Двое полицейских, обыскивающих переулок, ругались. Они были уверены, что, если бы жертва не была знаменитостью, никто и не почесался бы из-за этого чертова покушения.
— К тому же, — проворчал один из полицейских, — выбрасывают оружие только спецы. Они используют холодное оружие, потом его выбрасывают, мы его находим и можем засунуть себе в задницу. А если человек не наемный убийца, он никогда не станет выбрасывать оружие. Нож ведь тоже денег стоит — вы как думали? Что по-вашему, человек станет выбрасывать нож только из-за того, что кого-то им ткнул? Не болтайте чепуху. Хороший нож стоит сорок, а то и пятьдесят баксов. И выбрасывать его только из-за того, что он немного выпачкался в крови? Да вы чего, спятили?
— А кто такая эта пострадавшая, что нам теперь приходится под дождем обыскивать этот сраный переулок? — поинтересовался второй.
— А хрен ее знает, — ответил первый. — Я о ней никогда не слыхал.
На обоих полицейских были черные накидки, и они натянули на головы капюшоны, но все равно у них уже промокли и головы, и плечи. А разглядеть что-нибудь в два часа ночи в темном переулке, да еще под этим монотонным дождем, было трудно, несмотря на то что полицейские усердно обшаривали каждый дюйм лучами своих фонариков. Хотя они и не совсем точно выражались, но все же были правы, когда говорили, что этот относительно незначительный случай прошел бы совершенно незамеченным — особенно если учесть, как много пострадавших было всего лишь в прошлую субботу в Гровер-парке, — если бы не та подробность, что жертва была актрисой, когда-то игравшей главную роль в разъездной труппе, дававшей «Энни». И вот теперь им приходилось ползать по этому сраному темному переулку и разыскивать нож, которым какой-то хмырь поцарапал какую-то никому не известную «звезду».
Ну, возможно, это была не совсем царапина, но, если судить по тому, что оба полицейских видели по телевизору перед выходом на вечернее дежурство, рана все-таки была неглубокой. Ну что там могло быть серьезного, если девицу всего несколько часов подержали в приемном покое и отпустили из больницы? А раз это была всего лишь царапина, ее нельзя было считать серьезной травмой, из-за которой предъявляется обвинение в попытке убийства или хотя бы в нападении первой степени. Это дело можно было охарактеризовать разве что как нападение второй степени, то есть нанесение легкой травмы при помощи смертоносного оружия или опасного подручного средства. Должно быть, из-за этого им и приходится шарить под дождем и искать этот нож.
— Занюханное преступление класса "Д", — сказал один из полицейских.
— Семь лет максимум, — согласился второй.
— А если привлечь пронырливого адвоката, так он вообще сведет это к нападению третьей степени.
— Класс "А".
— А мы тут тратим время на эту фигню.
— В этой стране, как только с тобой что-нибудь случается, ты тут же становишься звездой или героем, — сказал первый полицейский. — Все эти сопляки, вернувшиеся с войны в Персидском заливе, все они вдруг оказались героями. Я еще помню времена, когда парень считался героем, если он атаковал пулеметное гнездо с гранатами в руках и со штык-ножом в зубах. Вот это был герой, я понимаю! А теперь ты считаешься героем только потому, что прошел через эту трахнутую войну.
— Или если тебя кто-нибудь подрезал, — поддержал второй. — Раньше если бы ты стал защищаться, отобрал у бандита нож и всадил бы этот нож ему же в горло, тогда бы тебя посчитали героем. А теперь ты герой просто потому, что на тебя напали. Сразу набегают хмыри с кинокамерами: вот человек, на которого сегодня вечером напали в подземке, он герой, ребята, посмотрите на него, он позволил всадить в себя нож, пожмите его мужественную руку.
— Герой и знаменитость, не забывай, — добавил первый.
— Да, но на этот раз она вроде бы и вправду знаменитость.
— Ты когда-нибудь о ней слышал?
— Нет.
— И я нет. Мишель Кассиди? Кто такая эта чертова Мишель Кассиди?
— Она — сиротка Энни.
— Дерьмо собачье — вот что она такое. В этой стране, как только на кого-то нападут, из него делают героя и знаменитость, и газетчики тут же начинают вокруг него суетиться. Ты заметил — теперь каждая зараза знает, как сделать так, чтобы у тебя взяли интервью? Смотри: загорается многоэтажный дом, прибегают журналисты с телекамерами, и вдруг появляется какая-нибудь дамочка в ночной рубашке. Она только накануне приехала откуда-нибудь из Колумбии, по-английски говорит еле-еле, но зато дает интервью репортерам и держится так, будто она какая-нибудь звезда из шоу «Сегодня вечером». «Ой, сьэр, это так ужасно, мой ребьенок в дальньей комнатье, я нье знаю, чьто дьелать!» Из незаконной эмигрантки она тут же превращается в чертову знаменитость, которая дает интервью.
