Мэтью Хоуп подъехал к дому Лидзов в три часа пополудни. На краю бассейна в зеленом, под цвет глаз, купальнике сидела Джессика. Солнце играло в ее каштановых волосах, лоб был охвачен зеленой повязкой, на груди выступили бисеринки пота. Она предложила ему выпить — лимонада или чего-нибудь покрепче. Перед ней стоял бокал, наполненный джином с тоником. Он не стал отказываться, и она пошла в дом, чтобы приготовить коктейль.
Он присел, отдыхая взглядом на полях и высоком желто-сером небе. Дождь сегодня не успел пролиться — кто-то, видно, забыл завести будильник. Джессика вернулась минут через пять. Она прикрыла грудь коротким прозрачным шарфом. Протянув ему стакан, села напротив. После долгих часов, проведенных за чтением стенограмм в залитой солнцем комнате суда, очень кстати пришелся глоток холодного, шипучего и терпкого напитка.
— Мне страшно неловко, — начал адвокат, — но мне придется задать вам несколько вопросов.
— Понимаю, — согласилась она. — Ведь Стивен в тюрьме…
Она замолкла на полуслове.
— Сегодня утром я изучал стенограммы судебного дела, — сообщил он.
— И какое впечатление?
— Вам известно, почему их оправдали?
— Конечно. Чувство вины.
Он удивленно взглянул на нее.
— Нет, вы не поняли. Не их вины, — добавила Джессика. — Всеобщей вины американцев перед ними. За те ужасы, которые мы принесли Вьетнаму. Это было чем-то вроде компенсации.
— В этом есть доля истины, — согласился Мэтью, — но, я думаю, свою роль сыграла и более прозаическая причина.
— Какая же?
— Время.
— Время?
— Суд обратил внимание на расхождение во времени в ваших показаниях.
— Они все лгали, — убежденно произнесла она. — Лгали все трое. И про время тоже.
— А шеф-повар? Тоже лгал?
— Он их приятель, мог и он соврать.
— А полиция?
— Я вас не понимаю.
— Диспетчер показал на суде, что принял ваш вызов в двенадцать сорок.
— Верно.
— Полицейская машина — судя по протоколу, это была машина Дэвида — подъехала к вам через пять минут.
— Скорее всего так и было.
— Но, миссис Лидз, галерея закрывается в десять часов.
— Ну и что?
— Исходя из ваших слов в суде, можно понять, что вы приступили к замене колеса в четверть одиннадцатого.
— И что же?
— Разве не понятно, что насторожило суд?
— Что?
— Вы обратились в полицию спустя два часа двадцать пять минут после нападения на вас. Получается, что все это время…
— Да, все это время они меня насиловали!
— Суд не поверил, что это могло длиться столь долго!
— Но именно так все и происходило!
— Миссис Лидз, кино закончилось в одиннадцать часов…
— Черт возьми, мне…
— …из кинотеатра выходили люди…
— …наплевать…
— …они могли видеть…
— …на это проклятое кино!
Оба одновременно смолкли.
У Джессики в глазах вспыхнул огонь. Она отпила из своего бокала. Мэтью наблюдал за ней.
— Извините, — произнес он.
— Вам незачем извиняться, — ответила она. — Ведь вы тоже сомневаетесь во мне. Или я ошибаюсь?
— Я просто пытаюсь восстановить события.
— Нет, вам необходимо знать, кто давал ложные показания на суде — я или они. Я утверждаю, что меня насиловали в очередь много раз и продолжалось это более двух часов! — Она сердито мотнула головой и пригубила джин. — Но к чему это ворошить? Их судили и оправдали, и теперь уже не имеет значения, что там было на самом деле.
— Разве кто-нибудь подвергал сомнению тот факт, что вас изнасиловали?
— Нет, все внимание суд сосредоточил на том, причастны ли эти сволочи к насилию. И вынес решение, что они невиновны. Так что кому это теперь интересно?
— Одна дама явно заинтересуется — Патрисия Демминг.
— Что за Патри… а, прокурор!
— Да. Я уверен, она привлечет вас к суду в качестве свидетеля.
— Свидетеля чего?
— Вашего же изнасилования.
— Зачем?
