Оркестр заливался старой роковой музыкой шестидесятых. Несколько пар среднего возраста ритмично двигались на танцевальной площадке, с улыбкой и шутками вспоминая годы своей юности.

Остановившись среди зрителей, Саймон искоса поглядывал на женщину, с которой явился на бал. Она была просто великолепна. С кажущейся небрежностью подобранные к затылку волосы спускались отдельными локонами, слегка касаясь бархатно-атласной кожи в открытом вырезе платья. От нее веяло легким ароматом духов, в котором было что-то от запаха весенних цветов и юношеской невинности. Против его воли, это возбуждало в нем весьма нежные чувства. Он даже и не предполагал, что она предстанет перед ним в таком виде, который обескуражит его на весь этот вечер, приведя в идиотское чувство восторга. Что это? Очередная хитрость?

Саймон слегка склонился к ней и приблизил свое лицо к ее затылку, чуть не зарывшись носом в нежные волосы, от которых исходил ошеломивший его запах. Он дошел даже до того, что ему захотелось сплошь обцеловать эти прелестные плечи, сначала одно, а затем — другое.

Его мышцы под плотной тканью костюма напряглись. Ох, как он жалел, что это не просто свидание, назначенное девушке, свидание, на которое та согласилась прийти, а некая карательная акция, цель которой не ясна ему самому и которая еще неизвестно чем кончится. Его одолевала дикая мысль, что лучше бы взять ее и уволочь в свою спальню. Боже, он знает ее всего ничего, но готов уже отказаться от своих планов, забыть о семейных невзгодах, лишь бы овладеть этой женщиной. Надолго захватить ее. Может быть, даже навсегда.

Он улыбнулся, заметив, что она, хоть и стоит с видом покорной невинности, одной ногой невольно чуть пританцовывает, отстукивая высоким каблучком музыкальный ритм. Кажется, она чувствует себя совсем неплохо, подумалось ему. Уверенная в себе и твердая, но такая сладостно душистая, она пока что держит свое слово, хотя, возможно, проклинает себя за это. И наверняка ненавидит его.

Ярдли почти ни слова не сказала ему с тех пор, как они прибыли. Он твердил себе, что ее слова не имеют никакого значения. Просто она упряма, как и ее бабка. Она тут исполняет долг по отношению к своей семье, заставляя себя мило улыбаться и встречать любопытные взгляды с непобедимым чувством собственного превосходства, давая каждому понять, что ее выбор не подлежит обсуждению. Нет, как Саймон ни старался оставаться хладнокровным, глядя на нее, он не мог не испытывать подлинного восторга. Эта женщина тверда как сталь, но умеет скрыть свою твердость под пеленой невыразимого очарования. И справиться с этим вряд ли какой мужчина сумел бы. Он даже усомнился в том, что она — то самое нелепое и насмерть перепуганное существо, которое он зацапал при попытке проникнуть в его дом.

В конце концов, она могла вырядиться ведьмой и поставить его в неловкое положение. Но нет, она так не сделала, и ее поведение заставило его устыдиться своего напора, того, что он принудил ее провести время так, как он повелел. Единственное, что поддерживало его и придавало ему сил, так это тот факт, что она незаконно вторглась в его владения с не совсем чистыми намерениями. Нет, раз заслужила наказание — пусть расплачивается. Потому она и ведет себя столь безукоризненно, что чувствует свою вину.

Киттриджи имели превратное представление о человеческих ценностях, это люди двойной морали. Одно дело — то, что касается их собственности, и совсем другое — прочие люди, существующие где-то там, в пространстве, которое их не интересует. Он, Саймон, был для них в числе этих прочих. И всегда останется таковым. Так что, общаясь с Ярдли, он должен почаще напоминать себе об этом.

Однако он испытывал к ней непреодолимое сочувствие. В то время, как отцы города проявляли к нему известную уважительность, возникшую в связи с его новым положением, за спиной он постоянно слышал перешептывания. Его самого это не особенно волновало, но если слухи коснутся и опорочат ее… Поначалу он хотел унизить ее, а теперь, когда его план сработал, он вдруг ощутил потребность защитить. Как будто кто-то из Киттриджей нуждается в его защите! Черт, а она скорее всего думает, как защитить себя от него.

Соблазнить ее — значит дать разрастись в себе чувству вины. Но почему он должен запрещать себе это? Что тут такого ужасного? С ней он мог не беспокоиться насчет липкой затруднительности, которая нередко наступает потом. С Ярдли вряд ли можно ограничиться приключением одной ночи. Она из тех женщин, которые входят в жизнь мужчины и вызывают абсолютное доверие. Но поначалу все женщины изменчивее хамелеонов, и Ярдли, кажется, не исключение. Как она наслала на него шерифа! И наверняка способна выкинуть и не такое.

