Сцена девятая
Магазинчик поздним вечером. ДОКТОР осматривает окровавленное лицо БИЛЛИ. КЕЙТ у прилавка. ЭЙЛИН выглядывает за дверь.
Эйлин: ДЖОННИПАТИНМАЙК почти всему острову раззвонил, что Билли к нам вернулся.
Кейт: Сегодняшний день богат новостями.
Эйлин: У него буханка хлеба в руке и две бараньи ноги под мышкой.
Кейт: Билли вернулся, Малыша Бобби арестовали, а дочка Джима Финнегана постриглась в монашки. Этого уж никто не ожидал.
Эйлин: У монашек, небось, совсем дела плохи, если уж они приняли к себе дочку Джима Финнегана.
Кейт: Видно, снизились требования в монастырях.
Билли: А почему бы дочке Джима Финнегана и не стать монашкой? А что шлюха она, только слухи.
Доктор: Да нет, она и правда шлюха.
Билли: Правда?
Доктор: Да.
Билли: А вы откуда знаете?
Доктор: Можешь поверить мне на слово.
Эйлин: Ведь он же доктор.
Билли: (пауза) Просто мне не нравятся люди, которые сплетничают про других, вот и все. Мне самому от таких досталось.
Доктор: Но разве не ты виноват, что о тебе пошли все эти слухи? Разве не ты подделал письма от меня, за что тебе еще предстоит ответить?
Билли: Простите, доктор, но у меня разве были другие перспективы?
Эйлин: «Перспективы» — вы слышали?
Кейт: Они все так умничают, когда вернутся из Америки.
Эйлин: Перспективы. Ну, не знаю.
Билли: Наверное, доктор не откажется выпить чашку чаю, вы не принесете?
Эйлин: Хочешь от нас отделаться? Если так, то скажи прямо.
Билли: Да, хочу отделаться и говорю об этом прямо.
ЭЙЛИН смотрит на него несколько секунд, после чего они обе с грустным видом выходят в заднюю комнату.
Доктор: Не стоит так с ними разговаривать, Билли.
Билли: А чего они заладили одно и то же.
Доктор: Я все понимаю, но они ведь женщины.
Билли: Знаю.(Пауза.) Можно, я вас спрошу, доктор. Что вы помните о моих родителях? Что они были за люди?
Доктор: А почему ты спрашиваешь?
Билли: Когда я был в Америке, я часто думал о них, о том, что бы они стали делать, окажись они там. Они ведь в Америку отправились в ту ночь, когда утонули?
Доктор: Говорят, так и было. (Пауза.) Насколько я помню, лучшими из людей назвать их было трудно. Твой отец был законченным пьяницей и постоянно ввязывался в драки.
Билли: Я слышал, моя мама была красивой женщиной.
Доктор: Да нет, нет, ужасной уродиной.
Билли: Правда?
Доктор: Она своим видом могла свинью испугать. Но, гм, несмотря на внешность, иногда была довольно милой, хотя изо рта у нее разило так, что на ногах не устоять.
Билли: Говорят, отец бил ее, когда она была беременна, поэтому я такой и родился.
Доктор: Ты такой родился из-за болезни, Билли. Битье здесь совсем ни при чем. Так что не романтизируй.
БИЛЛИ кашляет, хрипит.
Доктор: Я вижу, хрипы у тебя не прошли.
Билли: Нет, хрипы у меня не прошли.
Доктор: Хрипам давно пора бы пройти.
Он вынимает стетоскоп и прикладывает к груди БИЛЛИ.
Стало лучше или хуже со времени поездки? Вдохни.
Билли: Может, немного похуже.
Доктор: прикладывает стетоскоп к спине БИЛЛИ.
Доктор: Но ведь крови нет, когда ты кашляешь, правда?
Билли: Немножко бывает. (Пауза.) Время от времени.
Доктор: Выдохни. А как часто это время от времени, Билли?
Билли: (пауза) Почти каждый день. (Пауза.) Это туберкулез?
Доктор: Нужно сделать анализы.
Билли: Но похоже на туберкулез?
Доктор: Похоже на туберкулез.
Билли: (тихо) Вот так совпадение.
