Однорукий дрессировщик медведей был во дворе и тренировал оставшуюся руку. Мэттью появился у них двадцать четвертого марта, в четверг. Мужчина и сам напоминал медведя — ширококостный, с мощными мышцами, Герри Донован балансировал на единственной руке. Под ярко-синим облегающим костюмом у него прекрасно вырисовывались мощные плечи, волосатая грудь, ноги и тугие ягодицы.

Мэттью звонил им заранее, и жена Герри предупредила его, чтобы он не показывал удивления при виде увечья ее мужа. Она объяснила Мэттью, что левую руку восемь лет назад ему оторвал медведь и что Герри до сих пор тяжело переживает собственную инвалидность. Мэттью сразу подумал, что предупреждать кого-то об отсутствующей руке собеседника — все равно как предупреждать вас не видеть носа Сирано де Бержерака. Как только Мэттью подошел к бассейну, блондинка, которая там плавала, приложила палец к губам, чтобы напомнить ему о предупреждении. Мэттью решил, что это была Эгги Маккалоу Донован, бывшая акробатка на летающей трапеции, мать Сэма и свекровь Марни, и к тому же сбежавшая подружка Питера Торренса.

Блондинка вылезла из бассейна, как только его увидела. Она снова в качестве предупреждения покачала головой, а ее муж на одной руке прыгал по газону. Мэттью подумал, не собирается ли он подготовить номер для цирка «Стедман энд Роджер»? Он решил, что Эгги было лет сорок; столько сейчас было бы Уилле…

Эгги, как и ее муж, была в облегающем ярко-синем костюме. Так как она ожидала прихода Мэттью, она не снимала верх костюма. Он был желтого цвета и почти ничего не скрывал. У женщины было тренированное и сильно загорелое тело. Она шла к нему улыбаясь, с протянутой для приветствия рукой. У нее были движения балерины; казалось, что женщина не спешила, но тем не менее гибкой походкой быстро пересекла газон.

— Мистер Хоуп?

— Миссис Донован?

В этот миг Герри подпрыгнул на руке и встал на ноги.

— Эй, привет!

Человек-медведь буквально исходил потом, и Мэттью не хотелось пожимать ему руку, но Герри, широко улыбаясь, направлялся к нему. Рука была липкой и мокрой. Пот катился по лицу, шее и волосатому телу Донована. Мэттью показалось, что он стоит под душем.

— Пора пить пиво! — объявил Донован, хотя было всего лишь десять утра. — Вам захватить?

— Спасибо, нет, — ответил Мэттью.

— Дорогой, захвати пива для меня. Прошу вас, садитесь, — пригласила Эгги, предлагая сесть на складной стульчик из алюминия с ярко-желтым плетеным сиденьем. Сама она опустилась на газон почти у его ног.

Сиденье и спинка стула были такого же цвета, как и ее костюм. Мэттью подумал, обратила ли внимание Эгги, что он может заглянуть в вырез ее костюма и увидеть сосок ее левой груди. Он твердо решил не смотреть туда.

Донован вышел из дома, неся в одной руке четыре бутылки пива. Открывалку для бутылок он засунул под резинку трусов.

Эгги не стала помогать, когда ее муж расставлял бутылки на столе. Донован сел на стул рядом с Мэттью, взял бутылку, зажал ее между ног, открыл и передал жене. Потом то же самое проделал со второй бутылкой, отложил открывалку, чокнулся с бутылкой Эгги и произнес:

— Да здравствуют золотые денечки и темные ночки!

— Я благодарен, что вы согласились принять меня, — начал Мэттью.

— Всегда рады помочь, — ответила Эгги, — Уилла была моей хорошей подругой. Только если ваши вопросы будут касаться ее смерти…

— Вы абсолютно правы.

— Понимаете, я перестала работать в цирке после того, как Герри… решил оставить работу, — плавно закончила Эгги. — Все случилось восемь лет назад. Как вы знаете, Уилла…

— Да.

— …умерла три года назад, а Герри и я уже жили здесь, в Брэдентоне; но не в этом доме. Этот дом мы купили год назад. Здесь есть бассейн и большой газон. Герри нравится плавать.

Мэттью попытался представить, как Герри плавает, хотя Эгги несколько раз предупреждала его хранить молчание по поводу оторванной руки.

— Да, а еще я могу тренироваться на заднем дворе, — заметил Донован и отпил пиво. — Отжиматься, стоять на руке. Я устроил турник, прикрепив планку между двумя пальмами. Я также могу подтягиваться, словом, делать все, чем я занимался столько лет. Когда у меня был номер.

Он ни разу не упомянул медведей.

— Очень важно оставаться в форме. Я был очень сильным. И потом, это становится твоей второй натурой. Сейчас я не выступаю, и иногда мне хочется снова…

— Ничего подобного, — вмешалась Эгги, — ему нравится ничего не делать. Так хорошо не заниматься работой! Мы живем здесь и можем целый день загорать. Все это очень приятно.

— Что? — спросил ее Донован.

— Перестань, тебе же это нравится.

— Я скучаю по цирку, — заметил Герри. — Прошло восемь лет, а я все еще скучаю… Пожалуй, пойду приму душ, а то от меня, наверное, несет, как от…

Мэттью понял, что он чуть не сказал «медведя».

Но Герри сказал.

— Мистер Хоуп, было приятно познакомиться. Я понимаю, что вам нужно поговорить с Эгги, — он кивнул Мэттью, взял открывалку, забрал две полные бутылки и, грузно шагая, отправился к дому.

Солнечные лучи золотили воду бассейна.

— Миссис Донован, — начал Мэттью. — Пока…

— Пожалуйста, называйте меня Эгги, — улыбнулась миссис Донован.

— Когда вы выступали в цирке, Эгги, вам был известен артист по имени Берни Хэйл?

— Откуда вам известно это имя? — Эгги с удивлением взглянула на Мэттью.

— Кто-то назвал мне его имя.

— Кто?

— Мария Торренс.

— Дочь Уиллы?

— Да.

— Мария! Почему вдруг Мария…

— Она вспоминала людей, которые сбежались на ее крик в ту ночь, когда погибла ее мать.

— И она сказала, что среди них был Берни?

— Да. Так вы его знали?

— Я не могу вам сказать, был ли он в трейлере. Меня там не было. К тому времени я уже перестала выступать. Когда Уилла покончила с собой, я уже не работала в цирке пять лет.

— А до того, как вы оставили цирк? Вы его тогда знали?

Эгги молчала.

— Он был воздушным гимнастом из Лондона, — начал подсказывать ей Мэттью. — Берни Хэйл. Он крутился под потолком цирка, держась на волосах. У него были длинные черные волосы, и он носил их заплетенными в косичку, перекинув через плечо.

Эгги пристально смотрела на него, и Мэттью показалось, что она пытается понять, откуда ему так много известно. Но он знал слишком мало. Мэттью замолчал и стал ждать ее ответа. Наконец Эгги кивнула:

— Я все узнала гораздо позже. Питер рассказал мне все в Сиэттле. Я была слишком занята своей карьерой, чтобы интересоваться… или думать, что делает Уилла, или почему она это делает? Понимаете, в то время Маккалоу еще не отшлифовали номер. После смерти моего мужа мы работали над ним день и ночь. Наш номер назывался «Летающие Маккалоу», но в то время номер был не таким сложным. Это было до Питера Торренса. Да, до того, как я была с Питером Торренсом. Значит, все это было двадцать… двадцать пять лет назад. Мы тогда еще не думали о парных прыжках в воздухе…

На самом деле это было двадцать три года назад, вспомнила позднее Эгги. К тому времени прошло уже четыре года после смерти ее мужа, а она и его два брата готовили номер. К ним вернулся Джимми, который прежде поклялся, что не будет иметь ничего общего с цирком. И снова было шесть «Летающих Маккалоу»: Эгги, два брата покойного мужа, Джимми, Джек и жена Джека — Тилли. И еще двое детей — Сэмми и Джен. Братья ловили в воздухе ее и Тилли, а дети стояли у лестницы, улыбались, бросали воображаемые цветы зрителям, раскланивались и помогали гимнастам взбираться на платформу, когда те спускались вниз. Не так легко было снова взбираться наверх. Дети были милыми блондинами… В номере участвовали только блондины, даже Джимми и Джек, которым пришлось покрасить волосы.

— Мои дети стали великолепными воздушными гимнастами, — похвалилась Эгги. — Черт побери, зачем он забрал с собой это проклятое пиво? И Марни, моя невестка. Она прекрасно работает, и вам стоит посмотреть ее.

Первый сезон в цирке «Стедман энд Роджер» стал успехом для Маккалоу. В этот год Стедман набрал много новых номеров: Маккалоу, Берни Хэйл, Герри Донован…

У Донована был номер под названием «Герри и Танцующие мишки». Медведей было трое, и среди них был Гордо, который восемь лет назад оторвал ему руку. Тогда Эгги не обращала на Герри внимания. Она недавно овдовела, много работала над номером и пыталась воспитать детей приличными и хорошими людьми. А в цирке сделать это было не так просто. Берни Хэйл был очень красивым парнем, и половина девушек, работавших в цирке, старалась завладеть его вниманием. От его улыбки женщины ложились штабелями. Его номер состоял в том, что он висел в воздухе на своих волосах. Все казалось очень забавным, но на самом деле это был очень опасный номер. Подобный номер выполняла женщина по имени Маргарита Мишель. В волосах был спрятан крючок, и она висела на волосах, жонглируя в воздухе пылающими факелами, а в это время ее вращали по кругу. Как-то раз во время вращения у нее расплелись волосы и она упала с восьмиметровой высоты на манеж и сломала себе шею. Это произошло примерно в то время, когда Маккалоу стали работать в цирке «Стедман энд Роджер». Об этом несчастье писали все газеты, и после этого воздушные гимнасты стали тщательнее готовить свои номера.

Берни не жонглировал факелами, он работал с зонтиками: он висел на длинных черных волосах и жонглировал открытыми шелковыми зонтами. В зонтиках был укреплен груз, поэтому они летели точно ему в руки. Он начинал с двух зонтов и постепенно доходил до пяти. Со стороны все казалось таким легким и простым — прелестные красные и желтые зонтики, оркестр играл переливающуюся японскую мелодию. Берни был обнажен до пояса, на нем было надето шелковое трико — одна нога была желтая, а другая — красная, а длинные черные волосы украшали желтые и красные ленты. Поэтому все выглядело милым и таким простым, что казалось, любой ребенок может выполнить этот номер. Но в цирке нет простых номеров. А тем более, если этот номер — воздушный жонглер или гимнаст.

