Рано утром в среду, двадцать третьего марта, Мэттью позвонил в резиденцию Вардов и попросил к телефону миссис Вард. Когда она взяла трубку, он представился ей и сказал, что он тот самый юрист, который днем раньше встречался с ее мужем, чтобы обсудить вопрос о земле, которую надеялся приобрести один из его клиентов.
— О какой земле идет речь? — спросила она.
— На Баррингтон и Уэлльс. Но я звоню не по этому поводу…
— А по какому поводу вы звоните? Как, вы сказали, ваше имя?
— Мэттью Хоуп. Миссис Вард, я знаю, что когда-то вы были знакомы с Уиллой Торренс…
— О Господи! Разве сейчас снова то время года?
— Извините, не понял…
— Мне звонят каждый год в годовщину ее смерти. Можно подумать, что она была Мэрилин Монро или кем-то в этом роде.
— Действительно, годовщина будет только в мае.
— Ужасно! Позвольте мне перевести дух.
— Мне бы хотелось поговорить с вами о ней.
— Почему?
— Видите ли, как я уже упоминал вашему мужу… это решение оспорили в суде.
— Я не люблю вмешиваться в какие-либо проекты Эндрю. Если это вы уже обсуждали с ним, то…
— Нет, это…
— Тогда в чем дело?
— Понимаете, это завещание оспорили в суде. Я надеялся…
— Какое завещание?
— Завещание миссис Торренс.
— Откуда я могу что-либо знать о ее завещании? Мне было семнадцать лет, когда я видела ее в последний раз. Это было пять лет назад.
— Но вы хорошо знали ее тогда, не так ли?
— Нет. Она была взрослая женщина, извините за выражение, а я была подростком.
— Протест в суд подал тот, кого вы могли хорошо знать в период вашего пребывания в цирке.
— Кто это?
— Я не могу открыть это имя, миссис Вард.
— Почему?
— Не по телефону…
— Как бы то ни было, я едва знала Уиллу.
— Я только рассуждал, миссис Вард, что если бы я мог подъехать…
— Нет, я сожалею.
— Или, возможно…
— Нет.
— Я знаю, ваш муж стремится, чтобы эта сделка…
— Мой муж сейчас находится в Мексике. Вы можете поговорить с ним, когда он вернется.
— Дело в том…
— Я уже сказала вам…
— Я думаю, что компания «Лоусон-Вард»…
— Все, что я делаю для компании, это подписываю бумаги и чеки.
— Я думал иначе.
— Это неправильно. Мой муж будет дома утром в пятницу. Если хотите, можете переговорить с ним. Что же касается Уиллы…
— Миссис Вард, возможно, она была убита.
— Я не удивлена, — сказала она и повесила трубку.
Тимукуан Акрес был расположен на том месте, где когда-то находилось животноводческое ранчо, но предприимчивый и дальновидный застройщик приобрел эту землю около двадцати лет назад за всего-ничего и только три года назад превратил ее в поле для гольфа, окруженное домами в миллион долларов. Рукотворные озера и множество фонтанов прерывали монотонность зеленого ландшафта. Всю эту собственность окружала каменная стена, въездные ворота с колоннадой и пост безопасности.
Из телефонного разговора с Джинни Лоусон Вард в это утро Уоррен узнал, что Мэттью разговаривал с ней на прошлой неделе. Она добровольно выдала Уоррену эту информацию, как только он сообщил ей, что в его друга стреляли и он в критическом состоянии находится сейчас в госпитале. Теперь Уоррен знал, что она и молодая Уилла Торренс столкнулись лбами пять лет назад, и сейчас он размышлял, из-за чего же это могло произойти.
По словам Сэма Маккалоу, один-единственный сезон, который Джинни провела с цирком, был весьма бурным. С каким удовольствием он припомнил, что Дженни тогда встречалась с парой невежественных рабочих. А затем стала продвигаться все дальше и выше по цирковым рядам. В результате в труппе не осталось ни одного мужчины или мальчишки, который не переспал бы с ней. «Не исключая меня», — прошептал он на ухо Уоррену, когда Марни и Тутс отвлеклись.
Очевидно, Уилла не одобряла всей этой активности.
Ее «ханжеская позиция», как это назвал Маккалоу, могла быть результатом того, что шестнадцатью годами раньше ее муж бежал ни с кем иным, как с его собственной мамашей. Маккалоу предпочитал не рассуждать на психосексуальные темы, тем более что его мать и Уилла снова стали хорошими подругами к тому времени, когда юная Джинни Лоусон начала буйствовать с мужским населением цирка. Но тем не менее это стало причиной враждебности Уиллы.
То же самое интересовало и Уоррена.
Он был сегодня здесь потому, что хотел знать, имело ли столкновение Уиллы с Джинни какое-то отношение к последующему через два года самоубийству или убийству. Господи, как он ненавидел все эти дешевые тайны, особенно те, решение которых было похоронено во тьме прошлого. Но если хоть что-то из всего этого поможет найти того, кто стрелял в Мэттью, он, черт возьми, хотел бы узнать все об этом. По правде говоря, он не очень интересовался тем, почему стреляли в Мэттью; он только искал того, кто сделал это.
Белый охранник был одет в мятую серую униформу, которая делала его похожим на одного из тех слонов, на спинах которых Джинни Лоусон восседала, когда была подростком. Уоррен опустил стекло, в машину ворвался порыв раскаленного воздуха.
— К миссис Вард, — сказал он.
— Кто хочет ее видеть? — спросил охранник.
— Уоррен Чемберс. — Он раскрыл свой бумажник и помахал удостоверением частного детектива.
Охранник взглянул на него, поднял трубку телефона и нажал кнопку. Уоррен отвернулся. Неподалеку двигались поливочные машины. Над изумрудно-зеленой лужайкой изгибалась небольшая радуга. Через подрагивающее марево он мог увидеть вдалеке озеро, сияющее синевой на утреннем солнце.
— Поезжайте вокруг поля, первая дорога направо и будет Палм-драйв. Адрес — двенадцать-двадцать, Палм.
— Спасибо.
Уоррен миновал полосатый шлагбаум, проехал мимо поливочных машин и озера, объехал поле и выбрался на Палм-драйв, затем въехал на длинный подъездной путь к дому. Он вышел из машины, потянулся и направился по дорожке к низкому ранчо из красного кирпича с белой черепичной крышей, нажал на кнопку звонка и стал ждать.
Он готов был снова предъявить свое удостоверение, если потребуют.
Дверь открыла девушка семнадцати или восемнадцати лет. Черная девушка, одетая в черную униформу с маленьким белым фартучком и шапочкой. Ему показалось, что он случайно попал во французскую кинокартину.
— К миссис Вард, — начал он, — у меня договоренность.
Девушка безразлично взглянула на него.
— Уоррен Чемберс, — представился он. — «Чемберс Инвестигэйшн».
— О да, сэр, проходите, она ждет вас, — сказала девушка с таким южно-негритянским акцентом, что мгновенно развеялось все очарование Парижем.
Уоррен вошел в фойе. Здесь было прохладно. Проход вел в огромную гостиную, раскрашенную в белые, синие и зеленые цвета.
— Присядьте пока, сэр, я поищу ее.
Он оглядел комнату, затем сел на большую кожаную белую софу. Через вращающиеся стеклянные двери он смотрел на бассейн и площадку для гольфа, когда вошла она.
На ней были надеты зеленые обтягивающие шорты, прилегающая темно-синяя майка с короткими рукавами. Белые сандалии на высоких каблуках(?), длинные загорелые ноги и длинные белокурые волосы. Воистину выдалась неделя блондинов. Сначала Тутс, потом Марни, а теперь и Джинни Лоусон Вард, а день еще не закончился.
— Мистер Чемберс? — спросила она.
Ее не удивило, что он был негром. Многие люди недоумевали, когда впервые встречались с ним после предварительной договоренности по телефону. Но она была замужем за черным мужчиной, и, возможно, это делало ее безразличной к цвету кожи. Она протянула руку, на ее лице появилась приветливая улыбка. Он сразу почувствовал себя как дома.
— Здравствуйте, — он пожал ей руку, — я рад, что вы смогли найти время для встречи со мной.
— Вовсе нет, — она подошла к стеганой оттоманке, стоявшей напротив софы, и присела на нее. — Когда вы сказали по телефону, что в мистера Хоупа стреляли…
— Да, я…
— Я сделаю все, чтобы помочь вам. Как я уже сказала, он звонил мне на прошлой неделе…
— Да.
— …и боюсь, что я была груба с ним.