— А на следующей неделе она уже будет рекламировать какое-нибудь средство для волос.
— Огнетушители она будет рекламировать, — поправил второй, и полицейские рассмеялись.
Дождь продолжал лить, вгоняя их в уныние.
— Ты видишь в этом переулке хоть какой-нибудь сраный нож? — спросил первый полицейский.
— Ни хрена я не вижу, кроме дождя.
— Давай посмотрим на тротуаре.
— Тут канава.
— Может, он выбросил нож в канаву.
— А может, забрал его домой и сунул под подушку, этот самый нож за пятьдесят баксов.
— Который час?
— Уже почти два.
— Может, устроим перерыв?
— Да вроде рано.
— А ты есть не хочешь?
— Я могу сходить за пиццей.
— Давай лучше заканчивать.
— Мы здесь всего два часа.
— Больше двух.
— Ну, два с четвертью.
— Под этим чертовым дождем — не забывай.
— Ну пусть даже так.
— Ищем нож, который вообще не существует.
— Он мог выбросить нож в канаву.
— Да мы никогда его не найдем.
— Давай все-таки проверим и канаву.
Двадцать минут спустя они уже ели пиццу в ночной забегаловке на Мейпс-авеню.
Еще семь часов спустя Карелла и Клинг сидели в дежурке и перечитывали записи, которые они вчера вечером сделали в театре. Дождь немного приутих, но не настолько, чтобы у них исчезло ощущение продолжающейся зимы. Было седьмое апреля. Уже две недели и три дня как вроде бы наступила весна, но зима была отвратительной, и эта отвратительная зима все еще не закончилась — во всяком случае, по мнению горожан.
— Насколько я понимаю, — сказал Клинг, — все уже ушли из театра к тому времени, как Мишель Кассиди вышла в переулок.
— Все, кроме художницы по костюмам, — поправил его Карелла. — По словам Кендалла, она задержалась из-за примерки.
— Художницу зовут Джиллиан Пек, — сообщил Клинг и зевнул. — Помощник режиссера дал мне ее адрес и домашний телефон.
— Что, не выспался? — поинтересовался Карелла, и сам едва удержался от зевка.
— Я домой пришел только к трем. Мы заговорились.
— Вы с Шарон?
— С Шарин.
— Она в конце концов позволила тебе доехать до Калмс-Пойнта?
— Нет, мы встретились в городе. Слушай, а ты откуда знаешь?..
— Маленькая дежурка.
— Это не дежурка маленькая, это у кого-то уши длинные.
— I muri harmo orrecchi, — сказал Карелла.
— И что это значит?
— И стены имеют уши. Моя бабушка часто это повторяла. Так кто она такая?
— Твоя бабушка?
— Да, моя бабушка.
— Ты имеешь в виду Шарин?
— Я имею в виду Шарон.
— Шарин.
— Похоже, здесь сильное эхо.
— Нет, ее зовут Шарин. Через "и".
— А, Шарин.
— Да, Шарин.
— Ну так кто она такая?
— Она из полиции, — сказал Клинг.
Он решил, что разумнее будет не уточнять, что она заместитель главврача полицейского управления.
— Я ее знаю?
— Навряд ли.
— А где ты с ней познакомился?
— На работе.
Это тоже более-менее соответствовало действительности.
— Если все они уже ушли из театра, — сказал Клинг, меняя тему разговора, — то любой из них мог подождать в том переулке и напасть на нее. Так что...
— Ты хочешь сменить тему? — спросил Карелла.
— Да.
— Ну ладно.
— Я просто пока не хочу об этом говорить, — пояснил Клинг.
— Ладно-ладно, — протянул Карелла, но вид у него был несколько обиженный. — С чего начнем?
— Стив...
— Я понимаю.
— Сколько нам придется возиться с этим делом? Девицу выпустили из больницы через каких-нибудь пять минут после того, как она туда поступила. Сегодня она уже снова приступит к репетициям, и представление будет продолжаться. На мне висит три серийных убийства и десяток...
— Я знаю.
— Ведь это же пустяковое дело, Стив.
— Ты знаешь, что это так, и я это знаю, но согласится ли с нами комиссар Хартман?
— Ты о чем?
— Сегодня утром мне домой позвонил Пит.
— Ого!
— Он сказал, что еле отвязался от Хартмана. Комиссар и майор на пару желают знать, как там у восемьдесят седьмого участка движется дело с этой суперзвездой, на которую напали прямо у выхода из театра. Сказал, что они узнали о том, что перед покушением она побывала у нас в участке и подала жалобу...
— Но это было всего за три часа до нападения!
— А кто это будет считать? Сказал, что это некрасиво выглядит, что мы знали об угрожающих телефонных звонках и все-таки позволили...
— Позволили?!!
— ...чтобы актриса подверглась нападению...
— Ну да, конечно, мы позволили ее зарезать.