Уилла к тому времени была замужем за Питером Торренсом уже три месяца. Казалось, она была очень предана мужу, хорошая и внимательная жена, которая обожает мужа и скучает без него. Питер был менеджером цирка, и ему приходилось заранее выезжать в те города, где должны были проходить выступления, и он почти все время проводил в разъездах. Поэтому Уилла часто приглашала девушек из цирка сыграть в покер в их трейлере…

— В цирке все играют в карты. Ну, обычно играют не по-крупному, а так, для развлечения… И все девушки, даже надменные наездницы, считали честью получить от нее приглашение, потому что Уилла была известной артисткой, которая могла настроить публику соответствующим образом и привлечь в цирк зрителей. Она была милой восемнадцатилетней девушкой, очень сексуальной, обладала чудесным чувством юмора и была по-настоящему доброй к людям. Когда вы приходили в трейлер, чтобы сыграть в карты или просто на чашку чая, у вас создавалось впечатление, что Уилла была счастлива видеть вас у себя. От нее исходило ощущение уверенности. Девушки рассказывали ей о своих приятелях или о проблемах с мужьями, или о том, чего они желали добиться в жизни и в работе. Удивительно, но девушка, едва покинувшая юношеский возраст, могла играть роль матери для этих девушек и молодых женщин, часто бывших гораздо старше ее.

— Я думаю, она была удивительно цельной и милой натурой. Действительно, так оно и было: ее доброе отношение передавалось всем, кто приходил в ее трейлер. Даже Питер… когда он с ней расстался… Ну, я хочу сказать, что он не мог сказать про нее ничего плохого.

— Почему он ее оставил? — спросил Мэттью.

— Я думала, что вы знаете, — заколебалась Эгги.

— Что знаю?

— Лавлок, — ответила она.

— Что?

— Ну… маленькая девочка.

— Простите, я…

— Понимаете, там была маленькая девочка.

Мария Лавлок Торренс родилась спустя десять месяцев после свадьбы Уиллы и Питера. Малышка была удивительно красивой и казалась абсолютно нормальной, но существовали сомнения, что в дальнейшем у нее могут начаться проблемы с гипофизом, как у ее матери. Правда, медики говорили, что эти проблемы могут быть исправлены серией специальных уколов, и Уилла, как всегда спокойно, решила, что станет этим заниматься, когда у девочки будут заметны какие-нибудь отклонения от нормы. Конечно, Уилла не могла представить себе, что ее признание заставит мужа сбежать от нее с воздушной гимнасткой.

— Не понимаю, какое признание?

— На ее месте я бы ему никогда в этом не призналась, — заметила Эгги.

— В чем призналась?

— Что малышка была дочерью Берни.

Когда Питер был со своей подружкой Эгги в Сиэттле и они лежали обнаженные в постели, он ей признался, что отец ребенка — Берни Хэйл. Эгги была поражена, и тогда он объяснил ей, что второе имя «Лавлок» Уилла дала девочке, чтобы как-то напомнить о ее настоящем отце. Уилла клялась, что была с ним в постели только раз. Один-единственный раз! Но Питер сомневался. Зачем ей тогда называть девочку Мария Лавлок? Уилла клялась, что произошло все это из-за того, что она выпила слишком много шампанского, желая отпраздновать телеграмму, полученную ею от Джона Ринглинг Норта, где говорилось, что Уилла является самой блистательной артисткой цирка.

Он обещал ей номер в своем цирке, если она пожелает покинуть «Стедман энд Роджер». В тот день Берни играл в покер с Уиллой и другими девушками.

Он остался, чтобы помочь Уилле прибрать в комнате после игры, когда прибыла телеграмма. Уилла была очень рада и попросила Берни открыть бутылку шампанского, стоявшую у нее в холодильнике. Это был подарок от неизвестного обожателя, который видел ее номер и на следующий день прислал ей шампанское. Они выпили, а потом… одно потянуло за собой другое. Берни Хэйлу было двадцать лет. Его семья и друзья остались в Лондоне, а Уилле было восемнадцать, и она была доброй девушкой. Берни начал ей жаловаться на тоску, и Уилла утешила его…

Так думала Эгги. Потом она решила, что именно так и должно было случиться. Питер был на семь лет старше ее. Он был взрослый серьезный мужчина, который постоянно разъезжал по стране, а Берни был под рукой у Уиллы; он был удивительно красивым молодым человеком, и конечно, нельзя было не обратить на него внимания, когда он висел под куполом цирка на своих роскошных кудрях. Его молодое гибкое тело в шелковом трико сверкало в свете прожектора, когда он вращался по кругу, жонглируя раскрытыми шелковыми зонтиками.

— Уилла призналась мужу, что была вместе с Берни только раз, и то в состоянии хорошего подпития, но кто может в этом поручиться? Если они были вместе только раз, зачем она назвала девочку «Лавлок»? Если она действительно была с ним в постели всего один раз, зачем она потом во всем призналась мужу?!

— Она сама вам все это рассказала? — спросил Мэттью.

— Нет, я сама обо всем догадалась.

— Даже когда вы стали друзьями и прошло много лет…

— Она лишь однажды сказала, что они были в постели только раз и что Берни для нее ничего не значит.

— Как она узнала, что это его ребенок?

— В ту ночь она не предохранялась.

— Но это совсем ничего не значит…

— Нет, она обычно всегда предохранялась. Понимаете, она боялась, что у ребенка могут быть проблемы с гипофизом. Но в ту ночь, с Берни, она выпила. Вы знаете, мы можем много чего натворить после шампанского.

— Мария что-нибудь об этом знает?

— Упаси Боже, нет.

— Значит, вы и Питер Торренс были вместе около года…

— Одиннадцать месяцев…

— …А потом вы вернулись во Флориду?

— Да, но Питер не вернулся. Я не знаю, куда он поехал. Сейчас он живет в Атланте.

— А вы вернулись в цирк?

— Да, и оставалась там до того случая с медведем. Это произошло восемь лет назад.

— Вы с тех пор видели Торренса?

— Да, на прошлой неделе.

— Что?

— Он заезжал сюда на прошлой неделе.

— Вы хотите сказать, сюда? В Брэдентон?

— Ну, в Калузу.

— Для чего?

— Он считает, что ему по закону принадлежат тридцать процентов акций цирка.

В последний день марта в половине одиннадцатого телефонная компания сделала широкий жест и прислала Блуму список телефонных звонков. Правду сказать, этот список был не тем, о чем запрашивал Блум — в нем просто перечислялись звонки, сделанные из офисов «Саммервила энд Хоуп», но там не было звонков, которые Мэттью сделал из дома.

Как только он получил распечатку, то сразу же позвонил в офис Мэттью и поговорил с секретаршей по имени Синтия Хаэллен, которая быстро объяснила ему, что некоторые из звонков были к постоянным клиентам: в банки, адвокатские фирмы, бухгалтерию, к прокурору штата, судебным служащим и другим личностям, с которыми регулярно переговаривались служащие «Саммервил энд Хоуп». Два номера она не смогла идентифицировать, но обещала Блуму перезвонить, как только проверит их.

В десять сорок две она перезвонила и сказала, что связывалась со всеми поверенными фирмы, и ей сообщили, что один из этих звонков был сделан мистером Саммервилом в прошлый вторник днем в ресторан, где он и его жена собирались поужинать в тот вечер. Последний номер не знал никто. Распечатка компании, где фиксировались все звонки, указала, что звонили в одиннадцать пятьдесят одну двадцать четвертого марта. Значит, это было в прошлый четверг, ровно неделю тому назад. Синтия также сообщила, что мистер Хоуп не часто бывал в офисе на прошлой неделе, но она запомнила, что в тот четверг он пришел в первой половине дня, и думает, что именно он мог позвонить по этому номеру, потому что вскоре после этого он вышел из кабинета.

— В котором часу это было? — спросил Блум.

— В районе часа.

— И вы видели, как он уходил из офиса?

— Да, сэр. Я как раз возвращалась после ленча.

— Он сказал, куда идет?

— Нет, сэр.

— Огромное вам спасибо. Если вам когда-нибудь понадобится работа, да еще к тому же в полиции, обязательно дайте мне знать.

— Благодарю вас, сэр. Рада была вам помочь. Мистер Блум?

— Да?

— С ним… с ним все будет в порядке?

— Надеюсь…

Она сказала всем, что если ей не разрешат остаться с ним, то она перережет себе вены и зальет кровью всю больницу. Они поверили и перепугались. Обычно люди верят четырнадцатилетним подросткам, бьющимся в истерике. Кроме того, она была его дочерью, и их волновало, что он приходил в сознание всего на несколько секунд; они не хотели мешать его дочери попытаться привести его в сознание с помощью собственной примитивной магии. Все они немного верили в чудеса! Джоанна начала свой речитатив вечером, после приезда в больницу, и продолжала его до половины одиннадцатого утра.

Она положила камешек любви ему на ладонь.

Он не смог обхватить его пальцами. У него полностью отсутствовала реакция на прикосновение, и поэтому она прижимала камень своей рукой. Камешек любви был небольшим камнем, который отец отдал девочке, когда разошелся с ее матерью. На нем было нарисовано крохотное белое сердечко, обведенное красным, а внутри сердца, тоже красной краской, было написано слово «Любовь». Когда отец отдавал ей камешек, он сказал, что с ней он не расходится, а разводится только с ее матерью. И еще он сказал, что будет всегда любить ее; а когда она станет сомневаться в его любви, надо посмотреть на белое сердечко и сжать камешек в руке. Тогда слово «Любовь» выпрыгнет из сердечка и будет кричать ей про его Любовь!

Джоанна продолжала прижимать камешек к ладони; ей хотелось почувствовать ответную реакцию в его руке, потому что тогда она бы была уверена, что с ним все будет в порядке.

Она начала молитву прошлой ночью, в десять минут двенадцатого, когда они разрешили ей пройти в комнату, где в полутьме лежал отец. Она продолжала молиться уже двенадцать часов подряд.

Сейчас комнату заливал солнечный свет. Она держала руку отца с прижатым к ладони камешком любви и говорила тихим ласковым голосом.

