“Удивительно, как просто все сошло, – подумал Хейз. Если бы все в жизни было так легко, каждый в этом мире имел бы свое личное розовое облако, на котором мог бы витать над землей”.

Но сам факт, что Вирджиния так быстро сняла пальто, расставшись с револьвером, вселил сомнение в душу Хейза. Он не был суеверным, но скептически относился к слишком уж благоприятному ходу событий. Может быть, успешное осуществление первой части плана было плохой приметой для второй части?

Револьвер теперь был там, где он планировал, – в кармане плаща, висевшего на вешалке у стены. Недалеко от вешалки, у барьера, был выключатель для всего верхнего света. План Хейза заключался в том, что он пройдет к висевшей на стене у выключателя доске циркуляров, якобы для того, чтобы проверить лиц, на которых был объявлен розыск, и потом – когда представится возможность – выключит свет и достанет из кармана плаща Вирджинии пистолет Бернса. Он не будет стрелять сразу, ему не нужна дуэль на пистолетах, особенно когда на столе перед Вирджинией стоит бутыль. Он будет держать пистолет у себя и выстрелит только тогда, когда представится возможность сделать это без нежелательных последствий.

Хейз не представлял себе, как подобный план может провалиться. Кроме верхнего света, в комнате не было других ламп. Один щелчок – и темнота. Это займет не более трех секунд – он выхватит пистолет из кармана, спрячет его и снова включит свет.

Выстрелит Вирджиния за эти три секунды?

Вряд ли.

Если она даже выстрелит, то в комнате будет совершенно темно, и она, вероятнее всего, промахнется.

“Да, риск немалый, – сказал себе Хейз. – Ей даже не надо стрелять. Она может просто смахнуть бутыль со стола рукой, – и для всех наступит вечное блаженство”.

Но Хейз рассчитывал еще на одну вещь – ему поможет нормальная человеческая реакция на внезапную темноту. В неразберихе Вирджиния может подумать, что свет потух из-за какой-то неполадки. Она не будет стрелять и не сбросит бутыль до тех пор, пока не поймет, в чем дело. Но в это время свет уже будет гореть снова, Хейз найдет какую-нибудь отговорку и скажет, что выключил свет нечаянно.

Это должна быть убедительная отговорка. А может быть, необязательно? Если свет тут же загорится и все будет так, как прежде, она примет любое алиби? Интересно, вспомнит ли она, что у нее в кармане был пистолет? Если вспомнит, тогда придется палить, невзирая на нитро. По крайней мере, они оба будут вооружены.

Хейз снова перебрал в уме все детали. Подойти к доске циркуляров, сделать вид, что занялся бумагами, повернуть выключатель, выхватить пистолет...

Погоди-ка.

Есть еще один выключатель для тех же лампочек в дальнем конце коридора, сразу же у металлической лестницы. Он включает свет одновременно в коридоре и дежурной комнате, чтобы, поднявшись на второй этаж, не идти в полной темноте по коридору. Хейз размышлял, не следует ли придумать что-нибудь и со вторым выключателем, чтобы быть полностью уверенным. Очевидно, в этом не было необходимости, так как выключатели работали независимо друг от друга.

“Ладно, – сказал он себе, – начнем”.

И направился к доске циркуляров.

– Эй!

Хейз остановился. Анжелика Гомес положила руку ему на локоть.

– Есть сигарета?

– Конечно, – ответил Хейз, вынул из кармана пачку и достал сигарету.

Анжелика взяла ее, приклеила к нижней губе и ждала. Хейз зажег спичку и поднес к сигарете.

– Мучас грасиас, – сказала Анжелика, – у вас хорошая манера. Это самый важный вещь.

– Да. – Хейз хотел отойти от нее, но она схватила его за рукав.

– Знаете что?

– Что?

– Я ненавижу эта город. Знаете почему?

– Нет, почему?

– Нет хорошая манера. Эта правда.

– Ну, грубость есть всюду.

Хейз опять хотел отойти, но Анжелика спросила:

– Зачем вы спешите?

На этот раз Вирджиния Додж отвернулась от стола и подозрительно посмотрела на Хейза.

– Я не спешу, – ответил он.

– Тогда садитесь, – предложила Анжелика, – давайте поговорить. В этот город никто не имеет время поговорить. На мой остров не так. На остров каждый имеет время на всякий вещь.

Хейз знал, что ему делать. Вирджиния Додж не отрывала от него взгляда. Стараясь показать, что не спешит, он пододвинул стул и сел. Небрежно, может быть, слишком небрежно, вынул из пачки еще одну сигарету и закурил. Он делал вид, что совершенно не замечает Вирджинию, что его интересует только приятное общество Анжелики Гомес. Выпуская дым из сигареты, он думал: “Интересно, когда она вспомнит, что оставила пистолет в кармане плаща?”

