, в этой крупной ворчливой удивительно искрящейся, нежной и бессердечной, жестокой даме сосредоточены дыхание и жизнь нации. Если вы родились и выросли в большом городе, вы не можете думать о своей стране как-то по-другому, а только как о многолюдном центре. Для вас в вашей стране не существует ни маленьких городов, ни полей, колышущихся под тяжестью зерна, ни гор, ни озер, ни морских побережий. Для вас существует только этот большой город, он ваш, и любовь ваша слепа.

Двое мужчин, влюбленных в свой город, детектив Карелла и детектив Хейз, влились в поток людей, идущих по тротуарам в пять часов пополудни. Они не разговаривали друг с другом, ведь они были соперниками, претендующими на руку одной и той же дамы, а джентльмены не обсуждают даму, в которую влюблены. Они вошли в фойе Крео-билдинг, поднялись в лифте на восемнадцатый этаж, прошли по пустынным коридорам в его конец и оказались в приемной Чарльза Тюдора.

Войдя, они увидели, что Тюдор запирает свой кабинет. Все еще колдуя над замочной скважиной, он повернулся и приветствовал их наклоном головы. Потом вынул ключ, положил его в карман, подошел к ним с протянутой для приветствия рукой и спросил: – Есть новости, господа?

Карелла пожал протянутую руку. – Боюсь, что нет, мистер Тюдор. Но мы хотели бы задать вам еще несколько вопросов.

– Конечно. Вы не возражаете, если мы расположимся в приемной, я уже запер свой кабинет.

– Великолепно.

Они сели на длинный диван, стоящий против стены, обвешанной фотографиями танцовщиц стриптиза.

– Вы сказали, что были влюблены в Бабблз Сиза, мистер Тюдор, – начал Карелла. – Вы знали, что она встречалась, по крайней мере, еще с одним человеком, и это наверняка, а может быть, и с двумя?

– Барбара?

– Да. Вы знали об этом?

– Нет.

– Вы с ней часто виделись, мистер Тюдор? Мы сейчас говорим не о ваших деловых отношениях.

– Да. Я виделся с ней часто.

– Как часто?

– Ну, так часто, как только мог.

– Раз в неделю? Два раза в неделю? Чаще? Как часто, мистер Тюдор?

– Думаю, что в среднем я виделся с ней три или четыре раза в неделю.

– И что вы делали, когда встречались с ней, мистер Тюдор? Как вы проводили время?

– О, по-разному. – Тюдор озабоченно пожал плечами, – Что делают люди, когда они проводят время вне дома? Обеды, танцы, театры, кино, поездки за город. Все, что нам хотелось, все, что приходило в голову.

– Вы с ней спали, мистер Тюдор?

– Это дело мое и Барбары, – резко отрезал Тюдор.

– Возможно, это касается и нас тоже, мистер Тюдор. Я знаю, что чертовски неприятно отвечать на такие личные вопросы. Поверьте, мистер Тюдор, нам не доставляет никакого удовольствия их задавать. Есть много вещей, о которых нам бы не хотелось спрашивать, но, к несчастью, нам приходится это делать, нравится нам это или нет. Я уверен, вы можете это понять.

– Боюсь, что не могу, – ответил Тюдор решительно.

– Ну что ж, тогда мы допускаем, что вы были с ней в интимных отношениях.

– Вы можете допускать все, что вам заблагорассудится.

– Где вы живете, мистер Тюдор?

– На Блейкли-стрит.

– В центре? В Квартале?

– Да.

– Недалеко от квартиры Барбары?

– Да. Довольно близко от нее.

– Вы когда-нибудь заходили к ней домой?

– Нет.

– Никогда за ней туда не заезжали?

– Нет.

– Но вы же встречались с ней?

– Ну конечно встречался.

– Однако никогда не были у нее на квартире, не находите ли вы это немного странным?

– Не нахожу ничего странного. Видите ли, детектив Карелла, мне неприятны коммунальные жилища большинства работающих девушек. Любопытство соседок по квартире бывает невыносимым, когда случается зайти к одной из них. Поэтому, когда молодая особа, с которой я встречаюсь, живет не одна, я предпочитаю видеться с ней вне ее дома. Именно так у нас было заведено с Барбарой.

– И, очевидно, Барбару тоже устраивал такой вариант. Девушки, с которыми она жила, сказали нам, что к ней никогда не заходил ни один мужчина, никто из ее знакомых никогда не заезжал за ней домой. Что вы об этом думаете, мистер Тюдор?

Тюдор пожал плечами:

– Я, естественно, не могу быть в ответе за стиль ее жизни.

– Конечно, нет. Барбара когда-нибудь бывала у вас дома?

– Нет.

– Почему так?

– Я живу с отцом. Он очень старый человек. Практически он... ну, в общем, он большой человек. Я не уверен, что он бы одобрил наши отношения с Барбарой. Он просто не смог бы понять ее. Поэтому он никогда с ней не встречался.

– Значит, вы держали ее подальше от своего дома. Так?

– Совершенно верно.

– Понятно. – Карелла помолчал и посмотрел на Хейза.

– А где вы занимались любовью с Барбарой, мистер Тюдор? – вступил в разговор Хейз. – На заднем сиденье вашего автомобиля?

– Это не ваше дело, – отрезал Тюдор.

– Вы, случайно, не знаете, не было ли у Барбары другой квартиры, кроме той, которую она делила с двумя другими девушками?

– Если у нее и была таковая, я ее никогда не видел.

– Вы, конечно, женаты, мистер Тюдор? – спросил Карелла.

– Нет, я не женат.

– Были женаты?

– Да.

– А сейчас вы в каких отношениях с женой? Просто расстались? Или разведены?

– Разведен. Уже давно, детектив Карелла. По крайней мере, лет пятнадцать.

– Кто ваша бывшая жена?

– Тони Травер. Она актриса. Кстати, совсем неплохая.

– Она здесь в городе?

– Не имею представления. Мы развелись пятнадцать лет назад. С тех пор я ее не видел. И не имею желания видеть.

– Вы выплачиваете ей алименты, мистер Тюдор?

– Она в них не нуждается. У нее есть свой капитал.

– Она знает о ваших с Барбарой отношениях?

– Наверное, нет. Ей это глубоко безразлично. Поверьте мне.

– Та-ак, – произнес Карелла. – И вы ничего не знали о тех двух других приятелях, с которыми встречалась Барбара, правильно?

– Именно так.

– Но ведь, наверняка, случалось так, что вы ей звонили, желая встретиться, и она вам говорила, что занята в этот вечер, не так ли? Неужели вы ни разу не поинтересовались, почему? Неужели вам не хотелось узнать почему?

– Я не собственник по натуре.

– Но вы же ее любили.

– Да. Я любил ее, и все еще люблю.

– Ну, и каковы ваши чувства теперь, когда вы знаете, что она встречалась с двумя другими мужчинами, и, может быть, была в интимных отношениях с каждым из них? Что вы чувствуете по этому поводу?

– Я, естественно, не испытываю восторга.

