Тэк-парк пахнет на три доллара: одеколоном и духами. Но это не потому, что каждый из шестидесяти тусующихся здесь ребят пользуется одеколоном и духами стоимостью в три доллара. Я имею в виду, что три доллара — красная цена той смеси запахов, что исходит от каждого из них в отдельности. Пятачок пучок, в базарный день. В субботу вечером от Тэк-парка попахивает.

Тэк-парк — это далеко не то же самое, что Никльбэк-парк. Спортплощадки в Филадельфии тоже зовут парками: Такавана-парк, Руссо-парк, Шарк-парк. На таких спортплощадках-парках обязательно есть баскетбольная площадка, реже теннисные корты с пробивающейся кое-где травой, усеянные собачьим дерьмом и пустыми банками из-под пива. Парки в общепринятом смысле этого слова, такие как Никльбэк-парк или Фэрмаунт-парк, где есть деревья, ручьи, дорожки — как велосипедные, так и для конных прогулок — и где протекает экологическая жизнь, в Филадельфии тоже зовутся парками. В Тэк-парке ничего такого нет и в помине, если, конечно, не считать пробивающиеся сквозь растрескавшийся цемент чахлые сорняки садами, а деревянные спинки сидений с вытертыми логотипами «Севенти-сиксерз» — деревьями. Тэк-парк поделен на четыре равные части: баскетбольная площадка, место под парковку (для машин), место под парковку (для игры в стикбол) и два теннисных корта, где нет сеток, равно как и игроков. Баскетбольная площадка, где благодаря Гарри и мистеру Каррану всегда есть кольца с сетками, выходит на Ав и расположена через дорогу, ровно по диагонали от «У Манджоли». По соседству с баскетбольной площадкой стоит бетонная раздевалка, и огромный портрет Мэган О’Дрейн смотрит со стены на площадку. На портрете Мэган, у которой были сиськи третьего размера и рыжие волосы, стоит в желтой спортивной форме, прижимая к бедру футбольный мяч, и, широко улыбаясь, смотрит всем прямо в глаза. Никуда нельзя деться от пляшущего взгляда ее больших голубых глаз. Портрет появился на стене сразу же после ее смерти, поговаривали даже о том, чтобы переименовать спортплощадку в ее честь, но дальше разговоров дело не пошло. Парк так и остался Тэк-парком, а на стене появился гигантский портрет с простенькой табличкой внизу, на которой коротко и ясно значится: МЭГАН О’ДРЕЙН, 1966–1983.

Фотография, с которой рисовался портрет, висит у меня в комнате у Стивена над кроватью и под моей кроватью соответственно. Портрет мне нравится больше. Днем, когда солнце бьет прямо в стену, Мэган, бля, просто сияет, вся такая живая и яркая. Даже вечером, в темноте, ее рыжие волосы, желтая форма и голубые глаза светятся так, как будто весь день впитывали в себя солнечный свет. Она кажется счастливой и святой, совсем не мертвой, и смотрит с теплом и любовью на ребят из нашего квартала, которых покинула навсегда. Иное дело фотография у нас дома. Она висит на стене между двух кроватей и потому всегда укрыта тенью и не знает солнечного света. Рамка темная и слишком большая, не по размеру снимка, поэтому впечатление такое, будто Мэган поймали в коробку и тем самым навсегда лишили солнца. На фотографии Мэган точь-в-точь такая, какая она и есть на самом деле: красивая и мертвая.

Сегодня вечером Тэк-парк буквально распирает от жизни: даже в воздухе как будто чувствуется электричество. Шестьдесят красиво одетых и приятно пахнущих девчонок и парней сгрудились возле площадки и тянут пиво из пластиковых стаканчиков. Тусовка в разгаре: парни громко травят анекдоты или демонстрируют свою крутизну, девчонки хихикают и лопают пузыри из жвачки. И те и другие ждут, когда на улице стемнеет достаточно для того, чтобы можно было подраться и потискать друг дружку. Лето на исходе. Кег с пивом стоит непочатый. Телки выглядят аппетитно. В понедельник в школу. В прохладном воздухе витает ощущение чего-то, что должно случиться.

Пятеро фиштаунских бросают мяч по корзине на том конце площадки. Стрижка под ежик, злые лица, короткие спортивные шорты, футбольные кроссовки «Адидас» на невысоком подъеме, худые ноги, толстые гольфы.

