Охранник провел нас по второму этажу здания и вскоре мы оказались у стальной двери в самом конце коридора. Он взялся за висевшую у него на поясе связку ключей и вставил в замок ключ с нанесенным на нем красным цветовым кодом. Ключ повернулся, и тяжелая дверь приоткрылась.

— Сюда, пожалуйста, — сказал Блум.

Мы шли по узкому коридору между двумя рядами железных решеток, затем коридор резко заворачивал вправо и заканчивался там тупиком, в самом конце которого находились две камеры. Эдди Маршалл был в самой дальней из них. Охранник открыл дверь его камеры при помощи того же кодового ключа. Миссис Гибсон остановилась в нерешительности.

— Все в порядке, — подбодрил ее я.

Мы трое вошли в камеру, и охранник закрыл за нами дверь.

— Мистер Маршалл, — заговорил Блум, — это миссис Гибсон, это ей принадлежит мотель «Марджо» на Саут-Трейл. Мне бы хотелось, чтобы вы…

— А вы-то что здесь делаете? — спросил Маршалл у меня.

— Это ее адвокат, — ответил за меня Блум. — Мне бы хотелось, чтобы вы выслушали сейчас все, что станет нам рассказывать миссис Гибсон, но прежде всего я хочу удостовериться, что вы в полной мере осознаете свои права. Ранее сегодня, до того как у нас с вами состоялся разговор, я уже объявлял вам, что вы имеете право хранить молчание, что вы не обязаны отвечать на мои вопросы и что любое ваше слово впоследствии может быть использовано против вас. Вы это помните?

— Это я помню, — подтвердит Маршалл.

— Итак, все остается в силе и в данный момент. Может быть вы желаете воспользоваться услугами адвоката?

— Здесь и одному-то адвокату делать нечего, — буркнул Маршалл.

— Означает ли это, что вы отказываетесь от услуг адвоката?

— Коль скоро я могу в любой момент замолчать, если только пожелаю того, то зачем мне здесь нужен адвокат?

— Итак, да или нет, мистер Маршалл?

— Нет.

— О'кей. Тогда сейчас в вашем присутствии я задам миссис Гибсон несколько вопросов, и она будет мне на них отвечать. Я хочу, чтобы вы очень внимательно послушали, что она будет говорить, потому что позднее я спрошу вас о том же. Вам все понятно?

— А как же, — подтвердил Маршалл.

— Миссис Гибсон, вы узнаете этого человека?

— Да, — ответила миссис Гибсон.

Казалось, что теперь от ранее охватившего ее малодушия не осталось и следа. Она стояла перед Маршаллом, сидевшим на узкой, прикрепленной к стене койке, и смотрела на него в упор так, как будто хотела тем самым бросить ему вызов, если он вдруг только осмелится опровергнуть ту правду, что она здесь сейчас говорит.

— Является ли он одним из тех, кто останавливался в принадлежащем вам мотеле «марджо»?

— Да.

— Он снял комнату в вашем мотеле под именем Эдварда Маршьялло?

— Да, такое имя значится в моих записях.

— И вы можете подтвердить, что это тот самый человек, который записался у вас в книге для гостей под этим именем?

— Да, это он.

— Миссис Гибсон, скажите, вы просматривали книгу регистрации в последнее время?

— В последний раз я просматривала все записи вчера ночью, когда вы мне позвонили.

— Я тут…

— Когда мне позвонили из полиции.

— А вы можете сказать мне, когда мистер Маршьялло?..

— Послушайте, с меня довольно, — перебил его Маршалл.

— А с вами я пока вообще не разговариваю, — огрызнулся Блум. — Ваша задача на данном этапе состоит в том, чтобы просто смирненько сидеть здесь и слушать, что говорят другие, ясно? — он снова обернулся к миссис Гибсон. — Вы можете сказать мне, когда этот человек остановился в вашем мотеле?

— Да. Это было вечером в пятницу, одиннадцатого января.

— Он тогда был один?

