— Это было вскоре после полуночи, — начал свой рассказ Тринх Манг Дук. — Мне не спалось. Мой сын обещал вернуться за мной и не приехал.

Он говорил так, как говорили все в его родной деревне. Май Чим поначалу с трудом понимала этот диалект, но в конце концов освоилась. Было одиннадцать часов утра, вторник. Тринх паковал свои немудреные пожитки, собираясь в дорогу. Племянник заедет за ним на машине и отвезет в Орландо, где его сын и невестка предполагают открыть вьетнамский ресторанчик не раньше чем через неделю, но старик боится, что его забудут. Он должен быть начеку.

Тринх как будто сошел с экрана телевизора, таких стариков часто показывали во время вьетнамской кампании. Они рыдали, присев на корточки около соломенных хижин, изредка поглядывая на камеру. Только одет он был не традиционно, вместо черных шорт, рубашки и островерхой соломенной шляпы на нем была полосатая тенниска, брюки цвета хаки и сандалии. Но в остальном он ничем не отличался, то же скуластое, испещренное морщинами узкое лицо, смуглая кожа, те же темные глаза, редкая седая бороденка. Он пытался восстановить события той ночи, в которую убили трех его соотечественников, не переставая шаркать ногами от одной коробки к другой, укладывая свою одежду и те немногие милые его сердцу пустячки, которые путешествовали с ним по миру.

Он вспоминал ночь прошлого понедельника.

Тринадцатое августа. Минула целая неделя с того дня, унесшего покой, когда его сын с женою уехали в Орландо в надежде подыскать там жилье и вернуться за ним. От них не было никаких известий, и он уже было решил, что забыли нарочно.

В этот год Тринху исполнилось шестьдесят восемь лет, по традициям его родины подошло то время, когда человек должен жить со своими близкими в мире, прислушиваясь к самому себе, и готовиться к уходу, ему следует встречаться с друзьями, подыскать опытного геоманта, который подскажет, где следует подготовить могилу и какой сделать гроб.

Но он оказался на старости лет далеко в Америке.

До Тринха доходили слухи, что в этой стране со стариками не церемонятся, случается, они умирают в забвении или оказываются в чужом доме, где их нехотя обихаживают посторонние люди. Кто может поручиться, что и его сыну не надоело содержать немощного старика, от которого всего-то толку что легенды и поверия? А что, если их переезд в Орландо был простой уловкой, легким способом избавиться от него? Все эти думы беспокоили старика в ту ночь неделю назад.

Май Чим что-то уточнила у него, он кивнул в знак согласия:

— Да, именно, восемь дней назад. Я был встревожен…

…Столько времени уже прошло с тех пор, как его сын уехал в Орландо. Кое у кого из его соседей по «Малой Азии» был телефон, они бы тут же сообщили ему, что звонил сын, но он затаился, возможно, не смог подыскать нужного помещения, возникли непредвиденные проблемы, но почему не подать весточку отцу? Зачем заставлять старика гадать и волноваться?

Сквозь дрему он услышал крик.

Ему даже показалось, что именно крик его и разбудил. Впрочем, нет, он прилег около десяти часов, но маялся без сна. Он пребывал в тревоге, оттого и прислушивался к ночным звукам. Вдали загудел паровоз. Лаяли собаки. Кто-то вскрикнул.

Он попытался в темноте разглядеть цифры на светящемся диске своих часов, купленных им в Гонолулу в самом начале долгого путешествия в Америку. Он вспомнил долгую дорогу по четырем штатам и семи городам, дорогу, которая еще может закончиться благополучно в Орландо.

Часы показывали десять минут первого.

Его убогое ложе пропиталось влагой этой жаркой ночи и тоской ожидания. Он откинул верхнюю простыню, свесил тощие ноги через край узкой кровати, побрел к двери и выглянул на улицу сквозь решетчатую дверь.

По дороге бежал человек.

— Он наблюдал за ним через решетку? — спросил Мэтью.

Май Чим перевела вопрос. Тринх ответил:

— Да. Через решетку.

«Значит, он мог и ошибиться», — подумал Мэтью.

— Я хорошо разглядел его при лунном свете, — словами старика говорила Май Чим. — На нем была… желтая куртка и желтая кепка.

Крупный высокий человек спешил к обочине дороги, где стояла машина. Человек открыл дверцу машины со стороны водителя…

— Он запомнил лицо этого человека? — спросил Мэтью.

Май Чим перевела вопрос.

— Да, это был белый мужчина.