— Это, собственно, комиссар сказал Питу. А Пит повторил это мне в половине восьмого утра. Газеты здорово раздули это дело, Берт. Достаточно, чтобы всех взбудоражить. Пит желает получить этого головореза. И быстро.
* * *
Одетый в ливрею чернокожий привратник вежливо спросил у Кареллы, к кому он. Карелла предъявил жетон и сообщил, что ему нужен мистер Моргенштерн. Привратник переговорил с кем-то по селектору и сообщил Карелле, что тот может идти. Ему нужен пентхауз С, лифт направо по коридору. Дверь Карелле открыла чернокожая горничная и сказала, что мистер Моргенштерн сейчас находится в столовой — не будет ли мистер так любезен следовать за ней? Карелла прошел следом за горничной через роскошно обставленную квартиру, все окна которой выходили в парк.
Марвин Моргенштерн сидел в эркере, залитом яркими лучами утреннего солнца. Он был одет в синий шелковый халат. Из-под полы халата и из выреза выглядывала шелковая же пижама бледно-синего оттенка. Когда горничная ввела детектива в комнату, Моргенштерн как раз жевал кусочек тоста.
— Здравствуйте, — сказал Моргенштерн, — рад вас видеть. — С этими словами он встал, отряхнул крошки и протянул руку Карелле. Они поздоровались, и Моргенштерн предложил: — Присаживайтесь. Кофе хотите? А может, тост? Элли, принесите горячих тостов и еще одну чашку. Может, вам апельсинового сока? Элли, еще стакан сока, пожалуйста. Да вы присаживайтесь.
Карелла сел.
Он позавтракал в восемь утра, а сейчас было уже начало одиннадцатого. Моргенштерн еще не брился, но уже успел причесаться — зачесал волосы назад и не стал делать пробора. У него были лохматые черные брови под стать волосам, хотя волосы были настолько черными, что создавали впечатление крашеных. А может, он и брови красил. Узкие тонкие губы, ярко-голубые глаза. В глазах, похоже, прыгали смешинки, хотя Карелла не видел в случившемся преступлении ничего забавного.
— Как вы думаете, кто это сделал? — спросил Моргенштерн.
— А вы как думаете?
— Да кто его знает? В этом городе психов полно. Ну а какие-нибудь идеи у вас есть?
— Мы ведем расследование, — туманно ответил Карелла.
— И поэтому вы сюда и пришли?
— Да.
— Вы думаете, что это сделал я? — спросил Моргенштерн и расхохотался.
— Вы?
— Мне шестьдесят семь лет, — произнес Моргенштерн, отсмеявшись. — Три года назад я перенес инфаркт, мое колено, из которого двадцать лет назад удалили хрящ, начало болеть к непогоде, а вы думаете, что я напал в темном переулке на актрису из собственного театра? Совесть у вас есть, приятель? А, это вы, Элли. Свежий кофе? Замечательно. Поставьте сюда. Да, спасибо.
Горничная поставила поднос, на котором находились чайная ложечка, вилка, нож, салфетка, стакан апельсинового сока, пустая чашка и блюдце, вазочка с тостами и джезва с горячим кофе. Карелла прикинул, что горничной, должно быть, не больше двадцати трех — красивая женщина с вишневыми глазами и с лицом цвета кофе с молоком. Детектив подумал, что горничная, должно быть, гаитянка — в последнее время появилось много эмигрантов с Гаити. Не произнеся ни слова, девушка покинула комнату.
Моргенштерн разлил кофе, придвинул детективу сахарницу и молочник. Карелла выпил сок и потянулся за тостом. Он намазал тост маслом, потом добавил земляничного джема и откусил. Хлеб был свежим, а тост — хрустящим и теплым. Кофе тоже был хорош — крепкий и вкусный. Карелла расположился как дома.
— В таком случае расскажите мне о театральном бизнесе, — попросил он.
— Вы хотите знать, стоило ли мне пырять ее ножом? — спросил Моргенштерн.
Похоже, происходящее по-прежнему его забавляло.
— Что-то вроде того, — согласился Карелла.
— Что-то вроде того, много ли я выиграл от ранения моей звезды и от того, что название пьесы теперь на слуху у всего города? — И Моргенштерн широко, безо всякой задней мысли улыбнулся.
— И дата премьеры тоже, — добавил Карелла.
— Правильно, шестнадцатое число, — сказал Моргенштерн. — В четверг вечером. За день до еврейской Пасхи и страстной пятницы. Это принесет нам удачу, вам не кажется? Двойной праздник. Ну так разрешите просто сказать вам, сколько я заработаю, если эта пьеса станет хитом сезона. А я допускаю, что вероятность этого достаточно высока. На следующей неделе мы попадем на обложку «Тайма», понимаете? В воскресный номер.
— Я об этом не знал.
