Ярдли была так же не готова к настойчивому натиску жарких, твердых губ, овладевших вдруг ее ртом, как и к приливу крепкого хмельного жара, волной прокатившегося в ней. Бесстыдно и забыв всякую осторожность, она отвечала на его поцелуй с не меньшей пылкостью, и ей казалось, что невозможно насладиться досыта этим экзотическим, интригующим вкусом. Саймон был именно так мужествен и властен, как всегда представлялось ей, контакт с ним воспламенял ее чувства. Он поддерживал ее голову под затылок, как будто она могла вырваться. Но нет, она не вырывалась, она гладила его по лицу.

Его поцелуй становился все настойчивее. Он исследовал ее язык, нёбо, осязал и пробовал ее на вкус, и этого волшебного вкуса не мог заглушить легкий привкус виски. А она, захлестнутая наплывом чувств, целиком погрузилась в мир поцелуя, забыв обо всем на свете.

Сползая вниз по песку, он и ее увлек за собою, опрокинув себе на грудь. Пиджак, которым раньше он укрыл ее, свалился, но она этого не почувствовала, ибо тело ее пылало. Лежа на нем, она чувствовала крепость его мышц, напрягшихся и горячих. Его бедра прижались к ее телу, и она почувствовала, как сильно он возбужден, это даже испугало ее, но поцелуй все длился и увлекал ее в какую-то бездну, в которой, однако, она не переставала ощущать все то, что воспаляло ее чувственность.

Ее груди под тонкой тканью платья напряглись, и Саймон, почувствовав это, просунул руку в вырез платья и накрыл ладонью один из прелестных холмиков. Когда его пальцы слегка сжали ее чувствительную кожу, она застонала. Он так умело ласкал ее, будто лепил из глины. Ярдли просто изнемогала от наслаждения, которое пронизывало все ее тело. Она закрыла глаза, растворяясь в восхитительных ощущениях и будто раскрываясь ему навстречу. А он чувствовал себя на верху блаженства.

И вот, все еще лаская ее грудь, Саймон прервал столь долго длившийся поцелуй.

— Ярдли!

Она услышала свое имя, произнесенное шепотом и уплывшее в ночной воздух. Подняв веки, она вгляделась в его темные глаза, и те показались ей слегка остекленевшими, что не удивило ее. Уголки его губ приподнялись, явив на губах некое подобие улыбки, рожденной нежностью, которую нельзя выразить словами. Родинка на его щеке усиливала это выражение. Его взгляд обещал ей немыслимое счастье, но что-то в ней настороженно возражало. Она понимала, что если подчинится ему, это будет самым безрассудным поступком в ее жизни. Однако инстинкт был сильнее. Ярдли всем своим существом хотела еще большей близости с Саймоном Блаем. Она хотела его с тех пор, когда была слишком юной, чтобы выразить это даже себе. Но может ли она теперь доверить себя человеку, который не выказывал ей ничего, кроме презрения? Он сказал ей, что ненавидит всю ее семью; почему же она не верит этому? Возможно, потому что так же упряма и идиотична, как и он.

Она перевела дыхание, не отводя от него глаз, и вдруг поняла, что улыбается в ответ на его нежную улыбку.

Очевидно, он не собирался давать ей много времени на размышление. Прикоснувшись к ее шее, он опустил бретельку, затем обнажил в лунном свете ее грудь.

— Милая, да у тебя, оказывается, под платьем ничего нет? — спросил он, трогая затвердевший сосок. — Для нас это опасно, не правда ли?

Ярдли почувствовала новую волну возбуждения, и она рефлекторно прижалась к нему. Саймон медленно разъединил коленом ее ноги, и его мускулистое бедро прижалось к ней, доставляя ей танталовы муки вожделения, поскольку он к тому же продолжал ласкать ее грудь. Она услышала слабый стон изнеможения и поняла, что издала его сама.

— О Господи, ты немыслимо нежная, — пробормотал он. — Такая, какой я всегда тебя и воображал.

