В среду утренняя газета вышла с заголовком крупным шрифтом: «МАШИНА УБИЙЦ ОБНАРУЖЕНА».

В заметке дано было описание черного «торонадо», который полиция обнаружила в зарослях карликовых пальм возле Бей-Пойнт-роуд, рядом со старым городком Адерби. Машина, как сообщала полиция, была зарегистрирована на имя некоей Флоренс Гудел, которая заявила об ее исчезновении седьмого июня, за день до убийства Отто Самалсона. Полиция также утверждала, что мисс Гудел безусловно вне подозрений. Заметка не упоминала ни об отпечатках пальцев, ни о стреляных гильзах в машине. Не сказано было ни слова и о том, каким образом полиции стало известно, что черный «торонадо», обнаруженный в зарослях, — именно та машина, в которой находились убийцы (или убийца?) Отто.

Мэтью с кислым видом покачал головой, швырнул газету в корзину для бумаг, поднял телефонную трубку и позвонил в офис Джеймса Парчейза.

Джейми Парчейз.

Сорок шесть лет было ему в ту ночь убийств в Голдилокс, на десять лет больше, чем Мэтью. При бледном свете луны он казался моложе. Одет в бледно-голубую рубашку, белые брюки, на ногах голубые теннисные туфли. Мэтью представился полицейскому как поверенный доктора Парчейза, что соответствовало истине.

За два года до этого Джейми Парчейз был клиентом, для которого Мэтью проверял и корректировал план пансиона. В ту ночь он вернулся домой после игры в покер и обнаружил, что его жена и две маленьких дочери зверски убиты. Он позвонил единственному юристу, которого знал, — Мэтью Хоупу. Мэтью первым долгом спросил, есть ли подозреваемые, потом — не лучше ли обратиться к специалисту по уголовному праву, а не к нему, ведь он никогда не представлял чьи-либо интересы в связи с преступлением. Джейми ответил, что криминалист ему не нужен, поскольку он никого не убивал. И Мэтью очертя голову ввязался в это дело.

В прошлую пятницу Сьюзен ему сказала: «Почему бы тебе не изучить уголовное право и не применять свои знания на деле?» Чем больше он об этом думал, тем больше нравилась ему идея. Но сегодня, пока он сидел в ожидании в приемной у Джейми, ему вдруг пришло в голову, что он уже стал юристом-криминалистом в ту ночь, когда звонок Джейми взорвал тишину.

— Мистер Хоуп, — обратилась к нему медсестра — секретарь приемной, — доктор ждет вас.

— Благодарю вас.

Джейми выглядел хорошо. Два года назад его мир был полностью разрушен. Теперь, казалось, с ним все в порядке, и внешний вид вполне. Он не женился снова. Городская молва связывала его с двадцатисемилетней художницей-дизайнером, но это звучало как-то несерьезно.

— Я позвонил Натану, — сказал Джейми, имея в виду доктора Натана Шлеммера, который опознал Золушку как Мэри Джейн Хопкинс, но отказался сообщить Отто, по какому поводу она к нему обращалась. — Вы с ним знакомы?

— Нет, — ответил Мэтью.

— Ему лет пятьдесят. Седой, короткая седая бородка, голубые глаза, такие светлые, что кажутся бесцветными. — Джейми пожал плечами. — Доктор Натан Шлеммер. Я знаю его достаточно хорошо, чтобы утверждать: если бы вы обратились непосредственно к нему с расспросами об этой Мэри Джейн Хопкинс, он бы вам ответил — попытаюсь воспроизвести его слова и интонацию более или менее точно: «Мистер Хоуп, подобные сведения не подлежат разглашению». В этом весь доктор Натан Шлеммер, воплощенная корректность и сдержанность. Однако…

— Так-так, — вставил Мэтью.

— Профессиональная любезность. И немного вранья. Я ему сказал, что эта девушка — моя пациентка. Спросил, почему она обратилась к нему. Спросил также, не беременна ли она.

— И оказалось, что да?

— И оказалось, что нет.

— Так зачем же она к нему приходила?

— Она предполагала, что подцепила герпес.

— Так-так, — повторил Мэтью. — И подцепила?

— Да.

Судно являло собой гигантское чудовище с перекидным капитанским мостиком.

У штурвала стоял Ларкин и, осторожно лавируя, вел судно в док. Палубный матрос в фирменной рубашке с надписью «Суда Ларкина» выскочил к борту, чтобы перебросить чалку одетому в точно такую рубашку матросу на берегу. Третий матрос поспешил опустить с борта транец. Можно подумать, что причаливает по меньшей мере миноносец. Большое судно — и стоит, сразу видно, кучу денег.