– Я вас понимаю, конечно. Вы когда-нибудь встречали человека по имени Карл Андрович, мистер Тюдор?

– Нет.

– А человека по имени Майк Чирападано?

– Нет.

– Вы когда-нибудь посещали клуб «Король и Королева»?

– Да, конечно. Я иногда заезжал в клуб за Барбарой.

– Майк был там барабанщиком в оркестре.

– Вот как?

– Да. – Карелла сделал паузу. – Похоже, он исчез, мистер Тюдор.

– Интересно.

– Да. Одновременно с Барбарой. Что вы об этом думаете?

– Не знаю, что и думать.

– Могли они скрыться вместе?

– Вот уж этого я не знаю.

– У вас есть черный плащ и черный зонтик, мистер Тюдор?

– Нет. Вы сказали черный плащ?

– Да, именно так я сказал.

– Нет, черного плаща у меня нет.

– Но ведь вы носите плащ?

– Да. Утепленный плащ. Серого цвета. Или бежевого. Ну, знаете, такой нейтральный...

– А зонтик? У вас есть мужской зонтик?

– У меня нет никаких зонтиков. Я их не переношу.

– Никогда не пользуетесь зонтиком?

– Никогда.

– И вы не знаете, была ли у Барбары другая квартира, правильно я вас понял?

– Не знаю ничего относительно другой квартиры.

– Ну, что ж, спасибо вам большое, мистер Тюдор, – проговорил Карелла, поднимаясь. – Вы нам помогли.

– Пожалуйста, – ответил Тюдор.

Когда они вышли в холл, Карелла сказал: – Он ведет себя подозрительно, Коттон. Подожди внизу, пока он выйдет, и последи за ним, договорились? Я пойду обратно в участок. Попытаюсь узнать что-нибудь у его бывшей жены.

– Думаешь, ревность?

– Кто знает? Известны случаи, когда огонь любви пылал более длительное время, чем пятнадцать лет. Почему бы не предположить, что у нее именно такая любовь?

– Но то, как он о ней говорил...

– Все правильно. Но каждое его слово может оказаться ложью.

– Это верно.

– Последи за ним. Затем свяжись со мной. Я буду ждать твоего звонка.

– Ты уже имеешь представление, куда он может меня вывести?

– Не знаю, Коттон.

Карелла вернулся в участок. Он узнал, что Тони Травер была довольно талантливой актрисой и в настоящее время играет в постоянном театре в Сарасоте штата Флорида. Карелла связался по телефону с ее антрепренером, который подтвердил, что мисс Травер не получает алиментов от своего бывшего мужа. Он также сообщил Карелле, что они с мисс Травер собираются пожениться. Карелла поблагодарил его и повесил трубку.

В восемь вечера позвонил Коттон Хейз и доложил, что в семь тридцать Тюдору удалось замести след.

– Мне очень жаль, черт возьми, – сказал он.

– Да, досадно, – подтвердил Карелла.

 

Глава 16

На следующее утро была обнаружена одежда.

Она была завернута в номер «Нью-Йорк таймс». Патрульный полисмен из Камз-Пойнт обнаружил пакет в мусорном контейнере. Местный полицейский участок связался с Главным полицейским управлением, потому что на черном плаще было кровавое пятно. Главное полицейское управление сейчас же передало информацию в 87-й полицейский участок. Одежда была отправлена в полицейскую лабораторию, где Гроссман тщательно ее осмотрел.

Кроме плаща в пакете был черный фланелевый пиджак, пара черных хлопчатобумажных носков и черный зонтик.

Анализ одежды привел к довольно противоречивым выводам, которые были сформулированы в заключении, полученном Кареллой. Он внимательно изучил установленные экспертизой противоречивые факты и озадаченно почесал затылок.

Прежде всего, кровь, обнаруженная на плаще, принадлежала к группе "О", что, казалось, связывало ее с найденными руками и далее с Майком Чирападано, в послужном списке которого значилась та же самая группа крови. Но тщательный осмотр пиджака выявил еще одно маленькое кровавое пятно, анализ которого показал, что это группа "Б". Это было первое противоречие.

Второе противоречие казалось еще более озадачивающим. Оно относилось к трем другим пятнам, обнаруженным на черном пиджаке. Первое из них, оставленное на внутренней стороне воротника, который, очевидно, соприкасался с шеей, представляло собой состав для волос. Экспертиза установила, что это был тоник под названием «Страйк». Он был предназначен для мужчин с жирными волосами.

Но рядом с ним было другое пятно от состава, известного под названием «Дрэм», который представлял собой тоник против перхоти и сухости кожи головы. Представлялось очень странным, что один и тот же человек может иметь одновременно и сухую, и жирную кожу головы. Казалось бы, одно противоречило другому: как мог человек с жирной кожей головы быть также и человеком с сухой кожей. Эти два состава для волос, по-видимому, исключали один другой.

Третье пятно на пиджаке, как выяснилось, было оставлено тем самым косметическим средством под названием «Теплый тон», остатки которого были найдены в уголке авиасумки, что вносило неясность относительно того, на ком был этот злополучный пиджак – на мужчине или на женщине. Карелла пришел к выводу, что пиджак был на мужчине, который обнимал женщину, пользующуюся «Теплым тоном». Такое предположение объясняло происхождение третьего пятна, но никак не объясняло соседство первых двух, которое озадачивало и казалось неразрешимым.

Экспертиза пиджака выявила еще ряд противоречивых фактов. Например, человеческие волосы, прилипшие к материи. Некоторые из них были коричневые и тонкие. Другие – черные жесткие и короткие. Кроме того, на этом же пиджаке были обнаружены черные тонкие очень длинные волосы. Длинные черные волосы, очевидно, были оставлены женщиной, пользующейся «Теплым тоном». Напрашивалось предположение, что объятия были очень страстные. Но тонкие коричневые волосы и короткие черные представляли еще одну загадку.

Сомнений не вызывала только одна вещь на пиджаке. Внутри сохранился ярлык магазина, на котором разборчиво значилось «Одежда городских окраин».

Карелла поискал название в телефонном справочнике, и здесь ему повезло. Он пристегнул кобуру и покинул полицейский участок.

Где-то в городе Коттон Хейз следовал тенью за Чарльзом Тюдором, на след которого он снова напал рано утром.

* * *

Магазин «Одежда городских окраин» оказался одним из тех крошечных магазинчиков, которые обычно зажаты между крупными магазинами, и только пестрое множество нешаблонных моделей, выставленных в витрине, делали его заметным. Карелла толкнул дверь и оказался в длинной, узкой, похожей на гроб комнате, рассчитанной не более, чем на одного человека, но в которую набилось двенадцать мужчин, перебирающих галстуки, пробующих на ощупь итальянские спортивные рубашки. Он немедленно почувствовал приступ боязни замкнутого пространства, который он тут же подавил в себе, и начал осматривать присутствующих, пытаясь определить, кто из двенадцати мужчин был хозяином магазина. В голове промелькнула мысль, что тринадцать – несчастливое число, и возникло желание уйти. У него был с собой узел с одеждой, завернутой в коричневую бумагу, который был достаточно громоздкий и, казалось, занимал очень много места в этом переполненном людьми магазине. Он протиснулся между двумя мужчинами, которые впились в спортивную рубашку без пуговиц ярко-оранжевого оттенка.