Единственное, что в этот момент занимало Ярдли, это его признание. Весь остальной мир будто заволокло туманом, она почувствовала невыразимую, мучительно-сладостную истому. До сегодняшнего вечера она верила, что испытала страсть, и была полноценной женщиной. Но никогда она не ощущала еще такой силы возбуждения, как сейчас…

А его руки уже скользнули вдоль ее тела, он слегка отстранился и теперь ласкал ее всю, потом снова стал целовать. Стон наслаждения вырвался из гортани Ярдли, когда Саймон целовал ее грудь. Потом, поднявшись по шее и забредя по дороге за ухо, губы его вновь возвратились к ее губам.

Отдавшись его поцелую и наслаждаясь нежной лаской его сильных рук, она загоралась все больше. И вот обняла его за плечи, а он, восприняв это как некий знак, сильным, но бережным движением перевернул ее на спину и склонился над ней.

— Шшшш… — прошептал он.

Она начала вспоминать, что они находятся чуть не в центре поля для гольфа и что в здании, расположенном в нескольких сотнях ярдов от них, танцевало и веселилось чуть не все общество Киттриджа. Ей бы испугаться хотя бы того, что их могут обнаружить. Но странно, это вдруг показалось ей сущей ерундой. Главное, что они вдвоем. Они. Она и Саймон…

Когда он перевернул ее на спину, это показалось ей самым естественным движением в мире. Песок немного расползся под ней, когда ее придавила сладостная тяжесть его тела.

Ощущая его мужскую силу, она заглянула в эти темные глаза и почувствовала, что готова ему отдаться. А он все ласкал ее обнаженную грудь, на которую лился нежный лунный свет. Никогда в жизни не была она так сильно охвачена страстью, чтобы забыть все на свете, забыть все резоны и запреты.

Саймон смотрел на нее с неистовой напряженностью. Ярдли не сомневалась, что он намерен овладеть ею. Нет, она не была столь наивной девочкой, чтобы не понимать, что происходит. Больше того, она сама хотела его. И даже если потом ей придется жалеть об этом, сейчас она хотела одного — отдаться ему…

Вот идиотка! Она вдруг разом отрезвела.

— Я не могу, — проговорила она севшим, хриплым голосом и, испугавшись, что он не так поймет ее, начала объяснять: — Без предохранения…

— Нет-нет. У меня есть.

И как по волшебству, у него в ладони оказался квадратный пакетик. Ярдли вообще показалось, что он, как фокусник, вытряхнул его из рукава. Это несколько смутило ее, но и успокоило. А он отклонился назад, проведя руками по ее груди и животу, затем запустил обе руки под подол ее платья и задрал его до пояса.

Ночной ветер сквозь тонкие кружевные трусики достиг ее кожи. Ярдли смотрела на него и думала: теперь отступать некуда, да ей и не хотелось никуда отступать…

Саймон быстро расстегнул ремень и молнию, после чего в один прием стянул с себя брюки и боксерские трусы. Затем вновь занялся ею и осторожно, терпеливыми руками скульптора снял все то, что еще оставалось под платьем, — и трусики, и чулки. Ее кожа от его прикосновений покрывалась мурашками. Но вот остывшее было возбуждение вновь охватило ее, поскольку он опять начал ласкать и целовать все ее тело.

Ярдли казалась самой себе слегка помешанной. Она явственно чувствовала, как забывает все, кроме того, что сейчас глубокая ночь, что воздух холоден, но она пылает в огне, загасить который может один лишь Саймон. А он трогал ее так осторожно, будто она сделана из тончайшего фарфора. От его дыхания, которое она ощущала кожей, ей стало жарко.

Вот теперь… Да, он овладел ею. И в этот момент, как ни странно, Ярдли вдруг начала слышать музыку, доносившуюся из клубного зала. Что-то в ее женском естестве навсегда переменилось, отозвавшись на его страстную мощь. Она не была девственницей, но сейчас ей показалось, что она впервые отдается мужчине. Осознав это, она почти испугалась, но пугаться было уже слишком поздно. И вдруг ей захотелось, чтобы и он испугался. Но зачем это ей? Она и сама не знала.

Потом новые ощущения целиком захватили ее, не оставив места всем этим дурацким мыслям, даже холодный ветер показался ей вдруг яростно обжигающим. Действие выпитого спиртного уже прошло, но ей казалось, что она пьяна.