Стивен стоит пьяный напротив портрета Мэган возле кега с пивом. Он не обращает внимания на портрет (он вообще никогда не смотрит в ту сторону), он срывает пробку и разливает пиво телкам. Пьяный, он веселит всех телок вокруг, а те поддаются силе его обаяния, даже несмотря на то, что Стивен в депрессии, но близко не подходят. Все девчонки прекрасно знают, что Стивен скоро напьется в стельку, а они окажутся в других объятиях.

Бобби Джеймс и Марджи Мерфи тоже здесь: сидят в сторонке и сосутся, не обращая ни на кого внимания. На них тоже никто внимания не обращает, за исключением конечно же Джима Джардина — этот глазеет, как всегда. Грейс курит и перекидывается шуточками с крутыми телками постарше (те ее любят). Изредка улыбается мне, когда я в прыжке посылаю мяч в корзину настолько чисто, что тот даже не задевает кольца. Что-что, а это у меня получается обалденно. Чего не скажешь про остальную команду. Крамп с Бурком крепкие, но невысокие. Они носятся по площадке как уродцы из местной команды по американскому футболу, ни дать ни взять два здоровенных робота, исполняющих балетную партию. Верзила Джорджи О’Кифи тоже играет за нас. Росту в Джорджи добрых шесть футов и семь дюймов при весе в сотню фунтов, если считать двадцатифунтовые брэкеты у него во рту. Ему семнадцать, волосы черные и жирные, и поперек рожи большими буквами написано «семинарист». Он принадлежит к тому типу парней, которые, досыта накушавшись за день всякой книжной мути у себя в семинарии, приходят на площадку, чтобы выпустить пар. Координация у него нулевая, подачи с отскока он принимать не умеет, к тому же любой хилый мозгляк вроде меня запросто может вытолкать его за линию поля. Он мне нравится, даже несмотря на то, что играть не умеет. Он без дешевых понтов и при этом не ссыкун; большинство здесь присутствующих относится либо к первой категории, либо ко второй, либо к обоим вместе. Завершает список игроков нашей команды Гарри, который заплатил за игру Крампу и Бурку по десятке на рыло и теперь нарезает дистанции туда-сюда по площадке. Все над ним смеются, но ему насрать.

Несмотря на то, что в нашей команде кроме меня никто играть не умеет, победа все равно должна остаться за нами. В команде у фиштаунских нет никого, кто был бы выше пяти футов десяти дюймов и весил больше ста пятидесяти фунтов. Не говоря уж о том, что никто из них и в щит-то толком попасть не может, про кольцо я вообще молчу. В Фиштауне все гоняют в футбол. Они играют на посыпанном гравием поле под названием Ньютс, прямо под эстакадой, а их родители закидывают поле бутылками, если судья не видит нарушений.

— Ну что, пацаны твои готовы играть? — спрашивает один из фиштаунских, приближаясь к Крампу.

— Давно уж, — отвечает Крамп.

— Те двое мелких тоже за вас? — спрашивает он, показывая пальцем на нас с Гарри.

— Йоу, это, брат, наш центральный нападающий и опорный защитник, — отвечает ему Крамп.

Пацан из Фиштауна улыбается, обнажая два неполных ряда зубов.

— Чьим мячом играем?

— Нашим, — отвечает Крамп и показывает ему кожаный мяч, какие бывают только у тех, чьи отцы работают со сверхурочными. Что до всех остальных, то они могут похвастаться разве что каким-нибудь красно-бело-синим дерьмом с надписью «Сиксерз» вроде того, что приволокли с собой фиштаунские.

— До скольких играем? — спрашивает тот.

— До одиннадцати, с разницей в два, — отвечает Крамп.

— Ништяк. Потом меняемся?

— Не, проигравшие с поля.

— Хорошо. Есть у вас, пацаны, какие-нибудь особые правила, о которых нам надо знать?

Я вижу хороший повод для шутки. Шутки вызывают смех. Побольше смеха — и никого не изобьют.

— Да вообще-то есть парочка. Иди сюда, Гарри, — говорю я.

Гарри повелся, вот идиот. Ох и попрыгает сейчас у меня этот Даффи Дак. А я, пожалуй, выступлю в роли Багза Банни.

