С изумлением и тревогой разглядывала Нелл свое отражение в зеркале женской парикмахерской. «Вид у меня, как у говорящего дикобраза, — подумала она. — Неожиданная встреча с оригинальной причудой».

По всей голове торчали спиральками локоны, наподобие изображения геральдического солнца на гербе. Когда они приехали в Эдинбург, Финелла подъехала прямо к салону, царству хрома и сверкающих зеркал, потребовала немедленно себя причесать и представила Нелл добродушному бородатому парикмахеру.

— Нелл, это Мардо Скотт, бородач с улицы Чертополоха. Пригляди за ней, ладно, Мардо? Ты сам видишь, у нее не прическа на голове, а просто черт-те что.

Мардо окинул взглядом каштановые обвисшие кудри Нелл и явно внутренне содрогнулся, но добродушно улыбнулся.

Нелл привыкла считать, что все парикмахеры-мужчины уже по определению гомики, но этот экземпляр среди них показался ей очень мужественным — от кудрявой рыжей бороды до мокасин двенадцатого размера. Ростом он был не меньше шести футов, с плечами нападающего регбиста. Единственным признаком мягкости у этого Мардо Скотта было прикосновение ножниц, которыми он владел с истинным мастерством. До того как подошло время для расчески и появления на голове спиралей, волосы были вымыты, высушены полотенцем и переданы двум сверкающим ножам-близнецам. Один-единственный раз парикмахер спросил о личном пожелании Нелл — это когда девушка-помощница поинтересовалась, добавить ли ей в кофе молока. Потом та же самая девушка подошла с кольцом бигуди и поролоновой губкой, и у Нелл появилось смутное ощущение, что она стала чем-то вроде «говядины по-Веллингтонски» или противня с сырными стружками, если бы вязкая жидкость, которой пропитывали губку, не напоминала более какую-то голубую жидкость из научной фантастики, чем яичный желток для смазывания блюд при стряпне.

— Придай ей стиль, Мардо, и, ради Бога, поищи какую-нибудь изюминку, — потребовала Финелла, когда поспешно уходила спасать свою машину от подозрительного внимания полицейского-регулировщика. — Волосы не имеют права быть мышиного цвета — с тех пор как изобрели перекись водорода!

— К счастью, нам больше не нужно применять перекись водорода, — заверила девушка с губкой в руке. — От этого у вас выпадут волосы.

Нелл изменилась в лице:

— И не говорите! У меня с этим хватает хлопот и без перекиси.

— Да, я это заметила, — прокомментировала девушка. — Может быть, это после какой-то болезни?

Нелл от болезни отреклась, но немного забеспокоилась, что поредение волос у нее на голове может стать предметом обсуждения. Вплоть до этого момента Нелл старалась не обращать внимания на то, что каждый раз, когда она моет свою голову, выпадает столько волос, что они забивают сток. И Нелл отказывалась соединять воедино факт выпадения волос с хроническим воспалением горла, язвами во рту или высыпаниями на коже. «Панадол», «бонджела» и увлажнитель вели изначально проигранную ими войну с последствиями ее ужасной новой привычки, тогда как сама она не сводила глаз только с усыхающего тела.

Ко времени ленча Финелла с Клодом пришли забрать Нелл из салона.

— Если вы не смените одежду, я вас больше не знаю, — горячо заявил Клод на своем неправильном английском языке. Впервые в жизни Нелл увидела мгновенно возникший интерес в глазах мужчины и от этого совершенно потеряла голову.

Как удалось капле какой-то жидкости и нескольким взмахам ножниц добиться такой реакции — вот что было нелогично, абсурдно и… удивительно.

Они позавтракали в «Кафе Ройал», замечательном барс викторианских времен, превращенном в копию французской пивной на бульваре. У Нелл застревал кусок в горле, потому что она ловила свои бесчисленные отражения в настенных зеркалах с гравировкой и чувствовала некоторую нервную дрожь.

Она понимала, что между живой, яркой Финеллой и темным, чувственным Клодом находится она, собственной персоной, но, видя умопомрачительную головку блондинки на угловатом стройном туловище, умом это охватить не могла. И ей казалось, что это кто-то другой, не она, сияет кудрями, на которых отражается свет, льющийся из окон с матовыми стеклами, и притягивает к себе взгляды из-за пальм в кадках.

— Сейчас, во второй половине дня, мы будем покупать одежду, да? — спросил Клод, глаза которого весь ленч «клеили» Нелл. Один или два раза ее собственный взгляд, встретившись с его глазами в упор, послал и принял грешные сигналы одобрения и признания, пронизавшие ее насквозь, до паха. Было похоже на то, как если бы невидимая нить тянула ее к нему — как тянут на леске рыбу, пойманную на крючок. Никогда прежде Нелл не чувствовала такое непреодолимое физическое влечение; оно заставило ее забыть здравый смысл и приличия.

— Дорогие мои, я люблю делать покупки, — заявила Финелла, но сегодня не смогу. Из Германии прилетает мой агент, и мне нужно посовещаться с ним наедине и довольно долго.

— Тогда я буду сопровождать Нелл, — совершенно невозмутимо продолжал настаивать на своем Клод. Он улыбнулся Нелл ободряюще. «Как будто это было необходимо», — подумала та, чувствуя на себе его улыбку, как ласку любовника.

— Финелла расскажет, куда нам пойти, а я посоветую, что вам нужно купить. Я люблю наблюдать, как женщины ходят по магазинам. Они так напряжены, сосредоточены, как танцовщицы перед выходом на сцену. Все в ожидании, так ведь?

— Значит, вы никогда не делали покупки со мной, — вздохнула Нелл. — Обычно я беру любое, что, как мне кажется, подходит, и ухожу. Это никогда не относилось к моим любимым занятиям.

Клод с неодобрением покачал головой.

— Мы так, с наскока, делать не будем и не упустим удовольствия. Делать это мы будем по-аудиторски. Мы подготовили уже развернутую ведомость, — кивнул он в ее сторону, имея в виду изменившийся облик Нелл. — А сейчас пройдемся по ее отдельным пунктам: белье, платья, обувь. А потом подведем общий баланс.

Нелл нервно засмеялась:

— У вас это прозвучало так, будто это день финансового отчета! И у меня в конце может возникнуть трудность с платежом.

— Вот для чего ее построили! — вопил Мак, напрягая мышцы рук, чтобы удержать в одном положении штурвал «Флоры», так как лодка вздымалась и плясала на штормовых волнах залива. Прочная рыбацкая лодка, казалось, совсем не могла противостоять яростному ветру и бушующему морю, бросающему ее из стороны в сторону; в сравнении с ними она была как слабенькая струйка, выпущенная из игрушечного водяного пистолета, Тэлли пожелал бы сейчас стоять где угодно, только не на вздымающейся и трещащей палубе рубки. Видимость была не более пятидесяти ярдов, и всякий раз, когда лодка тяжело взбиралась на волну широкой стороной, вода обрушивалась на планшир. Рокот мотора, казалось, переполнил его голову мучительной болью.

— Я не знал, что залив может стать таким штормистым, — прокричал он, — нам нужно было отложить все на другой день.

Мак презрительно фыркнул:

— Если рыбаки будут выходить только в тихую погоду, не будет ни рыбы, ни креветок!

Он указал на маяк, который нес службу на линии между Лисмором и портом Эппин: сквозь серый, пропитанный влагой утренний свет дня пробивался блеск его прожектора.

— Видишь, пока мы не пройдем скалы, мы будем держаться так, чтобы его свет был по правому борту, а потом мы обогнем мыс, и станет спокойнее. От зыби нас закроет мыс порта Рэмсей.

Тэлли содрогнулся, вспомнив свой предыдущий поход в Лисмор, когда оторвало винт и лодку понесло по течению.

— Эта водная стихия приносит мне несчастье, — вздохнул он. — Клянусь — это в последний раз. Только держись, если мотор перегреется!

Мак захохотал прямо по-дьявольски.

— За тобой не придут Силки, — закричал он, — для них ты иностранец.