Без конца извиняясь, он энергично обошел группу мужчин, собравшихся у стойки с галстуками. Галстуки, очевидно, были пошиты из индийского Мадраса, расцветки которого мужчины называли «спокойными», «смелыми» и «необычными». Карелле было жарко, и он чувствовал себя здесь «не в своей тарелке».

Он продолжал искать глазами владельца магазина, когда рядом раздался голос: – Могу я вам помочь, сэр? – Карелла обернулся и увидел худого мужчину с монгольской бородкой в узком коричневом пиджаке поверх желтой жилетки, появившегося неизвестно откуда. Плотоядные взгляды, которые он бросал на покупателей, напоминали взгляды сексуального маньяка, оказавшегося в обществе нудистов.

– Да, да можете. Вы владелец магазина?

– Джером Джерральдс, – представился человек и улыбнулся.

– Очень приятно, мистер Джерральдс. Я...

– Какие-нибудь затруднения? – спросил Джерральдс, бросая взгляд на узел с одеждой. – Что-нибудь плохо сидит на вас?

– Нет. Дело в...

– Вы сами делали покупку или это подарок?

– Нет. Это...

– Вы не сами сделали покупку. Так?

– Нет. Я...

– Значит, это был подарок?

– Нет. Я...

– Тогда как же одежда к вам попала?

– Ее прислали из полицейской лаборатории.

– Полиц?.. – Джерральдс удивленно уставился на Кареллу и начал поглаживать свою монгольскую бородку, на его руке сверкнул перстень с кошачьим глазом.

– Я – полицейский, – объяснил Карелла.

– О-о?

– Да. У меня здесь кое-какая одежда. Я думаю, вы могли бы дать некоторые пояснения относительно этой одежды.

– Но я...

Карелла уже развернул узел.

– Здесь на пиджаке ярлык «Одежда городских окраин». Это ваш пиджак?

Джерральдс внимательно осмотрел жакет.

– Да, это наш пиджак.

– А как насчет плаща? По виду похож на вещь, которая могла быть куплена у вас, но ярлык оторван. Это ваш плащ?

– Что вы хотите этим сказать, похож на вещь, которая могла быть куплена у нас?

– Я имею в виду необычный стиль.

– А, понятно.

– Стиль, отличающийся особым вкусом.

– Ясно.

– Элегантный, – добавил Карелла.

– Да, правильно.

– Спокойный, смелый и необычный, – не унимался Карелла.

– Плащ – точно наш.

– А зонтик?

– Дайте взглянуть.

Карелла протянул ему зонтик.

– Нет, зонтик не наш. Мы стараемся предложить нашим покупателям необычные мужские зонтики. Например, сейчас у нас имеется в продаже зонтик с ручкой, сделанной из бараньего рога, а другой сделан из тибетского подсвечника, который...

– А этот – точно не ваш, так?

– Нет. Не наш. Вас интересует...

– Нет. Зонтик мне не нужен. Дождь ведь перестал.

– Неужели перестал?

– Да. Несколько дней назад.

– О, наш магазин всегда так переполнен, что...

– Да, я понимаю. Относительно этого пиджака и плаща, вы не могли бы сказать, кто их у вас приобрел?

– Ну, это довольно трудно уста... – Джерральдс замолчал. Его рука потянулась к пиджаку, он взялся за рукав и почувствовал пятно. – Кажется, на рукаве что-то...

– Это кровь.

– Что?

– Кровь. Это кровяное пятно. Вы продали много таких костюмов, мистер Джерральдс?

– Кровь, ну, это модель, пользующаяся спро... Кровь? Кровь? – Он уставился на Кареллу.

– Это модель, пользующаяся спросом?

– Да.

– И именно этот размер?

– Какой это размер?

– Сорок второй.

– Это большой размер.

– Да. Этот костюм носил крупный мужчина. Плащ тоже большого размера. Вы не могли бы вспомнить, кому вы продали эти две вещи. Есть еще пара носков, они где-то здесь. Минуточку. – Он вытащил носки. – Они вам знакомы?

– Да, это наши носки. Привезены из Италии. Видите, они без шва. Производятся целиком...

– Значит, костюм, плащ и носки ваши. Следовательно, человек, которому они принадлежали, или ваш постоянный покупатель, или купил все это сразу. Не могли бы вы вспомнить его. Крупный парень, костюм сорок второго размера.

– Дайте еще раз взглянуть на костюм. Карелла протянул ему пиджак.

– Модель, пользующаяся большим спросом, – повторил Джерральдс, вертя пиджак в руках. – Я мог бы вам сказать, сколько таких моделей мы продаем каждую неделю. Не думаю, чтобы я мог вспомнить человека, купившего этот костюм.

– Здесь есть номер серии? Может быть, где-нибудь на ярлыке или на костюме?

– Нет. Ничего такого. – Он перевернул пиджак и стал внимательно изучать плечи. – На правом плече толстый подплечник, – проговорил он еле слышно. Обращаясь к Карелле, он пояснил: – Странно, эта модель не предполагает подкладных плеч. Понимаете, таким путем достигается естественный ниспадающий...

– Ну, и что подкладное плечо справа может означать?

– Я не знаю, если только... О, минуточку, минуточку. Ну да, конечно, клянусь, это тот самый пиджак.

– Продолжайте.

– Как-то сюда зашел джентльмен, это, должно быть, было вскоре после рождества. Высокий, хорошо сложенный мужчина. Красивый мужчина.

– Ну?

– У него одна нога была чуточку короче другой. На полдюйма или четверть дюйма, что-то в этом роде. Не настолько серьезно, чтобы вызвать хромоту, но достаточно, чтобы нарушить пропорциональность линий. Как я понимаю, есть много мужчин, которые...

– Да, но давайте поговорим именно об этом мужчине.

– А что говорить? Нам пришлось сделать ему справа подплечник, чтобы исправить дефект от короткой ноги.

– И это тот самый пиджак?

– Думаю, что да.

– Кто был человек, который его купил?

– Не знаю.

– Он не был вашим постоянным покупателем?

– Нет. Он пришел впервые. Да. Теперь я вспомнил. Он купил этот костюм, плащ, несколько пар носков и черный вязаный галстук. Теперь я вспомнил.

– Но вы не помните его имени?

– К сожалению, нет.

– Вы храните чеки?

– Да, но...

– Вы записываете имя покупателя на чеке?

– Да, но...

– Что но?

– Это было вскоре после рождества. Январь. Начало января.

– Ну и что?

– Так ведь придется просмотреть целую кипу чеков, прежде чем...

– Я знаю.

– Мы сейчас, как видите, очень заняты.

– Да, я вижу.

– Сегодня суббота, один из самых оживленных дней для нашей торговли. Боюсь, что я не смогу уделить вам столько времени, чтобы...