— Ей нужны доказательства, что ваш муж убил этих троих из-за слепой ненависти. И она добьется своего, заставив вас воспроизвести сцену изнасилования.
— Она вправе так поступить?
— Конечно. Чтобы выявить мотив преступления. Более того, она сделает упор на том, что приговор суда был справедливым. Она докажет, что эти трое невинных юношей никак не могли вас изнасиловать в указанное время.
— Но ведь так оно и было!
— Она будет стоять на своем, что вы видели их в восемь часов, когда ставили свою машину около ресторана…
— В это время там никого не было…
— …и что вы поздоровались с ними…
— Нет, нет, нет…
— …и потом по ошибке признали в них тех, кто вас действительно изнасиловал. Поверьте, она выжмет из этого дела все, что ей необходимо. Если она доказательно убедит суд в невиновности этих троих и правильности вынесенного приговора, ей без труда удастся доказать, что преступление, совершенное вашим мужем, вдвойне чудовищно. Мало было ему совершить зверское кровавое злодеяние, так он еще покусился на жизнь безгрешных людей. Вы понимаете, о чем идет речь?
— Да.
— Я прошу вас рассказать все по порядку.
— В стенограмме все отражено…
— Расскажите мне еще раз.
— Мне нечего добавить к сказанному.
— Прошу вас, пожалуйста.
Она отрицательно покачала головой.
— Я вас очень прошу.
Она колебалась.
— Вам придется выступить в суде, миссис Лидз. Она не уступит. Я хочу быть готовым к этому.
Джессика вздохнула.
Он ждал.
Она отвернулась, чтобы не встречаться с ним глазами.
— Я вышла из галереи в десять часов, — начала она, — и пошла к ресторану. Он еще работал в это время. Было около десяти, когда я подошла к машине.
…Она припарковала ее за рестораном, который очень походил на пагоду, он так и назывался — «Пагода». До Рождества осталось всего четыре дня. Около галереи выстроился ряд машин, но ее машина — особая, с решеткой на бампере. Она выбирает для стоянки эту пустую площадку за «Пагодой», около низкого заборчика, за которым начинается пустырь. Она идет к ресторану, стоянка почти пустая, там остаются лишь машины возле здания Театрального комплекса. Было минут десять одиннадцатого, так ей показалось, когда она принялась укладывать в багажник только что купленные рождественские подарки.
Площадка за китайским рестораном освещена. Не то чтобы очень ярко, но и не настолько темно, чтобы бояться. И потом, ярко светит круглый диск луны, которая только что начала убывать. К тому же и время было не совсем позднее, всего лишь начало одиннадцатого. И места здесь не такие дикие, чтобы женщине страшиться сесть в машину, стоящую на прилично освещенной стоянке, вечером во вторник, за четыре дня до Рождества. К тому же у переднего входа курят трое мужчин. Они в рубашках с короткими рукавами и в длинных белых фартуках. Видимо, рабочие кухни. Она последовательно проделывает все привычные действия: открывает машину и садится, захлопывает дверцу, включает фары, поворачивает ключ зажигания и подает немного назад, к низкому заборчику, и в последний момент понимает, что спущена шина.
— Тут начинается кошмар, — с трудом подбирая слова, продолжает Джессика. — Я вышла из машины. На мне была… впрочем, в стенограмме все отражено, защитники расспрашивали подробно, во что я была одета.
В: Верно ли, что в тот вечер на вас были черные трусы-бикини?
О: Да.
В: Отделанные кружевом?
О: Да.
В: И пояс для чулок?
О: Да.
В: Пояс был черный?
О: Ваша честь, протестую!
Скай Баннистер, не сдержавшись, вскочил со своего места.
О: К чему это вы клоните, господин Сильберклейт?
В: Я скоро поясню, ваша честь.
О: Да, уж будьте добры. Свидетель может отвечать на вопрос, повторите его, пожалуйста.
В: Пояс был черный?
О: Да, черный.
В: На вас были нейлоновые чулки со швом?
О: Да.
В: И тоже черные, не так ли?
О: Да.
В: И короткая черная юбка?
О: Да.
В: Это была узкая юбка, я прав?
О: Нет, не очень узкая.
В: Но ведь это не была юбка в складку?
О: Нет.
В: А тем более не юбка клеш?
О: Нет.