Она чувствовала, что должна отвечать ему, и встречала его натиск напряжением бедер, в то время как пальцы ее, сначала погрузившись в его густые волосы, спустились к его плечам. И вот она уже крепко прижимает его к себе, потом снова руки ее тянутся к его шее, волосам. Но это происходило уже чисто механически, ибо все, что могло происходить, происходило в ее недрах, которые приняли его и принимали опять и опять до тех пор, пока оба не испытали нечто такое, что вознесло обоих если не до небес, то в какую-то сферу, весьма далекую от песчаной ямы на поле для гольфа…

Через какое-то время, не измеренное никем и ничем, Ярдли открыла глаза, вдруг почему-то испугавшись, что Саймона не окажется рядом. Но он был здесь, рядом.

Что же со мной произошло?

Он поднял голову и посмотрел на нее. Она заметила в его глазах тревогу и удивилась, осознав, что ее мысли зеркально отражаются в его сознании.

О Господи, что же теперь будет?

Саймон погладил ее по щеке и почти неслышно сказал:

— Ты восхитительно прекрасна.

У Ярдли пересохли губы, она вдруг дико застеснялась, осознав, что сделала нечто такое, чего ни в коем случае не должна была позволять себе делать. Во всяком случае, при таких обстоятельствах, в таком месте… Да, тело ее сейчас покойно и счастливо, но каким страшным смятением оказалось охвачено ее сознание!

Будто очнувшись, она натянула лиф платья на грудь, потом так же быстро опустила юбку. Он помог ей надеть трусики. Затем, приподнявшись, стал шарить вокруг в поисках своей одежды.

Ярдли понятия не имела, что сказать Саймону, поэтому ждала, чтобы он заговорил первым. Мелодия отдаленной музыки резонировала в холодном пространстве между ними…

Ее внимание привлек звук чужих голосов. Ярдли привстала и пыталась заглянуть за край песчаной ловушки, но Саймон обнял ее за талию и притянул вниз.

— Не стоит высовываться. Просто танцы заканчиваются, — сообщил он ей шепотом, но твердо.

Звуки разговоров, хлопанье автомобильных дверей и заводимых моторов вернули ее к реальности, а значит, — к вопросу о том, что она натворила. И вот теперь она должна прятаться здесь до тех пор, пока горожане не разъедутся по домам. В ее волосы набился песок, то же было и с одеждой, прическа растрепалась, из нее выбились длинные пряди, и она с ужасом думала о том, как выглядит.

Она кое-как стряхнула песок с одежды, затем взяла пиджак и накинула на плечи, ибо опять начинала замерзать. Съежившись и подобрав под себя ноги, Ярдли наконец посмотрела на молчавшего Саймона.

Боже, что он теперь обо мне подумает? Похотливая крольчиха, и та выказывает больше сдержанности.

Хорошо еще, что он уже оделся и теперь был в полной форме, кроме пиджака, конечно. Он сидел напротив, стряхивая с одежды песок, и посмотрел на нее, лишь когда поправлял узел галстука.

Ярдли напряглась под испытующим взглядом Саймона, страшно боясь, что он каким-нибудь холодным критическим замечанием разобьет ее сердце. Она не только осуждала себя за то, что не справилась с плотским желанием, но и страшилась его осуждения, а еще больше терзалась от мысли, что оценка случившегося во многом зависит от него. Ее самолюбие от этого страшно страдало.

— Ты ожидаешь извинений? — спросил он наконец.

— Ты же вообще ничего не говоришь.

— Разве? Ну так скажу. Ты, Ярдли, необыкновенная женщина.

Она посмотрела на него.

— Я и подумать не могла, что это случится.

— Однако ты допустила, чтобы я это сделал.

— Уж не тешит ли это твоего самолюбия?

Он немного придвинулся к ней.

— Самолюбия? Я чувствую себя так, будто попал под поезд, а мне надо как-то выразить, что я при этом испытываю. Да я просто не знаю, на каком я свете, и удивился бы, если бы мы попытались это повторить.