— Я здесь не намерен выслушивать…

— Заткнитесь, Маршалл, — строго приказал Блум. — В данном случае никакие ваши дурацкие права не нарушаются. Так, миссис Гибсон, он остановился у вас один?

— Да.

— А когда он уехал из вашего мотеля?

— Вчера поздно вечером.

— В котором часу это было?

— Примерно в половине одиннадцатого или около того.

— Итак, миссис Гибсон, вы можете сейчас рассказать мне вот о чем, скажите, а на протяжении всего времени проживания в вашем мотеле мистер Маршалл что, так и оставался всегда один?

— Я не желаю ничего этого больше слушать, — воскликнул Маршалл и внезапно вскочил на ноги.

— Сидеть! — скомандовал Блум.

— Еще чего! А я не желаю сидеть! Вот вы, вы же ведь юрист, — заговорил он, обернувшись ко мне, — так хоть вы-то скажите ему, что я желаю, чтобы он перестал.

— Так ведь он же не вас допрашивает. И к тому же он вас еще ни в чем не обвиняет, — принялся объяснять я, — так что он не обязан…

— Нет? А как же это тогда называется, если он вдруг вот так притаскивает с собой кого-нибудь сюда и…

— К вам этот закон абсолютно никакого отношения не имеет, — ответил я, — так что даже думать об этом забудьте. Если он сочтет нужным, то он имеет право требовать, чтобы у вас был взят анализ крови, он также имеет право снять у вас отпечатки пальцев, сфотографировать вас, измерить ваш рост, надеть на вас шляпу или пальто, попросить вас достать пальцем до носа, собрать монеты, дать вам прочитать вслух заранее написанные им слова — и также выслушать свидетельские показания. Вот когда очередь дойдет до вас, тут вы уже сможете отказаться отвечать на вопросы. Но ведь он с вами еще не разговаривает. Я со своей стороны могу порекомендовать вам, мистер Маршалл, просто молча и спокойно все выслушать.

Маршалл снова уселся на койку, и тогда я понял, что это был конец для него. Все, он проиграл. В его покорном отчужденном взгляде, в том, как он сидел теперь, было что-то такое, что подсказывало мне, что присутствие духа покинуло его, и это был конец. Он определенно знал, что миссис Гибсон скажет в следующий момент, он знал, что Блум устроил все так, что в данной ситуации у него не было ровным счетом никаких прав, и что теперь от него самого уже ничего не зависит, и что ничего больше он не сможет сказать в опровержение. Это было концом долгого пути, берущего начало в Валдосте, штат Джорджия одиннадцать дней назад, а возможно даже и задолго до того.

— Миссис Гибсон, — сказал Блум, — он так и оставался один все время пребывания в мотеле «марджо»?

— Нет, он не всегда был один.

— Вы можете…?

— Ладно, — сказал тихо Маршалл.

— Вы можете мне сказать, кто еще был там с ним?

— Маленькая девочка.

— Когда она появилась у него?

— В воскресенье ночью, тринадцатого января.

— Вы можете описать?

— Ладно, — снова проговорил Маршалл.

— Вы можете описать, как выглядела эта девочка?

— Девочка лет шести-семи, у нее были длинные черные волосы. Она была одета в длинную ночную рубашку, я видела, как он нес ее от машины к…

— Ладно же, черт побери! — заорал Маршалл.

В камере воцарилась тишина.

— Вы желаете мне что-то об этом рассказать? — спросил Блум.

— Да ведь вы и так уже все знаете, чтоб вас…

— А вы все равно расскажите, — на этот раз несколько мягче сказал Блум.

— Да, это я убил их, — проговорил Маршалл и перевел взгляд на свои руки. — Я убил их обеих.

— Давайте же все-таки начнем с самого начала, — предложил Блум.