— Ладно…
— Нет, это правда. Полагаю, вам известно, что он звонил…
— Нет, я узнал это от вас утром.
— О, тогда… Я не уверена, что понимаю. Я думала, вы расследуете это покушение на него…
— Да.
— …и разговариваете с людьми, с которыми…
— Да, но я не знал, что он звонил вам. Я хотел вас видеть, потому что…
— Так почему вы хотели видеть меня, мистер Чемберс?
У нее неожиданно изменился тон. Или ему показалось? К тому же она только что сказала, что была груба с Мэттью. Может быть, и он близок к этому? Он не хотел портить дело, ему еще нужно слишком многое выяснить.
— Миссис Вард, множество людей убивают без всяких причин вообще. Просто они оказываются в неподходящем месте и в подходящее время.
— Вы хотите сказать, в неподходящее время, не так ли?
— Нет, именно в подходящее время. Если кто-то оказывается в неподходящем месте в неподходящее время, с ним ничего не происходит… Два отрицания…
— Да, я понимаю, что вы имеете в виду.
— Мэттью Хоуп отправился в Ньютаун встретиться с кем-то. Это не было просто стрельбой из проезжавшей мимо машины и случайно поразившей невинную жертву. Кто-то знал, что он будет там, кто-то хотел убить его.
Джинни молчала.
— Он расспрашивал о смерти Уиллы Торренс, — сказал Уоррен.
— Да, я так и поняла. Он мне сказал по телефону, что, возможно, она была убита.
— Как вы отреагировали на это, миссис Вард?
— Я сказала, что не удивлена. И повесила трубку.
— Вы это имели в виду, когда говорили о грубости?
— Я была груба с ним и до этого.
— Почему?
— Потому что он задавал вопросы о Уилле Торренс. Нас не следует ставить рядом, мистер Чемберс. Мне не доставляет удовольствия говорить о ней. И если вы здесь, чтобы…
— Я здесь, чтобы получить любую информацию, которая может вывести меня на того, кто стрелял в моего друга.
— У меня нет такой информации.
— Откуда вы это знаете?
— Извините?..
— Иногда люди не сознают…
— Да, но я действительно не имею представления о том, кто мог стрелять в вашего друга.
— Может быть, мы по крайней мере попытаемся? Пожалуйста! — попросил он.
Сидя на оттоманке, стиснув загорелые колени и держа на них руки, она смотрела на него. Наконец она тяжело вздохнула и спросила:
— Что вы хотите знать?
Для семнадцатилетней девушки, какой была Джинни Лоусон, цирк был страной чудесной фантазии и побед. Уверенность в своей привлекательной внешности, оценка того факта, что Руди Кронер, лучший дрессировщик слонов, выбрал ее в качестве своей протеже в цирке, сделали ее мгновенной знаменитостью.
То, что вначале она выбрала пару туповатых мускулистых ребят из Миссисипи, которых Стедман спас от мытья посуды в одной из рыболовецких артелей в Калузе, было скорее проявлением своенравия, чем влечения. Эти два молодых черных парня семнадцати и девятнадцати лет, правда, были много красивее Эндрю Варда, но она не поэтому затащила их на себя и переспала с ними.
— Это было делом гордости, — пояснила она Уоррену, — вызов каждому в городе, кто говорил мне, как следует себя вести. Я намеренно подцепила этих двух черных ребят, чтобы показать им всем.
Цирк ничем не отличался от других странствующих трупп. Гастролирующий состав спектакля, ставшего хитом на Бродвее, оркестр, играющий поочередно то в одном, то в другом городах, бродящая по всей Америке балетная труппа — все они становятся маленькими мирками, пронизанными кровосмешением и ответственными только перед собой. Но Джинни понимала, что правила и обычаи, регулирующие поведение черных и белых, в цирке не отличались от тех, которые регулировали такое поведение во всех Соединенных Штатах Америки. Ровно через неделю и четыре дня она посоветовала Джордану и Нилу, так звали этих ребят, отправиться к чертям подальше, пока кто-нибудь в труппе не изувечит их. На самом деле она в такой же степени боялась и за свою собственную безопасность. Некоторые из самых несознательных в цирке уже называли ее «любовницей ниггеров» или «Девочкой-Сладкоежкой». Это Руди Кронер пришел к ней на помощь после того, как эти ребята из Миссисипи поспешно убрались обратно в Калузу.
Руди добродушно объяснил ей, что по многим причинам из нее может получиться хорошая «девушка со слоном». К некоторым из этих причин относятся ее великолепная грудь, зад и ноги. Когда она спросила, каковы многие другие, он сказал ей, что других причин нет. Кроме того, он объяснил, что в мире странствующего цирка существует иерархия и «порядок клевания».
— Я нашла все это интересным, — рассказывала теперь Джинни.
Порядок клевания, объяснял Руди, поглаживая ее по коленке, был цирковым методом разделения на категории работников низшего класса: расклейщиков афиш, зазывал, разносчиков конфет. Иерархия это другое дело…
— И, между прочим, — сказал он со своим гортанным тевтонским акцентом, — члена иерархии никогда не называют рабочим.
Объясняя это, Руди запустил руку Джинни под юбку и погладил ее штанишки.
— Я все еще находила это интересным, — Джинни, словно монахиня, потупила глаза.
Главным в рассуждениях Руди было то, что никто из низших классов не смеет сомневаться в действиях кого-либо из иерархии. Никогда, никогда никакая деревенщина-рабочий не оспорит слов или поступков дрессировщика животных, потому что они — вершина в цирковой иерархии. Они даже выше наездников — что было неправдой — или воздушных гимнастов, и тут Руди начал сам хихикать над своей невольной игрой слов, одновременно играя эластичной резинкой трусиков Джинни.
— Тебе следовало бы знать все это, прежде чем делать такие глупости, — выговаривал он, целуя ее во все места.
Странное дело, но она с большим эффектом использовала позже его «аргументы иерархии», когда сменила канатоходца Евгения Звонкова на дрессировщика больших кошек Дейва Шида.
— Думаю, что к тому времени я уже надоела Руди. Иначе он не позволил бы появиться Евгению. Мужчинам всегда надоедают женщины. Даже красивые женщины, — добавила она скромно и скрестила свои длинные загорелые ноги. — Я применила ту же угрозу «Львы сожрут тебя!», когда Уилла начала приставать ко мне, и я выиграла. Хотите чего-нибудь выпить?
— Спасибо, нет.
— А который час, между прочим?
— Почти полдень.
— Хотите, я распоряжусь, чтобы Реджи подала нам что-нибудь на ленч?
— Я не хотел бы беспокоить вас…
— Никаких хлопот, — сказала она, гибко поднялась с оттоманки и вышла в фойе. Стоя на кухне, она позвала: Реджи!
— Да, мэм?
— Можешь выйти на минуту?
— Да, мэм.
Горничная, которая открыла Уоррену дверь, теперь выскочила в фойе и встала там, сделав неуклюжий реверанс, в ожидании распоряжений. Уоррен размышлял, что ощущает Эндрю Вард, имея в доме черную служанку.
— Помнишь ту дыню, которую я принесла домой вчера? — спросила Джинни.
— Да, мэм.
— Ты можешь разрезать ее пополам и подать вместе с хорошим смешанным салатом? Сначала дыня, потом салат. И с приправой, которую моя сестра прислала на Рождество. Это будет неплохо, мистер Чемберс?
— Это будет превосходно, благодарю вас.
— И выпить чего-нибудь?
— Можно чаю со льдом?
— Два чая со льдом, Реджи.
— Да, мэм. Вы хотите, чтобы я подала все это в столовую или на террасу?
— Я думаю, на воздухе, на террасе.
— Да, мэм.
— Скажи нам, когда все будет готово.
— Да, мэм, — девушка удалилась.
На какое-то мгновение воцарилась тишина.
— Эндрю полагает, что я должна нанимать деревенщину, — сказала Джинни и пожала плечами.
Уоррен ничего не ответил.
— Что вы думаете по этому поводу? — спросила она.
— Я не могу позволить себе держать служанку.
— А если бы вы могли?
— Полагаю, что черная служанка беспокоила бы меня. Из-за стереотипа.
— А я отбросила прочь все стереотипы, когда мне было семнадцать.
— Не каждый может.
— Тогда к черту каждого! Так на чем мы остановились?