— Держись от меня подальше. Я не могу здраво размышлять, когда ты так близко. В голове все мешается…

— Может, ты слишком много думаешь? Ведь очевидно же, что мы очень подходим друг другу.

Жар прилил к щекам Ярдли.

— Обычно я не прыгаю в постель лишь бы с кем.

Саймон поджал губы.

— Теоретически предполагается, что сам я в этом смысле полная твоя противоположность? Так ты меня понимаешь?

— Ну, я не то хотела сказать…

— Знаешь, тебе, возможно, трудно будет в это поверить, но я весьма разборчив насчет тех, с кем творю любовь.

— А может, ты просто решил отомстить моему деду?

— Проклятье! Да твой дед ничего уже не сможет поделать с тем, что произошло между тобой и мной. К нему, во всяком случае, это не имеет никакого отношения. Возникло нечто новое…

Она фыркнула.

— Что ты хочешь этим сказать? Что это значит?

Его темные глаза сузились.

— Полагаю, это ничего не значит кроме того, что мужчина и женщина, радуясь друг другу, с удовольствием здесь соединились. Или с твоей стороны это еще одна попытка завладеть скульптурной формой?

Она посмотрела на него чуть ли не с ужасом. Ох, как же ей хотелось в этот момент закатить ему пощечину!

— Если это все, что вы можете предположить, мистер Блай, то мне жаль вас. Вы, видно, никогда и никому не доверяете. Но знайте, мало того что вы получили больше, чем полагалось вам по условиям заключенного между нами соглашения, я к тому же не стану удерживать вас от намерения публично унизить мою семью и разорить наш фамильный, с такими трудами созданный бизнес.

— Может, ты хотя бы теперь станешь называть меня по имени?

Она вдруг посмотрела на него страшно огорченно.

— Я, должно быть, совсем свихнулась, вообразив, что для тебя имеет хоть какое-то значение все то, что находится за пределами твоей личной рубашки, столь близко расположенной к твоему телу.

— Почему же ты отдалась мужчине, о котором имеешь столь низкое мнение?

Она несколько растерялась, затем не очень твердо проговорила.

— Ты не поверишь мне.

— Попытаюсь.

— Потому что я знаю, что такое одиночество.

— Разве я когда-нибудь говорил тебе, что одинок?

— Да просто я смотрю на тебя и, как в зеркале, вижу себя. Ты огородился высокими заборами и живешь точно так же, как жила я, с той только разницей, что меня от всего мира огораживали заборами мои близкие.

Он запустил пальцы в свою шевелюру, потом отбросил волосы назад. Глаза его смеялись.

— Но я-то, кажется, через ваши заборы не лазил.

— Да уж, мистер Блай, вы через забор не полезете. Куда вам!..

— А я чуть было не поверил тебе, чуть было не решил, что могу доверить тебе все, что у меня есть.

— Да мне плевать, во что вы там чуть было поверили или чуть было не поверили. Я иду домой.

Сказав это, она решительно встала. К счастью, здание клуба уже опустело, огни в нем погасли, на автостоянке было темно и пусто, там стоял только «ягуар» Саймона. Уже очень поздно. И вдруг ей подумалось, что если бы Саймон действительно хотел устроить скандал, то не таился бы в песчаной яме, а вытащил бы ее оттуда в тот момент, когда все разъезжались по домам. Закутавшись в его пиджак, как в пальто, она вылезла из ямы и направилась к зданию клуба.

— Постой, Ярдли, — окликнул он ее. — Ты что, пешком собралась топать?

— Вам-то что за дело? — резко бросила она, не оглянувшись.

Черт с ним, в самом деле. Кто он такой? Надменный и наглый ублюдок!

Опасаясь, что кто-нибудь может увидеть ее в таком виде, она прошла мимо клубного здания и с облегчением убедилась, что главные ворота не заперты. Вышла за ограду и устремилась в сторону дома. Путь и правда был не близкий, но ею двигали ожесточение и обида. Холод проникал под пиджак, и когда она поднимала отвороты, придерживая их рукой у шеи, то подумала, что неплохо было бы сейчас вернуться и швырнуть этот клятый пиджак ему в лицо. Но нешуточный холод не позволил ей особенно долго прислушиваться к голосу гордости. Ладно, пусть… Потом она отдаст этот пиджак в чистку и найдет способ вернуть его владельцу. Ее высокие каблуки оскальзывались и проваливались на этом чертовом гравийном покрытии автостоянки, так что она в любую секунду могла упасть.

