Кубинцы, которые искали Элис Кармоди, наконец нашли ее в понедельник в три часа дня. Один из них спросил: «Где Джоди?» — но у него был такой акцент, что сначала Элис даже не поняла, о ком он говорит. Переспросила: «Кто?» — и ей влепили пощечину.
Что же это такое, позор и стыд, эти вонючие спики таскаются по всему Майами-Бич, чего доброго, скоро доберутся до Канзаса. Впрочем, Элис понятия не имела, где он, Канзас. Она жила в дешевом отеле на углу Коллинз-авеню и Шестой улицы, здесь они ее и застукали. Элис была наркоманкой и сегодня не имела дозы с десяти утра, а эти двое, вонючки чертовы, задавали вопросы, которых она не могла понять.
— Твоя систа, — пояснил один.
— Tu hermana, — сказал по-испански второй.
— Что?! — удивилась Элис, но тут же сообразила, что второй вообще не говорит по-английски. «Вонючка испанская!» — обругала она его про себя, но он, должно быть, умел читать мысли, потому что влепил ей вторую пощечину. Потом он начал что-то быстро-быстро говорить по-испански тому, кто лопотал по-английски. Выпалил не меньше трех тысяч слов, но Элис поняла только одно: Эрнесто. Значит, первого, который мог говорить на английском языке, — не на приз, ясное дело, но все-таки можно разобрать, что это английский, — зовут Эрнесто. А как зовут второго, она пока не поняла.
— Ты слюшай, — предложил Эрнесто.
— Да я же слушаю, — жалобно сказала она.
— Мы знать хотим, где твоя сис-та.
— Моя кто?
— Систа, систа, — терпеливо повторил он.
— О, — сказала Элис.
— А, — сказал он.
— Вы имеете в виду мою сестру? — догадалась Элис.
— А, — снова произнес он и развел руками, повернувшись к своему толстому засаленному приятелю.
— Какую сестру? — продолжала Элис. — У меня их две. Одна в Орландо, другая в Лос-Анджелесе.
Эрнесто снова ударил ее.
— Здес! — твердо выговорил он. — Майами. Нигде больше.
— У меня нет сестры в Майами.
На этот раз ей дал пощечину засаленный. Скажи пожалуйста, они лупят ее по очереди.
— Хватит меня бить, поняли? — крикнула Элис. — И вообще, кто вы такие? Какое право…
Договорить ей не удалось, потому что ее снова ударили, она даже не поняла, кто из двоих.
— Слюшай, ты англиски понимаешь? — спросил Эрнесто.
Дурак он, что ли, задавать такие вопросы, подумала Элис, но вслух ничего не сказала, только посмотрела на него.
— О'кей, — продолжал Эрнесто. — У тебя сист-ра, блондинка, она в Майами, мы знать хотим где, о'кей? Потому что мы хотим ее найти, о'кей? Зубы тебе выбьем, или говори, поняла ты?
Она и вправду начинала его понимать. Вполне сносно он теперь выражается на английском, даже «систа» стало совсем похоже на «сестру».
— Так вы имеете в виду Дженни? — спросила она.
Эрнесто обратился к засаленному:
— Доминго, se llama Jenny?
Засаленный только плечами передернул. Доминго! Ничего себе танцевальная пара к ней завалилась! Эрнесто и Доминго.
— Мы говорили про девушку, ее зовут Джоди, — сказал Эрнесто. — Знаем, она твоя сист-ра, где она?
— Она себя так называет, — ответила Элис.
— Как?
— Джоди. Настоящее имя у нее Дженни. Только вы ее под этим именем не отыщете, у нее вообще много имен. Разных.
Кубинцы уставились на нее.
Эрнесто кивнул Доминго.
Доминго вытащил из кармана складной нож и раскрыл его.
— Это еще что за штучки? — дрожащим голосом выговорила Элис, она жутко перепугалась.
— Дженни, а дальше как? — продолжал допрос Эрнесто.
— Смотря когда. Вы хотите знать ее настоящее имя или сотню других, какими она пользуется? Фамилия у нее не такая, как моя, мы сводные…
Эрнесто ударил ее.
— Рог favor, — произнес он терпеливо и вежливо. — Не надо чепухи.
— Да она мне не родная, а сводная сестра! — крикнула Элис. — Если вы меня еще раз ударите…
Он ударил ее еще раз. Рот у Элис сам собой раскрылся, кровь закапала на блузку.