— Вы рассказывали мне, как напугали Уиллу…
— Да, это верно! — Джинни разразилась хохотом. — Они думали, что если ты спишь с парнем, который командует львами, то он пошлет одного нанести вам визит однажды ночью. Я думаю, что и сама была немного напугана, когда представила это. Дейв был прямо-таки бешеным мужчиной. Некоторые дрессировщики зверей думают, что они несокрушимы. Они сближаются с животными, словно у них отношения с ними лучше, чем с человеческими существами. Дейв проделывал такой трюк — клал голову в пасть льва, пугая меня до полусмерти. Его это совсем не тревожило. Он похлопывал львицу по подбородку, ее звали Сэнди, она разевала свою пасть, он засовывал туда свою голову и через несколько минут, ухмыляясь, вынимал оттуда. И не обращал никакого внимания на ее дыхание. Да, они и дышали одновременно! — сказала Джинни и снова стала смеяться.
Уоррен подумал, что она восхитительна; он догадался, что она хотела, чтобы он нашел ее восхитительной. И желанной. Он уже начал ощущать ее такой. Двадцать два года, подумал он. Неожиданно ему захотелось выпить кофе с Тутс где-нибудь на Виспер Ки.
— …Как и почему Уилла начала интересоваться, черт побери, моими делами? Маленькая Благочестивая Мисс-Два-Вершка, знали бы вы ее в то время, — сказала она и покачала головой, словно погружаясь в память.
— А какой она была?
— В действительности она была невероятной. Я говорю это без всякого сарказма. Она была настоящей занозой в заднице, поймите меня правильно, но она была великолепной, талантливой и, кроме того, сексуальной. Да, сексуальной. Этакие манеры девочки с телом женщины. Она была взрослая женщина, понимаете, с женскими грудями, ногами и бедрами. Просто так случилось, что она была крохотной, только и всего. Но она была совершенной миниатюрой с потрясающими формами, мужчины с ума сходили по ней. Это вызывало у них желание увезти ее в пустыню на своих верблюдах, если вы понимаете, что я хочу сказать. Я думаю, что она любила их подразнить. Я хочу сказать… я думаю, она знала, что мужчины хотели бы спустить с нее белые хлопковые штанишки и испробовать ее золотистые прелести… она была блондинкой, вы понимаете, рыжеватой блондинкой. И она использовала преимущество такого контраста девочки-женщины. Заводила их, а затем опускала вниз. Вам известна шутка Джуди Гарлэнд?
— Нет, — ответил Уоррен.
— Ну, когда они снимались в фильме «Волшебник страны Оз», один из Обжор склонился над ней и сказал: «Джуди, с каким удовольствием я бы съел сейчас твою „киску“…» А она ему ответила: «Если бы ты сделал это, а я бы почувствовала это…»
Уоррен бесстрастно смотрел на нее.
— Может быть, вам следовало быть карликом, — Джинни пожала плечами. — Это как шутка барабанщика.
— Это какая? — удивился Уоррен.
— Ну, маленький шестилетний мальчик стучал в кухне по кастрюлям и сковородкам, а тут приходит пятилетняя девочка и говорит: «Что ты делаешь?» Мальчик отвечает: «Шшш-шш… я играю на барабанах, я барабанщик». Маленькая девочка закричала: «Барабанщик?» — и, схватив его за руку, потащила в спальню. Там она задрала свою юбочку и сказала: «Поцелуй меня сюда…» А мальчик сказал: «О, я не настоящий барабанщик».
— Угу, — пробормотал Уоррен.
— Как я сказала, вам следовало бы быть барабанщиком. Но, как бы то ни было, Уилла пришла повидать меня. Было забавно, если вы вдумаетесь. В то время как она сама совершала свои сексуальные танцы девочки-женщины прямо посреди дороги? В тридцать пять лет показывала половину своего зада под крохотной юбочкой! Я знала, что она повсюду рассказывала обо мне всякие грязные вещи, но как у нее хватило духу заявиться ко мне? Бросить мне вызов в лицо таким образом?
— Когда это было?
— Где-то в августе: сезон уже завершался. Я забыла, в каком городе мы тогда выступали. Было чертовски жарко, это я помню. Я сидела в трейлере Дейва, кроме нижнего белья на мне ничего не было…
Августовская жара в ту ночь в Алабаме…
Теперь она вспомнила, что это было где-то в Алабаме… стояла удушающая жара. Снаружи насекомые жужжали, роясь над консервными банками на краю стоянки. Они устроились на возвышенности, граничащей с болотом. Восхитительное место!
В трейлере имелся кондиционер и туалет, что избавляло их от необходимости делить общий сортир с рабочими, которые оставляли его вонючим и грязным. Дейв Шид сидел за обеденным столиком и читал «Пентхауз», нацепив свои маленькие очки; вернее, перелистывал его, разглядывая «раздетые» фотографии. На нем были только шорты. Его тело было покрыто шрамами от множества схваток с большими кошками, которых он дрессировал, но она находила это символами его мужского начала и мужества.
Стук в дверь был почти заглушен непрестанным жужжанием насекомых снаружи, слышимым даже при гуле включенного кондиционера. Дейв оторвался от журнала и попросил посмотреть, кто там.
Джинни подошла к двери и открыла ее. Сетка защищала ее от вторжения насекомых, роящихся вокруг маленькой наружной лампочки. В ее свете стояла Дева-Карлица, одетая в шорты и лифчик.
— Ничего, если я войду? — спросила она и открыла сетчатую дверь, не дожидаясь приглашения. Она вошла и направилась прямо к столу, за которым сидел Дейв. Он быстро захлопнул журнал, словно неожиданно оказался лицом к лицу с женой проповедника.
— Дейв, — сказала она, — почему бы тебе не сходить в столовую и не выпить пива с ребятами?
— Чего ради? — удивился Дейв. — Мне хорошо там, где я сейчас нахожусь.
— Мне бы хотелось поговорить с Джинни, — настаивала Уилла, — как женщина с женщиной.
Дженни бросила на Дейва взгляд, который означал: «Не смей уходить», но он или не заметил его, или проигнорировал. Он подошел к двери, скользнул в пару сандалий и оставил трейлер.
— Что ты от меня хочешь? — спросила Джинни.
Уилла сказала, что она понимает — здесь не спектакль в воскресной школе, где нетерпеливые девочки показывают фокусы, а продавцы билетов недодают сдачи посетителям. Но кое-что в сексуальной жизни Дженни привлекло ее внимание, и она хотела бы сейчас обсудить это, если Дженни не возражает. В действительности Джинни возражала! Ее раздражало, что эта Маленькая Мисс-Присс сует свой нос в ее сексуальную жизнь, что это, черт побери, вовсе не ее дело. Но Уилла сказала Джинни, что это ее дело, потому что это отражается на ней и на ее номере.
— Так о чем она говорила? — не вытерпел Уоррен.
— Ну… — протянула Джинни.
— Да?
— Там была маленькая девочка…
— Что вы имеете в виду?
— В ее номере. Вообще-то их было две.
— Угу…
— Две чудненькие маленькие девочки. Одиннадцатилетние.
— Угу?
— Маленькие девочки, вы понимаете, что я имею в виду? Ни грудок, ни бедер, ни оформленных ног, как у Уиллы. Это были просто маленькие, не достигшие половой зрелости дети. Уилла была женщиной. А это были маленькие девочки.
— Угу.
— Обе были выше Уиллы.
— Угу.
— Эти две тощие, голенастые, плоскогрудые одиннадцатилетние девочки, одетые в детские юбочки и блузки, идентичные с ее… нет, не совсем. Они носили черные юбки и белые блузки, а она была одета в белую юбку и черную блузку. Для контраста. Они были обуты в тапочки, а она была на высоких каблуках, — но даже так она все еще была ниже, чем они. Вы представляете это?
— Я начинаю представлять.
— Эти девочки заставляли Уиллу выглядеть даже меньше, чем она была на самом деле! И вот эта крохотная, малюсенькая тридцатипятилетняя женщина, которую вы можете засунуть в кармашек вашего жилета, эта крохотная сексуальная штучка, от которой у вас начинает вставать в штанах, которая короче, чем эти две одиннадцатилетние девочки, танцующие и поющие от всего сердца…
— Но… что из этого?
— Ну…
— Да?
— У Уиллы хватило духу сказать мне… Как это выразить поделикатнее?
Уоррен ждал. Очевидно, она серьезно пыталась придумать фразу, которая не оскорбила бы его, так сказать, девственных ушей.
— Она обвинила меня в том, что я делаю с Мэгги…
— Мэгги?
— Одна из этих маленьких девочек… У них обеих были черные волосы, я говорила об этом? Для контраста. Как юбки и блузки.
— Хм…
— Она обвинила меня в том, что я делаю с Мэгги… ну то, что Обжора хотел сделать с Джуди Гарлэнд.
— Понимаю.
— То, что маленькая девочка просила барабанщика сделать ей.