— Это был Стивен Лидз?

Вопрос был переведен на вьетнамский, и был получен ответ:

— Он узнал Лидза на опознании.

Создавалось впечатление, что переводчица и Мэтью ведут свой диалог, а слова старика являются лишь фоном главной темы разговора, в центре внимания опознание Лидза.

— Сколько человек было на опознании?

— Семь.

— Все белые?

— Трое белых, трое негров, один азиат.

Это нечестно, кроме Лидза было только двое белых.

— Во что он был одет?

— Все были в тюремной одежде.

Значит, очная ставка состоялась где-то сразу после ареста Лидза до отъезда Тринха в Орландо, то есть между вторником четырнадцатого и четвергом шестнадцатого августа. О свидетелях Мэтью узнал из утреннего выпуска «Геральд трибюн» в пятницу.

— Когда проходило опознание? — спросил он.

— Накануне моего отъезда в Орландо.

— В среду, пятнадцатого?

— Да, наверное.

— Вам приходилось раньше видеть в газетах фотографии Лидза? Или по телевизору?

— Нет.

— Вы смотрите телевизор?

— Да. Но я не видел фотографий того белого человека, который убил моих земляков.

— Откуда вам известно, что Лидз их убил?

— Так его в этом обвиняют.

— Кто вам сказал?

— У нас в районе об этом все говорят.

— Говорят, что белый человек по имени Стивен Лидз убил ваших земляков?

— Да.

— А нет ли таких предположений, что человек, которого вы опознали, и убийца — одно и то же лицо?

— Да, говорят и такое.

— Разговоры велись до опознания?

— Я не понял вашего вопроса.

— Я спрашиваю: не случалось ли вам сразу после убийства перемолвиться об этом с кем-нибудь, кто мог видеть его фотографии?

— Я со многими разговаривал.

— Среди них были те, кто мог видеть его фотографии?

— Конечно.

— Вам могли описать его внешность?

— Как будто нет.

— Вы знакомы с человеком по имени Тран Сум Линх?

— Знаком.

— До опознания вы встречались с Тран Сум Линхом?

— Думаю, да.

— Он говорил вам, что видел человека в желтой кепке и куртке, который входил в дом, где потом нашли трупы?

— Нет, не говорил.

— Значит, до опознания вам никто не описывал внешность Стивена Лидза?

— Никто.

— А Тран Сум Линх не упоминал в разговоре, что в ту ночь он видел человека в желтой кепке и желтой куртке?

— Нет, не упоминал.

— Следовательно, вы впервые увидели этого человека в десять минут первого…

— Да.

— Ночью тринад… вернее, в ночь с тринадцатого на четырнадцатое августа, правильно?

— Да.

— Вы видели, как он бежал к своей машине на обочину?

— Да.

— С какой стороны он бежал?

— От дома, где жили мои земляки. Те самые, которых убили.

— Вы видели, как он выходил из дома?

— Нет. Но он бежал по направлению оттуда.

— Понятно. Он бежал к машине?

— Да.

— Какой марки была машина?

— Я не разбираюсь в американских машинах.

— А в итальянских машинах вы разбираетесь?

— Нет, тоже не разбираюсь.

— Какого она была цвета?

— Темно-синяя. Или зеленая. В темноте было не разглядеть.

— Но ведь была ясная лунная ночь.

— Да, только машина стояла под деревом.

— Значит, это была темно-синяя или темно-зеленая машина?

— Да.

— Но не красная.

— Нет, не красная машина.

— Это была спортивная машина?

— Я не знаю, что такое спортивная машина.

Май Чим перевела ответ старика Мэтью и принялась что-то обстоятельно объяснять тому по-вьетнамски, скорее всего, что такое спортивная машина. Тринх внимательно ее слушал, согласно кивнул и наконец произнес:

— Нет, это была не спортивная машина. Это была обыкновенная машина.

— С двумя дверцами или четырьмя?

— Я не заметил.

— Но лицо подозреваемого вы разглядели?

— Да. Я лучше разбираюсь в лицах, чем в машинах.

— Что-нибудь еще вы заметили? — устало спросил Мэтью.

Тринх кратко ответил по-вьетнамски. Май Чим кивнула. Она была бесстрастным переводчиком.

— Что? — нетерпеливо спросил Мэтью.

— Он запомнил номер машины, — сказала она.