А началось это давным-давно, еще в Новом Орлеане, когда Эдди Маршалл, взяв за основу обычную солому практически на деле и не существующего вокального таланта Виктории Миллер, превратил ее в чистое золото трехмиллионного тиража трех ее альбомов. А взамен за это Викки удостоила его своим вниманием (о чем, кстати, уже рассказывал ее отец). Итак, они были любовниками, и отношения их продолжались до тех пор, пока слава и настойчивые ухаживания Кенига, а также все эти знакомства с его знаменитыми приятелями, не вскружили ей голову, и тогда Викки решила, что замуж выходить ей следует именно за Кенига. За месяц до их свадьбы они с Маршаллом в последний раз (по крайней мере сам Маршалл так считал) занимались любовью (на этом эпизоде миссис Гибсон отвернулась от него и в ужасе тупо разглядывала стену в коридоре сквозь решетку камеры). Возвратившись после медового месяца, Викки позвонила Маршаллу и объявила, что беременна. От него.

— От вас? — переспросил Блум.

— От меня.

— Мистер Маршалл…

— Это был мой ребенок. Она была замужем за Тони всего неделю, а ребенок тот был моим — с того последнего раза, когда мы были с ней вместе. И она убила его. Она так упиралась над этим альбомом, нашим последний альбомом!.. а ведь знала, что беременна, но все же работала на износ. Вот и получился выкидыш, а все из-за того, что она сама упахивалась, да и всех остальных доводила до изнеможения. Она убила моего ребенка.

Сразу же после того, как Викки перестала записываться, а группа «Уит» распалась, он уехал из Нового Орлеана и осел в Нэшвилле на одной из небольших компаний, занимавшихся звукозаписью («Я был настоящим гигантом, работавшим на той фирме среди одних лилипутов») и после краха этой компании, ему наконец удалось устроиться на место диск-жоккея в Джорджии. В 1973 году, после пятилетнего перерыва, он снова приехал в Новый Орелан. Она все еще была замужем за Кенигом, но брак их уже давно трещал по всем швам, и когда Викки пришла проведать Маршалла в отель «Роял Сонеста», где тот остановился, она заявила, что вот уже несколько месяцев между нею и мужем нет никаких отношений. И разумеется неизбежно она снова оказалась в постели у Маршалла. И конечно же неизбежно, или это ему просто так тогда казалось, она снова забеременела. Через два месяца после той встречи она снова позвонила, чтобы рассказать ему последние новости и снова объявить о том, что и на этот раз ребенок этот, несомненно, его.

— Она обещала мне, что сделает все, чтобы не потерять его на этот раз, что она будет всегда заботиться о нем, оберегать, чтобы с ним ничего не случилось. Когда Элисон родилась, меня об этом тоже известили. Элисон Мерси Кениг, на той открытке так было написано. Кениг. Моя дочь — с фамилией Кенига.

Потом наступило продолжительное молчание — если не брать в расчет рождественские открытки с небольшими приписками, сделанными от руки, из которых Маршалл узнавал, как растет его дочь, которую он так не разу и не видел. А потом было это, недавнее рождество, на которое он получил открытку, где Викки написала, что она собирается снова вернуться в бизнес, и что одиннадцатого января у нее состоится премьерное выступление в ресторане «Зимний сад». Он позвонил ей в новогоднюю ночь. Он был пьян. Трубку сняла маленькая Элли. Должно быть у Викки в доме были гости, потому что он слышал, что на том конце провода довольно шумно, он слышал, как его дочь кричала сквозь этот шум матери, что ей звонит «мистер Маршалл». Мистер Маршалл. Его собственная дочь называет его мистером Маршаллом. Насколько он мог судить по голосу, Викки была тоже пьяна. Он было начал выговаривать ей, что вот, дескать, она обещала всегда заботиться о малышке, чтобы ничто и никогда с ней не случилось, в ответ же на это Викки рассмеялась и сказала, что очень скоро у нее будет очень много денег и тогда уж она сможет нанять дюжину гувернанток для Элли, и вообще ему не о чем беспокоиться. Он не знал, что она имела в виду. И как она могла рассчитывать на то, чтобы вообще получить хоть что-нибудь, выступая на публике, будучи при этом абсолютно безголосой? Он сказал ей, что не стоит этого делать. Он ее предупредил. В ответ же она послала его к черту и бросила трубку. Он так и остался сидеть за столом в снимаемой им комнате. Одним рывком он сорвал со стены телефон и запустил им в висевшее над столом зеркало, которое от удара разлетелось на множество осколков.