— Понимаю.
— Нервы… — вздохнула Дженни.
— И вы… хм… вы делали это? — спросил он. — Делали эти вещи, которые… хм… она сказала, что вы делаете?
— Это не ваше дело.
— Конечно нет, извините меня. Я не должен был…
— И это было не ее дело. Даже если я это делала.
— Но вы же этого не делали.
— Кто сказал, что я этого не делала?
— Я думал…
— Я сказала, что это не ваше дело.
— Полагаю, что не мое.
— Не ваше. И не ее тоже. Я спросила ее, почему она уверена, что я нуждаюсь в совете такой козявки, как она? Возможно, она употребляет этих сладеньких маленьких девочек сама? Мэгги и Конни, так их звали. Я сказала, если она не уберется из трейлера в эту самую минуту, я позову Дейва, и он засунет ее голову в пасть к тиграм и прикажет им откусить ее. Я сказала, что она может быть владелицей половины «Стедман энд Роджер», но без Дейва и его кошек этого проклятого цирка не будет вообще! Я думаю, это дошло до нее.
— Как я понимаю, она покинула трейлер.
— Она покинула трейлер. И никогда больше не беспокоила меня.
— Понимаю. И в ноябре…
— В октябре. Ближе к концу…
— Вы оставили цирк.
— Оставила цирк.
— И никогда больше не видели Уиллу Торренс?
— Никогда.
— Вам известно, что предположительно она покончила жизнь самоубийством?
— Конечно, я говорила вам. Каждый год они звонят мне…
— Я имею в виду то время. Вы слышали об этом, когда это произошло?
— Они тогда звонили мне.
— Да, а почему?
— Они звонили каждому, кто знал ее.
— Кто звонил вам?
— Из газет. Журналов. Люди с телевидения.
— А полиция Миссури?
— Нет, полиция не звонила.
— Сэм Маккалоу удивлялся, почему…
— Кто? — спросила Джинни, округлив глаза.
— Вы знали его?
— Я знала его. Он имел привычку дразнить кошек Дейва. Если бы хоть одна из них добралась до него… кошки никогда не забывают, вы знаете.
— Медведи тоже.
— Медведи хуже всех, — согласилась Джинни.
— Он удивлялся, почему она была так возбуждена.
— Возбуждена?
— Уилла, — пояснил он, глядя в ее глаза.
Когда он был копом, его научили смотреть в глаза. Наблюдай за ними, когда допрашиваешь кого-нибудь, наблюдай за ними, когда кто-нибудь держит револьвер. Глаза все выдают. Он должен был научить Мэттью смотреть в глаза. Он продолжал вглядываться в глаза Джинни. Она перевела их в сторону террасы. Черная девушка, Реджи, открывала дверь.
— Извините, мэм, — сказала она.
— Да, Реджи?
— Ленч готов, мэм.
— Спасибо. — Джинни встала с оттоманки. — Пройдемся? — И она направилась к террасе.
Когда они приступили к еде, он спросил:
— Это было из-за того, что вы делали?
— Из-за чего — того?
— Уилла так вышла из себя из-за… ну, того, как вы себя вели…
— А как, по словам Сэма, я себя вела?
— Ну, по его словам, вы были… Да вы и сами это говорили.
— Что я говорила?
— Что вы были… неразборчивы в связях.
— Сэм любил воровать мои штанишки с веревки для сушки белья, — сказала Джинни, — вы об этом знаете? И бросал их в клетку с большими кошками. — Она улыбнулась, а потом добавила: — Доводил их до неистовства.
— Чем вы объясняете это?
— Запахом, я полагаю.
— Я имею в виду, что выводило из себя Уиллу в вашем поведении?
— Не имею представления. Я уже говорила вам…
— Да?
— Когда я в последний раз видела ее, мне еще не было и восемнадцати. На прощание все поцеловали меня. Кроме нее.
Тутс и Уоррен ехали на Север по федеральной дороге номер сорок один, высматривая тайский ресторанчик, который только недавно открылся. Было уже почти шесть часов, и Уоррен был зверски голоден.
— Я думаю, она говорила правду, — сказал он, — по сути дела.
— Когда-то я знала девушку, которая любила повторять: «Я буду абсолютно честной с тобой», и каждый раз, когда она говорила что-нибудь, это было ложью.
— Я думаю. Джинни была…
— Ого! Когда это она успела стать Джинни? Последний раз, когда я слышала о ней, она была миссис Вард.
— Во время ланча она просила меня называть ее Джинни.
— Это было тогда, когда она рассказывала, как дурно она обращалась с парой одиннадцатилетних девочек?
— Веришь или нет, Тутс…
— «Веришь или нет». Когда кто-нибудь так говорит, значит, он собирается соврать.
— Я не собираюсь говорить какую-либо ложь.
— Тогда почему ты сказал: «веришь или нет»?
— Потому что я знал, что ты не поверила бы мне, когда я говорил о том, как изменилась вся эта история.
— Я не пойму, черт побери, о чем ты говоришь?
— Об этих одиннадцатилетних.
— О ее чудесном, нежном романе?
— Да что такое с тобой, Тутс?
— Ничего. Я просто слушаю твой отчет о приятном ленче с совратительницей малолетних…
— Господи, я пытаюсь объяснить тебе…
— …которая не сказала нам ничего, черт побери, чего бы мы уже не знали об Уилле Торренс…
— Что ж, это верно.
— …но которая так очаровала тебя, что у тебя вскружилась голова…
— Что ж, она действительно очаровательна…
— …в то время как Мэттью лежит в больнице в коме! Вчера ты напился…
— Я не был пьян, Тутс!
— Нет?
— Нет!
— А что ты пил за ленчем сегодня?
— Чай со льдом.
— Сомневаюсь.
— Послушай, Тутс, я неисправившийся…
— Кто? Ты неисправившийся алкаш? И я знаю, когда кто-то нетрезв, черт побери! А ты не был трезв вчера!
— Нет? Тогда, как ты думаешь, почему я отправился на встречу с этой женщиной?
— Ага! Теперь она уже «эта женщина»!
— Черт побери, как же мне называть ее?
— Прекрасно, прекрасно, пусть будет «эта женщина». Это прекрасно!
— Я поехал туда потому, что Маккалоу…
— …потому что Маккалоу удивлялся…
— Да, его удивило, почему Уилла так бесилась из-за…
— Да. Хороший повод, чтобы поехать. Давай бросим это, хорошо? Она сказала тебе правду, всю правду…
— Я пытаюсь втолковать тебе, что нет! У меня создалось впечатление, что она солгала мне об этих детях в номере Уиллы. Думаю, что они повздорили не из-за этого.
— Тогда из-за чего они повздорили?
— Я не знаю.
— Иными словами, твой визит оказался пустой тратой времени. Мы все еще ничего не знаем об этом проклятом деле. Что Блум должен был сообщить?
— О чем?
— Ты звонил Блуму?
— Нет. Разве я собирался звонить ему?
— Ты помнишь нашу встречу со Стедманом вчера днем?
— Конечно, помню.
— После того, как ты и Маккалоу прикончили целую бутылку виски?
— Я выпил только две рюмки.
— Ты помнишь, что Стедман говорил нам?
— Да.
— Но ты не позвонил Блуму.
— Нет.
— Ты сказал, что собираешься позвонить ему, как только придешь домой.
— Ладно, я не позвонил ему.
— А я думала, ты не был пьян.
— Черт побери, Тутс! Я выпил две паршивые…
— Ты помнишь, что Стедман говорил нам?
— Нет.
— О трейлере Уиллы.
— Уиллы?..
— За две ночи до ее смерти…
Уоррен взглянул через правое плечо, затем повернул машину к обочине. Выключил зажигание. Повернулся к ней.
— Расскажи мне.
Полицейским офицером, с которым Блум говорил в Раттерфорде, Миссури, в семь часов вечера в ту среду, был тот лейтенант, который вел так называемое «дело о ночной краже в цирке», когда «Стедман энд Роджер» давал представления в этом городе три года назад. Это был не тот же человек, который вел так называемое «дело о самоубийстве в цирке». Его расследовал капитан Леопольд Шульц. Лейтенант Хейнце прямо сказал Блуму, что в департаменте полиции Раттерфорда никто не верил, что эти два происшествия как-то связаны между собой. Их расследовали отдельно, и по каждому было заведено свое дело.
— Вы обнаружили какой-то след по делу о ночном ограблении? — спросил Хейнце.
— Нет, — ответил Блум, — но мы тут работаем по делу о покушении и просматриваем прошлое некоторых людей, оказавшихся в орбите жертвы.