Она хотела напомнить ему о всяких мелких событиях в те дни, которые они проводили вместе. Она старалась напомнить ему обо всем. Она вела его по молитве, как он вел ее по игровой площадке, когда она была совсем крошкой, и держал ее крохотную ручку в своей сильной руке…

— Ты помнишь, как мы отдыхали в Италии? — спрашивала она шепотом. — И ты поссорился с мамой, а потом отбросил мою руку. Ты держал меня за руку, а потом крикнул, что у меня липкие руки, потому что я ела мороженое. Ты помнишь?

— И я начала плакать, потому что решила, что ты злишься на меня. Ты присел на корточки, заглянул мне в лицо, вытер слезы носовым платком. Потом ты взял меня за руку, которая оставалась липкой от мороженого. Ты повел меня к фонтану. Их так много в Италии! Кажется, это было в Риме. Ты намочил платок в фонтане и вытер мне руки, а потом поцеловал меня в нос и сказал: «Я люблю тебя, Джинкис». Ты меня так называл в детстве.

Папочка, ты помнишь, как мы разучивали рождественскую песенку «Колокольчики звенят»? Я сейчас тебе ее спою, но когда ты проснешься, мы будем петь ее вместе, согласен? Когда будешь готов, сожми мою руку, ладно? Ну, готовы или не готовы, я начинаю: «Джинки Беррс, Джинки Беррс, раздается праздничный звон! Как приятно прятаться в кладовке каждый день!» Я не могу припомнить, как дальше, а когда ты придешь в себя, то споешь мне всю песенку. Мне кажется, ты давно начал называть меня Джинкис. Как ты меня звал, Джоанна Джинкис или Джинкис Джоанна? Ты пел песню «Когда меня любила Джоанна», ты помнишь? Мне нравится имя Джоанна. Мама сказала, что ты выбрал его для меня, а она хотела назвать меня Деборра. Деборра Хоуп. Тоже неплохо, но мне больше нравится Джоанна. Джоанна Хоуп. Мне нравится это имя, и я не стану менять фамилию, даже после замужества, если я вообще выйду замуж. Пока я в этом не уверена.

Между прочим, когда ты проснешься, не забудь мне напомнить: есть один мальчик, и я хочу, чтобы ты с ним познакомился. Его зовут Луи, он учится в старшем классе. Он — просто класс! Луи Клайн. Он — еврей и живет в Западном Ньютоне, и на еврейскую Пасху он пригласил меня навестить его родителей. Тебе не кажется глупостью, что у нас весенние каникулы бывают до еврейской и христианской Пасхи, когда все ребята хотят навестить своих родителей? Я бы обязательно приехала к тебе, если бы все так не случилось, ты это понимаешь? Зато теперь у меня есть причина поехать домой еще раз. Правда, хорошо, но только это не случится до тех пор, пока ты не придешь в себя, иначе мне будет плохо. Прошу тебя, поскорей просыпайся, ладно, папочка!

Кстати, мне нравится Патриция. Она — то, что надо! Мне жаль, что нам не удалось провести время вместе. Но вы собирались уехать отдыхать в конце недели, а мне придется половину времени провести с мамой… Понимаешь, очень плохо, когда у тебя родители развелись. Мне кажется, что я никогда к этому не привыкну. Пап, я говорю правду, мне нравится Патриция. Она красивая и умная, и еще мне кажется, что она действительно хорошо к тебе относится. Не думай, что я лукавлю. Я ведь не верю, что вы с мамой опять будете вместе. Я уже переросла это желание, и тебе не стоит больше об этом беспокоиться. Хотя должна тебе признаться, что когда вы с мамой начинали сюсюкать друг с другом, я еще на что-то надеялась… Забудь об этом. Самое главное, чтобы ты пришел в себя. И ты, и Патриция, и я сможем вместе кататься на катере и даже добраться до Калусахатчи.

Кстати, ты помнишь, когда мы отправились поудить окуня на озеро Окичоби? Тогда шел дождь, и ты сказал, что хочешь пойти в кино. Но мы с мамой уговорили тебя отправиться с нами на озеро. Папочка, ты помнишь, как все было здорово? Поднялся туман, и лодка скользила по поверхности озера, а вокруг все казалось сделанным из серебра. Было так спокойно! В тот день мы поймали столько рыбы!

Папочка, я хочу съездить в Чикаго. Пообещай мне это. Я давно не видела бабушку, и мне нравится этот город. Если я выйду замуж, то перееду в Чикаго. С другой стороны, Луи меня даже ни разу не поцеловал, поэтому мне кажется, что я вполне могу остаться старой девой. Когда ты проснешься, мы сверим наше свободное время, и, может, нам действительно удастся куда-нибудь поехать вместе. Если ты меня слышишь, сожми мою руку. Папочка, мне нужно знать, что ты меня слышишь. В твоей руке лежит камешек любви. Тот самый, который ты когда-то дал мне. Я хочу, чтобы ты его сжал, и тогда он крикнет мне о любви. Папочка, прошу тебя, сожми камешек!

Ты знаешь, я тебе что-то хотела рассказать. Девочка, которая вместе со мной учится… Ее отец работает судьей, он прислал ей стенографические записки суда над Бертоном… Все это было напечатано в каком-то юридическом журнале, ты знал об этом? Так вот, он ей сказал, что никогда в жизни не встречался с лучшим защитником. Что ты на это скажешь? И эта девочка хотела знать, правда ли, что ты мой папа? Я стала знаменитостью из-за тебя. Понимаешь? Я собиралась прислать эту статью тебе. Я останусь здесь, пока ты не придешь в себя, поэтому прошу тебя, поспеши! Мне не хочется стать седой и старой. Луи в это время станет ухаживать за другими девушками в студенческом городке!

Хочешь, я опишу тебе его внешность? Ну, я могу сказать, что у него грязно-шатенистые волосы. Конечно, я понимаю, что так не следует описывать волосы парня, который тебе небезразличен. Папочка, правда, у него волосы именно такого оттенка. Что тут поделаешь? У Луи темно-карие глаза, и лицо, как у лисицы. Он участник студенческой легкоатлетической команды.

Папа, ты не можешь слегка сжать мою руку? Я не хочу тебя торопить и буду сидеть здесь вечно, но если ты захочешь дать мне знать…

Тебе не обязательно сжимать камешек любви. Наверно, тебе трудно это сделать. Я положу руку тебе на ладонь. Ты что-нибудь почувствовал? Тогда, если хочешь, слегка сожми мою руку… Ты можешь это сделать для меня? Но только, если ты этого захочешь. Мы никуда не торопимся, ты можешь отдыхать сколько тебе захочется.

Пап, папочка, папочка, я тебя так люблю! Прошу тебя, очнись. Я буду здесь сидеть все время. Не думай, что тебе удастся от меня избавиться. Я останусь здесь и буду тебе снова и снова повторять, как сильно я тебя люблю, пока ты не придешь в себя. Как тебе это понравится? И тогда мы сможем ходить с тобой в кино столько, сколько тебе захочется, и не будем ездить на рыбалку. Я же знаю, что тебе совсем не нравится рыбалка.

Рука отца лежала под ее рукой. Пальцы были скрючены, но не двигались, лежа на белой прохладной простыне.

Она изо всех сил старалась не заплакать.

Начальницу отдела звали мисс Финч.

Блум не мог поверить, что такие люди работают в телефонной компании. Вместо того, чтобы морочить ему голову разговорами по поводу политики, проводимой компанией, о том, что должны существовать объективные причины и веские доказательства, и что только суд может разрешить устанавливать подслушивающие устройства, а судьи не желают подписывать эти разрешения, и служащие телефонной компании желают защитить собственную задницу, мисс Финч сказала, что понимает все сложности, с которыми сталкивается полиция при расследовании, пытаясь не нарушить права человека.

Блум от неожиданности чуть не грохнулся в обморок.

Мисс Финч сообщила ему имя и адрес человека, которому кто-то звонил из офиса «Саммервил энд Хоуп» двадцать четвертого марта в одиннадцать пятьдесят одну. Этот человек жил на Херон-стрит 333 в Калузе. Удивленный, он продолжал слушать, как милейшая мисс Финч своим крикливым, высоким, как у птички, голоском сообщила, что сразу же займется этой работой, чтобы собрать для него фамилии и адреса всех, кто звонил из дома Мэттью Хоупа, начиная с понедельника двадцать первого марта и до пятницы двадцать пятого марта, когда в него стреляли.

Блум знал многих поверенных, работающих в городе, но ему не был знаком человек, которого навестил Хоуп в прошлый четверг. На стене дома по улице Саут Таммайами-Трейл табличка гласила:

Артур Д’Аллессандро

Поверенный.

Аккуратная брюнетка в бежевом костюме и бледно-лиловой блузке с галстуком сидела за столом в приемной, где стояло совсем немного мебели. Блум представился ей и сказал, что у него назначена встреча с мистером Д’Аллессандро на два часа.

Д’Аллессандро оказался маленьким мужчиной лет тридцати пяти. Он рано облысел и был одет в темно-коричневый костюм, слишком плотный для этого климата. Блум решил, что он недавно переехал на юг, видимо, из Среднего Запада. Мужчина начал отращивать усики, надеясь прибавить солидности своему небольшому пухлому личику. Его пальцы напоминали небольшие венские сардельки, на правой руке Блум заметил кольцо с эмблемой какого-то колледжа, но он не смог прочитать его названия. Но на стене позади стола поверенного висели в рамочках два диплома: один — из университета Пенсильвании, а второй — государственного университета в Огайо.

— Я хочу повторить вам то, что я уже сказал мистеру Хоупу, — начал Артур Д’Аллессандро. — Все разговоры, происходившие в этом офисе между мною и мистером Питером Торренсом, являются конфиденциальными.

— Конечно, — согласился с ним Блум. — Но ваш с ним разговор происходил до того, как в мистера Хоупа стреляли.

— Мне жаль, что так случилось, но…

— Сейчас мы ищем подозреваемых в попытке преднамеренного убийства.

— Если вы подозреваете моего клиента в…

— Кто-то что-то сказал…

— …в преступлении, тогда я предлагаю…

— …о том, что кого-то подозревают? Я сейчас…

— Вы мне угрожаете?

— Нет.