Одиннадцатого января, в самый день премьеры Викки, он приехал в Калусу из Валдосты, Джорджия. У него и в мыслях не было убивать ее. Он собирался просто поговорить с ней, попытаться урезонить ее. Приехав в Калусу, он тут же отправился к ней. Это было перед самым выступлением. Он умолял ее не браться за это, он упрашивал ее получше заботиться об их ребенке, ведь она же обещала. Она же заявила ему на это, что Элли уже совсем не ребенок, ей в конце концов уже шесть лет исполнилось, и кроме того, очень скоро у них будет очень-очень много денег, и вообще ему не о чем волноваться. Тогда он поинтересовался, откуда она возьмет эти деньги, и она ответила, что получит их из траста. Раньше Эдди вообще никогда не доводилось слышать о существовании какого-либо траста, и поэтому он тут же решил, что она выдумала все это специально для него, что она еще до сих пор рассчитывает зарабатывать миллионы своим пением, как это было тогда, в шестидесятых. Он снова предупредил ее. Он приказал ей оставить эту затею, а не то он отберет у нее ребенка, на что она заявила, что будет гораздо лучше, если он поскорее уберется из ее дому, пока она еще не вызвала полицию. Он так и ушел тогда, даже не увидев в тот вечер собственной дочери. В ту ночь Элли оставили ночевать у знакомых, чтобы Викки могла спокойно подготовиться к своей дурацкой премьере!

— И вот до чего дошло, — говорил Маршалл. — Она забросила Элли ради своей вонючей карьеры! — он замотал головой и неожиданно разрыдался. Миссис Гибсон оторвала взгляд от решетки и удивленно взглянула в его сторону. На лице ее появилось выражение сострадания. Она так и стояла, глядя на Маршалла, как будто ей хотелось подойти, обнять его, успокоить. Блум ждал. Маршалл вытащил носовой платок из заднего кармана выданных ему в тюрьме темно-синих брюк и высморкался в него. Он вытер слезы, и тяжело вздохнув, снова высморкался, а затем отрицательно покачал головой и снова заговорил, — Я… я все же… все же я не собирался убивать ее. Мне была нужна только моя дочка. Я собирался всего лишь забрать мою дочурку. Вот наверное почему я и остановился в гостинице под своим старым именем. Потому что я собирался забрать у нее своего ребенка. Да и то если только не смогу ее отговорить от… от того неверного шага, который она все же совершила. Я имею в виду ту ругательную рецензию в субботней газете, она же сама должна была сообразить, что это был дохлый номер, что все равно ничего из этого не вышло бы. В воскресенье я… я позвонил ей минут без десяти восемь вечера, я рассчитывал застать ее дома до того, как она уедет в свой этот поганый ресторан. Но ее уже не было, и вместо нее мне удалось поговорить лишь с нянькой. Лиха беда начало, понимаете, она уже начинала бросать мою дочь на попечение няньки, в то время… в то время, как сама… — он снова замотал головой и начал заламывать руки. Миссис Гибсон во все глаза смотрела на Маршалла, будучи не в силах оторвать взгляд от его лица.

— Я снова позвонил в половине одиннадцатого, я думал, что она вернется домой сразу же после окончания шоу. Оно ведь в десять закончилось, вы же ведь знаете об этом. Вот я и подумал, что она сразу же вернется домой к Элли, но нет, опять эта чертова нянька! И потом я позвонил еще примерно в четверть двенадцатого, и на этот раз уже я сам просто-напросто наказал няньке передать Викки, что я еще заскочу к ней, чтобы забрать. Я поставил машину на другом конце улицы, а она подъехала к своему дому примерно в половине двенадцатого. Я видел, как она зашла в дом, затем вышла и подошла к тому мету, где мистер Хоуп дожидался ее в своей машине. Я видел, как они потом вместе зашли в дом. Я… я дожидался, когда наконец он уйдет. Он ушел от нее примерно в половине четвертого утра. Во всем ее доме было освещено только одно окно, я подумал, что это должно быть, окно спальни, что скорее всего она так и заснула, не успев выключить свет. Задняя дверь дома оказалась незапертой на замок, через нее-то я и попал внутрь дома. Она обнаженная лежала на кровати. На столике горел ночник. Я разбудил ее и сказал, что забираю Элли с собой. Она… она сразу же бросилась к телефону, и я оттолкнул ее, а она… она начала рыдать… и… и набросилась на меня с кулаками и я… я просто… потерял контроль над собой, наверное. Я начал отталкивать ее от себя, и потом я… я начал бить ее, а после… я не помню, наверное я… я стал колотить ее головой о кафель на полу, пока она… мне кажется, пока она… не умерла.