– Откуда у вас седой волос? – спросила Анжелика.

Хейз бессознательно пригладил прядь над левым виском.

– Меня однажды ударили ножом, а потом выросли седые волосы.

– Где вас ударили ножом?

– Это длинная история.

– Я имею время.

“Но я не имею”, – подумал Хейз и увидел, что Вирджиния все еще смотрит на него. “Может быть, она что-то подозревает?” – Хейз почувствовал в желудке тяжесть, словно проглотил тягучий отвар. Ему хотелось шумно вздохнуть, закричать, ударить кулаком по стене. Вместо этого он заставил себя продолжить разговор, хотя ни на минуту не забывал о пистолете.

– Я расследовал дело о грабеже, – начал Хейз. – Когда я пришел в квартиру, у женщины, которую ограбили, была истерика, а когда я уходил, она была страшно напугана. Я хотел выйти на улицу и послать к ней патрульного, но не дошел до улицы. Тот парень бросился на меня с ножом.

– Это был грабитель?

– Нет, и это самое смешное. Это был начальник охраны того дома. Он услышал ее крики и побежал вверх по лестнице, так как думал, что к ней вернулся грабитель. В холле было темно, и когда он увидел меня, то сразу напал. Я страшно разозлился и как следует избил его. Но он к тому времени успел проделать дырку у меня в голове.

– А потом?

– Потом мне побрили голову, чтобы добраться до раны. И когда волосы выросли, они были уже седые. Вот и все.

– Тот парень угодил в тюрьму?

– Нет. Он был действительно уверен, что я грабитель.

Анжелика замолчала.

– А я пойду в тюрьму?

– Да. Наверное.

Опять наступило молчание. Хейз хотел отойти от Анжелики, но Вирджиния все еще смотрела на него. Он увидел в глазах Анжелики грусть, пробивающуюся сквозь жесткое выражение, из-за которого она казалась старше своих лет.

– Что привело тебя на материк? – спросил Хейз, чтобы как-то поддержать разговор.

Анжелика, не задумываясь, ответила:

– Самолет “Пан-Америкэн”.

– Нет, нет, я имел в виду...

– А, вы хотели узнать...

Анжелика расхохоталась, и внезапно ее лицо потеряло жесткость. Она откинула голову, и на минуту ее крашеные светлые волосы показались такими же естественными, как и смех. Легкие морщинки на лбу и у рта разгладились, и осталась лишь естественная и яркая красота – привилегия, дарованная ей при рождении, которую не смог отнять даже этот город. Но скоро смех умолк. Веселье сползло с лица, как прозрачное покрывало, рассыпавшееся в прах. И жесткость опять покрыла толстым слоем лака ее красоту.

– Я пришла сюда, потому что я всегда голодная, – сказала она. – В Пуэрто-Рико очень бедные. Я получала письмо от двоюродная сестра. Приезжай город, приезжай город. Я приехала. Очень легко. Самолетный кампания дают взаймы.

Есть люди дают взаймы динеро. Потом им отдаю с процентами. Я приехала. Я. приехала здесь в январе. Очень холодный здесь, нельзя даже подумать. Я знала, здесь есть зима, но не подумала, что такой холодный.

– А где ты остановилась, Анжелика?

– Я остановилась сначала на месте, его называют “теплый кровать”. Знаете, что это такое?

– Нет. А что?

– Вы думаете, что-то грязный, но это не так. “Теплый кровать” – это место, где люди могут спать по очереди, как смена, компренде? Как будто одна комната снимают три человека. Ты приходишь спать, потом уходишь. Потом следующий приходит спать, потом уходит. Одна квартира снимают три человека. Очень хитрые, много динеро. Выгодно. Хозяину, не нам.

Анжелика невесело улыбнулась.

– Я была там, пока весь деньги ушел, а потом пошла жить, где двоюродная сестра. Потом я поняла, что стала – как вы говорите – обаза. Обаза. Когда что-то мешает жить.

– Обуза, – поправил Хейз.

– Si. Обаза. И тогда я нашла мужчину и пошла жить с ним.

– Кто он был?

– А, просто мужчина. Не совсем плохой, не имел дела полиция. Но я не живу с ним, потому что он бил меня один раз, а это я не люблю. Так я ушла. Иногда стала спать с другие мужчины, но только когда совсем нет деньги.

Она замолчала.

– Я скажу вам что-то.

– Что?

– В Пуэрто-Рико я была красивая девушка. Здесь я тоже красивая, но дешевка. Понимаете? Я иду на улица, и мужчины думают: “Я буду спать с эта девушка”. В Пуэрто-Рико есть уважение. Совсем не так, как здесь.

– Как это?