В: Это была скорее прямая юбка, вы согласны?
О: Пожалуй, да.
В: Во всяком случае, она была достаточно короткая и облегающая, чтобы подчеркнуть…
О: Я протестую!
О: Протест принят. Ближе к делу, господин Сильберклейт.
В: На вас были черные кожаные туфли на высоком каблуке?
О: Да.
В: Какого цвета была блузка?
О: Белая.
В: Без рукавов, не правда ли?
О: Да.
В: Шелковая?
О: Да.
В: Был ли надет на вас бюстгальтер под блузкой?
О: Я протестую, ваша честь!
О: Свидетель может отвечать.
В: Был ли на вас бюстгальтер, миссис Лидз?
О: Нет.
В: Скажите, миссис Лидз, вы всегда так одеваетесь, когда отправляетесь за…
О: Протестую!
В: …рождественскими покупками?
О: Ваша честь, я протестую!
О: Можете отвечать, миссис Лидз.
О: Да, именно так я была одета.
В: Благодарю вас, мы знаем, как вы были одеты. Я спрашиваю вас не об этом.
О: А о чем вы спрашивали?
В: Это ваша обычная манера одеваться, когда вы едете в город за рождественскими покупками?
О: Да, я всегда так одеваюсь.
В: Когда едете в галерею, я правильно вас понял?
О: Да.
В: Вы надеваете короткую, узкую черную юбку, черные чулки со швом, черные туфли на высоком каблуке. Кстати, какова высота каблука?
О: Не знаю.
В: Передо мною список одежды, которая была на вас в ту ночь. В описании указано, что высота каблуков семь сантиметров. Как вы считаете, это соответствует действительности?
О: Да.
В: Высота каблуков семь сантиметров?
О: Да.
В: Чтобы ходить по магазинам за покупками?
О: Я люблю обувь на высоких каблуках: мне в ней удобно.
В: Вероятно, не менее комфортно в бикини с кружевной отделкой, в черном поясе и черных чулках со швом?
О: Да, именно так.
В: И вы любите носить белые шелковые блузки без бюстгальтера?
О: Да!
В: Другими словами, вы предпочитаете одежду, которую можно найти на страницах «Пентхауза»?
О: Нет! На страницах «Вог»!
В: Спасибо, что поправили меня, миссис Лидз. Тем не менее эту одежду всякий мужчина волен считать соблазнительной и провоцирующей.
О: Протестую!
О: Протест принят.
В: Миссис Лидз, в тот вечер вы специально отправились в город в поисках…
О: Нет.
В: Позвольте мне закончить вопрос. Разве вы поехали не развлечься?
О: Нет!
В: Как еще можно назвать явное заигрывание с тремя молодыми людьми?
О: Протестую!
В: …а когда они отвергли ваши провокации…
О: Протестую!
В: …вы предъявили им обвинение в насилии!
О: Протестую! Протестую! Протестую!
…Она умеет справляться с мелкими поломками, а уж сколько приходилось менять спущенных шин — не счесть. Она не из тех беспомощных красоток, годных лишь на то, чтобы нежиться в шезлонгах за чтением романов. Она достала из багажника гаечный ключ, взяла запасную шину, положила ее на землю рядом с задним бампером, присела на корточки около правого крыла и принялась отвинчивать болты, которыми колесо крепится к подвеске. Она справилась с первым болтом, положила его в перевернутый колпак от колеса, когда…
С первых же мгновений она не сомневалась в их намерениях.
Чьи-то сильные руки рывком тянут ее на себя. Гаечный ключ падает на землю. Кто-то перехватывает ее шею рукой, она задыхается, крик застревает в горле. Руку резко заводят назад. Боль иглою пронзает мозг. Она знает, что сейчас произойдет. Тот, кто подошел, отступает в сторону, и она, оставшись без опоры, падает на землю, больно ударившись затылком об асфальт. Силой воли она удерживает сознание, не позволяя себе отключиться.
Их трое.
Это те, кто стоял около ресторана.