Он взглянул на свои руки и содрогнулся всем телом. Он все еще разглядывал свои руки. И я был удивлен, когда заметил, что у миссис Гибсон по щекам текут слезы. Блум немного подождал, а затем очень осторожно спросил:

— Мистер Маршалл, а с дочерью вашей что потом было?

— О Господи, — выдохнул он.

— Вы ведь расскажете мне сейчас и о ней тоже?

— Господи, — снова застонал он. — Господи, — и снова начал заламывать руки, а затем быстро закрыл ладонями лицо и начал рассказывать. Голос его глухо звучал сквозь ладони. — Я забрал ее с собой в мотель. Я понимал, что ее обязательно станут искать, и еще подумают, что я похитил ее ради выкупа, свою-то собственную дочь! Я никуда не мог с ней отправиться, нельзя было допустить, чтобы ее кто-нибудь увидел. На ней была все та же ночная рубашка, в которой она была, когда я забрал ее ночью в воскресенье из дома. Я не знал даже, можно ли мне пойти и купить ей что-нибудь из одежды, я вообще представить себе не мог, что делать. Когда в среду я отправился на похороны, то ее я оставил связанной у себя в комнате в мотеле, связанной и с кляпом во рту, свою-то собственную дочь! Я просто не знал, как поступить дальше.

— А почему вы все же пришли на похороны? — спросил Блум.

— Я подумал, что если я буду там, я имею в виду, если я буду там и стану выражать свою скорбь по ней, то никому не придет в голову заподозрить меня, понимаете, что я имею в виду? А затем, когда мы разговаривали с мистером Хоупом, я выяснил, что ему известно о тех моих звонках, а если знает он, то полиции все и подавно известно, разве нет? Итак, мне во что бы то ни стало нужно было выбраться из Калусы, увезти Элли куда-нибудь далеко-далеко от этого места. Но я не знал, куда. Я понимал, что возвращаться обратно в Джорджию с ней мне нельзя, а ничего другого мне на ум не приходило, я не знал, как поступить дальше. Та работа в Джорджии для меня ровным счетом ничего не значила, я мог бы запросто бросить ее, но ведь я вообще не имел представления, куда после всего этого можно было бы податься. Я имею в виду, как мне было можно где-либо найти работу или вообще появиться где-либо на людях вместе с дочкой, когда здесь все уже перевернули вверх дном, разыскивая ее?

Он все еще сидел, закрыв лицо руками. Его слова было трудно расслышать. Блум придвинулся поближе к нему. Я стоял рядом с миссис Гибсон, которая достала из сумочки на редкость изящный, обшитый по краям платочек и промокнула им глаза, а затем спрятала его обратно в сумочку. Щелчок металлического замочка прозвучал в той маленькой камере на манер оглушительного выстрела.