— Слюшай, — сказал Эрнесто, — хочешь, приколем тебя?
— Нет, — ответила Элис голосом маленькой девочки. Расширив глаза, она смотрела на нож в кулаке Доминго. — Нет, — повторила она.
— О'кей. — Пауза. — Дженни, Джоди, это все равно. — Пауза. — Твоя сестра.
— Да. — Глаза у Элис были по-прежнему широко раскрыты, лицо по-детски внимательное.
— Ее фамилия не Кармоди?
— Она урожденная Санторо, — быстро заговорила Элис. — Это фамилия моего отчима, Санторо, Доминик Санторо, он тут в Майами был подрядчик-строитель, его все знали, кого хочешь спросите. Братья Санторо, знаете? Это был мой отчим.
— Es latino? — по-испански спросил Эрнесто. — Санторо? Es un nombre latino? — И повторил по-английски: — Он испанец?
— Нет, итальянец, — ответила Элис. — Моя мать итальянка, может, потому она за него вышла, когда мой родной отец умер. Мой отец был ирландец, — сказала она гордо, но тут же в голове у нее промелькнуло, что отец убил бы ее, если бы узнал про наркотики. Но он сам был давно мертв.
— Дженни Санторо, — медленно выговорил Эрнесто.
Даже теперь, когда Элис хорошо понимала его речь, у него выходило не «Дженни», а «Хенни», как будто он хотел откашляться и сплюнуть.
— Да. — Элис кивнула, довольная, что наконец-то угодила ему. — Так ее звали, когда она стала жить с нами. Это фамилия ее отца, а он женился на моей матери, но мы, то есть я и моя родная сестра, не взяли его фамилию, оставили нашу, вот и все. Я Элис Кармоди, моя родная сестра Кейт Кармоди, а Дженни — это Дженни Санторо, но иногда она себя называет Джоди Кармоди. Ну, это все, что вы хотели?
— Где она? — спросил Эрнесто.
— Дженни? Она в Лос-Анджелесе, я вам уже говорила.
— Нет, — отрезал он.
— А я вам говорю, что она там.
— Ты лжешь нам, — сказал Эрнесто, кивнул Доминго, и Доминго ткнул ее ножом.
Не сильно. Просто дотронулся кончиком ножа, словно перышком царапнул. Щеку обожгла мгновенная боль, потекло что-то теплое. Элис дотронулась до щеки рукой, и когда посмотрела потом на пальцы, они оказались в крови. Ее затошнило.
— Послушайте, — сказала она.
Они оба смотрели на нее.
На лезвии ножа была кровь.
— Да послушайте, поймите вы в самом деле, — твердила она. — Дженни… она проститутка. Последний раз, когда я о ней слышала, она жила в Лос-Анджелесе. Если она вернулась сюда, во Флориду, я об этом ничего не знаю. Вы мне сказали первые. Со своей родной сестрой я разговаривала вчера по телефону, она тоже не знает, что Дженни здесь или собирается сюда. Я вам чистую правду говорю, Богом клянусь! Уберите нож, а?
Доминго не убрал нож и продолжал смотреть на Элис. Лицо у него было грустное, словно ему было жаль ее.
— Уберите, ну пожалуйста, — просила она. — Ладно? Ну пожалуйста! Я боюсь ножа.
— Хочешь, чтобы тебя еще раз полоснули? — спросил Эрнесто.
— Нет, — быстро ответила Элис. — Не надо, прошу вас. — Она вытянула вперед обе руки с растопыренными пальцами. — Не надо меня ножом.
— Мы тоже этого не хотим, — продолжал Эрнесто. — Тогда скажи, где она.
— Но я же не знаю. — Элис старалась говорить как можно убедительней. — Если она во Флориде, то для меня это новость. Я бы вам сразу сказала, честное слово, зачем мне скрывать? Я ее никогда не любила, я бы сразу сказала. Просто я не знаю, это чистая правда. Мне надо встретиться с одним человеком, я уже опаздываю, понимаете? Если вам больше ничего не надо от меня…
— Сестра в Орландо, — перебил ее Эрнесто. — Где? Адрес.
— Она ничего не знает, — сказала Элис. — Вам незачем ее беспокоить.
— Пырни ее, — приказал он Доминго.
— Не надо! — выкрикнула Элис. — Она живет возле Диснейленда, я дам адрес, он у меня в записной книжке, только уберите нож.