Двое распластали ее на земле, держа за руки. Третий, вцепившись ей в волосы и зажимая рот, держит ее. Все происходит в считанные мгновения. Сквозь пелену она слышит их голоса, грубые повелительные голоса, ей кажется, что они говорят по-китайски, и это вселяет в нее неосознанную надежду, что все обойдется, что они не посягнут на ее честь, что причина нападения — деньги. Она готова им все отдать, пытается сказать им об этом, но тут один из них, явно главарь, с редкими усиками над верхней губой, сует ей в рот носовой платок, испачканный в земле. Он бьет ее по левой щеке, чтобы она не пыталась выплюнуть кляп, бьет справа, он правша, она фиксирует это. Щека горит от удара, но не распухает.
О: Нет, это неправда.
В: Вот как? Но в медицинском заключении…
О: У меня были синяки…
В: Да?
О: На груди.
В: ?
О: И на бедрах.
В: Понятно. Но ведь у вас не был, к примеру, сломан нос?
О: Нет, но…
В: У вас не было также кровотечения из носа? Или у вас было носовое кровотечение, когда вы обратились в полицию?
О: Нет, но…
В: У вас были выбиты зубы?
О: Нет. Но у меня была шишка на затылке, когда я ударилась головой об…
В: А синяки под глазами?
О: Нет.
В: Кровоподтеки или синяки на других участках тела?
О: Я же сказала. Грудь и бедра были…
В: Вы ведь не утверждаете, что синяки на груди и бедрах появились в результате того, что вас били кулаками?
О: Нет, но…
В: Или пинали ногами?
О: Нет, этого не было.
В: Можно ли говорить о том, что вам нанесли телесные повреждения?
О: Да! Они меня изнасиловали!
В: Миссис Лидз, эти люди, бывшие на кухне ресторана в то время, когда, по вашим словам…
О: Протестую!
О: Вопрос снимается.
В: Вас били те же люди, которые, по вашему заявлению, применили к вам насилие?
О: Нет, они…
В: Да, да. Мы были бы вам чрезвычайно признательны, если бы вы конкретно описали действия подозреваемых, вместо того чтобы повторять, что вас изнасиловали.
О: Они схватили меня.
В: Понятно.
О: Засунули мне в рот кляп.
В: Что из себя представлял кляп?
О: Носовой платок.
В: Ясно. Миссис Лидз, вы часто смотрите кино?
О: Протестую.
О: Протест принят.
В: Каковы были их последующие действия?
О: Они… угрожали мне.
В: Вот как? На каком же языке?
О: Мне трудно сказать, на каком языке. Я просто…
В: Ах, вот как. Значит, вы не особо бегло говорите по-вьетнамски?
О: Их намерения были очевидны.
В: По каким же признакам вы составили свое мнение?
О: Я почувствовала.
Тот, с жидкими усами, в котором она сразу разгадала главаря, отдавал негромким голосом указания. Он, видимо, велел сорвать с нее трусы, потому что его подручные молниеносно проделали эту несложную операцию. Еще несколько резких слов, и ее рывком поднимают с земли и кидают на капот автомобиля. Она пытается обратиться к ним, умолить ее не трогать, она — порядочная замужняя женщина, но ей мешает грязный платок во рту, и главарь, тот, что с усами, сильно бьет ее по щеке и что-то шепчет товарищам.
— Это был Хо. Главным у них был Хо. Я хорошо разглядела его лицо при свете луны…
Они рванули блузку на ее груди, перламутровые пуговицы, поблескивая, рикошетом отскакивали от капота и падали на землю. Парни, прижав ее к капоту, рывком раздвинули ей ноги. Хо, главный, пристроился у нее меж ног, в тишине было слышно, как он рванул «молнию» на брюках. Послышались ободряющие слова, кто-то приглушенно, совсем по-девичьи, захихикал. Один из насильников прильнул к ее груди. В темноте что-то блеснуло, отражая лунный свет, она поняла, что это — стеклянный глаз.
— Это был Нго. У него стеклянный глаз. Потом он меня… он… меня… больнее всех… потом… когда они… они…
Все трое, один за другим, надругались над ней.
Она до конца своих дней будет ненавидеть роскошный автомобиль, ставший для нее ложем пыток, слишком удобным оказался у «масерати» капот. Крик боли беззвучно тонет в грязном кляпе, алчные пальцы впиваются в бедра, двое держат ее за руки и лапают ее груди. Она покажет дежурному врачу эти синяки, особенно заметные вокруг сосков. От черных трусов остался клок, один чулок сполз по ноге вниз.