ДЖОННИ тихо входит. Все это время он подслушивал под дверью. Под мышками у него две бараньи ноги, в руках буханка хлеба, которые он держит при себе на протяжении всей сцены.
Джонни: Значит, все-таки туберкулез?
Доктор: Слушай, Пустозвон, ты когда-нибудь перестанешь подслушивать под дверью?
Джонни: Храни нас Господь, но я уверен, что именно он наслал на Калеку Билли туберкулез за то, что он клялся, что у него туберкулез, когда туберкулеза у него не было, а из-за этого получалось, что новости у Пустозвона недостоверные.
Доктор: Господь не насылает на людей туберкулез, Пустозвон.
Джонни: Нет, насылает.
Доктор: Не насылает, я сказал.
Джонни: Но ведь язву египетскую наслал, а это чем хуже?
Доктор: Язва и туберкулез — разные вещи, Пустозвон, он и язву египетскую не насылал.
Джонни: В Древнем Египте.
Доктор: Да не было этого.
Джонни: Но что-то же он сделал с этими чертовыми египтянами!
Билли: Он убил их первенцев.
Джонни: Он убил их первенцев и обрушил им на головы жаб, вот. Я смотрю, мальчик знает Писание. Твои тетки уже слышали, что у тебя туберкулез, Калека Билли?
Билли: Нет, не слышали, и ты им ничего не скажешь.
Джонни: Да это же моя работа — рассказывать!
Билли: Это совсем не твоя работа, и потом, разве тебе мало новостей на сегодня? Можешь оказать мне услугу раз в жизни?
Джонни: Раз в жизни, говоришь? (вздыхает) Ладно, не скажу.
Билли: Спасибо, Пустозвон.
Джонни: ДЖОННИПАТИНМАЙК добрый христианин.
Доктор: Я слышал, ты сегодня в кино опять свою мамашу самогоном поил, Пустозвон.
Джонни: Понятия не имею, где она его взяла. Она сущий дьявол, честное слово!
Доктор: А где сейчас твоя мамаша?
Джонни: Дома. (Пауза.) Лежит под лестницей.
Доктор: А что она там делает, под лестницей?
Джонни: Ничего. Просто так лежит. И, кажется, счастлива. Выпивка у нее есть.
Доктор: А как она оказалась под лестницей?
Джонни: Свалилась с нее! Как еще можно оказаться под лестницей?
Доктор: И ты оставил ее там лежать?
Джонни: Я что, нанимался ее поднимать?
Доктор: А ты как думал?
Джонни: Слушайте, у меня работы хватает и по распространению новостей. У меня есть дела поважнее, чем мамаш подбирать. Видите, какие я раздобыл бараньи ноги и буханку в придачу? День удался.
ДОКТОР молча складывает свою черную сумку, потрясенный; ДЖОННИ восхищается бараниной.
Доктор: Я ухожу, Билли. Пойду домой к Джонни, посмотрю, жива ли еще его мамаша. Ты придешь завтра анализы сдать?
Билли: Приду, доктор.
ДОКТОР выходит, не спуская глаз с ДЖОННИ. ДЖОННИ садится рядом с БИЛЛИ.
Джонни: Моя мамаша вовсе не лежит под лестницей. Просто я больше не могу выносить этого хрена занудного.
Билли: Ты нехорошо поступил, Джонни.
Джонни: А ты прямо, главный эксперт, знаешь, что хорошо, а что нет. Да, Калека Билли?
Билли: Наверно, нет.
Джонни: И потом, что тут плохого? Делай, что хочешь, и посылай всех на хрен, вот девиз Джонапатинмайкла.
Билли: Ты, когда под дверью подслушивал, слышал, что МакШерри говорил о моей маме?
Джонни: Кое-что слышал.
Билли: Он правду говорил?
ДЖОННИ пожимает плечами.
Билли: Про это из тебя слова не вытянешь, а про гусиную вражду или овечьи дефекты языком метешь — как метлой машешь.
Джонни: Кстати о гусиной вражде, слыхал последнюю новость?
БИЛЛИ вздыхает.