— Не думаю, что твои проклятые морские духи слишком разбираются, откуда происходят их жертвы, — отрезал Тэлли. — Просто надеюсь, что ты прав, вот и все. Я уже раз из этого выбрался невредимым и сейчас водяной могилы не хочу.

Когда они подошли к порту Рэмсей, то обнаружили, что удачно соединившаяся сила ветра и прилива освободила гавань от ила, и «Флора» получила необходимую ей защиту в гавани. Но даже тогда, когда они высадились, пришвартовав лодку под защитой волнолома, и почти достигли берега, северо-западный ветер чуть не свалил их с ног.

Горизонтальная стена дождя, казалось, пробивала их дождевики насквозь, когда они карабкались по берегу к «травяному дому» Мака, как зашифровал цель их поездки Тэлли.

— Как же ты один занес эту чертову траву сюда, наверх? — в изумлении спросил он, осветив фонариком изорванный тюк размером со стиральную машину. — Тебе, должно быть, помогли?

Чтобы попасть в пещеру, им нужно было вскарабкаться вверх на несколько ярдов по осыпающейся каменистой земле, тянущейся с полумилю вдоль мыса и вне пределов видимости из деревни. Внутри пещеры было сухо, темно и относительно тихо, только глухой слабый шум ветра снаружи нарушал благословенную тишину.

В полумраке Мак пожал плечами и, возражая, затряс головой:

— Нет. Как раз в этот день, когда вы приехали осматривать Талиску, я его и занес. Я оттащил его с камней на Малле с помощью лебедки для сети. И никто меня не видел. А потом я просто стал здесь на якорь позади мыса и сплавил тюк на берег. А чтобы его вытянуть наверх, использовал канаты. Не так уж было и трудно.

— И до сих пор ты сюда шастал, как к себе в кладовку, ты, хитрец, — рассуждал вслух Тэлли, ткнув в прогрызенную дыру в упаковке из мешковины и пластика, которая, однако, по виду была все-таки прогрызена зубами настоящего грызуна.

— Ну ладно, лебедку сейчас, в такую погоду, мы не можем использовать, — огорченно добавил Тэлли, подойдя к отверстию пещеры, чтобы посмотреть на сердитые волны, бьющиеся внизу об источенные камни. Они не могли рисковать «Флорой»: если ее выбросит на рассыпавшиеся скалистые зубья, она развалится.

В первый раз за все время Мак огорчился и расстроенно покачал головой.

— Да, не можем, — согласился он. — Может, сможем стащить его вниз к гавани волоком?

Тэлли энергично замотал головой:

— Нет-нет, нельзя рисковать. Я никого не видел, когда мы шли, но мне показалось, что несколько занавесок шевелилось вон в том коттедже. Они увидят, как мы тащим тюк, даже если нам удастся спустить его вниз без всяких стапельных катков. К тому же тюк может лопнуть и раскрыться. Вот уж чего бы нам не хватало для полного счастья — это груза из мокрой травы, который туда-сюда ходит с приливной волной!

— Ох, не знаю. Смахивает на то, что колдует водяной, — задумчиво сказал Мак. — Может быть, нужно просто скатить его через камни, и пусть он там валяется?

— А мне говорили, что в этих местах овцы едят морские водоросли, — кстати вспомнил Тэлли. — А если, нажевавшись травки, фермерские овцы заберутся так высоко, где гнезда у коршунов, и свалятся со скал? Нет, Мак, похоронить в море — единственный подходящий выход для этого товара. Подождем только, чтобы ветер немного стих.

В Талиске только Энн было известно, где находится Тэлли, потому что он оставил ей сообщение в компьютере. Для остальной прислуги утро прошло в обычных делах — доставке завтрака, уборке комнат и столов от грязной посуды. Из гостей остались только супруги Гарви-Бьеасс, но как только они увидели, какая погода за окном, то попросили подать им в комнату ленч. Эпизод во вздымающейся лодке положил начало тому, что остановить было не в их власти, а дождь просто вынудил их остаться под крышей.

Итак, поскольку в столовой ленчем обслуживать было некого, еда для прислуги была делом легким: ленч состоял из обычного супа с хлебом. Сегодня суп был из хорошей сочной капусты на бульоне из ячменя, который приготовил Крэг и который с удовольствием уплетали почти все вследствие изменения погоды. Казалось необычным, что внезапное похолодание и дождь неожиданно нагрянули после бархатного тепла в день летнего солнцестояния…

Калюм не ел ленч; он был слишком поглощен приготовлением сложного фрикасе из моллюсков для обеда, почти не ела и Наэм, что было на нее не похоже; она ела только хлеб с сыром, заявив, что ячменный отвар для нее — это страшная отрава.

Будь здесь Нелл, она бы могла заметить плутовской блеск в глазах сестры, а больше это замечать было некому.

Джинни и Либби были первыми, у кого появилась странная потеря координации и явная склонность к проказам и веселью. Они пошли в столовую сменить салфетки на столах, и Либби начала складывать накрахмаленные салфетки так, чтобы они были похожи на конусные накладки.

— Гляди — Мадонна! — истерически взвизгнула она, приложив конусы к груди, и начала дико кружиться в танце по всей столовой.

— Нет, это Питер-Кролик! — завопила Джинни, водрузив салфетку, сложенную конусом, на голову, и так неуклюже заскакала между столиками, что задела локтем горку фруктов, которые посылались на пол.

— Кармен Миранда! — кричала Либби, наступая на упавшие груши и сливы и пачкая ковер. Она безудержно смеялась, пытаясь удержать в равновесии на голове ананас.

— Что здесь происходит, черт побери? — вскричал Калюм, прибежавший в испуге из кухни, услышав шум, но сохраняя среди общего веселья трезвый ум. — Вы, обе, сейчас же все соберите!

Но юные австралийки не могли остановиться. Даже обычно спокойная Джинни была охвачена безудержным весельем — она уставилась на Калюма, зажав руками рот и плача от смеха.

— Да что такое с вами? — допытывался Калюм с презрением.

Они с Джинни постепенно протаптывали дорожку друг к другу (к более чем дружеским отношениям в последнее время), проверяя и преодолевая стыдливость и смущение, ждали тот день, когда смогут довериться друг другу настолько, чтобы вместе предаться греху. Сейчас же — никакой меланхолии (куда все подевалось!) — здесь было дикое создание, которое смеялось и скакало, как кролик, и очень мало напоминало тихую, милую девушку, которую, как Калюм думал, узнал. Он рассердился, расстроился, что она смогла его так обмануть, и был ошарашен ее легкомыслием.

— Вы джина хватили или что? — гневно вскричал он. — Вам обеим моча в голову ударила!

— Нет, не моча, они в кайфе, — произнес голос сзади него. Казалось, в нем слышалось подавленное радостное изумление. Это была Наэм, которая пришла в столовую и сразу поняла, что здесь происходит.

— Какая разница? — фыркнул Калюм. — Обе они сумасшедшие!

Сейчас уже Либби с Джинни пели дуэтом во весь голос песенку, которую помнили с детства:

Они взялись за руки и погрузились в воспоминания, вызванные наркотиком, — воспоминания о сверкающей воде, разбивающейся в алмазные брызги о борта бесчисленных рыбацких ботов и лодок.

— А что мы пели, когда попали в самый шторм на подходе к Сиднею? — Джинни тихонько, мечтательно запела: — Кажется, вот так: да-а-да, де-е, да, да-а, де, да, да, да, де, да, да, да…

— Да, да, да, де, да, — вдруг громко запела Либби, подхватив мелодию.

— «Радость Иисуса в молитве людей» — вот что это было! Помню, мы это пели на корабле, переплывавшем через австралийскую бухту, и наш Бах был лучше, чем их «Бухта»!

От этой шутки они стали еще громче смеяться.

— Это не совсем по их вине, — очень весело сказала Наэм. — Потом у них все пройдет. Это из-за травки, которую я подложила в суп.

И тут они услышали сильный грохот в кухне: Калюм, пробежавший через служебные двери, обнаружил, что высокий тощий Крэг, бессмысленно хихикая, нелепо шлепает огромными ногами в спортивных туфлях по морю свернувшихся сливок, которые он пытался налить в мешок для приготовления сыра.