— …сделать попытку…

— Я должен выяснить, зачем Мэттью Хоуп заходил сюда, а потом мне, может быть, удастся найти того человека, который пытался его убить. Я понимаю, почему вы защищаете конфиденциальность ваших переговоров с клиентом, но это совершенно не относится к тому, что говорил мистер Хоуп. Поправьте меня, если я не прав. Или, может, он тоже был вашим клиентом?

Д’Аллессандро кисло посмотрел на него.

— Вы можете мне сказать, почему мистер Хоуп заходил к вам? — спокойно повторил Блум.

— Он был здесь, потому что кто-то сообщил ему, что мистер Торренс желал получить от меня совет…

— Так кто был тем лицом, которое сообщило мистеру Хоупу эту информацию?

— Женщина по имени Эгги Донован.

— Она сказала мистеру Хоупу, что Торренс обращался к вам за советом?

— Да.

— По какому поводу?

— Этого я не могу сказать.

— Но если мистер Торренс…

— Информация конфиденциальная.

— Как вы считаете, Торренс мог сообщить мисс Донован?..

— Миссис Донован.

— Как вы считаете, он мог ей сказать, зачем он обращается к вам?

— Не имею ни малейшего понятия, о чем он ей говорил и о чем не говорил.

— Но, кажется, мистер Хоуп знал, почему к вам обращался Торренс?

Д’Аллессандро продолжал молчать.

— Почему вы создаете мне ненужные трудности? У меня друг лежит в больнице, и я пытаюсь выяснить, кто в этом виноват. Все, что говорил вам Мэттью Хоуп, не является секретной информацией. Черт побери, он не был вашим клиентом. Вы собираетесь мне все рассказать?

— Мистер Хоуп пришел сюда с некоторыми предположениями. Я могу их перечислить, но не стану говорить, правдивы ли эти предположения. Я ему сказал то же самое. Боюсь, что он зря потерял время.

— Какие это были предположения?

— Видимо, миссис Донован сказала ему…

— Он сказал вам именно это?

— Да, она ему сказала, что Питер Торренс пришел ко мне по поводу завещания, утвержденного судом три года назад, после смерти его жены.

— Его бывшей жены. Уиллы Торренс, хотите вы сказать?

— Так полагал мистер Хоуп. Видимо, он узнал об этом от миссис Донован, но я не знаю, так ли это было на самом деле. Но, как я понял, мистер Торренс до сих пор считает себя мужем Уиллы Торренс. И поэтому ему должна достаться значительная часть ее собственности.

— Вы можете дословно повторить, что сказал вам мистер Хоуп?

— Ну…

— Пожалуйста!

— Вы знаете, что он мне сначала позвонил…

— Да.

— И спросил, не может ли он зайти во второй половине дня…

— Это было в прошлый четверг?

— Да, это было неделю назад. Мы договорились на два часа, а он пришел на несколько минут раньше, и мы сразу начали спорить по поводу конфиденциальности информации. По телефону он сообщил, что утром встречался с Эгги Донован, и выразил надежду, что я смогу разъяснить ему то, что всплыло во время этого визита. Но как только он появился в кабинете…

— Скажите мне точно, что он вам говорил.

Блум слушал, как Д’Аллессандро описывал ему встречу, которая происходила неделю назад. Мэттью рассказывал ему, что Эгги Донован работала воздушной гимнасткой в цирке «Стедман энд Роджер» в то время, когда человек по имени Питер Торренс был менеджером этого цирка. Потом она ему объяснила суть своего номера. В то время у нее была фамилия Маккалоу. Кажется, во время визита она сказала ему, что Питер Торренс собирался…

Как только Д’Аллессандро услышал имя своего клиента, он сразу сказал Мэттью, что он прервет эту встречу, если разговор будет идти о его клиенте, Питере Торренсе. Но Мэттью заверил, что они будут говорить о миссис Донован.

Д’Аллессандро выслушал все, о чем миссис Донован рассказала Мэттью. Хотя ему не следовало это делать; но его посетитель умел убеждать, и казалось, что он просто помешался на этих сведениях. Мэттью пересказал ему, что трепливый Питер Торренс разболтал Эгги Донован. Он сказал, что никогда не знал, что Уилла собиралась с ним развестись и что она одна ездила для этого в Доминиканскую Республику. Он об этом ничего не знал, он не давал ей согласия на это и не участвовал в процессе развода. Он не получал уведомления о разводе до процесса или после него, и даже не знал, что где-то было опубликовано уведомление о разводе. Он не знал, что она перестала быть его женой, пока спустя полтора года она не совершила самоубийства. В то время все газеты писали о нем, как о бывшем муже.

— Короче говоря, — сказал тогда Мэттью, — Торренс заявляет, что его жена получила односторонний развод, который не является обязательным для него. По его мнению, они все еще были мужем и женой до ее смерти. По законам Флориды, он собирается получить причитающуюся ему часть недвижимости. Вот что сказала мне миссис Донован.

— Я не стану ни отрицать, ни подтверждать это.

— Конечно. Но вы должны знать, что здесь, во Флориде, обусловленная законом часть наследства составляет тридцать процентов рыночной стоимости всего состояния.

— Да, я это знаю, — сказал Д’Аллессандро.

— Большая часть имущества Уиллы Торренс — это пятьдесят процентов акций цирка «Стедман энд Роджер».

Д’Аллессандро промолчал.

— И Уилла все оставила своей дочери.

Поверенный продолжал молчать.

— Короче говоря, — сказал Мэттью, — Питер Торренс желает получить от этого тридцать процентов.

— Если это все, что вам сказала миссис Донован…

— Да, это все, что она мне сказала. Она ничего не рассказывала мне о завещании. Я это уже знал.

— И если это правда, я не стану…

— Подтверждать или отрицать, — добавил Мэттью.

— …Подтверждать или отрицать, — кивнул Д’Аллессандро. — Что бы вы, опытный поверенный, работающий во Флориде, посоветовали мистеру Торренсу?

— Вы хотите сказать, если бы я выступал от его имени?

— Да, вы уже знаете, что я — новый человек в Калузе.

— О? Откуда вы?

— Питтсбург.

— Хороший город.

— Холодный город.

— Я бы сказал ему, что он уже опоздал. Закон дает ему четыре месяца со времени даты первой публикации о состоявшемся разводе, чтобы он заполнил прошение…

— Публикации не было.

— Так говорит он.

— Он ничего не знал о разводе.

— Поймите, мистер Д’Аллессандро, я пришел сюда не для того, чтобы спорить, может ли Торренс выиграть дело или нет? Я считаю, что он его не выиграет, но его адвокатом являетесь вы, а не я.

— Тогда почему вы здесь, мистер Хоуп?

— Потому, что я считаю, что Уиллу Торренс убили.

— И какое отношение имеет мой клиент к убийству его жены?

— Его бывшей жены.

— Так говорила она. А он утверждает, что они не были разведены. И, по закону, ему положено тридцать процентов ее собственности.

— Вам не кажется все это забавным? Я всем говорил, что кто-то собирается опротестовать завещание Уиллы Торренс, и все сосредоточилось именно здесь…

— Питер Торренс не собирается вносить протест. Он понимает, что завещание является вполне законным. Он пытается получить…

Д’Аллессандро замолчал, видимо, вспомнив о конфиденциальности отношений между клиентом и его поверенным.

— Он заявил, что его несправедливо исключили из завещания, — заметил Мэттью. — Но мне все это кажется весьма интересным.

— Я все еще не понимаю, почему вы пришли сюда? — спросил Д’Аллессандро.

— Я пришел к вам потому, что вскоре после смерти Уиллы Питер навестил Марию Торренс.

— Она — его дочь.

— И поинтересовался, не оставила ли ему что-нибудь его бывшая жена.

— Нет, не бывшая, — вмешался Д’Аллессандро. — Они не были разведены. Развод не был законным.

— Может да, а может нет…

— На самом деле все было не так.

— Пусть будет по-вашему. Но факт остается фактом: три года назад он приезжал к Марии Торренс, чтобы узнать, не упоминался ли он в завещании. А сейчас он снова появился, и требует тридцать процентов акций цирка. Мистер Д’Аллессандро, мне бы хотелось с ним поговорить.

— Зачем?

— Я бы спросил, был ли он в Миссури в ту ночь, когда была убита Уилла?

— Понимаю. Вы считаете, что он убил ее, не так ли?

— Я не знаю, кто ее убил.

— Почему вы считаете, что должны найти ее убийцу?

— Не могу сказать.

— Мне кажется, что дело полиции заниматься поисками убийцы.

— Пожалуй, вы правы.

— Тогда почему?

— Я считаю, что убийца должен получить по заслугам.

— Мистер Хоуп, мне не нравятся доморощенные детективы.

— А мне не нравятся доморощенные специалисты в любом деле.

— Тогда почему вы преследуете…

— Но еще меньше мне нравятся убийцы. Вы мне можете сказать, где я могу найти Торренса?

— Я уже сказал вашему другу, что недавно обосновался в городе, — промолвил Д’Аллессандро. — Мне пришлось дважды сдавать экзамен по юриспруденции во Флориде. Я рассчитывал, что на деньги, полученные от продажи дома в Питтсбурге, мы сможем просуществовать здесь полгода, пока я не начну работать. Я очень приличный юрист, но не самый гениальный. Я даже не входил в первую десятку учеников на своем факультете. Но я вполне прилично зарабатывал в Питтсбурге, и мне нравилось там. Моя жена захотела переехать сюда. Она беременна нашим первым ребенком. У нее сейчас уже четыре месяца беременности. А что я имею здесь? Полдюжины случайных клиентов, и среди них Питер Торренс. Мне не хотелось его упускать. Если вы спросите меня, сможем ли мы выиграть его дело, я не смогу ответить. В Питтсбурге я бы его отвадил. Но здесь не Питтсбург! Если я выиграю его дело, то смогу немного заработать. Здесь я живу в долг. Детектив Блум, если я не выплыву на поверхность в течение шести месяцев, нам придется собрать вещички и отправляться обратно на север. Ваш друг Хоуп… Кажется, у него было время и деньги, и он мог позволить себе поиграть в детективы…

— Уверяю вас, что вы не правы.

— Но мне так показалось.

— Мне тоже так казалось. Когда-то…

— Он явился сюда, желая узнать, где остановился мой клиент. Он подозревает, что Уилла Торренс была убита, но даже если все было именно так…

— Если ее убили и убийца все еще…

— Прошу вас! Детектив, в этой стране каждый час кого-то убивают! Разве я не прав? Может, в вашего друга не стали бы стрелять, если бы он занимался своими делами, вместо того, чтобы…

— Может, и так. Но именно поэтому для нас важно найти истину.