— Нельзя делать вот так, — говорю я и, словно каратист, бью Гарри ребром ладони в живот. Ой, вскрикивает Гарри. — И так. — Я с силой наступаю Гарри на ногу. Уй, стонет Гарри. — И вот так. — Я оттягиваю на себя его спортивные очки, а затем резко их отпускаю. Господи, Генри, прекрати, мы же в одной команде, хнычет Гарри. Взрыв смеха по обеим сторонам поля. Один из фиштаунских спрашивает, обращаясь ко мне:

— А как насчет этого, этого и вот этого? — а сам параллельно лупит ладонью по чем попало своего сотоварища по команде, а тот кричит Ай, эй, какого, отвянь. И снова взрыв смеха.

— О’кей, все всё поняли? Во время игры никаких драк, — заключает Бурк и с ухмылкой смотрит на десяток парней, кучкующихся возле кега с пивом. Эти — среди них я узнаю Ральфа с Джеральдом — явно пришли сюда подраться. Сейчас с ними Стивен, но я не знаю, собирается он участвовать или нет. По трезвой точно не стал бы, но в данный момент трезвым его никак не назовешь. Шатаясь из стороны в сторону, он замечает меня на площадке.

— Генри! Это кто там, мой братишка, что ли? Точно, он, — тянет он невнятно и выбегает на площадку: потный, в руке бутылка, завернутая в мусорный пакет, — торчит только горлышко.

— Смотри, как надо, Генри, — говорит он мне.

Он забирает мяч и бежит вперед, небрежно ведя мяч и насвистывая гимн штата Джорджия. Походя делает пару красивых забросов. Все кругом смеются, все, кроме Бурка.

— Ладно, Тухи, хорош уже, — говорит он. — Возвращайся за линию. Верни спортсменам мяч.

Стивен отвечает ему улыбкой, которая красноречиво отсылает Бурка на хер, и идет прямо на него, пока Ральф Куни не бросает ему навстречу Давай вали с поля, ты, пьяный ублюдок. Стивен резко, всем корпусом поворачивается к Ральфу, подходит к нему вплотную, лицом к лицу.

— Ну-ка повтори, Ральф, что ты сказал? — спрашивает он.

— Я сказал, давай вали с поля, ты, пьяный ублюдок, — говорит Ральф.

— У тебя какие-то проблемы?

— Может быть.

— Либо есть проблемы, либо их нет. Ну?

Ральф смотрит в землю, потом делает попытку провести удар снизу, но Стивен уже ждет этого. Он через голову стягивает с Ральфа футболку и под всеобщий смех дает ему пинок под зад.

— А теперь отвали, и чтоб я тебя больше не видел, — говорит Стивен.

Ральф, красный как рак и со слезами на глазах, натягивает футболку обратно и смотрит на смеющихся над ним девчонок.

— Поглядим, как они посмеются, когда я притащу сюда папину пушку и пристрелю тебя, — цедит он сквозь зубы.

— Уже сто раз от тебя это слышал, — говорит ему Стивен. — Притащи пушку и пристрели меня, а нет — так заткнись и не тявкай.

Ральф снова краснеет и затыкается.

— Молодец, песик, — бросает ему Стивен и вновь поворачивается к девчонкам у кега: — Ну-с, девчонки, на чем мы остановились? По-моему, я только что открыл здесь бар и пригласил в него вас, красивые вы мои.

Девчонки хихикают. Стивен наполняет стаканы. Он уже успел забыть про Ральфа, который стоит и курит в сторонке.

Игра началась. Каждый держит своего игрока. Я пытаюсь отнять мяч у парня, который достался мне. Чувака зовут Стэн, у него нет левой руки. Он водит мяч правой. Я заставляю его сместиться влево. Как только он переводит мяч себе на южную сторону, я его обворовываю, прохожу к кольцу и делаю заброс. Один: ноль, мы ведем. Грейс зажимает сигарету губами и усиленно хлопает в ладоши. Стивен выкачивает пиво из кега. Районные отморозки хлещут пиво. Бобби Джеймс целуется взасос с Марджи Мерфи. С той стороны Ав за нами украдкой следит большое круглое окно над входом в церковь Святого Игнатия, словно это Яхве своим окосевшим с перепою глазом наблюдает за тем, как грешные ребятишки загрязняют воздух на его планете пивной отрыжкой и запахом поддельной французской туалетной воды. После моего прохода фиштаунские отыгрывают очко. Затем следует три-четыре небрежных атаки. Вот один изобразил нечто похожее на бросок с угла, но мяч вылетает из кольца, предварительно постучавшись об него двенадцать раз подряд. Да уж, мы играем явно не с «Селтикс».