Когда третий из них удовлетворился…
— Это был Ван Кон, самый молодой. После ареста выяснилось, что ему всего восемнадцать. Он… он был последним, когда я… когда я лежала на спине, а они держали мне ноги… держали ноги. И потом, когда они… они кончили… то… то… они…
Хо отдал приказ.
Подручные бросили ее на капот лицом вниз.
Она закричала: «Нет!»
Но их не остановить, нет, не остановить.
— Больше двух часов… они… они измывались надо мною, — не глядя на Мэтью, продолжала Джессика. — На суде же они пытались доказать, что я сама искала приключений, обвинив их. Они-де были в это время на кухне и уже поэтому не могли потешаться надо мною.
Наконец она посмела повернуться к нему лицом.
В ее глазах стояли слезы.
— Я не могла ошибиться. Меня насиловали именно эти подонки, — страстно произнесла она.
Она тщетно повторяла на суде эти слова: «Они меня насиловали, они меня насиловали, они меня насиловали, они меня насиловали». О края бассейна билась вода, высоко в небе гудел невидимый самолет. Но все остальные звуки заглушались этими: «Они меня насиловали, они меня насиловали, они меня насиловали».
— Меня до сих пор по ночам донимают кошмары, — пожаловалась она. — Я была вынуждена весь месяц принимать по две таблетки снотворного, чтобы забыться, но страшные видения не оставляли меня.
Она отвернулась, устремив взгляд на упирающиеся в горизонт поля. Она была восхитительна: классический нос и подбородок, откинутые со лба каштановые волосы, горящие щеки.
— Не знаю, смогу ли я избавиться от кошмаров, — произнесла она. — Теперь, когда они мертвы, возможно, придет конец моим мучениям?
— Миссис Лидз, — решился прервать ее Мэтью. — Вы принимали снотворное в ночь убийства?
Она обернулась.
— Так как?
— Нет, — ответила она.
— Но в доме есть снотворное?
— Да.
— Вам его прописал врач?
— Да. Мой врач, доктор Вайнбергер. Марвин Вайнбергер.
— Он практикует в Калузе?
— Да.
— Рецепт выписан на вас?
— Да.
— Вы не вспомните, когда в последний раз по этому рецепту брали лекарство?
— Точно не могу сказать.
— Сколько таблеток осталось в пузырьке?
— Не знаю. Какое-то время назад я прекратила пить снотворное.
— Ну, скажем, пузырек наполовину пустой, или там осталось три четверти таблеток?
— Примерно наполовину.
— Вы уверены, что в ту ночь не пили таблеток?
— Вне всякого сомнения.
— Вы уверены, что ваш муж не вставал с постели в ту ночь?
— Ну, я…
— Вас об этом непременно спросит прокурор, миссис Лидз.
— Нет, наверняка сказать не могу.
— Миссис Лидз, муж знал, что в доме было снотворное?
— Вероятно. Почему вы спрашиваете?
— Он сказал мне, что до фильма после ужина вы пили спиртное. Вы помните, что вы пили?
— Я пила коньяк. А что пил Стивен, не знаю.
— После этого вы смотрели фильм?
— Да.
— И он заснул?
— Да.
— А вы заснули позже?
— Да.
— И крепко спали всю ночь?
— Да. Я не слышала, как завелась машина. Мне тогда надо было…
— Но вы же крепко спали.
— Ну… да.
— Стало быть, вы и не могли услышать, как завелась машина.
— Полагаю, что нет.
— И стало быть, вы просто не можете утверждать наверняка, что ваш муж пробыл с вами дома всю ночь.
Мэтью хотел знать, попалась ли на глаза Роулзу и Блуму полупустая баночка со снотворным в то утро, когда они пришли арестовывать Лидза. Еще он был бы не прочь узнать, известно ли Патрисии Демминг о существовании в Калузе доктора Марвина Вайнбергера, прописавшего снотворное Джессике Лидз. Он надеялся, что она об этом не узнает.
В противном случае она может предположить, что измученная кошмарами Джессика Лидз крепко заснула в ту ночь, потому что перед сном выпила коньяк, в который ее муж, Стивен Лидз…
Мэтью гнал от себя подобные мысли.