Саймон опять взглянул на Ярдли. Он всегда был по-мужски самолюбив, и умные женщины раздражали его. Но эта еще и прелестна. Что из того, что она Киттридж? Какой-то отвратительный демон все время вопит о том… Не голос ли совести?… Боже, он, наверное, совсем выжил из ума. Какие-то дерганые бессвязные мысли… Надо остановиться.

Саймон забрал у нее чашку с пуншем. Прикосновение к ее тонким, горячим пальцам пронизало его каким-то волшебным током. Внимание! Однажды ты уже обжегся, остановись, пока не поздно. Он поставил чашку на ближайший столик.

— Вы ведь пришли сюда повеселиться. Отчего бы нам не потанцевать?

К его удивлению, она сразу согласилась, позволив ему сопроводить ее к танцевальной площадке. Он вел ее, и она спокойно подчинялась его движениям, двигаясь грациозно и легко. Затем неожиданно одарила его улыбкой.

Ярдли была в ударе, двигалась естественно и соразмерно музыке. Да и вообще она такая хорошенькая, что напоминает одну из маленьких фарфоровых балерин, танцующих в музыкальных Шкатулках, с той, правда, разницей, что те исполняли классические па, а эта — рок-н-ролл. Он не мог отвести от нее глаз.

Ее немного грустная улыбка трогала его до глубины души. Ведь она впервые улыбнулась ему, впервые посмотрела на него без вражды, а напротив, с каким-то очень теплым чувством. Так почему же он вдруг почувствовал себя глупым бойскаутом, страшно обрадовавшимся тому, что ему обещан новый значок за усердие? Да и какое вообще имеет значение, что она чувствует, напомнил он себе. Если хочется сотворить с женщиной любовь, к чему тут всякие рассуждения и сантименты?

Но он поймал себя на том, что и сам заулыбался, увидев, как забавно и лихо скинула она свои туфельки на высоких каблуках. Люди вокруг начали похлопывать им в такт музыке. Некоторые из пожилых, глядя на них, сами стали пританцовывать.

Когда танец приближался к концу, Саймон ловко крутанул ее вокруг себя, так что она оказалась в воздухе. Соскользнув на пол, она споткнулась и припала к его груди. Он инстинктивно прижал ее к себе, и она напряглась в его объятиях, чем немало озадачила и смутила его.

Дышала она ровно и улыбалась ему как ни в чем не бывало. Но он заметил тень тревоги, промелькнувшую в ее глазах, и вспыхнувший на щеках румянец. Ну, хорошо, это понятно, она смутилась из-за своей неловкости, она ведь чуть не упала. Любая на ее месте смутилась бы. Так он объяснил это себе. Ведь что ни говори, а странно, что женщина, которая только что выказала такое блистательное чувство ритма, так великолепно двигалась в танце, вдруг чуть не грохнулась на пол. Но, с другой стороны, пол здесь скользкий, этого нельзя не признать. Да и сам он не слишком ли сильно крутанул ее и не слишком ли быстро выпустил из рук, предоставив самой приземляться и обретать равновесие?

— Простите, — пробормотала она, не глядя на него.

Когда Ярдли выходила из круга, Саймон обнял ее за плечи. Она была расстроена и смущена. Неужели из-за тесного соприкосновения с ним? Он вспомнил обморок, приключившийся с ней в его доме: как от ее лица отхлынула вся кровь, как она страшно побледнела, видно ее доконал этот нелепый эпизод на ограде. Он много чего видел в своей жизни, но как люди теряют сознание — впервые. А может, не стоит тратить время на столь нервных особ, какой оказалась Ярдли Киттридж?

— С вами все в порядке? — спросил он.

Если она разыгрывает больную, чтобы положить конец этой встрече и заставить его отвезти ее домой, он так и поступит. Может, это и к лучшему. Тем более, что он уже произвел должное впечатление, явившись в обществе этой женщины. К тому же проведенное с ней время совсем рассеяло желание мстить.

— Слишком щедро натерли пол мастикой, — на одном дыхании проговорила Ярдли, отбросив от щеки выбившуюся прядку светло-золотых волос.

Когда оркестр заиграл медленное танго, Саймон прижал ее к себе и увлек в танец. Она последовала за ним, отдавшись упоительным движениям. Прижимаясь к нему, она чувствовала себя слабой и женственной, а он, помогай ему Бог, он желал ее, желал невероятно сильно. Какое странное у нее лицо, в нем интригующе смешались аристократичность и чисто девичьи черты. Женщина и невинный подросток с широко распахнутыми глазами, какой он помнил ее, когда она заглядывала в дверь мастерской Джеррида. Оглядываясь назад, он вспомнил, что даже тогда, будучи голенастой девчонкой, в одном из своих прелестных летних платьиц выше коленок, с волосами, перевязанными ленточкой, она возбуждала в нем нечто вроде тревоги и желания защитить ее. Необходимость защитить ее возникла и сейчас и была так болезненна и так настоятельно нуждалась в контроле, что казалась ему просто пыткой.