Осколки разбитого керамического горшка — наподобие каких-то страшных островков — торчали, возвышаясь, среди этого океана белого цвета.

— Господи, только не говорите мне, что все остальные в таком же виде! — закричал Калюм на Наэм, которая невозмутимо кивнула ему.

— Да, они все такие же, — шаловливо пролепетала она, кивая. — Все, кроме вас и меня.

— Господи Иисусе, чокнутая! — Калюм in extremis прибегал к забавно укороченным ругательствам.

— Вы на самом деле подложили нам свинью, маленькая вы чертовка! Сегодня вечером в гостинице будет десять человек. Надеюсь на Бога, что скоро вернется Тэлли, а вам самой придется быть барменшей, официанткой и горничной — уж не говоря о том, что нужно все убрать и вымыть!

А на Лисморе бушевала буря, но не такая, как на Талиске. Ветер вздыбил воды залива и гнал их прямо до склонов Бен-Невиса, а когда прекратился ливень и начался прилив, воды превратились в ветер, подняв волны гораздо выше, чем были до этого. И Мак с Тэлли решили, что они не смогут уничтожить тюк, но Тэлли не желал возвращаться на Талиску в такую погоду, чтобы плыть сюда снова на следующий день.

— Теперь оставь меня здесь, — сказал он Маку. — Лучше оставить меня здесь, пока работа не будет сделана, потому что (я уже тебе сказал!) я не переплыву снова этот водный простор.

На отказ Тэлли не смогли подействовать ни запугивание, ни лесть, и поэтому, когда дождь немного ослабел, они добрались до телефонной будки на пересечении дороги за деревней и позвонили в Талиску. Развеселые заверения Энн, что «все в порядке и он может задерживаться сколько угодно», должны были встревожить Тэлли, но не встревожили. У него не было причины подозревать Энн в пренебрежении своими обязанностями: она была само благоразумие и надежность.

По правде говоря, Тэлли к тому же смущала мысль провести ночь с Маком на пустой ферме, принадлежащей отцу Флоры, на холме над портом Рэмсей. Такая перспектива его не радовала.

Его отношения с Флорой не повлияли на дружбу с Маком, но в глубине души Тэлли чувствовал себя не в своей тарелке. Он нарушил неписаный закон чести мужчин, который, запрещая инцест, включал всех женщин в честную игру, но не дозволял мужчине соблазнять жену друга. Но таково уж было его увлечение Флорой, что он нарушил этот запрет, а кроме того, это было и проверкой его искусного мастерства: не выдать своего вероломства, проведя вдвоем с мужем день и ночь.

После того как Мак позвонил Флоре и сообщил ей, что он сегодня не вернется, они под мелким проливным дождем отправились на ферму.

— Здесь где-нибудь не спрятан какой-нибудь провиант? — с надеждой в голосе поинтересовался Тэлли — он сильно проголодался, и его желудок урчал.

— Эта куча травы не даст нам умереть, — ответил ему Мак с редким для него чувством юмора.

Находясь в конторе, Энн выслушала сообщение Тэлли по телефону, и оно влетело у нее в одно ухо, из другого тут же вылетело, ибо она пребывала в приятном изумлении, желая знать — что же такое произошло, почему она так беззаботна и ни о чем не волнуется. Ничего плохого не могло произойти за этот день: всякий гость был ее личным другом, и его нужно было встретить объятием и поцелуем — все люди были такие славные и удивительные. Тэлли тоже был славным и удивительным человеком. Нет, он даже лучше. Он был самым необыкновенным человеком на свете, и она так и должна ему сказать. Энн снова сняла телефонную трубку, и спустя несколько минут вошедшая Наэм обнаружила, что та в приливе нежности счастливым голосом бормочет в трубку ласковые словечки, которые не достигли ушей того, кому предназначались.

На конюшне Роб с Миком добродушно пререкались, кто из них будет доить яйца и собирать коров. Корзина, полная бобов — все еще неочищенных, — стояла позабытая в углу рядом с мешком ярко-зеленых, только что сорванных в огороде тыкв, — овощи, которым не суждено было попасть на кухню.

Тони поставил пленку с такой музыкой, которая обращалась непосредственно к его приятно затуманенным чувствам; в комнатах для прислуги разносились громкие звуки синтезатора, от которых содрогались хрустальные сферы древних астрономов. Тони уже раньше испытал действие конопли и от него блаженствовал, уже не волнуясь о последствиях, о том, как пройдет этот кайф. Он просто лежал на кровати, а музыка и благодушие наполняли его, и наконец Тони погрузился в сон.

Как и предполагалось, никакого «наскока» или небрежности при посещении магазинов в обществе Клода у Нелл, конечно, не было. Финелла направила их в бутик на одной из узеньких улиц позади самых известных, самых посещаемых улиц в Эдинбурге.

— Никаких магазинов на Принсес-стрит, пока они желают выглядеть так же, как все другие вокруг, — твердо заявила Финелла. — И помните: никакого кашемира, или я перестану с вами разговаривать. Завтра, когда я закончу свои дела с Гельмутом, мы посетим и мой зал.

— Не знаю, есть ли еще места, где бы такое делали, — прошептала Нелл Клоду, когда они сидели, попивая кофе и наблюдая за устроенным в их честь показом моделей из серии ансамблей.

Клод недовольно поморщился:

— Эта девушка слишком высокая, слишком. То, что хорошо выглядит на ней, не обязательно будет хорошо выглядеть на вас. И у нее ноги некрасивые. Ваши намного лучше.

Нелл посмотрела на него так, будто он спятил. Никто никогда не говорил ей, что у нее красивые ноги. И это было неправдой, ибо ноги были очень толстые в бедрах и тонкие в щиколотках. Свои ноги Нелл представляла в виде треугольников, причем ступни тоже были некрасивы: большие, и от этого ноги как будто оканчивались двумя тяжелыми огромными ромбами. Однако, когда Нелл померила платье от «Томаша Стажевского», юбка которого, намного не доходила до колен, она с недоумением обнаружила, что ноги у нее выглядят неплохо. Нелл на них так загляделась, что совершенно позабыла взглянуть на ценник на платье-рубашке, прекрасно сшитом, бледно-розового цвета, с интригующей юбкой с горизонтально застроченными складками.

— Но я это не могу надеть, — нерешительно возразила Нелл.

— Но почему не можете? — недоуменно спросил Клод. — Оно на вас сидит изумительно. Вы выглядите чудесно. В нем вы можете появиться в Бэкингемском дворце.

— Находясь в Шотландии, королева своих гостей приглашает в Голируд-хаус, — чопорно поправила его Нелл. — Этого ее душа желает. Если, конечно, это не уик-энд рыбной ловли и охоты в Бэлмоурэле.

Нелл еще раз посмотрела на себя в зеркало. Боже, она хорошо выглядела!

— Я не могу взять это платье, потому что оно бледно-розового цвета. А я никогда не ношу бледных тонов. Они полнят, это всякий знает. Хотела бы я знать — есть платье такого же фасона, но черного цвета или темно-синего?

— Mon Dieu — да взгляните на себя, Нелл! Разве вы полная? — возмутился Клод. — Нет. Это платье для вас.

Он повернулся к продавщице, любезной шикарной даме средних лет, одетой в черное джерси, со множеством золотых цепочек.

— Мы возьмем вот это и, возможно, еще то, миленькое кремовое, от «Арабеллы Поллен»… Так, Нелл, примерьте его.

— Только не кремового цвета, Клод. Честное слово, я вам объясняла…

— Ничего черного, — твердо возразил Клод. — И этого ужасного темно-синего. Если уж вы хотите синее, пусть это будет французский голубой цвет, немножко joie de vivre. Клод наслаждался, как Свенгали, одевая шотладскую Трилби. Наивные протесты Нелл затронули струнку наставника в его натуре. Женщины в Монте-Карло уже рождались, казалось, хитрыми и мудрыми, так что представившаяся благоприятная возможность сделаться, прародителем стиля женщины очень его воодушевила.

Снимая бледно-розовое платье, Нелл бросила взгляд на ярлычок с ценой и слегка застонала.

— Ох, нет — это же почти пять сотен фунтов! Клод, я не могу его взять, честно — не могу.