Патрисия Демминг и детектив Фрэнк Баннион обедали на открытой веранде ресторана «Скандалисты» под одним из зеленых зонтиков. Баннион с удовлетворением подметил, что они неплохо смотрятся вдвоем. Интересно, есть ли у нее кто-нибудь? Сам он вчерашнюю ночь провел с Шерри Рейндольс и поэтому ощущал себя чертовски привлекательным. После восхитительной ночи с молоденькой женщиной он всегда находил подтверждение своих потрясающих мужских достоинств.

Шерри под большим секретом шепнула ему вчера, что две недели назад ей исполнилось тридцать. Это она сказала, когда делала минет. Она пыталась доказать, что зрелые женщины смыслят в сексе побольше, чем сопливые девчонки. Баннион ее успокоил, для него тридцатилетняя женщина была молодой. Еще он похвастался, что в свои сорок два года умудрился сохранить волосы и зубы. Ему показалось, что это произвело на нее впечатление.

Сегодня у Шерри был выходной.

Вчера ночью она сказала про выходной, добавив, что весь следующий день и ночь они смогут предаваться любви, ей надо быть на работе в среду утром в половине одиннадцатого. Баннион посетовал, что ему самому надо быть на службе в девять утра. И вот напротив него за столиком любуется заливом очаровательная блондинка с одним существенным недостатком — она его босс, что не мешает ему чувствовать к ней дикое влечение. Липкая жара способствует возникновению желания и легкому его удовлетворению.

— Лодка причалила вот здесь, — показал он.

— В котором часу? — уточнила она.

— Без четверти одиннадцать, — ответил Баннион.

— Вроде совпадает? — с удовлетворением отметила Патрисия.

— Ему пришлось бы отплыть из Уиллоуби в половине одиннадцатого. Сюда ходу — пятнадцать минут.

— Барменша видела, как лодка подходит к пристани?

— Да, она заметила его, когда он причаливал к доку, предыдущая отметка 72 была вне поля ее зрения, она слишком далеко на севере.

— Где она была, когда увидела лодку?

— В баре. Оттуда хорошо просматривается весь канал.

Патрисия посмотрела в том направлении:

— Она запомнила лодку?

— Очень подробно.

— И видела название?

— Нет. Он уже загнал ее в стапель.

— В какой?

— Второй с края. Справа от вас.

Патрисия снова посмотрела в ту сторону.

— Из бара прекрасно видно, — повторил Баннион. — Даже если она не видела названия…

— Надо же так назвать — «Блаженство», — неодобрительно сказала Патрисия.

— Шустрый малый, — произнес Баннион двусмысленно и посмотрел на Патрисию. На ее лице ничего не отразилось. Он посчитал это хорошим признаком. — Она здорово разбирается в лодках и сможет в суде описать любую, и нужную нам тоже. Но мало того, она может описать его.

— Лидза?

— Можно попытаться устроить опознание. Она утверждает, что тот человек был в желтой кепке и куртке.

— Именно он был в лодке?

— Она видела его в лодке, видела, как он заводит ее в док, как идет по ступенькам по направлению к стоянке.

— Сколько было времени?

— Где-то между десятью и одиннадцатью часами.

— Подходит. Когда она потеряла его из виду?

— Когда он сел в машину и уехал.

— Какой марки была машина? — спросила Патрисия, наклоняясь к нему.

— Зеленый «олдсмобиль кутласс сьюприм».

— А номер?

— Так далеко она не сумела рассмотреть.

— Черт, — выругалась Патрисия.

Баннион нашел это не столько возбуждающим, сколь обещающим.

— Что будем заказывать? — расплылся он в своей самой шикарной улыбке.

— На это можно посмотреть иначе, — произнесла Май Чим.

Они сидели с Мэтью в ресторане примерно в семи милях от «Скандалистов». Баннион сумел разузнать марку автомобиля. Тринх описал только цвет — темно-синий или темно-зеленый, зато он запомнил номер. Машина была из Флориды. Мэтью пометил у себя в блокноте — 2АВ 39С. Дело за малым — найти машину и узнать, кто был тот человек в желтой кепке и куртке.

— Что вы имеете в виду? — переспросил он.

Он был удивлен и обрадован, когда она приняла его приглашение пообедать с ним. Он с удовольствием наблюдал, как она ест. Ему хотелось знать, по вкусу ли ей, женщине, проведшей первые пятнадцать лет жизни в Сайгоне, итальянская кухня. Она ела с аппетитом. Сначала одолела лингвине аль престо и теперь усердно поглощала пиккату из телятины.