— Ну, так или иначе, это превратилось в телевизионную драму с продолжением. Просто невозможно послушать новости, чтобы вам тут же не сообщили про Мишель Кассиди. Мишель Кассиди, Мишель Кассиди, повсюду Мишель Кассиди. А правда, что еще нужно телевизионщикам? Красивую девицу с большими сиськами пырнули ножом — конечно, они тут же это проглотили. На публике они заламывают руки, а в кулуарах куют железо, пока горячо. Я не удивлюсь, если они сделают из этого «мыльную оперу». Впрочем, я ничего против не имею. На самом деле, если вы хотите оказать мне большую услугу, — арестуйте кого-нибудь до премьеры. Чтобы история развивалась — понимаете?
— Вы собирались рассказать мне...
— Да, о моих финансах. Что я могу с этого получить? Почему я напал на Мишель, так?
— Я не говорил, что вы на нее напали.
— Я знаю, что вы этого не говорили. Я шучу. Я тоже не говорю, что это я ее ранил. Потому что я этого не делал.
— Очень рад это слышать, — сказал Карелла, глотнул кофе и намазал себе еще один тост.
— Хотя моя доля в прибылях выглядит достаточно большой, чтобы оправдать это, — заметил Моргенштерн.
— Что оправдать?
— Убийство.
— Гм. А сколько составляет ваша доля?
— Именно об этом вы спросили с самого начала.
— А вы до сих пор мне не ответили.
— Если кратко, я получаю два процента со сборов, пятьдесят процентов от прибыли плюс оплата текущих расходов.
— И какие сборы вы ожидаете?
— Если мы переберемся в нижний город — вы хотите сказать? А мы таки переберемся, если пьеса будет пользоваться успехом. Тогда мы перейдем в театр на Стеме, на пятьсот мест. Самые дорогие билеты на обычную пьесу идут по пятьдесят баксов. С мюзиклами немного не так, там цена может доходить до шестидесяти пяти — семидесяти баксов, в зависимости от обстоятельств. Договоримся считать по пятьдесят баксов, тогда в среднем... Слушайте, что я морочу себе голову? У меня же все это посчитано.
— Посчитано?
— Да, мой менеджер делал для меня подсчеты на тот случай, если мы переберемся на Стем.
— Думаю, вы это предвидели.
— Ну, теперь я действительно это предвижу.
— Когда он сделал для вас эти расчеты?
— Вчера. Сразу после того, как Мишель была ранена.
— Ясно.
— Угу. Если вам понадобится копия этих расчетов, я вам ее вручу, когда вы соберетесь уходить.
— Был бы вам признателен.
— К вашим услугам, — ответил Моргенштерн.
— Ну так что показали расчеты вашего менеджера на тот случай, если вы переберетесь в Стем?
— В зал на пятьсот мест? Сборы могут составлять семьдесят тысяч в неделю.
— Другими словами, мистер Моргенштерн, если пьеса станет хитом, вы сможете загрести неплохой куш.
— Да, довольно неплохой.
— И сколько времени понадобится на то, чтобы компенсировать ваши затраты?
— При таких сборах? Тринадцать недель.
— После чего вы сможете получать пятьдесят процентов от прибыли.
— Да.
— А кто получает остальные пятьдесят процентов?
— Мои вкладчики.
— И сколько же их?
— Двенадцать. Если хотите, я могу дать вам их список.
— Сколько получает автор пьесы?
— Фредди? Шесть процентов.
— От какой суммы? За вычетом расходов или без оного?
— Безо всякого. Просто шесть процентов от сборов.
— Прибыльное дело, — хмыкнул Карелла.
— Если не считать того, что на каждую пьесу, пользующуюся успехом, приходится десяток провалившихся. Честно вам говорю — лучше вкладывайте деньги в кассу взаимопомощи.
— Я учту ваш совет, — сказал Карелла.
— Берите еще тост.
— Спасибо. Еще несколько вопросов, и я перестану компостировать вам мозги.
— А теперь вернемся к нашим баранам, — сказал Моргенштерн и снова улыбнулся.
— Насколько я понимаю, — начал Карелла, — вчера вечером...
— Ну, что я говорил?
Карелла улыбнулся. Он взял еще один тост, снова намазал и откусил. Прожевав, он сказал:
— Вчера вечером Мишель задержалась в театре на пятнадцать-двадцать минут. Все остальные уже ушли на обед, а она...
— Ну да, насколько я понимаю, так оно и было.
— Вас там не было?
— Нет. С чего вы взяли, что я там был?
— Я думал...
— Раньше — может быть, но не тогда, когда они...
— Я думал, что вы присутствовали на репетиции.
— Я пришел в театр в пять, а ушел не то в шесть, не то без четверти шесть. Сразу после свары.
— Какой свары? — заинтересовался Карелла.
— Да обычное дерьмо.
— А в чем это обычное дерьмо заключалось?
— Актриса желала знать, почему она должна делать то или это, а режиссер требовал, чтобы она не выпендривалась, а делала.