Джонни: Мы-то все думали, что Джек Эллери и Пэтти Бреннан готовы поубивать друг друга после гибели кошки и гуся, так можешь себе представить? Какой-то малец видел их сегодня утром на сеновале, целовались взасос. У меня это в голове не укладывается… Чтобы два парня целовались, да еще те, которые друг другу даже не нравятся.
Билли: (пауза) Ты сменил тему, Пустозвон.
Джонни: Это я мастер — темы менять. А какая была тема? Ах да, твои утопшие родители.
Билли: Они правда были такими жуткими, как МакШерри говорит?
Джонни: Совсем они не были жуткими.
Билли: Нет? Но ведь они бросили меня и решили уплыть.
ЭЙЛИН возвращается с чашкой чая.
Эйлин: Вот чай для доктора.
Билли: Доктор ушел.
Эйлин: Как, без чая?
Билли: Очевидно.
Эйлин: Ты опять умничаешь, Билли Клейвен?
Джонни: Давайте, я выпью докторский чай чтобы сохранить мир в семье.
Дает ему чай.
Джоннипатинмайк готов на любые жертвы, лишь бы помочь людям. А печенья у вас нет?
Билли: Ты снова меняешь тему?
Джонни: Не меняю. Я хочу печенья.
Эйлин: У нас нет печенья.
Джонни: Готов поспорить, у вас навалом печенья. А что вон там на полках, за банками с горошком?
Эйлин: Там тоже горошек.
Джонни: Вы заказываете слишком много горошка. А как человек может пить чай с горошком? Если он нормальный, конечно, а не придурок. (Поправляет баранью ногу под мышкой.) Вы же не можете сказать, что Джоннипатинмайк придурок. Ну уж нет.
Билли: Джоннипатинмайк. Так про моих родителей. Про их плавание.
Эйлин: Это новость столетней давности, Билли. Забудь про это…
Джонни: Если парень хочет услышать, пусть слушает. Ведь он теперь совсем большой и много путешествовал, так почему бы ему не послушать?
Эйлин: Ты ведь не расскажешь ему?
ДЖОННИ смотрит на нее несколько секунд.
Джонни: Той ночью я встретил их на берегу. Смотрели они в темноту, слушали рокот волн, и ничего такого я бы и не подумал, если бы не увидел вдруг, что к рукам у них привязан мешок с камнями, и садятся они с ним в лодку. Такой большой холщовый мешок, вот как один из этих. Отдали они мне тебя, а сами начали грести и поплыли на глубину.
Билли: Значит, они все-таки с собой покончили из-за меня?
Джонни: Да, покончили, но не поэтому. Ты думаешь, чтобы избавиться от тебя?
Билли: А почему же еще?
Джонни: Сказать ему?
ЭЙЛИН кивает.
Джонни: За неделю до этого они узнали, что ты умрешь, если не отправить тебя в окружную больницу и не начать лечение. Но лечение стоило сотню фунтов, а у них таких денег в помине не было. Так вот, это страховка, которую выплатили после их смерти, спасла тебе жизнь. И представляешь, именно в тот день, когда я встретил их на берегу, они завели страховой полис.
Билли: (пауза) Значит, они покончили с собой ради меня?
Джонни: Страховку выплатили через неделю, и тебя еще до конца месяца выписали.
Билли: Значит, они все же любили меня несмотря ни на что.
Эйлин: Они любили благодаря всему, Билли.
Джонни: Ну как тебе новость?
Билли: Отличная новость. Мне сегодня очень нужна была хорошая новость. Спасибо тебе, Пустозвон.
Они пожимают друг другу руки, и БИЛЛИ садится.
Джонни: Не за что, Калека Билли.
Билли: Билли.
Джонни: Билли. (Пауза.) Ладно, я пошел домой к мамаше. Надеюсь, она откинула копыта, когда доктор пришел, и у нас будет сегодня еще одна хорошая новость. (Пауза.) Скажите, хозяйка, вы можете чем-нибудь заплатить ДЖОННИПАТИНМАЙКу за новости, только не горошком?
Эйлин: Есть Чупа-Чупсы.
Джонни: (разглядывает пакетик) А что такое Чупа-Чупсы?
Эйлин: Это Чупсы, которые чупают.
Джонни: (пауза. Немного подумав) Это я не буду.