— Гони адрес, — сказал Эрнесто.
Дэвид Ларкин терпеть не мог гомиков. Они его раздражали. Ему казалось, что любой из них хочет дотронуться до него. Или встать рядом поближе. Дэвид верил грязным историям, которые рассказывали про гомосексуалистов. Стоит вам на минутку упустить из виду вашего восьмилетнего сынишку, ему спустят штаны и изнасилуют. Он верил в то, что существует некий всемирный тайный заговор, тайное сообщество гомосексуалистов. В этом смысле педерасты похлеще коммунистов.
Самое неприятное во всех страхах Дэвида Ларкина было то, что он не всегда мог уверенно определить, кто гомик, а кто нет. Насчет одного парня он, например, был абсолютно убежден, пока не встретил его в ресторане с великолепной блондинкой, у которой титьки готовы были выскочить из платья наружу. Платье! Здешние Девушки одеваются почти ни во что, спятить можно, глядя на них. Флорида виновата, не иначе. Солнце нагревает барышням мозги, и барышни готовы сбросить с себя все до нитки. Ларкин познакомился как-то с одним парнем, думал, что тот порядочный из порядочных, хотел свести его с девушкой, которая соблазнила бы даже моллюска, а парень возьми да брякни: «Спасибо, но я ношу справа». То есть он опускает свой член в правую брючину, и стало быть, гомик. Это совсем не означает, будто бы все педерасты «носят справа», просто они так выражаются. Условный знак. Впрочем, кто их знает и кто разберет. Может, именно по такому признаку педерасты всего мира распознают друг друга даже без слов. Короче, сложные это дела, провались они ко всем чертям!
Что касается Винсента Холлистера, то он уж точно гомик. Он стрижет Ларкина только в третий раз — в «Единороге» Винсент работает недавно, с начала апреля, — но Ларкин в данном случае уверен полностью. Однако с таким педиком можно общаться. Он без ужимок, понимаете ли. Не гримасничает. Руки как у нормального мужчины, и не сюсюкает, когда говорит. Одет тоже по-нормальному. Никаких там джинсов, обтягивающих ягодицы. И к тому же интересная личность. Рассказывает любопытные вещи. Например, в каком отеле следует останавливаться в Позитано, в Италии. Или где можно купить хороший янтарь в Лондоне. Если бы Винсент был женщиной, то мужчины определенно считали бы, что у него хорошенькие губки. Ларкину было любопытно, одевается он в соответствующей ситуации как женщина или нет. Ему также было любопытно, чем занимаются гомики, когда собираются в своем кругу, кроме того, что делают друг другу минет или трахаются через задний проход. Он почти готов был впрямую спросить об этом Винсента, — ему казалось, что они уже достаточно хорошо знакомы и понимают друг друга. Впрочем, Винсент может истолковать такой вопрос превратно. С гомиками ничего нельзя знать заранее.
— Где это вы запропастились? — спросил Винсент.
— Я был очень занят, — ответил Дэвид.
— Вечно заняты, заняты, заняты. — Винсент улыбнулся.
Он начал расчесывать Ларкину волосы, тщательно изучая каждую прядь, которую отделял гребнем. Так, бывало, мать Дэвида изучала свою превосходную зубную щетку, когда он жил с ней ребенком в Нью-Йорке. Теперь ему пятьдесят три. Он помнил, как начал ходить в школу по утрам и как, возвращаясь днем, приносил полную голову вшей. Мать брала частый гребень, вычесывала насекомых и тщательно выискивала гнид, которых щелкала на гребешке ногтем большого пальца. Винсенту на вид не больше двадцати шести или двадцати семи, он скорее всего понятия не имеет о гнидах. Бог знает почему он разглядывает волосы так пристально.
Возможно, это некий ритуал.
Дать клиенту понять, что к нему проявляется особое внимание. Или что-то в этом роде. Гомики были великими актерами. Нет, в самом деле, не случайно же некоторые великие артисты были педерастами. Ларкин испытывал настоящий шок, когда ему кто-нибудь сообщал, что такой-то или такой-то известный актер был гомосексуалистом. В прошлом месяце, да, это было уже месяц назад, он сказал девчонке, с которой занимался любовью, — первоклассная деваха из Атланты, девятнадцать лет, миниатюрная, а зад как у кобылы пивовара, и такой аппетит к траханью, диву даешься, — так вот он ей сказал в постели, что Берт Рейнолдс педераст. Она чуть не заплакала. Не может быть! Врет он все, Берт Рейнолдс занимался этим великим делом с Диной Шор, разве нет? А потом у него была Салли Филд. Глаза у девчонки сделались большие и круглые — и вправду еще заплачет… Он поспешил ее успокоить: я пошутил. Это Клинт Иствуд гомик… Даже сейчас смешно вспомнить.