— То есть это была ссора между Мишель и Кендаллом, так?
— Да, так. Только это не было ссорой, это была обычная грызня. Вы знаете эту знаменитую историю насчет телефонного звонка?
— Нет, не знаю.
— В какой-то пьесе присутствует сцена, во время которой звонит телефон. Актер должен снять трубку и поговорить с человеком на другом конце провода. Согласно этому методу актер хочет знать мотивации поступка — почему он должен снимать трубку? А режиссер ему говорит: «Да потому, черт бы тебя побрал, что телефон звонит!» Это происходит все время — грызня между режиссером и актерами. Не стоит придавать этому значения.
— Кто еще при этом присутствовал? Фредди Корбин там был?
— Нет. Только актеры и подсобные рабочие.
— Когда вы уходили, они все еще были там?
— Да.
— Но они ушли из театра раньше Мишель — так?
— Да, она отправилась на примерку. Она минут на пятнадцать-двадцать нужна была художнице по костюмам.
— Итак, все остальные в половине седьмого ушли на обед...
— Мне кажется, Эшли так рассчитывал. Да, я уверен, что он сказал «половина седьмого».
— И в театре остались только Мишель и художница по костюмам.
— Ну, там должен был оставаться еще Тори.
— Тори?
— Наш охранник. Он стоит на служебном входе.
— Его так зовут? Тори?
— Ну, на самом деле его настоящее имя Сальваторе Андруччи. Но он выступал под именем Тори Эндрюс. Вы не помните Тори Эндрюса? Лет двадцать — двадцать пять назад он показывал очень неплохие результаты в среднем весе. Это и есть Тори.
— Не знаете, где я могу его найти?
— В театре. Хотите еще кофе? Я попрошу, чтобы эта чернушка принесла свежего.
— Спасибо, нет, — отказался Карелла. — С меня хватит.
— Тогда позвольте, я отыщу эти расчеты. Если, конечно, они вам все еще нужны.
— Они мне все еще нужны, — подтвердил Карелла.
* * *
Джиллиан Пек жила в верхней части города, в солидном доме со швейцаром. Швейцар позвонил по домофону и сообщил о госте. Клинг услышал, как женский голос произнес с британским акцентом:
— Да, пожалуйста, пусть он поднимется.
Женщине, открывшей дверь, на вид было сорок с небольшим. Это была хрупкая брюнетка с буйной гривой волос, одетая в зеленую тунику из шелка и парчи, расклешенные пижамные брюки и зеленые тапочки с золотой отделкой. Она прямо с порога сообщила Клингу, что на полдень у нее назначена встреча — а уже было десять минут двенадцатого, — и потому она надеется, что детектив будет краток. Клинг пообещал постараться.
Хозяйка провела его в гостиную. По стенам ее были развешаны в рамочках рисунки костюмов, которых, похоже, хватило бы на сотню разных пьес, — но Джиллиан заявила, что они относятся всего лишь к десяти постановкам.
— Моей любимой работой была «Двенадцатая ночь», я ее делала для Марвина. — Хозяйка лучезарно улыбнулась и провела Клинга мимо серии эскизов, на которых были изображены люди в ярких нарядах. В углу каждого эскиза карандашом было написано имя персонажа: сэр Тоби Белч. Сэр Эндрю Агвичек. Мальволио. Оливия. Виола...
— Мне нравятся имена, которые он им дал, — кивнула в сторону своих творений художница. — Вы знаете полное название этой пьесы?
— Нет, — сказал Клинг.
— Шекспир назвал ее «Двенадцатая ночь, или Что угодно». Я восприняла это как намек на костюмы. Я решила, что взгляд должен беспрепятственно проникать повсюду.
— Думаю, вам это удалось, — проронил Клинг.
— Да, вполне, — согласилась Джиллиан, изучая рисунок. — Ну да ладно, — сказала она, внезапно повернувшись и подойдя к мягкому уголку, состоявшему из дивана, обтянутого красным бархатом, и двух кресел по бокам, обтянутых черным. Женщина уселась в одно из черных кресел — возможно, потому, что ей не хотелось слишком уж напоминать новогоднюю елку — зеленый наряд на красном фоне. Клингу стало любопытно, делает ли она наряды и для себя тоже.
— Не хотите присесть? — спросила Джиллиан, указав на софу.
Клинг сел.
Хозяйка посмотрела на часы.
— Я по поводу мисс Кассиди, — начал детектив.
— Ох, бедное дитя! — воскликнула Джиллиан.
— Насколько я понимаю, вы были вместе с ней вчера вечером. Как раз перед тем, как она подверглась нападению.
— Да. Мы примеряли один из ее костюмов.
— А сколько их у нее?
— Она трижды переодевается по ходу пьесы. Это был костюм для первого действия. Белый наряд — он создает ощущение невинности, девственности. Предполагается, что она приходит в театр совсем юной девушкой. Вы знакомы с пьесой?