Не имеет значения, какую степень интереса к себе он сможет вычитать в ее лице. Он должен без конца твердить себе, что она так же недоступна для него, как редкостный экземпляр старинной фарфоровой куколки, хранящийся под стеклом музейной витрины. Да, она, в сущности, все еще ребенок, не исключено даже, что до сих пор девственница. Ее положение внучки Джеррида всегда ставило ее вне пределов его досягаемости. Саймону не просто было уговорить Джеррида учить его ваянию. Может, сумасшедший старик из-за внучки и не хотел подпускать его близко к дому?

Саймон не сомневался: будь Джеррид жив и узнай, что он приблизился к Ярдли, способен был или убить его, или заставить пожелать себе смерти. Старик мертвенно бледнел всякий раз, как замечал ее появление возле мастерской, он тотчас прогонял ее в дом и устраивал там целый скандал. Так что Саймон уже тогда имел достаточно веские причины игнорировать девчонку.

— Она что, надоедает тебе? — мог спросить Джеррид.

Однако Саймон уже и тогда был достаточно смышлен, чтобы понимать: Джеррид пытается выяснить нечто совсем иное. И, не отрываясь от работы, непринужденно спрашивал:

— Кто?

Старик успокаивался, садился, складывая руки на коленях, и довольно похрюкивал, явно удовлетворенный тем, что его внучка не вызывает, как видно, в парне никаких особых чувств. Но Саймон и до сих пор не забыл, с каким выражением поглядывала на него девчушка.

И вот теперь беспокойство Джеррида о будущности внучки как бы передалось Саймону, будто было завещано ему стариком. Он склонился к ней и, почти касаясь губами нежного уха, спросил:

— Где вы так здорово выучились танцевать?

— Отчасти в колледже. А вы?

— Меня мама учила, я был тогда совсем маленьким. Танцевать она любила больше всего на свете, я это хорошо помню. Так вы считаете, что и у меня получается неплохо?

— Вы и вообще неплохой человек. Жаль, что мы с вами никогда не были друзьями. Могли бы вместе ходить в клуб или еще куда-нибудь…

— Ну, я не особо общителен.

Склонив голову, Саймон прижался лицом к ее щеке. Господи, какая нежная шелковистая кожа, ему даже показалось, что он причиняет ей боль, хотя и брился перед самым выходом из дома. Он закрыл глаза и отдался течению музыки. Если бы она сейчас прочла его мысли, то просто сбежала бы от него. И была бы права, ведь и сам он, осознавая собственные желания, должен был постоянно напоминать себе, что некоторым образом несет за нее ответственность. А хотелось ему ни много ни мало содрать с нее модную чешуйку, забавное маленькое одеяньице, которым она прикрыла свое прекрасное тело, и познать тайны этой неповторимой женской вселенной. Как, каким необъяснимым образом столь нежное и прекрасное создание могло произойти от такого грубого и холодного существа, каким был Джеррид?

Музыка вдруг иссякла, и он вынужден был выпустить ее из своих объятий. Но из танцевального круга, однако, выводить не стал. Склонившись к ней, он шепнул ей на ухо:

— Спасибо вам.

Она кивнула, но посмотрела на него так, будто видит впервые.

Микрофон на небольшом возвышении, где размещался оркестр, затрещал голосом Уоррена Риддли, нынешнего мэра Киттриджа.

— Леди и джентльмены, могу ли я привлечь на минуточку ваше внимание? Прошу вас!..

— Танцы! — ответил из публики дружный хор голосов.

Очевидно, люди меньше всего нуждались в выступлении толстого коротышки Риддли, который держал в руках карточки-шпаргалки и громко, прямо в микрофон, откашливался, прочищая горло. Саймон услышал, как Ярдли хихикнула. Похоже, они оба испытывали тот же недостаток любви к мистеру Риддли, что и остальное общество.

Мэр, приведенный в бешенство, молча стоял, ожидая, когда публика успокоится и выслушает его речь. Наконец он поднес одну из карточек к самому лицу и сунулся в нее носом. Напрасно он отказывается от очков, подумал Саймон. Несколько месяцев назад мэр признал необходимым обзавестись контактными линзами. И хоть носить их было сущее наказание, очки теперь казались ему слишком старомодными.

— Милости просим на сорок пятый ежегодный киттриджский Праздник Урожая, — провозгласил Риддли, как будто все, кто пришел сюда, явились специально для того, чтобы услышать это лично от него.

Тем более, с удовлетворением отметил про себя Саймон, что ваш праздник впервые посетил некто из низших слоев общества. Да еще в компании с Ярдли Киттридж, рожденной в высших сферах.