— Какого рода покушение?
Блум рассказал ему.
— И кража в цирке была в его орбите?
— Нет, просто мы пытаемся найти, кого мог знать тот, в кого стреляли?
— Да? — удивился Хейнце.
— Да. Он случайно не звонил вам?
— Повторите еще раз, как его имя?
— Хоуп. Мэттью Хоуп.
— Нет, не звонил. Я должен предупредить вас… по этому лабиринту бродить придется долго.
— Возможно, и мы хватаемся за каждую ниточку.
— В том числе интересуетесь ночной кражей в цирке, случившейся три года назад?
— Да. Вы можете сообщить мне подробности?
— Произошло то, что кто-то вторгся в ее трейлер…
— Трейлер миссис Торренс?
— Да, в тот, в котором она жила со своей дочерью. Хотя, как мы смогли установить, дочь не проводила там слишком много времени.
— Что вы имеете в виду?
— Она сожительствовала с дрессировщиком львов, человеком по имени Дейв Шид.
— Значит, ее не было в это время в трейлере?
— Никого не было. Это произошло во время представления.
— Тогда кого-нибудь подозревали?
— Да, мы пошарили вокруг, как обычно.
— И кого же?
— Кое-кого из городских, нападавших на проезжающих. А также лиц с подмоченной репутацией в самом цирке. Таких много разъезжает вместе с цирками, вы же знаете.
— И что вы установили?
— Ничего, вот почему дело еще открыто.
— А что украли?
— Всего лишь некоторые безделушки и украшения.
— Какого рода?
— Ювелирные вещицы.
— Что еще?
— О, еще какие-то ценные бумаги. Понимаете, он прихватил с собой сейф.
— В трейлере был сейф?
— Ну, один из этих маленьких несгораемых ящичков, которые гроша ломаного не стоят. Вы же знаете такие нетяжелые штуковины, которые можно положить в карман. Этот был как раз такой.
— А где он находился? Прямо на виду?
— Нет, она держала его в холодильнике.
— В холодильнике?
— Да. Эта штуковина по всем измерениям имела пятьдесят сантиметров. Она сняла там несколько полок и сунула его в холодильник. Держала свои бриллианты в холоде.
— Там были бриллианты?
— Да. Бриллианты, рубины, изумруды; у нее была маленькая хорошая коллекция, у этой леди.
— Вы сказали — и ценные бумаги. Какие?
— Государственные облигации.
— Что-нибудь еще?
— Это все, что она назвала. Да, еще пара или две наручных часов и серебряная погремушка, которую ей подарили, когда она была ребенком, и кое-какие вещи, принадлежащие ее дочери.
— Какого рода? Эти вещи ее дочери?
— В основном такие же. Всякие пустяки.
— Дорогие?
— Некоторые — да.
— Класса бриллиантов, рубинов и изумрудов?
— Ну, там была нитка жемчуга, которая стоит несколько тысяч, и кольцо с сапфиром, подарок к шестнадцатилетию.
— В трейлере был револьвер?
— В перечне похищенных вещей револьвер не был указан, сэр.
— Я не говорю о том, что было в сейфе. Ваши люди не нашли револьвер в трейлере?
— Мы не искали револьвер.
— Но он был или нет?
— Мы не искали ничего, кроме следов преступника.
— Что-нибудь еще, кроме сейфа, пропало?
— По словам леди, нет.
— Но если эта леди владела револьвером, он должен был остаться. Она не упомянула о пропаже револьвера, верно?
— Нет, сэр, не упомянула.
— Я особенно думаю об этом…
— Я понимаю, что вы особенно думаете об этом, детектив Блум. Я знаком с делом о самоубийстве, хотя и не расследовал его лично.
— Значит, вам известно, какое оружие было применено…
— Да, сэр. «Кольт Детектив Спешл», тридцать второго калибра.
— Это оружие было найдено в трейлере во время обыска?
— Мы не делали обыск в трейлере, сэр. Эта леди заранее приготовила список пропавшего, и мы приняли это как… Да, сэр, мы искали улики: образцы волос, отпечатки обуви внутри и снаружи; но мы не искали оружия.
— Вам известно, что Уилла Торренс когда-либо владела кольтом тридцать второго калибра?
— Мне неизвестно.
— А ее дочь не упоминала, что у матери был револьвер?
— Я не задавал дочери такого вопроса.
— А какие вопросы вы ей задавали?
— Обычные. Не видела ли она кого-нибудь, шляющегося вокруг в последние дни, не приглашала ли она кого-нибудь в трейлер, кто мог бы сунуть нос в холодильник, не заставала ли она кого-нибудь, кто не имел права находиться в трейлере. Она рассказала мне, что в последнее время нечасто бывала дома, имея в виду трейлер. Она жила у этого парня со львами.
— Дейв Шид.
— Да, сэр. Жила в его трейлере.
— Кто-нибудь… во время этих двух расследований… спрашивал Марию Торренс, владела ли когда-нибудь ее мать кольтом тридцать второго калибра?
— Я никогда не спрашивал ее об этом, сэр. В то время револьвер не фигурировал ни в каких преступлениях. Мы расследовали кражу. У нас не было причин расспрашивать об оружии. Я не знаю, что Лео… капитан Шульц… спрашивал у дочери, или какие вопросы задавал на допросе коронер. Вам лучше переговорить с ним о расследовании, которое он проводил. Как проходил допрос, вам следует…
— Вы можете меня связать с ним?
— Я бы с удовольствием, сэр, но у него сейчас отпуск. Март — это лучшая пора в Миссури.
— А где он сейчас, вы знаете?
— Он во Флориде.
Поездка от Калузы до Брэдентона заняла у Блума менее двадцати минут. Капитан Леопольд Шульц остановился с женой в мотеле на Тамайами-Трэйл, и ему совсем не хотелось заниматься полицейскими делами во время отпуска. Он прямо сказал Блуму по телефону…
— Я и моя жена заказали ужин на восемь тридцать. Это означает, что мы должны покинуть мотель в восемь пятнадцать. Таким образом, у вас есть только полчаса, чтобы задать вопросы. Честно говоря, детектив, я не понимаю, почему вы не можете спросить обо всем этом по телефону, как это сделал тот юрист?
— Какой юрист? — встрепенулся Блум.
— Здешний юрист, он звонил мне на той неделе.
— Мэттью Хоуп?
— Он самый.
— А когда на прошлой неделе?
— Утром в среду. Должно быть, в девять часов по местному времени.
Во Флориде было десять часов, прикинул Блум. Мэттью позвонил в ту самую минуту, когда, по его расчетам, они должны были быть на месте в Миссури.
— Он, случайно, не спрашивал вас о «Кольте Детектив…
— Да, сэр.
— …Спешл» тридцать второго калибра? Что вы рассказали ему?
— То же самое, что сейчас говорю вам.
Блум разглядывал Шульца. Он не сказал ему, что хотел видеть его лицо и глаза, когда расспрашивал его о револьвере, который, возможно, был оружием убийцы. Вот почему он не задал свои вопросы по телефону. Сейчас он разглядывал лицо Шульца, сидя напротив него в комнате. Жена Шульца, вся уже расфуфыренная и готовая отправиться на ужин, смотрела телевизор. Ее тоже явно раздражало присутствие Блума. Черт с ней, подумал он, черт с ними обоими! Он продолжал наблюдать за лицом и глазами Шульца.
— Я сказал, что у меня не было сомнений, что Уилла Торренс использовала этот револьвер, чтобы выстрелить и убить себя.
— У вас возникал вопрос, кому принадлежал этот револьвер?
— Вы хорошо натаскиваете ваших людей. Он спрашивал меня о том же.
— Он не принадлежит к числу моих людей.
— У меня сложилось впечатление, что он из здешней прокуратуры штата.
— И что вы сказали ему?
— Мы считаем, что этот револьвер принадлежал миссис Торренс.
— Кто это мы?
— Я и моя команда детективов, расследовавших дело.
— Считаете, что это ее револьвер?
— Обоснованное предположение, учитывая, что револьвер находился в ее руке.
— Вы кого-нибудь спрашивали, ее ли это револьвер?
— Кажется, у ее дочери.
— И что она ответила?
— Она предположила, что это револьвер ее матери.
— На каком основании?
— Она слышала, как ее мать говорила кому-то, что хочет купить револьвер. После ограбления.
— А оно произошло двумя днями раньше?
— Верно. Вы хорошо встряли в это дело, не так ли?
— Может быть, потому, что вечером в прошлую пятницу на Мэттью Хоупа было совершено покушение, — сухо ответил Блум.
— Очень сожалею.