— Вернись, Ярдли! — раздалось в темноте. Она и не подумала обернуться и услышала у себя за спиной сердитое бормотание. На какую-то долю секунды испугалась, что он догонит ее. Ему ведь ничего не стоит схватить ее, он на все способен, она не сомневалась. Но не слыша шагов у себя за спиной, с облегчением перевела дыхание. Там, в темноте, прозвучал лишь один звук — стук автомобильной дверцы.

Достигнув дороги, Ярдли заметила свет автомобильных фар, машина на расстоянии следовала за ней. Конечно же это Саймон, больше некому. Но он и не думал догонять ее и умолять сесть в машину.

Долго сдерживаемое напряжение, злость и досада грозили прорваться потоком слез, но она из последних сил старалась не заплакать. После истории с Грантом, случившейся в свое время в Бостоне, ей следовало получше знать, как вести себя с такими людьми, и больше никогда не уступать грубой мужественности. В свое время она игнорировала то, что могло послужить ей серьезным предостережением, — переменчивость настроений Гранта, его холодный нрав — и, следуя физическому влечению, попала в его постель.

Грант благополучно лишил ее невинности. Ярдли не сомневалась, что они любят друг друга. Но постель была единственным, что их объединяло. И поначалу она была слишком захвачена этим, чтобы осознать: он рад ей лишь тогда, когда она рядом. Принимать на себя какие-либо обязательства было последним, что его занимало.

Неужели она, как ненасытная потаскушка, совершенно не способна сдержать свою похоть? Саймон Блай, ведь она это видела, был самодоволен и груб, но стоило ему поцеловать ее, как она забыла все доводы рассудка. И первая поцеловала его… Ох, черт!

Они с Грантом даже не были, собственно говоря, так уж счастливы в постели, но она поняла это только сегодня, только после близости с Саймоном. С Грантом она ни разу не испытывала того, что заставил ее испытать сегодня Саймон. Только теперь она почувствовала себя настоящей женщиной.

Ее тело тотчас отозвалось на воспоминание о случившемся, и она заставила себя думать о другом. Ну уж нет, она никогда больше не повторит такой ошибки!

Как горько. Она ведь, в сущности, всегда чувствовала себя одинокой. Мало ей было потери матери, так еще и отец оставил ее, обзаведясь другим семейством. Даже ее сестра, с которой они могли бы подружиться, принадлежала к другому миру, ко второй семье отца, так что и отношения их никогда не были по-настоящему родственными. Мими и дедушка по-своему любили ее, но держали в такой изоляции от внешнего мира, что это тоже не способствовало получению ею от жизни нормальных радостей. Ощущение, что она видит жизнь лишь со стороны, не оставляло ее никогда. Она утверждалась тем, что без устали демонстрировала миру собственную независимость, но и это не доставляло ей никакого удовлетворения. А уж что говорить о знании жизни? Не потому ли она так глупо попалась на удочку сначала Гранта, а теперь вот — и Саймона?

Саймон Блай, что это за человек?

Мы столкнулись, как две живые галактики, а он способен думать лишь о сохранении этой идиотской гипсовой формы!

Она скрестила на груди руки, поплотнее запахнув его пиджак. Его обвинение уязвляло ее все больше, ибо оно в какой-то степени было справедливо. Ведь она и в самом деле надеялась убедить его возвратить форму. Но не из-за этого, видит Бог, она сотворила с ним любовь. Как он мог даже подумать, что она на такое способна? Мысли в голове у нее начали путаться…

Когда Ярдли дошла наконец до начала длинной подъездной дорожки, ведущей к дому Мими, «ягуар» набрал скорость, промчался мимо нее и исчез в ночной темноте.

Скатертью дорожка, зло подумала она. Может быть, после долгой горячей ванны она сумеет крепко заснуть. Хорошо еще, что Мими укатила в Нью-Йорк.