На востоке Калузы, где-то между основными автострадами, соединяющими центр с пригородами, располагалась уродливая промышленная зона. Этот образец предприимчивости являл собой ряд сборных домиков из гофрированного железа времен второй мировой войны, пристроенных к низким, вытянутым, островерхим зданиям, напоминающим театр военных действий.
Мэтью коробило, что эти лишенные растительности площадки назывались «парками». В каждом из таких убогих домишек усердно трудились, тут обрамляли картины, чинили телевизор, продавали бытовые электроприборы, присматривали за домашними животными, занимались очисткой бассейнов, водопроводными и слесарными работами, кровельными работами и наружной обшивкой домов, борьбой с насекомыми и всякой всячиной. Эти мастерские существовали за счет минимальной арендной платы и мизерных отчислений на ремонт.
В одном из таких домиков расположилась мастерская по ремонту автомобилей «Кросвелл авто», владелец которой, Ларри Кросвелл, давно перебрался в Калузу из Питтсбурга, штат Пенсильвания. Много позже его переезда Фрэнк Макнэлли в альманахе «Города Америки» назвал родной город Ларри лучшим в Штатах, что вовсе не опечалило Кросвелла. Его вполне устраивала Флорида, и в частности Калуза.
Толстяк Кросвелл, с красной от загара лысиной, имел неожиданно голубые ясные глаза, которые не портили остатки седых волос, еле прикрывающих уши, и выцветшая щетина на щеках и подбородке, достойная Пиллсбери Дафбола. Он бывал одет в неизменную серую майку с растянутым воротом, которую он иногда заменял на замызганную белую футболку, в синие шорты, белые носки и высокие грубые ботинки. Сейчас, толкуя Мэтью и его страховому агенту, во что выльется ремонт «акуры», он держал в коротких толстых пальцах банку пива.
Агент Питер Кан, худощавый седовласый человек, осторожно пробирался между разбитыми машинами и походил на птицу, случайно залетевшую в болото. Кросвелл говорил, Кан делал пометки в блокноте.
— Что мы имеем? — рассуждал Кросвелл. — Придется ставить новое крыло и внутри менять все…
— Какое крыло? — не понял Мэтью.
— Да заднее, — пояснил Кан. — В которое врезалась машина.
Мэтью приметил, что в такт словам агент, подобно птице, подергивал головой.
Адвокат недовольно кивнул.
— Во сколько обойдется ремонт? — спросил Кан.
— Хорошо еще, что бак не повредил, — как будто не расслышал Кросвелл.
— Так что же? — повторил Кан.
— Да набежит тысячи три, и то вместе с рамой.
— Может быть, сойдемся на двух тысячах? — закинул удочку Кан.
— Еще корпус надо править, — не унимался Кросвелл.
— Хорошо, Ларри, даю тебе две тысячи двести пятьдесят, и мы в расчете.
— Согласен, пусть будет две с половиной, — порешил Кросвелл.
— Договорились, — кивнул Кан.
— Когда я смогу получить машину? — спросил Мэтью.
— Недели через две, — прикинул Кросвелл.
— Что так долго?
— Придется покопаться. К тому же мы завалены заказами.
— Кто оплатит стоянку? — спросил Мэтью у Кана.
— Компания. Перешлите нам счета.
— Надо проверить, все ли ключи на месте, — сказал Кросвелл и пошел к офису.
— У моей машины только один ключ, — ответил Мэтью. — Вы будете платить мне или ему? — обратился он к Кану.
— Если вы не против, мы заплатим ему.
— Хорошо.
Офис оказался крошечной комнаткой. За столом перед компьютером «ЭЛЛА» сидела миленькая для своих сорока лет секретарша, ее каштановые волосы были взбиты в высокую прическу, из которой торчал карандаш. В правом ухе позвякивала длинная серьга. Она сидела на фоне перекидного календаря с крупными квадратами для чисел. В каждый квадрат помещалась фамилия и в скобках — название машины. Около календаря висела деревянная доска с крючками, помеченными белыми ярлыками. Кросвелл снял с доски ключ, подписанный фамилией «Хоуп», удовлетворенно кивнул и спросил:
— Этот ключ подходит к вашему багажнику?
— Багажник и «бардачок» открываются одним ключом.