Миссис Шульц оторвалась от телевизора. Она, казалось, тоже была ужасно огорчена, услышав, что на Мэттью было совершено покушение — но почти тут же снова отвернулась к телевизору.
— Он, случайно, не упоминал об ограблении?
— Нет, он не упоминал. Это я напомнил ему об этом. Когда я сказал, что дочь вспомнила о желании матери купить револьвер, он очень удивился: он не мог понять, зачем. И я рассказал ему, что за два дня до того, как она убила себя, в трейлере было совершено ограбление. Он хотел знать, что было украдено, я рассказал ему все, что мог вспомнить.
— Вы упомянули, что лейтенант Хейнце расследовал это дело?
— Нет, он меня не спрашивал об этом.
— Только хотел узнать, что было украдено?
— Да, только это…
— Он спрашивал, нашла ли полиция револьвер в трейлере, я имею в виду после ограбления?
— Да, кажется, он спрашивал об этом.
Конечно, он должен был спрашивать об этом. Но как могло быть, что никто в департаменте полиции Раттерфорда не подумал спросить об этом? Полдюжины копов возились в трейлере, снимая отпечатки, собирая обрывки одежды и волос, выискивая хоть какие-нибудь следы; а через два дня никто не подумал спросить, имелось ли там оружие за два дня до самоубийства.
— Значит, вы решили, что после того, как трейлер был ограблен, она отправилась покупать револьвер?
— Я не единственный, кто так решил. Так решила и ее дочь.
— Ее дочь решила, что Уилла Торренс купила револьвер после…
— Примерно так…
— У меня тут человек в больнице, — раздраженно напомнил Блум, — поэтому я настоятельно хочу, чтобы вы более тщательно говорили о том, что предположила, а чего не предположила ее дочь.
Тон его голоса заставил миссис Шульц снова оторваться от телевизора. Очевидно, немногие позволяли себе так разговаривать с ее мужем.
Мужчины пристально посмотрели друг на друга.
Шульц моргнул первым.
— Она говорила, что ее мать хотела купить револьвер. Она не говорила, что ее мать действительно купила его.
— Таким образом, вы не можете утверждать, что тот револьвер, который вы нашли в руке Уиллы Торренс, в самом деле принадлежал ей.
— Мы не нашли этому никаких доказательств.
— Фактически револьвер мог принадлежать кому угодно.
— Он находился в ее руке, — твердо сказал Шульц и взглянул на свои часы.
— Вы не опоздаете на ужин, не беспокойтесь. Скажите, вам известно, что по крайней мере один врач в отделе вскрытий…
— Да, Абель Вурхис…
— Доктор Вурхис, верно, не согласился…
— Вурхис также делает аборты, — дополнил Шульц.
— Что бы там еще он ни делал, он написал отчет меньшинства по делу Торренс. По его мнению…
— Да, я знаю его мнение.
— Фактически он рекомендовал дальнейшее полицейское расследование. Было ли дальнейшее полицейское расследование, капитан Шульц?
— И Департамент полиции Раттерфорда, и отдел медицинской экспертизы Раттерфорда, и следствие коронера Раттерфорда — все пришли к заключению, что Уилла Торренс умерла от своей собственной руки. В дальнейшем расследовании необходимости не было.
— Лео, нам пора ехать, — сказала его жена, выключая телевизор. Она тут же направилась к столику, на котором лежала ее сумочка.
— Я думаю, вы должны знать, — подводил итог Шульц, — что за последние тридцать лет в Раттерфорде не было ни одного не раскрытого убийства. Мы и так достаточно натерпелись с этим проклятым самоубийством в цирке, можете вы представить, что…
— Лео! — резко прервала его жена.
— Желаю приятного аппетита! — кивнул он и вышел.
Все расстояние до Шарлотты она намеренно старалась опустошить свой разум, используя трюк, которому научила ее Сара Харрингтон, соседка по комнате. Все, что для этого требуется, — это подавить все белыми вещами, такими, как снег, платье невесты, лебеди, облака или застывший крем на торте, и картофельное пюре, борода Санта-Клауса или махровые банные полотенца, хлопок в цвету, целое бесконечное белое пространство, куда не могут проникнуть никакие дурные мысли, когда твой отец лежит в коме за тысячи километров отсюда.
Она позвонила матери за несколько секунд до того, как скатилась кубарем по лестнице к ожидающему такси, а затем зубами успела ухватить билет на рейс из Бостона «Эс-Эй-Эйр». Самолет приземлился в Шарлотте в семь пятнадцать, с опозданием на двадцать три минуты, что означало, что она должна спешить, чтобы поспеть на рейс в семь сорок пять на Калузу, хотя улыбающиеся диспетчеры полета заверили ее, что самолет будет ждать. Самолет должен прибыть в аэропорт Колбразы в девять двадцать девять в этот же вечер. Ее будет встречать мать. Теперь все, что от нее требуется, это успеть.
Она снова попыталась думать о белом, но все, о чем она могла думать, было серым. Серое, как мех Себастьяна, за исключением его брюшка. Она подумала об этом брюшке, таком мягком и белом, но сейчас и это не сработало, и все, что она смогла превозмочь, это бедный, серый кот Себастьян и день, когда его сбила машина. Как она любила этого большого старого кота с его улыбающейся мордочкой.
«Я пришла из школы около половины четвертого, — говорила она отцу, — и поискала Себастьяна, но его нигде не было видно. Я пошла к почтовому ящику, посмотреть, нет ли там чего-нибудь для меня, и случайно выглянула через улицу — ну, ты знаешь, там, где на лужайке доктора Ларри растет это большое дерево? И там, возле бордюра, был Себастьян… Он лежал в канаве. Сначала я подумала… я не знаю, что я подумала. Что он… играет со мной. А потом я увидела кровь… О Господи, папа, я не знала, что делать! Я подошла к нему и сказала: „Себастьян? Что… в чем дело, дорогой?“ И его глаза… Он смотрел так, как будто дремал, понимаешь, и у него все еще было это полусонное выражение на лице… только, о папа, он выглядел таким… таким скрюченным и изломанным. Я не знала… я не знала, как помочь ему. И я вернулась обратно домой, чтобы позвонить тебе, но мне сказали, что ты вышел из офиса. Я не знала, что делать. Я не знала, где мама, и не могла связаться с тобой, поэтому я пошла в спальню и нажала кнопку охранного устройства. Я решила, что теперь кто-нибудь примчится. Пришел мистер Сомс из дома рядом, а затем миссис Танненбаум. Она подкатила свой многоместный автомобиль с откидывающимся верхом к тому месту, где лежал Себастьян, и мы… мы очень осторожно подняли его. Мы сделали носилки из доски, которая была в гараже у миссис Танненбаум. Мы приподняли его совсем немного, достаточно, чтобы положить его на доску. Потом мы поехали к ветеринару. Папа, — сказала она, — доктор Ресслер думает, что он не выживет».
Они похоронили его на заднем дворе.
Там было местечко под деревом, на котором Себастьян часто располагался, наблюдая, как пеликаны низко стелятся над водой.
Его глаза подрагивали от волнения, он бил хвостом, словно кнутом. Они похоронили его здесь. Мамы еще не было дома. Отец спросил Джоанну, не хочет ли она что-нибудь сказать. Она склонилась на колени над раскрытой могилкой и положила маленькую оранжевую морскую раковину Себастьяну на грудь под пластиковый пакет, который они купили по дороге домой. «Я люблю тебя, Себастьян», — сказала она. Ее отец засыпал эту крохотную могилку, а сверху положил кусок дерна, который перед этим аккуратно срезал. Джоанна обняла его, и они вместе вернулись в дом. Он налил себе в высокий стакан виски со льдом и спросил Джоанну, не хочет ли она пива. Она кивнула, он открыл банку и дал ей. Джоанна сделала глоток и сказала: «Ненавижу вкус пива», но все равно продолжала пить.
Мать ворвалась в дом через десять минут.
Она вышла от парикмахера и обнаружила, что переднее правое колесо ее «мерседеса» спустило. Она обратилась на их местную бензозаправочную станцию за помощью, но им потребовался час, чтобы приехать, и еще двадцать минут, чтобы сменить колесо. А потом еще по пути домой мост на плотине оказался разведенным, чтобы…
— Ты пьешь пиво, Джоанна?
— Да, мама.
— Ты дал ей пива?
— Да, я дал ей выпить пива. Сюзан… кот умер, Себастьян умер.
— Что?
— Он попал под машину, дорогая.
— Ох! — вскрикнула ее мать и прижала руку ко рту.