И только в тот момент, когда ей понадобился ключ, она вспомнила, что и пальто ее, и сумочка остались в загородном клубе. С вещами, конечно, ничего не случится, утром она поедет и заберет их. Но как она объяснит свое бегство с бала, да к тому же такое скоропалительное, что даже вещи ею были забыты? А сейчас ей придется звонить в дверь и как-то объяснять все это разбуженной Селине.

Несчастная и растерянная, она, поднимаясь по лестнице, сбросила пиджак Саймона и повесила на руку. Она даже попыталась как-то привести в порядок волосы и еще раз стряхнула с платья и кожи приставшие песчинки. Потом позвонила и, понурив голову, стояла и ждала, когда сестра ей откроет.

Селина явилась перед ней в красных пушистых домашних тапочках и какой-то просторной фланелевой одежке, подозрительно напоминающей мужскую пижаму.

Открыв дверь, Селина осмотрела Ярдли сверху донизу, и лицо ее начало расползаться в улыбке.

— Хорошо повеселилась? — спросила она.

— Я не желаю говорить об этом.

— Ты выглядишь так, будто тебя похитили, вываляли в грязи, а потом потеряли.

Метнув в сестру ядовитый взгляд, она прошла мимо, бросила пиджак на первый подвернувшийся стул и решительно направилась к себе.

— Постой, Ярдли, я ждала тебя весь вечер, чтобы услышать, как Золушка повеселилась на бале. Кэйси заснул, а я приготовила нам по чашке чая — и больше ничего.

— Что значит «и больше ничего»? — пробормотала она.

— Я бы приготовила и что-нибудь поесть, но в доме хоть шаром покати… Неужели Мими не может держать хоть какие-то припасы?

Ярдли нахмурилась, сердито подумав, что ее сестрица вполне могла сесть в машину, доехать до супермаркета и купить все, что ей хочется. Потом, остыв, она предположила, что Селина, должно быть, опять обанкротилась. Что еще могло занести ее сюда?

— Завтра, сестричка, мы съездим в магазин и купим все что нужно.

На кухонном столе стоял чайник, чашки с блюдцами, чайные ложки и сахарница. Селина придвинула для Ярдли стул и предложила ей сесть, а та изумленно смотрела на китайский фарфор. Мими просто удавила бы Селину за то, что та им воспользовалась.

— Что-то я не слышала, чтобы подъезжала машина Саймона, — заметила Селина. — Хорошая машина, а-а? Ездит бесшумно?

— Я вернулась пешком, — созналась Ярдли.

— Как? Ты шла пешком от самого загородного клуба? И Саймон позволил тебе? Где он был?

— Меня это мало заботило.

— Только не говори мне, что вы с ним опять сцепились из-за этой клятой давно изношенной формы.

— Я все равно приберу ее к рукам. — Ярдли жестко рассмеялась.

Селина, вдруг задохнувшись, поставила чашку на стол, так и не успев сделать ни глотка.

— Да вы, я вижу, сошлись, не так ли? — Ее голос дрожал от удивления и восторга. — Ну, сестренка, я просто тебя недооценивала.

Ярдли положила руки на край стола, уронила на них голову и наконец позволила себе расслабиться, превратившись чуть не в тряпичную куклу.

— Я определенно гений идиотизма. Мужик, собравшийся уничтожить мое семейство, хватает меня с поличным в своем доме и шантажом вынуждает отправиться с ним на осенний бал, где я еще подслащиваю его победу пылким и возвышенным сексом на дне песчаной ямы.

Селина, встав и стоя перед сестрой, утратила дар речи. Правда, ненадолго.

— Ты? Такая выдержанная, благовоспитанная и консервативная? В песчаной яме?

— Чудовищно, не правда ли? Знаешь, Селли, сама до сих пор не могу поверить, что это случилось со мной.