Д’Аллессандро не понял его.

— Вы дали ему адрес Торренса? — спросил Блум.

— Нет.

— Вы дадите мне его адрес?

— Нет.

— Вы начинаете вести себя здесь неправильно.

— Меня это не волнует. Все равно, мне больше нравился Питтсбург.

— Хорошо. Но как только я выйду отсюда, я отправлюсь в прокуратуру Штата и потребую, чтобы вас вызвали в суд, где вы сообщите адрес Питера Торренса.

— Но подобный вызов может рассматриваться в некоторых судах как нарушение доверия между адвокатом и его клиентом.

— Прекрасно, поверенный! Можете судиться по этому поводу, если вам этого сильно захочется.

— Уверен, мне не придется этого делать. Но, детектив Блум, мне тоже хочется вам кое-что сказать… Почему вы считаете, что стрельба в Ньютауне каким-то образом связана с Питером Торренсом? Вы думаете, что мистер Хоуп отправился к нему на встречу?

— Да, мне кажется, что так вполне могло быть.

— И вы требуете, чтобы я подорвал доверие клиента к адвокату, руководствуясь такими слабыми доказательствами? Забудьте об этом. Я слишком уважаю закон!

— Хорошо, я отправляюсь за постановлением суда, а вы пока не уезжайте в Питтсбург.

— О, у меня в запасе еще полгода. Мистер Блум, вы же детектив! Легче найти Питера Торренса другим способом!

За неделю до покушения Мэттью много раз звонил из дома. Много раз он звонил в свой офис. Синтия подтвердила, что он часто звонил туда, чтобы проверить звонки, которые поступили ему на телефон офиса. Много звонков было и в прокуратуру Штата, к Патриции Кий. Она подтвердила, что он действительно часто звонил ей, иногда раза три или четыре в день. Остальные звонки были тем людям, которых он посещал: Джордж Стедман, Мария Торренс, Эндрю Вард, Джон Рафферти. Но Блума больше всего интересовали звонки в Брэдентон.

Первый звонок был сделан в четверг рано утром. Следующий — тоже в четверг, в тринадцать десять, и спустя десять минут после встречи Мэттью с Д’Аллессандро. Блум подсчитал, что их встреча длилась сорок пять минут, и он был уверен, что Мэттью начал звонить, как только оказался дома, в Виспер Ки. Далее был звонок спустя одну минуту, а потом еще один звонок по тому же номеру, и тоже через минуту.

Номер в Брэдентоне был зарегистрирован на человека по имени Герри Донован. Блум позвонил по этому номеру и стал ждать. Один звонок, два, три, четыре…

— Алло? — он услышал приятный женский голос.

— Здравствуйте, с вами говорит детектив Блум, полицейский департамент Калузы. Я говорю с миссис Донован?

— Да.

— Миссис Донован, я звоню по поводу нескольких звонков, которые сделал вам мистер Хоуп. Это было в прошлый…

— Как он? — сразу поинтересовалась она.

— Спасибо, все нормально. Миссис Донован, в прошлый вторник он звонил вам четыре раза. Один звонок был без трех минут девять утра…

— Да.

— Три остальные звонка были в десять минут четвертого, одиннадцать минут четвертого и двенадцать минут четвертого. Вы помните, как он вам звонил?

— Да. Меня так поразило, когда я услышала, что его…

— Вы мне не можете сказать, почему он вам звонил?

— Вы не знаете, кто это мог сделать?

— Нет, мадам, пока мы ничего не знаем. Вы не помните, о чем вы с ним говорили?

— Конечно, я все помню. Я с ним встречалась в то утро, а впервые он позвонил, чтобы условиться о встрече. Мы с ним долго разговаривали, и я была поражена, когда он мне снова позвонил.

— Мадам, почему он вам перезвонил?

— Он хотел узнать, не было ли каких-нибудь вестей от Питера. Понимаете, он пытался его разыскать.

— А он у вас раньше не интересовался, как можно найти Торренса?

— Да, он говорил об этом утром, пока сидел у нас. Я ему сказала, что Питер остановился где-то в Калузе, но я не знала, где, и предложила навестить адвоката Питера. Может быть, он знает, где тот остановился?

— Артура Д’Аллессандро?

— Да, именно его.

— А вам еще раз звонил мистер Торренс? Может, он навещал вас?

— Нет.

— И вы не знаете, где он живет?

— Вы правы.

— Это все, что хотел у вас узнать мистер Хоуп?

— Да. Мне жаль, что я не смогла ему помочь. Он показался мне очень приятным человеком, я надеюсь…

— Вы не знаете, остался ли мистер Торренс в городе?

— Мне жаль, но я не могу этого сказать.

— Вы можете оказать одолжение?

— Конечно.

— Если он вам снова позвонит, спросите, как с ним можно связаться? А потом сразу перезвоните мне.

— У него могут быть какие-нибудь неприятности?

— Нет, нет! Мне просто хотелось бы с ним побеседовать.

— О чем?

У нее сразу изменился голос, и Блум понял, если ей позвонит Торренс, она ему обязательно расскажет, что им интересовалась полиция. Он услышал решение в ее голосе и пожалел, что позвонил Эгги Донован!

— Я вам сейчас продиктую номер телефона, — торопливо заметил Блум. — Вы спросите по этому номеру детектива Блума.

— Вы думаете, что в мистера Хоупа стрелял Питер?

— Нет, мадам. Мы не знаем, кто в него стрелял.

— Но вы считаете, что это мог сделать Питер, — сказала она и повесила трубку.

Блум снова стал просматривать список звонков Мэттью.

Следующий звонок был Уоррену Чемберсу.

Блум набрал его номер, и Уоррен поднял трубку после второго звонка.

— Уоррен, это Морри, — сказал Блум. — Тебе звонил Мэттью в прошлый четверг в четверть четвертого? Что он от тебя хотел?

— Он хотел узнать, не могу ли я одолжить ему портативный магнитофон.

— Что, что?

— Ему был нужен магнитофон, чтобы записать разговор с одним человеком.

— Почему ты мне раньше об этом ничего не сказал?

— Я просто об этом не подумал.

— Ты ему одолжил магнитофон?

— Я привез ему «Нагру».

— Ты отдал его ему в руки?

— Нет, его не было дома, и я оставил его около кухонной двери.

— Когда это случилось?

— В четверг. Часов в пять или в шесть.

— Он не сказал, кого он собирается записать?

— Нет.

— Ты его об этом спрашивал?

— Нет, Морри, я же не знал, что в него будут стрелять на следующий вечер.

— Теперь ты это знаешь. Тебе следовало сообщить мне об этом.

— Извини, я не подумал.

— Человек берет у тебя на время сраную «Нагру»…

— Извини.

— Отправляется куда-то, чтобы кого-то записать… Какого черта, ты?..

— Прошу тебя, извини.

— Хорошо. Мы все делаем ошибки.

— Две минуты назад мне звонил Блум, — сказал ей Уоррен. — Он плохо со мной разговаривал.

— Почему?

— Я забыл ему сказать, что Мэттью брал у меня «Нагру».

— Когда?

— В прошлый четверг.

— Ты прав, ты все проспал.

— И ты туда же?

— Кого он собирался записать?

— Я не знаю.

— Ты его не спросил?

— Нет.

— Да, Уоррен, ты отлично работаешь. Ладно, пока это не конец света. Ты меня слышишь?

— Слышу. Блум заставил своих людей все проверить в гостиницах, мотелях и барах Калузы.

— Зачем?

— Он пытается выйти на Торренса. У него не удался разговор с Эгги Маккалоу.

— Что ты хочешь сказать?

— Ему кажется, что он сказал ей что-то лишнее.

— Что именно?

— Она клянется, что не знает, где остановился Питер Торренс, но Блум не уверен, что это правда. Он боится, что она проинформирует Торренса о том, что мы его ищем. Он хочет, чтобы мы навестили следующих двоих людей лично.

— Следующих двоих? Уоррен, о чем ты говоришь?

— На прошлой неделе Мэттью много звонил из дома. Некоторые звонки были людям, которых мы ищем.

— Кого именно?

— Эгги Маккалоу, например.

— Никогда не видела эту леди.

— Мэттью навестил ее на прошлой неделе.

— А остальные двое?

— Джинни Вард и…

— Я займусь Джинни, — сказала Тутс.

— Зачем?

— Чтобы ты к ней не совался.

— Тебе не хочется узнать, кто второй?

— Нет.

— Мария Торренс.

Офис «Хейр энд Нау» располагался в здании, спроектированном одним из самых известных архитекторов Калузы. Предполагалось, что дом будет похож на старый испанский колониальный монастырь, но вместо этого он походил на розово-синий трехэтажный комплекс офисов. Кстати, он и использовался именно в этих целях.

Сначала предлагалось сдавать под магазинчики все помещения, находившиеся на уровне улицы, но архитектор хитро спланировал здание таким образом, что на улицу не выходило ни единого окна, и поэтому там не было витрин. Поэтому, чтобы пройти к магазину, вам следовало войти внутрь здания. Снаружи вы никогда бы не догадались, что внутри есть магазинчики. Если только вам не пришло в голову прочитать список жильцов, проживающих в этом здании. Именно это Уоррен сделал, прежде чем войти внутрь, а потом отправился в самый большой офис на первом этаже.

Белая приемная офиса «Хейр энд Нау» была украшена фотографиями женщин с разным цветом волос и с разными прическами. Уоррен подумал, не была ли фирма «Хейр энд Нау» салоном красоты?

Он подошел к столу секретаря и сказал сидевшей там женщине, что мисс Торренс его ожидает.

В конце комнаты открылась дверь сладко-розового цвета, и оттуда вышла молодая черная девушка в малиновой мини-юбке и белой кофточке. Она положила бумаги на стол, улыбнулась Уоррену и снова упорхнула.

Секретарша звонила по телефону, пытаясь разыскать Марию Торренс. Уоррен прохаживался по комнате. С правой стороны каждой фотографии был прикреплен кусочек пластика, на котором четким черным шрифтом было напечатано описание цвета и стиля прически: «Коричневый каскад заката», «Французский пучок осенней блондинки», «Пудель красного дерева» «Пучок цвета зимняя пшеница», «Грива волос цвета дуба», «Пышные локоны золотисто-гранатового цвета».