— Это убийство, — сказала она. — И изнасилование. Так ли уж они связаны между собой?

— А вы как считаете?

— Я предполагаю, что те парни действительно ее изнасиловали, однако это еще не значит…

— Правда?

— Да. Заметьте, местные вьетнамцы обрадовались оправдательному приговору. Они молились, чтобы их земляков признали невиновными. Азиатам не так уж сладко живется в Америке. В Калузе нет даже буддистского храма, вы знаете об этом?

— А вы сами буддистка? — поинтересовался Мэтью.

— Я католичка, — отрицательно покачала она головой. — Но в детстве меня окружали буддисты. А вы какого вероисповедания?

— Никакого.

— А раньше?

— Англиканец.

— Это хорошая религия?

— Я думаю, чтобы чего-то достичь в Америке, следует быть тем, что определяется аббревиатурой БАСП.

— Что это такое?

— Белый, англосаксонского происхождения, протестант.

— А еписко… Вы не могли бы повторить?

— Епископалианец.

— Епископалианец. Это что-то вроде протестанта?

— Да, — сказал Мэтью.

— А белый англиканец — это как?

Мэтью улыбнулся:

— Ну что-то вроде того, о чем мы раньше говорили.

— А! — отозвалась она.

— Белый да еще англиканец — это излишне, — подытожила она.

— В общем-то да, — пришлось ему согласиться.

— Мне нравится это слово. Излишне. Оно так хорошо звучит по-английски. Сколько вам лет? — неожиданно спросила она.

— Тридцать восемь, — ответил Мэтью.

— Вы женаты?

— Нет. Разведен.

— У вас есть дети?

— Дочка. Она сейчас в Кейп-Код. С матерью.

— Как ее зовут?

— Джоанна.

— Она маленькая?

— Ей четырнадцать.

— Значит, вы рано женились.

— Да.

— А она красивая?

— Да. Все отцы находят своих дочерей привлекательными.

— Мне кажется, что мой отец был нетипичным в этом смысле.

— Но он же посадил вас в тот вертолет.

— Да, это правда, — согласилась она.

— Вы очень красивы, — решился сказать Мэтью.

— Спасибо, — произнесла она и замолчала.

Он задумался, знает ли она о том, что недурна собою. Или горестные военные годы заставили ее забыть о себе? Потом последовали скитания и переезды. Что в этой женщине, бухгалтере Мэри Ли, осталось от той маленькой вьетнамской девчушки? Трудно было сказать.

— А как вы думаете, кто мог их убить? — резко сменила она тему разговора, словно пытаясь отогнать даже намеки на что-то личное. Она старалась не смотреть ему в глаза. Ему очень не хотелось думать, что она приняла его искренний комплимент за неуклюжее приставание.

— Я не ищу убийцу, — сказал он. — Мне необходимо доказать, что мой клиент невиновен.

— А вы считаете, что он не совершал преступления?

Мэтью ответил не сразу.

Спустя минуту они почти в один голос произнесли: «Да».

— Можно сказать, что я ищу доказательства, подкрепляющие мою уверенность.

— А номер машины вам пригодится?

— Возможно.

— Если только Тринх не ошибся.

— Я не думаю, что есть причины в нем сомневаться. Только скажите, у вас такие же цифры, как у нас?

— Да, у нас арабские цифры. И алфавит примерно такой же, кроме нескольких букв, и миллион диакритических знаков.

— А что это такое? — удивился он.

Она посмотрела на него.

— Я не знаю, — принялся он оправдываться.

— Могли бы сделать вид, что знаете, — с улыбкой произнесла она.

— Как бы я тогда узнал, что это такое? Объясните, пожалуйста.

— Это такие маленькие значки, они прибавляются к буквам для передачи фонетических особенностей.

— Ага.

— Понимаете?

— Да. Что-то вроде седилль во французском или умляута в немецком?

— А это что такое?

— Ну, могли бы притвориться, что знаете, — улыбнулся он.

— Ну ладно, растолкуйте!

— Диакритические знаки.

— О’кей, — сказала она.

— Во всяком случае, так я думаю, — усмехнулся он.

Ему понравилось, как она произнесла «о’кей». Она по-своему выговаривала это самое американское из всех слов.

— Вьетнамский язык не так просто освоить, — заметила она. — Его не одолеешь в два счета. В этом и была основная трудность американских солдат. А когда нет взаимопонимания, непременно зарождаются подозрения. И множатся обоюдные ошибки.

Она покачала головой.