— На самом деле нет.
— Дрянь редкостная, — сказала Джиллиан. — Если уж начистоту, Марвин должен благодарить Бога за это нападение — такая реклама!
— Я уверен, что он и вправду его благодарит, — согласился Клинг.
Хозяйка посмотрела на детектива и хмыкнула.
— Ну, я бы не удивилась. В общем, в пьесе три действия и, соответственно, три наряда. Один девичий — белый, второй — серый, когда она, так сказать, теряет невинность (полная чушь, на самом деле) и красный наряд для третьего действия, после того, как она подверглась нападению — Бог его знает, что это должно означать. И кто ее ранил, тоже, кстати, непонятно. Вот вам случай, когда жизнь подражает искусству, не так ли?
— Полагаю, что так.
— Вы кого-нибудь подозреваете?
— Пока что нет.
— Жизнь точь-в-точь следует за искусством, — сказала Джиллиан. — В пьесе так и остается неизвестным, кто ее ранил.
— Ну, мы ведем расследование.
— Но ведь это означает, что человек, который ранил Мишель, все еще неизвестен, разве нет? И он может так и остаться неизвестным. И это не будет таким уж нетипичным случаем для нашего города, ведь так?
— Увы, да, — согласился Клинг.
— Это я не в обиду.
— Где происходила примерка, мисс Пек?
— У Мишель в уборной.
— Во сколько она началась?
— В половине седьмого, может, в тридцать пять минут.
— И сколько она продлилась?
— О, не больше десяти минут.
— То есть до без двадцати семь?
— Я бы сказала — до без четверти.
— И что потом?
— Что вы имеете в виду?
— Что вы делали после примерки?
— Ну, мы ушли.
— Из театра?
— Нет, из уборной.
— Вы ушли вместе?
— Нет. Я отправилась в костюмерную, чтобы повесить наряд на место, а Мишель пошла в туалет.
— Вы еще видели ее тем вечером?
— Да, перед выходом из театра.
— И где вы ее видели?
— Рядом со служебным выходом на стене висит телефон-автомат. Когда я выходила из театра, Мишель там стояла.
— Она с кем-нибудь разговаривала?
— Нет. В тот момент она просто набирала номер.
— Во сколько это было?
— Э-э... где-то без десяти семь.
— И что было потом?
— Я попрощалась с Тори и вышла.
— Кто такой Тори?
— Наш охранник.
— А где он находился?
— Сидел у выхода. Он всегда там сидит. Там его стул.
— Далеко от телефона?
— Не то пять, не то шесть футов. Точнее не скажу.
— Видели ли вы кого-либо в переулке, когда вышли из театра?
— Ни единой души.
— Когда Мишель вышла, вас уже не было в переулке, так?
— Да, так.
— То есть вы не видели, как она выходила?
— Нет, не видела.
— И, конечно же, вы не видели, кто ее ранил?
— Совершенно верно.
— Куда вы отправились, выйдя из театра?
— На встречу с одним моим другом.
— Где она происходила?
— В городе, в ресторане. Я прямо у театра поймала такси.
— Во сколько это было?
— Без пяти семь.
— Вы помните точное время?
— Да, я как раз посмотрела на часы. Мы с моим другом должны были встретиться в четверть восьмого, и я смотрела, не опаздываю ли я. До этого ресторана довольно далеко добираться.
— Что это за ресторан, мисс Пек?
— «Да Луиджи», на Мерси-стрит.
— Ну и как, вы опоздали?
— Нет, я добралась одновременно с Дороти.
Клинг посмотрел на Джиллиан.
— Все, точка, — сказала она.
Тори Эндрюс, он же Сальваторе Андруччи, внимательно изучил жетон Кареллы, потом еще раз проверил его удостоверение и только после этого спросил:
— Вы по поводу Мишель?
— Да.
— Я думал, что вы уже поймали эту сволочь.
— Мы ведем расследование.
— Надеюсь, меня вы не подозреваете? — хмыкнул Тори. Во рту у него недоставало нескольких зубов.
В мистере Эндрюсе было примерно пять футов десять дюймов роста, и весил он около двухсот сорока фунтов. Теперь он уже вряд ли смог бы выступать в среднем весе. Его левый глаз был частично закрыт старым шрамом, а нос свернут набок, и поэтому его голос был похож на голоса забияк, подравшихся по пьяной лавочке, с которыми Карелле приходилось время от времени иметь дело. Но в живых зеленых глазах Тори Эндрюса светился несомненный ум, и Карелла понадеялся, что мистер Эндрюс ушел с ринга до того, как ему вышибли мозги.