— Мистер Чемберс?

Уоррен повернулся.

— Мисс Торренс находится сейчас в отделе отправки. Она сказала, что вы можете найти ее там.

— Конечно.

— Пройдите через розовую дверь, до конца коридора и поверните направо. Там находится большой зал. Вы не потеряетесь.

— Благодарю вас, — сказал Уоррен и пошел к розовой двери, на которую она ему показала. Он открыл дверь и вошел внутрь.

Потом прошел несколько небольших комнат с широко раскрытыми дверями. Везде весьма энергично работали: мужчины и женщины записывали заказы, звонили телефоны, на экранах компьютеров мигали курсоры. В одной из комнат сидела черная девушка; она ему улыбнулась и помахала рукой. Уоррен тоже улыбнулся, но прошел дальше. В конце коридора он повернул направо и оказался в огромном зале, в одном конце которого был погрузочный отсек. В зале стояли длинные столы, на которых стояли парики разного цвета и с разными прическами. Он узнал некоторые из них по фотографиям в приемной. Они были надеты на полимеровые болванки в виде человеческих голов. У столов стояли женщины в синих халатах, они упаковывали в коробки всевозможные парики на безглазых и беззубых болванках. Подсобный рабочий в таком же синем халате насыпал в каждую коробку небольшие шарики из стирофоума, чтобы каждая болванка с париком прибыли по назначению невредимой. Рядом с погрузочным отсеком стоял мужчина с бумагами в руках и серьезно разговаривал с рыжей женщиной. Уоррену почему-то все происходящее напомнило сценку из фильма о Джеймсе Бонде.

Тутс описала ему Марию Торренс как высокую рыжую ослепительную девушку с голубыми глазами. Когда Уоррен подошел ближе, она выжидающе посмотрела на него. Ее голубые глаза сверкали на солнце. Она шла ему навстречу. Мужчина с бумагами остался один, а потом он пошел внутрь отсека, чтобы проверить, как грузят тяжелые коробки.

— Мистер Чемберс? — девушка протянула ему руку. На ней было облегающее платье. Тутс была права, сказав, что она привлекает к себе внимание. Глаза у нее были ясными и холодными, как арктический лед. Они пожали друг другу руки.

— Вы пришли в неудачное время, — сказала она. — Мы отправляем продукцию каждые две недели — пятнадцатого числа и в конце месяца.

— Это парики? — спросил Уоррен.

— Да, мы занимаемся производством париков, шиньонов, накладок, локонов. Называйте их, как хотите. На мне тоже надет парик. Мы рассылаем товары по всей стране. И в каждом штате, включая Аляску, у нас есть свои дистрибьютеры.

Уоррен решил, что лысым действительно очень холодно на Аляске! А потом подумал, что, если она действительно носит парик? Тутс ничего ему не сказала насчет парика. Интересно, Мэттью что-нибудь знал об этом? Когда он на прошлой неделе посетил Марию, он знал, что она носит парик?

Если это так, она что — лысая, или ее волосы заколоты? Но он решил, что она над ним пошутила.

— Вы сказали мне по телефону, что пытаетесь разыскать моего отца…

— Да.

— Зачем?

— Мы считаем, что Мэттью… мистер Хоуп… мог с ним повидаться.

— Зачем?

— Этого мы не знаем.

— Кто это «мы»?

— Его сотрудники.

— И полиция тоже так считает?

— Мы стараемся сотрудничать с полицией.

— И вы все считаете, что мистер Хоуп отправился поговорить с отцом?

— Да, кажется, туда ведут все пути.

— Куда ведут?

— Понимаете, мы все идем по следам Мэттью. А он разыскивал вашего отца.

— Зачем?

— Мисс Торренс?

Мария повернулась в сторону погрузочного отсека. Там стоял мужчина с бумагами.

— Да, Джефф?

— Могу я с вами посоветоваться?

— Простите, — сказала Мария и пошла к мужчине. Они скрылись за бортом грузовика. Уоррен подошел к столу и стал смотреть, как женщины в синих халатах упаковывают парики в коробки. Он поднял одну из болванок и повертел ее в руках. Этот кусок полимерного материала был абсолютно бесполым, без глаз, без губ, но с горбатым носом. Болванка была довольно тяжелой, и Уоррен решил, что ее можно использовать не только для транспортировки париков. Будущий хозяин может ее использовать как постоянную подставку для париков, а в некоторых домах она вполне может сойти за скульптуру, тем более что поверхность была похожа на мрамор.

— Извините, у нас возникла проблема с бумагами на отправку, — объяснила ему Мария. — По ошибке две сотни париков были отправлены в маленький городок в штате Айова, вместо того чтобы отправиться в Чикаго. Как вы думаете, во всем штате Айова найдется две сотни лысых людей?

— А вы думаете, во всем штате Айова вообще живет две сотни людей? — заметил Уоррен.

— Слава Богу, мы успели их перехватить. Я вижу, вам понравилась наша подставка. Они весьма привлекательны, как вы считаете?

— Я бы даже приобрел одну из них для себя. Они не продаются?

— Боюсь, что нет.

— Плохо.

— Ну, извините.

— Ничего страшного.

— Мистер Чемберс, почему мистер Хоуп искал моего отца?

— Я могу только догадываться.

— И что же вы думаете?

— Он хотел у него узнать, не был ли Торренс в Миссури во время смерти вашей матери.

— Понятно.

За ней рабочие укладывали коробки с париками в большие деревянные ящики, уже стоявшие на автопогрузчиках. Он опять вспомнил картину о Бонде: высокая роскошная женщина с рыжими волосами и голубыми глазами в облегающем синем платье стоит на переднем плане, а за ней работают мужчины и женщины в синих униформах. Они, как автоматы, укладывают маленькие коробки в большие ящики, а автопогрузчики перегоняют их в грузовой отсек. Там их перегружают на грузовики, стоящие на ярком солнце.

— А вам, случайно, это неизвестно? — спросил Уоррен.

— Что известно, мистер Чемберс?

— Был ли ваш отец в Миссури, когда умерла ваша мать?

— Вы хотите сказать, когда она была убита? Когда Дейв Шид убил ее?

Уоррен промолчал.

— Почему мистер Хоуп искал моего отца? — повторила Мария. — Я же ему сказала, что это был Дейв. Почему он зря тратил время?..

— Вы все еще считаете, что Дейв?..

— Конечно.

— Почему?

— Потому что моя мать сказала ему, чтобы он держался от меня подальше.

— И вы считаете, что этого было достаточно, чтобы…

— Вполне.

— Как это?

— Ну, потому что… Неважно.

— Мисс Торренс, если вы действительно считаете, что Дейв Шид…

— Да, я верю, что это сделал он. Я считаю, что мать убил он. Потому что он и моя мать… были близки до того, как он начал ухлестывать за мной. А мать знала, какой он человек, и она предупреждала меня, чтобы я не смела с ним связываться. Но я не послушалась, и она была вынуждена поговорить с ним.

— Какой он был человек?

— Животное, Король Всех Скотов! Но я узнала это, когда было уже слишком поздно. После смерти матери. Поэтому вы понимаете, что мистер Хоуп преследовал не того. Мой отец…

— Мэттью, видимо, считал…

— Нет, отца не было в Миссури в то утро. Его вообще не было там, когда мы останавливались в Раттерфорде. Мой отец никогда не приезжал к нам после того, как они расстались с матерью. Он заехал ко мне только после ее смерти.

— Когда это было, мисс Торренс?

— Как только узнал о ее смерти. Он приехал узнать, не упомянула ли она его в своем завещании, и сколько денег оставила ему.

— Где все это происходило?

— Здесь, в Калузе.

— А сейчас он опять сюда вернулся?

— Я об этом ничего не знаю.

— Он к вам не заходил?

— Нет.

— Не звонил?

— Нет.

— Но он звонил Эгги Маккалоу, — заметил Уоррен.

— Когда-то у него была связь с Эгги и он ее любил, — сказала Мария, а затем грустно добавила: — Он никогда не любил меня.

Джинни Доусон Вард была одной из молодых хамок.

Тутс ненавидела молодых двадцатидвухлетних девиц, живущих в роскошных домах, которые могут нежиться в шезлонгах, почитывать дешевые романчики и жевать конфетки. Ей было столько же, сколько и Марии Торренс, которая жила в таком же шикарном доме в другом районе Калузы. Одна из девиц была рыжей, а другая — блондинкой. Уоррен сказал ей, что Джинни Вард практически призналась в знакомстве с одной из одиннадцатилетних девочек, принимавших участие в номере Уиллы Торренс. Жила-была девочка, да? Ну-у-у, конечно, Уоррен ей не поверил.

Это случилось пять лет назад. Тогда ей было семнадцать или восемнадцать… Черт, какая разница? Уоррен ей не поверил, а он был опытным детективом. По какому поводу тогда поссорились Уилла и Джинни? Тутс насторожил тот факт, что три женщины, которых посетил Мэттью до того, как в него стреляли, были раньше в любовной связи с Королем и Повелителем Всех Животных. Теперь ей предстояло выяснить, пытался ли встретиться Питер Торренс с Джинни, когда был в Калузе. Но если ей удастся узнать еще что-либо…

— Зачем ему надо было встречаться со мной? — спросила ее Джинни.

— Вы были с ним раньше знакомы? — спросила Тутс.

— Я никогда с ним не встречалась. Он ушел из цирка задолго до того, как я начала там работать. Все говорили, что он бросил Уиллу ради Эгги Маккалоу, много лет назад, и убежал с ней в Сиэттл.

— Все об этом знали?

— Конечно. Эгги к тому времени уже вернулась в цирк, и они с Уиллой были не разлей вода.

— Не знаете, почему он оставил Уиллу?

— Опять же в цирке болтали, что она спала с жонглером, который висел под куполом цирка на волосах.

— Это был Берни Хэйл?

— Я не помню его имени. Вы же понимаете, артисты приходят в цирк и уходят оттуда.

— Вот как?

— В цирке летают не только артисты на трапеции. Слухи тоже летают в воздухе. Вы слышите то одно, то другое. А на следующий день вам могут сообщить нечто абсолютно противоположное. Так что иногда сложно составить правильное мнение. Вы поняли, о чем я вам сказала? Цирк является очень тесным, замкнутым, просто клаустрофобичным мирком. Все всё знают друг про друга, и все лезут не в свое дело!