— Вот и славно, — обрадовался Кросвелл. — Терпеть не могу возни с ключами. Иногда клиенты оставляют ключи от своей второй машины, приходится им названивать. Случается, что они сами трезвонят, оставили, мол, в связке ключи от дома, и не буду ли я столь любезен обождать, когда они заявятся за ключами. Вы не представляете, какая морока с этими ключами. Так когда я обещал?
— Через две недели, — напомнил Кан. — Мария, пометь, ладно? Хоуп, «акура-ледасанд», через две недели. Какое это будет число?
Мария встала со своего места. Она оказалась миниатюрной дамой с красивой фигурой. Кан не мог оторвать глаз от ее зада. Мэтью тоже. Кросвелл был избалован — он невозмутимо потягивал пиво. Мария ткнула пальчиком в календарь. Понедельник через две недели выпал на третье сентября.
— Это праздник, — объявила она.
— Что? — не понял Кросвелл.
— Это будет День труда, понедельник, — повторила Мария.
— Третье сентября. Это выходной, не так ли?
— Тогда во вторник, — сказал Кросвелл. — Часов в пять, хорошо?
— Точно в пять?
— Да, в пять часов, — уверенно произнес Кросвелл.
— Чья машина стоит у входа? — спросил кто-то за их спиной.
Мэтью обернулся. В дверях стоял человек в запачканном краской комбинезоне, одной рукой он опирался о косяк.
— «Форд»? — уточнил Мэтью.
— Да, — ответил тот. — Может, вы ее отгоните, а то мне не добраться до своей машины.
— Конечно, — кивнул Мэтью. — Мы все закончили? — спросил он у Кана.
— Осталось подписать бумаги, — сказал Кан.
Мэтью бегло просмотрел документ.
В нем оговаривалось, что ремонтные работы будут произведены фирмой «Кросвелл авто», на счет которой поступит оплата. Человек в комбинезоне терпеливо ждал за дверью, пока Мэтью подписывал бумаги, ставил число, обменивался рукопожатием с Каном и заверял Кросвелла, что приедет за машиной четвертого сентября.
— Значит, в пять часов, — повторил Мэтью и пошел за мужчиной на стоянку машины. В непосредственной близости у его машины была припаркована «мазда» с продавленным багажником. Мэтью сел в свой «форд», завел двигатель, подал немного вперед, чтобы удобнее было разворачиваться, и выехал на асфальтированную дорожку на выезде из парка.
Перед светофором на 41-й улице он вспомнил, что пользуется этой машиной дольше, чем предполагал. Это ничем, конечно, не грозило. Но угнетала мысль, что он пользуется арендованной машиной, а не своей дымчато-голубой «акурой-ледасанд» за тридцать тысяч, с кожаными сиденьями, крышей на солнечных батареях и скоростью разгона до шестидесяти миль в час за восемь секунд. Он намеревался уехать из города на выходные перед Днем труда, предположительно на озеро Окичоби. Теперь ему придется отправляться в путь — если он вообще соберется ехать — на арендованном «форде». И, судя по всему, ему предстоит одинокая поездка. Это его расстраивало. Он провел в одиночестве отпуск в Италии и не ощутил от этого особой радости.
Зажегся зеленый свет.
Мэтью повернул налево и поехал к дому.
В одиннадцать часов его поднял из постели телефон. Он сразу узнал голос — единственная вьетнамка, которую он знал, была Май Чим Ли.
— Мистер Хоуп, — сказала она. — Извините, что беспокою вас так поздно.
— Все в порядке, — успокоил ее адвокат.
— Спасибо, — сказала она. — Я знаю, что вы хотите поговорить с Тринхом Манг Дуком, и я…
— Он в городе?
— Да, это и является причиной моего звонка. Одна моя знакомая, которая там живет…
Он догадался, что речь идет о «Малой Азии».
— …только что позвонила мне и сказала, что он вернулся из Орландо. Нет ли смысла договориться с ним о встрече на завтра?
— Я был бы вам признателен, — произнес Мэтью.
— Я так и поступлю. Пожалуйста, еще раз извините за поздний звонок. Надеюсь, я вас не разбудила?
— Нет, что вы.
— Я вам перезвоню, спокойной ночи, — сказала она и повесила трубку.