— Поэтому было столько радости, когда суд оправдал вьетнамцев. Если они действительно невиновны, все меньше будет подозрительности по отношению к иностранцам.

— А что, такое случается?

— О да, конечно.

— А в чем это проявляется?

— В Америке как-то все очень быстро забыли, что в свое время каждый откуда-нибудь да приехал. Ведь только индейцы могут считать себя аборигенами. Но случись какой размолвке с американцем, так первым делом услышишь: «Убирайтесь, откуда приехали!» Разве не так?

— Да, — пришлось согласиться Мэтью.

«Убирайтесь, откуда приехали».

Эти слова в устах так называемых коренных американцев всегда коробили его.

«Убирайтесь, откуда приехали».

— Как раз это я и имела в виду.

— Вы о чем?

— Я сказала, что на это можно посмотреть иначе.

— И что же?

— Изнасилование и убийство между собой не связаны.

— Мне тоже кажется, что это реальная версия.

— Значит, вы со мной согласны, — сказала она. — Кому-то очень надо дать понять вьетнамцам в Калузе, чтобы они убирались восвояси.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Это же Юг, если вы забыли, — добавила она.

Он продолжал изучать ее.

— Здесь время от времени жгут кресты на лужайках.

Тюремщик подозвал Лидза к телефону минут через десять. В трубке раздался его недовольный и раздраженный голос:

— Я дремал.

Мэтью взглянул на часы. Двадцать минут четвертого. Они с Май Чим расстались в половине третьего, он заехал домой, за магнитофоном «Сони», вот за этим, который стоял перед ним на столе.

— Извините, что разбудил вас, — начал он. — Но я вынужден задать вам несколько вопросов.

— Вы читали газеты? — сердито прервал его Лидз. — Уже успели осудить меня и вынести приговор.

— Это нам на руку.

— Не понимаю, почему?

— Можно попробовать сменить судебный округ.

— Из-за того, что в городе меня считают убийцей?

— Вот именно. Каким образом мы повлияем на присяжных, если все предрешено?

— Хорошо бы, — с сомнением в голосе произнес Лидз.

— Мистер Лидз, мне нужно кое-что уточнить. Если я не ошибаюсь, у вас есть «кадиллак»?

— Правильно, «кадиллак-севилле».

— Какого цвета?

— Черный, по бокам серебристый.

— Можно ли принять этот цвет за темно-синий? Или темно-зеленый?

— Не думаю.

— А, скажем, ночью?

— Даже ночью. Серебристый цвет, он и есть серебристый. При чем здесь синий или зеленый? Спутать невозможно.

— Вы помните номер машины?

— Скорее всего нет. Он может начинаться на «W», «WR»… Не помню. Я всегда смотрю на ярлычок ключей.

— Может быть, у вас номер 2АВ 39С?

— Нет, что вы. Он начинается с «W», это точно. А вторая буква как будто бы «R», «WR» и что-то еще.

— Но не 2АВ?

— Нет.

— …39С?

— Нет. А почему вы спрашиваете?

— Один из свидетелей утверждает, что в ту ночь вы садились в машину с этим номером.

— Когда? Где?

— В районе «Малой Азии». Чуть позже полуночи.

— Понятно, — сказал Лидз.

— Мне кажется, это был кто-то другой.

— Черт побери, конечно! Вы понимаете, что за это можно зацепиться?

— Несомненно, — подбодрил его Мэтью.

— Уцепившись за эту деталь, мы узнаем, кто убийца! Господи, первая добрая новость за все время! Мне не терпится рассказать об этом Джесси. Как только мы закончим наш разговор, я ей сразу же позвоню.

— Я сообщу вам, когда будут новости. А пока что я попрошу вас кое-что повторить за мной.

— То есть? — удивился Лидз.

— Я сейчас проговорю текст, а вы, по моему сигналу, воспроизведете его, договорились?

— Хорошо, — промолвил очень озадаченный Лидз.

— Алло. — Адвокат приступил к тексту. — «Говорит Стивен Лидз. Я буду…»

В Калузе не было мороки с получением номерных знаков, стоило лишь обратиться лично или по телефону в Налоговую комиссию, и, заплатив там же, забрать их или дождаться, когда их пришлют по почте. Налоговая комиссия размещалась на втором этаже нового здания суда, примыкающего к зданию управления общественной безопасности и городской тюрьмы. В четыре часа дня во вторник Уоррен Чамберс разговаривал с контролером по налогообложению транспортных средств. Ее звали Фиона Джилл. Он интересовался, как можно найти владельца машины по номеру.