— Дело?

— Ну да, я это сказала, фигурально выражаясь.

— Мне кажется, вы очень хорошо знали Дейва Шида.

— Я всех там хорошо знала.

— А Уилла, она хорошо его знала?

— Не имею ни малейшего понятия.

— И в цирке о них ничего не болтали?

— Я ничего не слышала.

— И ветерок вам ничего не шепнул в ушко?

— Ни-че-го.

— А как насчет дочери?

— Дочери??

— Мария. Она спала с мистером Тигровая Моча?

— Я об этом ничего не знаю.

— Тогда об этом ничего не знали только вы. Вот так-то! Но вы с ним спали?

— Что-то не помню, чтобы я вам в этом признавалась?

— Вы же сами сказали, что знали всех очень хорошо.

— Да, я сказала вам именно это.

— Простите, видимо, я вас неправильно поняла. Но я уверена, миссис Вард, что в тот вечер, когда вы сцепились с Уиллой, вы находились в трейлере Дейва Шида.

— Вы правы.

— И мне рассказали, что вы были там лишь в трусиках и лифчике…

— Вижу, мистер Чемберс слишком болтлив!

— Не хочу лезть не в свое дело, но наш человек лежит в больнице. Вы меня понимаете? И нам кажется, что эта дорожка ведет к великому белому охотнику! Нам известно, что Шид занимался дрессурой не только кошек. Вы уже рассказывали Уоррену…

— Мне всегда легче беседовать с мужчинами.

— Попробуйте побеседовать со мной. Уилла спала с Дейвом?

— Я вам сказала, что не имею ни малей…

— Хорошо, проехали. И вы ничего не знаете про ее дочь?

— Я с ней почти не была знакома.

— Я вас не об этом спросила.

— Понятия не имею, с кем спала ее дочь. Ей в то время было всего семнадцать лет.

— И вам тоже, — заметила Тутс. — Из-за чего вы поссорились с Уиллой в ту ночь в Алабаме?

— Я уже рассказывала мистеру Чемберсу…

— А мне вы не можете повторить? Прошу вас, пожалуйста…

— Она обвинила меня в непристойном поведении с одной маленькой девочкой, участвовавшей в ее номере.

— Мэгги, я права?

— Да, Мэгги.

— И вы именно это рассказали Уоррену?

— Да, и это — чистейшая правда.

В Калузе район, где жили черные, назывался Ньютаун, и зимой он не походил на Южный Бронкс или Гарлем в Манхеттене. Когда Блум ехал по району, отыскивая дом 1100 на Эль-стрит, он не видел полуразрушенных домов или исписанных неприличными надписями стен, или снега, почерневшего от сажи и пожелтевшего от мочи, или куч отбросов в черных пластиковых мешках, ожидавших, что их когда-нибудь вывезут отсюда. Там не было стариков, греющих руки и пристально глядящих на огонь в отпиленных бочках из-под топлива.

Это была Флорида.

Здесь, в Ньютауне, в четыре часа дня в четверг в марте месяце слабо светило солнце, росли пальмы и цвели яркие кусты. Конечно, не мешало бы подстричь несколько газонов и покрасить некоторые дома, но в основном все было прилично и аккуратно. Большая часть населения Ньютауна — черные. Там, конечно, проживали латиноамериканцы и выходцы из Азии, но здесь совершенно не было белых людей. Поэтому Блум решил, что это было своеобразное гетто.

Конечно, в демократическом обществе вы можете жить там, где пожелаете. И черные, живущие в Ньютауне, могут купить себе резиденцию на Фламинго Кий. Пожалуйста, хоть завтра! Но понятно, что черное население, проживающее здесь, не может и мечтать о том, чтобы жить в другом районе или купить себе шикарную квартиру в не менее шикарных домах. В Калузе были черные адвокаты или даже судьи. Там жили черные врачи, и кассиры банков, черные врачи-парадонтологи и другие черные профессиональные специалисты, получавшие большие деньги за свою работу, но они не жили в Ньютауне. Конечно, иногда здесь жили черные продавцы автомобилей или продавцы из крупных универмагов, но, как правило, небольшие и недорогие домики принадлежали или снимались черными, работавшими в так называемой сфере услуг — садовниками, посудомойщиками, уборщиками, мусорщиками, кондукторами, словом, теми, кто занимался физическим трудом. Они работали много часов и получали маленькую зарплату.

В Ньютауне происходило много преступлений.

Когда большому количеству людей не удается осуществить свои мечты, они начинают искать сладкую жизнь в чем-то другом. Люди начинают прибегать к крэку и кокаину. Им кажется, что именно там они найдут настоящую демократию. Любой человек — черный, коричневый, белый, желтый, красный, синий, фиолетовый — может «слетать на луну» за небольшие деньги. Но продажа крэка — это преступление. И это плодит другие преступления, потому что люди, пристрастившиеся к наркотикам, должны где-то добывать деньги, чтобы питать жадное чудовище, возникающее в организме из-за привыкания к наркотику. Ни один садовник во всем штате Флорида не может заработать столько денег, чтобы постоянно покупать себе крэк, и кроме того, им иногда приходится браться за оружие.

Именно здесь в прошлую пятницу был серьезно ранен Мэттью Хоуп. И теперь белый человек по имени Питер Торренс был обнаружен в доме на Эль-стрит, где сдавались комнаты. Блум не стал туда звонить. Плохо уже то, что служащий, выдававший ключи, был предупрежден звонком из полиции.

Он оставил машину без опознавательных знаков полиции перед маленьким отелем, который существовал задолго до того, как эту часть города переименовали в Ньютаун. Именно тогда был построен дом под названием «Шелби Армс», а эта часть города называлась Темплс Филдс, по имени владельца, которого звали Джейсон Темпл. Он владел всей землей от Беррингер-роуд до самого залива. В 1937 году именно на этом месте, которое называлось Темпл Филд, была построена Школа Искусств Ханны Льюис. А потом все переименовали в Ньютаун. За это единогласно проголосовали все члены городского совета.

Ньютаун!

Вот уж действительно Новый город!

Совсем новый город с новыми улицами, которые прежде были полями, засеянными соей, а по краям росли дубы и пальмы.

Блум хотел узнать, почему именно здесь поселился Питер Торренс.

Служащий отеля сказал, что мистер Торренс сейчас вышел.

Блум спросил, не выписался ли Торренс из гостиницы.

Служащий удивился и объяснил Блуму, что если бы Торренс выписался, он бы так и сказал. Блум еще не показывал свое удостоверение и не собирался этого делать.

Он сказал служащему, что подождет Торренса в холле. Из статей, где описывалась смерть Уиллы, он представлял себе внешность Питера. Кроме того, у него была твердая уверенность, что не так много белых мужчин останавливается в «Шелби Армс». Он будет его ждать столько, сколько понадобится. Блум уселся на потрепанное красное кресло, стоявшее напротив конторки дежурного.

Двадцать минут седьмого, когда на улице начали сгущаться сумерки, высокий костлявый мужчина в белом костюме поднялся по ступенькам в гостиницу, вошел внутрь и, подойдя к конторке, попросил ключ от комнаты.

Блум сразу понял, что это — Питер Торренс. Он встал и подошел к мужчине, который уже держал ключ в руках.

— Мистер Торренс?

Бледные глаза широко раскрылись на поблекшем, но все еще привлекательном лице. Вспоминая статьи в газетах, Блум решил, что Питеру Торренсу лет пятьдесят, но он выглядел лет на десять старше, может, дело было в бледном лице, совершенно необычном для этих мест, или подобное впечатление создавала небольшая седоватая щетина на лице. Так бывало у людей слишком старых или слишком ленивых, которые не желали бриться каждое утро. Общее впечатление неряшливости и старости дополнял старомодный, посеревший и неглаженный бывший белый костюм и потрепанные белые летние туфли. В общем, он производил впечатление бомжа, скорее даже бомжа-алкоголика.

— Мистер Торренс? — повторил он.

— Кто вы? — спросил его мужчина.

— Детектив Морри Блум из полицейского департамента Калузы, — Блум показал ему значок. — Вы мистер Торренс?

— В чем дело?

— Я хочу задать вам несколько вопросов.

— Я — Питер Торренс. Что вы хотите?

— Я хочу вам задать несколько вопросов.

— Что за вопросы?

— Сколько времени вы тут находитесь, мистер Торренс?

— Зачем вам это?

— Обычная проверка.

— Почему меня должна касаться обычная проверка?

— Вы знаете человека по имени Мэттью Хоуп? Мы считаем, что Мэттью Хоуп пытался найти вас. Вы мне должны ответить, удалось ли ему связаться с вами, или нет? — спросил его Блум и заметил, что служащий за конторкой внимательно прислушивался к его вопросам. — Давайте выйдем на улицу и поищем место, где сможем поговорить.

— Ладно, — неохотно согласился Питер, — но я должен вам сказать…

— Пошли на улицу, — Блум взял Торренса за руку и повел через стеклянные двери в неухоженный садик в задней части гостиницы. Они уселись на каменную скамейку, и их стали ласкать лучи заходящего солнца. Цветущий кустарник сильно разросся, было видно, что его давно не подстригали. Последние солнечные лучи проникали сквозь кружево деревьев, поросших тропическими вьющимися растениями и мхом.

— Мэттью Хоупу удалось связаться с вами или нет? — повторил вопрос Блум.

— Я не знаю никого с таким именем.

— Точно?

— Абсолютно.

— Мистер Торренс, сколько времени вы здесь находитесь?

— С двадцатого числа. А в чем дело?

— Вы здесь по делам или на отдыхе?

— Я приехал навестить старого знакомого.

— По делу или для удовольствия?

— Я проезжал город и решил заехать поболтать.

— Откуда вы едете?

— Из Майами.

— Что вы делали в Майами?

— Загорал.

— Сколько времени вы были там?

— Три или четыре дня.

— А сюда приехали двадцатого?

— Да, двадцатого марта. Извините, но мне хочется узнать, в чем дело?

— Кто тот знакомый или знакомая, к которой вы заезжали?