Она была в такой растерянности, что вышла из примерочной в лифчике и трусах, заставив Клода — в свою очередь — застонать от расстройства.

— Взгляните на свое белье, Нелл. Вы его купили на распродаже? — С гримасой настоящего страдания он обратился к продавщице: — Будьте так любезны, мадам, найдите ей белье, которое бы соответствовало вашим таким прекрасным платьям. У вас есть дамское белье или нет?

Продавщица подтвердила, что они шьют белье, а Нелл попятилась срочно за занавеску, в большом смущении. Она еще раз посмотрела на себя в зеркало, пытаясь увидеть себя так, как увидел ее Клод. Было ли ее белье позором? Что ж, определенно оно уже не белое. Белым оно было год назад, пока она не выстирала его с новой и сильно линяющей рубашкой в виде буквы «Т». «Серый» — так будет правильно назвать ее лифчик, хотя точнее было бы определение «грязный». Более того, он был велик, на размер больше, чем нужно, так что чашечки сдвинулись и обвисли на похудевших чашах груди. А ее панталоны, как она их правильно называла, тоже были обвисшими, хлопчатобумажными; они сильнее, чем эластичные, топорщились. Нелл была, так довольна исчезновением всех своих складок и выпуклостей, которые обычно находились на пространстве между лифчиком и трусами, что не обращала внимания, в каком состоянии нижнее белье.

Сейчас она поняла, что Клод прав, и это было ужасно. Тем не менее Нелл скорее даже разозлилась на него за то, что он сказал ей. Вот почему она никогда не любила ходить по магазинам с другими людьми! Кому это нужно, чтобы всякий делал замечания по любому поводу — даже по интимному, вроде нижнего белья? Нелл все еще негодовала, когда зазвенели золотые цепи и подали ей за занавеску померить несколько полосок атласа и кружев. Она отметила, что чувствовать голой кожей шелковую гладкость атласа было восхитительно, а ее нагота сделалась более соблазнительной, чем в белье сиротки Анни, которое она с себя сняла. «Беда в том, — подумала Нелл, разглядывая жесткую поросль на икрах и голенях, — что атлас совсем не подходит к этой щетине. Нужно теперь парафином волоски удалять».

Нелл опасно приблизилась к лимиту в тысячу фунтов на своей кредитной карточке, когда покидала любимый Финеллой магазин одежды, но Клод оценил все по-философски.

— Это одежда, которая вам необходима для работы, — подчеркнул он. — Клиенты, которые так много платят, чтобы побыть в таком месте, как Талиска, ждут, что там будут люди, одетые так же, как они сами. Все это станет ключами к вашему бизнесу. При расчете суммы налога, cherie, вы можете это объявить им как обычную статью расхода.

А вот разделят ли такую точку зрения, как у Клода, те жесткие бухгалтеры (молодые, богатые, со вкусом одетые парни), которых Тэлли нанял для составления финансовых отчетов по их гостинице — это интересовало Нелл.

И она предупредила Клода:

— В следующий раз придется пригласить вас составлять наш финансовый отчет. Видимо, вы сможете убедить Налоговый департамент, что чрезмерное увлечение нарядами налогом не облагается.

— Я это все время делаю, — беспечно ответил Клод. — У всех моих клиентов много «счастливых налоговых дней».

Между тем для Наэм наступили не самые счастливые времена. К шести часам ее баловство с марихуаной стало принимать не такой уж забавный вид, когда подошло время возвращения прислуги отеля к своим обязанностям. Обычно, пока Либби, Тони и Джинни обслуживали обедающих, ей вменялось в обязанность, поднявшись на второй этаж, повесить в шкаф разбросанную одежду, проверить и положить, если нужно, мыло и соли для ванны в ванных комнатах, долить в графины солодового виски и бренди и добавить во фруктовые вазы фруктов. Потом Наэм задергивала занавеси, застилала постели и выкладывала ночное белье (если таковое было), зажигала ночники, чтобы гостей, возвратившихся поздно вечером, встречал приветливый свет у постели. Эта работа приносила ей удовольствие, потому что Наэм могла узнать больше о людях, которые временно занимали комнаты. Ей нравилось поломать голову над тем, как они лягут и что наденут в постель. Будут ли женщины в шелке или в белье из полиэфирного волокна или же всего-навсего «наденут» два пятнышка духов за ушами? Наденут ли мужчины пижамы или лягут нагими? Было интересно посмотреть, какую они выбрали зубную пасту, с какими добавками, и понюхать духи и кремы, разложенные дамами; заглянуть в шкафы и просмотреть висящую там одежду. Иногда Наэм кое-что даже мерила, просто чтобы взглянуть, на что же она похожа. Находиться в номерах на втором этаже, пока гости наслаждаются изысканными блюдами Калюма внизу, было бесконечно захватывающим занятием.

Однако в тот вечер Джинни, Тони и Либби все еще спали под действием супа с травкой, а гости уже начали спускаться в бар, чтобы выпить коктейли до обеда, и Наэм была единственной, кто их обслуживал. Она одна должна была принять у них заказы на обеденное меню, принести, а потом разлить заказанные вина, подать по пять блюд на столики, а потом привести все в порядок. И хотя у нее не было и минуты свободной, чтобы застелить гостям постели на ночь, Наэм должна была постараться и это сделать тоже. Вдобавок ко всему, еще и оставаться любезной и улыбчивой!

Калюм был безжалостен и не сочувствовал:

— Меня не волнует, держат ли вас ноги или нет и кружится ли у вас голова, как компакт-диск, — жестко сказал он, когда Наэм пожаловалась, что не может со всем справиться. — Вы заварили всю эту кашу, вам её и расхлебывать.

— Куда это Тэлли пропал, вот что интересно, — проворчала она, сжав зубы и быстро нарезая хлеб, рискуя отрезать себе палец.

— Тэлли — босс. И у него может быть свободный вечер — без вашего на то разрешения. А вас больше должно волновать, что он скажет по поводу этой идиотской выходки.

Сам Калюм яростно размешивал пюре из черники, количество которого убывало прямо на глазах. В отсутствие Крэга он был вынужден уменьшить число десертов, подаваемых в обед, а также заменить сложное «пюре из абрикосов с миндалем» на простой «компот из ананаса с имбирем». И он был недоволен тем, что должен упрощать и подлаживать свое меню.

— Сегодня вечером гостиница похожа на покинутый корабль, — заметила Изабелла Гарви-Бьеасс, когда Наэм должна была сбегать в бар и вернуться с бутылкой «Аква Либра», которую они заказали, то есть сделать то, что обычно делал Тони. После того как Изабелла на вечеринке совершила отступничество, соблазнившись шампанским, она должна была придерживаться трезвости, чтобы поддержать Габриеля в проведении кампании по спасению печени. Вновь открытое ими наслаждение телами друг друга возродило и ее интерес к тому, чтобы сохранить в муже новообретенный вкус к жизни и любовным утехам!

— Ну, он вообще-то не покинут, — холодно заметила Наэм. — Он больше похож на… заколдованный. Видите ли, они все спят.

И она поведала Изабелле с Габриелем о своей проделке с суповой кастрюлей, потому что знала, что они, единственные среди гостей, могут отнестись к этому весело. Кроме неожиданного знакомства с Габриелем на вечеринке, когда Наэм дала ему сигарету с коноплей, она во время уборки в обед на следующий день, очищая пепельницу, обнаружила окурки двух выкуренных сигарет с марихуаной, так что ей было известно, что чета Гарви-Бьеасс пошла по стопам сгинувших путешественников.

— Кажется, я дала большую дозу, — созналась Наэм, — так что это мне вышло боком!

А остальным гостям она выдала байку о том, как всю прислугу поразил «какой-то вирус».

— По-видимому, для него нет другого лекарства, кроме сна, — врала Наэм с некоторой долей правды.

— По счастью, шеф-повар и я, видимо, его не подхватили, и я надеюсь, что вы простите, если вам придется немножко дольше обычного ждать, пока я принесу следующее блюдо. Могу вас заверить, что они стоят вашего ожидания.

Наэм так ослепительно улыбалась, настолько обезоруживал ее юный энтузиазм, что гости, все новоприбывшие, кажется, без возражений приняли правила игры.