Чем дальше, тем игра становится все более бестолковой. Джордж О’Кифи и Гарри делают по три броска каждый — и все мимо кассы. Фиштаунские сначала пробегают шагов десять в сторону нашего кольца, а потом лупят со всей дури в щит, как будто не мячом играют, а кирпичами. После удаления мы на двадцать минут остаемся вчетвером. Толпа за боковой линией усердно опустошает кег и не обращает на игру никакого внимания, только Грейс встречает все мои действия одобрительными возгласами или же, наоборот, улюлюканьем. Пиво льется рекой, парни начинают потихоньку приставать к девчонкам. Стивен отбрасывает пустую бутылку из-под скотча — вдребезги — и переключается на холодное пиво из пластиковых стаканчиков. Капает счет. Я забрасываю два двухочковых. Бурк и Крамп сломя голову летят к корзине, чтобы потом промазать мимо кольца. Джорджи забрасывает навесом с трехочковой отметки. Фиштаунские все время догоняют нас в счете, находя бреши в нашей обороне и пользуясь тем, что Бурк с Крампом время от времени уходят с поля, чтобы наполнить свои стаканы. При счете 10:9 в нашу пользу шальной мяч попадает Гарри в голову и отскакивает прямо в кольцо. Гарри скачет от радости так, как будто только что выиграл в лотерею (что в данном случае не столь уж далеко от истины), и вдруг теряет стекло от очков. Игру останавливают, чтобы дать ему возможность поползать на четвереньках и поискать стекло на земле.

Фиштаунские собираются в кучку посовещаться. Бурк с Крампом, два придурка, бочком-бочком присоединяются к своим, чтобы все окончательно спланировать насчет драки. Стивен спотыкается и едва удерживается на ногах. Он рассказывает что-то смешное двум каким-то девчонкам. Те с тревогой переглядываются. Джеймс сосется с Мерфи. Грейс подбрасывает сигарету тыльной стороной ладони и ловит ее губами под аплодисменты небольшой группки собравшихся вокруг нее зрителей. Гарри ползает по цементу, извиваясь между народом, который стоит, пьет пиво и громко разговаривает. Я пробираюсь к фиштаунским. У меня есть план по их спасению, но нужно все ловко обделать.

— Йоу, — говорю я, обращаясь к Стэну, этот парень свой.

— Йоу, — отвечает он мне.

— Видишь вон тех, возле кега? — говорю я ему и киваю (но не показываю) в нужную сторону.

— Да? — говорит он, подразумевая и дальше что?

— Они собираются после игры набить вам всем морду, — сообщаю ему я.

— Что? — переспрашивает Стэн со злостью, но без капли удивления. Теперь меня слушают все пятеро.

— Они хотят наброситься на вас сразу после игры.

— А ты что вообще за хрен с горы, чтобы мы тебе верили? — спрашивает Стэн.

— Я Генри, Стэн.

— Не называй меня Стэн. Дружбанов своих звать так будешь.

— Извини, просто хотел помочь.

Стэн делает лицо попроще.

— Почему сейчас говоришь? Зачем нам знать раньше времени? — спрашивает он меня, и тут парни у кега замечают, что я базарю с фиштаунскими, и начинают тыкать пальцами в нашу сторону, а Гарри кричит:

— Я нашел стекло! Все в порядке! Продолжаем игру!

— Слушайте, у меня есть идея, как вас спасти, — говорю я.

Я спасу их тем, что вознесу молитву Господу или же нарисуюсь дурак дураком — все зависит от того, как вы на это посмотрите.

— Что? И как же? — спрашивает меня Стэн.

— Просто постарайтесь выбросить мяч подальше за линию. А там уж я сам. Потом ждите моего знака. И бегите. Всё понял? — спрашиваю я, уже полностью поглощенный претворением своего плана в жизнь.