– В Пуэрто-Рико девушка идет на улица, мужчины смотрят и радуются, приятно видеть. Девушка может немного вилять задом, мужчины любят, им нравится. И немного смеются, я хочу сказать, от всего сердца, без злоба. Здесь... нет. Здесь всегда думают: “Дешевый шлюха. Пута”. Я ненавижу эта город.

– Ну, ты...

– Я не виновата, что не так хорошо знаю английский. Я учила испанский. Я знаю настоящий испанский, очень литературный испанский, очень хороший школа. Но испанский здесь не годится. Если говорите здесь по-испански, тогда вы иностранец. Но это и моя страна тоже, нет? Я тоже американка, нет? Пуэрто-Рико тоже есть Америка. До испанский здесь нехорошо. Кто говорит по-испански, это означает пута. Я ненавижу эта город.

– Анжелика...

– Знаете что? Я хочу вернуться остров. Я хочу вернуться и никогда не уехать больше. Я говорю вам. Там я бедный, но там я Анжелика Гомес. Я знаю, кто я такой. И в целый мир нет больше, нет другой Анжелика Гомес. Только я. А здесь я никто, только грязный пуэрториканкский дрянь.

– Не для всех, – сказал Хейз.

Анжелика покачала головой.

– У меня будет большая неприятности сейчас, нет?

– Да, очень большие неприятности.

– Si. И что со мной будет сейчас? Я пойду в тюрьму, а? Может быть хуже, если этот Касым умрет, а? А почему я порезала его? Хотите знать, почему я порезала? Потому что он забывает одна вещь. Он забывает то, что все забывают в этот город. Он забывает, что я – это я, Анжелика Гомес, и все, что я имею, – это мой собственность, и никто не может трогать, пока я не скажу трогать. Это я. Это мой собственность. Почему не могут оставить человек в покое? Казалось, она вот-вот расплачется. Хейз потянулся к ней и хотел взять ее за руку, но она затрясла головой изо всех сил. Хейз убрал руку.

– Простите, – сказала Анжелика, – я не буду плакать. В эта город быстро учишься, что от плакать нет польза, совсем нет польза. – Она кивнула. – Простите. Оставьте меня. Пор фавор. Пожалуста. Оставьте. Пожалуста.

Хейз встал. Вирджиния Додж опять занялась бутылью. Он небрежно прошел к доске циркуляров и встал у стены недалеко от выключателя. Так же небрежно достал из заднего кармана блокнот и стал делать записи.

* * *

Мальчики начали развлекаться раньше, чем обычно. Сейчас было только 6.25, но они вышли на улицу в половине четвертого, после скучной лекции по антропологии. В пятницу вечером, когда кончилась трудная неделя, в течение которой они томились на уроках, делая никому не нужные записи, мальчики были просто обязаны выпить, как настоящие мужчины. Они начали с пива в клубе колледжа, расположенного через улицу от главного здания. Но какой-то глупый новичок, которому было поручено неделю назад закупить провизию, забыл пополнить запасы спиртного, исчезавшие быстрее всего. Так получилось, что в холодильнике остались всего две дюжины банок пива, и пришлось искать утешения в другом месте. Мальчики были вынуждены покинуть свою привычную уютную нору и отправиться на поиски освежающей жидкости в город.

Они вышли из клуба, одетые в форму, обличающую их принадлежность к ученому сословию. На них были брюки с ремнями, затянутыми сзади, складки на брюках были тщательно смяты, а отвороты отрезаны. Поверх брюк были белые рубашки на пуговицах, а вокруг ворота рубашек повязаны яркие шелковые галстуки с большим узлом, заколотые золотыми булавками.

К тому времени, когда гуляки подошли, к третьему бару, они едва держались на ногах.

– Когда-нибудь, – сказал Сэмми Хорн, – я приду на этот проклятый урок антропологии и сорву блузку с мисс Амалио.

Потом я прочту лекцию о брачном ритуале “хомо сапиенс”.

– Неужели кто-нибудь решится сорвать блузку с мисс Амалио? – спросил Баки Рейнолдс.

– Я, вот кто, – возразил Сэмми. – И я прочту лекцию о брачном...

– У него только секс на уме, – сказал Джим Мак Кейд. – Только и звонит об этом.

– Правильно! – выразительно подтвердил Сэмми. – На сто процентов!

– Мисс Амалио, – сказал Баки, пытаясь ясно выговаривать слова, что давалось ему с большим трудом, – всегда поражала мое воображение, и я воспринимал ее только как сушеную заразу. По правде говоря, Сэмюэл, я крайне удивлен, что ты питаешь относительно нее черные замыслы. Я искренне и глубоко удивлен твоим порочным образом мыслей.

– Иди ко всем чертям, – ответил Сэмми.