По счастью, пара за столиком номер два не узнала о судьбе заказанного ими фрикасе, потому что Наэм поскользнулась на лужице пролитых Крэгом сливок и упала в сервировочной. Она не осмелилась сказать Калюму, что высыпала моллюски на пол, так что все это подобрала, разложила заново на чистой тарелке и подала, будто ничего не произошло.

«Если глаза не видели, желудок перенесет», — подумала Наэм про себя, переврав остроту матери и пребывая в блаженном неведении о «числе микробов» в необработанных свернувшихся сливках! И, по счастью для сидевших за столиком номер два, это число на их желудки не повлияло!

Было уже девять часов, когда «тупые башки» (как их зло прозвала Наэм) начали собираться, чтобы заняться своими делами, потирая сонные глаза и удивляясь, что уже так поздно… куда же день подевался…

— В горшок, — сострила Наэм, настаивая (невзирая на ноющие стопы и уставшие ноги) на том, что во всем инциденте была и забавная сторона.

Либби и Тони на ее веселье откликнулись; Энн с чувством вины припомнила разговор по телефону с Тэлли — что он вечером не сможет вернуться, а Джинни, стыдясь, поинтересовалась у Калюма, не вела ли она себя «очень глупо».

Вздохнув с облегчением, что каким-то чудом его обед удалось спасти, Калюм стянул с головы колпак шеф-повара и устало улыбнулся. И, вдруг неожиданно развеселясь, заявил:

— Вы меня очень, очень удивили. Никогда не думал, что увижу, как вы отплясываете канкан на буфете.

— Я не плясала! — вскричала убитым голосом покрасневшая Джинни.

— О-о? Откуда вам это известно? — загадочно спросил он.

— Вам придется продолжать без меня, — сказала Финелла Клоду по телефону. — Мы с Гельмутом должны будем поработать в офисе. Сегодня вечером нам нужно закончить все дела, потому что он на рассвете улетает в Милан. Извини, Клод, и займи себя, развлекись. Представь Нелл во всем новом блеске, не возражаешь?

Когда, как раз около шести вечера, такси доставило Нелл с Клодом, нагруженных яркими пакетами, к роскошной квартире Финеллы на улице для богатых в Новом городе времен короля Георга, они просто-напросто обнаружили, что их хозяйка все еще не закончила работу. По счастью, она дала Клоду ключ, так что к восьми часам гости приняли ванну, переоделись, но в них стало нарастать нетерпение. Телефонный звонок решил хотя бы проблему ожидания.

— Вы очень расстроились? — спросила Нелл у Клода, пытаясь не обращать внимания на чувство вины из-за охватившего ее радостного волнения, которое она ощутила при перспективе пообедать наедине с таким интересным мужчиной. — В конце концов, ведь в Шотландию вы прилетели с Финеллой.

— А когда здесь очутился, то нашел вас, — промурлыкал он, галантно целуя ей руку.

В ванной комнате Финеллы Нелл обнаружила флакон «Дюны» Диора и щедро побрызгала на руки и шею, так что казалось, Клод узнал этот запах, когда передвинулся от руки к шее. Нелл увидела, что под глазами цвета расплавленного шоколада улыбаются его красивые губы — прямо рядом с ее губами. А голос был «как английский сливочный крем».

— Финелла слишком занятой человек, — промурлыкал он. — Это я понимаю. Но мы одни повеселимся — о’кей?

«Престонфилд-хаус» был построен вскоре после того, как королева Шотландии Мария Стюарт бежала на юг, а потом через границу собственного королевства, сдавшись затем на милость своей безжалостной кузины, королевы Англии Елизаветы. Сейчас это была прекрасно отреставрированная, превосходно меблированная и великолепно содержавшаяся гостиница с рестораном, расположенным в угловом крыле у парка, который окружал известную гору в центре Эдинбурга, названную «Троном Артура», на основаниях и по причинам, которые до сих пор еще оспариваются историками.

— Это что-то вроде Талиски в городе, — с удовлетворением пробормотала Нелл, как только вышла из такси. Аллея столетних дубов выстроилась вдоль подъездной дороги; лужайки и кусты разделяли деревянные столбы и заборы. Дом стоял на земле спокойно и прочно, как уже простоял более 400 лет. Он был оштукатурен белой штукатуркой и украшен мозаикой из светлого песчаника. На старую черепичную крышу садились, перелетая с места на место, белые голуби; вдоль каменных урн и статуй в садике величественно расхаживали павлины. Все это представляло картину мирной безмятежности и контрастировало с неистовой гонкой транспорта и людей на дорогах и с давлением перенаселенных бунгало, которые, наступая, теснились прямо за воротами исторического здания. Через короткое время (которое занимала прогулка от подъездного пути) гость сменял шум и бешеный ритм современной городской жизни на покой и тишину шестнадцатого столетия.

В столовой в «Престонфилде» висели занавеси из алой парчи, а стены были украшены портретами богато одетых дам и джентльменов, прежних хозяев особняка. Хотя портреты были выполнены неизвестными мастерами, они прекрасно отражали эпоху и давали почувствовать непрерывную связь времен. На каждом столике стоял красивый серебряный канделябр; яркий цвет пламени свечей отражался на полированных деревянных поверхностях и в большом зеркале в позолоченной раме, висевшем над камином. Сверкали, отражая огоньки, ряды серебряных блюд и другой многочисленной утвари. И даже вино у ног гостей охлаждалось в старинном деревянном ведре с цинковыми обручами.

То, что пища была жирной и вкуснейшей, явилось для Нелл единственной проблемой. «Престонфилд» — это не Талиска, девизом которой была кухня из легчайших блюд с низким содержанием жира. Здесь преобладали стандарты по старинке: блюда впечатляли и были хорошо сдобрены сливочным маслом и сливками. Было вкусно — пальчики оближешь, и поэтому Нелл, начав с закуски («грибы со сливками в бриоши») и выбрав в качестве основного блюда «седло ягненка по-бордосски», была вынуждена извиниться и отойти в дамский туалет. Невзирая на то, что она все еще наслаждалась таким пиршеством, сейчас Нелл нужно было освободить себя от того, что съела, — самым быстрым и неопрятным способом, какой возможен. У Клода не было причин предполагать, что ее уход из-за стола вызван чем-то иным, кроме как внезапным зовом природы, как объяснила Нелл. Ради этого даже бледно-розовое платье от «Стажевского» было не жалко.

К несчастью, за борт ушло очень много вкусного вина «Мутон Ротшильд» 74 года, которое Клод выбрал по карте вин. За этот «Мутон» Нелл чувствовала себя виноватой, потому что это вино было чрезвычайно дорогое, но никакое чувство вины не могло испортить ей удовольствие от всего остального, что в этот вечер ей предлагалось. Нежные чары, восхищенные взгляды — все это было ей намного дороже нескольких котлет и бокала-другого красного вина.

«Чем реже, тем лучше, — думала Нелл. — Кто-то может убиваться по «Мутону» так же, как по ягненку по-бордосски».

На десерт они взяли клубнику, а к ней сотерн «Шато д’Икем».

«Такое необычное сочетание только французу может прийти в голову, — размышляла Нелл. — Больше никогда не буду пренебрежительно отзываться о сладких белых винах».

Вдвоем они осилили бутылку, заведения для дам Нелл больше не посещала и покинула ресторан в приятном сонном тумане, но не похожем на тот, в котором провела вторую половину дня прислуга ее гостиницы — о чем она и не догадывалась.

«Очень устала! Извините, ложусь спать. Занимайтесь собой сами».

Эта записка Финеллы, написанная характерным размашистым почерком, была прислонена к графину с бренди в гостиной. Эта изысканная комната была куплена в городском доме георгианских времен, в котором квартира Финеллы на первом этаже занимала только какую-то часть. На стенах висели оригинальные бра — канделябры, сзади которых находились зеркала. Три высоченных окна с переплетом стекол украшали полосатые атласные занавески, а из окон через дорогу был виден большой частный парк.