ДЖОННИ выходит. Долгая пауза.
Билли: Надо было раньше мне все рассказать.
Эйлин: Я не знала, как ты отнесешься к этой новости, Билли.
Билли: И все же надо было рассказать. Легче вынести правду, чем страх перед тем, какой она может быть.
Эйлин: Прости меня, Билли.
Пауза. БИЛЛИ позволяет ей слегка себя обнять.
Билли: Прости, что я сказал «очевидно».
Эйлин: То-то же.
Она похлопывает его по щеке. Входит ХЕЛЕН.
Привет, Хелен. Что тебе?
Хелен: Ничего. Просто пришла посмотреть на раны Калеки Билли. Говорят, они глубокие.
Билли: Привет, Хелен.
Хелен: Ты как идиот хренов во всех этих повязках, Калека Билли.
Билли: Наверное, да. Э-э… тетя там чайник не кипит?
Эйлин: Что? Да нет. А-а. (Цыкает) Да-да.
ЭЙЛИН выходит в заднюю комнату, ХЕЛЕН оттягивает бинты, чтобы заглянуть под них.
Билли: Хелен, мне же больно.
Хелен: Ты прям как девчонка, на хрен, Калека Билли. Ну, как там в Америке?
Билли: Да нормально.
Хелен: Ты видел там таких же красивых, как я?
Билли: Ни одной.
Хелен: А почти таких же красивых?
Билли: Ни одной.
Хелен: А в сто раз хуже, чем я?
Билли: Ну, может быть, пару раз и видел.
ХЕЛЕН больно тычет его в лицо.
Билли: (кричит от боли) А-а! Я хотел сказать, ни одной.
Хелен: Думай, что говоришь, Калека Билли.
Билли: Почему ты такая жестокая, Хелен?
Хелен: Мне приходится быть жестокой, и вообще, не хочу, чтобы меня использовали, поэтому мне приходится быть жестокой.
Билли: На тебя, небось, лет с семи никто не покушался, Хелен.
Хелен: Скорее уж с шести. В шесть я врезала по яйцам священнику.
Билли: Может быть, тебе немножко поубавить жестокости и стать просто милой девушкой?
Хелен: Ага, конечно. Да я скорее себе спицу гнутую в задницу вставлю. (Пауза.) Меня только что уволил торговец яйцами.
Билли: А почему он тебя уволил, Хелен?
Хелен: Ума не приложу, почему. Может быть, дело в том, что мне не достает пунктуальности. Или в том, что я перебила все яйца. Или в том, что я могу врезать ему, когда мне хочется. Правда, ни одна из этих причин не может считаться уважительной.
Билли: Конечно, нет.
Хелен: Или, может, дело в том, что я плюнула в жену торговца яйцами, но и эта причина не уважительная.
Билли: Зачем ты плюнула в нее, Хелен?
Хелен: Затем, что она этого заслуживает. (Пауза.) Кстати, я еще не врезала тебе за то, что ты занял место в Голливуде, которое по праву мое. Ведь мне пришлось перецеловать четверых режиссеров на Инишморе, чтобы обеспечить себе место, которое ты занял без единого поцелуя.
Билли: Но тогда на Инишморе был только один режиссер, Хелен. Человек по имени Флаэрти. А тебя я возле него вообще не видел.
Хелен: Тогда кого же я целовала?
Билли: Я думаю, местных конюхов, которые научились подделывать американский акцент.
Хелен: Вот ублюдки! А почему ты меня не предупредил?
Билли: Я собирался, но по-моему, тебе это нравилось.
Хелен: Целоваться с конюхами бывает приятно, это правда. Я даже, может быть, прошлась бы с конюхом разок-другой, если бы только от них не воняло свинячьим дерьмом.
Билли: А ты сейчас с кем-нибудь гуляешь?
Хелен: Нет.
Билли: (пауза) Знаешь, а меня еще никто не целовал.
Хелен: Конечно, никто не целовал. Потому что ты калека дурацкий.
Билли: (пауза) Странно, но когда я был в Америке, я думал о том, по чему бы стал скучать, если бы остался там навсегда. Я думал, стал бы я скучать по нашим местам? По каменным стенам, улицам в зелени и морю? Нет, не стал бы. Стал бы скучать по нашей еде? По горошку, картошке, горошку, картошке и горошку? Нет, не стал бы. Стал бы скучать по людям?