— Как вы все хорошо знаете, — продолжал непопулярный мэр, — благотворительные пожертвования, вырученные на этом балу, поступят в пользу местного продовольственного фонда, и сегодня вечером мы рады воздать честь основателю этого доброго и благородного дела…

К удивлению Саймона, рука Ярдли коснулась его руки. Он тотчас заключил эту маленькую, хрупкую кисть в свою ладонь и почувствовал ее легкую дрожь. Девушка искоса взглянула на него и вдруг, будто испугавшись, что сделала что-то непристойное, быстро отняла руку.

—…хотя эти почести мы можем воздать ему лишь посмертно…

Тут только Саймон и понял: здесь собрались чествовать покойного Джеррида. Была ли Ярдли взволнована, когда зал разразился бурными аплодисментами, вызванными этим запланированным величанием старого обманщика? Гнев воспламенил его душу. Будут ли добрые граждане Киттриджа так же величать и его самого, когда он отойдет в мир иной? Или он навсегда останется для них выходцем из бедной части города, выскочкой, отказавшимся подчиниться судьбе и, невесть как раздобыв немного денег, покинувшим тот круг людей, к которым принадлежал?

Он взглянул на Ярдли. Та уставилась в пол, а лицо ее так сильно побледнело, что бледно-розовая губная помада казалась на нем слишком яркой. Он догадался, что вся эта кутерьма вовсе не радует ее. Понятно, ведь она этого не ожидала. Странно: трудно даже предположить, что Риддли произведет жест, подобный этому, не согласовав его заранее с членами семьи Джеррида.

Находясь совсем не в том настроении, чтобы выслушивать все то, что, как он знал, прозвучит дальше, Саймон осторожно взял Ярдли под руку и повел к выходу. Сначала она немного растерялась, но, взглянув на него, поняла его состояние и послушно последовала за ним.

— Мне надо немного отдышаться, — проговорил Саймон, когда они оказались достаточно далеко от толпы. — А как насчет вас?

— Да, спасибо, не помешает.

Туфельки она все еще держала в руках, поэтому задержалась, чтобы обуться.

— Может, возьмете пальто?

— Нет. Кажется, на улице совсем не холодно.

Он открыл дверь, и они вышли на террасу, с которой открывался вид на поле для гольфа. Дул холодный ветер. Темное небо усеивали звезды.

Он подвел ее к кофейному столику.

— Присядем? Ну, как вам все это?

— Я…

Она замолчала, увидев, что к ним приближается какая-то пара. В темноте трудно было разглядеть, кто они.

— Привет, — сказал им Саймон.

Те буркнули в ответ что-то вроде нечленораздельное, все же изловчившись бросить на сидевших за столиком любопытные взгляды.

— Город, я вижу, решил канонизировать вашего деда, — заговорил Саймон. — Что вы на это скажете?

Ярдли повернулась, в глазах ее блистали слезы.

— Эй, бэби! Я понимал, что вам не хочется идти сюда со мной, но не думал, что придется пережить еще и такие неприятные минуты.

Она было засмеялась, но эта попытка преобразилась в плач.

— Это не имеет к вам никакого отношения.

— Ну, вы меня успокоили.

Она вызывающе подняла заплаканное лицо.

— Хорошо, хоть вывели… Выслушивать их… Не думаете же вы, что я достаточно наивна, чтобы поверить, будто они все и вправду любили его? «Коллекция Киттриджей» имеет для этого города особое значение, и каждый горит желанием поддержать репутацию нашей фирмы. Спектакль явно затеян для меня. Но получилась насмешка над добрым именем деда.

— О, конечно, его доброе имя!.. — простонал Саймон.

— Нет, не желаю слушать, как вы будете поносить его. И не думайте, кстати, что вы хорошо меня знаете. Вы меня совсем не знаете. Вы хотели, чтобы я пришла сюда с вами, чтобы все смотрели на нас и говорили о нас. Я исполнила ваше желание. И была готова ко всему, но только не к тому, что попаду на чествование своего деда. — Взгляд ее был устремлен вдаль. — Я знаю, вы его ненавидите, но меня это мало волнует. Мой дед прожил долгую жизнь, и, я уверена, вы не единственный недоброжелатель, которого он себе нажил. Никто не может прожить так долго и не наделать ошибок. Что бы вы ни говорили о его поступках, я любому его поступку могу найти оправдание или принести за него свои извинения.

— Но если это вас не волнует, так в чем проблема?

— Просто мне вдруг стало больно. Ведь он мог быть здесь, сыпать старыми, давно всем известными шутками и смеяться. Но его нет здесь и никогда больше не будет. Дед всегда был рядом со мной. Мать умерла, отец слишком занят работой и общественной жизнью, чтобы уделять мне достаточно внимания и интересоваться моими делами… А вот дед всегда был рядом, строгий, все проверяющий и дающий советы, что и как мне делать дальше. Для меня его смерть была страшным потрясением, я до сих пор не могу ни забыть его, ни предать его память.