На мостике рядом с Ларкином стояли двое. Коротконогий толстяк в спортивной рубашке, пестрой, словно форма португальского военного, и дама-блондинка в желтых шортах и белой рубашке, в больших солнечных очках. Увидев на берегу Мэтью, Ларкин нахмурился. Он спустился с мостика, перепрыгнул с борта на берег и быстро подошел к Мэтью.

— Что вам здесь надо?

— Задать вам несколько вопросов, — сказал Мэтью.

— Исчезните! Я собираюсь продать судно ценой в полмиллиона.

— Я подожду.

— Ничего подобного! Убирайтесь, это частное владение!

Один из матросов помог чете покупателей сойти на берег. Первой приземлилась дама в шортах. Лет пятидесяти, очень полная, слишком сильно накрашенная и неуверенно ступающая в своих босоножках на высоком каблуке, длинные ремешки которых переплетались крест-накрест на лодыжках. С улыбкой явного облегчения она сошла на твердую землю, поблагодарила матроса за помощь и повернулась к своему спутнику, легко соскочившему на берег. Мужчина широко улыбался. Ему очень хотелось приобрести судно. У Мэтью не создалось уверенности, что блондинка разделяет его желание. Мужчина отошел на несколько шагов и, уперев руки в бока, принялся рассматривать судно.

— Я отниму у вас не больше минуты, — настаивал Мэтью.

— Мой покупатель ждет, — непреклонно отвечал Ларкин.

— Да нет же, он любуется судном.

Ларкин обернулся в ту сторону, где покупатель прохаживался вдоль борта судна, то проводя рукой по перилам из тикового дерева, то дотрагиваясь до блестящего полированного бока.

— Ну, в чем дело? — спросил Ларкин.

— Мистер Ларкин, когда я был у вас вчера, я говорил вам, что Отто…

— Я не желаю больше ничего слушать о вашем Отто. Я уже нанял другого человека, чтобы он отыскал…

— Да, я знаю, — перебил его Мэтью. — Но я узнал кое-что.

— Мне нет никакого дела до того, что вы узнали.

— Мистер Ларкин, Отто предполагал, что ваша Золушка беременна.

— Вы уже говорили мне об этом. И я ответил вам.

— Но Отто ошибался. Она посетила врача, потому что у нее был герпес.

Ларкин бросил быстрый взгляд вниз, туда, где человек в пестрой спортивной рубашке тыкал пальцем в какое-то место на транце судна и что-то объяснял женщине. Та кивала головой с непонимающим выражением на физиономии.

— Ну и что? — спросил Ларкин.

— Я вчера спрашивал, не от вас ли она забеременела.

— Дальше что?

— Сегодня я спрашиваю, не вы ли ее заразили.

— Не собираюсь вам отвечать, — сказал Ларкин.

— Но вам придется ответить. — Мэтью говорил твердо, с нажимом. — Потому что Отто убит. И это может быть причиной убийства.

— Предположим, что именно я заразил ее герпесом. Такой, понимаете ли, тип, который заражает герпесом двадцатидвухлетних девиц. Или двадцатитрехлетних. Я даже не принимаю во внимание, что она шлюха. Такая уж я низкая тварь. Но какое отношение это может иметь к убийству Отто?

— Предположим, мистер Ларкин, что кто-то из членов ее семьи — отец, брат — узнал, что она заразилась герпесом, и пожелал выяснить, от кого. Здесь у нас Флорида, как-никак. Полно неотесанной деревенщины. Таким людям очень не по нраву подобные происшествия с их родственниками.

— Но эта девушка не из деревенских.

— Однако вы не знаете, из какой она семьи.

— Чего вы добиваетесь? Она украла мои часы, вот и все…

— Да. Но Отто убит. И для меня это значительно важнее ваших часов. Я вот думал: если отец или брат узнал, что Отто за ней следит? Узнал и пришел к неверному выводу.

— Какому?

— Что именно Отто и есть человек, которого они ищут.

— А, бросьте! Ее отец…

— Да, если это был ее отец.

— Или брат…

— Да.

— Или кто угодно еще… не понял, что Отто — частный сыщик, и вообразил, будто он некто из знакомых Золушки…

— Вот именно.

— Из настолько близких знакомых, что наградил ее герпесом, так? Ну и что? Он убил Отто из-за этого? Бросьте, бросьте!

— Но мы во Флориде, — повторил Мэтью.

— Предположение нереальное. Начать с того, что у проституток не бывает ни отцов, ни братьев.

— Извините, мистер Ларкин, но я не считаю все это забавным ни в малейшей степени. И вы до сих пор не ответили на мой вопрос.

Ларкин снова посмотрел вниз в док на своего клиента.

— Могли вы заразить ее герпесом? — еще раз спросил Мэтью.