– Мистер Джерральдс, мы расследуем убийство.

– О?

– Может быть, вы все-таки найдете для меня время?

– Не знаю... – Джерральдс колебался. – Ну, ладно пройдемте в заднюю часть магазина.

Он откинул занавеску. Задней частью магазина оказалась маленькая комната, забитая картонными коробками с товарами. Мужчина в пестрых шортах натягивал на себя брюки перед большим зеркалом.

– Эта комната используется и как примерочная, – пояснил Джерральдс. – Эти брюки сидят на вас превосходно, сэр, – бросил он примерявшему. – Сюда, пожалуйста. Мой стол вон там.

Он провел Кареллу к небольшому столу, стоящему перед грязным решетчатым окном.

– Январь, январь. Где же может быть январская документация?

– Они должны быть такими узкими? – спросил мужчина в брюках.

– Узкими? Они совсем не кажутся узкими, сэр.

– А мне кажется, что они мне узки. Может быть, я не привык к брюкам без складок. Как вы находите? – обратился он к Карелле.

– Мне кажется, они сидят нормально.

– Может быть я просто не привык к такому фасону.

– Может быть.

– Они на вас сидят отлично, – вмешался Джерральдс. – Это новый цвет. Необычного зеленоватого оттенка. Смесь зеленого и черного.

– А я думал они серого цвета, – сказал мужчина, рассматривая брюки более пристально.

– Они могут казаться и серыми, и зелеными, и черными. В этом и заключается вся прелесть материала, – объяснил Джерральдс.

– Да? – Мужчина еще внимательнее стал рассматривать брюки. – Приятный цвет, – проговорил он с сомнением в голосе. Он подумал немного, придумывая предлог для отказа. – Но они слишком узкие, – и он начал стягивать с себя брюки. – Извините, – сказал он, прыгая на одной ноге и натыкаясь на Кареллу. – Здесь слишком тесно.

– Январская документация должна быть... – Джерральдс дотронулся указательным пальцем до виска и сдвинул брови. Затем его указательный палец, подобно персту судьбы, прочертил несколько кругов в воздухе и опустился на картонную коробку, стоящую в нескольких футах от стола. Джерральдс открыл коробку и начал перебирать находящиеся в ней чеки.

Покупатель положил брюки на стол и сказал:

– Мне нравится цвет, но они слишком узки для меня. – Он подошел к картонному ящику, на котором лежали его брюки, и начал их надевать. – Я не переношу узкие брюки, а вы? – обратился он к Карелле.

– Я тоже.

– Я люблю, чтобы брюки были просторные, – продолжал мужчина.

– Нет, это – за февраль. Где же, черт бы их побрал, январские чеки? Куда я их сунул? – разговаривал сам с собой Джерральдс. – Надо подумать. – Он опять дотронулся указательным пальцем до виска и замер, пока его опять не осенило, и тот же самый палец двинулся к новой цели. Он раскрыл вторую коробку и вытащил оттуда целую груду чеков. – Ну, вот январь: о Боже, это ужас. У нас в январе была удешевленная распродажа. Понимаете, после рождества. Здесь тысячи чеков.

– Ну, большое спасибо, – сказал покупатель, благополучно облачившись в свои просторные брюки. – Понимаете, я люблю просторные брюки.

– Понимаю, – проговорил Джерральдс, перебирая чеки.

– Я как-нибудь еще заскочу. Понимаете, я шофер автобуса. Мне нужны широкие брюки. Ведь я целый день сижу на заднице.

– Я понимаю. Мне кажется это было на второй неделе января. После распродажи. Начну-ка я с них.

– Ну, пока, – попрощался мужчина. – Приятно было с вами здесь встретиться, – сказал он, обращаясь к Карелле.

– Не расстраивайтесь, – бросил ему вслед Карелла, когда тот через занавес выходил в переднюю часть магазина.

– Три рубашки по четыре пятьдесят... нет, это не то. Ну и задали вы мне работку, я вам скажу. Если бы не ваше обаяние, не думаю, что я бы... одна пара купальных трусов по... нет... галстуки... нет... один плащ черный, один костюм, три пары хлопчатобумажных... вот то, что мы ищем, как я и думал. Десятое января. Да, расплатился наличными.

– Как звали покупателя?

– Имя должно быть сверху. Трудновато разобрать. Плохо отпечаталось.

– Вы не можете разобрать?

– Я не совсем уверен. Чирападано... Может быть такая фамилия? Майк Чирападано?

 

Глава 17

– Это опять вы, – встретила его домохозяйка. – А где же ваш рыжеволосый друг?

– Занят другой работой, – ответил Карелла. – Мне бы хотелось еще раз осмотреть комнату Чирападано. Вы не возражаете?

– А что? Напали на след?

– Может быть.

– Он задолжал мне квартплату за два месяца. Пойдемте, я вас проведу.

Поднимаясь наверх, она протирала перила масляной тряпкой. Они подошли к двери, и она начала вынимать ключ, как вдруг замерла. Карелла тоже услышал какой-то звук за дверью. Револьвер был уже у него в руке. Он отстранил домохозяйку и уже готовился оттолкнуться от противоположной стены, когда она прошептала:

– Ради Бога, не вышибайте дверь! Возьмите мой ключ, ради Бога!

Он взял у нее ключ, вставил в замок и как можно тише повернул его, нажал на ручку и толкнул дверь, она не поддавалась. За дверью слышалось торопливое движение. Выругавшись, Карелла сильно толкнул дверь плечом, и она распахнулась.

В центре комнаты с барабаном в руках стоял высокий мужчина.

– Стоять, Майк! – крикнул Карелла, и мужчина запустил в него барабан, который, попав в грудь, отбросил Кареллу прямо на домохозяйку, громко завопившую: – Я сказала вам не ломать дверь! Почему вы не воспользовались ключом?!

Мужчина молча набросился на Кареллу, глаза его дико сверкали, он не обращал внимания на зажатый в руке Кареллы револьвер. Ударом левой он заехал Карелле по щеке и готовился сделать выпад правой, когда Карелла развернул боком свой «38» и угодил нападающему по щеке. Мужчина попятился назад, пытаясь сохранить равновесие, наткнулся на барабан, не удержавшись, упал на него и порвал обшивку. Он неожиданно зарыдал, из его груди вырвались судорожные звуки.

– Ну вот, вы сломали его... Пришли и сломали, – повторял он.

– Вы Майкл Чирападано? – спросил Карелла.

– Это не он, – вмешалась хозяйка. – Почему вы вломились в дверь? Все вы, полицейские, одинаковые! Я ведь просила вас открыть дверь ключом.

– Я и открывал ее вашим проклятым ключом, – сердито возразил ей Карелла. – В результате чего я ее и закрыл. Дверь-то была открыта. Вы уверены, что это не Чирападано?

– Конечно, уверена. Как могла быть дверь открытой, когда я ее сама запирала.

– Наверно, наш друг воспользовался отмычкой? Так ведь, Майк? – спросил Карелла мужчину.