— Это случилось потому, что ты слишком похожа на деда. Ты всему миру хочешь доказать, что ни в ком не нуждаешься и вполне владеешь собой, а также всем, что тебе нужно. А когда видишь, что есть вещи, которые тебе не принадлежат, то плюешь на все и добываешь их любыми путями, иногда очень странными. Однако в данном случае тебя оправдывает то, что мужчина, заехавший сегодня за тобой, способен очаровать любую старую деву. Да и вообще, иногда двое встречаются и так ошеломлены друг другом, их так друг к другу влечет, что остановиться уже невозможно. Ничто в мире их не удержит…

— Ох, Селли, пожалуйста! Я достаточно взрослая, чтобы понимать такие вещи. Но в том-то и дело, что Саймон последний мужчина, с кем я хотела бы иметь дело.

— Итак, наконец дождавшись чего-то стоящего, ты намерена подавить в себе чувство и от всего отказаться?

— Благодарю вас, профессор Киттридж.

Селина отмахнулась от сарказма сестры.

— Ты, я вижу, гораздо лучше провела с ним время, чем планировала, не так ли? И мир не перевернулся. А теперь вдруг надумала казнить себя за это, да?

Ярдли хмуро кивнула.

— Ты только подумай! У него наготове оказался презерватив. Ох, лучше бы этого не было. Тогда, по крайней мере, мы могли бы остановиться. Но он прихватил с собой эту штуковину, будто заранее знал, что именно так все и произойдет.

— Ну, многие мужчины таскают это в кармане просто так, на всякий непредвиденный случай. Я, кстати, считаю, что они поступают правильно. Мало ли что… Поначалу такая готовность номер один тебя, конечно, несколько покоробила, но в дальнейшем ты перестанешь обращать на это внимание.

— Что — нет? Ты меня просто пугаешь.

Долго сдерживаемые слезы вдруг прорвались, и Ярдли сбивчиво, сквозь плач, заговорила:

— Я слишком чувствительна, Селина. Когда он приближается, я будто под гипнозом… Он сильный, грубый и саркастичный, но, когда он говорит, я просто немею… От одного звука его голоса… Это какое-то безумие. А иначе — что же?

— О'кей, он, как я вижу, хорош в постели, вернее будет сказать, в песчаной яме. И ты любишь его. Так почему же ты не хочешь больше его видеть?

— Слишком уж быстро он оставил меня. Видно, просто не способен заботиться о ком-то, кроме себя. Плевать он хотел на этот город, и особенно на нашу семью, которую ненавидит за все то плохое, что он пережил в своей жизни. Я и так слишком много в эти последние несколько месяцев потеряла. С меня довольно. Не хватало, чтобы вдобавок я осталась еще и с разбитым сердцем.

Селина начала убирать со стола чашки и блюдца, составляя бесценный фарфор в раковину и туда же сливая нетронутый чай. Завершив дело, она пожала плечами и сказала:

— Значит, ты решила никогда больше с ним не встречаться. Прекрасно. Почему бы тебе теперь не пойти и не принять ванну, пока я буду тут мыть посуду?

— Думаю, я так и сделаю. Спасибо за чай.

Уголки губ у Селины вдруг озорно приподнялись.

— Знаешь, сестренка, у меня к тебе есть еще один вопрос.

— Не знаю, смогу ли ответить…

— Как ты думаешь, на кого ты сейчас похожа?

Ярдли тихонько засмеялась.

— На маленького ребенка, перепачкавшего свой воскресный костюмчик в песочнице. Спокойной ночи, Селли.

— Спокойной ночи.

Осознав, что она сумела рассмеяться над событием, которое чуть было не перевернуло всю ее жизнь, Ярдли поняла, что может жить дальше, как и жила. Она направилась к лестнице, пытаясь сконцентрироваться на горячей ванне и теплой постели. Но Саймон бесцеремонно вторгался в ее мысли. Она спросила себя, где он сейчас и что делает. Думает ли о ней или уже забыл? И что заставляет ее так страстно и отчаянно желать, чтобы и она занимала его мысли и сердце?

В его присутствии она беспомощна и безвольна, она становится слабым мотыльком, который не может преодолеть тяги к свету и летит на опасное сияние лампы. Даже теперь она чувствовала его, будто их соитие все еще продолжалось. Понимает ли он, что не просто овладел ею, но и пробудил в ней истинную страсть? Но, так или иначе, она не станет одним из его трофеев.

Ее единственным упованием было спастись от него, будто от этого и в самом деле зависела сама ее жизнь.