Теперь Джоанна думала о большом лице Себастьяна, и его зеленых ирландских глазах, о том, как он подкрадывался к ящерицам, словно это были динозавры, о том, как его уши подергивались, когда он лежал между двумя динамиками, положив голову на лапы, слушая современный джаз. Она вспоминала, как побежала однажды к отцу, чтобы рассказать, как они играют с Себастьяном: «Это так замечательно, папа! Я гоняюсь за ним вокруг софы, а он улыбается и улыбается…»
Она думала сейчас о коте Себастьяне, потому что не хотела думать об отце. Думала о том, как улыбался Себастьян. Думала о том, как ее отец любил разговаривать с ним, и как Себастьян улыбался, когда он щекотал коту мягкое, белое шерстистое брюшко. Да, он тоже был уверен, что Себастьян улыбался.
Сейчас она молилась: «Господи, не дай ему умереть, пожалуйста, дорогой Боженька, ну пожалуйста!»…
Около девяти часов вечера все трое встретились в кабинете Блума. Они пришли сюда, чтобы собрать все воедино, процедура, знакомая всем. Они должны были суммировать то, что узнали в отдельности, и тем самым выяснить, что узнал Мэттью.
Что он открыл? Какая частица информации привела к покушению на его жизнь? Или же, какая комбинация фактов ответственна за то, что подвела его к черте смерти? Где еще он был или мог быть перед тем, как в него стреляли?
Его календарь оборвался на вторнике, двадцать второго марта. Он был очень занят в тот день. В девять часов утра встреча с Эндрю Вардом, и другая встреча с Джоном Рафферти в полдень. Оттуда он направился в цирк…
Этого не было в его календаре, но Стедман сообщил об этой встрече Уоррену и Тутс, когда они разговаривали с ним вчера, а затем в среду он встречался сначала с Дженни Вард, а затем с капитаном Шульцем. Но звонил ли Мэттью кому-нибудь еще? Если да, то телефонная компания может и без судебного распоряжения изъявить согласие предоставить им перечень телефонных номеров тех людей, с которыми он разговаривал или из своего офиса, или из дома.
А между тем его деятельность после последнего телефонного звонка оставалась чистым листом. С кем еще он виделся или разговаривал между десятью часами утра в среду, двадцать третьего марта и пятнадцатью минутами одиннадцатого вечером в пятницу, двадцать пятого, когда кто-то выпустил две пули ему в плечо и в грудь?
Что еще он узнал, черт побери?
Открытие галереи было в самом разгаре, когда Мэттью пришел сюда немного позже девяти. Афиша гласила:
МАКСИНА
ДЖЕННИНГС
НОВЫЕ ПОЛОТНА
23 МАРТА — 20.00
Длинная узкая комната была уставлена обычным для Калузы набором: вино, сыр, крекеры и заполнена состоявшимися и желающими состояться художниками, которые толпились у картин так, словно сам Пикассо почтил их честью своей персональной выставки. Дело в том, что художники подлинного значения редко показывали свои работы в Калузе. Максина Дженнингс была чудаковатой дамой лет шестидесяти с небольшим, которая рисовала только кошек.
Единственной кошкой, которую когда-либо любил Мэттью, был Себастьян.
Во всей Калузе был только один специализированный книжный магазин: там продавали «загадочные, научно-фантастические книги и комиксы». Мэттью заходил сюда незадолго до Рождества, надеясь найти там хороший роман «тайн» для Синтии Хаэллен, секретарши и доверенного лица фирмы. К великому ужасу, он обнаружил здесь целую секцию, посвященную сообразительным кошкам, которые раскрыли какие-либо тайны. Он бы проклял себя, если бы купил интеллигентной женщине роман о кошке-сыщике. Вместо этого он купил роман о разносчике писем, который раскрывал тайны в свободное от работы время. Когда он рассказал Блуму, что существует целая серия книг о кошках-детективах, пытающихся лишить полицию работы, Блум ответил, что обучит свою собаку пожирать их. Мэттью не знал, есть ли у Блума собака, но его чувства к кошкам были искренними.
Максина Дженнингс рисовала сообразительных кошек.
Следует отметить, что она и сама была чем-то похожа на кошку. Или, скорее, на одну из исполнительниц в мюзикле «Кошки», которые очень стараются быть похожими на кошек, но в конечном счете выглядят всего лишь как танцовщицы с кошачьими ушами и кошачьими усами. У Максины Дженнингс не было усов, а ее уши были скрыты массивной прической, которая придавала ей вид человека, пораженного молнией. Но она была длинной и гибкой, а ее зеленые глаза были густо подведены, чтобы выглядеть совсем кошачьими; одета она была в длинное серое платье с блестками, что соответствовало цвету ее волос. Она пользовалась губной помадой цвета пожарной машины и носила висячие красные гранатовые серьги. К тому же в правой руке она держала сигарету в красном мундштуке и выпускала клубы в уже и так накуренную комнату. Мэттью почувствовал себя словно на пожаре третьей категории.
Он был здесь, чтобы поговорить с Марией Торренс, потому что она была последним человеком, который видел свою мать живой.
Он нашел ее в лохматом рыжем парике, беседующей с группой молодых людей, старающихся заглянуть за ее белую шелковую блузку.
Мария заметила его, когда он пересекал комнату. Она сразу подошла к нему и шепнула настойчиво, едва переводя дыхание:
— Давайте уйдем из этого кошмарного места.
Они вышли из галереи на Дороти Вэй, где только что распахнул свои двери по-настоящему великолепный ресторан для гурманов. Никто из них еще не ужинал, поэтому они оба хотели бы попасть в «Ла Веччиаччиа», так называлось новое заведение. Но одеты они были слишком буднично для такого элегантного места.
Они выбрали заведение Марины Лу, расположенное у воды. Здесь можно было насладиться сандвичами или легкой закуской, что более всего подходило для жаркого и душного весеннего вечера. На Мэттью был бледно-голубой хлопковый пиджак, более темные легкие брюки и белая рубашка, раскрытая у ворота. На Марии были ярко-зеленая мини, соответствующие ей кожаные сандалии на высоком каблуке и дерзко расстегнутая белая шелковая блузка. Мэттью не забыл, что у нее не было волос под этими рыжими кудрями, каскадами падающими на ее плечи.
Они заказали выпить и сели, разглядывая движущиеся огоньки суденышек на воде, пересекающих Залив Калузы в мерцающей тьме. Одно из судов стало подавать сигналы другом. Здесь редко можно было видеть, чтобы один лодочник подавал сигналы другому. Возможно потому, что никто из них не знал азбуки Морзе.
Мария заказала мясо с французским соусом, с сыром и авокадо, а Мэттью, следящий за своим холестерином, морского окуня, жаренного на гриле.
— Итак, чем вы интересуетесь? — спросила она. — Когда вы позвонили, вы сказали…
— Да. На самом деле, две вещи… Во-первых, ограбление.
— Какое ограбление?
— Которое произошло за два дня до того, как ваша мать убила себя.
— Она была убита, — поправила его Мария.
— Через два дня после того, как ваш трейлер ограбили. Вам известно, что было украдено?
— Некоторые ее вещи, некоторые мои. Ничего очень уж ценного.
— На сколько, примерно, по вашему мнению?..
— Не имею представления.
— Хотя бы приблизительно.
— Я действительно не знаю. Моя мать дала перечень полиции и страховой компании. Мои жемчуга стоили пять или шесть тысяч долларов, сапфировое кольцо, которое она подарила мне на день рождения, стоило около восьми тысяч. Но я не знаю, сколько стоили ее драгоценности.
— А как насчет облигаций?
— Я не знаю.
— Как вы думаете, была какая-то связь?
— Вы имеете в виду между ее убийством и ограблением? Не представляю, какая?
— Расскажите мне снова о дне ее убийства, — сказал он и сразу осознал, что сейчас он полностью разделяет ее убеждение о том, что ее мать была убита. — Начиная с того, как вы проснулись в то утро.
— Я встала в четыре тридцать, мой будильник был установлен на четыре тридцать. Мама еще спала. Я знала, что она поставила свой будильник на пять пятнадцать, хотя она сказала мне, что хочет быть готова к шести. Она всегда все делала впритык по времени. Я пошла в столовую и встретилась там за завтраком с Дейви Шидом. В то время мы были любовниками…
Шид был не в духе в то утро. Его кошки не любили дождливую погоду, по его мнению, в дождь они были особенно опасны. У него были трудности с их погрузкой, и…
— В котором часу это было? Когда вы пошли в столовую?
— В пять часов.
— А когда вы вернулись в трейлер?
— В пять тридцать пять. Мне следовало вернуться примерно в пять тридцать.