— Ну что ж, я все понял, — заговорил Ларкин. — Если я и есть, так сказать, ответственное лицо, если именно я заразил ее, значит, убит не тот человек, верно? Бедный Отто поплатился жизнью вместо меня. И вы явились сюда, чтобы объяснить мне, какой я беспринципный и безнравственный сукин сын. Позвольте же мне кое-что вам объяснить, мистер Хоуп, прежде чем я прикажу Кирку вышвырнуть вас отсюда, если вы не уберетесь сами.

Он кивнул в сторону дока, где один из матросов поливал судно из шланга. Здоровенный парень, могучие мышцы выпирали под рубашкой на груди, не менее могучие бицепсы играли под короткими рукавами, на правой руке татуировка — кинжал, с которого капает кровь.

— Особой, которая торговала герпесом, — и я молю Бога, чтобы больше ничем, — была сама Золушка. Дженни Санторо, или как там еще ее вонючее имя. — Ларкин снова глянул вниз и заговорил тише: — Это она им торговала, у нее я его и приобрел. Вот почему, как только я это понял, я нанял Отто, по этой причине, а вовсе не из-за часов. Я могу купить себе другие золотые часы, я могу купить себе хоть дюжину золотых часов, но во всем мире я не могу найти врача, который избавил бы меня от того, чем она меня наградила. Вам все ясно, мистер Хоуп? Вы поняли наконец? Как вы считаете, поняли вы?

Мэтью тяжело вздохнул.

— Да, — сказал он. — Благодарю вас.

Разговор шел по-испански, и говорил главным образом Эрнесто.

Их личное зашифрованное обозначение кокаина было «шляпа».

По-испански — sombrero.

По телефону Эрнесто говорил именно о шляпах. Десять сомбреро по шестьдесят долларов за каждое, качество очень хорошее. Если бы кто-то из сотрудников управления по борьбе с наркотиками подслушал их разговор, он, разумеется, сразу бы понял, что речь идет о покупке кокаина. Десять пакетов по шестьдесят тысяч долларов. Торговцы наркотиками никогда бы не стали упоминать кокаин в телефонном разговоре. Да и не только по телефону, но вообще нигде. Пользовались только особыми обозначениями. Чарли Набс и его ребята называли кокаин «машинным оборудованием». Если вы вели переговоры с шайкой Ординеса в Майами и упоминали пишущую машинку, это означало то же самое.

— Я пытался приобрести шляпы подешевле, — говорил Эрнесто, — но шестьдесят — самая низкая цена, на какую они согласны. Шляпы прекрасные, девятый размер.

То есть для понимающего — кокаин чистый на девяносто процентов.

— Когда вы должны расплатиться? — спросил Амарос.

— В субботу в час тридцать.

— Производители надежные?

— Мы постараемся тщательно проверить товар до уплаты.

— Они нуждаются в залоге?

— Об этом речи не было.

— Когда вам понадобится чек?

— Как можно скорее.

— Постараюсь оформить вовремя.

«Чек» — это, конечно, очередная липа. Никто и никогда не выписывал чеков за кокаин. Надо спятить окончательно, чтобы совершить подобную операцию. Кокаин — та же наличность, и получаете вы за него только наличные деньги. Амарос просто давал понять Эрнесто, что постарается обеспечить сделку наличностью до часа тридцати в субботу. Десять килограммов по шестьдесят тысяч стоят шестьсот тысяч долларов. Была среда, значит, у Амароса два полных деловых дня, чтобы получить наличные. Никаких проблем и оснований для беспокойства.

— Что слышно о Золушке? — спросил он.

Эрнесто впервые услышал от Амароса это прозвание, но сразу понял, о ком речь. О Дженни Санторо, или как ее там еще. Обычно Амарос говорил просто «девушка». Эрнесто решил, что по телефону босс не стал употреблять это слово, потому что оно тоже значило «кокаин».

— Пока не нашли, — ответил Эрнесто.

— Я очень признателен за шляпы, — сказал Амарос, — но я очень хочу повидаться с ней.

— Понимаю, — ответил Эрнесто.

— Так найдите ее. — С этими словами Амарос повесил трубку.

Итак, они в доме на Кей-Бискейн, многоэтажном, с верандами на каждом этаже, и все веранды с видом на море. Дом стоил ему миллиона полтора, не меньше, думает Дженни, тем более что расположен он у моря. Это она хотела бы заполучить для себя. Ее мечта. Собственный дом. Под Парижем. Дом с садом. Ее дом. Небольшой домик на тихой улочке. Ее называли бы американской леди. Соседям она рассказала бы, что была актрисой театра. Что играла главную роль в «Испытаниях». На уик-энд она будет уезжать в Париж, сидеть за столиком в кафе на бульваре, потягивать мятный ликер со льдом и гадать, кто из гуляющих по бульвару девушек занимается тем же, чем она занималась прежде. Потому что этот случай — последний в ее жизни. Если в этом доме и вправду лежит в сейфе кокаин и она сумеет его выкрасть и унести с собой, тогда она больше никогда уже не станет заниматься любовью с каким попало мужчиной.