Стэн утвердительно кивает и бросает беглый взгляд на остальных своих. Игроки трусцой возвращаются на поле. Билл Бурк кладет мне сзади руку на плечо и нацепляет свою ковбойскую улыбочку. И мне тут же представляется картинка, как он пятнадцать лет спустя на этой же самой площадке бьет своего сына за то, что тот упустил пас.

— Генри, ты что, сговариваешься с противником? — спрашивает он.

— Нет, просто говорю им, что у них против нас нет шансов, — вешаю я ему в ответ.

— Это точно. — С этими словами он протягивает Стэну мяч. — Готовы?

— А то, — угрюмо, но, похоже, не испугавшись, отвечает Стэн.

Фиштаунские начинают водить мяч туда-сюда по площадке, но по кольцу при этом не кидают. Хорошо. Действуют по плану. Толпа за боковой стала вести себя громче и уделять больше внимания игре. Мяч отлетает к боковой линии, туда, где толпа гуще и стоит кег с пивом. Грейс кричит мне, чтобы я, черт возьми, возвращался в защиту. Стивен плюхается задницей на бетон и тут же встает со смехом, но без радости в глазах. Его мертвая девушка смотрит сзади через его плечо. Джеймс и Мерфи целуются взасос. Толпа гудит, множество мрачных лиц с ненавистью глядят на пятерых ребят из такого же квартала, как и наш, только победнее. Стэн отдает пас своему игроку футов на десять выше его, и мяч покидает пределы поля. Свою часть плана они выполнили. Теперь моя очередь. Я трогаю наплечники — на удачу: перед такой большой толпой я еще ни разу не проповедовал. Бурк возвращает мне мяч. Я дважды подвожу мяч к боковой, потом бегу к скамейке, вспрыгиваю на нее и застываю с мячом у бедра. У меня нет никаких заготовок. Для начала я, конечно, возношу хвалу Господу. Вариант беспроигрышный. Иногда во время проповеди приходится нести всякую чушь, просто чтобы потянуть время, в конце концов, мы же не на лекции о ракетных двигателях. Бога я называю Иисусом, Иеговой или Мешковенчанным Владыкой — то так, то так.

— Эй, ты там, козлина мелкая, заткни хлебало, — кричит мне кто-то из толпы.

— Заткнуться? — переспрашиваю я. — Я возношу хвалу Господу, слышишь ты, придурок?

— От придурка слышу. Заткни пасть, — кричит он мне. Симпатии публики продолжают оставаться на его стороне.

— В таком случае хрен с ним, с Богом, я буду возносить хвалу сиськам, — в отчаянии я решаю сменить тему. — Я люблю сиськи больше самой жизни. Я люблю твои сиськи, и твои, и твои тоже, — провозглашаю я, каждый раз указывая то на одну девчонку, то на другую. — Будь моя воля, я бы их выращивал. Я бы возил их в колясочках. Я бы кормил их молоком, а то все обычно только и делают, что норовят сами к ним присосаться, затем вытирал бы отрыжку, укладывал баиньки, пел бы им колыбельные и сидел бы с ними, пока они не уснут. Я бы купал их в ванне, раскладывал на полочках, любовно гладил и сжимал.

На секунду я останавливаюсь, чтобы посмотреть на реакцию: по крайней мере, толпа немного попритихла, кое-кто даже подхихикивает, но только не Грейс, которая, судя по всему, не на шутку злится на меня за то, что я прилюдно заявил о своей любви ко всем без исключения сиськам на планете. Что ж, ладно. Рано или поздно ей все равно придется с этим смириться.

— Да, люди, сиськи! Соски! В лифчиках! Или без лифчиков! Так даже лучше! Кто из вас взойдет на эту скамью и возгласит слово о том, что любит сиськи не меньше, чем я? Забудьте о страхе, ребята! И девчонки тоже! Ведь ваши души тоже открыты любви к сиськам! Да и есть ли в них хоть что-то недостойное всеобщей любви? Братья и сестры, поднимитесь же на лавку и да возвестим вместе о своей любви. Есть ли в ком-нибудь из вас искра чистой любви? — брызнув слюной, вопрошаю я у толпы, которая опять начинает глухо ворчать. То тут, то там слышатся выкрики гомик и мудак, конечно же в мой адрес. Хрен с ними, пусть кричат.