— Чему вы улыбаетесь? — спросил Винсент.
— Да так, вспомнил одну вещь.
В Майами-Бич Доминго решил, что Элис недостаточно быстро ищет адрес.
На этот раз он ткнул ее ножом в руку.
— Перестань! — вскрикнула Элис. — Я стараюсь, как могу.
Через минуту, не больше, он снова порезал ее, когда она открывала верхний ящик туалетного столика. Кольнул ножом в лицо повыше глаза. «Да что с тобой такое?» — разозлилась она, швырнула записную книжку на столик и побежала в ванную за полотенцем. Номер состоял только из двух комнат — жилой, где помещались кровать и туалетный столик, и ванной. Пока Элис смывала над раковиной кровь с лица и рук, Эрнесто и Доминго обсуждали по-испански, убивать ее или не убивать. Эрнесто обвинял Доминго в том, что он нанес девушке ран больше, чем нужно было, чтобы напугать, и теперь она может заявить на них в полицию, едва они уйдут. Элис не понимала, о чем они там треплются по-испански. Она старалась остановить кровь, которая все еще текла из ранки над глазом. Ни одной минуты она не думала, что ее могут убить. Ведь она дала им адрес, чего же еще? Думала она совсем о другом: как поскорее улизнуть из номера, ведь ее хахаль не будет ждать целую вечность на углу Коллинз-авеню и Линкольн-роуд.
А двое в комнате решили, что ее придется убить.
Когда она вышла из ванной с пластырем над левым глазом, Доминго стоял, держа в руке нож, и лицо у него было странное. Эрнесто загораживал дверь в коридор с тем же странным выражением на лице.
Элис кинулась обратно в ванную и заперлась.
Из комнаты не доносилось ни звука.
Она слышала только стук собственного сердца.
Немного погодя до нее донеслись их приглушенные голоса: они тихо-тихо переговаривались по-испански.
Необходимо одно: открыть окно ванной. Пролезть через него и выскочить на улицу. Номер на втором этаже, она ушибется, если прыгнет, но это не так страшно, как смерть от ножа. Замок в двери открыть легко, стоит нажать кнопку в ручке. Почему они еще не сделали этого? Боятся шума, вот почему. К ней один раз ломился торговец наркотиками, которому она задолжала, так он поднял на ноги весь дом. Да, они боятся нашуметь. Только шепчутся, шепчутся по-испански.
Щели в раме окна были закрашены наглухо, просто так окно не откроешь.
Она поискала, чем бы отодрать краску.
Ничего.
Поискала, чем разбить стекло. Она должна выбраться отсюда любой ценой, чтоб их!
Ничего.
Дверь начала потрескивать.
Они стараются взломать дверь без шума. Просунули кредитную карточку между притолокой и дверью, пытаются отодвинуть язычок замка. Элис обмотала правую руку полотенцем, которым вытирала раньше кровь с лица, ударила в стекло. Оно зазвенело, посыпались осколки… и в эту самую секунду отворилась дверь. Элис закричала.
В дверях стоял Доминго с ножом в руке.
Клочья остриженных волос падали Ларкину на плечи, на бледно-голубой пеньюар, который всегда дают в парикмахерской; надеть и завязать его самостоятельно практически невозможно, для этого надо быть фокусником или чародеем. Такие же точно пеньюары они дают женщинам в другой половине салона. Все-таки интересно, носит ли Винсент женское платье. Ларкин готов был держать пари, что когда педики встречаются на свидании, они одеты по-женски. Пользуются губной помадой, и тому подобное. Ларкин взглянул на себя в зеркало и попытался представить, как бы выглядела помада у него на губах. Волосы каштановые, глаза темные, широкий лоб, крупный нос, рот вытянут в прямую линию. Накрасить такой рот губной помадой все равно что сделать горилле маникюр. У Винсента лицо гораздо мягче. Бледный овал. Светло-карие глаза. Пухлые женственные губы. Черные волосы причесаны как у гомиков, это главный признак.