— А на кого вы сейчас работаете? — спросила Фиона. Это была красивая негритянка, с глазами цвета антрацита и кофейного оттенка кожей. Ее ярко-красные губы на фоне тусклого полутемного офиса блестели влажно и призывно. Она была одета в ярко-желтое платье. Уоррен решил, что оно льняное, верхние пуговицы слегка оголяли грудь, уши украшали золотые кольца, на шее висела золотая цепочка. В ложбинке между грудями уютно расположился кулончик в виде буквы «Ф». Уоррен сделал вывод, что она очень хороша. Он предпочел бы знать, не слишком ли он молод для нее. Многие женщины ее возраста, а она тянула года на сорок два, свысока смотрят на таких незрелых, с их точки зрения, мужчин.

— На Саммервилла и Хоупа, — ответил он. — Вы их знаете?

— Нет, — отозвалась она. — А что, так важно это знать?

— Нет, до первых неприятностей не обязательно, — улыбнулся он.

Фиона усмотрела в этом намек, и не ошиблась.

Ей случалось и раньше контактировать с Уорреном Чамберсом, и она обнаружила у него всего лишь один недостаток: возраст. Фионе было сорок шесть лет, по ее расчетам, Уоррену должно быть лет где-то тридцать пять — тридцать восемь. Но если закрыть глаза на его относительную молодость, он казался ей безупречным. Пожалуй, эта новая стрижка немного его молодит. И он явно делает авансы. Что ж, посмотрим.

— Пока что не было надобности обращаться к адвокатам, — произнесла она. — Или к агентам по недвижимости. Чем там вы занимаетесь?

— Вы угадали с первого раза.

— Я общалась с адвокатами последний раз, когда разводилась, — сообщила Фиона.

Уоррен оценил эту добровольную и многообещающую информацию.

— И как давно это было? — спросил он.

— Четырнадцать лет назад, — ответила Фиона.

— Ну уж в новом-то браке вы наверняка счастливы! — решил он прощупать почву.

Фиона оценила его усилия.

— Нет, — улыбнулась она. — Предпочитаю свободный образ жизни. Люблю разнообразие. Хотя вот что, Уоррен, следует отметить…

Это было впервые, когда она назвала его по имени.

— …все достойные мужчины в Калузе либо женаты, либо голубые.

— Ко мне это не относится, — сказал он.

Фиона приподняла бровь.

— У такого симпатичного парня наверняка кто-нибудь есть, — решила она пойти ва-банк. — И мне кажется, эта женщина старше вас.

— Честно вам признаюсь, Фиона, — решился он придать разговору немного интима, — мне мои ровесницы кажутся несколько инфантильными.

— Да что вы!

Их глаза встретились.

— Я предпочитаю женщин более опытных.

— Вот как, — изумилась она.

— Именно так, — решительно произнес он.

Они пришли к взаимопониманию. Где-то в сумерках комнаты застучала машинка. Затем наступила полная тишина. Уоррен предался размышлениям, не слишком ли рано пригласить ее на ужин. Она прикидывала возможность продолжения разговора о преимуществах ее возраста вечерком в баре. Но слова произнесены не были. Ожидание повисло в воздухе, оно парило в пространстве подобно космическому кораблю. Корабль надежды, которым никто так и не воспользовался, уплыл куда-то в Галактику вихрящихся пылинок. Стук машинки нарушил тишину, время было утеряно. Смутившаяся Фиона отвела глаза первой.

— Так какой номер вас интересует?

Уоррен вытащил из нагрудного кармана блокнот, полистал его и отыскал страницу с нужным номером, который продиктовал ему по телефону Мэтью.

— Вот этот, — протянул он Фионе блокнот. Она заглянула в него.

— Такого зверя нет, — разочаровала она Уоррена.

— Как это?

— У нас в штате номера не могут начинаться с цифры.

— Но свидетель запомнил этот номер, — настаивал Уоррен.

— Он ошибся. У флоридских номеров такая комбинация: три буквы, две цифры и еще буква. Компьютер выбирает наугад произвольное сочетание цифр и букв, автоматически избегая тех, что в ходу. Например, может быть номер CDB 34L, или DGP 47N, или AFR 68M и так далее. Такого номера, как у вас, быть не может.

— Вы в этом уверены? — спросил он.

— Уверена ли я, что мой домашний телефон — его, кстати, нет в справочнике — 381–3645? — удивилась Фиона, приподняв бровь.