— И все это время вы находились с Шидом?
— Да.
— От пяти до пяти тридцати пяти?
— Да. Он злился, что я не спала с ним в ту ночь. Он обвинял в этом мать, говорил, что она ревнует к нашим отношениям.
— Ревнует?
— Да… — Мария заколебалась. — Насколько… насколько я могла судить, он и мама когда-то были в интимных отношениях.
— Кто сказал вам об этом?
— В сущности, никто. Были только намеки.
— От кого? От вашей матери?
— Нет, нет! Моя мать? Господи, нет. Это Дейви намекал.
— Какого рода были эти намеки?
— Ну, ронял какие-то слова, которые заставляли меня думать… что у них были прежде интимные отношения.
— Например?
— Ну… Однажды он упомянул о ее красивой родинке. Он не мог знать о ней, если не видел. Она находилась на очень интимном месте, понимаете, очень интимном. А однажды он… о, слишком грубо… Мужчины способны быть чертовски грубыми… Как бы то ни было, он заставил меня поверить… Мне было только девятнадцать, вы же понимаете… некоторые вещи, которые он говорил, шокировали… И не только слова: его действия тоже… Он дрессировал диких зверей, вы знаете, и сам был временами как один из них, и то, что он заставлял меня делать… Как бы то ни было, — она тяжело вздохнула, — он заставил меня поверить, что он занимался любовью с моей матерью, когда я была еще маленькой девочкой.
— Вы думали, что это правда?
— Я полагаю, да.
— Вы когда-нибудь спрашивали ее?
— Нет. Никогда. Мою мать? Никогда.
— И вы говорите, что он был раздражен в то утро?
— Да. Мы повздорили, действительно, потому что он…
Причина гнева Шида заключалась в том, что Мария предпочла провести эту ночь в трейлере ее матери, а не в его трейлере. В ту ночь было дождливо, а она знала, как большие кошки реагировали на гром и молнии. Он миллион раз говорил ей, как бури действуют на них. И вот, вместо того, чтобы остаться с ним, когда он нуждается в заботе и сочувствии, потому что знал, что его ждет утром, когда он должен будет грузить кошек, которые будут пугаться и метаться…
— Это было его любимое слово — «пугаться». Оно означало… возвращение к дикости, вы понимаете. Возвращаться обратно в дикость после приручения. У Дейва была теория… Ладно, я полагаю, вы знаете, что вы никогда не можете по-настоящему приручить дикого зверя, вы только дрессируете их. Они становятся дикими, непредсказуемыми, как женщины; так часто говорил он. Как я или моя мать, говорил он, и Дженни, и Марни, и, черт побери, каждая другая женщина в труппе, с которой он спал!
— Почему вы думаете, что это Дейв убил ее? — спросил Мэттью.
— Потому что он сказал что-то…
— Что он сказал?
— Он сказал… он действительно мог быть таким грубым.
— Так что же он сказал, Мария?
— Он сказал, что испытывает желание пойти в трейлер и придушить ее.
— Когда он сказал это?
— Когда мы сидели за столом. Когда мы все еще ссорились из-за того, что я провела эту ночь дома.
— Дома, — повторил Мэттью.
— С мамой.
— Вы упоминали об этом на следствии?
— Нет.
— Почему?
— Потому что это не было настоящей угрозой. Он был просто… сексуален, я полагаю.
— Хм… сексуален.
— Он говорил мне, как сильно он был возбужден, вы понимаете.
— Да.
— Мог придушить маму за это.
— Хм…
— Я не говорю, что я нашла его очень напряженным; я говорю: он думал, что был очень напряжен сексуально.
— Я понимаю.
— Кроме того, я не была уверена во времени.
— Что вы имеете в виду? Какого времени?
— Когда он ушел.
— Ушел?
— Ушел из-за стола.
— Вы говорили мне, что были с ним от пяти до…
— Да.
— …пяти тридцати, когда вы пошли обратно…
— За исключением пяти минут, когда он выходил.
— Он не был с вами все это время?
— Это верно, не был.
— Они вас об этом спрашивали при расследовании?
— Следователь уже имел отчет медицинской экспертизы. Они искали подтверждение самоубийства. А я не была уверена относительно времени, вы понимаете. Он мог уйти после…
— Как долго он отсутствовал?
— Около десяти минут. Сказал, что должен воспользоваться донникером.
— Донникером?
— Это портативный туалет. Которым мы…
— В котором часу он вышел?
— Я не уверена. В этом все дело. Вот почему я не упомянула об этом на следствии.
— Постарайтесь сейчас вспомнить. Часы вашей матери были остановлены в…
— Я знаю. В десять минут шестого. Но я не уверена, что он выходил из-за стола до этого или после.
— Вы говорили, что он выходил на десять минут…
— Не больше.
— Где находился туалет?
— Сразу за палаткой. Он мог зайти в свой трейлер, я полагаю, но шел дождь.
— Он выходил на десять минут…
— Да.
— …а затем снова вернулся за стол?
— Да. И выпил еще одну чашку кофе.
— Он все еще злился?
— Конечно. Дейв всегда злился.
— Но я имею в виду…
— Да, он все еще был раздражен тем, что я не провела с ним ночь.
— Ваша мать знала, что вы с ним спите?
— Да.
— Она что-нибудь говорила по этому поводу?
— Только, чтобы я была осторожной.
— Были какие-то основания для такого совета?
— Я полагаю, она хорошо знала его.
— Имея в виду?
— Ну… вы знаете.
— Нет, не знаю.
— Дейви мог быть грубым, когда он хотел…
— Хм…
— Вы понимаете… Мужчины…
— После того, как он вернулся за стол… как долго вы еще сидели вместе?
— Еще пятнадцать минут, я полагаю.
— И вы говорите, что ушли в пять тридцать?
— Он не ушел раньше вас?
— Нет. Только тот один раз.
— Я имею в виду после того, как он вернулся.
— Нет, снова он не уходил. Не раньше, чем я ушла.
— Вы находились там за столом с ним еще пятнадцать минут, прежде чем покинули палатку?
— Это верно.
— …в пять тридцать.
— Да.
— Это означает, что он вернулся обратно к столу в пять пятнадцать. Он мог находиться в трейлере вашей матери в десять минут шестого. Расскажите мне, что произошло, когда вы вернулись обратно в трейлер.
Первое, что она увидела, была кровь. Именно кровь бросилась ей в глаза в тот момент, когда она закрыла за собой дверь. Дождь лил очень сильно, она должна была обернуться, чтобы закрыть за собой дверь, с силой захлопнуть ее под напором дождя и ветра. Только после этого она, наконец, вошла в трейлер, стряхивая воду со своего желтого дождевика. Повернулась к кровати и увидела кровь, все в комнате было залито красным: завязки белой рубашки ее матери были пропитаны красным, алюминиевая стена трейлера за ней заляпана красным. Она начала кричать.
Первым человеком, вбежавшим в трейлер, был Джордж Стедман. Мокрый и грубоватый, с криком «Какого черта?..» он застыл на месте, когда увидел тело на полу, дырку во лбу и кровь, залившую всю стену. Затем трейлер наполнился другими людьми, рабочими, сбежавшимися Бог весть откуда, Маккалоу смешались со всей семьей Чен, которые тогда были в цирке первый год. Человек по имени Берни Хэйл из Лондона протолкался среди других к кровати, где окровавленная и мертвая лежала ее мать. Он был воздушным гимнастом, который работал в труппе так долго, сколько Мария помнила себя. Когда она была маленькой девочкой, он проделывал такой трюк — свисал с каната на своих волосах, вращаясь в воздухе на длинном черном локоне. Дейви Шид, выглядевший очень изумленным, тоже прибежал и пробился к постели. Он встал рядом с Берни и положил руку ему на плечо. Берни же опустился на колено и плакал рядом с кроватью, на которой лежала ее мать. Кто-то крикнул, что явилась полиция. Вошел коп в промокшем черном плаще и фуражке, на которую был натянут капюшон. Он пробирался сквозь толпу, крича: «Назад, ребята, нечего вам здесь глазеть, пропустите меня». Подойдя к той стороне кровати, где стоял и глядел на нее Дейв и где все еще всхлипывал Берни, коп замер на месте. Он побледнел, когда увидел женщину на кровати; он почти отвернулся, пытаясь взять себя в руки. Мария продолжала кричать и не могла остановиться.
Мэттью оторвал взгляд от жареного морского окуня на своей тарелке.
— Как, вы сказали, его имя? — спросил он.
— Чье?
— Этого воздушного гимнаста с длинными черными волосами.