Саймон протянул руки, взял ее за предплечья и осторожно притянул к себе. Она припала к его груди и тихо заплакала. Чувствуя себя слишком большим и грубым, как и весь этот окружающий ее мир, он держал Ярдли так, будто боялся, что она может разбиться. Потом обнял ее чуть крепче и погладил по волосам. Ощущая легко скользящий под пальцами шелк, он почувствовал, как в груди его что-то сжалось. Саймон не умел утешать плачущих женщин. Но он хорошо знал, что такое потеря. Однако даже сейчас, когда он обнимал ее, его мускулы невольно напрягались, будто в любой момент эта страдающая женщина могла превратиться в безжалостную фурию и вонзить ему в грудь нож. Наблюдая за ней, он пришел к выводу, что она совсем не так забавна, как он предполагал раньше. Куда подевалась та дерзкая и нахальная девица, которую он поймал на изгороди своей усадьбы?

Ярдли вытерла слезы, отодвинулась от него и виновато сказала:

— Простите, я испортила вам вечер.

— Какого дьявола вас должны заботить подобные пустяки?

— Ну, ведь всю эту кашу заварила я. Пробралась в ваш дом, собиралась украсть нечто, пусть даже я и считаю, что это нечто принадлежит моему семейству…

По поводу последнего замечания Саймон ничего не сказал.

— Может, пойдем еще потанцуем?

Она задумчиво покачала головой.

— Нет, что-то не хочется.

Он посмотрел в большие синие глаза и страстно захотел отвлечь ее от болезненных воспоминаний. И все же то, что он использовал ее в своих интересах, низводило его на один уровень с Мими. Насчет миссис Киттридж он не заблуждался: взвалив на внучку собственное горе и вынудив ее пойти на преступление, та вряд ли способна испытывать угрызения совести. Помогай ему Бог, но сегодня вечером он должен вести себя по-джентльменски. Хотя будет сожалеть об этом, да и уже сожалеет.

— Подождите здесь, — сказал он, встал и направился в зал собрания.

Ярдли начинала дрожать на холодном ветру, осознав вдруг, что она почти голая. Когда Саймон исчез в здании клуба, ей подумалось, что он пошел за пальто, поскольку решил отвезти ее домой. Недолго же длилась их встреча — она взяла и разразилась слезами из-за этого идиотского чествования. Наверное, он казнит себя, что притащил ее сюда. Ей бы тайно злорадствовать, но она чувствовала в себе одну лишь опустошенность. А ведь был такой прекрасный осенний вечер.

Все ясно и просто, она лишись своего деда. Возможно, Саймон не понимает этого. Разыгрывает из себя эдакого крутого парня, не испытавшего, что такое нуждаться в ком-то, от кого ты долгие годы целиком зависел…

Горячая сильная рука легла на ее озябшее плечо.

— Пойдемте, нам не мешает немного прогуляться.

Перед ней стоял Саймон. В руке у него покачивалась бутылка виски «Джек Дэниэлс», которую он держал за горлышко.

Надо извиниться и отправиться домой, но, честно говоря, ей этого не хотелось. Как она жила, вернувшись в этот город? Проводила по несколько долгих, нудных часов в офисе и мастерских «Коллекции Киттриджей», а потом бродила как неприкаянная по большому пустому дому бабушки. Но и с этим Саймоном… Бог его ведает, что у него на уме… Может, он просто соблазнить ее задумал? Впрочем, сегодня он ведет себя гораздо пристойнее, чем в ночь ее вторжения в его угодья.

Ничто не может оправдать такого безрассудства: взять да и отправиться с ним в темноту, на пустынное поле для гольфа, да еще и с бутылкой спиртного. Но она видела, что он не принадлежит в тому сорту мужчин, которые в отношении женщин склонны к насилию. Ему не откажешь в самообладании. Даже застигнув ее в своем доме, он вел себя сдержанно. Иной на его месте поступил бы с ней не в пример круче. А она ведь даже не извинилась.

Может, все-таки удастся убедить его вернуть ей форму? Она встала и пошла, стараясь не отставать от него в бесконечной темноте поля для гольфа. Звуки музыки, долетавшие до них из зала, становились все глуше и отдаленнее.

— Клюшки-то захватить и забыли, — бодрилась она.

— Тем более что у меня их нет. Да и не умею я играть в гольф.

Саймон откупорил бутылку и поднес к губам. Отхлебнув, он вытер ладонью горлышко бутылки и передал ее Ярдли.

Та колебалась, взять ли предложенное угощение.

— Вы почувствуете себя гораздо лучше, — пообещал он. — Смелее! Надо же вам как-то поправить настроение. Никто вас здесь не увидит, кроме меня да какого-нибудь любопытного сурка, если он еще не заснул, конечно. Или вы боитесь слишком уж расслабиться в моем присутствии?

Ярдли отпила обжигающе крепкий напиток.