Он был одет в манере, которую Карелла называл «свитер булочника», поскольку именно такой свитер надевал каждое утро отец Кареллы, отправляясь на работу. В данном случае свитер оказался коричневым кардиганом без воротника, со слегка обтрепанными рукавами и отсутствием одной пуговицы. Тори носил его с вельветовыми брюками и коричневыми мокасинами. Он сидел на стуле прямо у служебного выхода. Футах в семи-восьми от стула на выкрашенной в черный цвет кирпичной стене висел телефон-автомат. Из-за кулис долетали голоса не то двух, не то трех актеров, репетирующих очередную сцену. Настенные часы показывали половину первого.
— Тори, не могли бы вы рассказать мне о вчерашнем происшествии? — спросил Карелла.
— Да, конечно. Это я вызвал полицию. Я услышал, как она закричала, и выскочил на улицу. Она лежала на земле и кричала.
— И больше вы никого не увидели в переулке?
— Нет. Только ее. Вы имеете в виду — того, кто напал? Нет. Хотел бы я его увидеть.
— Что вы стали делать?
— Я оставил ее лежать там, где она лежала. Если человек получил травму, его лучше не шевелить лишний раз. Я научился этому на ринге. Если человеку плохо, а вы начнете его тормошить, то можете сделать еще хуже. Потому я оставил ее лежать, а сам побежал в театр и позвонил девять-один-один. Прямо вон с того телефона. Они тут же приехали. Для нашего города это можно считать чудом.
— Вы не помните, не видели ли вы кого-нибудь подозрительного до того, как мисс Кассиди вышла из театра?
— Я не выходил на улицу.
— Я имею в виду — в самом театре. После того, как все остальные ушли.
— В смысле — после того, как мисс Пек тоже ушла?
— Да. Вы не видели в театре кого-нибудь подозрительного? Кого-нибудь, кто не должен был там находиться?
— Нет, не видел. Мисс Пек ушла, несколько минут спустя Мишель подошла позвонить по телефону, потом...
— Мисс Кассиди звонила по телефону?
— Да. Вон по тому телефону-автомату, который висит на стене.
— Вы не слышали, о чем она говорила?
— Ну, это был очень короткий разговор.
— Но вы его слышали?
— Да, слышал.
— И что она сказала?
— Она сказала... Вам нужно дословно? Я не уверен, что повторю ее слова совершенно точно.
— Настолько точно, насколько вы сможете вспомнить.
— Ну... она сказала: «Это я, я выхожу», — что-то в этом духе. Потом она послушала, потом просто сказала «о'кей» и повесила трубку.
— Она называла какое-нибудь имя?
— Нет.
— Что она стала делать после этого?
— Она подошла ко мне, и мы немного поболтали.
— И долго?
— Минут пять, наверное. Мишель посматривала на часы... Я подумал, что она договорилась с кем-то встретиться. Мы поговорили несколько минут, потом она снова посмотрела на часы и сказала: «Ну ладно, Тори, уже поздно» — что-то такое, и вышла.
— Во сколько это было?
— В начале восьмого.
— Откуда вам это известно?
— Так вон же часы висят, — объяснил Тори и показал на настенные часы у себя над головой. — Я все время на них смотрю. Забавно, — сказал он, — на ринге три минуты — это целая вечность. А здесь, в театре, я сижу себе на стуле, смотрю на часы и вспоминаю прежние годы, будто старый фильм. Мне иногда кажется, что я просто не успею просмотреть все фильмы, которые крутятся у меня в голове. Как вам кажется, успею я их просмотреть?
— Надеюсь, что успеете, — мягко сказал Карелла.
* * *
Висевшие в дежурке часы показывали двадцать минут второго. Они сходили поесть, а теперь, после обеда, сели сводить воедино полученные результаты.
— Кому она звонила? — спросил Клинг.
— Существенный вопрос.
— Дай-ка мне посмотреть эти расчеты Моргенштерна, — попросил Клинг. Карелла протянул ему листок бумаги.
ЕЖЕНЕДЕЛЬНЫЙ БЮДЖЕТ ПЬЕСЫ «ЛЮБОВНАЯ ИСТОРИЯ»
ДЛЯ 500-МЕСТНОГО ТЕАТРА «МИДДЛ»
ИЗ РАСЧЕТА СБОРОВ В 100 000 $
ЗАРПЛАТА:
МИШЕЛЬ КАССИДИ 3000 $
АНДРЕА ПАРКЕР 2400 $
КУПЕР ХАЙНЕС 2400 $
МАРК РИГАНТИ 2400 $
4 СТАТИСТА ПО 1000 S, ВСЕГО 4000 $
— Слушай, а статисты нехило зарабатывают?
— Хочешь стать актером?
— Нет, спасибо.
ПОМОЩНИК РЕЖИССЕРА 1400 $
ВТОРОЙ ПОМОЩНИК РЕЖИССЕРА 1150 $
ОТЧИСЛЕНИЯ НА А.Е.А., ОТПУСКА И БОЛЬНИЧНЫЕ 990 $
— Что такое А.Е.А.?
— Понятия не имею.