Я смотрю на своего брата Стивена Тухи, памятуя о том, как четыре года назад, когда мне было девять, а ему четырнадцать и он играл в финале чемпионата среди юниоров, между двумя игроками завязалась драка, которая тут же переросла во всеобщую свалку: сначала в бой вступили скамейки запасных, за ними ринулись на поле трибуны. Зрелище напоминало сцену из Гражданской войны, не хватало только бород и синих мундиров. Стивен пробился к боковой линии, где валялся мегафон, и запел «Ну кому нужна война?», при этом он плясал как ненормальный до тех пор, пока драка не прекратилась. Все так и замерли, заломив друг другу шеи, с орущими ртами, готовые отгрызать конечности. А Стивен пел еще как минимум полчаса, пока все кругом не перестали драться и не начали хохотать.

Я хочу, чтобы вернулся прежний Стивен, я рву глотку, чтобы пробудить любовь хоть в ком-нибудь вокруг, а сам неотрывно смотрю на него. И все, что мне от него нужно, это чтобы он откликнулся на мой призыв. Стивен, возвращайся, мать твою. Стань веселым парнем, как раньше. Скажи, что ты еще со мной, что твое сердце еще не умерло до конца. Пожалуйста, стань снова моим героем. Разве не видишь — я почти плачу перед толпой этих тупых ослов. Помоги мне не дать им устроить бойню на глазах у твоей погибшей девушки, которая смотрит со стены.

Стивен вспрыгивает ко мне на скамейку. Расцеловывает меня в обе щеки, правда тут же чуть не падает обратно, но, помахав руками в воздухе, успевает поймать равновесие. Пиво, расплескавшись у него из стакана, орошает потрескавшийся бетон. Он заявляет, что любит сиськи и Иисуса Христа почти так же горячо, как и пиво. Я хмурю брови. Тогда он говорит, что любит все перечисленное в равной степени. Я строю недовольную рожу. Тут он поправляется и говорит, что любит в первую очередь Иисуса, а уже потом пиво и сиськи — вновь я хмурю брови и говорю, что правильней было бы поставить на первое место сиськи, а уже потом все остальное, не важно в каком порядке, все равно это никого не колышет. Стивен исправляется: сиськи, пиво и затем уже Иисуса, я соглашаюсь. Мы оба смеемся. Я перевожу взгляд на Стэна и одними губами говорю ему Беги. Они срываются с места и бегут прочь от толпы в сторону калитки, что в противоположном углу площадки, почти ровно по диагонали через дорогу от церкви. Кто-то замечает их и кричит Уходят!

Сначала в погоню бросаются человек двадцать, за ними следует вся орда. Все орут в один голос. Толпа единым гребаным потоком проносится мимо меня. Стивен спрыгивает со скамейки и бежит за остальными. Фиштаунских настигают у самой калитки. Первым Стэна. Кто-то сзади срывает с него футболку. Стэн исчезает из виду. Остальные четверо оборачиваются — их тоже заглатывает толпа. Уже лежа на бетоне, они продолжают отбиваться. Сыплются удары и пинки. Кричащее месиво. На, сука, на, сука, на, на. Визжат девки. Мочи, мочи ублюдков. В толпу врезается Стивен. Растаскивает за шиворот дерущихся. Потом получает сам. Падает, опять поднимается. Бьет в лицо кого-то с битой в руках. Ральфа Куни. Бита со звоном отлетает на бетон, как сорванный грозой колокольчик на школьном дворе. Грейс тоже рядом и вопит Хватит, хватит. Кроссовки печатают по лицам. Кровь брызжет из разбитых ртов и носов, а лица все словно отупевшие от наркотиков. Льется кровь из голов. Крики. Пятеро фиштаунских лежат на земле не двигаясь. Районные отморозки месят их по лицам, по шеям и ребрам. Прыгают им на живот. Нравится, сука? Церковь нависает над дерущимися, словно вампир в развевающемся плаще. Ральф Куни поднимается и подбирает биту. Занеся ее над головой, идет по направлению к кровавой куче. Вдруг раздается вой полицейской сирены, и он бросает биту. Копы копы копы. Бежим! Вся толпа несется назад в мою сторону. А я как стоял на лавке, так и стою. Стивена не видно. Толпа проносится мимо. Чувствую, как кто-то тянет меня за руки, знакомые голоса — Грейс, Бобби, Гарри — кричат мне Бежим, Генри, бежим. Не могу даже посмотреть на них, просто вырываюсь и слышу, как они убегают. Появляются патрульные машины. Не могу сдвинуться с места, да и не сдвинусь, пока сам не увижу, как всех ребят распихают по машинам «скорой помощи». И не побегу никуда отсюда. Я, в отличие от остальных ублюдков, ничьи лица в бетон не втаптывал, а они пусть валят на хрен отсюда, если им так надо.