— Я не боюсь вас. Вы не такой страшный, каким хотите казаться. Дед не учил меня ваянию, но зато научил вещам, которым не позаботился научить вас. Гольф, мистер Блай, это не игра, это умение сочетать приятное с полезным. За партией гольфа решается немало деловых вопросов. А вы, наверное, любите футбол?

— И бейсбол тоже. — Он взял у нее бутылку и отпил добрый глоток. — Джеррид не заботился о моей карьере. Обучая меня, он просто тешил свое самолюбие, единственное, почему он тратил на меня время.

— Для человека, которому противно все, чем он был, и все, что он делал, вы слишком усердно стараетесь быть похожим на него.

Она почувствовала жар встречного обвинения в его темных глазах.

— Есть люди, которым для продвижения по жизни ничего не надо делать. Вряд ли вам приходилось с трудом добывать то, чего вам хотелось, вы просто получали и принимали это как должное. То есть жизнь, бэби, можно сказать, вся к вашим услугам. Держу пари, вам никогда не приходилось бороться за что-то.

— Да уж, я имела все. Кроме того, в чем действительно нуждалась.

Саймон опять передал ей бутылку. Но Ярдли колебалась. Кажется, он навязывает ей свой темп. И все-таки она отпила глоток, и этот второй глоток прошел у нее гораздо легче и приятнее первого.

— Наверное, вам хотелось шетлендского пони?

— Мне хотелось быть такой же, как все другие дети, — гонять по городу на велосипеде, ходить на карнавалы. Но дед и бабушка не позволяли мне поступать так, как поступают обычные дети. Если бы вы знали, как много раз я слышала, что «имею честь принадлежать к роду Киттриджей», что я не могу дружить с кем-то, кто мне нравится, потому что их семьи находились не на том социальном уровне, который…

— Вы позволяли им выбирать вам друзей?

— А как же без их одобрения? Маму я почти не помню, она умерла, когда я была маленькой, отец всегда был занят, пытаясь доказать дедушке, что он способен добиться успеха и не работая на «Коллекцию Киттриджей». Потом он снова женился. Франческа, его жена, была добра ко мне, но мы с ней никогда не играли в дочки-матери. Настоящая моя семья была здесь, в Киттридже. Я всегда чувствовала, что принадлежу дедушке и Мими.

Саймон отпил глоток, но бутылку оставил у себя в руках. И тогда Ярдли, увлеченная своим рассказом, сама взяла у него бутылку.

— Но в конце концов мне надоело жить в подобной изоляции. Слишком было одиноко. Вот почему я уехала в Бостон. Мне казалось, что там все переменится. Скажите, мистер Блай, теперь, когда вы чего-то в жизни добились, радует ли вас новое положение так, как вы этого ожидали? Или вы нашли все это невероятно скучным?

Саймон остановился у края глубокой песчаной ловушки.

— Когда мне скучно, я нахожу, чем занять свое время.

— И вам еще не надоело стремиться к лучшему существованию?

— А вам еще не надоело утешать всех, кроме самой себя? — Она ничего не ответила. Саймон спустился по откосу ловушки. — Почти как на пляже, — бодро проговорил он, садясь на песок. — Отсюда нам будет ближе возвращаться в Киттридж. — Ярдли стояла на краю песчаной западни, удивленно глядя на него. Нет, он еще не мог опьянеть до такой степени!.. — Идите сюда, бэби. Бабушка не увидит. Побудьте хоть немного непослушной девчонкой.

Ярдли осторожно ступила на склон, но клятый песок поплыл у нее под ногами, и она поехала вниз. Саймон и пальцем не пошевелил, чтобы ей помочь. Она уселась, предусмотрительно оставив между ними пространство в добрый фут, затем чуть откинулась назад, опершись на ладони и вытянув перед собой скрещенные ноги.

— Так мы всю одежду испортим.

— Пришлете мне счет за чистку. Зато здесь, внизу, нас никакие общественные торжества не настигнут.

— Вы так много работаете, что вам хочется затворяться от людей?

— Я потратил слишком много времени, мечтая о собственном деле. Вначале это казалось таким несбыточным, далеким, почти невозможным… Но я обещал себе бороться, пока не достигну всего, что может достичь человек, избрав себе определенную цель в жизни.

— И вы все еще не прекратили свою борьбу? Не надоело вам?

— Нет.

— Ну, Саймон, в таком случае вы должны понимать, что я почувствовала, узнав, какой вред вы намерены причинить моей компании.

— Я могу привести «Коллекцию Киттриджей» к банкротству, но хлеба насущного вы по моей вине никогда не лишитесь.

— Думаю, отказавшись от тиражирования селяночки, вы тоже не останетесь без хлеба насущного.

Саймон тяжело вздохнул.

— Вы очаровательная женщина, несмотря на свое происхождение и криминальное прошлое. Но поймите, отдать вам форму мне и вправду ничего не стоит, однако, как я уже объяснял, моя семья была выброшена из дела с самого начала. Так какого черта я должен это прощать?