— Знаете, это ведь «Остров сокровищ», — сказала Нелл, обращаясь к Клоду, который подал ей бокал, и указывая на маленький, заросший кустарником островок в середине паркового декоративного озерца, в водах которого в свете уличных фонарей отражалась чернота.

— Остров сокровищ? — переспросил Клод в растерянности.

— Так называется роман, написанный в 1883 году знаменитым шотландским писателем по имени Роберт Луи Стивенсон. Финелла рассказала мне, что он провел детство в одном из домов этого района. Этот остров он ежедневно видел из окна детской, а потом придумал о нем целую историю и населил его пиратами и разбойниками. Разве это не романтично?

Нелл вглядывалась в озеро, окруженное пустынными лужайками, силуэтами деревьев, темными дорожками; вся сцена приобрела сказочный вид из-за таинственного неяркого освещения.

Ветер и дождь терзали Талиску, когда они уезжали оттуда утром, а здесь была тишь и благодать. Так частенько бывало: погода на восточном побережье Шотландии сильно отличалась от погоды на западном.

Попивая бренди, Нелл продолжала:

— Так странно отсюда увидеть огни фонарей и здания.

— Цивилизация, — кивнул Клод, подойдя к Нелл совсем близко и больше, пожалуй, любуясь ей, чем пейзажем. — Меня это очень успокаивает. Я люблю города.

— Вы должны их любить, сели живете в Монте-Карло.

— Вам нужно приехать ко мне в гости, — тихонько говорил Клод. — Сейчас Монте-Карло романтичный. Очень красивый, в водах залива, а на воде много яхт. В какой уголок вы ни попадете, отовсюду прекрасные виды.

— Красивее, чем на Талиске?

— Они столь же красивы, но они другие. Может ли красота проявляться только в природе? Разве человек не создал прекрасные вещи? Картины, дворцы, площади?

Клод стоял так близко к Нелл, что на щеке она чувствовала его дыхание.

— Городские башни, автомагистрали, электростанции, — иронически продолжала она перечисление, с трудом соображая под давлением силы мужской привлекательности Клода. — Я допускаю, что, может быть, многое прекрасно из того, что сделал человек, но думаю, что природная красота более содержательна.

— А я думаю, что вы прекрасны. Но… — И Клод воздел руку жестом императора. — Беда в том, что о том, насколько вы прекрасны, вам мало кто говорил. Как может женщина излучать красоту, если она не слышит частых комплиментов? Вы были так красивы в тот вечер на своей вечеринке при свете костра, но сейчас вы даже лучше — с блестящими мягкими волосами и в таком элегантном платье!

Клод обнял ее и потянул за собой на диван:

— Сейчас посидите здесь спокойно, пока я буду рассказывать вам, как вы прекрасны.

Нелл издала нервный смешок. Здравый смысл ей подсказывал, что ей следует отказаться и сесть на одно из кресел, расставленных по комнате, и интеллигентно беседовать о Роберте Луи Стивенсоне. Но здравый смысл говорил очень тихим голоском в сравнении с громкими требованиями ее грешных чувств! Клод же был мужским подобием сирены, и устоять против его призыва было не в ее силах.

Вначале его подход напоминал действия героя Барбары Картланд и был такой же сладкий и отравляюще-дурманящий, как вино, выпитое ими.

Описание ее достоинств Клод начал с кончиков пальцев на ногах, освободив их от черных вечерних туфель от «Чарльза Джордана», перейдя вверх к коленям — шелковистым от светлых чулок тончайшего плетения от «Кристиана Диора»; обратив особое внимание на бедра, где он насладился изучением прекрасных застежек от пояса для чулок от «Жанет Реже», только потом перейдя выше, на спину, где без всякого затруднения расстегнул молнию на элегантном платье от «Стажевского».

— А это слишком прекрасно, чтобы разглаживать, — проворковал Клод, целуя Нелл в ямку на шее, и от этого поцелуя она пришла в восторг и потеряла самообладание. — Его лучше снять, чтобы мы смогли насладиться красотой нового атласа и кружева.

После того как платье было снято, Нелл потеряла чувство времени и пространства и погрузилась в наслаждение. Какое блаженство, когда восхищаются стройными бедрами и плоским животом (а скольких усилий ей это стоило!). Она наблюдала за ним, совершенно загипнотизированная, — как он нежно скатил вниз, к лодыжкам, чулки и, пока их скатывал, покрывал поцелуями оголявшиеся ноги. (Мысленно Нелл отдала должное бритве Финеллы, благодаря которой, хотя бы на несколько часов у нее сделалась гладкая кожа.) Боже, как он был прекрасен! С этими жесткими черными волосами и аристократическим профилем! Когда Клод снял чулки и поцеловал каждый пальчик на ногах Нелл, она дрожала от предвкушения. Она была уверена, что никогда ей не будет так хорошо, как сейчас.

За все это был ответственен «сотерн Шато д’Икем». Нелл беспрерывно думала, что то, что он делает, — безответственно, неблагородно или, с ее стороны, даже чудовищно. Ее не беспокоило (а его и подавно), что они предали гостеприимство Финеллы, обманув ее доверие в ее собственной гостиной, на ее собственном диване, даже не задернув занавесок… Эта последняя деталь придавала всему происшествию как бы некую пикантность. Нелл внезапно представила, как Длинный Джон Сильвер, спрятавшись среди веток высокого дерева в саду через дорогу, изображает Подглядывающего Тома. Как старый озорник насладился бы таким зрелищем! К тому времени, как Клод серьезнейшим образом занялся воспеванием ее груди, двигаясь медленно вниз по ее стройному белому телу, и снял полоску атласа устричного цвета, из гостиной решительно ушла Барбара Картланд.

— Знаете, я ничего не имею против, — весело сказала Финелла. — Я знаю, что это должно было произойти… Вот это, я думаю, вам пойдет.

Нелл молча взяла протянутый ей кашемировый свитер.

Она чувствовала себя не в своей тарелке с той самой минуты, как встретилась с Финеллой за завтраком. Что она могла сказать? Она вела себя как последняя тварь — если говорить правду. И даже хуже! Проститутка контролирует свои действия, делает все осознанно, и ей за это платят. А она не устояла перед соблазном Клода, как школьница, принявшая сладости от незнакомца, и нужно признать, что эти самые сладости были даже вкусней оттого, что были украдены. Во время бессонной ночи на ум Нелл (как в насмешку), пришли сданные на «отлично» экзамены по немецкой литературе. Она стада Маргаритой, а Клод — Фаустом, по Гете, и хотя его чары нельзя назвать дьявольским подарком, он, без сомнения, умел соблазнять. Как часто Нелл посмеивалась, обсуждая со своими приятелями-соучениками немецкое слово, обозначавшее «совращение» — «Ферфюрунг». В гостиной Финеллы, на диване Финеллы, произошел классический случай «совращения благодаря умению»!

Позавтракав черным кофе и апельсиновым соком, она с Финеллой отправилась на выставку моделей из кашемира. Клод пошел поискать в магазинах что-нибудь для себя, явно сохраняя невозмутимость, оказавшись в центре любовного треугольника. Безжалостно (хотя ей и не хотелось говорить с ним) он обменялся с Нелл только обычным утренним приветствием. Она не могла понять, что его сделало таким неприветливым и бесстрастным! Почему он ни словом не обмолвился о прошлой ночи? Может, не при Финелле, но… Она не такая уж дурочка, чтобы думать, что эпизод прошлой ночи он считает каким-то грехом, но как же тогда сделать решительный шаг после одной такой ночи? Какая же она невежественная! И это в тридцать лет, деловая женщина, а в амурных делах — совершенное дитя!

— Между вами уже все кончено? — спросила Нелл у Финеллы, пытаясь скрыть слабую надежду.

Финелла сверкнула ей бесстыжей улыбкой: «Боже, да ее насквозь видно, какая наивность! Такая «клюква», а она уже попалась».

— Может быть. Посмотрим. А он эффектный мужчина, верно?

Чтобы скрыть смятение, Нелл нырнула головой внутрь мягкого свитера сапфирового цвета. Она не знала, как же ей ответить на такой вопрос. Он просто удивительный! Намного, намного восхитительней, чем она вообще могла бы вообразить!