ХУДОЖНИК ПО КОСТЮМАМ 900 $
ОТЧИСЛЕНИЯ НА ОТПУСКНЫЕ
Т.В.А.У./МУ И ХС 63 $
— Т.В.А.У?
— Спорим — это какой-нибудь профсоюз?
— А МУ и ХС?
— Понятия не имею.
ГЛАВНЫЙ МЕНЕДЖЕР 1500 $
МЕНЕДЖЕР КОМПАНИИ 977 $
АГЕНТ ПО СВЯЗЯМ С ПРЕССОЙ 1085 $
ПОМОЩНИК ПРОДЮСЕРА 500 $
АДВОКАТ 350 $
СТАРШИЙ БУХГАЛТЕР 250 $
БУХГАЛТЕР 200 $
МЕНЕДЖЕР ПО ПОДБОРУ АКТЕРОВ 250 $
ХУДОЖНИКИ ДВОЕ ПО 175-350 $
ИТОГО: 24 165 $
ТЕАТР:
АРЕНДНАЯ ПЛАТА 6500 $
ПОСТОЯННЫЙ ПЕРСОНАЛ ТЕАТРА 22 500 $
ДОП. РАБОЧИЕ СЦЕНЫ 1195 $
ИТОГО: 30 195 $
РЕКЛАМА:
РЕКЛАМА В ГАЗЕТАХ 9000 $
РЕКЛАМА ПО РАДИО 3000 $
РЕКЛАМА ПО ТЕЛЕВИДЕНИЮ 0
— Это что получается — они не верят в силу электронного ящика?
— Получается, что не верят.
АФИШИ 200 $
РЕКЛАМА НА АВТОБУСАХ, ТЕЛЕФОННЫХ
БУДКАХ и т. п. 3000 $
ПЕЧАТЬ И РАССЫЛКА ФОТОГРАФИЙ
ФОТОРЕПОРТЕРАМ 150 $
РАСХОДЫ АГЕНТА ПО СВЯЗЯМ С ПРЕССОЙ 250 $
ОСОБАЯ РЕКЛАМА 400 $
— Что такое особая реклама?
— Пусть меня подстрелят, если я знаю.
ИТОГО: 16 000 $
АДМИНИСТРАТИВНЫЕ
И ОБЩИЕ РАСХОДЫ
РАЗМЕЩЕНИЕ ПРОГРАММ и т. д. 80 $
ПРОФСОЮЗНЫЕ ВЗНОСЫ 500 $
— Дорогое удовольствие, однако...
— Как сказала обезьяна, подтершись сотенной купюрой, — продолжил фразу Карелла, и оба детектива захихикали, словно мальчишки.
АДМИНИСТРАТИВНЫЕ РАСХОДЫ
ПРОДЮСЕРА 750 $
АДМИНИСТРАТИВНЫЕ РАСХОДЫ
ГЛАВНОГО МЕНЕДЖЕРА 400 $
— Остальную часть административных расходов можешь пропустить, — сказал Карелла. — Давай следующий раздел.
Клинг перевернул листок.
АВТОРСКИЕ ОТЧИСЛЕНИЯ И ГОНОРАРЫ
(ИСХОДЯ ИЗ СБОРОВ В 100 000 $)
АВТОРУ 6.00%-6000 $
ЗВЕЗДАМ 0
— Значит, Мишель не причитается ни кусочка от этого пирога.
— Да никому из актеров не причитается.
— Больше всего получает автор.
— Не автор, а Моргенштерн.
— Ну, по этим расчетам так не скажешь.
РЕЖИССЕРУ 2.00%-2000 $
ПРОДЮСЕРУ 2.00%-2000 $
ВСЕГО: 10 000 $
— Моргенштерн, кроме этого, получает пятьдесят процентов от прибыли.
— Недурно. А театр тоже принадлежит ему?
— Вряд ли. Не думаю.
ОТЧИСЛЕНИЯ ТЕАТРУ
(в процентном отношении) 5.00% — 5000 $
— Ну и что у нас получается?
— Добавь еще вот это.
ОБЩАЯ СМЕТА ЕЖЕНЕДЕЛЬНЫХ ТЕКУЩИХ
РАСХОДОВ 99 897 $
РЕЗЮМЕ.
ДЛЯ 500-МЕСТНОГО ТЕАТРА
С САМЫМИ ДОРОГИМИ БИЛЕТАМИ ПО 50.00 $
И СРЕДНЕЙ ЦЕНОЙ БИЛЕТОВ — 45.75 $
ПРЕДПОЛАГАЕМЫЕ СБОРЫ 183 000 $
ПРЕДПОЛАГАЕМЫЕ РАСХОДЫ 112 925 $
ПРЕДПОЛАГАЕМАЯ ПРИБЫЛЬ 70 075 $
— Моргенштерн получает половину, — сказал Карелла. — Плюс два процента и административные расходы.
— Ты думаешь, это он?
— Нет.
— А кто тогда?
— Тот, кому Мишель звонила перед выходом из театра.