Ярдли поджала губы, стараясь не придавать значения тому, что он там думает о ее чарах и преступном прошлом.

— Если вы хотите за форму деньги…

— Вы умеете быть такой же жестокой, как ваш дед, так же, как он, способны оскорбить человека. Но мне не нужны ваши деньги, Ярдли.

Она поежилась. Он поднял руку и прикоснулся к ее обнаженному плечу, слегка при этом сократив расстояние между ними.

— Да у вас гусиная кожа. Почему вы не сказали, что вам холодно?

Скинув пиджак, Саймон накинул его ей на плечи. Это неожиданное рыцарство тронуло ее больше, чем оно того заслуживало. Впрочем, подумала она, мог бы сообразить и раньше, видно, у него не было никого, кто требовал бы заботы и ласки.

— Не ожидала, что вы пригласите меня в свой пиджак.

Он взглянул на нее и усмехнулся.

— Это приглашение вы не обязаны были принимать.

Она улыбнулась ему в ответ, тоже почти хитро, и почувствовала, что тепло, разлившееся внутри ее тела, возникло совсем не от виски. Возможно, он как был нехорошим и злым человеком, так и остался им, но она вдруг порадовалась, что в нем произошла хоть какая-то перемена.

— Итак, несчастная богатая девушка бросается в Бостон. И что же, обрела она там свое счастье?

— Нет, — ответила Ярдли, удивившись тому, как быстро, почти не задумавшись, она произнесла это «нет».

В Бостоне она поняла только одно — какую глупость совершила, покинув родной дом. Жила словно канарейка в клетке, была избалованным домашним созданием, неспособным толком позаботиться о себе. А в большом городе, лишившись клетки, в которой ей ничто не грозило, немедленно почувствовала свою беззащитность.

— Ох, мне надо было раньше вернуться, пока еще дедушка не умер. Я несколько раз приезжала к старикам, и он с каждым разом становился все хуже. Мне казалось, что я откладываю возвращение только потому, что мне больно видеть его угасание. И вот он умер… Ну, допустим, все к тому и шло. Но как тяжело это ему досталось! И Мими… Она-то была с ним все время, до самого конца.

Саймон обнял ее и притянул к себе. Это был вполне дружелюбный жест, и Ярдли не стала противиться, напротив, склонила ему на плечо голову, забыв на время, что это неприятель. Сейчас он казался ей таким добрым и сильным. Она позавидовала его силе…

Ох, да она, похоже, захмелела! Мир вокруг нее как-то странно переменился и потерял четкость своих очертаний.

— А теперь вы совсем истерзали себя чувством вины за это. Но вы ведь не должны отвечать за кого-то, кроме себя, бэби. Даже если речь идет о старике и старухе.

— Вы так сильно ненавидите моего деда, что я даже не понимаю, как вам удавалось день за днем работать с ним в одной мастерской?

Саймон довольно долго молчал. Потом все же заговорил:

— Иногда я забывал, кто он и что он. Даже ловил себя на том, что чуть ли не любуюсь им. Но потом я все вспоминал…

— Вы ведь тоже доставили ему немало огорчений. Он был в отчаянии оттого, что мой отец отказался продолжать его дело. Но отчасти утешился тем, что готовил вас для работы на фирму, а вы вдруг взяли и оставили его. Неужели вы не понимаете, как ранили его своим уходом?

Саймон отбросил назад волосы.

— Ну, простите, что я стал источником его страданий. Я двигался в поисках лучшего. Выучился у него всему, что мне было надо, — и все.

— Да вы просто использовали его!

Саймон так посмотрел на нее, что сердце ее сжалось.

— Вы, Киттриджи, как я погляжу, такие знатоки во всем. Это он собирался использовать меня, поместив туда, где я мог принести ему наибольшую пользу, не выходя из-под его контроля и не нанося ущерба его авторитету. А у меня были свои планы, и это взбесило его. Чего я не понимаю, так это почему Мими послала вас похищать форму. Ведь, кажется, она в состоянии была нанять для этого профессионала. Зачем же посылать собственную и, судя по всему, любимую внучку?

— Да уж, конечно… Но пошли наемника, он еще, чего доброго, уронит форму и разобьет, не понимая ее истинной ценности.

Ляпнув это, она тотчас поняла, что проговорилась.

— Хммм… Я и не подумал об этой стороне дела. Ну как же, не дай Бог, семейный бизнес понесет убыток. Но все же интересно, неужели вас не смутило то, что ваша дорогая бабушка посылает вас, как ни крути, а все-таки на грабеж?

— Она потеряла мужа, и дороже всего ей была репутация компании, которую он создал своими руками.

— Вы хотите сказать, что если однажды на долю вашей семьи выпала удача, то ее уже нельзя выпускать из рук?