– Вы его сломали. Вошли и сломали, – продолжал повторять тот.

– Что сломали?

– Барабан. Вы, черт возьми, сломали барабан.

– Это вы его сами сломали.

– Вы меня ударили. Я бы не споткнулся, если бы вы меня не ударили.

– Кто вы? Как ваше имя? Как вы сюда попали?

– Сам сообрази, раз ты такой решительный?

– Почему вы оставили дверь открытой?

– Кому могло прийти в голову, что вы сюда подниметесь?

– Что вам здесь нужно? Кто вы такой?

– Мне нужны барабаны.

– Зачем?

– Чтобы их заложить.

– Заложить барабаны Майка?

– Да.

– Ну, хорошо. А кто вы такой?

– Вам-то что? Вы сломали большой барабан. Теперь я не смогу его заложить.

– Это Майк вас просил заложить его барабаны?

– Нет.

– Значит, вы их собирались украсть?

– Нет. Я собирался их у него одолжить.

– Понятно. Как ваше имя?

– Имеете револьвер и думаете, что вам все дозволено. – Он дотронулся до своей окровавленной щеки. – Вы поранили мне щеку.

– Действительно. Как ваше имя?

– Ларри Дэниелс.

– Откуда вы знаете Чирападано?

– Мы играли в одном оркестре.

– Где?

– В «Короле и Королеве».

– Вы его хороший друг?

Дэниелс пожал плечами.

– На каком инструменте вы играете?

– На тромбоне.

– Вы знаете, где сейчас Майк?

– Нет.

– Но вы знали, что его здесь нет, так ведь? Иначе вы бы не стали пробираться сюда тайком, открывать дверь отмычкой и красть его барабаны. Правильно?

– Я не собирался их красть. Я хотел одолжить их на время. Я рассчитывал отдать ему закладную квитанцию при встрече.

– Почему вам так необходимо закладывать его барабаны?

– Мне нужны деньги.

– Почему вы не заложите свой тромбон?

– Я его уже заложил.

– А, вы тот самый наркоман, о котором говорил Рэнди Симс?

– Кто?

– Симс – владелец «Короля и Королевы». Он говорил, что тромбонист в его оркестре имеет слабость к наркотикам. Вы и есть тот самый тромбонист, Дэниелс?

– Ну, положим, это я. Быть наркоманом не преступление. Я знаю закон. Со мной нет наркотиков. За мной нет ничего противозаконного, ничего, поэтому можете катиться ко всем чертям.

– Ничего, за исключением попытки кражи со взломом.

– Кража со взломом – чушь. Я хотел взять барабаны взаймы.

– Откуда вы знали, что Майка здесь не будет?

– Знал и все.

– Понятно. Но откуда? Вы знаете, где он находится в эту самую минуту?

– Нет, не знаю.

– Но вы же знали, что его здесь нет.

– Я ничего не знал.

– Наркоман, – вставила хозяйка. – Я так и знала.

– Где он сейчас, Дэниелс?

– Зачем он вам нужен?

– Нужен.

– Зачем?

– Потому что найдена принадлежащая ему одежда, которая может иметь отношение к убийству. И если вы скроете от нас информацию, вы будете привлечены к ответственности как соучастник. Ну так где он, Дэниелс?

– Я, правда, не знаю.

– Когда вы в последний раз видели его?

– Как раз перед тем, как он снюхался с этой красоткой.

– Какой красоткой?

– Танцовщицей.

– Бабблз Сиза?

– Да, именно так ее звать.

– Когда это было, Дэниелс?

– Я не помню точно дату. Это было за несколько дней до Дня святого Валентина.

– Двенадцатого?

– Я не помню.

– Майк не явился на работу вечером двенадцатого. Вы с ним виделись в этот день?

– Да. Правильно.

– Когда вы его видели?

– Где-то после полудня.

– И что ему от вас было нужно?

– Он сказал мне, что не придет играть в этот вечер, и дал мне ключ от своей комнаты.

– Зачем?

– Он попросил меня отнести его барабаны к нему домой. Когда мы закончили выступление, я упаковал его барабаны и принес их сюда, как он просил.

– Так вот как вы попали сюда сегодня. Ключ Майка все еще у вас?

– Да.

– И поэтому вам было известно, что его здесь нет. Он так и не востребовал свой ключ, так?

– Нет. – Дэниелс продолжал после некоторого молчания: – Я обещал позвонить ему на следующий день, и мы должны были встретиться, чтобы я мог отдать ему ключ. Я звонил, но никто не отвечал. Я звонил целый день, но никто не брал трубку.

– Это было тринадцатого февраля?

– Да, на следующий день.

– Он вам сказал, что будет проводить время с Бабблз Сиза?

– Ну, не так прямо. Но когда он давал мне ключ и номер телефона, он пошутил, сказав что-то вроде: «Только, Ларри, не звони мне среди ночи, потому что Бабблз и я спим очень крепко». Поэтому я и решил, что он будет с Бабблз. Послушайте, мне становится не по себе. Мне нужно скорее уйти отсюда.

– Надо расслабиться, Дэниелс. Какой номер телефона дал вам Майк?

– Я не помню. Послушайте, я не валяю дурака. Мне действительно надо уколоться.

– Какой номер телефона?

– О Господи, ну, как я могу вспомнить этот телефон? Это было в прошлом месяце. Послушайте, ради Бога, мне надо уйти отсюда. Я знаю признаки, у меня начнется что-то ужасное, если я не...

– Вы записали телефон?

– Что?

– Номер телефона? Вы его записали?

– Не знаю, не знаю, – простонал он, но вытащил бумажник и начал рыться в бумажнике трясущимися пальцами, все время бормоча: – Я должен уколоться, мне надо зарядиться, я должен выбраться отсюда. Вот, – наконец произнес он, – вот номер телефона, – протягивая Карелле карточку трясущимися руками. – Ради Бога, выпустите меня отсюда, пока меня не вырвало.

Карелла взял карточку.

– С рвотой придется потерпеть до полицейского участка, – сказал он.

* * *

Номер телефона на карточке был «Экономя» 8-3165. Из дежурного отделения Карелла позвонил в телефонную компанию. Трубку взял оператор и сразу же сообщил Карелле, что в его картотеке интересующий Кареллу номер не числится.

– Возможно, это незарегистрированный номер, проверьте, пожалуйста.

– Если это незарегистрированный номер, сэр, у меня он нигде не зафиксирован.

– Послушайте, это говорят из полиции. Я знаю, что вы не имеете права разглашать...

– Дело не в разглашении номера, сэр. Дело в том, что у меня его просто нет. Я хочу сказать, что у нас нет списка, который бы классифицировался как «Список незарегистрированных телефонных номеров». Вы понимаете меня, сэр?

– Да. Я понимаю вас. Но этот номер должен где-то числиться? Кто-то же, черт возьми, оплачивает счета по этому номеру. Кто-то же должен получать каждый месяц счет за пользование этим номером. Вот я и хочу знать, кому этот счет высылается.