Он наливает ей коньяк, тот же самый «Курвуазье», который она пробовала в «Касба-Лаундж», а потом — большой сюрприз! — разговор заходит о кино. Видела ли она в последнее время какие-то хорошие фильмы? Он рассказывает ей со своим сильным испанским акцентом, что иногда смотрит порнофильмы, ведь это тоже форма искусства, и многие из них сделаны куда лучше, чем фильмы, которые обычно показывают в кинотеатрах. Он, между прочим, печатается как кинокритик в «Виллидж войс». Она говорит ему, что никогда в жизни не видела порнофильмов, — чистое вранье, особенно если учесть, что она сама играла однажды в сцене оргии в одном таком фильме, который «выстреливали» в Лос-Анджелесе, и совокуплялась сразу с двумя парнями, один под ней, а другой сзади, — и ей было бы безумно стыдно. О нет, уверяет он, если фильм сделан со вкусом, то ничуть не стыдно.

Слово за слово, и вот он уже ведет ее к себе в спальню на другом конце здания и показывает ей великолепный видеокомплекс, а порнофильмы, которые он смотрит «иногда», на деле превращаются в целую коллекцию — сто, а может, и больше кассет; он держит их в гардеробной на особой полке. Гардеробная очень большая. По левую сторону висят пиджаки и костюмы, по правую — брюки и спортивные рубашки, а над ними та самая полка с порнофильмами в кассетах. Сейф стоит слева от двери, большой, пожалуй, даже слишком большой для частного дома. Дженни надеется, что Ким не рассказывала им волшебную сказку и в сейфе действительно лежит кокаин.

Он спрашивает, не хочет ли она посмотреть порнофильм, снятый с большим вкусом. Она соглашается — если и в самом деле фильм со вкусом.

— Конечно, — уверяет он.

Она делает большие невинные глаза. Он, кажется, говорил, что у него есть кокаин.

Прямо сейчас нюхать кокаин не стоило бы — ей нужна совершенно ясная голова. Этот тип выглядит словно маленький сладкий пончик, ткни его в животик — захихикает, но вряд ли он сохранит веселый и любезный вид, если увидит, что она поперла его кокаин. Первое, что надо установить: есть ли в сейфе кокаин и достаточно ли его там, чтобы идти на риск.

У нее с собой большая голубая сумка, не совсем подходящая к изысканному туалету и изящным туфелькам, но она в разговоре как бы вскользь упомянула, что после вечеринки собиралась остаться ночевать у своих друзей и захватила необходимые вещи. Даже показала ему кое-что из этих вещей: коротенькую ночную рубашку цвета спелого персика и в тон ей трусики-бикини, а еще домашние туфли на высоком каблуке с помпончиками.

Он идет в гардеробную и опускается на колени перед сейфом.

Так, теперь подглядеть, заперто ли по всем правилам: четыре налево, три направо, два налево, медленно повернуть вправо, как там еще? Или он просто сдвинул на несколько цифр с последнего номера диск, как обычно люди делают, если им приходится открывать сейф каждые десять минут? Грабители называют это «дневная комбинация».

Ким утверждала, что сейф был заперт именно так.

Дженни ждет затаив дыхание.

Он просто поворачивает диск один раз вправо.

Дневная…

Хорошо.

Он ныряет в сейф.

Ее мечта может храниться в этом сейфе. Билет в Париж может лежать там, в сейфе. Раньше я была театральной актрисой.

Она смотрит ему через плечо.

О мой Бог!

О сладчайший Иисусе!

В сейфе четыре пакета с кокаином!

Ну-с, теперь они немножечко понюхают, посмотрят, как Джонни Холмс разматывает свой садовый шланг…

— Как ты думаешь, у кого больше? — спрашивает толстяк. — У него или у меня?

— Ты шутишь, у тебя же он огромный! — говорит она, а через десять минут подсыпает хлоралгидрат ему в стакан.

Сейф снова заперт на «дневную комбинацию», он повернул диск на то же количество цифр влево, что-то десять или двенадцать номеров от последнего номера комбинации. Она заходит в гардеробную и медленно вращает диск вправо, и диск останавливается на последнем номере — восемьдесят. Она нажимает ручку, сейф открыт, и она протягивает руку за сладким белым порошком.

Через пять минут она бежит по газону к воротам с полной сумкой.

Время только-только перевалило за полночь.

«Кадиллака» за воротами уже нет.

На его месте стоит синий «форд».

Едва усевшись в машину, она произносит два слова:

— Четыре кило.

Винсент — это он взмахнул волшебной палочкой и превратил ее в принцессу — одет уже не в ливрею шофера.

Он закатывает глаза и говорит:

— Я умер и попал на небеса.