— Да, — едва выдавила Нелл, когда ее голова появилась в горловине. Достаточно ли осторожно она выразилась?

— Не удивительно вообще-то. У него богатая практика. Между прочим, вам не нужно беспокоиться о СПИДе или еще о чем, — беспечно добавила Финелла. Клод регулярно делает анализы крови. Последний анализ мне показывал, просто чтобы меня успокоить.

У Нелл защемило в животе. Никогда она о таком не думала. Какая дурочка, это было выше ее понимания — просто взяла и сделала то, против чего всегда предостерегала Тэлли. И никакое количество прогестерона не сможет уберечь ее от вируса иммунодефицита, так, как он предохраняет от нежелательной беременности.

Финелла провела рукой, поправляя плечико на голубом свитере, про себя удивившись внезапной бледности Нелл. Что ж, легкий шок пойдет ей на пользу! Она слишком наивна и простодушна, это ей нужно для ее же безопасности.

— Ну вот, — сказала она оживленно, — говорила я вам, что это вам подойдет. Померьте с ним эту юбку. Это новая модель. В Нью-Йорке она произвела фурор.

Нелл расправила ее на бедрах. Юбка была табачного цвета, и цветовое сочетание было необычно и стильно; юбка была мягко собрана в пояс — широкий и высокий, и она заправила под него свитер. В зимние вечера на Талиске это должно быть идеально для обедов. О Боже, Талиска!

— Я должна позвонить в гостиницу, — вдруг сказала Нелл. — Вы не возражаете?

— Звоните, — отозвалась Финелла, показав, где телефон. — Я поищу еще какие-нибудь необычные модели для вас.

Когда разговор закончился, Нелл уже кипела. Проклятая Наэм и проклятый Тэлли. Оба они совершенно безответственны!

— Мне нужно попасть на поезд во второй половине дня, — в яростном волнении сказала она, а потом чуть подернула плечом, остывая. — Возможно, это просто пустяк.

Финелла вопросительно посмотрела на нее:

— Неприятность?

Нелл тряхнула головой и вздохнула.

— И да, и нет, — сказала она. — Тот случай, когда играет мышка, пока кот далеко. Кажется, Тэлли отправился без уведомления в неофициальный отпуск. Мне лучше вернуться.

Остаток утра она мерила одежду и думала о Клоде. Дэйвид ушел из ее памяти, исчез, как музыкальная нота, оставив только приятное эхо. Его любовная игра на струнах ее души была всего-навсего балладой в сравнении с симфонией чувств, которую сыграл Клод на вибрирующем инструменте — ее теле.

Клода она увидела совсем мельком, когда садилась на поезд.

— Приедете в М.К., вы, моя красавица Нелл? — спросил он, улыбнувшись обольстительно, и взгляд его темно-карих глаз встретился с ее глазами.

— В М.К.? — переспросила она ослабевшим голосом.

— В Монте-Карло.

Нелл пристально смотрела на него, а сердце ее бешено колотилось. В самом деле он это имеет в виду? В самом деле?

— С большой радостью, — сказала она, придавая своему голосу небрежную легкость. — Как только решу проблему платежей по балансу.

— Хорошо. Почему бы не привезти с собой вашу проблему, а я ее решу?

«Вы сможете, — подумала Нелл, — вы на самом деле сможете ее решить!»

— Надеюсь, что ваше пребывание на Талиске доставило вам удовольствие. — С милой улыбкой Энн подала Габриелю Гарви-Бьеасс счет.

С почти хозяйским удовольствием она день за днем наблюдала за улучшением внешнего вида этого гостя. Испанское искрящееся очарование подействовало на нее при его приезде, несмотря на то что он тогда выглядел переутомленным и уставшим, но все еще с божественной искрой в очах. Сейчас Энн отметила, что вокруг глаз, напоминавших глаза панды, исчезли мешки; некогда болезненно-желтая кожа стала более здорового оливкового оттенка, а в походке появилась упругость, которой не было прежде.

— Пребывание здесь было чудесным, — заверил ее Габриель, убирая счет в бумажник и пряча его в карман. Весело играя глазами, он заговорщицки наклонился к ней и прошептал: — Я похудел на два килограмма и подлечил печень, а моя жена утратила кое-какие предубеждения.

— И несколько сантиметров, — громко добавила Изабелла, подойдя к нему сбоку.

— Но не там, где это имеет значение, — возразил Габриель, игриво хлопнув жену по попке, от чего Энн слегка покраснела.

— Я думаю, нам нужно зарезервировать номера на неделю в октябре. Тогда мы сможем приехать и отдохнуть после дегустации марочных вин. Дорогая, когда-нибудь вы бывали в Хересе во время такой дегустации? — спросил он у регистратора и, когда она призналась, что не бывала, стал приглашать ее.

— Это бывает тогда, когда мы празднуем окончание сбора винограда и урожай идет под пресс. Я уверен, что вам это будет по душе. Это просто длинная череда вечеринок. Напиваются даже мыши.

— Похоже на то, что вам необходимо будет провести здесь потом еще одну неделю, — ответила, смеясь, Энн. — На какую же дату забронировать для вас комнату?

Весь июль Нелл ждала звонка от Клода. Его молчание терзало ее, хотя она ему это прощала и его оправдывала, думая, что это временно и объяснимо, — точно так же, как обманывала себя, что справится со своей рвотой. Чем дольше затягивалось ожидание, тем больше ее рвало и тем стройнее она становилась. А чем тоньше она делалась, тем больше она покупала нарядов. Внешний вид становился ее навязчивой идеей. Нелл ездила по магазинам еженедельно — то в Глазго, то в Перт, но никогда не посещала Эдинбург, чтобы не столкнуться с Финеллой, а то и с Клодом. Нелл боялась убедиться, что он остается в рабстве у Финеллы. В транжирстве и разглядывании себя в зеркалах она находила замену тому, чего хотелось ей на самом деле. Самобичевание сменилось самоутверждением.

Интерес к нарядам полностью вытеснил интерес к еде. Нелл не голодала, конечно, и частенько ела невоздержанно, но потеряла интерес к еде и желание готовить. Просто набивала живот для того, чтобы получить удовольствие от его опустошения (освобождения) и ощутить кайф, который наступал после рвоты. Это был настоящий наркотик, на котором Нелл сейчас сидела крепко. Калюм удивился, но не высказал никакого недовольства, когда она заявила, что больше не желает помогать на кухне и что ему следует подумать о подходящей кандидатуре на это место. Ей нужно заниматься другим, объяснила ему Нелл, не раскрывая истинной причины, которая состояла в том, что стряпня больше не привлекала ее ни с какой стороны. Стремясь играть более заметную роль в управлении гостиницей, она выразила желание принять на себя повседневные обязанности по управлению и расселению постояльцев, и, немного поспорив, Тэлли с этим согласился. Он целиком и полностью погрузился в любовную связь с Флорой, и эта связь набирала вес день ото дня, как и его телеса: за шесть недель послеполуденных тет-а-тет для любовных занятий и песочного печенья Тэлли прибавил в весе один стоун и продолжал поправляться. Но он был счастлив, как никогда в жизни, и даже вынужденное пребывание Тэлли на Лисморе с Маком в течение целой ночи не разбило его любви. Тюк с травкой уничтожили до того, как о нем пронюхали в полиции, а Мак так и не узнал о близости Тэлли с Флорой.

С благоразумной благосклонностью Наэм приняла работу горничной на месяц — в качестве наказания за ее выходку с суповой кастрюлей. Тони по уши влюбился в нее, восхищенный ее необузданностью, и неутомимо следовал за ней и на теннисном корте, и в спортивном зале, и в комнатах для прислуги. И если Наэм и уступила его пылким домогательствам, то у него хватило такта своей победой не хвастать. Мик с Робом теперь прозвали ее Суповой Травкой и надоедали ей, требуя добавки, но она им отказывала под угрозой выселения из Талиски. Так или иначе, Наэм себе оставила совсем немного и вскоре обнаружила, что источник Мака потоплен.