– Мне очень жаль, сэр, но я не могу знать...

– Свяжите меня с вашим управляющим, – попросил Карелла.

* * *

Чарльз Тюдор вышел из своего дома и направился куда-то пешком. Коттон Хейз следовал за ним на значительном расстоянии, пытаясь не упустить. Это был один из дней, которые располагают к прогулкам и предвосхищают все очарование весны. Это был один из дней, когда хочется бродить без дела, останавливаться перед витринами магазинов, любоваться девушками, которые, сбросив пальто, вдруг расцвели, опередив пробуждение природы.

Но Тюдор не глазел по сторонам и не любовался весенними красками. Он шел быстрым шагом, опустив голову и засунув руки в карманы пальто, его высокий рост и широкие плечи прокладывали ему путь, заставляя встречных расступаться. Хейз, который был не менее высок и плечист, поспевал за ним с трудом. В этот чудесный весенний субботний день тротуары квартала были заполнены женщинами с детскими колясками, девушками с высоко поднятыми бюстами, парнями в тесных выцветших джинсах, фланировавшими по улицам танцующей походкой, молодыми мужчинами, щеголявшими своими необычными бородками и пестрыми, полинявшими от пота рубашками, девчонками в трико, поверх которых красовались бермудские шорты, стариками, тащившими картины с морскими пейзажами, итальянками – домохозяйками из соседнего квартала, нагруженными полными сумками, из которых торчали длинные батоны, молодыми актрисами в гриме, спешившими на репетиции в многочисленные мелкие театры, детьми, игравшими в догонялы...

Это вавилонское столпотворение Хейзу ничуть не облегчало задачу. Если он не хочет потерять из виду Тюдора, ему придется...

Он внезапно остановился.

Тюдор зашел в кондитерскую на углу. Хейз ускорил шаги. Он не знал, есть ли в магазине запасной выход. Вчера вечером он упустил Тюдора и теперь не хотел, чтобы это повторилось. Он прошел мимо кондитерской и завернул за угол. В магазине был только один вход, и через витрину ему было видно, как Тюдор что-то покупал. Хейз пересек улицу и занял наблюдательный пункт в подъезде жилого дома. Тюдор вышел из магазина, срывая на ходу целлофан с пачки сигарет. Он не остановился, чтобы прикурить. Он прикуривал на ходу, истратив несколько спичек, прежде чем задымил сигаретой.

Как ищейка, Хейз потащился за ним.

* * *

– Добрый день, сэр, это управляющая. Чем могу вам помочь?

– С вами говорит детектив Карелла из 87-го полицейского участка Айсолы. Мы пытаемся найти следы одного телефонного номера и похоже...

– А вы знаете, из какого аппарата был произведен звонок, сэр.

– Какой звонок?

– Потому что, если звонили из аппарата с диском набора, то установить, откуда звонили, невозможно, так как эти аппараты снабжены автоматическим оборудованием и...

– Мне это известно. Нам не нужно выяснять, откуда произведен звонок, госпожа оператор, мы пытаемся...

– Я управляющая, сэр.

– Да, я знаю. Нам нужно...

– С другой стороны, если звонили из аппарата с ручным управлением, установить происхождение звонка возможно при условии...

– Мадам, я – полицейский, и отлично знаю процедуру фиксации телефонного звонка. Все, что мне от вас надо, – это имя и адрес абонента, номер которого я вам назову.

– Понятно.

– Очень хорошо. Вот этот номер: «Экономи» 8-3165. Будьте любезны, найдите этот номер и дайте мне данные, которые меня интересуют.

– Одну минутку, сэр.

Она отошла от телефона. Карелла нетерпеливо забарабанил пальцами по столу. Берт Клинг, полностью оправившийся после уик-энда, остервенело печатал отчет за соседним столом.

* * *

Тюдор еще раз прервал свой маршрут. Хейз наблюдал с безопасного расстояния за магазином, который располагался между двумя другими магазинами в многоквартирном доме; поэтому едва ли мог иметь еще один вход, а если и имел таковой, то не для покупателей. Поджидая, пока Тюдор сделает покупки и выйдет, Хейз закурил. Тюдор пробыл в магазине около пятнадцати минут.

Из магазина он вышел с белыми гардениями в руках. Ого, подумал Хейз, похоже он собирается нанести визит даме. Затем ему пришла в голову мысль, что этой дамой может оказаться Бабблз Сиза.

– Сэр, говорит управляющая.

– Да? Вы выяснили адрес...

– Вы понимаете, сэр, когда кто-то интересуется абонентом, телефон которого не зарегистрирован в телефонном справочнике, мы...

– Я не кто-то, я – полицейский, – возразил Карелла и сам на секунду задумался над тем, что сказал.

– Понимаю, сэр, но я сейчас имею в виду интересы человека, номер которого вы мне дали. Когда клиент подает заявку на номер, который не должен подлежать огласке, наша компания гарантирует полное соблюдение его интересов. Это значит, что его номер не будет занесен ни в какие списки, и никто из членов компании не имеет права его раскрывать кому бы то ни было, даже в чрезвычайных случаях. Вы понимаете, сэр?

– Да, понимаю. Но, мадам, я – полицейский, расследующий убийство, так что, пожалуйста...

– Ну, я, конечно, дам вам информацию, которую вы требуете.

– В таком случае, как имя...

– Но я хочу, чтобы вы знали, что никто другой, кроме полиции, ни при каких обстоятельствах не может получить от нас подобную информацию. Мне бы хотелось, чтобы вы уяснили принципы работы нашей компании.

– Мне все понятно, госпожа оператор.

– Управляющая, – поправила она снова.

– Ну, конечно. Так кто же абонент и по какому адресу?

– Телефон установлен в здании по Канопи-стрит под номером 1611.

– Благодарю. Кто владелец телефона?

– Наши телефоны, сэр, не являются ничьей собственностью. Понимаете, наши аппараты предоставляются в пользование на арендной основе и...

– На чье имя записан номер, будьте добры...

– Номер записан на имя Чарльза Тюдора.

– Чарльза Тюдора? Что за дьявольщина? – не удержался Карелла.

– Сэр?

– Благодарю вас. – Карелла повесил трубку. Он повернулся к Клингу и сказал: – Берт, бери шляпу.

– Я не ношу шляпы, – сказал Клинг, пристегивая кобуру.

* * *

Чарльз Тюдор вошел в здание под номером 1611 по Канопи-стрит, открыл внутреннюю дверь, ведущую в вестибюль, и скрылся из виду.

Хейз остался в холле и начал изучать почтовые ящики. Ни на одном из них не было имен Бабблз Сиза, Чарльза Тюдора или Майка Чирападано, или еще какого-нибудь знакомого Хейзу имени. Хейз снова начал изучать имена на почтовых ящиках, на этот раз опираясь на элементарные знания полицейского. По причинам, ведомым только Богу и психиатрам, если человек присваивает себе вымышленное имя, инициалы выдуманного и настоящего имен обычно совпадают. В принципе в этом нет ничего таинственного или сверхъестественного, нет нужды даже в особом психологическом анализе. Дело в том, что многие имеют вещи с монограммой своего имени – платки, рубашки, чемоданы, сумки и еще что угодно.

