Больше всего я люблю Марию за то, что с ней никогда не знаешь, какую роль она выберет в час любви. Она приходила ко мне с невинно раскрытыми глазами, как шестнадцатилетняя девчушка, и являлась сладострастно изобретательная, как стодолларовая проститутка. Она выходила из ванной, воплощенная гурия, в вуали и шароварах. Лежа подо мной, она сыпала испанскими проклятиями, как барселонская цыганка. Я любовался ею, когда, в поясе и чулках (редкость в эту проклятую эпоху колготок), она приближалась к кровати, пахнущая мимозой, с обнаженной грудью, распущенными волосами и блестящими глазами. Я помню, как она преображалась в английскую гувернантку, в жертву изнасилования, в принцессу и в секретаршу. Мария Хокс соединяла в себе целую толпу женщин: я никогда не знал, какой она будет в следующий раз.

Сегодня она была медсестрой.

Сегодня она воплощала все эротические фантазии о сестре милосердия, какие лелеял любой полнокровный американец, попадая в больницу. Ее светлые волосы были собраны на затылке в аккуратный пучок. Она приблизилась к кровати – я лежал голый под одеялом. На ней были белые трусики, белые колготки танцовщицы и белые лодочки. Присев на край кровати, левой рукой она взяла мое правое запястье, как будто для измерения пульса, и – я не успел опомниться – ее правая рука уже гуляла под одеялом. Она говорила мне успокоительные слова, утешала, уверяла, что операция пройдет хорошо, убеждала расслабиться – тем временем ее неутомимая рука добивалась обратного. На минутку отлучившись, она сняла трусики и вернулась к кровати облаченная только в бюстгальтер, колготки и лодочки. Она попросила прощения за то, что разделась, но в больнице так жарко – а вам не жарко? Просунув снова руку под одеяло, она воскликнула в тревоге: «Вас лихорадит», затем сорвала вдруг одеяло и расширила глаза, разыгрывая удивление, и улыбнулась, и встала, и отошла в сторону. Потом она перестала улыбаться. Не отрывая от меня глаз, она расстегнула бюстгальтер и бросила его через всю комнату на стул, но не попала. Продолжая смотреть на меня, она скинула лодочки, потом, зацепив большими пальцами пояс колготок, медленно стянула их с бедер и живота, затем ниже и наконец грациозно выскользнула из них. Она снова приблизилась к кровати, протянула руку к затылку и распустила свои длинные светлые волосы. Я прижимал ее к себе, и она бормотала мне в ухо, что все будет хорошо, мне не надо волноваться, я хорошо перенесу операцию, – и тут зазвонил телефон.

Я поглядел на часы в изголовье кровати. До полуночи оставалось двадцать минут. Я взял трубку.

– Алло, – сказал я.

– Бенни?

– Это ты, Купера?

– Да, – ответил он. – Надеюсь, не разбудил?

– Нет, я не спал. – Я посмотрел на Марию.

– У меня есть кое-что интересное.

– И что же это?

– Примерно полчаса назад мы приняли донесение от одной старушенции. Она гуляла с собачонкой и засекла красно-белый микроавтобус «Фольксваген». Он стоял у похоронной конторы на углу Шестой и Стилсон.

– Продолжай, – уже не лежа, а сидя в постели, сказал я.

– Ее разобрало любопытство, она подобралась поближе и увидела, как какой-то парень выносил покойника. Потом он втащил мертвеца в автобус и стал закрывать дверь – тут залаяла собачонка. У старушенции крохотная собачка, пекинес или китайский мопс. Машина стояла под фонарем у заднего входа, поэтому парень решил, что старуха разглядела номерной знак...

– А на самом деле?

– Куда там! Она так близорука, что без очков не узнала бы собственной матери, разве что с одного фута. Однако он этого не знал и, решив, что засекли и его, и машину, бросился на старуху с ломиком. Собака покусала парня за ногу, старуха, сняв туфлю, стала ею отбиваться и царапаться – крепкая старушка, скажу я тебе. Парень был раза в два крупнее ее, но если послушать старушку, то она в лепешку его превратила. Люди начали выглядывать из окон, парень струхнул, обронил ломик, бросился к автобусу и уехал.

– Отпечатки на ломике нашли?

– Отделение детективов и лаборатория трудятся сейчас над этим. Однако дело не только в этом. Дело очень серьезное.

– Рассказывай.

– Как только получили донесение, мы тотчас выслали машину. Было без четверти одиннадцать. Когда оперативная группа вошла в помещение морга, они увидели, что на полу комнаты бальзамирования лежит убитый. В этой комнате осуществляется бальзамирование трупов. А вообще ее называют «подготовительной». У убитого в груди торчал его собственный скальпель. Покойник был опознан как Питер Грир, один из работников морга.

– На столе была кровь?

– На каком столе?

– В комнате бальзамирования.

– Я же сказал, детективы еще там. Ни фотографий, ни отчетов ко мне пока не поступало.

– Как, по-твоему, они отнесутся, если я поговорю со старушенцией?

– Лучше у них спроси, – сказал Купера. – Это убийство, ты же понимаешь.

– Понимаю, Купера, большое спасибо.

Я положил трубку.

– Что-то есть? – спросила Мария.

– Что-то есть, – ответил я. – Можно одолжить твою машину?