Хелен: Эта твоя речь надолго?
Билли: Я почти закончил. (Пауза.) На чем я остановился? Ты меня сбила…
Хелен: «Стал бы скучать по людям».
Билли: Стал бы скучать по людям? Ну, немножко стал бы, по теткам. По Малышу Бобби с его обрезком свинцовой трубой, по Джоннипатинмайку с его идиотскими новостям я бы скучать не стал. И по тем парням, что смеялись надо мной в школе, и девчонкам, что ревели, стоило мне с ними заговорить, тоже. Я думал про все это, и получалось, что если Инишмаан завтра поглотит морская пучина, то я ни по ком особенно горевать не стану. Кроме тебя, Хелен.
Хелен: (пауза) Станешь горевать по коровам, на которых любишь смотреть.
Билли: Эта история с коровами раздута сверх всякой меры. То, к чему я веду, Хелен, это…
Хелен: А ты к чему-то ведешь, Калека Билли?
Билли: Да, а ты все время меня перебиваешь.
Хелен: Ну давай, веди.
Билли: Я веду вот к чему… В жизни каждого парня наступает момент, когда он должен взять судьбу в свои руки и попытаться что-то сделать, и даже если он знает, что у него один шанс на миллион, он все же должен его использовать, иначе для чего вообще тогда жить? Так вот я и спрашиваю, Хелен, может быть, когда-нибудь, ну, я не знаю, когда у тебя будет время, или может быть… я понимаю, что я, конечно, не красавец, но вдруг ты захочешь как-нибудь вечером прогуляться со мной. Ну, может, через неделю, или две, или еще когда-нибудь?
Хелен: (пауза) Я не понимаю, чего ради мне гулять с калекой? И потом, какая же это будет прогулка, это будет ковыляние, потому что нормально ходить ты не можешь. Мне придется дожидаться тебя через каждые пять ярдов. И чего ради нам с тобой идти ковылять?
Билли: За компанию.
Хелен: За компанию?
Билли: И еще…
Хелен: И что еще?
Билли: И ещё для того, что делают влюбленные.
ХЕЛЕН смотрит на него с минуту, потом начинает тихо смеяться, давится смехом, встает и идет к двери. Возле двери она останавливается, оглядывается на БИЛЛИ и со смехом выходит. БИЛЛИ молча смотрит в пол, КЕЙТ тихо выходит из задней комнаты.
Кейт: Она все равно не очень хорошая девушка, Билли.
Билли: Ты подслушивала, тетя Кейт?
Кейт: Ничего я не подслушивала, ну, хорошо, немножко подслушивала. (Пауза.) Подожди, пока появится какая-нибудь хорошая девушка, Билли. Девушка, которой будет все равно, как ты выглядишь. Которая увидит, какое у тебя сердце.
Билли: И сколько мне ждать, пока появится такая девушка?
Кейт: Совсем недолго. Ну, может год или два. Или, в крайнем случае, пять.
Билли: Пять лет…
БИЛЛИ кивает, поднимается, негромко хрипит и выходит в заднюю комнату. КЕЙТ начинает прибираться в магазине. ЭЙЛИН входит и помогает ей. Где-то в отдалении слышен кашель БИЛЛИ.
Эйлин: А что это Калека Билли такой мрачный?
Кейт: Билли предложил Чуме Хелен прогуляться с ним, а она сказала, что скорее пойдет с обезьяной с проломленным черепом.
Эйлин: Вряд ли Чума Хелен так красочно выразилась.
Кейт: Да, тут я немного приукрасила.
Эйлин: Я вот что думаю. (Пауза.) Надо бы Калеке Билли кого-нибудь попроще, чем Хелен.
Кейт: Да, надо бы ему кого-нибудь попроще, чем Хелен.
Эйлин: Ему бы начать с какой-нибудь тупой уродины, а потом двигаться дальше.
Кейт: Билли надо бы отправиться в Антрим. Это пойдет ему на пользу. (Пауза.) Хотя может быть, ему и не понравятся тупые уродины.