— Эгги Донован. Послушайте, я не стану больше отвечать на вопросы, пока вы мне не скажете…

— Мистер Торренс, адвокат Мэттью Хоуп был серьезно ранен в прошлую пятницу в баре, в семи кварталах отсюда. За день до этого он посетил адвоката Д’Аллессандро, надеясь узнать от него ваш адрес. И теперь мы думаем…

— Я ничего об этом не знаю.

— Разве мистер Д’Аллессандро не звонил вам, чтобы…

— Нет.

— Как насчет миссис Донован?

— Не понимаю вашего вопроса.

— Вы с ней недавно не разговаривали?

— Я с ней не разговаривал со времени визита на прошлой неделе.

— Когда на прошлой неделе?

— В прошлый… Кажется, это было в понедельник.

— И после этого вы с ней не разговаривали?

— Вы не упоминали о том, что собираетесь получить законную долю наследства бывшей жены?..

— Мы не были разведены по закону.

— Законную часть ее имущества? Об этом вы не говорили миссис Донован?

— Кажется, нет.

— Вы не говорили ей, что желаете получить тридцать процентов от имущества Уиллы?

— Я не помню.

— Вы с ней беседовали неделю назад и ничего не помните?

— Мы с ней старые друзья и разговаривали о многих вещах.

— Миссис Донован сказала, что вы разговаривали с ней на эту тему. И она сообщила об этом Мэттью Хоупу.

— Может, я и сказал ей это.

— Говорили ли вы ей об этом, или нет, — сказал Блум, — это — правда, разве не так? Именно поэтому вы отправились к Д’Аллессандро, так?

— Ну, на самом деле… Да!

— Сэр, вас нашел Мэттью Хоуп?

— Нет, простите, но я не знаю человека с таким именем.

— Мистер Торренс, вы были в городе Раттерфорде, штат Миссури, одиннадцатого мая, три года назад?

— Если вы меня спрашиваете о том, был ли я там, когда Уилла покончила с собой, отвечаю — нет!

— Вам известно, когда она покончила с собой?

— Я отвечаю на ваши вопросы только потому, что вы считаете, что я каким-то образом связан с покушением на мистера Хоупа. Я неоднократно уже говорил вам и сейчас хочу еще раз повторить, что я его не знаю, я с ним никогда не встречался и никоим образом не связан с его ранением, когда бы это ни случилось.

— Это случилось в прошлую пятницу. Двадцать пятого марта.

— Меня это не волнует.

— Вы не были рядом с баром «Кентавр» в тот вечер?

— Мне это место незнакомо.

— Вы были рядом с трейлерами цирка в Раттерфорде, штат Миссури, в ту ночь, когда Уилла покончила с собой?

— Каким образом одно связано с другим?

— Именно это я и пытаюсь выяснить.

— Боюсь, ничем не могу вам помочь. Вы сами только что сказали, что Уилла застрелилась. И, насколько я могу судить по вашим словам, в мистера Хоупа стрелял кто-то другой. Если вы пытаетесь установить какую-либо связь…

— Мистер Торренс, я пытаюсь установить, почему в него стреляли? За день до этого он был у вашего адвоката и задавал там вопросы о вас. Видимо, его интересовал тот факт, что вы желаете получить тридцать процентов имущества Уиллы Торренс. И я хочу знать…

— Мы не были разведены, и я имею законное право на часть ее имущества.

— Но вы бы ни на что не могли претендовать, если бы она была жива?

— Меня это не касается. Если она решила покончить с собой, а меня там не было…

— Где вы были в то время? И когда вы появлялись там?

— Не тогда, когда она покончила с собой. Мистер Блум… я хочу вам кое-что объяснить. Могу я это сделать?

— Конечно.

— Вы что, собираетесь снова начать разбирательство дела Уиллы?

— Нет, если только оно никак не связано со стрельбой в Мэттью Хоупа.

— Я его, черт побери, не знаю! Мистер Блум, вы действуете мне на нервы! Если это действительно полицейское расследование, может, вам лучше меня арестовать, а иначе…

— Иначе я могу обратиться к прокурору Штата и взять у него постановление.

— Постановление? Какого черта, для чего?

— Чтобы вы давали показания перед составом присяжных.

— Какие показания?

— В отношении выстрелов в Мэттью Хоупа.

— Я уже говорил вам сотню раз! Что вы еще хотите знать?

— Были вы недалеко от цирка в тот день или ночь.

— Нет, не был. Мистер Блум, Уилла покончила с собой. Если вы пытаетесь…

— Мэттью Хоуп так не думал.

— Да черт с ним, с вашим Мэттью Хоупом! Он не работает в полиции Раттерфорда, правда? Или в раттерфордском офисе коронера? Они определили.

— Полиция Раттерфорда обсуждала с вами смерть Уиллы?

— Нет. Зачем им это нужно? Когда Уилла покончила с собой, меня там не было.

— А вы там вообще были?

— К тому времени я уже уехал оттуда.

— Значит, до того вы были в Раттерфорде?

— Хорошо, давайте со всем этим покончим! Да, я был там. Но я оттуда убрался до того…

— Когда это было, мистер Торренс?

— Я был там за несколько дней до того, как она покончила с собой.

— Что вы там делали, мистер Торренс?

— У меня там были друзья. У меня вообще много друзей повсюду. Когда я работал в цирке, я был знаком со всеми мало-мальски известными людьми в любом городе, где проходили наши гастроли. Я приехал, чтобы повидать друзей и знакомых.

— И так совпало, что в это же время там находился цирк, правда? Вы не помните, какого числа вы были там?

— Я уже сказал, что приехал туда за три или четыре дня до ее смерти.

— Значит, это было седьмого или восьмого числа.

— Как скажете.

— И когда вы уехали?

— За день до того, как она застрелилась.

— А полиция Раттерфорда об этом знала?

— Не имею ни малейшего понятия.

— И у вас никто не поинтересовался, почему вы там были?

— До сих пор этим не интересовался никто.

— Мистер Торренс, вы встречались с Уиллой, когда были в Раттерфорде?

— Да. И что из этого?

— Когда вы ее навестили?

— Не помню.

— С какой целью вы к ней приходили?

— Пока я переезжал с места на место, я кое-что слышал…

— Что вы хотите сказать, «когда вы переезжали»?

— Я навещал старых друзей, ездил туда и сюда. В те города, где раньше бывал, работая в цирке.

— Что вы слышали?

— Те вещи, которые, как мне казалось, должна была знать Уилла.

— Какие именно?

— Если я вам расскажу, мистер Блум, вы оставите меня в покое? Мы сможем закончить этот идиотский…

— О чем вы слышали, мистер Торренс?

— Я слышал…

— Да?

— Ну, я слышал… Я слышал… понимаете… что была маленькая девочка…

— Какого черта, в чем дело?

— Понимаете, была маленькая девочка... Тот, кто занимается маленькой девочкой… Другими словами… Малышка Уилла Уинки занималась кокаином!

Когда Блум работал в окружной полиции Нассау, кокаин часто называли «Белая Леди» или «Та Самая Белая Леди». Наверно, он так назывался потому, что его предпочитали употреблять изнеженные белые. Этот наркотик был довольно дорогим, и черные им не интересовались. Они использовали «Лошадь», хотя сейчас героин никто не называет «Лошадью». Теперь его зовут «Скэд», «Смэк» или просто «Г».

Блум решил, что все это довольно забавно: феминистки так сильно боролись, чтобы их стали называть «женщины» вместо «леди», и в то же время кокаин превратился из «Белой Леди» в «Белую девочку» или просто в «Девочку». Все это оказалось довольно печальным! «Чем ярче синий цвет, тем лучше девочка» — это выражение прекрасно известно полицейским и ворам. И оно относилось не к цвету глаз или одежды леди, а к химической пробе на чистоту кокаина.

Вы делали эту пробу, если были наркоманом или продавцом наркотиков. В этом случае вы капали кобальт тиосианат на подозрительный белый порошок, и если он становился синим, это был настоящий кокаин. Чем меньше в нем было примесей, тем синей был результат реакции. Чем синее, тем лучше девочка!

Блуму стало безумно интересно, когда Торренс стал ему рассказывать о том, что он слышал об Уилле до ее смерти. Эти слухи распространились во всех городах, и последним был Раттерфорд… Ему рассказали об этом вполне солидные люди. Они уважали самого Торренса, ну и, конечно, Уиллу. Никто не желал ей зла, и никто не хотел, чтобы у нее были неприятности с полицией. Блум никак не мог понять, почему Питеру было все это небезразлично. Эта женщина изменила ему, более того, у нее был ребенок от другого мужчины. Но Торренс считал своим долгом сообщить Уилле, что все их старые знакомые считают, что она стала величайшей торговкой наркотой.

— Значит, вы отправились к ней, чтобы рассказать об этих слухах?

— Да.

— Но вы не помните, когда это было?

— Это было примерно…

— Когда?

— В тот день, когда я уехал из Раттерфорда.

— И когда же это было?

— Десятого.

— Теперь вы все вспомнили, не так ли?

— Да, это было десятого числа. Я ее навестил утром, а потом уехал из города.

— Как она вас приняла после стольких лет?..

— Конечно, она была поражена…

— Это уж точно. Сколько времени прошло со дня вашей последней встречи?

— Восемнадцать лет. Но она вела себя со мной вполне прилично. Наверное, она понимала, что я оказываю ей услугу.

— Тем, что пересказали слухи?

— Да, те, что говорили о ней люди.

— Она признала, что это правда?

— Она заявила, что это — ложь! Но тем не менее была рада, что я ей все рассказал. Она добавила, что теперь понимает, что у нее есть враги.

— Она так сказала, да? Что у нее там были враги?

— Между вами не было ссоры или неприятных объяснений?

— Нет, нет. С чего бы это?

— Ну, по поводу ее и Берни Хэйла?

— Все это случилось много лет назад.

— А у вас была связь с этой… Маккалоу?

— К тому времени Уилла и Эгги были хорошими друзьями.

— И как все закончилось? Ну, ваш разговор?

— Она сказала, что постарается выяснить источник слухов…

— Кстати, вы поверили, что все эти слухи — ложь?

— Нет.

— Вы уверены, что она торговала наркотиками?

— Да.

— Вы сказали ей об этом?

— Нет. Мы мило распрощались, и я сказал, что, может, когда-нибудь ее еще навещу.

— Вы так и сделали? Вы видели ее еще раз?

— Как я мог это сделать? Я в тот же день покинул город, а она покончила с собой на следующее утро.