— Как я объясню вам суть преданности кому-то, если вы никогда не испытывали нечто подобного? И, кстати, грабеж — не ее идея, а моя. Перестаньте ее обвинять. Мы с вами взрослые люди и способны понять друг друга. К чему тут припутывать старую женщину, убитую горем?

Саймон как-то странно посмотрел на нее. Она, заметив это, отодвинулась от него и неожиданно предложила:

— Хотите, научу вас играть в гольф? Вам это весьма пригодится, если вы действительно задумали стать королем Киттриджа.

— Ну, Киттридж только начало, — язвительно улыбаясь, проговорил он. — За его околицей существует весь остальной мир, и он огромен. К тому же вряд ли из меня выйдет новый Арнольд Палмер.

— Мне казалось, что вы человек спортивный.

— Ладно, вы учите меня игре в гольф, а я вас — сигать через заборы. — Ее ядовитый взгляд он проигнорировал. — Мальчишкой я частенько стоял за забором и думал, что там, за ним, какое-то волшебное место, нечто вроде Диснейленда. Мы с младшим братом перелезали через забор и собирали потерянные шарики для гольфа, а потом продавали их членам гольф-клуба. И они платили нам как миленькие, платили за то, что и так принадлежит им, но что они потеряли.

— Я и не знала, что у вас есть брат.

— Да я и сам теперь в этом не уверен. Я не видел Гленна с той самой ночи, как исчезла моя матушка.

— Ваша мать увезла его?

Саймон так долго ничего не отвечал, что она и ответа ждать перестала. Но он все же заговорил:

— В одно прекрасное утро мы с отцом проснулись, а их не было.

Ярдли откинулась назад и уставилась на него во все глаза.

— Как? Даже не попрощавшись?..

— Думаю, отец знал, в чем дело. Но вот я — не знал. Она оставила записку, где сообщала отцу, что всегда любила его, но больше не может терпеть такой скопидомской жизни. Он никогда не показывал мне этой записки, просто сказал, что там написано.

— Почему она взяла вашего брата?

— Вы хотите спросить, почему она взяла его, а не меня? — Саймон пожал плечами. — Не стесняйтесь, спрашивайте. Я все равно не смогу ответить, поскольку и сам никогда не мог этого понять. Отцу она, может, в прощальной записке как-то и объяснила это, но мне он ничего никогда не говорил. Наверное, просто не хотел меня травмировать. Знаете, если бы она написала, что ей все надоело, опостылела нищета и что она уходит, забрав первого, кто подвернулся под руку, папе было бы легче. Но она написала: «Я всегда любила тебя». Вот с чем ему было трудно справиться. Он был достаточно наивен, чтобы поверить ее словам. Черт! Да он до сих пор верит в это! Верит по сей день. Знаете, его никогда не оставляла надежда, что в один прекрасный день они вернутся. Вот что мне труднее всего простить ей. Господи, что она с ним сделала!

Ярдли прочитала в его глазах боль. Сердце ее сжалось при мысли о том, что он до сих пор страдает, и она вдруг поняла, почему Саймон был таким жестким и суровым и так стремился выказать свою непреклонность всем, кто хоть в чем-то был не согласен с ним. Она испытала боль при мысли о маленьком мальчике, который проснулся однажды утром и обнаружил, что его семья, да что там семья, весь его мир рухнул.

— Должно быть, вы очень страдали.

— Да нет, не особенно…

Ярдли приложила ладонь к его груди.

— Возможно, она оставила именно вас, а не брата, потому что, как видно, знала, что вы гораздо сильнее его. Но поймите и ее, ведь она уходила, скорее всего, в сплошную неизвестность, ни работы, ни места, где можно преклонить голову…

Саймон удивленно смотрел на нее, пытаясь понять и чувствуя, что понять ее до конца не способен.

— Как же так? Вы не можете простить мне ненависть к вашему деду, но пытаетесь понять и оправдать женщину, которую и в глаза не видели… И пожалуйста, перестаньте утешать меня. Я вообще не хотел говорить с вами об этом. Сам не пойму, почему заговорил…

Ярдли прижала палец к его губам. Он как-то сразу затих и стал искать ее взгляд, будто надеясь найти там внутреннюю поддержку, от которой только что отказался словесно. Она почувствовала его смятенное состояние, смущение и то, как глубоко он пытается запрятать свою боль.

И вдруг, отбросив все свои обиды и гнев, она увидела человека, способного чувствовать и страдать так же глубоко и сильно, как она сама. Не желая того, он все же не смог скрыть своей боли, и это, как ни странно, сблизило их, поскольку она вдруг увидела, насколько он беззащитен.

Она охватила ладонями его лицо, чувствуя, как он прильнул к ее рукам, будто к целебному источнику, дающему забвение от всех бед и горестей жизни. Тогда, встав на колени и отбросив все рациональные соображения и запреты, она поцеловала его в губы.