— Была… была пят… была пятница. Я тогда наконец решился выбраться отсюда. Думал сначала вместе с ней отправиться на Рифы, там нанять яхту, и выйти в море, и оставаться там до тех пор, пока не обдумаю окончательно своего последующего шага. Я сказал Элли, что мы уезжаем. Еще раньше я принес с рынка фрукты, немного сыра, бутылку вина, и мы ужинали у меня в комнате, и я ей как раз тогда сказал, что завтра утром мы уедем. Мы поплывем на яхте, рассказывал ей я, и еще спросил, любит ли она кататься на яхте. Элли объявила мне, что со мной ей ни на какой яхте кататься не хочется, и вообще она хочет домой к маме. Я сказал… я сказал ей, твоя мама умерла, малышка, и потом в первый раз с тех пор, как я увез ее из дома я… я рассказал ей, кто я. Я ей сказал: «Я твой папа, я буду о тебе хорошо заботиться, ты не бойся». Она серьезно поглядела на меня, а я как раз тогда сидел и чистил апельсин, а в руке у меня был нож, который я всегда держу в машине на всякий случай, ну там, если вдруг придется отправиться на рыбалку… я им чистил апельсин, для нее, этот апельсин был для нее, а она поглядела на меня и сказала: «Ты не мой папочка! Мой папочка Тони Кениг!» — и тут она проворно вскочила на ноги и побежала к двери. Я поймал ее у самого порога, она даже замка не успела открыть, я схватил ее за волосы, и я… она стала вырываться, а у меня в руке был нож, я… я просто… я думаю, что я… снова вышел из себя, черт возьми, она сказала, что Тони — ее папочка, в то время как это я был ее отцом! И я… я думаю… я, это… ножом. Кажется я… я ей горло ножом…

— Ну ладно, мистер Маршалл, — проговорил Блум.

— Кажется я ее убил.

— Ладно, — сказал Блум.

— Я очень сожалею, — еле выговорил Маршалл.

Наверху в приемной миссис Гибсон стала просить прощения у Блума, что она не проявила должной бдительности во время проживания Маршалла в ее мотеле. Она ведь видела, как он принес девочку, она видела фотографии пропавшей девочки и в газетах, и по телевизору, но тогда она вовсе не придала этому никакого значения, не увидела в том никакой взаимосвязи. Блум уверил ее, что в том вовсе не было ее вины. Он поблагодарил миссис Гибсон за оказанную помощь, а затем попросил одного из полицейских отвезти ее обратно домой. Стенные часы показывали половину седьмого вечера. В участке было на редкость тихо и спокойно. Блум волновался, что признание Маршалл может быть сочтено недействительным, потому что сделано оно было в присутствии меня и миссис Гибсон. Я сказал ему, что, лично я не вижу никаких оснований для возражений по этому поводу, но Блум все равно выглядел очень обеспокоенным и сказал, что ему все же хотелось бы тут же связаться с адвокатом штата.

— Вот видишь, ведь у них всегда на все есть свои собственные причины, — он грустно покачал головой. — Помнишь, что я тебе тогда сказал? У них всегда и на все есть причины, Мэттью. Это только в фильмах убийства совершаются из-за денег. В реальной же жизни всему причиной — мужья, жены и их дочери, — он опять покачал головой. — Убил двоих, себе всю жизнь изломал. Как же такое могло случиться, Мэттью? Ведь в своей профессии он же ведь был настоящим гигантом, колоссом, я бы сказал.

— Но вот в душе он так и остался злым карликом.

Сразу же по возвращении домой я позвонил Джоанне. Мне лишь только хотелось услышать ее голос, услышать, как она говорит мне: «Папочка!» Джоанна объявила, что совсем недавно у нее состоялся разговор с Эндрю Жестоким, во время которого она поставила его в известность, что встречаться она с ним больше не хочет, и вообще она не уверена, что ей вообще когда-либо захочется снова даже видеть его. Я с удовлетворением отметил про себя, что она так и назвала его: Эндрю Жестокий.

— Вот так, — сказала она.

— А ты уверена, что ты поступила правильно? — поинтересовался я.

— Да, разумеется, уверена, — прощебетала она. — Пап, спасибо тебе, вот.

— Я люблю тебя, — сказал ей я.

— Я тебя тоже очень-очень люблю, папочка.

Я осторожно положил трубку и еще некоторое время смотрел на телефон. В глазах у меня стояли слезы. Я просидел неподвижно, как мне показалось, еще довольно долго, а затем снова снял трубку и набрал номер телефона Дейл.