Эйлин: Да на Билли не угодишь.
Кейт: Да уж.
Эйлин: (пауза) Ты не слышала, что Джоннипатинмайк рассказывал Билли историю про то, как его родители привязали к себе мешок с камнями и утопились, чтобы его страховка спасла.
Кейт: Джонни умеет наплести. А ведь это наш Билли был в мешке с камнями, и лежать бы ему сейчас на дне морском, если бы Пустозвон не бросился в воду и не спас его. А потом стащил у мамаши сотню фунтов, чтобы заплатить за лечение.
Эйлин: Когда-нибудь надо рассказать Билли правду, Кейт.
Кейт: Конечно, вот только эта история расстроит Калеку Билли и вообще.
Эйлин: Думаешь? Да тысячу раз еще успеем рассказать.
Кейт: Да, успеем.
Они заканчивают уборку перед закрытием, ЭЙЛИН запирает дверь, КЕЙТ уменьшает свет масляной лампы.
Это первая ночь за много месяцев, когда я смогу спокойно заснуть, Эйлин.
Эйлин: Да, я знаю. Ты покончила со своими каменными заскоками?
Кейт: Да, покончила. Они бывают только, когда я волнуюсь и знаешь, хоть я и умею это скрывать, я ужасно волнуюсь, когда Билли нет с нами.
Эйлин: Я тоже ужасно волнуюсь, когда его нет с нами, но я же не впутываю сюда камни.
Кейт: Давай забудем про камни. Теперь Билли снова с нами.
Эйлин: Да, теперь он снова с нами. Навсегда.
Кейт: Навсегда.
Они улыбаются и, держась за руки, выходят в заднюю комнату. После паузы появляется БИЛЛИ. Он ковыляет к масляной лампе, делает огонь ярче, видны его покрасневшие глаза, он всхлипывает. Он снимает мешок со стены и складывает туда банки с горошком, пока мешок не становится тяжелым, затем привязывает мешок к руке. Он на мгновение застывает на месте, потом медленно ковыляет к двери. Раздается стук. БИЛЛИ вытирает слезы, прячет мешок за спину и открывает дверь. ХЕЛЕН просовывает голову внутрь.
Хелен: (яростно) Ладно, я согласна, я с тобой прогуляюсь, но только там, где ни один хрен нас не увидит, и когда будет темно. И не вздумай меня лапать, я не хочу, чтобы пострадала моя хренова репутация.
Билли: А-а… Хорошо, Хелен.
Хелен: Ладно, можешь лапать, только не часто.
Билли: Завтра подойдет?
Хелен: Завтра ни хрена не подойдет. Завтра же у Бартли день рождения.
Билли: Правда? А что ты ему подаришь?
Хелен: Я подарю… черт, сама не знаю, почему я это сделала, он теперь точно не заткнется, на хрен, или по крайней мере, не заткнется, пока я ему, на хрен, по морде не врежу, да и тогда, небось, не заткнется, но я купила этому засранцу телескоп.
Билли: Какая ты молодец, Хелен.
Хелен: Наверное, я к старости становлюсь мягче.
Билли: Я тоже так думаю.
Хелен: Правда?
Билли: Да.
Хелен: (лукаво) Правда, Билли?
Билли: Да.
Хелен: Ага. А как тебе такая мягкость?
ХЕЛЕН тычет БИЛЛИ в повязку на лице, тот кричит от боли.
Билли: А-а! Больно же!
Хелен: То-то. Увидимся послезавтра на нашей хрéновой прогулке.
Билли: Ладно.
ХЕЛЕН быстро целует БИЛЛИ, подмигивает ему и закрывает за собой дверь. БИЛЛИ некоторое время стоит потрясенный, затем вспоминает про мешок, привязанный к руке. Пауза. Он развязывает веревку, расставляет банки по местам и вешает мешок на стену, гладит его. С улыбкой ковыляет в заднюю комнату, но по пути останавливается и сильно кашляет, прижимая руку ко рту. Когда кашель прекращается, он отнимает руку. Она в крови. БИЛЛИ перестает улыбаться, приглушает свет масляной лампы и выходит в заднюю комнату. Затемнение.
Конец