Красные блики от мигалок на кирпичной стене церкви. Пятеро ребят лежат, распластавшись на бетонных ступеньках спортплощадки. Только один шевелится — это Стэн. Лежа на спине, он приподнимает голову и смотрит себе на руку, потом вновь падает головой на бетон. Грудь неровно колышется от прерывистых вздохов. Прибывают два фургона реанимации. Водители загружают ребят в открытую заднюю дверь. Фургоны с воем исчезают где-то на Ав. Тишина. Рядом со спортплощадкой по-прежнему стоят три патрульных машины с включенными мигалками. Копы сгрудились возле калитки. Им что-то громко и возбужденно рассказывает какой-то старик, и они, запрокинув головы, начинают смеяться. Мистер Джеймс тоже там, с ними, но ему не смешно: он смотрит, как я стою на скамейке в сотне ярдов от него. Подходит ближе — причесаться сегодня он не успел.

— Генри, с тобой все в порядке? — спрашивает он.

Я киваю утвердительно — или мне кажется?

— А где Бобби Джеймс? С ним все нормально?

Еще кивок.

— Он в этом участия не принимал, верно?

Хрена. Не буду отвечать. Он и так знает ответ.

— Ты видел, что здесь произошло? — спрашивает он.

У калитки народу собирается все больше, все больше галдящих придурков. Все что-то громко и возбужденно говорят. От такого эти ублюдки просто тащатся.

— Генри, ты не видел, кто их так?

Дует холодный ветер. Осенний ветер. Он пахнет дождем и расшвыривает мусор по площадке. Я гляжу на ту сторону Ав, туда, где кладбище.

— О’кей. Необязательно сейчас мне обо всем рассказывать. Но хотя бы слезть с лавки ты можешь?

Я смотрю на него, потом себе на ноги. Ноги на скамейке, шнурки развязались. Я слезаю на землю.

— Давай отвезу тебя домой, — предлагает он.

Я молчу в ответ.

— Ладно. Все равно вон идет твой брат Фрэнни, — говорит он.

— Привет, — говорит Фрэнни. Лицо у него озабоченное. — Я слышал сирены. Что стряслось?

— Разборка на спортплощадке. Пятерых увезли в больницу, — объясняет ему мистер Джеймс.

— Господи, — испуганно говорит Фрэнни. — Что, и Стивена тоже?

— Нет, все пятеро из Фиштауна, — говорит мистер Джеймс.

— Генри, Стивен тоже был здесь? — спрашивает Фрэнни.

Я не в состоянии ответить ему, даже несмотря на то, что он очень волнуется.

— Слушай, ты сам-то в порядке? — спрашивает он.

— Не знаю, — глядя прямо на него, отвечаю я. Я не испуган. Просто не в себе.

— Давай-ка я лучше отведу тебя домой, — говорит он, рукой обнимая меня за плечи, и я сразу чувствую себя в безопасности. — До скорого, мистер Джеймс, увидимся завтра на свадьбе. Передавайте от меня привет Джинни, о’кей?

— Обязательно, — говорит мистер Джеймс ему в ответ. — Неплохой способ развеяться после всего этого.

— Что верно, то верно, — говорит Фрэнни.

Мы идем домой той же дорогой, по которой недавно убегала толпа, рука Фрэнни по-прежнему лежит у меня на плече — и под ней, но нигде больше, мне спокойно. Повсюду либо черное небо, либо земля вся в крови, одни лишь яркие фонари Тэк-парка освещают нам путь. Мы покидаем площадку и исчезаем в темноте улиц, уходим прочь от Ав, не замечая никого вокруг и не говоря друг другу ни слова.