И если человек по имени Бенджамин Франклин, инициалы которого Б. Ф. значатся на его сумках, рубашках и белье, а может быть, и вытатуированы у него на лбу, вдруг зарегистрируется в отеле как Джордж Вашингтон, любознательный клерк может заинтересоваться, не скрывается ли Бенджи со своим багажом под чужим именем. Так как человек, присваивающий вымышленное имя, как правило, не хочет доставлять себе лишних хлопот, он сделает все, чтобы облегчить эту задачу. Он использует инициалы своего настоящего имени, выбирая вымышленное.

Но одном из почтовых ящиков была табличка, на которой значилось: Христоф Толли.

Имя звучало неестественно, и в нем были задействованы инициалы Чарльза Тюдора. Итак, Хейз выбрал квартиру под номером 6Б.

Он нажал звонок квартиры 2А, дождался щелчка, отпирающего дверь, и быстро вбежал по ступенькам на шестой этаж. Он приложил ухо к двери квартиры 6Б и прислушался. За дверью был слышен мужской голос.

– Барбара, – говорил голос, – я принес тебе еще цветов.

* * *

В полицейском седане Карелла взволнованно говорил: – Я ничего не понимаю, Берт. Просто не могу ничего понять.

– В чем дело? Неприятности?

– Никаких неприятностей. Просто сплошная путаница. Мы обнаруживаем пару рук, и их кровь, как выясняется, принадлежит группе "О", правильно?

– Правильно.

– О'кей. Майк Чирападано имеет эту же группу крови. Он к тому же крупный мужчина, и исчез в прошлом месяце, что делает его возможной жертвой преступления, я прав?

– Совершенно прав.

– О'кей. Обнаружив одежду, в которую был одет убийца, выяснили, что она принадлежит Майку Чирападано.

Таким образом, оказывается, что он вполне годится и в кандидаты на убийцу.

– Так.

– Так. Затем мы нащупываем возможное местонахождение Бабблз Сиза, которая условилась с Чирападано провести там время. Как раз туда мы сейчас и направляемся...

– Ну?

– Ну так вот, выяснилось, телефон по этому адресу числится за Чарльзом Тюдором, агентом Бабблз. Какой из всего этого можно сделать вывод?

– Мы подъезжаем к номеру 1611, – сказал Клинг.

* * *

Стоя на площадке перед дверью, Хейз улавливал только мужской голос, который, без всяких сомнений, принадлежал Чарльзу Тюдору. Боясь сделать лишний вздох, он припал ухом к двери, пытаясь услышать женский голос.

– Тебе нравятся цветы, Барбара? – послышался голос Тюдора.

Последовала пауза. Хейз прислушался, но не услышал ответа.

– Я не знаю, любишь ли ты гардении, но у нас здесь так много других цветов. Красивая женщина должна утопать в цветах.

Опять пауза.

– Значит тебе нравятся гардении? Это хорошо. Ты выглядишь сегодня особенно красивой, Барбара. Великолепно выглядишь. Мне кажется, я никогда не видел тебя такой красивой. Я рассказывал тебе о полицейских?

Хейз тщетно пытался услышать ответ. На мгновение он вспомнил тонкий голосок Марлы Филлипс, и ему пришла в голову мысль, уж не всех ли высоких женщин природа наделяет такими голосами. Он не расслышал ни одного слова Барбары.

– Ты не хочешь слышать о полицейских? Так вот, они опять навестили меня вчера. Спрашивали о наших с тобой отношениях. И о Майке. Спрашивали, есть ли у меня черный плащ и черный зонт. Я ответил им, что не имею ни того, ни другого. Это правда, Барбара. У меня нет черного плаща, и я терпеть не могу зонтиков. Ты ведь этого не знала, не так ли? Ты много обо мне не знаешь. Я – очень сложный человек. Но у нас есть время. Ты можешь узнать обо мне все. Ты так чудесно выглядишь. Ты не сердишься, что я тебе это без конца повторяю?

На этот раз Хейз услышал что-то. Но звук послышался сзади, из холла. Он резко повернулся, мгновенно выхватывая свой «кольт».

– Убери свой 38-й калибр, Коттон, – прошептал Карелла.

– Черт, как ты меня напугал, – тихо ответил Хейз. И только теперь заметил стоящего позади Кареллы Клинга.

– Там Тюдор? – кивнул Карелла на дверь.

– Да. Он с девчонкой.

– Бабблз?

– Именно.

– О'кей. Будем врываться, – скомандовал Карелла.

Клинг встал справа от двери, Хейз – слева. Карелла собрался и ударил по замку. Дверь распахнулась. Они ворвались в комнату с револьверами наготове и увидели Чарльза Тюдора в глубине комнаты на коленях. Затем они увидели то, что находилось позади Тюдора, и каждый из них испытал, чувства потрясения, ужаса и жалости. Карелла сразу понял, что «кольты» им не понадобятся.

 

Глава 18

Комната была наполнена цветами. Букеты алых, желтых и белых роз, маленькие пучки фиалок, гладиолусы на высоких стеблях, гвоздики, гардении, листья рододендронов – все это стояло в вазах с водой. Комната была наполнена ароматом цветов – свежих и увядающих, цветов, которые были принесены недавно и которые стояли давно и потеряли свою красоту. Комната была наполнена сильным запахом цветов и каким-то ужасным зловонием.

Танцовщица Бабблз Сиза лежала неподвижно на столе, который утопал в цветах. Ее черные волосы ниспадали, ее стройное тело прикрывала только ночная рубашка, ее руки были сложены на груди. На шее сверкало ожерелье из рубинов. Она лежала на столе, устремив взгляд в потолок, но она ничего не видела, ничего не ощущала, потому что ее безжизненное тело было в таком состоянии уже месяц, разлагаясь и издавая ужасное зловоние.

Тюдор, продолжая стоять на коленях, повернулся к детективам.

– Итак, вы нашли нас, – проговорил он спокойно.

– Вставайте, Тюдор.

– Вы нашли нас, – повторил он. Он посмотрел опять на мертвую девушку. – Красива, не правда ли? – спросил он, ни к кому не обращаясь. – Я никогда не видел женщины более красивой, чем она.

В кладовке они нашли труп мужчины. Он был в одних нижних трусах... Кисти обеих рук были отрезаны. Это был Майкл Чирападано.

* * *

О, он осознавал, что она мертва. Он понимал, что убил их обоих. В дежурном отделении, детективы задавали свои вопросы приглушенными голосами, потому что все было кончено, Чарльз Тюдор в их глазах был живым существом, мужчиной, который любил. Перед ними был не какой-нибудь ворюга или панк, а убийца, который любил. Да, он понимал, что она мертва. Да, он это знал. Он осознавал, что убил ее, что убил их обоих. Знал.