Тогда как Нелл с каждым днем одевалась все элегантнее, Тэлли с радостью довольствовался джинсами и сапогами, с головой погрузившись в проект улучшения всяческих удобств для организации досуга на острове. Он проложил велосипедный трек на холме вокруг вершины и купил целый набор подходящих велосипедов, так что гости теперь могли их брать на прокат либо для подъема в гору, либо для длительных прогулок на материк. Он играл в теннис с Наэм, Либби и Тони, но их любительские матчи ничего не могли поделать с помехой в виде песочного печенья. Ему недоставало спортивных схваток с Дэйвидом.

Несколько недель Нелл ничего не слышала о Дэйвиде, а когда в конце июля он позвонил, она надеялась, что он не почувствовал ее разочарования из-за того, что на другом конце провода раздался голос его, а не Клода.

— Я был в Испании, — сообщил Дэйвид, — а то бы позвонил раньше.

— Прекрасно, я за тебя рада, — виновато ответила Нелл, пытаясь придать теплоту хотя бы своему тону, раз уж ее нет в чувствах. — Куда ты ездил?

— В Марбелью. У друга там вилла. — Голос Дэйвида дребезжал, фальшивил, и не только по вине связи. — В общем, по правде говоря, это вилла родителей Кэролайн.

— О-о, — протянула Нелл; это было все, что она смогла произнести.

— В последнее время мы с Кэролайн очень часто виделись.

— Не сомневаюсь, раз уж вы вместе проводили отпуск. И как она?

— Прекрасно, мы оба в порядке. Видишь ли, мы обручились, Нелл. Собираемся пожениться. Надеюсь, это не такой уж для тебя сюрприз?

— Конечно, нет. — Нелл пыталась понять, что же она чувствует. Удивление? Злобу? Облегчение?

— Я за вас рада. Когда же свадьба?

— В октябре. Ну, ты же знаешь, наши родители всегда хотели, чтобы мы поженились.

— Надеюсь, я получу приглашение.

— Если хочешь.

— Конечно, хочу. Без всякого сомнения. Не беспокойся, что я могу расстроиться. Я очень рада за вас.

А Клод по-прежнему не звонил. И не писал. Нелл понимала, что любой здравомыслящий человек постарался бы забыть то, что произошло, но она-то была не способна здраво рассуждать. Голодание сделало Нелл неразумной и раздражительной. Глупее всего было то, что сама она никак не могла связаться с Клодом. Когда составляли счет на их пребывание в Талиске, то в регистрационных записях гостиницы остался адрес Финеллы, а Нелл не могла выдать себя и позвонить Финелле, чтобы узнать у нее номер телефона Клода.

Однако Кэролайн она позвонила, желая как-то усмирить разбушевавшееся море, по которому должен был плыть корабль их дружбы.

— Кажется, я должна тебе напомнить, что ты однажды сказала мне, что между тобой и Дэйвидом одни только калории, — начала она со смехом. — Что ж, определенно они вас как-то разогрели — что я еще могу сказать. Заявляю, что я вознаграждена тем, что именно я заставила вас увидеть, в чем ваши ошибки.

— Ох, Нелл, ты была молодец. Ты все делала правильно, а я — нет. Я думала, ты меня навсегда возненавидишь. — В голосе Кэролайн прозвучало облегчение и радость от того, что она разговаривает с подругой.

— Потому что ты, наконец, поняла, что любишь Дэйвида, ты не можешь представить, что кто-то собирался от него отказаться, — заметила укоризненно Нелл. — Ты счастлива?

— Очень, — призналась Кэролайн. — Знаешь, мама тоже рада за меня, это еще приятней. Приезжай на свадьбу, ладно? Дэйви говорит, что ты хочешь быть на ней.

Дэйви! Вот как!

— Естественно, хочу, дурочка. Чтобы я да пропустила бракосочетание моей лучшей подруги! Вы оба мои друзья, и я надеюсь, что Дэйвиду сейчас не захочется меня погубить, когда все перегорело.

— Пусть только попробует! Впрочем, я с вас обоих все равно не спущу глаз.

— Ну и правильно, — засмеялась Нелл. — Смотри в оба! Нам не хотелось бы, чтобы невеста очень уж благодушествовала.

На следующее утро примерно в это же время в офис вошли Калюм и Джинни. Когда они появились рядом в дверях, Нелл удивилась, как это она не замечала раньше — до чего же они похожи: у обоих рыжие волосы, светлая кожа в веснушках и зеленовато-карие глаза, которые так часто бывают у рыжих. Только вот у Джинни от австралийского солнца веснушек было больше, чем у Калюма.

— Входите, садитесь, — приветливо сказала Нелл. — Я вас слушаю.

Первым отозвался Калюм.

— Мы насчет работы на кухне.

— Подобрали кого-нибудь? — спросила Нелл, пытаясь догадаться, зачем пришла Джинни, если Калюм хочет поговорить с ней о новом помощнике шеф-повара.

— Ну да, именно. Я хочу предложить продвинуть Крэга. У него настоящий кулинарный талант, и я думаю, что не смогу найти никого лучше него. По крайней мере в этом сезоне. У него золотые руки, и он уже разбирается в меню.

Нелл удивилась:

— Все это так, но он же очень молод. Разве ему все без присмотра можно доверить? Ведь тогда ваша репутация, Калюм, будет поставлена на карту.

— Ну, я подумал, что, когда меня не будет, вы ведь не будете против последить за ним? Это же всего раз в неделю, а завтраки он уже сам готовит.

— Да, конечно. — Нелл понимала, что его просьба разумна, но ее разозлило, что она полностью с кухней не развяжется, как надеялась.

— А кто же вам будет помогать, ведь на его место надо кого-то найти?

Калюм кивнул в сторону Джинни и, немного разрумянившись, ответил:

— Ну, вот поэтому здесь Джинни.

— Я хотела узнать, не позволите ли вы мне перейти работать на кухню? — И тут даже бесчисленные веснушки Джинни не смогли скрыть, как она запылала. — Мне ужасно хочется научиться готовить.

Нелл не могла поверить своим ушам.

— В самом деле? — Она посмотрела на девушку. Потом снова перевела взгляд на Калюма. — И вы на это согласны? Джинни ведь только школу закончила. Вам нельзя будет с ней обращаться так, как вы обращались с Крэгом. Вы уверены, что у нее есть к этому склонность?

— Она мне готовит там, наверху, в коттедже, и мне очень нравится, — ответил Калюм уклончиво.

— Понимаю, домашний пирог, да? Очень мило. Я правильно вас поняла?

Наступила тишина, Калюм с Джинни переглянулись и смущенно улыбнулись.

Первой заговорила Джинни:

— Мне хотелось бы переехать в коттедж, если вы с Тэлли не возражаете. Мы с Калюмом хотели бы там жить вместе.

«Сначала Дэйвид с Кэролайн, теперь Джинни с Калюмом», — подумала Нелл.

Она почувствовала, как вдруг постарела, внезапно узнав об этом неожиданно вспыхнувшем романе. Она решила, что это на самом деле любовь, раз они выглядят такими растерянными и в то же время счастливыми.

— Вместе жить и работать — что ж, а почему и нет? Думаю, это можно устроить. Приятно даже, что нашелся кто-то, кто смотрит на это довольно-таки серьезно.

У Калюма, судя по его виду, отлегло от сердца, и он нервно кашлянул, а Джинни счастливо заулыбалась.

— Вы действительно не возражаете? — с откровенной прямотой спросила она. — Нам не хотелось бы оскорбить чьи-либо чувства.

— Господи, почему же это может кого-то оскорбить? Надеюсь, что в этом маленьком двухкомнатном домике вы будете счастливы. Дайте мне знать, не нужна ли вам мебель или еще что.

Нелл улыбнулась, подбадривая:

— А вы понимаете, Джинни, как сильно вы рискуете — кладете яйца в одну корзинку? Калюм может быть чародеем с колючками, но, знаете, может быть и ужасным занудой около сотейников. Поинтересуйтесь-ка у Крэга.

— Уже поинтересовалась, — заверила ее Джинни. — Кажется, он думает, что лучше всего Калюм обращается с нарезанным хлебом.

— Ему бы надо прежде подумать, чем такое говорить, — отрезал Калюм. — В моей кухне нет никаких хлебных ломтей!