— Вы собираетесь в Европу этим летом? — спросил Ларкин.
— Я хочу покинуть Калузу надолго, — ответил Винсент.
— Да? А почему?
— Просто устал от нее.
— Куда же вы направляетесь? Здесь вы только начали обживаться.
— О, я, право, не знаю.
(В Майами-Бич в эту самую минуту судебный медик, склонившись над окровавленным телом женщины на полу ванной комнаты, высказал компетентное суждение, что она получила множество колотых и резаных ран, а непосредственной причиной смерти послужило проникающее ранение сердечной артерии.)
— Имея такую профессию, вы найдете работу в любом месте.
— Безусловно.
— Стоит только захватить с собой ножницы. — Ларкин рассмеялся.
— Разумеется. Однако я подумываю о том, чтобы расстаться со своей профессией. Точно еще не решил.
— Надоело быть брадобреем?
— Модельером — да.
— Чем же вы займетесь?
— Буду вести приятную во всех отношениях жизнь. Заделаюсь этаким дегенератом. Кто знает?
— Приятная жизнь требует денег, — заметил Ларкин.
— Ну… я кое-что сумел отложить, — пожал плечами Винсент.
— А все же в какие края собираетесь?
— Может быть, в Азию.
Ларкин попытался себе представить, как будет выглядеть Винсент в Азии. Кучка безволосых китайских гомиков. Все они курят опиум. И среди них Винсент в длинном голубом платье, зеленовато-голубом, как у Золушки на костюмированном балу Джакаранды. Ларкину не нравилось, как выговаривают это название кубинцы: Хакаранда. Для него оно связано с именем Джек: шустрый Джек, быстрый Джек — Джек Аранда. Что за имя? Его собственное подлинное имя Дэвид Ларгура. Все его двоюродные братья-иммигранты носили итальянские имена: Сальваторе, Сильвио, Игнацио, Умберто… а его мать выбрала ему еврейское имя — Давид. Ларгура по-итальянски «место». Он переменил фамилию и стал Ларкином лет тридцать назад. Назови его сейчас кто-нибудь прежней фамилией, он бы, черт побери, не понял, о чем речь. Ларкином он прожил гораздо больше времени, чем Ларгурой.
— Здравствуйте, меня зовут Дэвид Ларкин.
— Привет! А меня Анжелой Уэст.
— Хотите сфотографироваться, Анжела?
— Почему бы и нет?..
— Шри-Ланка, — услышал Ларкин голос Винсента. — Или Гоа. Или остров Бали. Сколько угодно мест, куда можно поехать.
(В Майами-Бич тем временем машина «Скорой помощи» увозила тело зарезанной женщины. Какой-то человек, который стоял возле гостиницы и ковырял в зубах, утверждал, что зарезанную зовут Элис Кармоди, она наркоманка и живет в номере 2А.)
— Мест сколько угодно, если у вас есть деньги, — согласился Ларкин.
— …Пойдете со мной, Анжела?
— Почему бы и нет?
Все очень просто. Девушка что надо, лет двадцати, а ему пятьдесят три. Плевать, если она проститутка. Он в отличной форме, занимался йогой на пляже. Случалось быть в постели с подросточками, один раз даже с двумя одновременно, и все остались довольны, никаких жалоб, благодарю вас. Pizzichi е baci no fanno buci, как говорила его мать, что значит: можешь целовать и щипать кого хочешь, следов не остается. Pizzichi е baci no fanno buci. Неправда, мама.
Хотите сфотографироваться? Почему бы и нет? Сейчас вылетит птичка, клик-клик-клик!
Хотите пойти ко мне домой? Почему бы и нет? Щипки и поцелуи. Увы, следы остаются — и много, мама.
Анжела Уэст, глупышка.
Он ее подцепил…
— …Или Таиланд, — продолжал свое Винсент. — Мало ли мест.
Винсент убрал ножницы, но разговор об Азии продолжался. Ни один из них там не был, но почему не поговорить? Теоретически.
В Майами в это время Эрнесто и Доминго ехали в открытом «крайслере ле-барон» по Саншайн-Стейт-Парквей на север, в сторону Орландо.
Доминго признался, что Элис показалась ему очаровательной и привлекательной. По-испански это прозвучало так: «Me gustarna culiarla».