И, однако, когда он отвечал на вопросы, произносимые почти шепотом, казалось, он этого не осознавал, казалось, он ушел от жестокой реальности убийства в другое измерение, мир, в котором Барбара продолжала жить и смеяться. Он с легкостью пересекал границу в этот мир, затем также легко возвращался к реальности, пока она снова от него не ускользала, и в конце концов он терял всякую грань между этими двумя мирами и бродил неприкаянно между ними, не имея надежды успокоиться ни в одном из них.

– Когда мне позвонили из клуба, – говорил он, – когда Рэнди Симс позвонил мне из клуба, я не знал, что и думать. Барбара всегда была очень обязательной. Я позвонил к ней на квартиру, на ту, в которой она жила с другими девушками. Я говорил с одной из ее соседок, и она сказала, что не видела ее с раннего утра. Это было двенадцатого, двенадцатого февраля. Я буду помнить этот день до самой смерти, в этот день я убил Барбару.

– Что вы сделали после того, как поговорили с соседкой Барбары, мистер Тюдор.

– Я подумал, что, может быть, она пошла на нашу квартиру.

– Вы платили за эту квартиру, мистер Тюдор?

– Да, да. Я платил. Но это была наша квартира. Мы жили там вместе. Мы делали вместе многое, я и Барбара. У нас много общего. Мы многое делаем вместе. Нам нравится быть вместе. Я купил билеты на шоу, которое состоится на следующей неделе. Это Мюзикл. Она любит музыку. Мы посмотрим его вместе. Мы многое делаем вместе.

Детективы тесно окружили его и молчали. Карелла кашлянул, чтобы прочистить горло.

– Вы пошли на квартиру, мистер Тюдор? Ту, которая находится на Канопи-стрит?

– Да. Пошел. Я пришел туда около десяти часов вечера. Был вечер. Поднялся наверх. Открыл дверь своим ключом и... ну, она была там. С этим мужчиной. Этот мужчина прикасался к ней. В нашей квартире. Барбара была в нашей квартире с другим мужчиной. – Тюдор покачал головой. – Она не должна была делать подобных вещей. Она знает, что я ее люблю. Я купил для нее рубиновое ожерелье ко Дню Валентина. Вы видели это ожерелье? Оно прелестно. Оно ей очень идет.

– Что вы сделали, когда обнаружили их в квартире, мистер Тюдор?

– Я... я был потрясен. Я... я... я хотел выяснить, понять. Она... она сказала мне, что не является моей собственностью. Она сказала мне, что она свободна, что не собирается быть ничьей собственностью, ни моей, ни... ни человека, с которым она сейчас, ни... ни Карла, она упомянула Карла. Я даже не знал, кто такой Карл. Она... сказала, что обещала этому Карлу, что уедет с ним, но она не собирается принадлежать и ему тоже, никто не будет ею владеть, она сказала, и... и...

– Дальше, мистер Тюдор?

– Я не мог поверить тому, что она говорила, потому что... ну, потому что я люблю ее, вы же знаете. А она говорила эти страшные вещи, и этот мужчина, этот Майк, стоял и улыбался. В нижнем белье. Он был в нижнем белье, а она была в ночной рубашке, которую я ей подарил, в той самой, которую я ей подарил. Я... я... я ударил его. Я начал бить его, а Барбара смеялась все время, пока я его бил Я очень сильный, я бил его, с силой ударяя его головой об пол, затем Барбара перестала смеяться и сказала: «Ты убил его». Я... я...

– Да?

– Я заключил ее в свои объятия и стал целовать и – и... я... мои руки... ее горло... она не вскрикнула... ничего... я просто сжал и... она... она... она осела в моих руках. Это он виноват, думал я, потому что посмел до нее дотронуться, он не должен был дотрагиваться до нее, он не имел права прикасаться к женщине, которую я люблю. И я... я пошел на кухню, чтобы найти нож или что-нибудь в этом роде. Я нашел разделочный нож в одном из ящиков и вернулся в комнату и... отрезал ему обе руки. – Тюдор сделал паузу – За то, что он прикасался к ней. Я отрезал ему руки, чтобы он больше никогда не мог дотронуться до нее. – Он наморщил лоб, вспоминая. – Было много... крови. Я взял руки и положил их в дорожную сумку Барбары. Затем оттащил его тело в кладовку и попытался немного прибрать. Повсюду было... много крови.

Понемногу, по кусочкам они вытянули из него остальное. В его рассказе реальное все время перемежалось с фантастическим. Мужчины слушали его рассказ в каком-то смущении, и некоторые из них спустились вниз, чтобы заняться другими делами и не видеть, как этот сильный, плечистый мужчина, сидящий на стуле с жесткой спиной, рассказывал о женщине, которую любил и продолжал любить.

Он сказал, что стал избавляться от трупа Чирападано на прошлой неделе. Решил начать с рук, полагая, что лучше избавляться от них по одной. Он подумал, что дорожная сумка как раз подойдет для этой цели, потому что очень многие имеют такие сумки. Он воспользовался ею, чтобы избавиться от первой руки. Тут ему пришло в голову, что человека могут опознать по отпечаткам пальцев, и он безжалостно срезал кончики пальцев кухонным ножом.

– Когда срезал кончики пальцев, я поранил себя. Небольшой порез, но мой палец очень кровоточил.

– Какая у вас группа крови, мистер Тюдор? – спросил Карелла.

– Что? "Б", кажется. Да. "Б". А что?

– Вот тебе и объяснение тому пятну на костюме, которое привело нас в замешательство, Стив, – заметил Клинг.

– Что? – отозвался Тюдор. – Костюм? Ах, да. Я не знаю, почему я это сделал. Правда, не знаю, зачем. Но что-то заставило меня сделать это. Я должен был это сделать.

– Что должны были сделать, мистер Тюдор?

– Надеть его одежду. Одежду мертвого человека. Я... я надел его костюм, его носки, его плащ и взял его зонт. Когда пошел... избавляться от рук. – Он пожал плечами. – Не знаю, почему я это сделал. Правда, не знаю, почему. – Он помолчал. – Я выбросил одежду тогда, когда понял, что вы знаете о ней. Прошел далеко до Калм-Пойнт и выбросил в мусорный контейнер.

Тюдор посмотрел на лица, окружающих его людей.

– Вы меня еще долго собираетесь задерживать? – Спросил он вдруг.

– А в чем дело, мистер Тюдор?

– Я хочу вернуться к Барбаре.

Они провели его вниз, в камеру следственного изолятора, а потом сидели в необычно молчаливой дежурке.

– Вот и объяснение тем противоречивым пятнам, которые были обнаружены на пиджаке, – проговорил Клинг.

– Да.

– Как вы думаете, почему он надел одежду убитого? – Клинга передернуло. – О, Господи, это ужасное дело...

– Может быть, он знал, – сказал Карелла.

– Что знал?

– Что тоже жертва.

* * *

Из служебного отделения появился Мисколо. Мужчины, собравшиеся в дежурке, молчали.

– Кто-нибудь хочет кофе? – спросил он. Кофе никто не хотел.