– Один только секс на уме, – повторил Джим.

– Я скажу вам кое-что, – заметил Сэмми, глядя серьезно блестящими голубыми глазами сквозь очки с простыми стеклами в солидной черной оправе. – В тихом омуте черти водятся. Тихая вода, знаете ли, – это серьезно, это божеская правда, клянусь, чем хотите.

– Мисс Амалио, – ответил Баки, пытаясь четко произнести это имя, хотя у него заплетался язык, – это не тихая вода, это стоячая вода. И я был зара... я хочу сказать поражен, когда узнал, что ты, Сэмюэл Хорн, можешь даже в мыслях...

– Могу, – подтвердил Сэмми.

– Это непристойно. – Баки наклонил коротко остриженную белокурую голову, мрачно кивнул и испустил тяжкие вздохи. – Неприлично. – Он снова вздохнул. – Но, по правде говоря, я бы сам не прочь урвать кусочек этого добра, знаешь? В ней есть что-то иностранное, сексуальное, хотя ей, наверное, четыре тысячи лет.

– Ей не больше тридцати, – возразил Сэмми, – спорю на членство в клубе Фи Бета Каппа.

– Ты еще не член Фи Бета Каппа.

– Верно, но когда-нибудь буду. Всякий нормальный американский парень знает, что членство в Фи Бета Каппа – это ключ к вратам рая. Поэтому я смогу спорить на членство в этом клубе и даже готов выдать секрет тайного рукопожатия членов этого клуба, если мисс Амалио хоть на день старше тридцати.

– Она итальянка, – сказал Джим, витавший в невесомости. Когда Джим был пьян, его лицо расползалось. Казалось, оно отделялось от тела и висело в пространстве без всякой поддержки. Глаза вылезали из орбит. Губы двигались без напряжения мускулов, сами собой.

– Она действительно итальянка, – сказал Баки, – ее зовут Серафина.

– Откуда ты знаешь?

– Это напечатано на программе ее занятий. Серафина Амалио. Красиво.

– Но как скучно, о господи! – сказал Джим.

– У нее очень упругая грудь, – заметил Сэмми.

– Очень. Упругая, – согласился Баки.

– У испанских девочек упругие груди, – сказал Джим, возникший в поле зрения с левой стороны. – Тоже.

– За Серафину Амалио, – провозгласил Баки, поднимая стакан.

– И за испанских девочек, – добавил Джим. – Тоже.

– И за упругую грудь.

– И за стройные ножки.

– И за чистые зубы.

– За пепсодент – лучшую в мире зубную пасту!

Все выпили.

– Я знаю, где найти испанских девочек, – сказал Сэмми Хорн.

– Где?

– На другом конце города.

– На каком конце?

– На улице, которая называется Мэзон Авеню. Знаешь такую?

– Нет.

– Это на другом конце. Там можно найти испанских девочек с упругой грудью, стройными ножками и чистыми зубами. – Сэмми кивнул. – Джентльмены, время решать. Который час, Баки, старая перечница?

– Шесть двадцать пять, – ответил Баки, глядя на часы. – И три четверти минуты. Когда услышите звон, будет шесть двадцать шесть. – Он помолчал. – Бом!

– Поздновато, парни, – сказал Сэмми, – позже, чем мы думали, парни. О господи, парни, когда-нибудь нас мобилизуют. Что тогда? Мы отправимся ко всем чертям, парни, проливать собственную кровь на чужой земле.

– О господи! – Баки был полон жалости к себе.

– Ну так что?.. Будем мы ждать, пока мисс Амалио снимет свою блузку, в чем я сильно сомневаюсь? Вряд ли она это сделает, несмотря на упругость своей замечательной груди. Или мы отправимся на тот конец города к дивной улице под названием Мэзон Авеню исследовать неведомые земли, не подвергаясь опасности военных действий? Как вы думаете, парни?

Мальчики молчали, погруженные в раздумье.

– Ну, решайте, – сказал Сэмми. – Это может оказаться лучшим временем в нашей жизни.

– Ну что ж, пойдем переспим с испанскими девочками, – сказал Баки.

* * *

Стоя у доски циркуляров, поближе к выключателю, Хейз чертил бессмысленные значки в блокноте, ожидая момента для атаки. Его рука скользнула вниз, к пластиковому выключателю. Наступила темнота, внезапная темнота, заполнившая комнату.

– Что за черт?.. – начала Вирджиния, потом замолчала, и в комнате снова наступила тишина.

“Плащ”, – подумал Хейз.

Быстро!

Его пальцы скользнули по грубому материалу плаща, вниз, к карману, нащупали тяжесть пистолета, он сунул руку в разрез, чтобы схватить револьвер...

И вдруг с невообразимой, ослепительной яркостью зажегся свет.